дин учится в МИМО, другой в физтехе. А ваши? Здесь? В Средней Азии? И учатся ли? БАМ, наверное, строят - чудо ХХ века. А у меня и жена - доктор медицинских наук, профессор. Мы тоже давно были бы в Москве. Обстоятельства были. Но скоро переедем. В Ивантеевку. Скажите, есть разница?" (Детей устраивал через республику, - отметил про себя Иван Федорович. - Льготы). Иванов на мгновение замолчал. Потом добавил; "И обществу, как я говорил, прямая польза. А сколько я людей поднял, скольким помог защититься, особенно местным, сколько для сельхозинститута сделал, для института земледелия? Открыл два новых опорных пункта селекции хлопчатника! И все потому, что был - со всеми". - "Что вы проповедуете? - возмутился Иван Федорович. - По вашему, - человек - может быть личностью, не имея собственного мнения, идей взглядов? И даже в научных экспериментах - права на ошибку? Это потому вы больше не занимались после тридцать восьмого селекцией, чтобы не сделать ошибки? - "Ошибка - ошибке разница". - "Да это же черт знает какая архаика!" - "Какая архаика, товарищ Монахов? Лучше ответьте, с вашей неархаикой, где все те, кто выступал против общей линии? Нету!.. Правильно делали, что выкорчевывали. И сейчас выкорчевывать надо! Разболтались все очень. Поверьте, я не сержусь на вас, я отношусь к вам, как к идеалисту, много навредившему себе и всем остальным". Монахов не хотел больше спорить с Ивановым. Ушел в парк, долго гулял там среди чистой зелени и все думал. Нет, ничего нельзя вернуть! И, конечно, генетика пробила бы себе путь без его защиты - убедил бы чужой положительный опыт и горький - свой. Как во многом другом. Нельзя сказать, чтобы за долгие годы жизни Иван Федорович не пытался найти причины многих своих злоключений в самом себе. Он самым критическим образом, как девушка перед выходом на свидание проверяет все детали своего туалета, рассматривал все черты своего характера отдельно и характер в целом. Если он плохой, почему к нему так хорошо относились в академии, простые колхозники на опытном участке, сослуживцы в лаборатории? На собраниях он никогда не был резок и безапелляционен, никогда никого не унижал. Если отстаивал свою точку зрения, то корректно, не за счет уязвления самолюбия других. И за что его любит Надя? За полвека совместной жизни они ни разу не поругались, никто никому ни разу не сказал дурного слова. Конечно, это у Нади золотой характер. Но если бы он, Иван Федорович, был мерзавцем, он бы не раз обидел жену. Но, предположим, предположим, что у меня скверный характер. Но, тогда, начинал размышлять Иван Федорович, те, у кого характер не столь покладистый, как хотелось бы окружающим, должны попасть под гильотину времени? А вся вина его, Ивана Федоровича, заключалась в том, что он последовательно защищал свои научные идеи? Но что же получилось в итоге? Но что же получилось в итоге? Иванов вон как уверен в себе - он по существу в каждом разговоре либо поучает Ивана Федоровича, как надо жить (это в семьдесят шесть лет!) либо просто глумится над ним. Впрочем, само поучение человека в таком возрасте - глумление. Неуважение в его жизни, к его страданиям - Иванов-то все знает! Знает, что и уцелел-то Монахов чудом. Ивана Федоровича уже начинала тяготить их палата со счастливым номером - семь. До конца пребывания в санатории оставалось целых десять дней. Иванов тем временем от беседы к беседе все наседал и наседал на него, учил и высмеивал его "наивные" представления, а однажды спросил: "Вот вы подумаете, мне делать нечего и я с вами спорю. По принципиальным, заметьте, моментам". (При чем тут я - спорит он - подумал Монахов. И поучает он, а не я). - Но понимаете, к вас тогда ничего не состоялось. (А мой сорт - подумал Иван Федорович). Ну - персональная пенсия разве что. У детей - совсем пшик. Так вы хоть внуков научите жить! Пусть не высовываются! Пусть проявляют инициативу, на которую есть постановление. Есть постановление - вот тут пусть поторопятся. И делом занимайся, и с речами выступай, - Иванов нахмурил брови. - Конечно, только не против постановления. Не согласен - молчи. Сиди и не высовывайся! Почему? Сверху столько начальства! - кто-нибудь все равно долбанет за то, что ты такой умный, инициативный не в ту сторону, да еще вдруг знаешь что-нибудь этакое мудреное, что они не знают. Как генетику. А начальство, брат, оно бдит - за то и деньги получает". Иванов посмотрел на Ивана Федоровича. А тот все никак не мог понять - зачем нужно Иванову доказать свою правоту ему, Монахову? Чтобы он признал его доводы - верными и согласился с ними? И признал, наконец, что он, Монахов - дурак? И тогда, выходит, Иванов кругом прав - и с тем, что присвоил его сорт, и когда подписывал письмо, сыгравшее в его, Монахова, жизни роковую роль, и когда держал в лаборантах. Во всем - во всем. И права жена Иванова, а не Надя, с трудом поднявшая детей и несшая с ним крест его жизни. И правы его, Иванова, дети, занявшие высокие места в жизни (и еще выше пойдут - биографии такие хорошие и у них, и у родителей. Не надо отвечать на вопрос анкеты, кто был репрессирован и за что). А у него сын получил квартиру после того, как оттарабанил на одном предприятии двадцать лет. У дочери дела - и того хуже. Живут они впятером в трехкомнатной квартире - не очень уж и свободно - внуки взрослые. А у детей Иванова - на каждого, наверное, метров по пятнадцать, если не по двадцать. Но дело не в метрах. Как быть с Ивановыми в жизни, как бороться, как распознать, как победить, наконец? Выхода он не видел. Написать статью в какую-нибудь газету? Но разве толком расскажет в статье обо всем, что он пережил? И кто будет клеймить Иванова? Нужно создавать комиссию, которая будет работать месяцы и придет к выводу: Иванов сделал много чего полезного. Единственное, что он может сделать - это не общаться с Ивановым и как можно скорее избавиться от его общества. ...Монахов улетел за три дня до окончания срока пребывания в санатории, сославшись на дела: мол, книга по генетике выходит в издательстве, надо самому посмотреть гранки. Врач, которая принимала его, то ли на самом деле искренне, то ли опять из соображений служебной дипломатии вздохнула с сожалением: "Ох, уж эти персональные пенсионеры! Вечно в хлопотах, в заботах. Вот и ваш сосед, Петр Апполинарьевич, уже два раза с лекциями выступал о прошлом. О борьбе за хлопковую независимость СССР. О генетике. Сколько знает интересного! И в каких условиях приходилось работать! Кругом враги, чуть ли не лично сражался с басмачами! Одним словом, сразу видно - недаром стал академиком. Вам повезло целых двадцать дней прожить с таким человеком в одной палате". И она почти искренним, счастливым взглядом посмотрела на него. _____________ Иван Федорович Монахом умер осенью восемьдесят второго года, а Петр Апполинарьевич - четыре года спустя. Если вы будете в нашем городе на кладбище, расположенном на холмах, то памятник Иванову увидите обязательно: он похоронен справа от входа, рядом от центральной аллеи, там, где лежит много заслуженных людей - министров, партийных работников и других. Семья в тот же год поставила ему памятник. Величественная голова П.А. Иванова с мудрым выражением лица, как и положено академику, заметна издалека. А Иван Федорович Монахов лежит на вершине одного из холмов, куда неудержимо ползет кладбище. Лежит среди простого народа, за скромной оградой, с трафаретным кладбищенским памятнику ком из мраморной черно-белой крошки. Отсюда хорошо виден город, а за ним - долина, в которой до сих пор растет его хлопок. Правда, долина от огромного количества чадящих заводов в столице и от транспортной гари все время словно в тумане - и плохо различимы отдельные поселки, кишлаки, поля, а сама линия горизонта и вовсе не видна. Но что поделаешь - дыму и гари теперь везде много. И никто, видно, не знает, как избавиться от них. Хорошо хоть, что над могильными холмами постоянно дует с гор легкий свежий ветерок, не давая чаду и гари ложиться грязным вязким слоем на последний приют тех, кто здесь лежит. 12-17/1-87 г.