и: чем стрелять-то?
     Сомнения пришли ко мне опять, когда я подходил к Серебряным. Уже больше часа
прошло, как я попрощался с Кулагиным. Он пожелал мне доброй дороги, просил при
случае наведываться к нему. Но по всей вероятности, мы вряд ли еще раз увидимся.
Не знаю, как он, я же вынес из этой короткой встречи самые добрые впечатления.
Может быть, когда-нибудь поподробнее узнаю о легендарном человеке Василии
Ивановиче Павлове. А пока я запишу и забуду эту историю: негоже обижать
недоверием человека, который отнесся к тебе с доверием. А Серебряные Пруды
помогли мне сделать это гораздо быстрее. Весь остаток дня я ходил по улицам
этого большого поселка. Достопримечательностей немного. Памятник маршалу В.И.
Чуйкову, уроженцу здешних мест, да развалины церкви. Между прочим, это самый
далекий район в Московской области. Он располагается клином между Тульской и
Рязанской областями. Даже бросив беглый взгляд на карту, видишь, что ему гораздо
сподручнее относиться к одной из этих двух территориальных единиц. Но по словам
местных жителей: "Земля вокруг нас богатая, вот нас Москва к себе присоединила".
Неподалеку от гостиницы - уютный стадиончик. Вечер. В воздухе душно:
приближается гроза. Хотел лечь пораньше, но с улицы услышал крики, звон мяча,
такой знакомый и волнующий, и вот я уже на стадионе. Группа людей самого разного
возраста увлеченно гоняет мяч. Но это не совсем обычный поединок. Мне сразу
вспомнилось детство. Знакомая игра, мы называли ее "жопки". Одна команда,
человека три-четыре, становится в ворота, соперники поочередно бьют по воротам.
Затем роли меняются. Нужно забить больше голов. Проигравшие опять становятся в
ворота, но уже не лицом к соперникам. Победители должны, как это ни сурово, тем
же мячом бить в те же ворота, но не с целью забить гол, а попасть в проигравших.
Отсюда и название игры. Проигравшим остается рассчитывать только на промах или
великодушие победителей. Но какое тут великодушие: полчаса назад ты самбыл
победителем. Сколько лет прошло, а до сих пор помню это ощущение, когда,тесно
прижавшись друг к другу, мы вслушивались в разбег. Мяч сырой, тяжелый, таким
мячом быков убивать. Удар! Кожаное ядро со свистом пролетает над нашими спинами.
Вздох облегчения: пронесло! Сколько там ударов осталось? Все это припомнилось
мгновенно, буквально в секунду. Но "насладиться" зрелищем не удалось. Ко мне
подсел молодой человек. Пьян он был весьма. Видимо, для полного счастья ему не
хватало общения. К сожалению, такое общество интересно, когда ты сам находишься
в подобном состоянии. Если же нет... Он очень вежливо попросил разрешения
подсесть... Поскольку я не умею, разговаривая с человеком, смотреть в другую
сторону, то финала поединка на поле не увидел. Слышны были только радостные
вопли болельщиков и бьющих, когда мяч попадал в кого-то из проигравших. А я
никогда не думал, что человек может так надоесть через пять минут. Через десять
я уже хотел бежать, но меня попросили не обижать и пойти в гости "распить
бутылочку". Еще через десять минут меня выручил дождь. Под аккомпанемент грозы
он стеной обрушился на поле. Все бросились бежать. Их примеру последовал и я.
Мой новый "друг" попробовал догнать меня, но это ему было трудно сделать. Он
остановился, развел руками, словно сетуя на что-то, а потом понуро поплелся по
беговой дорожке. Порой его заносило в сторону, но он вновь возвращался на
дорожку и словно одинокий марафонец брел к финишу. Я остановился. Возникло
желание вернуться к человеку и пригласить его к себе в номер. Но желание так же
быстро погасло, стоило только вспомнить двадцать минут нашего общения. Больше я
вряд ли выдержу. Да к тому же еще немного и на мне сухой нитки не останется. Так
оправдав себя, я открыл двери гостиницы. А человек все брел по кругу. Одинокий
человек под дождем.
     Придя в номер, в дневник я записал только одну фразу: "В маленьком городе
одиночество в сто крат страшнее, чем в большом. 8 июля 1991 года. Серебряные
Пруды".

9 июля. Журналист из "Правды".

Сколько ни живи человек на земле, а не привыкнуть ему к красоте восхода. Лазурью
сияли небеса. Изумрудными россыпями сверкали росы на стеблях травы. Даже грязные
лужи, в которых отражались высокие облака, потеряли свою обычную унылость. Что
говорить тогда о больших прудах, которые тянулись слева от меня длинной
серебряной лентой. Это они дали название поселку. Я был бы не прочь подойти к
ним поближе, но тропинка упорно уводила меня в сторону. А быть внимательным
просто необходимо: граница областей, бездорожье. Почти не останавливаюсь в
небольших деревнях, смотрю в карту и спрашиваю встречных прохожих, как дойти до
следующей деревни. Но вот пройдена последняя деревня. Поле. Холмистое,
бескрайнее. Маленькая речушка. Мостик. Неуверенно перехожу его. Куда идти
дальше? Где-то впереди рязанская деревня Студенец, но какая из трех дорожек
ведет туда. Ошибешься, считай, весь день потеряешь.
И, как назло, ни одного прохожего. Озираюсь по сторонам: пусто. Единственный,
кто видит меня, так это жаворонок; высоко в небе звенит его голос. Решаюсь
делать то, что делал всегда в этом походе. Молюсь. Тихо, сосредоточенно. Прошу
помощи. Сразу вспоминается дом в Оптиной, та волна, что охватила меня, когда
припал к раке с мощами Преподобного. То чувство защищенности, уверенности, покоя
не покидало меня с той поры ни на миг. Вот и сейчас, стою в этом бескрайнем
поле, но нет ощущения беззащитности, одиночества. Откуда-то из-за кустов ивняка
вышел человек. Я даже вздрогнул от неожиданности: почему я его раньше не видел?
Брезентовый плащ, кепка, кирзовые сапоги. А лица почему-то не разглядел.
     - Что стоишь, мил человек? Заблудился?
     - В Студенец направляюсь, а дороги не знаю.
     - В Студенец? Видишь, впереди несколько деревьев? Да не там, правее. А от них по
телеграфным столбам.
     Благодарю его. Мы прощаемся. Минуты через две оглядываюсь. Что за чудеса!
Безлюдное поле, жаворонок звенит в вышине. Никого.
В Студенец мы пришли одновременно, - большая черная туча и я. Бегу к первому
попавшемуся дому. Старенькая терраска, за столом играют в карты пожилая женщина
и две совсем еще юные девушки. Играют в самую популярную русскую карточную игру
     - в "дурака". Судя по всему, играют не первый час. Все ясно, приехали из города.
Хорошо, конечно, молочка у бабули попить, да скучновато.
     - Четвертым не будете? - после приветствия обращается ко мне женщина. Девушки с
интересом рассматривают нежданного гостя, но молчат. Включаюсь в игру. Говорит
женщина, мы молчим. Особого азарта нет, хотя вроде бы нам с партнершей везет. Но
дождь не утихает. Наконец, женщина тоже устает рассказывать о том, какая это
дыра - Захаровский район, как трудно даже до райцентра добраться, до Прудов в
три раза ближе, но зато бездорожье... Эх! Опять проиграла! Успокаиваю ее,
обещая, что по приметам, кому не везет в картах, повезет в любви.
Кратковременное оживление на лицах девушек - и опять сосредоточенное молчание.
Будто не в подкидного играем, а в шахматы.
     Но всему приходит конец. Ушли в сторону юга тучи. С сочувствием смотрю на
девушек: сколько партий им еще предстоит сыграть? Стоило ради этого ехать из
Москвы?
     В Коровино, большую, хаотично застроенную деревню я пришел поздно вечером.
Переночевать решил в местном общежитии. На мой стук открыл дверь чернявый
мужчина средних лет, очень пьяный. За его спиной виден другой, повыше,
рыжеволосый. Тоже пьяный. В комнате дым коромыслом. Пытаюсь объяснить, кто я и
зачем пришел сюда. Говорю, а сам заранее чувствую, что мне скажет этот человек.
К сожалению, типаж очень распространенный. До него каким-то образом все же
доходит, что я прошусь на ночлег. На лице появляется выражение собственной
значимости, в глазах почти презрение.
     - А почему я тебе, собственно, должен верить? Ты мне документы свои покажи,
паспорт или удостоверение какое. Посмотрю, может, и пущу.
"Пущу" было произнесено просто замечательно. В нем так и слышалось
основательное, хозяйское. Правда, внешность человека никак не соответствовала
важности тона: майка, выпущенная из-под брюк, босой, в руках самокрутка.
Все ясно. Поворачиваюсь, чтобы уйти. Но тут из-за спины чернявого вырывается его
друг.
     - Мишка, кончай хреновину пороть. Вечно не поймешь, кого из себя строишь.
Парень, не слушай его, проходи. Койка у нас свободная есть, переночуешь. Мы вот
пьем. Может, и ты с нами сообразишь? Да не бойся, проходи. - Все это он
проговорил почти без пауз. - Меня Андрюхой зовут, а это Мишка. Сидим здесь без
толку, вот и пьем.
     Так я познакомился с двумя рязанцами, приехавшими помогать подшефному колхозу.
Как я мог понять, они готовили к уборке свои комбайны, но нужных запчастей не
было, и большей частью им приходилось сидеть без дела.
     - Представляешь, парень, - Андрюха завелся, - приходится друг у друга из
комбайнов детали таскать! А что прикажешь делать? И к председателю ходили, и к
начальнику мастерских, а толку никакого. Говорят.... - он вдруг осекся, в глазах
мелькнула мысль. При мне они одолели еще одну бутылку. Миша сидел на кровати,
время от времени протягивая мне руку: "Паспорт покажи". "Иди ты", - говорил ему
Андрей и пристально смотрел на улицу, что-то соображая. Так повторилось
несколько раз, но Андрей, что-то обдумывая, забыл о нас. Я грыз сухарь и в ответ
на протянутую Мишкину руку отвечал: "Иди ты", он тупо смотрел и соглашался: "Ну
ладно, оставайся".
     - Послушай, парень, - вдруг заговорил Андрей, а у тебя есть документы, что ты в
газете работаешь?
     - В журнале. Есть.
     - Ты мне должен помочь. Ну нельзя мне без запчастей, понимаешь?
     - Понимаю. А как могу помочь?
     - Я все придумал. Завтра пойдем на планерку. Представишься, скажешь, что ты мой
двоюродный брат, работаешь в "Правде", и так, будто ненароком, спросишь: "А как
у вас дела с запчастями?"
     - Прости, а почему из "Правды"?
     - Ну хоть откуда. "Правда" же главная газета.
     - "Труд" еще есть, - с кровати подал голос Михаил.
     - Неважно. Главное, из Москвы. А наши только Москвы и боятся.
     - Хорошо, я спрашиваю про запчасти. Дальше что?
     - Как что? Сдрейфит, как пить дать. И будем мы с Мишкой при запчастях.
Я вначале пытался было отговорить Андрея от такой авантюры. Но чем более
приводил доводов против, тем сильней распалялся Андрей.
     - Увидишь, парень, все пройдет, как по маслу. Ты только помоги. Поможешь?
Что оставалось делать? Я согласился. Радостный Андрей умчался куда-то, и вскоре
с улицы я услышал его возбужденный голос:
     - Я завтра ему покажу. Я завтра корреспондента из "Правды" приведу.
     - Откуда?
     - Из "Правды".
     - А что он здесь делает?
     - Брательник мой. Двоюродный. В "Труде" работает. Завтра посмотрим, как
председатель вертеться будет.
     Время подходило к двум часам ночи. Я не без улыбки представил завтрашнюю
планерку. Может быть, встать пораньше и уйти, пока мои соседи будут спать?
Стыдно. Обещал все-таки. Рядом бормотал что-то спящий Мишка. Я прислушался: "А
почему я должен верить, что ты журналист?.. Паспорт покажи..."
     - Иди ты! - сказал я как можно громче и погрузился в туман сна.

     10 июля. День добрых встреч.

     К моему огромному удивлению, встав утром, Андрей упорно прятал от меня глаза. Я
все понял. Он был трезв. Сегодня парень вернулся к обычной жизни. А это значит,
что ничего-то всесильному "преду" не покажет. Но попрощались мы тепло. Андрей
был рад, что я не заговариваю про вчерашнее. А Михаил даже охотно объяснил, как
быстро добраться до большака на Рыбное.
     А минут через двадцать я уже проходил мимо местной школы. Место, кстати, было на
удивление живописное. По всей видимости, раньше здесь находилась помещичья
усадьба. Старые сосны, следы старых построек, старый человек, косивший траву, -
все это как-то умиротворяюще подействовало на меня. Я не заметил, как вышел на
асфальт. На указателе была написана цифра 44. Столько километров мне предстоит
идти до Рыбного.
     Асфальт был плохонький, пейзаж довольно однообразный: поля, с кусочками леса,
деревеньки на обочине дороги. Движения на шоссе почти не было. Короче, ничто не
отвлекало от мыслей. Я так задумался, что чуть было не наступил на что-то
лежащее на дороге. Еж. Задавили его ночью. Сколько встречаю на дороге
раздавленных ежиков, а всегда до слез жалко. Жалко этих удивительных зверьков.
Пыхтящие, вечно сердитые, с каким удовольствием они сворачиваются в клубок,
выставляя вперед спасательные колючки! А на самом деле добрейшие существа.
Приручить их очень легко, нужно только немного терпения. И когда у вас это
получится, вы вдосталь налюбуетесь их острыми мордочками со смышлеными глазками,
поразитесь их ловкости, смелости, сообразительности. Очень люблю ежей.
Представляю, как ночью он перебегает асфальтовую серую ленту дороги, навстречу
мчит что-то ревущее, слепящее глаза. Ежик не убегает, он сворачивается в клубок,
выставляет иголки и с бешено стучащим сердечком ждет неожиданную опасность. Ему
бы сделать несколько шагов, а он ждет приближения машины... Машина промчится
дальше, а он так и останется лежать на асфальте, добрый ежик с колючим
характером.
     В деревне Токарево я вспомнил, что вроде бы и пообедать пора. На мое счастье, в
доме, который мне приглянулся (может быть, оттого, что в палисаднике росли
красивые цветы, а сам палисадник был аккуратный, уютный), жила тетя Нюра, очень
добрая женщина.
     - Ох, и устал ты небось, родименький, - запричитала она и дала мне на дорогу не
только молока, но и огурцов, сала, хлеба. Долго пытался сунуть ей в руку
пятерку, но у меня так ничего и не получилось.
Обедал я в этот день просто великолепно. В следующей деревне, в Ходяйнове прямо
к дороге подходил роскошный сад. Деревья в саду были уже почтенного возраста,
поэтому под грушей мне с избытком хватило места. Не только мне, но и невесть
откуда взявшейся кошечке, кузнечикам, то и дело запрыгивающим на спальник.
Сквозь темно-зеленую листву солнце просачивалось "дождем". Было светло и тихо -
в саду и у меня на душе. Я долго ждал этого часа. С каждым днем я приближался к
нему и вот, наконец, только на двадцатый день пути я вошел в это состояние. И
дело было не в молоке, сале, уютном саде.
     Что бы я ни говорил себе, что бы ни внушал, но только сейчас скопившаяся за год
суета покинула меня. Двадцать дней я словно очищался и вот теперь, умытый
солнечным дождем, я смотрю за игрой кошки с кузнечиками, трогаю узловатый ствол
груши, затем откидываюсь на спину и лежу. Не знаю, миг прошел или вечность.
Временами налетает ветерок, затрепещут листья. И опять тишина. И опять облака
высоко в небе. И с какой-то блаженной улыбкой через несколько часов я легко иду
по вечерней дороге, не думая о том, сколько мне еще идти, где я заночую. Мне
ничего не надо. Я живу. И мне хорошо от одной мысли об этом.
В деревне Пальные мне повстречался старик. Я только успел поприветствовать его,
как он заговорил со мной. Так бывает, когда у тебя радость на душе, а поделиться
ею не с кем. Случайный прохожий, просто незнакомец, проходящий мимо, - какая
разница. Ведь радость, которой нельзя поделиться - не радость.
     - Все. Сегодня здесь последнюю ночь ночую, - обратился он ко мне.
В голове сразу пронеслось: "ночь ночую", разве можно так говорить? Но раз он
сказал...
     - А это хорошо или плохо, что последнюю?
     - Конечно, хорошо. Завтра в Михайлов меня отвезут, в богадельню. Будет где перед
смертью голову приклонить.
     Внимательно смотрю на старика. Лет ему много, но он высокий, стройный, весь
какой-то поджарый. Со спины посмотреть - мужчина в расцвете сил.
     - По-моему, вам рановато о смерти говорить...
     - О ней никогда не рано говорить, молодой человек. А когда столько лет за
горбом, как у меня, то тем более.
     Из раскрытого ворота рубахи виднелась татуировка. Руки тоже были разрисованы.
     - Да и хлебнуть, наверное, пришлось? - спрашиваю, будто невзначай.
     - С чего вы взяли? - поймав мой взгляд и холодно сверкнув глазами из-под кепки,
в свою очередь задал мне вопрос старик.
     - Я всегда думал, что дом для престарелых - это не то место, которому люди
радуются.
     - На моем месте и ему будешь рад, коли живешь, как пес. - Было видно, что на
минуту покинувшее благодушие вернулось к нему снова.
Так я познакомился с дедом Алексеем. Он действительно хлебнул в своей жизни
горюшка. Сидел столько лет, что сам не помнит. Где-то живет дочь... Но где, не
знает. Зачем он ей?.
     Однажды дед пришел в Пальные. В крохотном общежитии - терраска, чулан, кухня и
две комнаты с печкой - ему отвели место. В прихожей. Зимой живет один, летом
приезжают механизаторы из Рязани. Те, что живут сейчас - славные люди, не
обижают. Но все равно, что за жизнь в чулане? Правда, насчет еды нормально было.
Пусть пенсия крохотная, зато здоровьем Бог не обидел. Да и руки подходящие. Дед
Алексей даже посокрушался.
     - Я ведь и колодец выкопать могу, и траву покосить. А хозяйки жалеют, старый,
говорят.
     Наконец он вспомнил обо мне.
     - Я бы с удовольствием приютил, но я не хозяин. Надо у постояльцев спрашивать. А
они на рыбалке, когда придут, не знаю.
     Только он это проговорил, как из-за ближайшего поворота показались двое парней и
девушка. Честно говоря, сегодня я не волновался о ночлеге. В душе были такие
покой и радость, что и земля показалась бы мне пухом. Если нет места, зачем
проситься к людям, стеснять их? Однако, глядя на лица подошедших, я не
сомневался, что отказа не будет. Но все за меня сказал дед Алексей.
     - О чем речь, - произнес старший из ребят. - У нас сегодня товарищ уехал, койка
освободилась. Заодно рыбки свежей отведаете.
Так я познакомился с Сашей, Юрой и Наташей. Хороший был день, и вечер выдался
замечательный. Мы ели жареную щуку, сидя на траве под открытым небом. А какие
светили звезды! Глядя на них, хотелось говорить о чем-то высоком, хорошем. У
каждого человека, чем бы он в жизни ни занимался, - ковырялся ли в железках,
чистил ли навоз на ферме, - бывают минуты, когда хочется смотреть на небо. И я
полюбил своих случайных знакомых. И не только за их доброту, внимательность. Мы
все вместе ощутили нечто схожее. Временами кто-то по привычке ронял матерное
слово. В другой раз он бы и не заметил этого. А сейчас он извинялся перед всеми,
и это никому не было смешно. И даже зашедшие на огонек соседские ребята, причем
зашедшие не с пустыми руками, а с бутылкой самогона, как-то странно присмирели.
Видимо, общее настроение передалось и им. А потом мы замолчали. Каждый думал о
своем. Звезды отражались в молодых глазах. Только было слышно, как на лежанке
храпел дед Алексей. Что случилось с нами в этот вечер? Почему каждый из нас
именно сейчас, в эту минуту хотел стать лучше, чище?
Засыпая, я все думал об этом. Думал о том, почему это вдруг мы друг другу
выплеснули свои сокровенные, хранившиеся в самой глубине души помыслы? Ответ мог
быть только один: в эту летнюю ночь со мной и моими новыми друзьями говорил Бог.
С каждым в отдельности и со всеми вместе. А может быть, я преувеличиваю? Просто
пролетел Ангел и коснулся нас своим крылом.

     11 июля. Загадочное женское сердце.

     Летнее деревенское утро. Где-то скрипнула калитка, запел петух, и вот уже
наполнилась звуками еще секунду назад мирно спавшая улица. В русской деревне
встают рано, а в июле, когда день, согласно древней народной мудрости, год
кормит особенно.
     Прощаюсь с теми, кто пригрел меня на ночь. Они зовут меня задержаться на денек:
оказывается, в этих местах хорошо ловятся раки. Я же вчера неосторожно
посетовал, что уже забыл, каковы они на вкус. Уговаривают ребята искусно: вы,
мол, отдохните, ведь не выспались, а мы и пивка достанем. Где вы в наше время
еще отведаете раков с пивом?
     Но я заложник. Заложник дороги. Вот она лежит передо мной. Я вижу, как она
поворачивает влево, поднимается на противоположный берег реки и уже совсем
тонкой ленточкой исчезает у горизонта. Дорога ведет в Рыбное, и сегодня я должен
быть там.
     Через полчаса оборачиваюсь назад. Большая деревня с сотнями жителей, среди
которых теперь есть у меня друзья, превратилась в маленький зеленый островок в
бескрайней степи.
     Две фактически бессонные ночи сказались. Шел я тяжело. И дело было совсем не в
жаре - к ней я привык. Это, наверное, особенности организма. Могу спокойно идти
несколько дней с сухой коркой хлеба и полупустой фляжкой, но когда не
высплюсь... К полудню чувство разбитости стало почти нестерпимым. Ищу места, где
можно было бы передохнуть, но по сторонам шла длинная улица очередной деревни
или унылая пыльная посадка тополей вдоль дороги. А отдыхать среди тополей -
последнее дело. Они, как никакие другие деревья, забирают у человека энергию.
И только километров за шесть до Рыбного я увидел маленький лесок, почти вплотную
подходивший к дороге...
     Когда проснулся, солнце уже вовсю двигалось в объятия запада. Через час я входил
в город. И чем дольше шел, тем больше он мне нравился. Железная дорога делила
город на две части. Новые дома в основном в южной части. Северная половина
города - это и административный центр и частный сектор. Небольшие деревянные
дома с маленькими вишневыми садиками под окнами. Правда, под ногами было
грязновато, но как мне объяснили немного задетые моим замечанием местные жители,
а все мы патриоты того места, где родились - "вообще-то в Рыбном не так грязно.
Просто весь город перекопали, когда прокладывали коммуникации".
И все равно, входя в Рыбное из степи, не замечаешь однообразных новых домов,
грязи под ногами, толкотни на вокзале. По уютным вишневым улочкам неспешно
добрел я до гостиницы. Называлась она "Вожа". Это интересная особенность
гостиниц в районных городках России. В большинстве своем они носят имена рек,
речушек, протекающих в данной местности. Но роднит их не только это. Уже
открывая двери, у тебя возникает ощущение, что ты здесь когда-то был. Никогда не
вызовет энтузиазма номер, в котором на голых стенах радиоточка, графин со
стаканом на столе, сосед - командировочный, думающий о том, как бы поскорее
сделать все дела и уехать отсюда. Но все это ждет тебя, когда дежурная выдаст
ключ от номера. В "Воже" симпатичная, бойкая хозяйка сочувственно произнесла: "У
нас мест нет". Около нее доваривалась картошка, вымыты свежие помидорчики и
огурчики, порезано сало. А сало с чесноком, а картошка белая, рассыпчатая.
     - Совсем нет? - без надежды, просто чтобы подольше повдыхать эти божественные
запахи, спрашиваю у дежурной.
     - Самое смешное, что у меня целая комната свободна. Но оттуда сегодня утром
человека с дизентерией в больницу увезли.
     У меня появилась надежда.
     - Так поселите меня туда, - предлагаю ей с самым невинным видом.
     - Да вы что?! Заболеть захотели?
     - Так врачи, наверное, все обработали. А я уйду завтра утром, и ваша совесть
будет в любом случае чиста, ведь вы же меня больше не увидите.
А картошка уже булькала в кастрюле. В дверь заглянула какая-то женщина:
"Подруга, ну ты что копаешься?"
     Понимаю, что просить бесполезно. Я уже поворачиваюсь к выходу. Но это загадочное
женское сердце...
     - Что же вы будете делать? - вопрос мне в спину.
     - Искать где-нибудь приюта. Вечер на дворе.
     - Послушай, Маша, - это она обращается к нетерпеливой женщине, а ведь у
кооператора в номере еще одно место есть.
     - Так он недоволен будет.
     - А мне какое дело? Что ж, человеку на улице ночевать?
Вот так я нашел приют в Рыбном. Остается добавить, что когда я готовил свою
скромную трапезу - замачивал геркулес - в дверь постучали. Вошла дежурная и
принесла картошки, сала, огурцов и помидоров.
     - Зачем вы беспокоитесь, я совсем не голоден...
     - Ешьте, пожалуйста. Находились за день. Ешьте и отдыхайте. А тарелки я завтра
заберу.
     Это загадочное женское сердце.

     12 июля. В монастыре.

     Сегодня праздник. День первоверховных апостолов Петра и Павла. Праздник высокого
летнего неба, зреющих нив, теплых рос. В Рыбном нет церкви, буду же считать, что
отмечу его под куполом небес, в поле. Отчего-то в тех местах, где я родился, из
названия праздника ушло имя апостола Павла. Из-за краткости? Петров день -
сказать так вроде бы проще. Тогда почему на Руси было необыкновенно популярно
имя Петр, а имя Павел встречалось куда реже? Разумеется, я говорю о бытовом
уровне. В Православной Церкви уважение к апостолу Павлу, больше всех сделавшему
для распространению христианства на земле, огромно. И, стоя в церкви, люди
русские с трепетом слушали великие Павловы слова, лучше которых вряд ли что было
написано смертными: <Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви
не имею, то я медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и
знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы
переставлять, а любви не имею - то я ничто. И если раздам все имение мое и отдам
тело мое на сожжение, а любви не имею - нет в том никакой пользы. Любовь
долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не
гордится. Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла. Не
радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всему
надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества
прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится (1 Кор.13, 1-8).Я читаю эти
божественные строки, сидя на обочине дороги, ведущей в Константиново. Движение
редкое, безлюдно. От Рыбного пройдено чуть больше десяти километров, но
размышления заставили остановиться. Может, я действительно не прав, и все дело в
удобстве произносимости? Тогда почему самое красивое созвездие нашего звездного
неба - Орион- в народе назвали Петров крест? Читаю, и, мне кажется, начинаю
понимать. И Петр, и Павел приняли мученическую смерть за веру в Христа - и здесь
они оказались равновеликими. Но Павел все-таки остался в большей степени
учителем. Но всегда на расстоянии, он всегда выше тебя, как бы близко он к тебе
ни приближался. А кто был Петр? Простой рыбак, бросивший дом, семью, и ушедший в
неизвестность по первому слову проходившего мимо Странника. Бедный рыбак,
деливший с Ним все тяготы Его земной жизни. Судя по Евангелию, - простодушный и
немного наивный, весь, с ног до головы, земной. Такой же, как большинство из
тех, кто жил, жив и будет жить на земле. С такими же слабостями. Поклявшийся не
бросать Господа и трижды предавший его. Мне трудно без волнения читать вот это
место из Евангелия от Луки: "Тогда Господь, обратившись, глянул на Петра; и Петр
вспомнил слово Господа, как он сказал ему: прежде нежели пропоет петух,
отречешься от меня трижды. И вышед вон, горько заплакал". (Лук. 22, 61-62).
И раскаялся Петр, искренно, чистосердечно, и прощен был Иисусом. Но кто знает,
сколько раз виделся ему Господь, уводимый солдатами, оборачивающийся к нему на
прощание. И самое непостижимое для нас, грешных: не было в прощальном взгляде
Иисуса осуждения или презрения, даже укора легкого не было. Любовь - да,
сочувствие: вот видишь, Петр, получилось совсем не так, как ты говорил.
Благодаря скромному галилейскому рыбаку для всех нас, грешных, ближе становится
Господь. Строгий и Милосердный. И уже легче жить с надеждой, что и нас Он
простит когда-то...
     Ближе к полудню я стоял на развилке. От основной дороги вправо уходила другая.
Вела она в Пощупово, в Свято Иоанно-Богословский монастырь. Как быть? Мне и в
Константиново к Есенину хотелось попасть, но надо было выбирать. Долго взвешиваю
все "за" и "против". Очень люблю поэзию Сергея Есенина, тем не менее,
утверждаюсь в мысли, что мне следует повернуть направо. И дело совсем не в
каких-то приоритетах. Во-первых, оставалась надежда, что встреча с родиной
Есенина, пусть позже, но состоится. Во-вторых, разве сейчас я шел не по родным
есенинским перелескам, разве Пощупово находится не на Оке, разве не этими
дорогами ходил он в Солотчу, Спас-Клепики, куда предстоит идти и мне, разве дух
поэта - конкретное место, дом макет, имитирующий оригинал, а не эти березы, эти
поля, васильки во ржи? И, все-таки, я все стою в нерешительности, словно ожидая
знака свыше. Хотите верьте, хотите нет, но то, что случилось в тульской степи,
повторилось опять. Правда, вначале мимо меня в сторону Константинова проехал
большой желтый "Икарус", набитый пассажирами, а в сторону Пощупова пролетела над
самой землей маленькая пичужка. Побегала по пыльной обочине, пострекотала что-то
и исчезла так же стремительно.
     В здешних местах деревни, лежащие на Оке, - основательные, просторные. Их правый
берег высокий, крутой, вид с него открывается славный. Левый же берег - зеленая
окская кайма, ровная, насколько хватает глаз. И только виднеющаяся в дымке
Солотча уже карабкается наверх, но она стоит на правом берегу уже другой реки.
Первое, что я увидел в Пощупове, была колонка. Я бодро устремился к ней, но,
увы, воды не было. И так на каждой улице. "У нас такое случается", - услыхал я
после пятой или шестой попытки набрать воды. А вот и монастырь. Влево от него
шла тропка, резко уводящая вниз. Вижу несколько человек, спешащих по тропке, у
всех в руках посуда.
     - Куда он? - спрашиваю проходившую мимо девочку.
     - А вы разве не знаете? К святому колодцу.
Она и проводила меня до места, где было можно испить святой водицы. Шли мы
быстро, по пути обогнав старика с ведром, группку туристов в шортах. Все шли к
колодцу. На нем стояла икона. Вода струйкой текла к деревянному домику по
искусно сделанному желобку и, к моему удивлению, исчезала в этом строении.
     - А что это? - спрашиваю я, с наслаждением замирая от ломоты в зубах.
Подоспел старик с ведром. Он и объяснил мне, что домик - купальня. Купаются в
ней и стар и млад, больные и здоровые. Никому вреда от нее не было и не будет.
Это насчет того, что кто-то боится заболеть. Совсем наоборот. Вся хворь с Божьей
помощью выйдет. А ежели вам еще далекоидти, - и он окинул меня взглядом, - то
после купания здесь дойдете куда захотите. Вода-то не простая.
Оставляю рюкзак на улице и отчего-то несмело открываю двери купальни. Там
одеваются несколько монахов. Одеваются неспешно. Здороваюсь и сажусь в свободный
угол. На полу предбанника грязновато, видимо, от следов обуви. Но в купальню
идет чистая полоска. Раздеваюсь и иду по ней. В купальне на стене иконы. Очень
чисто. Деревянные ступеньки исчезают в темной глубине. Повеяло холодом и
сыростью. Монахи уходят, я слышу как стучит дверь. Голос высокого молодого
монаха, обращенного к кому-то на улице: "Подождите, сестры, там мужчина. Выйдет,
пойдете вы". Следовательно, мужчине следует спешить. Перекрестился, и вперед. На
третьей ступеньке мне показалось, что сердце мое уже не стучит. Чего тянуть? Я
прыгнул в глубину. Скажу откровенно, какое-то мгновение я не понимал, жив ли я
или умер. Выпрыгивая, пытаюсь хватануть воздуха, но не могу. Но уже спустя
мгновение слышу радостный стук сердца. Мне захотелось еще раз окунуться в эту
темную воду...
     Одеваясь, каждой клеточкой ощущаю, как вместе с теплом приходит какая-то
неведомая сила. Словно и не было длинного пути, усталости. Но у меня нет времени
вслушиваться в себя, надо торопиться. Женщин на улице все больше и больше.
В монастырь я пришел, когда в его дневной жизни наступило короткое время
затишья. Монахи разбрелись по кельям, не видно и паломников. Есть время
осмотреться.
     Монастырь очень древний. Сейчас он напоминает большую стройку. Действительно,
работы здесь непочатый край. Что поделаешь, время безжалостно. Даже монастырские
строения, когда-то сделанные на совесть, добротно, не выдержали. И надо
восстанавливать. Монахов немного. Человек пятнадцать. В основном это молодые
люди. В восстановлении им помогают паломники. Здесь рады каждому и каждому
найдется место.
     Вижу молодого человека, на вид совсем еще мальчика. Очень тихий голос, что-то у
него с шеей: голова не поворачивается. Смотря на что-то или на кого-то, в данном
случае на меня, поворачивается всем телом.
     - Вы подождите немного. Должен пройти отец Иосиф, если он даст благословение, то
можете остаться. Вы ведь паломник?
     - В какой-то мере, да, но мне нужно завтра идти дальше.
     - Подождите все равно. Хотя... Вы, наверное. Голодны? Вон в том сарайчике кухня,
еще не должны были все убрать.
     Благодарю Андрея, так зовут привратника, и иду на кухню. Несколько женщин,
молодых и старых, убирали со столов, мыли посуду. Работали споро, молча. Я
ничего не объяснял. Только присел на скамью, появились две тарелки - с вареной
картошкой, огурцами, стакан компота и много хлеба.
Впрочем, стоит ли описывать каждую минуту пребывания в монастыре? Это для меня
они драгоценны и неповторимы, как знать, насколько это интересно другим. Время
будто остановилось. Я оставил рюкзак, а сам отправился бродить по монастырю, от
храма к храму, от строения к строению. Нежданно-негаданно летний зной сменился
потоками воды с небес. Они словно послужили сигналом - монастырь ожил, появилось
много людей. Все были чем-то заняты, один я зачарованно стоял и смотрел на
купола. Их омывал дождь. Капли стекали вниз, а на старых деревьях по-весеннему
заблестела листва. Но так же неожиданно все стихло. Показалось солнце и
засверкало на куполах, листве, нагрудных крестах у монахов. Одного из них узнал.
Высокий, худой, - тот, кто был в купальне. Он куда-то спешил. Вскоре я понял,
куда и зачем. Над монастырем, над окрестностями, над миром раздался высокий и
чистый колокольный звон. И замер. Затем второй, третий. Все увереннее и
увереннее. Раскрылись двери храма. Началась служба.
Ее начала ждал невысокий пожилой человек, одетый так, как одевались в России лет
пятьдесят назад. Высокие сапоги, косоворотка. Лицо крестьянское, умное, движения
основательные, неспешные. Он охотно рассказал мне о том, что служба будет
праздничной, потому что завтра Собор 12 апостолов. А как известно, апостолом был
и Иоанн Богослов, имя которого носит монастырь. Родом человек оказался из Уфы,
там и проживал, по делам своей церкви приезжал в Москву, но никак не мог не
приехать сюда.
     - Монастырь этот славный, здесь праведников всегда было много. Народ
рассказывает, что еще при Орде здесь немало чудес совершалось. Тогда еще он
заступником за русскую землю был. Как же ему не подняться, как же не
возродиться?
     Действительно, и я вдруг вспомнил одну из легенд, слышанных мною, напрямую
относящуюся к Иоанно-Богословскому монастырю. Говорят, жил в окрестностях
монастыря пастушок, обычный крестьянский мальчик. Была у него заветная мечта,
очень он хотел стать иконописцем. Но его не брали мастера в ученики, говорили,
что бесталанен. Целыми днями молился пастушок, прося у Бога помощи. И однажды,
когда в слезах сидел мальчуган у монастырских ворот, он и не заметил, как уснул.
И во сне явился ему Иоанн Богослов и утешил его, и сказал, что будет он
иконописцем. Так и получилось. И уже скоро слава о молодом иконописце достигла
Рязани, и захотел князь рязанский пригласить к себе работать вчерашнего
пастушка. Но возревновал княжеский придворный иконописец, и порешил тогда князь
устроить между ними соревнование. И нарисовал наш герой сокола, да так искусно,
что ахнули все: птица была как живая. А сокол вдруг встрепенулся, расправил
крылья и исчез в высоком небе. Стало ясно, кто выиграл спор.
Служба завершилась поздно вечером. Я давно так не уставал и давно так не было
чисто и светло на душе. Старший среди паломников, Александр, взял надо мной
опеку. Мы поужинали, и он проводил меня к двухэтажному кирпичному дому, бывшему
когда-то спортшколой, а еще раньше монастырской гостиницей.
     - Да тут все окрестные поля принадлежали монастырю, - рассказывает мне Александр
по дороге. - А теперь сами видите, какой разор кругом. Но ничего, - и он
произнес те же слова, что и человек из Уфы, - монастырь поднимется, обязательно
поднимется.
     Год назад в газете Александр прочитал объявление о том, что нужны помощники в
деле восстановления монастыря. Взял отпуск и приехал сюда. Понравилось? Не то
слово. Почувствовал, что это - его место. Сейчас живет здесь, как послушник.
Всерьез подумывает о том, чтобы стать монахом. Служить Богу - что может быть
лучше этого?
     - Послушников и паломников немного, но они работают на совесть, не за страх, не
за деньги, как в миру. Большая радость - общение с монахами, особенно с
настоятелем, отцом Авелем. А вообще-то выбирайте время и приезжайте сюда хотя бы
на недельку...
     Так за разговорами мы пришли в бывшую спортшколу. Мужчины ночевали в большой
комнате на первом этаже, женщины на втором. Мне сразу посоветовали понадежнее
спрятать вещи в рюкзак, даже кроссовки. Крысы. У одного парня они половину кеда
отгрызли. В комнате порядок. Народ постепенно подходит. Свет выключается
относительно рано, но ведь и вставать надо засветло. Александр настоящий
командир. Перед тем, как он выключил свет, я успел хорошо осмотреть комнату.
Много маленьких икон, репродукций с картин и фотографий, на которых изображены
апостолы, святые мученики, последний русский царь Николай Александрович.
Особенно много изображений преподобных Сергия Радонежского и Серафима
Саровского. Молимся. Уже в потемках, как в далеком детстве, возникает разговор.
Люди разные. Мне кажутся наивными некоторые рассуждения, вопросы, но и этой
наивности столько веры, искренности, чистоты, что я стыжусь своих мыслей.
Начинаю рассказывать об Оптиной. Чувствую, что никто не спит. Сначала Александр
ворчит со своего места: "Завтра всех в пять подниму, вот увидите", но вскоре и
сам увлеченно подключается к разговору. Мы говорим о чудесах, о святых людях
Руси, о будущем России. Я слышу голос Андрея, старика из Уфы, тех, с кем
познакомился недавно, точнее, только что. Лишь к полуночи над нашей комнатой
воцарилась тишина. Хотя, нет. С кровати уфимца раздался мощный храп, но я уже
его не слышал.

13 июля. Мещора.

Шесть часов утра. Александр уже помолился, но остальных пока не будил. Видимо,
жалел. Его зычный голос раздался только тогда, когда спящих оказалось три -
четыре человека. Остальные были уже на ногах.
Наступающее утро приносило свои заботы. Поймал себя на горькой мысли: только я,
грешный и праздный, без дела хожу по земле. Сколько людей, самых разных,
встретилось мне на пути. Но в одном все они были схожи. Новый день означал для
них и новые труды. Я уходил в дорогу, унося с собой самые добрые чувства об этих
людях. А что они думали обо мне, глядя мне вслед?
Подошли Андрей и Александр. Объяснили мне, как дойти до парома через Оку, ребята
прощаются. Андрей говорит мне слова, которых никто и никогда в жизни мне не
говорил: "Пусть ваш ангел-хранитель будет всегда рядом". "Храни вас Господь", -
добавляет Александр.
     Честно говоря, я так расчувствовался, что не заметил, как добрел до парома.
Паромщик только что причалил к берегу. На нашу сторону он переправил небольшой
табун лошадей и двух подростков-погонщиков. На другой охотников ехать было всего
два человека - я, да невысокий мужичок в брезентовом плаще и кирзовых сапогах.
Когда я спросил паромщика, как мне дойти по этой луговине до Солотчи, он,
почему-то рассмеявшись, показал на мужичка: "А он туда идет. С ним и дойдете".
Точно так же мой Харон рассмеялся, когда я протянул ему медяки: "Спрячьте и не
смешите меня". И вот уже мы шагаем очень скоро по мокрой от росы траве. Я так и
не узнаю никогда, как звали моего попутчика. Одно бесспорно: если бы не он, не
скоро я дошел бы до Солотчи. Он выбирал тропинки, которые, по всем моим
понятиям, вели в обратную сторону. Но вскоре оказывалось, что мы обходили
очередную протоку. А якобы удобные тропы упирались в непроходимые водоемы.
Вскоре я уже понял, что шагающий рядом со мной человек относится к тому типу
людей, о которых у нас в России говорят предельно просто: "Чудаки". Чудачества
их, мелкие и большие, видны во всем, что бы они ни делали. Через каждую минуту,
после длительного бормотания под нос, мой попутчик вдруг выпаливал: "Жизни и
делу жизни я несомненно соответствую". Как я смог понять, в данный момент жизни
основной его заботой являлось поскорее отремонтировать доставшуюся ему от матери
в наследство половину дома. Он с любовью и в подробностях описал его раза три
или четыре. За таким веселым разговором километры преодолевались быстро. А тут
он меня добил совсем. Не помню точно,о чем пошла речь. Мужик неожиданно сделал
свирепое лицо, как-то весь подался вперед, и на одном дыхании выдал цитату то ли
из энциклопедии, то ли из популярной брошюры, касающуюся нашего разговора. Я так
и подпрыгнул от удивления. Однако, все оказалось просто. Мой новый знакомый
обладал великолепной памятью, а поскольку из-за отсутствия курева он, как и
многие его односельчане , стал использовать махорку, понадобилась бумага. В дело
пошли старые газеты, брошюры. А поскольку курил он много, то где-то часа два в
день у него уходило на чтение тех обрывков, из которых сворачивались трубки.
Спектр его знаний был необычайно велик: от агропромышленных вопросов до
социалистического реализма. Слабость же его заключалась в обрывочности этих же
самых знаний. В буквальном смысле слова. Цитата зачастую обрывалась на
полуслове. "Дальше было порвано", - чистосердечно объяснял он мне.
Уже в Солотче мой странный попутчик неожиданно свернул в ближайший переулок, не
сказав ни слова. Я не успел поблагодарить его и расспросить, куда мне идти
дальше. Впрочем. В этом не было надобности. Солотча - поселок небольшой,
одноэтажный. Настоящее