ь уже другой, понастоящему красивой жизнью. Они будут детьми профессоров!" И вот она -- "красивая" жизнь Анюты -- в этом чудовищном общежитии. А теперь она не видит иного выхода, кроме как уехать. И она уедет. И что потом: будет разбита семья, и мы обречены на разлуку. Почему? Кто виноват? Можно ли найти виновного? А ведь Юра здорово сказал про презумпцию невиновности". Вдруг кто-то сзади, постучав по спинке сиденья, раздраженно сказал: -- Девушка, разве вы не слышали? Верните сиденье в исходное положение. Я Из-за вас не могу установить столик. Сейчас принесут завтрак. -- Ох, простите, -- сказала она, обернувшись, и тут же поймала на себе сочувственный взгляд академика. -- Что устали? Я вообще-то не люблю ночной рейс, но мне необходимо срочно быть в Городке, -- произнес он спокойно, естественно, дружелюбно. Она смущенно улыбнулась, ничего не ответив, и принялась устанавливать свой столик. -- Я вас видел на нескольких совещаниях, но так и не понял, какую область науки вы представляете, -- вновь обратился к ней академик. -- Я занимаюсь социологическими аспектами здоровья человека и принимала участие в разработке некоторых аспектов программы "Сибирь". Потому была участницей тех совещаний, на которых мы с вами встречались. -- А кто ж вы по профессии, медик? -- Нет, это одним словом не объяснишь. Я закончила юридический. Потом судьба меня привела к социологам, и я защитила кандидатскую по социологии. Потом меня пригласили в комплексный проект, где однин из разделов был посвящен проблемам демографии и здоровья человека. Но сейчас я могу констатировать, что я своей главной специальности юриста старалась не изменять и всюду в свои исследования включаю правовые аспекты. Ведь право -- оно, как медицина. Оно тоже призвано осуществлять профилактику и лечить, но только от социальных болезней. Я очень люблю эту сферу знаний. Я стараюсь работать на стыке права и гуманитарных наук. -- А что вас более всего занимает сейчас на стыке права и гуманитарных наук? -- спросил несколько игривым тоном академик. В это время стройная стюардесса, одарив академика ослепительной улыбкой, умело, как эквилибрист, швырнула на каждый столик какието безобразные пакеты, извинившись за то, что на кухне (неизвестно какой) ремонт и потому у них нет посуды. Чтоб выиграть время для обдумывания ответа, Инга Сергеевна стала усердно рассматривать содержимое пакета: кусок некрасивой непонятного цвета и запаха колбасы, похожий на простое банное мыло плавленный сырок, булочка, и вечный аэрофлотовский коржик с арахисом. -- Итак, я вас слушаю, -- сказал с улыбкой Остангов, умудрявшийся и это безобразие под названием "завтрак" есть элегантно и красиво. -- Меня волнует, -- начала она протяжно, на ходу подбирая слова, -- ответственность общества по отношению к гуманитарной интеллигенции и ответственность гуманитарной интеллигенции по отношению к обществу и роль принципа презумпции невиновности в этих вопросах. -- Да? -- спросил он, высоко подняв брови. -- А что же конкретно? -- В основе принципа презумпции невиновности, -- ответила Инга Сергеевна, -- лежат демократические идеи защиты человека от произвола и бесправия, и в уголовном праве он играет очень важную роль. Но этот принцип оказывает существенное влияние на общественную жизнь и отношения между людьми в гражданской сфере, и это не всегда срабатывает во благо добродетели... -- Что вы имеете в виду, -- спросила академик, серьезно посмотрев на собеседницу? -- Что я имею в виду, -- на мгновенье задумавшись, сказала Инга Сергеевна, -- ну... общеизвестно, что мораль и право -- очень тесно взаимосвязанные и взаимообуслов ливающие другу друга понятия. И правовой принцип презумпции невиновности оказывает влияние на моральнонравственные критерии отношений между людьми. Что бы мы, людичеловеки, ни делали, для нас важно только одно, чтоб нас не признали виновными: кто-то провоцирует войны и конфликты, межнациональную рознь, ктото безответственно относится к природе, кто-то безответственно относится к своим детям, к родителям, кто-то ставит фильмы, притупляющие сострадание к человеческим страданиям, смерти, насилию, кто-то выращивает урожаи с помощью вредных для здоровья химикатов и еще огромное множество каких-то "ктото", которые губят наше здоровье, делают что-то, что прямо или косвенно оборачивается против человека, и этот кто-то не боится, что ему предъявят за это счет, обвинение (по нравственным либо юридическим законам), потому что по большому счету человечество не выработало четких критериев ответственности за это. А раз нет критериев, значит, трудно доказать виновность виновного. А раз виновность не доказана, то согласно презумпция невиновности этот кто-то либо эти кто-то имеют право считаться невиновными. А уж со своей совестью он (либо они) какнибудь совладает. И это самое страшное. -- Инга Сергеевна сдела небольшую паузу и продолжила: -- Изучая проблему взаимодействия социального и биологического человека, я прониклась тревогой, которую бьют многие гуманисты о будущем человека. Еще двести лет назад французский мыслитель Боннод написал трактат под таким названием: "Degradationde j'espece humaipar l'espece humaine"... -- Что означает: "Люди как вырождение человеческого рода". Я правильно перевел? -- спросил Остангов, повернувшись к ней с улыбкой. -- Да, совершенно верно, -- ответила она, приняв как должное его знание иностранного языка. -- Почему произошло так, что люди сами становятся причиной своего вырождения? Потому что мы, люди, часто не ведаем, что творим, и сами себя прощаем за все содеянное, и даже научнотехничский прогресс обращается в свою противоположность для судеб человечества. Ну, например, мы знаем о проблемах экологии. Это последствия прагматичного вторжения в природу. А сейчас нависла угроза нечто подобное сделать с человеком. Еще генетик Дубинин остерегал в отношении увлечений идеей об искусственном "разведении гениев". Допустим, говорил он, мы выведем массу гениев соответственно нашему представлению о содержании понятия "гений". А как отнесутся люди будущего к нашим фантазиям на тему "о природе человека"? Может, у них, у будущих, будут иные критерии гения и они проклянут нас, сегодняшних. Ведь страшно то, что мы сделали с окружающей средой, и то же может произойти и с природой человека, а ведь попытки вторжения в природу человека уже имеют место быть. -- Как я погляжу, вы совсем ничего не едите, -- перебил ее с заботой в голосе Кирилл Всеволодович. -- Это Из-за меня, я вовлек вас в беседу. -- Нет, нет, Кирилл Всеволодович, -- сказала Инга Сергеевна, внутренне недовольная тем, что ее прервали в тот момент, когда она вошла во вкус, -- вовсе не Из-за вас. Просто мы с коллегами перед вылетом пообедали, и я совсем не хочу есть. Так вот, раз уж вы меня завели, я доскажу. Ведь мы, философы, -- такие, с нами лучше не связываться. Уделяя всегда большое внимание своему внешнему виду, сейчас она ни на минуту не забывала о ненакрашенных ресницах, что немного угнетало ее и потому, разговаривая с Останговым, она избегала смотреть в его сторону, спасаясь игрой с безобразным пищевым пакетом, который не выпускала из рук. В это время красавицастюардесса подъехала с контейнером прохладительных напитков и выдала каждому, кто желал, голубые пластмассовые чашечки с искрящимся газированным питьем. Глотнув напиток, Остангов посмотрел на свою собеседницу поотечески тепло и нежно и сказал: -- Я вас внимательно слушаю. -- В современном обществе существует удивительный парадокс. Суть его в том, что все основные явления общественной жизни (от создания оружия до создания фильмов) по масштабам их воздействия носят глобальный характер. Но при этом, -- продолжила Инга Сергеевна, -- нет какой-то общепланетарной гуманитарной концепции их использования. -- Но, кто же, -- спросил Остангов, -- должен эти критерии вырабатывать? Кто-то стоящий над обществом? -- Да, да, -- произнесла она взволнованно, заливаясь краской. -- И этим "ктото" должна быть ФИЛОСОФИЯ . -- Она посмотрела на академика в упор, забыв о ненакра шенных ресницах, и, встретив его внимательный взгляд, продолжала: -- Философия, чем она является по сути, -- это любовь к мудрости. -- Но такие идеи не новы, они уже были в истории человечества, -- отметил Остангов. -- Такие идеи разрабатывал еще Конфуций и его последователи. Известна конфуцианская идея аристократии достоинств, талантов и просвещенного разума. Центральное место в учении Конфуция занимала концепция жэнь (человечности) -- закон идеальных отношений между людьми в семье, обществе государстве -- в соответствии с принципом "чего не желаешь себе, того не делай другим". Один из наиболее известных представителей конфуцианства Сюньцзы считал главными звеньями управления обществом, государством справедливые приказы и любовь к народу, уважение к ученым, почитание мудрых и привлечение к государственным делам способных людей, а критериями правления -- справедливость и мир. А концепция эпохи Просвещения, как вы знаете, основывалась на идее "научного миропонимания", согласно которой философии отводилась роль выявления всех связей мироздания. Французские материалисты эпохи Просвещения уповали на "разумность человека", которая поможет ему найти путь к всеобщему благоденствию. Отметив про себя (удивившее ее знание философии Останговым) Инга Сергеевна дополнила: -- Так и Платон еще утверждал, что "пока в государствах не будут философы царствовать", или цари, "удовлетворительно философствовать", род человеческий не избавится от зла. Я понимаю, что то, что я говорила не ново и идеи эти уже были. Но тогда степень их влияния на реальные исторические процессы могла и не быть настолко значимой, как сегодня. У человечества было еще все впереди, у него было время для раздумий и было мало опыта для проверки полезности тех или иных теорий. Сейчас же времени нет, но есть большой опыт, на основе которого оно может подвести итог и дать оценку тех или иных теорий, концепций общественного развития. И если некоторые теории были отвергнуты практикой жизни, а другие, наоборот, легли в ее основу, это еще не значит, что человечество сделало именно тот выбор, который был необходим. -- Может, вы устали и хотите немного отдохнуть, -- спросил Остангов, повернувшись к ней всем корпусом. -- Я вас изрядно утомил. Не забудем, что сейчас ночь, а ведь нам осталось лететь совсем недолго, чуть более часа. -- Спасибо, Кирилл Всеволодович, я совсем не устала, -- сказала она, улыбаясь. -- Я рада, что у нас состоялся этот разговор. То, о чем я сейчас говорю, еще не отшлифовано в моем представлении, а вы в этом случае -- просто незаменимый оппонент: вы не философ. Ну не работаете непосредственно в философии (скажем так), -- поправила она себя, -- хотя, судя по всему, к философии не совсем равнодушны, и потому ваш взгляд как бы человека со стороны мне очень полезен. -- В таком случае, я чувствую на себе неслыханную ответственность и буду беспощадным оппонентом, ведь мы с вами решаем судьбу человечества, не так ли? -- засмеялся академик. -- Я думаю, -- сказала Инга Сергеевна, -- что человечество рано или поздно придет к пониманию необходимости создания такого общепланетарного органа, который будет своего рода всемирным экспертом, определяющим критерии развития общества. -- И вы полагаете, что это не утопизм? -- спросил Остангов с оттенком скептицизма. -- Вся история человечества -- войны, противоречия и так далее. -- Вы правы, -- сказала Инга Сергеевна. -- Но сейчас другое время. Сейчас настало время новой всемирной революцию. -- Так что, опять на баррикады? -- спросил академик, прищурив в улыбке глаза. -- Нет, нет, это должна быть мирная революция, направленная на утверждение общечеловеческих принципов гуманизма, нравственности и культуры повсеместно в обществе и прежде всего во властных структурах. Эта революция должна быть подобно научнотехнической, когда постепенно шла замена старого новым повсеместно в технологиях, в оборудовании. -- Это, насколько я понял, близко к американскому философу Данэму с его концепцией "очеловечивания бюрократии"... Но как это можно сделать? Попробуйте сейчас сменить одного на другого, либо заставить кого-то сменить политические амбиции на чисто гуманитарную ориентацию. Что, всеобщая гражданская война? -- Нужно просветить народы, чтоб они выдвигали и выбирали только тех, кто будет отвечать соответствующим требованиям. Помните, у Льва Толстого: если зло всегда объединяется, то добру нужно делать то же самое. Я точно цитату из "Войны и мира" не помню, но смысл ее примерно таков. -- Вы, как мне кажется, находитесь под сильным влиянием идей конфуцианства. Там тоже было что-то вроде государственных экзаменов, через посредство которых отбирались "благородные мужи". -- Возможно, все, что я говорю, -- это сплетение сведений из разных источников. Но я сама все более заражаюсь этими идеями. Нужно, чтоб каждый человек на земле, а тем более политик, общественный деятель чувствовал свою ответственность за все происходящее и не уповала на презумпцию невиновности. -- Инга Сергеевна на мгновенье остановилась, приложив обе ладони к к своему пылающему лицу. -- Ну вот, благодаря философскому семинару время пролетело незаметно, и нам уже рекомендуют пристегнуть ремни, -- сказал Кирилл Всеволодович игриво и ловко пристегнул свой ремень. В это время по радио объявили о скорой посадке. Все пройдет: и печаль и радость, Все пройдет, так устроен свет. Все пройдет, только верить надо, Что любовь не проходит, нет, -- снова запел Михаил Боярский песню, под которую Инга Сергеевна собиралась крепко заснуть четыре часа назад. -- Вас встречают в Новосибирске? -- спросил академик, заглянув ей в глаза. -- Нет, я предупредила мужа, что возьму такси, отвезу домой ненужные вещи, а потом -- сразу же на работу. x x x Самолет незаметно приземлился, и пассажиры, как обычно, несмотря на требования и просьбы экипажа подождать на местах до полной остановки двигателя, выхода экипажа и подачи трапов, повскакали со своих мест, чтоб быстро одеться и помчаться к выходу. Академик Остангов спокойно встал со своего места, подал даме пальто, сам надев светлосерый элегантный утепленный плащ, такого же цвета шляпу и тонкий шерстяной темносерый в белую клетку шарф, взял дорожную сумку Инги Сергеевны, свой дипломат и, пропустив ее вперед, остановился, ожидая, как все, разрешения на выход. После утомительной стоянки они вышли наконец на улицу, где было холодно, ветрено и все напоминало о том, что "красная", теплая, праздничная Москва сменилась "серым" холодным будничным Новосибирском. Инга Сергеевна по привычке остановилась на взлетном поле в ожидании автобусика, едущего в аэровокзал. Уж сколько лет ее жизнь связана с частыми перелетами в любое время года, и не вспомнить случая, чтоб в жару ли, в страшный мороз, пургу или проливной ливень этот автобус ожидал пассажиров у трапа самолета. Нет, всегда только наоборот: уставшие от полета пассажиры, старики и родители с малютками вынуждены стоять в ожидании этого жутко примитивного транспорта, словно всем своим видом, демонстрирующего полное пренебрежение к пассажирам. Как только она остановилась, Остангов, осторожно прикоснувшись к ее локтю, предложил ей следовать с ним к его машине, которая стояла в ожидании хозяина недалеко от трапа самолета. Инга Сергеевна, благодарно улыбнувшись, пошла с ним. Мокрый снег с ветром при ее легком бархатном пальто и сапогах на высоченных каблуках вызывали единственное желание куданибудь спрятаться, где тепло и сухо. Академик дружески поздоровался с водителем и со словами: "С нами сегодня гостья" открыл Инге Сергеевне заднюю дверцу, подождал, пока она усядется и привычно сел рядом с водителем. Остангов, очевидно, изрядно уставший, углубившись в себя, молчал. А Инге Сергеевне в теплом, чистом салоне машины было так хорошо и уютно, что даже эта ужасная всегда тягостная дорога из аэропорта Толмачево в Академгородок сейчас показалась приятной и короткой. Когда они въехали в Академгородок, Кирилл Всеволодович сказал водителю: -- Сейчас доедем до моего дома, затем отвезешь Ингу Сергеевну домой. Там ее подождешь, сколько понадобится, и отвезешь на работу. Ко мне можешь подъехать к одиннадцати. Вы не возражаете? -- заключил он, повернувшись к Инге Сергеевне с улыбкой. -- Большое спасибо, Кирилл Всеволодович, -- ответила она, растроганная таким вниманием академика. В это время машина остановилась возле двухэтажного коттеджа. Остангов, выйдя, открыл заднюю дверцу и, протянув Инге Сергеевне руку, сказал: -- Благодарю за интересную беседу. Желаю вам успехов и всего доброго. Затем академик направился к калитке дворика своего дома, а водитель, ничего не сказав, тут же развернулся и, уточнив у Инги Сергеевны ее адрес, молча повел машину к ее дому. x x x Когда машина отъехала, Ингу Сергеевну сразу охватило чувство неудовлетворенности собой, усталости и сожаления об этой неуместной встрече. "О чем я только не болтала -- какой-то бред. Несформировавшиеся мысли... -- размышляла она с чувством брезгливости к себе самой. -- Только бы не пересекаться с Останговым подольше, чтоб он забыл об этой болтовне". Терзаемая этими мыслями, она не заметила, как подъехала к дому. Поблагодарив водителя и пообещав вернуться не долее чем через пятнадцать минут, она побежала на четвертый этаж. Муж с приготовленным кофе уже ожидал ее. -- Ты, очевидно, сразу поймала такси, если тебе удалось так быстро приехать, -- сказал он радостно целуя ее и вручая с порога огромный букет. -- Знаешь, мне повезло. Меня подвез академик Остангов. Мы с ним летели вместе, -- ответила, она быстро переодеваясь. -- Да?! -- воскликнул муж, идя за ней по квартире. -- Это на него похоже. Он -- удивительный человек. -- Всевсе, Сашенька, убегаю, -- сказала она, глотнув кофе. -- Мне неудобно задерживать водителя. Вечером поговорим. -- Вечером идем ужинать в Дом ученых, а завтра у нас гости. -- Хорошо, хорошо. Я позвоню тебе на работу, -- сказала она с нежностью и выбежала за дверь. Когда Инга Сергеевна переступила порог вестибюля четырехэтажного здания, где размещался их институт, она увидела тут же на стене напротив входной двери большой плакат с поздравлением в ее честь. Осознание значимости происшедшего в ее жизни события пришло к ней впервые за все дни с момента защиты. Весь день прошел, как водоворот встреч, звонков, поздравлений, признаний заслуг ее таланта, трудолюбия и авторитета. В какой-то момент, когда она на минуту осталась одна в своем кабинете, чувство страха охватило ее. "Может, это -- сон, может, это -- не со мной?" -- подумала она в тревоге. Но нет, все было явью, все было с ней, все было необратимо, ибо защита состоялась, все эти цветы, подарки, это выражение уважения на лицах, рукопожатия, этот лежащий перед ней на столе том ее диссертации. Где-то часа в три раздался очередной звонок. Инга Сергеевна, опомнившись от унесших ее куда-то размышлений, взяла трубку. -- Алло, Инга, здравствуй. -- Здравствуйте, -- ответила Инга Сергеевна, пытаясь вспомнить, кому принадлежит этот кого-то очень отдаленно напоминающий голос. -- Инга, не пытайся угадать, кто это. Не угадаешь. Это Лина. Лина -- твоя подруга. Не удивляйся, что я звоню. Я все годы думала о тебе, о том, что случилось... -- Лина заплакала. -- Лина, Лина, не плачь. Ну что старое вспоминать, -- взволнованная и растерянная этим звонком говорила Инга Сергеевна. -- Я очень тронута тем, что ты решила меня поздравить! -- Поздравить? -- спросила сквозь слезы Лина. -- Я не знаю, с чем тебя поздравить. Прости. Я позвонила совсем по другому поводу. Поверь, я бы просто так не позвонила. Но я знаю, что ты благородный человек. Ты выше всей мерзости, и ты откликнешься на мою просьбу. Мне необходимо поговорить с тобой, только с тобой. Олег сейчас в командировке в Москве, я одна и свободна в любое время. Когда сможешь -- позвони. -- А что случилось, Лина? Скованный рыданиями голос Лины замолк и щелкнула положенная трубка. Инга Сергеевна продолжала сидеть в недоумении, держа трубку у уха. -- Инга Сергеевна, я вам звонила -- у вас занято. Вас приглашают к руководству, -- сказала вошедшая в этот момент секретарь института, немолодая располневшая строгая женщина. -- Извините, -- произнесла растерянно Инга Сергеевна, -- когда? -- Сейчас прямо. -- Хорошо, одну секундочку. -- Она встала, посмотрелась в зеркало и, поправив чуть волосы, быстро вышла вслед за секретаршей. В кабинете директора нового института, образованного недавно из одного из отделов большого комплексного института, сидел директор, его заместитель и заведующий отделом, в который входил руководимый ею сектор. Когда она вошла, лица мужчин озарились восхищенными улыбками и все стали поздравлять ее, целуя руку. -- Мы слышали, -- сказал директор, -- защита прошла блестяще, что подтверждает актуальность, важность и высокий уровень твоих исследований, Инга. Мы тут посовещались и решили организовать специально "под тебя" самостоятельный отдел комплексных исследований. Мы предполагаем, что, с одной стороны, вы будете продолжать заниматься тем, чем ты занималась все эти годы, то есть твоими исследованиями, с другой -- будете координировать все исследования в этой области в нашем регионе. Ведь наш институт головной. -- Спасибо, Петр, -- произнесла Инга смущенно, -- я даже не знаю, что сказать. -- А что говорить? -- сказал, улыбаясь и облокотясь на спинку кресла, директор. -- Сейчас время для таких, как ты. Мы хотим, чтоб ты развернулась. Ведь все годы ты научноорганизационной деятельностью занималась в основном на общественных началах. А теперь вы получите статус базового отдела для научнокоординационного совета, руководить которым будет кто-то из академиков. -- Спасибо, -- сказала Инга снова. -- Конечно, это откроет много новых возможностей. Мы теперь сможем создать комплексные исследовательские проекты с разными подразделениями, как в Сибири, так и в Союзе, организовывать всесоюзные, международные конференции, готовить документы в правительственные органы для принятия решений! -- Вот и прекрасно. Постарайся подумать над проектом программы, который нужно будет вскоре представить на ученый совет, -- сказал директор и, встав снова, пожал ей руку. Все остальные так же встали, улыбаясь, и Инга Сергеевна счастливая вышла. Она шла по коридору, и счастье признания было так велико, что у нее кружилась голова. Сейчас она упрекала себя в том, что колебалась, когда принимала решение перейти в это подразделение, делившегося тогда старого института на три новых самостоятельных. Ее колебания были обусловлены тем, что она почему-то недолюбливала назначенного на должность директора института Петра Ильича Иванченко, которого все всегда называли Чайковским Из-за совпадавших имени и отчества и увлеченности сочинением песен, которые он сам исполнял под гитару. Когда они работали в параллельных отделах, взаимонезависимы друг от друга, -- это ни на что не влияло. Но признать в нем директора института Инга Сергеевна никак не могла. Чайковский не мог не чувствовать ее нерасположения. Поэтому, когда он все же предложил ей войти со своим сектором в состав института, она была очень удивлена и долго колебалась. Однако хлопоты, связанные с предзащитой, не позволяли тратить время на раздумья и усилия, тем более что остальные сотрудники ее сектора считали, что они больше впишутся именно в этот институт, чем в два других. Когда она вернулась в свой кабинет после сообщенного ей решения дирекции, там уже было все готово к торжественному чаепитию. Весь сектор собрался вокруг ее стола, и за чаем с вкусными пирожными, приготовленными ее коллегамиженщинами собственноручно, она рассказала им все о защите, о решении дирекции. Эта новость всех взбудоражила, и чаепитие проходило в оживленных дебатах о перспективах, открывающихся перед ними... Когда чаепитие было завершено, все в приподнятом настроении пошли вместе домой, проводив свою начальницу к Дому ученых, где ее ожидал Александр Дмитриевич. Во время ужина Инга Сергеевна рассказывала мужу взахлеб о событиях дня, о поздравлениях, о теплых словах в свой адрес и о перспективах, которые открываются перед ней в связи с решениями дирекции. -- Я считаю, что все закономерно, -- сказал муж после того, как она завершила пересказ событий этого дня. -- Ты все это заслужила, заработала. Сейчас у тебя появится масса новых возможностей. -- Да, да! -- оживленно подтвердила она. -- Мы сможем не только с сибирскими учреждениями развернуть совместные исследования, издавать совместные труды, проводить конференции, но и с сектором Московского института, где я защищалась. Я их очень люблю. Там такой великолепный коллектив, такие энтузиасты. Они очень хотят, чтоб мы начали совместный проект. Им нравятся наши работы. -- Ну уж нет. Тогда я тебя вообще дома не увижу, будешь сидеть в своей любимой Москве. Инга тревожно вскинула глаза на мужа, и он, глядя на нее тоже, сам того не желая, передал ей чувство тревоги за дочь, возникшее у обоих в этот миг. -- Вообще-то тебе нужно выспаться. Пошли домой. Ты сразу пойдешь в постель, а я сам позвоню детям и скажу о твоем прибытии домой. x x x На следующий день в обеденный перерыв Инга Сергеевна пошла к Лине, с которой не разговаривала почти двадцать пять лет, живя рядом в Академгородке. Уютная, зажиточная, чистая, приветливая и просторная профессорская квартира, в которой Инга не была с того самого горького новоселья, уже с порога показалась ей какой-то "опустившейся", подобно человеку, потерявшему стимул к жизни. Лина прямо с порога бросилась к старой подруге на шею, повела в гостиную. Там все тоже навевало грусть. Вскоре Инга заметила, что грустное чувство вызывали засохшие цветы в огромных, расставленных по углам китайских вазах. -- Что случилось? -- спросила Инга, едва сев за стол и не тратя времени на вступление, которое напрашивалось само собой после стольких лет разлада. -- Инга, я пониманию, как тебя удивил мой звонок через столько лет! Но у меня здесь больше никого нет. В конце концов, если разлетелась наша дружба, то нас хотя бы связывает общая одесская земля. И ты единственный человек, который может меня выслушать и кому я могу довериться. А случилось нечто невообразимое, к чему я совершенно не готова и потому просто потеряна. У меня произошла трагедия. Даже не знаю, с чего начать... -- Лина, что случилось, что случилось? -- спросила Инга просто и естественно -- так, словно они не были разлучены зловещей интригой много лет назад. -- Понимашь, Инга, здесь в Городке все знают друг друга и все прямо или косвенно связаны через работу. Поэтому я никому не могу сказать то, что случилось, потому что это сразу разнесется, дойдет до детей. И я подумала, что могу поговорить только с тобой. -- Лина, тебе незачем оправдываться. Я готова тебе помочь. Что случилось? -- Ой, даже не знаю, с чего начать, -- сказала Лина, тяжело вздохнув. -- Олег был в четырехмесячной командировке в США. Недавно вернулся, и вернулся совсем другим человеком. Он всегда ездил не более чем на неделю, дней десять. Это его первая столь длительная командировка вообще и за границу, в частности. Писем он не писал, да и что писать, если письма идут по полторадва месяца. Вначале он звонил очень часто, а потом все реже и реже. Разговоры были очень короткие на уровне "У вас все в порядке?". Я это объясняла дороговизной разговоров и его желанием экономить доллары на подарки нам, что он всегда раньше делал. Но когда он прилетел и я увидела его еще только прошедшего паспортный контроль в Шереметьево, мне показалось, что что-то не то. Когда же мы встретились, его поцелуй, приветствие -- все мне показалось каким-то чужим. Он привез мне, детям, внукам массу всего, но был какой-то другой. Он очень изменился в интимной жизни, и я подумала даже, не заболел ли он Из-за столь долгой разлуки со мной. Я ходила сама не своя, не решаясь спросить его что-либо. Думала все само собой уляжется. Но вот несколько дней назад, собираясь в командировку в Москву, накануне поездки, вечером, он мне сообщил, что полюбил другую женщину и не может без нее жить. -- Как?! -- воскликнула потрясенная Инга. -- Вот так. Но это еще не все. Он мне сообщил, КТО эта женщина. А эта женщина не более не менее, как дочка нашей с тобой "подруги" Нонны! Он с ней встретился в какой-то эмигрантской компании. Может, это Нонка все подстроила. Я понимаю, что тебе это неприятно слышать, ведь она ТОГДА от тебя не отвернулась. Она пошла к тебе ночевать и от тебя улетела в Новосибирск. Но она почему-то отвернулась от меня. С того дня вообще перестала общаться и ни разу даже не написала мне открытку. Потом я случайно узнала, что она эмигрировала. Но тыто, наверное, продолжала дружить с ней и все знаешь? Инга, поверь, я уже все давно забыла. И я тебе простила. -- Но, Лина, -- сказала жестко Инга Сергеевна, -- пора наконец расставить точки над "i". Я тогда ни в чем не была виновата. Я просто зашла в ту комнату и застала там Нонну, она выскочила, и ты увидела меня. Но я не могла не позволить ей переночевать у нас, так как ей было страшно одной ночью возвращаться в город из Городка. -- Инга, что ты говоришь такое? Зачем ты меня казнишь. Ведь я все годы несла горечь обиды, а порой ненависть к тебе. Я не могла понять, как ты могла пойти на такое. Это не вязалось с моим представлением о тебе. Боже, за что мне такое наказание. Почему же ты не пришла и не сказала мне всю правду? -- А ты бы не поверила. К тому же у меня самой тогда было немало проблем. Я не считала нужным оправдываться в том, в чем не была виновной. -- Инга, -- зарыдала Лина, -- Инга прости, прости, меня. -- Лина, ты тоже ни в чем не виновата. Любая из нас, наверное, чувствовала б то же, что и ты. Как это могло случиться, что теперь ее дочь встала на твоем пути? Как они встретились с Олегом? И как его угораздило в эту эмигрантскую компанию? -- перебила подругу Инга Сергеевна. -- Я сама была поражена, -- ответила Лина. -- Он всегда с презрением относился к эмигрантам и к тем, кто остается за Западе. Он же очень идейный коммунист. -- Да, вот тебе его идейность, патриотизм, -- сказала Инга. -- Какая ирония судьбы... Сколько же ей лет сейчас, этой девице? -- Лет двадцать восемь. -- Линочка, а может, ты преувеличиваешь? Может, все уляжется. Ведь вы прожили столько лет! Четверо детей. Пройдет время -- он забудет. Ну даже если было там что-то. Он был один долгое время. Если она такая красавица, какой была Нонна, да еще при маминой манере поведения и принципах жизни, то ей нетрудно было воспользоваться одиночеством мужчины. Но пройдет еще немного времени, все вернется на круги своя. Может, ты простишь ему? -- Да, что ты говоришь! Я ж не сказала тебе главного. Он с кем-то послал ей приглашение, и она собирается сюда приехать. Представляешь! И она!.. Ее мать сюда приехала, принеся мне несчастье, теперь ее дочь! Она хочет, как он мне сказал, "попутешествовать по стране своего детства". Она без конца звонит сюда. -- И куда же он ее приглашает? -- спросила Инга, широко раскрыв глаза в недоумении. -- Сюда! -- почти крикнула Лина. -- Сюда, понимаешь? Он мне сказал, что нужно восстановить перегородку и сделать снова две квартиры, как было до того, как нам предоставили это жилье. -- И что же она приедет сюда навсегда? -- Я не знаю, но не думаю, что ей из Америки захочется сюда. Вероятнее всего, что Олег что-нибудь придумает: совместное предприятие, долгосрочное сотрудничество, чтоб поехать туда работать. Времена меняются. Его имя известно на Западе. Он талантливый ученый. Он будет процветать. Он только сейчас начал разворачиваться. Если б я поехала, может, я бы сейчас была самым счастливым человеком. А вышло все наоборот. Сейчас мне кажется, что несчастнее меня никого нет. -- Но что же случилось, почему ты не поехала? -- А что получилось? -- сказала Лина, вытерев насухо глаза. -- Разве ты не знаешь, что по нашим идиотским правилам наш простой советский профессор не может просто так, без особого разрешения президиума Академии наук брать жену за границу с собой в командировку в качестве сопровождающего лица, даже если он все расходы берет на себя. И мы пошли самым распространенным в таких случаях путем: запросили у американского коллеги частное приглашение для меня, тем более что этот коллега приглашал меня неоднократно устно, когда бывал у нас дома здесь. Американский коллега откликнулся немедленно, выслал приглашение почтой. Почта шла очень долго, а когда получили, увидели, что американец забыл (или не знал), что нужно в этом приглашении оговорить специально, что он все расходы по медицине, в случае чего, берет на себя. Когда мы ему позвонили, он был в отпуске. В общем, короче говоря, мы не успели. Но Олег меня успокаивал, что он наладит в Америке контакты, что он сам привезет оттуда приглашение на нашу совместную поездку через какое-то время, что у нас еще все впереди. -- Это все наша женоненавистническая система, которая не позволяет ученому, уезжающему даже в длительную командировку, взять с собой жену, -- сказала Инга поникшим голосом. -- Вот она, философия в действии. Ведь мы же бесполые социальные существа. У нас же человек -- это "совокупность общественных отношений". У нас нет никакой физиологии. Поэтому наш мужчина может жить сколько угодно без женщины, ну а женщина с ее потребностями вообще не в счет. -- Ты права, Ингушка, -- вставила грустно Лина. -- С тех пор как Олег стал часто ездить за границу, по приезде у нас дома собирались его ближайшие коллеги. Он устраивал показ слайдов, а сейчас, когда приобрел камеру, и видеофильмов. Мне интересно было смотреть, как в кадрах наряду с заседаниями конгрессов, конференций, совещаний мелькали картины живописных мест, памятников культуры и зодчества, которые Олег посещал в этих поездках. И ни разу мою душу не смутил упрек: "а почему, собственно говоря, я обделена всем этим? Понимаешь, ни разу мне не пришла в голову такая мысль! -- Это все пошло от Сталина, -- сказала Инга Сергеевна, устремив как бы в давние годы свой взгляд. -- С женой вроде бы начальство не разрешает -- и все ясно. Сталинская политика разделяй и властвуй началась именно с размежевания семьи. Построенная на шкурничестве, корысти, культивировании в человеке самого низменного, эгоистичного, эта политика начиналась, казалось, с самого малого, с устраивания Сталиным всевозможных приемов и праздников без жен. В последнем "Огоньке", как раз в статье "Музыкальные услады вождей" Юрий Елагин пишет об этом. Представляешь: на приемы и банкеты высокопоставленных особ все приглашались без супруг, и сами вожди всегда были одни, и никто из приглашенных артистов и музыкантов даже не знал, кто из хозяев женат, а кто -- нет. Вот так они "спускали команду" отношения к семье и к семейным ценностям. Кощунственное отношение к семье дошло до того, что даже святая святых всех народов -- семейный ритуал -- новогодний праздник, Сталин устраивал со своими сподвижниками без жен. -- Я гдето читала, -- вставила Лина поникшим голосом, -- о том, что ордер на арест своей жены Александр Поскребышев, начальник личной канцелярии Сталина, должен был собственноручно передать Сталину на подпись, и, когда он попытался взять жену под защиту, Сталин, подписав ордер и рассмеявшись, сказал: "Ты, что, бабу жалеешь? Найдем тебе бабу". И вскоре к Поскребышеву пришла молодая женщина и сказала, что ей поручили заниматься его хозяйством. Нет, Ингушка, ты только представь, до какого цинизма доведено отношение к женщине. Но Сталин, очевидно, знал, с кем дело имел, и знал, что они, эти "рыцари со страхом и упреком", готовы откупиться своими женами ради своих личных интересов. И нет страницы в нашей истории более позорной, чем эта. -- В том-то и дело, -- сказала Инга Сергеевна, -- когда-то мужчины шли на гибель ради женщин, а наша история являет примеры совершенно противоположные, когда мужчины женщин приносили в жертву не только ради своего выживания, но вообще ради чего угодно. И так все пошло поехало, и появились в обществе все проблемы главнее женщин и их интересов, и появилась индустрия, достигшая высот производства спутников, ракет, космических кораблей и чего угодно, только вот для производства женских трусиков, колготок, простой помады, шампуня, дезодоранта и теней для век (вечной мечты нашей женщины) места на одной шестой части земли не нашлось. А ведь если вдуматься глубоко -- это очень серьезно. И мужчины даже не вникали в то, что это все -- оружие против них же. Семья -- это тыл, это место, где ты можешь быть самим собой, расслабиться и мобилизоваться. Семья дает человеку почву для независимости. Вот почему Сталин и начал с разрушения святая святых человеческого достоинства -- независимости, "прайвеси", как говорят на Западе. Он начал с разрушения семьи. Это была его форма реализации мефистофельской концепции заполучения души. Дальше уже все было без проблем. -- Слушай, Инга, недавно я читала статьи поэтессы Ларисы Васильевой, -- перебила Лина возбужденно, -- где она предлагает создавать в обществе женские общественнохозяйственные и политические структуры, которые бы способствовали решению женских проблем. Может, она права? -- Я тоже читала об этом и не думаю, что эта идея так уж утопична. Взять хотя бы проблему рождаемости. Ведь природа разделила человечество на два пола во имя высшей цели -- продолжения жизни, и не просто продолжения количественного, но и качественного. И тут в большинстве случаев за все сложности отдувается женщина. Что ни говори, а пробема абортов и безопасных контрацептивов до сегодняшнего дня остается проблемой проблем. И сколько трагедий и "американских" и неамериканских, сколько "бедных Лиз" породила эта проблема на протяжении истории человечества. А сколько женщин умирало и умирает от абортов, от нежеланной беременности. И разве один мужчина понес за это наказание? Мне кажется, что вообще должна быть какая-то правовая норма об обоюдной ответственности полов перед зачатием ребенка. Может, это выглядит на уровне утопии, но все же такой подход мне кажется более гуманным, чем запрещение абортов. И даже в самой этой постановке вопроса -- запрещение абортов, которая периодически возникает в разных точках земли, -- опять же предполагается бесправие женщины. Бьется, бьется женщина за свои права, а за нее ктото решает, рожать ей ребенка или нет, даже если этот ребенок ей нежеланен, несвоевремен, если она не считает себя готовой обеспечить этому ребенку достойную жизнь. Я уж не говорю о том, что и самого ребенка вряд ли ждет хорошая перспектива в жизни, если он появляется на свет нежеланным. Почему угроза СПИДа заставляет людей думать об ответственности друг перед другом в постели? А угроза легкомысленного, безответственного, порой опасного для этой новой жизни зачатия должна касаться только женщин?! Кто виновен в том, что на свет появляются нежеланные больные (от нездорового образа жизни родителей) дети? Кто за это отдувается? Так что, хотя мы очень любим цитировать знаменитые слова Маркса о том, что он в женщине ценил более всего слабость, но слабость, может быть, могла себе позволить жена Маркса, в чем, кстати, я тоже очень сомневаюсь. Ну а современной женщине не до расслабленья. Пока ей нужно каждый день вести борьбу за полное фактическое равенство с мужчиной с учетом специфики ее женского организма и чисто женского назначения. И, конечно, женские организации об