оходило. Сидя в темноте, внезапно увидел ночь, когда шел от Татьяны, переулок, куда свернул на женский крик. Было так темно, что он даже не заметил, как это произошло. Вдруг услышал, что в нем что-то рвется, протянул руку и нащупал нож, всунутый так, словно не в человека. Было страшно тянуть его назад и жалко своих новых джинс, пачкавшихся кровью. А потом как полилось - и отпустило... Зачем они это сделали? Разве он мешал им? Просто свернул посмотреть... А теперь подвернулся другим, спасателям: растаскивать цепи, убирать грязь... Спасатели! А кого они спасают? Допустим, он уснет сейчас, а им надо якорь поднять... Разве вспомнят, что он здесь? Завалят цепями заживо. Вот если б сидел в каком-нибудь пузыре, тогда б спасали! А зачем ему там сидеть? Зачем ему это вообще? Ты живи как все, живи... Но когда просыпается кто-то, кто и умеет и имеет все, только всего ему мало, то такого ничем не остановишь. И он возьмет на тебя права, а ты молчи, раз он знает какие-то слова, а ты не знаешь. "Старшина", - проговорил матрос, трепеща от ненависти к его ладному телу, к повелительной манере говорить, к этой его улыбочке и синим глазам, пронизывающим насквозь. Все сумбурные впечатления утра теперь слились в одно объединяющее и направляющее чувство, которое одновременно и пугало и вдохновляло его. Вдруг услышал, как пахнет грязь: зловоние расцвело яркими цветами, Была какая-то радость отыскивать их, срывать... Все прибрать, чтоб было чисто. Так, в сильном волнении, он работал, А потом отпустило, и он успокоился. 5 Старшина Суденко, открыв дверь и пост, увидел своих водолазов, Ковшеварова и Ильина. Они чинили лампу, установив ее на верстаке. Этот подводный светильник с толстой нитью накала, с рефлектором из хромированной меди не был разбит. Просто потерял герметичность и не горел. Все водолазные лампы были капризны и сложны по конструкции. Вдобавок тонули, как камни. А хуже всего, что они текли. Получалось так, что спускаешься со светом, а работаешь в темноте. Но при спусках в открытом море лампа должна гореть. Надо было также решить вопрос, который возник вот сейчас: кто может его заменить при неудаче, Ковшеваров или Ильин? Обоих, можно сказать, сослали на "Кристалл", когда пришло в голову сделать на нем чисто глубоководную станцию. Надеялись, что "Кристалл" скорее окупит себя. Однако глубоководных операций, в расчете на которые он был построен, не проводили в Маресале. В основном занимались осмотрами судов на линии Севморпути. Если судить по этой работе, то Ильин и Ковшеваров были равны. Только одного старшина не сумел выяснить, какие из них глубоководные водолазы. Подводный потолок по документам одинаков. А как на самом деле? Конечно, если устроить проверку в барокамере, то он что-то бы узнал, хоть приблизительно. Но если они не предложили, то почему он должен думать за них? Старшина повернул направо, где впритык к окну, среди переборок, увешанных аппаратами воздушной и телефонной связи, стоял цинковый стол с НВТС (немагнитная водолазная телефонная станция). Усевшись за него, он выдвинул ящик, имевший крышку с прорезью для ключа. В нем хранились документы и водолазный журнал. Открыв ящик, вынул голубую папку, внутри которой лежал один листок: координаты поиска "Шторма" с карандашным наброском рельефа дна. Все это Суденко выписал перед рейсом на гидробазе. Из материала поиска "Шторма", который производило несколько надводных суденышек порта Маресале, просто нечего было взять. Фактов, точных данных не было. Одни нелепые предположения. Эти координаты были взяты с потолка в буквальном смысле. Ориентиры по рефракции, то есть по миражу, разве это серьезно? Капитаны поисковых судов утверждали в один голос, что "Шторм" показывался три раза. Засекали место, подходили: пусто. Естественно, никакого результата такой поиск не дал. Последнее явление "Шторма" видели старпом Кокорин со своим рулевым, но место указал другой - капитан Просеков. Вышел из каюты и ткнул пальцем в карту: "Здесь". Тут же был послан гидросамолет, который провел обследование района в радиусе трех миль. С высоты ста тридцати метров, делая развернутую спираль, пилот будто бы видел в глубине моря нечто движущееся, похожее на дымный след. Почему же это должен быть пароход, а не косяк рыбы, например? Потом это место возле Неупокоевых островков, включая прилегающую косу, проверила "Гельма", рыбацкий траулер, поставив несколько точек... Как ищет тралец? Он прощупывает глубину металлоискателем, к тралящей части которого припаяны бронзовые электроды, словно пучок обнаженных нервов. Если наткнется на металл, в рулевой послышится звонок. Возможно, в этих звонках, раздававшихся на "Гельме", подал голос "Шторм" и сейчас откуда-то, из этих точек, глядит. Вот несколько точек на косе. Самый громкий голос - в верхнем углу. Прозвонил "Шторм"? Он деревянный, но голос имеет медный: колокольный звон. Ну, а остальные точки что, слабее? Просто ослаблены глубиной. Могли поистереться цветные электроды - вода стирает головки, как воск. А если допустить, что точки одинаковы, то надо проверять каждую в отдельности. На то, чтоб бегло осмотреть косу, уйдет весь день. Быть может, последний, завершающий поиск. И вопрос сейчас стоял так: стоит ли на эту косу вообще тратить время? Еще недавно казалось, что стоит. Когда перед рейсом, в кабинете Черноброва, начальника гидробазы, старшина посмотрел на карту, ему сразу бросилась в глаза коса. Неглубокая, удобная для осмотра, лежащая в закруглении быстрой воды вроде фильтра или отстойника, она представляла единственное реальное место для поиска. Но он как-то упустил из виду, что реальный поиск надо проводить по реальным координатам. А когда внезапно исчезает корабль с командой на борту, то ищешь что-то особенное. В этом смысле коса не давала никакой, даже фантастической, мотивировки гибели "Шторма", который по миражу опрокидывался и тонул. А без мотивировки эти точки не точки. Просто звонящий хлам. Уж если полагаться на миражи, то логика поиска вела к воде, способной их создавать. Поэтому была интересна точка Просекова, неуверенно подтвержденная "Гельмой". Почти на середине проливчика, что по планшету правдоподобно: из-за крутых скал, сходящихся в каньоне. Обнаружена посредством другого, неконтактного металлоискателя, основанного на измерении магнитного поля, которое создает затонувший пароход. Такой металлоискатель ценен, так как не только улавливает любое изменение среды, но и дает примерное представление о массе. Диаграмма тоже сходится - с характерным волновым пятном. И место гибельное, обведенное треугольником: какой-то глубокий водоворот. Глубина не промерена. Этот каньон, по-видимому, непростое местечко. Как туда добраться? Единственное якорное место, где может стоять "Кристалл", - на основании косы. Хорошо, что есть коса: по ней до островков можно дойти. Но в проливчике надо плыть. Немного, метров четыреста. Не проблема, конечно: могут подтянуть с лодки. Нет, опасно! Он должен все делать сам. Допустим, добрался. Что дальше? Теперь надо спуститься. Водоворот может от прямолинейности отклонить. Да он никогда к этой точке не доберется. Что же остается? Вот этот треугольничек, похожий на зрачок. Разве там может быть пароход? Ни пятен масла, ни пузырьков воздуха на поверхности. Раздумывая, старшина слышал очереди цепи на баке, - "Кристалл" становился на якорь. На палубе ровно гудел компрессор, заглатывая чистейший воздух Полыньи. Слышалась беготня матросов и мотористов. В водолазный пост без дела никто не заходил. Ни Ильин, ни Ковшеваров тоже его не беспокоили. Никто не мог его отвлечь от решения, никто. Слава богу, отвлекли: зажглась лампочка на переборке. Старшина завязал тесемки голубой папки и с чувством досады сунул в ящик. Звонил старпом Кокорин. - Пост, ответьте мостику. - Пост слушает. - Старшина, ты? Становимся... - Добро. - "Добро"! Выйди на палубу, посмотри! - Иду. Становились на совесть. Носовой якорь прочно держался за грунт. Боцман дал цепи широко провиснуть, чтоб служила противовесом при порыве ветра. Кокорин слышал, что в Полынье страшен не постоянный ветер, а внезапный ветряной всплеск, вроде завитушки в атмосфере. В этом смысле ему было видней. Но удачнее всего выбрано само место, под защитой островка. Прямой, как перст, он был слегка искривлен течением. В сущности, они стояли в крохотном ковшике, вполне достаточном, чтоб укрыть маленькое суденышко. Заметить такую бухточку с моря мог зоркий глаз. Кокорин признался, что ее указал Просеков. Выводя прогулять Дика, тыцнул, по обыкновению, в карту: "Здесь". А Кокорин не обиделся на подсказку и был молодец. От постановки судна зависело многое. - Тут, на отмели, лежит какая-то дрянь: по фигуре корзина или сундук, - сообщил Кокорин. - Больше гидролокатор ничего не показывает. Отмель чистенькая, хоть гуляй босиком. - Глубину каньона установили? - Прострелили ультразвуком почти до пролива. Ни одной щели: отбивает течение. - Сколько до него? - Всего семьдесят. "Всего"! На этой глубине им уже запрещалось работать на воздушной смеси. Да и неизвестно еще, там ли течение. Судовые локаторы, эхолоты в морях неточны: их импульсы отражались от разных слоев воды, от скоплений микроорганизмов. Эхолот мог принять за течение что угодно. - Прострелили черту? - Туда опасно идти. - Тебе нельзя на судне подойти. А как же мне? Кокорин, прочищая проволочкой трубку, наклонил свою длинную красную шею и произнес: - Ведь договаривались насчет косы. - Это пожелание или приказ? - Какой еще приказ! - испугался Кокорин. Помолчал, и лицо у него стало грустное: - Жаль девушки! Очень красивая... - А остальных не жаль? - Женщин жальче. Чувствуя, что сейчас Кокорин задаст свой коронный вопрос о пузырях, Суденко нетерпеливо взялся за ручку двери. - Акустика что-то выдает. В телефоне какие-то удары. - Какие удары? - Сам не знаю. - Ты, Виктор, не знаешь, и я не знаю. А мне в воду лезть. - Решай сам. Ильин с Ковшеваровым обернулись. - Что он говорил? - спросил Юрка. - Какие-то удары в акустике. - Какие удары? - Они сами не знают. - Мореплаватели! - вскипел Копшеваров. - Им только одно положь: деньги... - И пошел распространяться на эту тему. Ковшеваров, как водолаз третьего класса, зарабатывал гораздо меньше Суденко и Ильина. Но эта его жадность к деньгам могла быть и врожденной: ее бережно передавали в крестьянских семьях вместе с плугом и тощей лошаденкой. А еще меньше, чем на деньги, Ковшеварову повезло на жизнь. Построив три дома на земле, он так ни в одном и не пожил. Вернулся опять на подводный флот, но этот долгий перерыв засчитывался ему как минус. Любой перерыв дает о себе знать. Особенно при спусках на большие глубины. По инструкции без тщательной проверки старшина не имел права допустить его к погружениям. Значит, Ковшеваров для страховки не подходил. - Ты, Гриша, про деньги думай, но и про лампу не забывай. - Счас сробим. - Русское "счас" - целый час. - А он не русский, - уколол Ковшеварова Ильин. - Мать украинка, отец белорус, - обиделся Гриша. - Кто же я? - Вот именно! - Русский я, - стоял он на своем. - Можешь по паспорту проверить. - Разве в вашем сельпо паспорты выдают? Обмениваясь шуточками, они обрезали деформированный кусок провода, закрепили кабель в патроне. Ильин изготовил подушку из пробки, и ее обмотали вокруг стабилизатора медной проволокой. Потом, просверлив дырки по обводу рефлектора, сделали щиток. Он был не предусмотрен по стандарту, но необходим. Юрка почистил отражатель бензином и освежил вазелином. Лампа засверкала и так, без электричества. Ковшеваров, отмотав кабель с катушки, отнес лампу к борту и окунул.* * Подводные лампы дают очень сильный накал и быстро перегорают на воздухе. Вода служит им естественным охладителем. - Горит, - сказал он, возвращаясь. - Надолго ли? - Если она перегорит, перегорит... - Ильин угрожающе посмотрел на свое отражение в рефлекторе, - то я знаю, как ее починить. - Говори. - Есть способ, способ... - засекретничал Юра. - В полку придумали. Открыв ящик, он достал водолазный флаг -однобуквенный бело-синий флаг А ("Альфа"), означавший: "У меня спущен водолаз", - но не понес сам, а приоткрыл дверь и сунул в руку пробегавшему матросу, чтоб тот зацепил на гафеле. Флаг был не нужен: здесь открытое море, не прибрежный район. Но по инструкции полагалось вывешивать. Вошел вахтенный моторист Вовян, обслуживавший водолазный пост. Он был небольшого роста и словно округлен мягким жирком. Оттого имел на "Кристалле" прозвище Пушок. Моторист доложил, что баллоны набиты. За два часа они накачивали до двухсот килограммов, да еще прессовали аварийный баллон. Воздух поступал в пневматическую цистерну, где снижали давление через редуктор и подавали в пост, на распределительный щит. Суденко, потянувшись к щиту, крутнул колесико, выпустив из системы остаточный береговой воздух. Теперь она была заряжена только воздухом Полыньи. Стрелки манометров плавно отходили туда и обратно. - Воздух не стравливайте, - предупредил он. - Только набиваем. Давление могло оказаться слабоватым для глубины проливчика. Суденко еще не решил про спуск окончательно и оставил все как есть. - Компрессор починили? В прошлый раз, на осмотре парохода, мотористы едва не отравили водолазов. У них всасывающий патрубок компрессора находился рядом с выхлопным, и гарь поступала прямо в легкие водолаза. Эту систему, видно, придумал какой-то рационализатор без царя в голове. - Все переделали, - сказал Вовян. - Дед проверил и переделал. Сказывалась ученая мощь нового стармеха Микульчика которого называли Академиком. - Добро. - Фирма веников нс вяжет, - усмехнулся Вовян, пригладив усы над красными губами. Он вышел. Ребята, как и ожидал старшина, распределились сами. Ковшеваров, усевшись за стол, проверил НВТС, - его голос разнесся по морю, распугивая птиц. Ильин снял с вешалки водолазный костюм Суденко с выплавленным номером три, из тифтика, вулканизированной резины, на трех болтах, с кругами наклеенной резины в паху и на коленях, образца Военно-Морского флота. Одетый в шерстяное белье и унты, с феской на голове, откинувшись для упора на скамье, старшина натянул костюм. Потом в костюме, натянутом до пояса, с кистями рук, засунутыми под резину, поднялся со скамьи, расставив ноги пошире. Ребята, став по бокам, рывком подтянули костюм до подбородка. Суденко, делая приседания, пошевелил руками и спиной, расправляя резину, чтоб она не цеплялась за белье. Лампа работала, флаг повесили, воздух циркулировал нормально. Матросы ждали его у спускового трапа. - Лишних вопросв по телефону не задавать. - Ясно. - Юра! - Слушаю. - Это и тебя касается. - Понял, старшина. Он сделал напоминание, понятное всем. В море, куда он уходил один, могло произойти всякое. Он мог, например, заблудиться в воде и этого не заметить. Мог отважиться на глупый риск, одурманенный азотом. Или отказаться от поиска вообще. В любом случае, угадывая его действия и состояние наверху, трезво и спокойно взвешивая, как ему помочь, они по возможности не должны были впутывать остальных. Потому что они, водолазы, хоть и делили с моряками один дом, но жили как бы на разных этажах. И то, что казалось понятным и естественным для одних, могло быть непонятным и неестественным для других. В воде они прежде всего зависели друг от друга. Это была еще связь по труду, который не получишь по протекции и не заслужишь старанием. Они к нему пришли, победив среди сотен других по преимуществу здоровья и особого физиологического склада организма. Любой водолаз, как только становился им, свято хранил подводную тайну, утверждая свое право на исключительность. Они сами творили миф о себе, который никто не мог опровергнуть. 6 На палубе, когда подручные Шаров и Величко принялись шнуровать галоши, навешивать грузы, завинчивать шлем, он посмотрел на то место, куда хотел доплыть, и смотрел до тех пор, пока эта дорога по отмели не отложилась памятью о себе - тем особенным состоянием зрения и чувства, соизмеряющих себя на глубине, каким владеет водолаз. Однако сомнение, которое испытал за столом, осталось: решение не найдено, не вызрело, не отстоялось. Он смотрел на воду проливчика, словно бы кругло налитую между островками, и укреплялся в своем мнении, что течения ему не перехитрить: на точке он не спустится. Он идет на бесполезную трату времени. Откуда такое предположение? Кто его знает! Но когда голова работает как надо, когда все в тебе напряжено, взвинчено, то предчувствие не обманывает. Надо плыть иначе. Путь к точке виделся по морю одной прямой линией, и эта линия, накладываясь на представление о течении, вызывала чувство гармоничного движения к цели. Пожалуй, он мог бы увидеть пароход с близкой высоты, использовав глубинное течение Полыньи. Это было еще одно предположение, которое в нем возникло самостоятельно. Оно строилось на том, что в течении вода могла быть другая. Может быть, светлая вода Южной Атлантики или Тихого океана - вода тех мест, откуда течение пришло. Но для того чтобы плыть в глубине моря, нужно родиться в чешуе, с холодной кровью. Или иметь такой совершенный физиологический аппарат для ныряния, какой имеет морской зверь. Думать о таком сложном спуске он мог, когда отпадут варианты. А еще оставалась коса с большой точкой на самом краю, которую он вряд ли пропустит. Надо пройти по косе, чтоб ничего не упустить. А если удастся выплыть на середину проливчика, он постарается не промахнуться. Итак, идет берегом. Решено. Старшина поднялся, ощущая тяжесть металла на груди и спине, и неуклюже сошел по трапу, приняв от Ильина лампу. Уже с воды, когда металл словно свалился с плеч, с облегчением распрямившись, посмотрел на "Кристалл", похожий на большую крейсерную яхту, который красиво отражался в черном зеркале залива (теперь лишь струя воздуха, пульсировавшая в кабель-сигнале, будет давать ему жизнь под водой), посмотрел на моряков, столпившихся у борта, и махнул им рукой. Держась за конец, который матросы бросили ему, подождал, пока завалят на палубу трап. Потом один из них, Величко, закрыл лацпорт и перебросил кабель-сигнал через планшир. Матросы провели его до кормы, и он, отпустив конец, стал медленно погружаться, стравливая воздух через клапан в шлеме, мысленно как бы отбрасывая эти первые десять метров (рабочую норму простого водолаза), которые у него, глубоководника, вызывали привычную скуку. Но именно на этих начальных метрах погружения, которые он оставлял без внимания, и находилось то, что отделяло водолазов от простых смертных, - лежал болевой порог глубины, который в жестком скафандре мог преодолеть только водолаз. Здесь плотность атмосферы, давления которой наверху не ощущаешь, материально разлита в отяжеленных молекулах воды, и под их двойным прессом, вентилирующим организм, как сквозняк непроветреиную комнату, все, что заперто в человеке, должно распахнуться, уступить природе. Воздух должен протекать свободно, чтоб снимать напряжение воды. Неводолаза на десяти метрах вода остановит, разорвав дыхательные пути. А если ты глубоководник и ничего в тебе лишнего, то с этой отметки ты в воду проникаешь, продохнув сквозь себя ее тяжесть, как морской зверь. Спускаясь, он видел, как наверху, куда отлетали пузыри дыхания, медленно мерк дневной свет. Он еще не растаял совсем, когда ничего не стало видно от сайки, мелкой рыбешки, крутившейся в верхнем слое. Ее было столько, что она стояла перед иллюминатором, как взвесь, и не обращала внимания на свет, когда он попробовал отвлечь ее в сторону лампой. Но потом в ее гуще всплыло нечто крупное, подняв кучу отложений со дна (каменный окунь, поселившийся в эмалированной бочке), и мелочь рассеялась. Он понял, что рассмотрел не только окуня, но и бочку, из которой он выплыл, хотя до грунта еще было метров семь. В обычной воде так не увидишь. Но свет мог осложнить ориентировку, так как он всегда преломлен. Бочки не оказалось на месте, хотя спускался прямо на нее. Надо было ее найти, чтоб прикинуть угол отражения. Обнаружил примерно в десяти шагах в сторону косы. По-видимому, свет преломляло море, которое глядело сумрачно, как воздух, собирающийся к грозе. Когда море доплескивалось до косы, то в ее однообразной среде, похожей на серый туман, повисали гроздья соленых капель и медленно оседали, как более тяжелые. Вся эта дорога вдоль кромки моря не сулила ничего хорошего. Но он уже выбрал ее за столом и оставил, о чем предупредил водолаза на телефоне. Постояв на косе, то добавляя, то убавляя воздухом вес, он примерился к сопротивлению воды (отяжелить себя нельзя, скоро устанешь, а сделаешься легким, не пробьешься сквозь воду) и пошел, сильно накренившись, по оконечности косы, срезая выступающие углы. И не прогадал, так как на этой дороге, орошаемой фонтанами темных капель, виделось гораздо ясней, чем в промежутках туманностей, образовывавшихся при отливе. Он мог различать не только профиль косы, но и детали рельефа. Пожалуй, используя этот свет, углубляясь в отмель и возвращаясь к ее краю, можно было охватить более широкую площадь для обзора, чем выбрал он. Но он не отклонился от прямой линии и мог в свое оправдание сказать, что осмотрел ее внимательно. "Шторма" на кромке не было. Зато было целое хранилище вещей, украденных морем и выброшенных на этот подводный берег: оборванные якорные цепи, бочки с питьевой водой, ящики со стеклом, аккумуляторные фонари. Все это повыпадало с разных пароходиков, зверобойных шхун, экспедиторских суденышек, доставлявших грузы на полярные станции, и теперь, принятое на хранение отмелью (пока не вдавилось в песок, не сплющилось ледником, не стерлось совсем), открытое на покатой равнине, вызывало чувство заброшенности и пустоты. Что "Гельма" обозначила большой точкой, а Кокорин принял за сундук, оказалось здоровенной баржой. Наверное, куда-то ее тащили, не дотащили. Суденко издали заметил ее по желтой трубе (в воде особенно видна желтая краска), из которой выплыл в точности такой же окунь, которого он видел раньше, а из разных щелей выпорхнула целая туча вспугнутых рыбешек. Хотя он и спешил, но вскользь осмотрел баржу, осторожно приподняв люк ахтерпика, а потом заглянул в провизионку, заваленную продуктами. Внутри провизионки сразу все зашевелилось, и он не решился ее распахнуть. Только чуть приоткрыл, чтоб выпустить крысу, которая, всплывая, смотрела на него как живая, озолоченная светом лампы. Световой люк машины не открывался, и была наглухо закрыта металлическая дверь, ведущая в жилые помещения. Он постучал по ней грузом, чтоб ребята услышали в посту. Везде звук был глухой, как все утонувшее, но эта дверь отозвалась. В сущности, это еще была живая баржа с водолазной точки зрения. Она находилась под напряжением воды, от которого ее можно было избавить, лишь раскрыв полностью. Он увидел веху, привязанную к трубе, и освободил трос, глядя, как она всплывает. На всякий случай место теперь обозначено. Перелезая через борт, он разобрал буквы названия: "Волна". Выкинуло баржу так аккуратно, что Суденко невольно провел лампой от киля до средней линии, прикидывая, где можно подсунуть понтон. Баржа для подъема стояла идеально. А дальше по отмели было голое место, и он увидел на нем морских птиц, по очертанию гагар, которые висели в воде, ухватившись клювом за придонную траву. Он знал, что морская птица, раненная смертельно, ищет спасения под водой, гася ее давлением свою последнюю боль. Только вряд ли какая-либо из этих птиц была способна на такой глубокий нырок. Да и не верилось, что их мог подстрелить какой-то охотник или рыбак. Тут была похоронена целая стая. Возможно, ее всосало ураганом. В этой воде, хоть и неглубокой, ощущалась такая же мрачная яркость, как и наверху, и птицы в ней виделись искаженно. Они раскачивались как живые, даже распускали крылья, когда волна поднимала их. Казалось, они собираются сесть на отмель, но не могут решиться. Но если в этой особенности света, окрашивавшего в живые краски даже саму смерть, и таилась какая-то тайна лжи, то во всем том, что двигалось здесь: в безмозглой сайке, в серых окунях, притворявшихся камнями, в бесцветных рыбьих косяках, селившихся в бочках, в ящиках, среди бревен, почернелых, как уголь, - во всем этом, на самом деле живом, не было жизни, а только ее призрачное трепетание, убивавшее подводный свет. И было настоящей радостью увидеть поросячье рыло белухи, северного кашалота, которая, оплыв вокруг водолаза и словно недоумевая, кто он такой, удалилась, изгибаясь в воде. Суденко остался один. Когда он еще разглядывал птиц, Ковшеваров спросил, отчего oн остановился: они следили за ним по пузырям. Он ответил, что остановился отдохнуть, и, сказав это, почувствовал, что устал. Кабель-сигнал с кабелем от лампы, растянувшись над отмелью, сильно оттягивали плечи. Приходилось то и дело всплывать, чтоб ослабить тяжесть. Когда матросы начинали подбирать слабину, то вообще останавливали его. Внутри костюма было душно, и он попросил у Ковшеварова побольше воздуха, чтоб освежить потное лицо. Отмель сузилась, упершись в стенку подводного пика. Приостановившись, он сильно стравил воздух, чтоб обрести тяжесть для толчка. Но толчка все равно не получилось. Он просто соскользнул в каньон. Попытался плыть, изгибаясь спиной, резко двигая руками, и хотя возникало ощущение, что плывет, на самом деле все было не так. Конечно, он продвигался вперед, когда делал замах рукой, но когда возвращал ее для следующего гребка, тем самым отталкивался от воды в противоположную сторону. А сантиметры, которые он выигрывал, у него отнимали шланги. Поняв бессмысленность своих попыток, он просто стал погружаться, настраиваясь на голос моря, пробуя в его беспорядочных всплесках, прокатывавшихся и затухавших, уловить длинное и ровное дыхание подводной струи. Водолаз не слышит глубины, он в своем костюме от всех звуков отстранен. Но что такое голос моря, если не колебания его волн? И в плотной темноте, окружавшей его, зажатый между стеной каньона и течением, он пытался услышать какую-либо, хоть слабую, струйку, на которую можно было бы лечь. Спускаться глубоко опасно, так как течение, раскачивая боковой пласт, могло бы его ударить о скалу. Один раз его так откинуло к ней, что он чуть не выронил лампу. Однако не останавливался, уходил все глубже, и ему повезло: нашел-таки ручеек, протекавший между слоями. Увидеть его помогла лампа, разлившись полосками света на разделенных струйках, которые были так тонки, что порой прорывались. Планируя на струйках, он не проплыл, а буквально пролез над морем; ухватился еще за один ручеек, поживей, и шланги за спиной опали. Всплыв, чтоб определиться, он выяснил, что находится как раз посредине проливчика, и, уже не опасаясь ничего, с облегчением погрузился, пройдя со звоном в голове болевой порог и еще метров тридцать нейтральной глубины. Ковшеваров предупредил, что он на пятидесяти. Нельзя тормозить, если водоворот под ним. Прибавил вес - и чуть не перевернулся, поскользнувшись на течении. Это оно мерцало внизу, такое стремительное, что почти не колебало воды. Но оказалось неглубоким, на чем старшина попался. Как только стравил воздух, резко добавив вес, вода словно проломилась, и он влетел в водоворот, спрятанный под течением. Меняя вес и положение тела, одолел его и начал тормозить. Однако не мог задержаться, и в воде, выдавая скорость, опасной тяжестью прорезалось собственное тело. Пытаясь убрать вес воздухом, перестал его стравливать через клапан в шлеме (действовал лишь предохранительный клапан на рубахе, развешивая гирлянды из мелких пузырьков), но падал и падал, как в какую-то прорву. Наконец, с раздутым костюмом, он остановился на семидесяти метрах, как выяснил Ковшеваров по воздушному манометру. Примерно с этой отметки, с первого порога дыхания, и начинался их глубоководный мир. В отличие от болевого порог дыхания ничем себя не выдает. Он страшен наверху. Даже портовый водолаз с его организмом, способным к продуванию, незаметно заскочив на такую глубину, умирал при подъеме от разрыва легких. Для глубоководника, спускающегося на воздушной смеси, порог дыхания неудобен. Воздух, растворенный в крови, под давлением превращался в пузырьки. Застревая в сосудах, они могли остановить кровообращение. Эти пузырьки пропадали при уменьшении глубины, для чего надо было часто подниматься в верхний пласт, чтоб отсидеть время по лечебной таблице. Притом минуты здесь, на глубине, оборачивались наверху часами. Такое движение, которое в обычных условиях могло вызвать смех, было для них характерно. Сейчас надо было спешить, пока Гриша не погнал наверх, а он медлил, чувствуя, что внизу опоры нет и малейшая попытка стравить воздух через головной клапан может окончиться падением. Что-то пробарабанило по костюму. Напряженно вгляделся в лучи лампы: пузырьки воздуха... Откуда они выходили? Начал спускаться так осторожно, словно взвешивал себя на аптекарских весах, прибавляя крошечные гирьки. Пузырьки пропали: или иссякли, или он их потерял. Перестало мерещиться падение. Теперь его раскачивали волны, поддерживая со всех сторон, - как внезапно между ними словно открылся просвет чистой бездны. Он сразу упал, удивляясь, что это не сон: то, что его окружало, было, несомненно, водой, а она держала. Вода неожиданно начала поднимать, но он не согласился. Прибавил вес и полетел и, падая, чувствовал, как в воде нарастает удар. Этот удар его остановил. Он тотчас бросился опять, но услышал крик Гриши в телефоне и опомнился. Да, предчувствие не обмануло: спуск на точке невозможен. Как будто моря не сливались здесь, вода что-то обходила. Яма и тянет к себе и не пускает -ничего невозможно понять. Но как можно вырыть яму в воде? Никакой ямы не могло быть. И не может вода казаться пустотой. Разве что это какая-то особая, магнитная, вода, которая притягивает к себе. А если так, то она могла притянуть "Шторм". Он мог здесь лежать. Может, удастся что-то рассмотреть? Такая вода должна светить. Ничего не проглядывалось, ни одного пятнышка. Не то чтоб темно, нет. В такой странной воде он еще не был. Ясная ночь с грозовым сверканием. Но что-то мешало... Сообразил: лампа. Сильно она разгорелась. Ее свет, отражаясь от воды, слепил глаза. Сейчас его окружало с полдесятка ламп, как в множащихся линзах. Отыскав среди отражений ту, что держал в руке, он задумался. Можно попросить пост, чтоб лампу выключили, но они решат, что он под наркозом, и потащат наверх. Тогда он поднял лампу за рефлектор и ударил о грузы, расплющивая патрон. Недаром столько с ней возились! Протекла наконец. И как только исчез ее невыносимый свет, все изменилось. Медленно разделились пласты вод - соленый и пресный. Обозначился водоворот в частых разветвлениях струй, похожий на разросшийся куст. А потом он увидел поток, который восходил по широкой дуге. Было видно, как поток, поднимаясь из синевы, ложился на воду, меняя цвет, похожий на дым, относимый ветром. Все эти сравнения, хоть и возникали в голове, не вызывали в нем какого-то эстетического чувства. Так было проще запомнить, если сравниваешь с чем-нибудь. Было ясно, что мешал поток, быть может, поднимавшийся от самого дна. А если это так, то никакой пароход не мог здесь лежать. Особенно деревянный, который и не тонет, как все, а медленно опускается при затоплении. Согласившись, что это так, собираясь всплывать, посмотрел вниз, н там, среди стен воды, разомкнувшихся синей пропастью, внезапно увидел затонувший корабль. Казалось, он лежал на расстоянии вытянутой руки. Это видение, пропав на несколько секунд, возникло опять. Ни очертание корабля, ни его положение на грунте не изменились. Переговорил с водолазом на телефоне: азотное опьянение тут же выдало бы бессвязной речью. Ничего подозрительного Ковшеваров не обнаружил. Да Суденко и сам знал: сознание незамутнено. Тогда он понял, что это не галлюцинация. Потому что, какой бы ни был свет, он не создает изображения из ничего. Сомнения не могло быть: он видел сейчас или корабль, или его отражение, преломленное в магнитном зеркале Полыньи. Пароход лежал внизу, под течением. Следя за ним в промежутках разделявшихся вод, он не различал судно в деталях, так как расстояние размывало грани. Но когда увидел корпус, круглый, как яйцо, и две толстые мачты, стоявшие на оконечностях круглой, как обведенной циркулем, палубы, он понял, что то, что он видит, ни на что не похоже. Может, это и был "Шторм"? Связавшись с постом, водолаз начал всплывать, стараясь не отклониться от направления. Когда Ковшеваров, последовательно называвший отметки глубин, произнес: "Тридцать пять метров", - Суденко остановился. Пароход был виден отсюда. Совсем крошечный, он напоминал сувенир, лежащий в прозрачной шкатулке на атласе света. 7 Величко распахнул лацпорт и, присев на корточки, протянул Суденко руку, чтоб помочь взобраться на трап. Старшина молча ожидал, когда матрос отойдет. Руки Величко он не принял, а Ковшеваров, выскочив из поста, на подручного накричал. Матрос просто не знал, что сейчас для Суденко ничего не было опаснее, как положиться на его помощь. Вес грузов, недавно слитый с морем, давил на плечи, как тяжелая штанга, а тело ниже пояса было невесомое и колебалось, как маятник. Не один новичок из-за неопытности или спешки получал баротравму легких или тонул прямо у трапа, не сумев сбалансировать при выходе из воды. На некоторых водолазных судах есть спусковой колокол - герметический стальной сосуд, который стыковался с дверью поста, а точнее, с люком барокамеры, куда водолаз сразу переходил для рекомпрессии. У них колокола не было, и это не только осложняло подъем, но и давало большие потери времени. Прошло около трех часов, как он спустился в воду, и почти все они ушли на меры против кессонной болезни. Только какие-то минуты были использованы для дела. Нащупывая ступеньки, старшина поднялся на борт, стараясь не касаться его наэлектризованными частями костюма. С него сняли грузы, он надавил на клапан, выпуская из рубахи воздух, чтоб можно было наклониться, не сидеть столбом. Матросы сняли шлем, расстегнули галоши на свинцовой подошве с деревянной стелькой, в которых хлюпала вода. Суденко прошел в пост, где его высвободили из костюма, и Ильин, просунув в костюм вешалку, зацепил его за перекладину. Закурив, старшина подумал, снимать с себя белье или нет. Если он полезет в воду еще, то раздеваться не стоит, так как белье, когда оно охлаждено, надевать противно. А если не полезет, то надо раздеваться. Так ничего и не решив, отдернул занавеску и посмотрел туда, где на одной из пустовавших коек лежал человек в телогрейке н сапогах, испятнанных морской солью. Когда он еще был в воде, Ковшеваров сказал, что к ним приехал рыбак, чтоб добраться на пароходе до Маресале. Рыбак спал, свесив ноги с койки, чтоб не запачкать одеяла. Старшина задернул занавеску. Вошли боцман Кутузов и старпом Кокорин. Старпом тотчас сел, вынув свою знаменитую коробку. Кутузов, не присаживаясь, спросил: - Матросов отпускаешь? Понимая, что не уступить нельзя, Суденко ничего не ответил. - Сколько времени потеряли! - огорчился боцман, проанализировав его молчание. - А матросов всего трое. - А Просеков? - напомнил Ковшеваров. - Не захотел. - Ты ж говорил, что захотел. - Пришел к нему с робишкой, а он: "Покажи, как красить, а то я забыл..." Ну, я думаю: "Может, вправду чего?" - взял сухую кисть и нагнулся вот так, чтоб показать... - Кутузов присел, отставив зад. - А он как поддаст ногой! Хорошо, дверь была открыта, выскочил. Все засмеялись. - Ты к нему не цепляйся, - сказал старпом. - Это у него последний месяц, матросский. А там, если попадешь на "Агат", он за тебя возьмется. - Кто его возьмет? А хоть и возьмут, пускай!.. Я от настоящего капитана все снесу. Был бы только капитан... - Толстое лицо Кутузова даже прояснилось, когда он это сказал. - Значит, можно красить, старшинка? - Крась. Боцман вышел. - Что-то ты щедрый сегодня, - заметил Кокорин, приминая табак большим пальцем. - Ну что, нашел "Шторм"? Старшина подумал, как ему ответить. Просто лгать он не хотел. Но если старпом употребил слово "нашел", то можно было ответить с чистой совестью. Он видел пароход, но это еще не значило, что он его нашел. - Не получилось. - Выходит, сбрехал Ефимыч? - Этого я не скажу. Место для парохода подходящее. - Просто не увидел? - Видишь, лампа протекла... Кокорин посмотрел на лампу, не понимая, какая тут связь. Он привык, что они лазят в порту без света, и, по-видимому, не подозревал, что в воде может быть темно. - А если б горела, нашел? - Кто его знает. - Но ведь вы-то должны знать!.. Вмешался Ковшеваров: - Вот я тебе скажу, что здесь зверь живет, которого в английском озере ищут. А ты попробуй скажи, что нет? - Если покажешь, не скажу. - Тут раз на раз не получается. Или ты его, или он тебя показывать будет. - Так все-таки? - За "так" не получится, - безапелляционно заявил Гриша. - Это на осмотрах мы обязаны ишачить. А тут я тебе нс обязан: хочу - полезу, хочу - нет. - А за что полезешь? - За шабашку - разговор другой. - Ну, ребята! - Кокорин грузно осел фигурой, как оседает в грунте пятиэтажный дом. - Нельзя же так. Суденко решил что-то Кокорину разъяснить, чего он, впервые попав на водолазное судно, не знал. - В этом проливе я спустился только на семьдесят метров, а еще неизвестно, сколько до дна. Пароход может лежать на ста метрах и больше. Чтоб спуститься к нему, нужна специальная дыхательная смесь. - Я на воздухе спускался на сто, - сказал Ильин. Такого еще не случалось, чтоб кто-то из водолазов перебивал старшину, когда он говорил. Неприятно удивившись, Суденко продолжал: - Но даже при наличии гелиокислородной смеси один час работы на такой глубине потребует семичасового рассыщения. К тому же без специального разрешения отряда с допуском доктора физиолога я никого из водолазов не могу пустить. - Зачем оно? - А затем, что если он погибнет, - Суденко показал на Ильина, - то это будет неразрешенная, нерабочая смерть. Кокорин помолчал, но недолго. - Вас послушать, так вообще... - Он так раскуривал трубку, что щеки ввалились. - Откажемся мы, придут другие. -"Другие"! - рассмеялся Ковшеваров. - Чтоб ты знал: больше глубоководников в Арктике нет. В Союзе их меньше, чем космонавтов! А "певцы"* глубже своей лужи не ныряют. * Прозвище портовых водолазов. - Значит, оставим научные материалы? Разговаривать с Кокориным было бесполезно. Такой человек, если все летит тормашками, делает ставку на лотерейный билет. Потому что не может жить со спокойным ожиданием грядущего краха. Срыв плана висел у него на шее, а он искал иллюзий в пароходе. Старшина не удержался, чтоб ему не сказать: - Ради научных материалов я бы не полез. - Из-за чего же еще? - Я хотел узнать, есть ли там пароход. - Надо смотреть лучше. - "Лучше", - ответил Суденко, - враг хорошего. - Значит, будем красить судно, специализированное... - Хлопнув дверью, Кокорин вышел. Суденко решил-таки переодеться и прошел в уголок для раздевания, д