а появилась довольно широкая и ровная полоса. Палин убавил скорость, съехал с дороги и остановился посреди поляны. В свете фар высветились покрытые искорками росы почерневшие стебли угловатого цикория и прямого, как свечи, кипрея. Палин заглушил мотор, погасил все огни и, откинувшись на спинку сиденья, закрыл глаза. Яркие до галлюцинаций картины прошлого, обостренные душевным прозрением, овладели всем существом его -- он будто сначала стал жить, только с иным, сегодняшним, видением и пониманием событий и их значения... "Первый плутоний! Ура-а!.." Палин испытывал тогда необычайную наполненность, чувство восторга и гордости .. Игорь Васильевич!.. Борода!.. Победа!.. Долгожданная дорогая победа! Бомба в кармане! Блочки плутония из технологических каналов реактора сброшены в подреакторное пространство, орошаются водой... Потом из очень глубокой шахты грузовым лифтом их поднимут в транспортный коридор и... на бомбовый блок... Еще одно последнее усилие... Приехал Берия. В бобриковом треухе. В красном кожаном полупальто. На ботинках новые блестящие калоши. Красная меховая канадка на министре из вещкомплекта ленд-лизовских грузовиков, которые работали на строительстве первого бомбового реактора. Видимо, местное начальство, опасаясь дурного влияния здешних холодов на столичного гостя, посчитало, что заграничная бекеша надежнее дорогого зимнего пальто... Министр без привычного пенсне. Веки припухшие, лицо жирное. Глаза уверенные, глаза всесильного хозяина... И в этом лице очень мягких, не пугающих черт Палин почему-то никак не мог рассмотреть грозного министра. Встречали начальник завода и главный инженер. Палин сопровождал от службы дозиметрии. Скользко. Сравнительно недавно посыпанный на дорожку песок схвачен уже тонкой и блестящей стекловидной корочкой гололеда. Видно, что начальник завода волнуется. Берия поскользнулся и, заплясав на месте, припал на правое колено. Палин подскочил, поддержал, помог встать. Министр порозовел, сказал "спасибо", но не Палину, а куда-то в пространство. Добавил уже начальнику: -- Орлы у тебя... -- и тут же сухо спросил: -- Плутоний отправили на бомбовый завод? -- Нет еще, Лаврентий Павлович, -- ответил начальник завода, заметно побледнев. -- Не готова еще транспортно-технологическая эстакада от корпуса "А" до корпуса "Б"... Работы идут день и ночь. Строители и монтажники проявляют героизм... Министр остановился, прервал его: -- Что ты мне говоришь?! Героизм... -- Нехватка людей... -- промямлил начальник завода. Берия смотрел на него строго, изучающе. Взгляд этот, все знали, не предвещал ничего хорошего. Особенно это затянувшееся молчание. -- Сто человек достаточно? -- строго спросил министр и, не дожидаясь ответа, приказал: -- Получишь людей, и завтра, к десяти ноль-ноль, плутоний, или, как ты говоришь, "продукт", должен уйти на бомбовый блок. -- Но ведь непосредственный контакт с продуктом... в некотором роде... -- начал было начальник завода, но спохватился: -- Слушаюсь, Лаврентий Павлович! Потом прибыли те сто человек. Отлично экипированы. Во всем облике их -- готовность исполнять приказ. Командовал ими краснолицый маленький бодрячок, своими ухватками чем-то напомнивший Палину Мустафу из кинофильма "Путевка в жизнь". Глаза серые, натужные, властные... Блочки плутония в контейнере, поднятые в транспортный коридор грузовым лифтом из очень глубокой, заполненной водой шахты, люди загружали в мешки, увязывали их и один за другим, с мешками на плечах бежали к машинам. Тут же усиленный конвой, немецкие овчарки. Плутоний ушел в срок.. Даешь перзую атомную бомбу! Палин очень четко представил молодого распорядителя, стоявшего у ворот транспортного коридора. Он чуть перегнулся в поясе и делал отмашку рукой. Хрипло выкрикивал простуженным голосом: -- Пятнадцать! Шешиадцать! Семнадцать!.. Поднажнем, орлы!.. Восемнадцать!.. Вечером того же дня всех доставили в медсанчасть. Многократные рвоты, понос, потеря сознания... Сильнейшие радиационные ожоги спины у всех, чудовищные отеки... Берия сурово произнес, узнав о случившемся: -- Плутоний ушел... Они випольнили свой долг... Ми в бою, товарищи... Идет битва не на жизнь, на смерть... А вы, -- обратился он к начальнику завода и к научному руководителю проблемы, -- навэдите у себе парадок, привлекайте науку, мобилизуйте все силы. Государство не жалеет денег... Курчатов и все присутствующие подавленно молчали .. Через семьдесят пять часов все сто человек погибли. Развернулись интенсивные работы по радиационной защите персонала установок. Но двигались вперед ощупью. Замучили частые аварии с расплавлением урановых блочков и закозлением (закупоркой) технологических каналов атомных реакторов. Блочки урана в процессе ядерного деления "пухли", перекрывая проход охлаждающей воде. Далее следовал пережог оболочек и выход долгоживущих радионуклидов в воду... А в первый период и оболочек-то у блочков не было... Активные зоны охлаждали речной и озерной водой напроток... Озеро Ильяш... Речка Соуши... Впадает в озеро Тихое, связанное с целой системой рек и озер... Через несколько лет научились измерять радиоактивность воды, охлаждающей атомные активные зоны. Волосы дыбом... На линиях выхода воды из реакторов установили фильтры. Эффект оказался невелик.. Еще через несколько лет замкнули контура охлаждения. Теплосъемы с активных зон бросили на турбинные "хвосты", которые пристроили в отдельных зданиях за пределами колючей проволоки, вне территории атомных заводов... И всюду первым был Курчатов. Тяжкую ношу взвалил он тогда на себя... Да! Но и познал радость победы. В момент атомного взрыва лицо его сияло счастьем. Но лишь миг... Итог труда. Он оправдал надежду Родины... Но с великой силой пришла и великая ответственность. И тогда уже Бороду волновал не столько блестящий результат неслыханного напряжения сил, сколько мысль: принесет ли советский атомный взрыв желаемый психологический эффект? Заставит ли Соединенные Штаты задуматься над возможными последствиями применения атомного оружия? И заставит ли отказаться от него во имя будущего человечества?.. Ведь обе страны стояли тогда у истоков ядерной гонки, развитие которой можно было приостановить еще в зародыше... "Не заставил... -- горестно подумал Палин. -- Но блокировал. Удержал..." А какой ценой далась победа! В горячке штурма все казалось оправданным: и пренебрежение опасностью облучения, и внезапные смерти товарищей, падавших на ходу... И сам Борода... Разве он жалел себя? Уже значительно позже, узнав малоизвестные факты его биографии, Палин понял: Курчатов всегда был таким!.. Но что же это было? Непостижимая дерзость, смелость, уверенность или самоистребление гения?.. Вот уж где результат стоял превыше всего! Что там жизнь!.. Только истина, открытие, дерзновенность и бесстрашие! В этом весь Курчатов... Еще задолго до начала атомной эпопеи, работая с циклотроном в радиевом институте, Игорь Васильевич порою пугал сотрудников внезапными обмороками, которые сам называл "небольшими недоразумениями". Была ли это усталость? Да... Но и отсутствие защиты от нейтронов и гамма-лучей сказывалось. На всякий случай рядом с циклотроном соорудили поленницу из сырых березовых дров. В них вода, водород, который тормозит нейтроны, захватывает их... Так и работали потом, управляя циклотроном из-за поленницы сырых дров, но зато без всяких недоразумений... Вообще, Игорь Васильевич, казалось, жаждал личного контакта с нейтронами .. Построив и запустив первый в Европе атомный реактор в монтажных мастерских на Ходынке, Курчатов доложил об успехе в Кремль. Прибыли члены правительства. -- Чем вы докажете, что урановый котел работает? -- спросили его. Глаза Курчатова сияли. -- Котел в работе! -- весело сказал Борода. Из динамика раздавались редкие сухие щелчки. -- Слышите? -- спросил он. -- Идет устойчивая реакция деления ядер!. -- и вдруг произнес -- Теперь слушайте внимательно' Неспешным шагом Игорь Васильевич пошел на сближение с урановым котлом. Щелчки из динамика участились и постепенно перешли в лавинный треск. Курчатов поднял руку и окинул всех лучистым взглядом. -- Слышите? Сейчас идет ядерный разгон... Я стал отражателем, утечка нейтронов из активной зоны уменьшилась... -- И, обворожительно улыбнувшись, широким жестом пригласил. -- Прошу неверующих, подходите... Присутствующих охватило суеверное чувство. Делегация поспешила удалиться. Бороде поверили... -- Берегите здоровье! -- говорили ему. -- Не та задача, чтобы беречь себя! -- любил отвечать Курчатов. Часто в то время можно было видеть бородатого великана с дозиметром в руке, медленной походкой вышагивающего вокруг монтажных мастерских и измеряющего интенсивность излучения первого в Европе уранового котла... Но регистрировал нейтроны не только прибор. Доставалось и человеку. Не только организовать и направить, но все понять самому, пощупать руками... Таков был он -- первый в стране и Европе атомный оператор. Но где-то в этот период им владели еще иллюзии... Война позади. Не настало ли время вернуться в тишину лабораторий к фундаментальным исследованиям? Сталин распорядился иначе. На несколько лет ему пришлось покинуть Москву, пока не отгремели первые атомный и водородный взрывы... Палин вдруг явственно увидел бородатого великана, неспешно идущего вдоль переходного коридора первого бомбового реактора в сторону центрального зала. Он то и дело останавливался, подзывал нужного человека. Увидев Палина, Курчатов поманил его пальцем. Палин подошел. -- Володя... Сегодня будет дело... -- весело сказал Борода -- Распухли урановые блочки в центральном технологическом канале... Будем дергать... Жду тебя... Потом уже, стоя на пятачке атомного реактора, положив тяжелую руку на плечо Палину и словно оправды ваясь, сказал. -- Взрывная реакция -- это оборона. Но здесь, -- он указал рукой на реактор, -- здесь и мирное будущее атомной энергии... Я, наверное, не доживу.. А впрочем... Но ты доживешь... Ты счастливый... Крюк крана уже был подцеплен к головке урановой кассеты. Из вскрытого технологического канала простреливало вверх интенсивное гамма- и нейтронное излучение. Курчатов подергал трос и заглянул в канал -- Игорь Васильевич! -- вскричал Палин. -- Чуток отстранитесь! Нельзя так!.. Не бережете вы себя! -- Не та задача, милый, не то время, чтобы беречь себя! Если бы жил второй раз, заставил бы всех крутиться еще быстрее. Давай -- вира!.. -- Курчатов поднял руку... Когда плутоний ушел на бомбовый блок, Борода лично руководил сборкой атомной бомбы. А после ядерного взрыва, не выждав как следует время, необходимое для некоторого спада радиоактивности, сам направился к эпицентру, чтобы лично увидеть последствия... Нет! Борода не щадил себя. Но все ли он знал об опасном воздействии радиации? Скорее всего, нет. Защита от радиации была для него всего лишь сопутствующим и зачастую раздражающим фактором... И все же... Многое поняли уже тогда... Торопились. Да... Но спешка по логике того времени была обоснованной. Поперек горла стоял атомный шантаж Соединенных Штатов... Все усилия были направлены на создание атомного оружия, о побочном не думали... А это побочное и стало главным теперь. Да-да... А вот канун первомайских торжеств. Уже взорвана первая атомная бомба. Много бомб... Дела идут недурно... Всеобщая уборка к празднику трудящихся... Бочки с радиоактивными отходами, которых накопилось к тому времени уже изрядное количество, стояли в разных местах площадки, у склада. Пожарники и праздничная комиссия приказали навести порядок... Сдвинули емкости, заполненные жидкими солями урана и плутония, в один угол. Образовалась критмасса!.. Самопроизвольный ядерный разгон!.. Тогда еще плохо знали, с чем имели дело... Плохо знали... Но служба дозиметрии постепенно крепла. Росли оснащенность лабораторий, грамотность... В это время кто-то вспомнил про Соуши. Направили экспедицию. Палина тоже включили в нее. Теперь, много лет спустя, сидя в машине, он задумался: "Почему?.. Не потому ли, что был исполнителен, четок?.. Но такими ведь были все... Доминирующее чувство: героическое время, героический труд, геройские смерти... Издержки спишет история... Видать, на морде было написано... Это точно..." Приехали в двух специализированных УАЗах-лабораториях к вечеру... Спустили надувной бот, поставили сеть. Переночевали на берегу озера Тихого... Потом раннее утро. Голубоватое в дымке небо. Там и тут в перистых облаках. И странный свет... Казалось, он там, выше неба, и вот-вот опрокинется на землю... Солнце взошло как-то сразу. Белое. Показалось Палину холодным, негреющим. Легкая свежая тяга воздуха с озера. Золотые рыбьи чешуи волн. На ряби вдали то чернеют, то сгорают в бликах солнца скорлупки лодок рыболовов... Палину холодно. Стянуло кожу мурашками. В грудь неожиданно плеснулась тоска... Лес по берегам тихий, задумчивый. Хмурый даже... Природа и в лучшей поре своей встретила неприветливо... На береговой линии песка много мертвой рыбы. По трупикам рыбин похоже, что озеро окуневое... Степень минерализации озерной воды слабая, особенно по калию... Предпосылки для положительного прогноза неблагоприятные... Соуши вытекает из озера Ильяш, вода которого вот уже много лет используется для охлаждения активных зон бомбовых реакторов... Постепенно озеро превратилось в огромное естественное хранилище жидких радиоактивных отходов... Если бы только хранилище... Почему-то эта страшная мысль долго никому не приходила в голову... Соуши вытекает из озера Ильяш... Спустили бот. Взяли пробы ила у места впадения Соуши в озеро Тихое и в нескольких других местах. Ил сильно радиоактивен. В месте впадения Соуши -- активность особенно высока, до минус третьей степени кюри на литр. В других местах несколько меньше... У всех настроение -- дрянь. Члены экспедиции работают молча. Да-да... Палин отчетливо помнит. Уже тогда в нем впервые проклюнулось прозрение, что ли... Сомнение, очень робкое, зачаточное сомнение в правомерности делаемого ими. Вернее, того, как они это делают... Подняли сеть. В основном окунь. Есть щука. Прогноз плохой. Для малокалиевых вод здешних озер хищная рыба -- верный признак переноса радиоактивных изотопов в организм человека. В прилегающих деревнях рыболовецкий колхоз. Кажется, еще скотоводы... Основной состав изотопов в килограмме сухого ила -- цезий-137, чистый бета-излучатель с периодом полураспада тридцать лет, и дочерний изотоп барий-137М, источник гамма-излучения. Есть и другие в небольших количествах. Наиболее опасный -- цезий-137. Относится к группе генетически значимых изотопов. Биологические эффекты его воздействия не зависят от путей поступления и по своему характеру приближаются к действиям внешнего облучения. Многократное воздействие больших доз приводит к заболеванию хронической лучевой болезнью, а со временем -- к возникновению отдаленных последствий. Эти последствия могут носить характер генетических и соматических. Соматические последствия: бластмогенные эффекты, катаракты, нарушение рождаемости, раннее старение (особенно опасны воздействия радиации на плод), врожденные уродства, случаи лейкемий, мертворождаемости, высокая смертность новорожденных, младенцев... Генетические последствия: физические уродства, слабоумие, изменение соотношения полов рождающихся детей... Солнце и золото на чешуйках волн ушли вправо. Лодки и неподвижные в них фигурки рыболовов контрастной чернотой впечатались в голубоватую рябь воды... В зарослях кустарника... Нет, за ним, на поляне, большой шалаш... На вешках сушатся сети. На капроновых нитях сетей перламутрово поблескивает чешуя. Сильно пахнет сырой рыбой. В шалаше никого. Запах прелой соломы, тряпок, вяленой рыбы. В углу валяются еще две пустые бутылки из-под водки... Осмотрели территорию. В редком березнячке между стволами натянуты струны желтого и голубого телефонного провода. Вялится окунь. Очень крупный. Тянет несильным ветерком из чащи. Чувство голода. Палин глотает слюну. Остро и аппетитно пахнет рыбой. Анализ показал: рыба сплошь радиоактивна... Является основным источником инкорпорирования цезия-137 в организмы людей прилегающих деревень... И многих других, если идет через заготпункты в городскую торговую сеть... По прикидкам, внутреннее облучение длится не менее десяти лет... Руководитель -- хромой на правую ногу Крахотин Степан. Лицо у него плоское, натужно красное, большой жабий рот, грубо рубленный широкий тупой нос. Голубые глаза вечно налиты кровью. Кажется, его неминуемо вот-вот хватит удар. Но удар почему-то не происходит. Тонкие губы плотно сжаты, но чудится, что он все время держит за губами слова, фразы и отчего-то их не выкладывает. Все время ощущение, что он хочет что-то сказать. Наконец он говорит: -- Вот, мальчики... Что натворили-то, а?.. -- Оглядывается, будто боясь, что кто-нибудь услышит. Голос всегда ласковый. Продолжает: -- Надо пройти по деревням... Посмотреть. Взять мазки... Обмер фона... Образцы предметов быта из домов... У всех чувство вины. Вот, оказывается, что! Незнание в обращении с радиоактивными веществами само по себе преступно... Живут себе люди. Вдали от торных дорог. Крестьянствуют. Из века в век. Леса, озера, реки, свежий воздух без дыма и газов. Здоровье... Было. Теперь они тоже втянуты в круговорот цивилизации. Ядерной. Будь она проклята!.. Здоровье близлежащей популяции под смертельной угрозой. Необходимо всестороннее обследование. И переселение. Переселение. Это ясно уже сейчас. Соуши. Съезд в деревню с горы. Чернозем. Грязь. Грязь глубокая, жирная. Кажется, вечная. Машины оставили на довольно сухом пригорке. Пошли пешком. Потянуло ветерком со стороны деревни. Запах навоза, стойла, гнилой соломы, которой в основном крыты крыши деревянных, почерневших, низко вросших в землю домов-пятистенков... Заборы старые, покосившиеся. Одни из горбыля, другие из отесанных прутьев. Около многих заборов кучи навоза. Одни свежие, другие застарелые, подсохшие и посветлевшие сверху. У навозных куч куры. Петухи энергично разбрасывают по сторонам ошметки, призывно кудахчат. Никого из людей не видать. Кажется, деревня вымерла. -- А что, мальчики, им повезло. Построят новые агропоселки. Заживут по-человечески. Нет худа без добра... Приусадебные участки бедные. Садов почти нет. Огороды. Зашли в дом, из трубы которого шел легкий дымок. По носу шибануло запахом какой-то кислятины, выскобленного ножом, только что мытого пола, чем-то съестным, пахнущим влажной кухонной тряпкой... Стены из черных бревен, кое-где тронутых паутиной, по углам образа. Посреди избы огромная русская печь с местами вздутой и потрескавшейся известкой. Из-за приоткрытой занавески на лежанке печи видны костлявые, в желтоватых чешуйках омертвевшей кожи, стариковские ноги. Рубленый стол, лавка -- тоже только что вымыты и выскоблены ножом. Встретила старуха со слежавшейся, какой-то блекло-розовой, пергаментной кожей на лице. Глаза слезящиеся, выцветшие, тревожные. Голова повязана белым платочком. У Палина засаднило в груди. Теплый ком то подкатывал к горлу, то снова отпускал. Вспомнил свою деревню... "Похоже... Ой, как похоже..." -- подумал. Старуха стояла и молча смотрела на пришельцев, словно сомневаясь, привечать их или гнать. -- Мы экспедиция, бабушка... -- сказал хромой Крахотин и улыбнулся жабьим ртом. -- Что-то людей не видать... -- В поле все... Кто на озерах... Да что же вы, родимые, проходьте... -- вдруг засуетилась она и указала обеими руками на еще влажноватую лавку. Палин ощутил вдруг стыд перед этой деревней, перед этим жалким домом и старухой за свой достаток и за эту безусловную бедность и убожество быта... Он ежемесячно отсылает отцу в деревню двести рублей. Там еще двух сестер подымать... Но стыд. Стыд бывшего крестьянина давил его. И с болью подумал: "Отступник! Куда удрал? К чему шел? Калечить землю, родившую нас..." Костлявая нога на печке вдруг поднялась, зацепила большим заскорузлым пальцем занавеску и прикрыла ею проем. -- Как здоровьичко? -- улыбчиво допрашивал хромой Крахотин. Старуха перекрестилась на образа. -- Ох, родимые, так бы ничаво... Токмо дикарь в животе... -- Она надавила в подвздошье сразу двумя руками, похожими на черепах из-за того, что были покрыты большими, толстыми, будто ороговевшими пластинками желтовато-розовой кожи, похожей на панцирь. -- Давит все... Фершал каже, видать, язва... Старый тожа... -- Она кивнула на печку. -- Мытарствуется все... Селезень мучает... Раздулся шибко. Помрет, видать... -- добавила она грустным шепотом и покачала головой. -- Квелай народ пошел нонче. Вот Нехаиха дочка двоих мертвых рябеночков родила. Васятка Соушин помер по весне нонче от дурного кровя. Четыре годка всего... Преставилось людей, батюшко, ой... -- Старуха стала быстро и очень истово креститься на образа. -- Господи, помилуй! Святый Боже. Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!.. Святый, посети и исцели немощи наши, имене твоего ради... Детишков все больше хоронют, детишков, батюшко... Да мужиков молодых, да баб... Каки ихи годы?! Жить да детей родить... Вчерась аккурат фершал из райбольницы Семушку до родителев предпроводил. Ликоз, бает, у Семушки... Ликоз, каже, тельцы какись юны в крове завелись. От их и пухнеть Семушка... Девятнадцать годков всего. Внучек он мне... -- По щекам старухи потекли слезы, и она снова прервала свой рассказ молитвой. -- Господи, помилуй!.. Скорый в заступлении един сын Христе, скорое покажи свыше посещение страждущему рабу Божьему Симеону и избави от недуга и горьких болезней, воздвигни во иже пети тя и славити непристанно молитвами Богородицы, едине человеколюбце... Низалон прописали, низалон... Кака твоя думка, батюшко?.. Помогет, а?.. Палин не выдержал. Вышел во двор. Обследовали несколько ближних деревень. Взяли пробы грунта, травы, лиственного покрова деревьев, образцы предметов домашнего обихода, шерсть, молоко, мясо... Исследования в условиях стационара показали массовое радиоактивное заражение обследованного района... Через три года после того деревни переселили на новое место. Озера закрыли для рыболовства на неопределенный срок... Хромой Крахотин оказался прав. Палин открыл глаза. Ему показалось, что кто-то вышел на поляну и остановился недалеко от машины. Он включил ближний свет фар. Огромный жирный лось-самец стоял боком к нему. Лось повернул голову в сторону света, потом будто нехотя развернулся и грузной трусцой удалился в чащу, смачно прочвакав копытами. Палин погасил свет. Сердце остро колотилось в груди, будто он все это, промытое только что мозгом, пережил вчера. Но память завелась и продолжала работать помимо его воли. Он снова закрыл глаза. ...Это была целевая поездка на родственный комбинат по переработке ядерного горючего. Стоял очень жаркий июль. Небо стойко, казалось навечно, установило свое голубое сияние. Воды Черемши ленивым расплавом уходили к далекой Волге... Знакомились с технологией очистки жидких радиоактивных отходов основного производства. Тогда Палин впервые увидел "черную трубу", очень похожую на их теперешнюю и также откровенно взметнувшуюся над гладью зеленоватой воды. Объяснял грузный, с солидным брюшком, мужик. Лицо его, сильно пористое, было какого-то неопределенного цвета и казалось отлитым из бронзы. Шея под подбородком оплыла дрябловатым, жирным, плохо выбритым мешком. -- Вот так и живем, коллеги, -- басил он, -- выпариваем... Из минус четвертой степени варим минус десятую, а пьем мы с вами минус одиннадцатую степень... И вот по этой трубе благодарно отдаем Природе... Излишки, разумеется... Остальное -- в технологический оборот... Шедший рядом с Палиным мордатый, с очень черной шевелюрой и седыми, совершенно белыми бакенбардами химик со здешних спецочистных шепнул ему: -- Недавно брали пробу ила... Сколько, думаешь, а? Палин пожал плечами. -- Минус третья... Доложил ему... -- химик кивнул на объяснявшего. -- Начальник объекта... Приказал пока не выскакивать. Обдумаем, говорит. Решим... -- Помолчал. Добавил: -- Обдумали. Идея что надо. Советую и вам применить... Представляешь? На глубине три тысячи метров у нас тут залегает пористая линза. Отличный подземный резервуар. Насверлили скважин, начали закачку. В радиусе пяти, десяти, пятнадцати и двадцати километров концентрично набурили контрольные скважины. Кидаем туда минус вторую. Без переработки, разумеется... Удобно. Легко дышать стало. Подали рацуху. Управление одобрило... Попробуйте... -- На контроле что-нибудь обнаружили? -- спросил Палин, ощущая всей душой своей бессильный протест. -- На десятом километре уже "запахло"... Но все равно это выход... -- Какими грунтами облегается линза? -- Геологи говорят, если не брешут, -- глина. Железная гарантия. Девон и так далее. Есть исполнительная документация... -- А вдруг где-нибудь дыра в девоне? -- Палин допрашивал с каким-то непонятным злорадным чувством, будто желал, чтобы эта дыра действительно была. Мордатый химик с любопытством глянул на Палина. Глаза черные, блестящие, будто лакированные. Очень натянутые носки новеньких лакированных штиблет. Он осмотрелся по сторонам, потом, наклонившись к Палину, сказал: -- После нас хоть потоп... Ты думаешь, легко приходится?.. С объектов звонят: "Заливаюсь, Ваня, принимай водичку!" А водичка-то минус пятая в лучшем случае, а я, что называется, по уши увяз, выпарка заливается, на ионообменных фильтрах перепад на пределе... Не знаю, как у вас, у меня на здании в самом чистом месте зашкал на втором диапазоне... Ничего фоник?.. -- Ничего... -- задумчиво ответил Палин, испытав сначала злое чувство к мордатому с лаковыми глазами, но затем почему-то ощутил вдруг нахлынувшее безразличие... -- Эти скважинки, я вам скажу, находка... Только замасленные воды не бросайте. Как только масло попадет в песок -- чистейшая пробка. Ничем не прошибешь. Буль-буль, с приветом... Две скважины пришлось цементировать... В это время они подошли к небольшому, очень живописному заливчику на Черемше, поросшему по берегам густым плакучим ивняком. Черная труба длинной консолью торчала над водой. Палин заметил, что по берегам заливчика сидят рыболовы. Берег ощетинился десятками удочек. Кое-где виднелся вялый дымок дневных костерков. Черная труба пока молчит. -- Ночью начнем... -- доверительно сказал мордатый с лаковыми глазами. -- Сейчас водичку варим, к ночи подоспеет... В скважину идет дельта, разница то есть... Когда не поспевает выпарка... -- Почему не поставили знаки запрета, не обнесли оградой? Ил, говоришь, минус третья... -- спросил Палин. -- Босс думает... -- кивнул мордатый в сторону объяснявшего. -- В лоб попрешь, наколют, как букашку. Идеальная технология, говорит, требует сказочных денег. А попробуй их получи. Тю-тю!.. В скандале не заинтересован никто. Но босс думает... -- Мордатый закурил, хрипло закашлялся. -- Но тут и ежу понятно. Трубу ликвидировать как класс. Приварить заглушку. Все сбросы -- под землю... Но боссу надо дать подумать и создать видимость принятия решения... "А рыбка здесь клюет... -- подумал Палин, увидев, как совсем недалеко от трубы белобрысый парнишка выдернул довольно большую густерку. -- Клюет здесь рыбка..." ...Машина остыла. Палин почувствовал холод в ногах, легкий озноб в спине. Сердце замедлило бег, гулко толкаясь в груди. "Ах, черт!.. Работа забрала все эти годы. Деньги не в счет. Теперь ясно, что те, не такие уж большие деньги, не в счет. В Заполярье на обычной работе не меньше имеют..." Он вдруг удивленно всмотрелся в себя, ощутив странное безразличие к деньгам, которые его раньше так по-крестьянски притягивали... "Но был азарт... Всеобщий. Азарт большой игры. Это понимали все... Сначала плутоний, устройство. Взрыв. Бомба. Бомбы. Взрывы! Взрывы!.. И радость... Ах, какая радость! И покой души. Необычайный. Чувство исполненного долга. И постоянно исполняемого. У всех... Правительства с двух сторон земного шара потирали руками. Бомбы... Бомбы... Четырехметровой длины блестящие цилиндрические болванки со стабилизаторами, начиненные плутонием и тринитротолуолом. Пахнущие свежей краской. И рядочками, рядочками на ложементах... Мегатонны. Килотонны... Взрывы. Взрывы... Смысл?.. Сколько раз можно взорвать все к чертовой матери?! Двадцать, тридцать раз?.. Сначала азарт борьбы. Победа. Покой души. Смысл... Теперь прозрение, нет покоя. Нет смысла. Новые правительства по обе стороны земного шара ломают голову над тем, как бы не расколоть планету... Что было смыслом двадцать лет назад -- бессмыслица сегодня... Ты, Палин, влип. Факт. Соуши -- эпизод всего лишь в этой потрясающей игре со смертью... Земля, страны, страна... Россия, Соуши, крестьянский сын Палин, сердце человека... Бьет гулко в грудину... Кризис смысла. Но никогда, пока этот горячий комочек так неистово бьет в грудь, никогда не будет кризиса боли, кризиса властно зовущего счастья, кризиса любви, кризиса благородного гнева! Никогда!.." -- Батько!.. -- сказал вдруг Палин вслух. -- Твой сын прозрел... И запутался... Любовь же к этой земле вот здесь... -- Он приложил ладонь к сердцу. Рука ощущала надрывные учащенные удары в грудной клетке. Словно от ладони отскакивал теплый упругий мяч. "Но пока есть любовь к родной земле, есть смысл! Есть! Жить стоит! Пусть лихорадит эпохи. Пусть сталкиваются лбами и вдребезги разбиваются сиюминутные вспышки смыслов... Жизнь! Я люблю эту землю, люблю Россию!.." Палин весь горел нетерпением. Включил стартер, но забыл выжать сцепление. Машину тычками потянуло на аккумуляторе... "Ч-черт!.. Сонмы поколений копошились. Вечный пресс. Жизнь и смерть. Молот и наковальня... Взмах -- жизнь. Удар -- смерть. Но смысл жизни сегодня -- борьба против смерти... Надо успеть..." Машина, лихорадочно прыгая через кочки, выскочила на асфальт. Палин понесся к дому на предельной скорости, нервно сжавшись в комок. Давящее ощущение, что времени в обрез, что можно ничего не успеть, не покидало его. Образ гигантского взлетающего и падающего молота, как символ быстротечности жизни и неминуемости смерти, стоял у него в глазах. Ему хотелось задержать эту исполинскую кувалду событий где-то там, наверху. -- "Веревкой, что ли, привязать... -- мелькнуло даже у него, -- чтобы успеть... Успеть..." -- Борьба... -- шептал он. -- Торбин, я с вами не согласен... Алимов, дорогой Станислав Павлович, я буду драться... Хозяин России -- народ! Он должен знать все. Я не позволю повторить Соуши... Пот выступил у него на лбу. Глаза лихорадочно блестели. Машина неслась пулей. Ему казалось -- надо быстрее. Педаль газа до упора. И снова мысли о Курчатове тех лет... Бледный, постоянно недосыпавший, с красными припухшими веками. Но неизменно бодрый и сильно возбуждавшийся, когда появлялись неожиданные препятствия ходу дел... Помнится, несколько раз терял сознание. Сильные спазмы сосудов мозга. Но, очнувшись, с задором шутил: -- У меня микрокондрашка! И вновь бросался в гущу событий... "Не то время, чтобы беречь себя!.." -- сквозь годы услышал Палин ответ Курчатова и подумал: "Да, он не боялся нейтронов... Он их "породил" и первым шел туда, где наиболее трудно, воодушевляя других своим презрением к опасности..." А в день перед взрывом первой бомбы... Бледное с желтизной лицо, красные глаза. Сидел, тяжело облокотившись о стол, погрузившись в раздумья... Теперь-то Палин знал, о чем думал тогда Курчатов. Он говорил со своей совестью: "Не мы сбросили атомную бомбу на Хиросиму, не мы начали шантаж тотальным оружием..." -- Не мы... -- вторил ему Палин вслух. -- Но ядро атомной эпопеи кометой пронеслось через всю нашу жизнь. Хвост этой кометы окутал нас и сделался нашей судьбой... 3 Утром Палин стал будто другим человеком. Осунулся. Подобрался весь. Печать решимости на лице. На блоке атмосфера пуска. Телу передается легкая, еле уловимая дрожь. Воздух, еще не прогретый пока, наполнен множеством разнотональных звуков. В движениях эксплуатационников, одетых в белые, в новых складках, лавсановые комбинезоны, экономность и деловитая быстрота. Все внове. Воспринимается остро и с некоторым удивлением. Достаточно только открыть дверь в любое производственное помещение или бокс, и всего тебя окатит веселым, звонким шумом вдруг оживших механизмов н приборов, и первыми запахами, теплыми и приторными, -- красок и разогретого железа. Все это подбадривает, наполняет душу звонкой, пружинистой силой и толкает к действию... Пуск везде, а на атомном энергетическом гиганте особенно -- это время, когда нащупываются, уточняются и в первом приближении кристаллизуются технологические регламенты и нормы поведения. Машинисты и операторы еще не до конца чувствуют технологию, не уверены в переходных и аварийных режимах. Это как раз тот период, когда в помещении блочного щита управления станцией, являющемся местом святым и доступным лишь ограниченному кругу лиц, впускаемых по секретному коду, дверь распахнута. В помещении блочного щита полно народу. Все в белых лавсановых халатах поверх костюмов, в белых же лавсановых чепцах и пластикатовых чунях поверх ботинок, хотя в общем-то их можно сегодня и не надевать. "Грязи" еще нет... Огромный уран-графитовый реактор, мастодонт невиданной дотоле тепловой и нейтронной мощности, -- в работе. Идет подъем стержней СУЗ (системы управления защитой реактора). Мощность постепенно растет. Достигли уже двадцати процентов от номинала... Среди группы людей, стоявших в помещении блочного щита вразнобой, правда, за некоторой определенной незримой чертой, как бы отгородившей пространство для действий операторов, Палин увидел директора атомной электростанции Мошкина, длинного, тощего, совершенно лысого. Лицо и череп равномерно розовые. Виски и лоб взбугрились венами. Он выглядит покрасневшим от какой-то неловкости, и кажется, будто вот-вот попросит извинения. Глаза большие, круглые, черные и тоже будто виноватые. От плоских дряблых щек к шее кожа сходит множеством мелких черепашьих морщинок, и они густо собираются чуть ниже затылка, сходя на шею острыми складками. Кожа дряблая от облучения, и по затылку особенно видно, как стар этот человек. На вид ему лет восемьдесят, от роду -- шестьдесят. Состарили его радиация и чудовищно напряженная работа на первых таежных объектах. Палин знает, что в активе у Мошкина двести пятьдесят официально зарегистрированных рентген... Его голова возвышается над всеми присутствующими. Он смотрит на полукружие пульта и мельтешащих операторов ровно, без тени оживления на лице, почти равнодушно. Собственно, его роль здесь скоро будет сыграна. Тянуть в эксплуатацию такой объект с его здоровьем -- дело смертельное. И без того мало осталось... И все же, вместе с тем он испытывал и удовлетворение. Он нес нагрузку сообразно оставшимся силам. А их хватило лишь на то, чтобы подобрать сильных, честолюбивых и подобострастных заместителей-работяг, главного инженера... И в целом, весьма в целом, контролировать ход дел... Он посмотрел на Алимова, который стоял рядом и был весь как на пружинах, готовый, чувствовалось, ринуться и, отстранив операторов, сам схватиться за ключи управления... Заместитель начальника смены АЭС Сошников. Он в центре. У него в оперативном управлении контур многократной принудительной циркуляции с восемью мощными насосами, промежуточный контур охлаждения, байпасная очистка теплоносителя (частичный отбор воды из реактора на очистку от активности с возвратом назад) и барабан-сепараторы, в которых происходит отделение пара от воды. Но сейчас он контролирует и правый пульт, на котором "висит" весь машинный зал с двумя турбинами... Сошников явно нервничает. Уровни в барабан-сепараторах правой и левой сторон пошли "в раздрай". Левый уровень почти на максимуме, правый -- вот-вот уйдет из поля зрения. Лицо у Сошникова темно-малиновое, скуластое, мясистое. Из-под чепца торчат слипшиеся от пота, редкие пряди... "У него интеграл сто пятьдесят рентген..." -- подумал Палин, глядя, как Сошников метнулся к ключу управления третьим ГЦНом (один из главных циркуляционных насосов, прокачивающих воду через атомную активную зону). Тревожно крикнул: -- Падает давление! Ч-черт! В это время где-то высоко над головой заухали гидроудары. Все задрали головы к потолку, но, кроме перфорированных, низко подвешенных акмиграновых плит, ничего не увидели. Алимов судорожно нюхал воздух. Весь нетерпение. -- Что произошло, Сошников?! -- Прошу не мешать! -- рявкнул тот, усиленно работая ключами управления и приказав старшему инженеру управления реактором снижать мощность. "Клоц! Клоц! Клоц!" -- вторили ключи каждому нажатию руки оператора. -- В чем дело?! Почему снижаете мощность?! Алимов выскочил за незримую запретную черту, подскочил к Сошникову и дернул его за рукав. Тот неожиданно бросил ключи управления, повернулся к группе стоящих и закричал: -- Кто здесь ведет режим?! Я или главный инженер?! Или, может, директор электростанции?!.. Прошу!.. -- он отступил, решительным жестом предлагая главному инженеру Алимову занять свое место. Мошкин неожиданно громовым басом приказал: -- Всем посторонним покинуть блочный щит! -- И сам первый направился к выходу. В помещении щита, кроме операторов, остались заместитель главного инженера по эксплуатации и заместитель главного по науке. -- Долбает в деаэраторе... -- сказал Алимов Мошкину уже в коридоре, беспокойно нюхая воздух. Его налитое бурой краской лицо имело потерянный вид. -- Имейте такт не вмешиваться не в свои дела... -- сказал Мошкин и пошел прочь. В это время тревожно загудели ревуны на блочном щите. У Алимова побелело лицо. Он пулей влетел в помещение. Сработала аварийная защита реактора. Мошкин даже не повернулся, не дрогнул. По-стариковски шаркая чунями по желтому пластикатовому полу, вышел на площадку в далеком торце стометрового коридора, хлопнув дверью. Палин вошел в помещение блочного щита управления вслед за Алимовым. Тот уже стоял вплотную к Сошникову, рядом -- заместитель главного по эксплуатации. В глазах Алимова и его заместителя воинственная пытливость. Сошников стирает рукавом лавсанового комбинезона пот с распаренного крупнопористого лица. -- Крышка!.. Три гецеэна (главных циркуляционных насоса) хлопнулись... "Полетели" гидростатические подшипники... Подсело давление в деаэраторах, упало давление в сепараторах пара и на напоре главных циркуляционных насосов... И все... -- Он непрерывно то одним, то другим рукавом вытирал пот. Алимов начал панически бегать вдоль помещения блочного щита, делая стремительные нырки головой то вправо, то влево. -- Ну ты даешь! Ну ты даешь, Сошников! Ну, варвар! Сразу же, с первого раза, заколбасил аварию... Пиши объяснительную!.. Сегодня приезжает Торбин, начальник главного управления... Подарочек ты ему уготовал... Ну ты даешь!.. -- Чего даешь?.. -- Сошников перестал отирать пот. -- Чего даешь, Станислав Павлович?.. Как пускаемся? Спешка... В таких условиях, когда блок к пуску не готов, я охотно уступлю вам свое место... Первый такой блок в мире... Еще не то будет... Так и скажите Торбину... А я плева