ть хотел!.. -- Ну ты даешь! Ну ты даешь!.. -- колготился Алимов и вдруг взорвался. -- Срочно начальника цеха централизованного ремонта ко мне! Готовьте контур к замене выемных частей насосов! Расхолаживайтесь!.. Нет, вгорячую... -- И выскочил. Палин прошел по новенькому, светло-желтому еще пока пластикату деаэраторной этажерки на щит дозиметрии. Сам проверил активность по боксам. Всюду норма. Даже фон не "пронюхивается"... Обошел все дозиметрические помещения, проверил работу газодувок, непрерывно прокачивающих воздух боксов через контрольные дозиметрические фильтры... "Рано еще активности быть, не наработали..." -- думал он, убедившись в полной отлаженности и правильном включении оборудования вверенной ему службы. Шеф-монтеры возились еще, правда, с системой "Брусника", с помощью которой предполагалось вести непрерывный контроль активности выбросов в вентиляционную трубу. Просят еще неделю... Палин справился у радиохимиков об активности теплоносителя. "Минус шестая степень.,^" Для начала неплохо... Звонок от химиков: фильтры байпасной очистки успели уже "поднабраться"... Триста миллирентген в час вплотную от корпуса... Уровнемеры еще не работают. Переносным малогабаритным радиометром по нарастанию гамма-активности измеряют уровень в фильтрах... Позвонил в машзал. Старший машинист турбины Палину -- Гидроудары... Свакуумировались... Резко подсело давление в деаэраторах... Поломок нет... Слава богу!.. Вовремя "шлепнулась" аварийная защита реактора... Видимых аварийных течей нет... Звонок от радиохимиков: -- Активность дренажных вод в приямках -- минус одиннадцатая... "Активность питьевой воды... -- подумал Палин. -- Добро..." Палиным владело полное и сосредоточенное спокойствие. Начало многообещающее. Ухо надо держать востро. Черная труба над морем "молчит". Оттуда только что звонили. Он обеспечил непрерывное дежурство дозиметриста... Звонок от Алимова: -- Приехал Торбин. В пятнадцать ноль-ноль быть на заседании пускового штаба... Закрутилось... Еще раз перебрал в памяти готовность oтдела радиационной безопасности к пуску. Санпропускники переполнены... Тысяча шкафчиков. Мало. Выставили еще тысячу в коридорах деаэраторной этажерки... Проектировщики "махнули". Не учли, что идет монтаж второго блока, плюс командированные монтажники, представители науки, непредвиденное... Составленa картограмма радиационно опасных мест. Пока в первом приближении... Организованы саншлюзы... Хорошо поработали фотометристы, индивидуальные фото- и оптические дозиметры заведены на каждого и находятся и ячейках... Проверены от искусственного источника все датчики контроля нейтронного и гамма-излучений. Сигнал проходит отлично... Проверка всех вакуумных систем аэрозольного и газового контроля окончена. Нормально... Звонок от Пряхина. Начальник реакторного цеха. Старый кадр. Ветеран бомбовых аппаратов. Голос пропитой. -- Владим Иваныч, привет! Через час допускаемся на главные циркуляционные насосы. Замена выемных частей. Обеспечь допуск. Зайдут мои хлопцы... -- Все сделаем... -- ответил Палин и подумал: "Началось..." Вошел заместитель Палина Федосов. Крупный, сбитый. В движениях скован. Кажется, что принужденно сутуловат. Мятое, очень крупное скуластое лицо боксера. Расплюснутое переносье. Говорит, что это от природы. Боксом никогда не занимался. В черных глазах страдание. Болят суставы рук и ног. Голос от боли тихий, скрипучий. Старый кадр. Ветеран бомбовых аппаратов. Врачи ничем не могут помочь. Лечится у какой-то знахарки... За ним вошел Абдулхаков. Старший дозиметрист по дневной смене. Веселый, подвижный, весь очень плоский. Лицо по-восточному широкое, очень сухое. Кажется, на блестящих скулах вот-вот лопнет кожа. Большеротая щербатая улыбка предваряет почти любую фразу. Сейчас тоже улыбается. Говорит: -- Допускаем в боксы главных циркнасосов, Владимир Иванович... Ремонтников и реакторный цех. Наряд на открытие работ есть. Дозиметрический допуск я оформил... -- Голос гортанный, с легкой хрипотцой. Глаза весело искрятся. Палин встал. -- Первый допуск проведем вместе. Пошли. Федосов торопился за ними, прихрамывая. Глыба. Во всем теле какая-то заформованность, твердость. Кажется, изваян из камня. Идет быстро, но тяжко. Толстые защитные чугунные двери в боксы насосов открыты. Пышет жаром. Запах духоты, разогретой эпоксидной краски и еще чего-то, кажется, высыхающей изоляции. Монтировали сырую. Валялась под дождем... В боксах мощная вытяжка. Сильно тянет в проемы дверей холодный воздух из коридора. У двери активность десять миллирентген... Федосов одновременно с Палиным вошел в бокс. За ними Абдулхаков. По телу шибануло горячим воздухом. Терпеть можно. -- Хорошее тепло... Пропаришь кости... -- сказал Абдулхаков Федосову и дружески похлопал его по мощному плечу. -- Да... -- сказал Федосов, вяло улыбнувшись. -- Парил уже не раз... Без толку... Замерили активность. По гамма -- полнормы. Прокачали воздух. Аэрозолей нет. Пока... -- Респираторы "Лепесток-двести" все равно обязательны, -- сказал Палин Абдулхакову. Слышно журчание дренируемой воды. Удовлетворенно отметил: "Стало быть, задвижки на всасывающей линии и напоре насоса уже закрыты. Быстро. Старая школа... У порога саншлюз -- противень с мешковиной, смоченной в контакте Петрова (дезактивирующая смесь керосина и кислот)... Все нормально..." -- Допускайте. И непрерывный контроль по ходу работ. Обстановка после разуплотнения резко изменится... Отклонения докладывать мне. А сейчас, за исключением допускающего, сбор всего личного состава службы в помещении щита дозиметрии... Палин отметил в себе новое состояние, владевшее им не отвлеченно, само по себе, но в приложении к делу. Раньше было иначе. Он работал как заведенный. Больше автоматизма. Формальной стороны долга, что ли... Отметил жадность, придирчивость к деталям своей профессии, обретшей вдруг для него неожиданный социальный смысл. И постоянную мысль о возможных последствиях. Наблюдая, как один за другим входят дозиметристы, думал, что ветеранов его стажа на станции мало. Четверо. Двадцать человек, правда, с атомных подводных лодок. Демобилизованные матросы. Народ молодой, но четкий. Остальные новички. Стажировались на действующих АЭС. Но еще зелены. Обкатаются... Он безжалостно подавил в себе едва проклюнувшееся сомнение. Снова сомнение... Привычная обстановка радиационного опасного объекта настраивала на старый, чисто исполнительский лад. Саднило раздражение... "Устал... Устал... Наверное, устал..." -- подумал он. Несколько отрешенно, будто размышляя вслух, произнес: -- Товарищи дозиметристы! Пуск состоялся. Первый блин комом. Как всегда. Но авария -- это первейшая и самая главная проверка нашему отделу. Нашей готовности. Я хочу, чтобы вы поняли главное, что есть наше призвание. И оговоренное инструкцией, и общечеловеческое. Мы с вами призваны не допускать переоблучения, а где возможно, и облучения вообще. Я прошу вас запомнить это. Я хочу еще сказать, что дозиметрист -- это око, недремлющее око Природы, открывшей человеку свои опасные тайны. Проникнитесь, я прошу вас, этим чувством. Это с самого начала очень важно... Он видел по лицам подчиненных, что доходит, что его слова приняты и что он им, ну, приятен, что ли... Слитность с ними ощутил. Раздражение как-то сникло, и он легче вздохнул. -- Вас ждут везде. И вместе с тем помните -- ухарство свойственно человеку. Молодому особенно. И известная застенчивость в проявлении осторожности. И здесь вы ответственны вдвойне. И на вас тайная надежда: "Не проглядите". И тайный же упрек вам, если переоблучение состоится. И тут уж, конечно, упрек будет не только тайный, но и явный. Ко всему, о чем говорено было нами раньше, я хотел добавить это... Вы свободны, товарищи. Все стали расходиться по своим рабочим местам. Вошел начальник реакторного цеха Пряхин. Лицом здорово схож с Львом Толстым: лоб, кустистые брови, в глубоких провалах глазниц небольшие серые глазки, длинный широкий нос. Может, лицо чуть пошире и массивней подбородок. Он в лавсановом, в свежих пятнах ржавчины и краски, комбинезоне, в белом чепце. Шея мощная, короткая и кажется несколько сдвинутой к груди. Голова наклонена вперед. От него всегда несет легким запахом спирта. Лицо вечно озабоченно, даже вне работы. В глаза не смотрит. Изредка только стрельнет взглядом. И снова мимо. На правой ладони незаживающий радиационный ожог. Видно розовое мясо. По краям раны желтоватая короста. Здоровается. Хват мощный. Короста царапает Палину ладонь. Говорит коротко, отрывисто. Голос сиплый, пропитой. -- Володя, допуск есть? -- И стрельнул в глаза Палину. Во взгляде отрешенность. -- Есть, -- ответил Палин, думая: "Вот такие мы... Здоровущие, кряжистые... На этом и вылезли, продержались, выжили... От земли эта сила... От земли..." -- Ну лады... Кто обеспечивает? -- спросил Пряхин. Во всем теле его разлапистость и сила могучего дуба. Кажется, что все впитанные им рентгены не причинили ему никакого вреда. -- Абдулхаков. -- Ну, лады... Будь. Предстоят тяжкие сутки. Наша песня хороша, начинай сначала... Тайгу не забыл?.. -- До смертного часа... -- То-то... -- мелькнула ухмылочка. -- Такая наша планида... Торбина помнишь?.. -- Да. Ушел. Вскоре после его ухода вбежал Шаронкин. Начальник радиационно-химического цеха. В лавсановом белом халате поверх костюма. На черепе плешь не плешь, так, пушится. На ногах тапочки в калошах. Интеллигент. Длинноногий. Баскетболист. Кропает стихи. Суетлив. Внезапно рассыпается бисером скороговорки. Лицо мятое, розовое. От облучения странные морщины. Со скул вниз кожа сходит несколькими рядами застывших наплывов. Будто тронулась вдруг накатистыми волнами и заформовалась... -- Владимир Иванович, салютик, физкультпривет и наше вам! "Ветеран бомбовых аппаратов..." -- думает Палин, здороваясь с ним за руку и невольно сравнивая с Пряхиным. -- Дела, дела, дела... -- продолжал Шаронкин. -- Порошок ионообменной смолы на фильтрах очистки уже "насосался" активности... Если так пойдет дальше... Плохо промылись после монтажа... Быстрая активация продуктов коррозии... В теплоносителе много железа... Пока три нормы... Если так пойдет, дня через три придется выгружать смолу... Шаронкин сел, закинув ногу за ногу. Оголилась голень, пооосшая густым серым пухом. Крутит головой вверх, вниз, вправо, влево. Взгляд не фиксирует. Непроизвольно хватает то одной, то другой рукой предметы со стола. Схватил дырокол. Непрерывно щелкая, продолжил вдруг, перестав вертеть головой и в упор глядя на Палина: -- Некуда выгружать... А?.. От нее, смолушки, через три дня засветит пять рентген в час... Что делать, Володя?.. -- Не знаю... -- задумчиво ответил Палин. Шаронкин показался ему сегодня особенно раздерганным каким-то. Лет пятнадцать назад куда собранней был. "Да-а... Сдаем потихоньку... Нервишки-то иссечены нейтронами и гамма-лучами... Чего уж тут..." Шаронкин снова завертел головой. -- Есть тут у нас две емкости по двадцать пять кубов каждая. На узле десорбирующих растворов (растворы дезактивации). Без люков, правда, но с линией продувки реактора соединены... Пока отсечной арматурой, но возможность есть... Как, а? Разрешаешь?.. -- Не понял, что разрешать... -- Хранение радиоактивного фильтропорошка после выработки ресурса. Установка регенерации не готова, сам знаешь... Но учти, разрешишь, в помещение не войти... И мимо тоже не набегаешься. Дверь там тонкая, фанерная... Как?.. -- В глазах Шаронкина заиграли искорки смеха. -- А если не разрешу? -- Алимов разрешит... -- Шаронкин рассмеялся. На лице конфуз. -- Зачем тогда ко мне пришел? -- А так, потрекать... А что, Вовик, ничего ситуашка? А? Торбина помнишь? Начальником смены во втором заводе был . -- Помню. -- Попер. Ничего не скажешь... В какие-нибудь восемь лет. Везет же людям, в начальники главков вылазят. А здесь не знаешь, куда смолу радиоактивную девать, станцию без спецхимии пускать... Куда дебалансные воды девать будем, а? -- Шаронкин перестал вертеть головой. Заговорщически запел: -- Раскинулось море широко... -- Расхохотался. Быстро-быстро защелкал дыроколом, встал. -- Ну, будь. Я двинул. В пятнадцать ноль-ноль -- на палас... -- И пошел танцующей походкой. "Я тебе дам море..." -- мрачно подумал Палин. Пятнадцать ноль-ноль. Собрались в конференц-зале за длинным столом заседаний. Начальники цехов, отделов, начальники смен АЭС, Харлов, Алимов, замы главного. Торбин опаздывает. Нет директора. Палин чувствует, что заранее настроен на сопротивление. На душе пасмурно. "Ребята фактически не прозрели. Спят... -- думает он о ветеранах бомбовых аппаратов. -- Добросовестные работяги. Сегодня этого уже мало... Мы атомщики. Мы не просто люди. Забором не отгородишься... Но у них в душе забор. Колючая проволока. Да, да... Эффект колючей проволоки... "После нас хоть потоп", -- вспомнил он вдруг мордатого химика. -- Внутри можно все, а что будет за оградой, пусть отвечает министр. А впрочем, чувство иное... Рассосется. Мир велик... Да, да... Это чувство..." Палин глянул на ветеранов. Основательные парни. Но сдали. Бомба никого не жалеет... Даже когда не взрывается. Но они чистейшие реакторщики. Мошкин дал маху. Тут не таежный "самовар". Энергетический гигант... Машзала не знают... Начальник турбинного цеха тоже из тайги, но с "хвостовой" ТЭЦ... Не те масштабы... Вот сидит, очкарик. Маленькая головка на длинной шее. Беленький воротничок. Весь с иголочки. Со стороны -- чистейший профессор... Посмотрим... Пол покрыт голубой латексной дорожкой. От нее остро пахнет химией. Сушит носоглотку. Палин глотает слюну. Стремительно входит Торбин. В сером костюме. Пиджак расстегнут. От быстрого движения длинный модный галстук отбрасывает с упитанного живота вправо. В руке алая папка. -- Здравствуйте, товарищи! С ним Мошкин. Волнуется. Порозовел. От волнения складки на шее несколько расправились. Всех интересует Торбин. Фантастический прыжок по службе. При весьма средних данных. "Умел молчать... -- вспоминает Палин. -- Умеренно скрытен. Не выделялся. И все же... Женился на чьей-то дочке... Говорили... Представителен. Не отнимешь. Родился с лицом руководителя. Тогда уже видно было, что птичка с крылышками. Тяготел к начальству. С равными был несколько фамильярен. Держал дистанцию. Металл в голосе сдерживал, но порою проскакивало... А теперь, куда там! Дребезжит и переливается всеми нотками. Собственно, выработался вполне четкий заурядный тип руководителя. Продукт времени... Такие, может, и нужны для порядка. Однако по крайности можно и обойтись. Тянет работу весьма квалифицированное сегодня в технике и общеобразовательном плане низшее и среднее звено. Бесспорная заслуга Советской власти. А что, если бы руководители -- таланты, гении? Вот прибыли-то было государству!.." Торбин сидел на стуле артистически вольно, откинувшись на спинку. Лицо квадратное, холеное, тонкокожее, со следами когда-то сильного румянца, но сейчас поблекшею. Глаза отрешенные. Светло-серые. Взглядом уперся в столешницу. Волосы очень тонкие, пепельные, рассыпаются. Он то и дело поправляет их растопыренной пятерней. Заговорил холодновато, сидя все в той же вольной позе. Металл в голосе. -- Я, товарищи, крайне удивлен столь необычным началом. Извините, но в первый же день пуска на уникальном блоке угробить три насоса... -- Он поднял вверх белую руку с вытянутым указательным пальцем, потряс ею. -- Стоимостью полмиллиона каждый! Уму непостижимо! Прошу директора объяснить причины... -- Торбин слегка взбычил голову, наморщил лоб и вытаращил холодные глаза. -- Объясняйте! -- И сел пряменько, положив обе руки па стол перед собой. На лице деланная наивность. -- Объясняйте... Мошкин покраснел, засуетился, но вдруг нашелся, пробасил: -- Алимов доложит... Алимов в это время будто нюхал воздух перед собой, часто и мелко кивая кому-то головой. -- Харлов проанализирует... Начальник производственно-технического отдела... -- шепнул Мошкину Алимов н налился густой кровью. Торбин холодно улыбнулся, несколько раз крест-накрест рассек ладонью воздух, иронически произнес. -- Харлов, Марлов... Мне все равно... Анализ... Харлов встал. Черные волосы рассыпались по бокам, образовав белый пробор посредине. -- Сидите... -- небрежно разрешил Торбин. Харлов сел и дольше положенного молчал. -- Собственно, причиной всего, -- начал он, -- неотработанность режима... Вернее, тут был переходный режим... -- Вот-вот, переходный... -- вставился Алимов. -- Дайте же человеку сказать! -- вытаращился на Алимова Торбин. Маленькими ручками Харлов подобрал волосы, но они снова упали по сторонам. -- Мы слишком долго работали на переходном режиме. В этом все дело. Режим переходный, и его надо проскакивать быстро... -- В чем же, извините мою тупость, дело? -- Торбин постучал себя кулаком по лбу и обвел всех удивленными холодными глазами. -- Дело в том, что турбина к этому времени к пуску не была готова. Все дело в этом. Мы старались продержаться на мощности, превратив переходный режим в стационарный, но... Торбин уже не слушал, перебил: -- Товарищи! Страна испытывает нефтяной голод. Прошу это зарубить себе на носу! Пуск энергоблока мощностью миллион киловатт экономит стране два миллиона тонн нефти в год! Передо мною, надеюсь, собрался весь командный состав блока? Алимов и Мошкин усиленно закивали. -- Да, да, Сергей Михайлович. -- Я хочу сегодня послушать каждого... Каждого начальника цеха, отдела, службы о степени готовности. Только в этом случае я со спокойной совестью смогу доложить министру... Товарищи! Еще раз подчеркиваю -- немедленный успешный пуск вашего миллиона насущно необходим! Пожалуйста, начинайте... Вы первый? -- он указал рукой на Пряхина. Тот встал. -- Пожалуйста, сидите... Пряхин сел. Представился: -- Начальник реакторного цеха Пряхин. -- Пряхин, Пряхин... -- Торбин возвел глаза к потолку. -- Бомбу варил? -- Варил. Торбин удовлетворенно кивнул. -- Варил бомбу... А теперь здесь варим. Готовность?.. -- Лицо Пряхина приняло выражение большей озабоченности, толстовские брови шевелились. -- Блок-то пустим. Дело не в том... Плохо готовы, вот что... Имею в виду персонал. Весь состав цеха до момента пуска осуществлял курирование монтажа. Учиться было некогда... -- Плохо, -- оценил Торбин. -- Пустишь? -- Пущу, но за возможные последствия ручаться трудно. Дальше... На восьмидесяти процентах арматуры не смонтированы электроприводы. Придется крутить ломиками вручную. Известно, электропривод закрывает некоторые задвижки до четырех минут... Сколько же будет крутить рука?.. Я уж не говорю о невозможности задействовать все блокировки... Электрифицирована в основном арматура, участвующая в защитах... Лицо Торбина несколько озаботилось. -- Ну, здесь ты перегнул. Пускали и не такие объекты... -- Нет, такие не пускали. Этот первый. -- Еще? -- Еще... Будем пускать, что еще... Будем пускать... -- Следующий, -- попросил Торбин. -- Начальник турбинного цеха Дрозд. -- Дрозд? -- переспросил Торбин. -- Дрозд... -- Ну хорошо, товарищ Дрозд, мы вас слушаем. -- Только что доложили шеф-монтеры, -- с некоторым волнением в голосе начал Дрозд, -- регулятор скорости и стопорно-дроссельный клапан отлажены. Машина к пуску готова... В остальном по персоналу и арматуре те же замечания. Не знаю, как химики будут загружать смолой фильтры конденсатоочистки... Задвижки там диаметром восемьсот миллиметров.. Вручную крутить шесть часов каждую, а их сорок... Торбин вновь занял вольную позу, забарабанил пальцами по столу. -- Но... самое страшное -- будем пускаться без автоматики. Ни один автоматический регулятор не налажен... -- Где вы работали раньше? -- спросил Торбин. Дрозд заморгал глазами. После продолжительной паузы ответил: -- На ТЭЦ... -- Атомных станций не знаете? -- Нет... -- Хорошо, следующий. -- Начальник радиационно-химического цеха Шаронкин. Торбин снова глянул в потолок. -- Бомбу варил? -- Варил бомбашку, а как же... Было дело под Полтавой... Варили бомбашку, хе-хе... "Понесло", -- подумал Палин. -- Серьезней! -- прервал Торбин. -- А что серьезней?! -- Наплывы кожи на лице Шаронкина налились алой кровью. -- Что серьезней? Блок спецхимии монтажом не готов. -- Ну и что? -- Торбин смотрел на него строго, во все глаза. И вдруг взвился: -- Что это вы из себя юродивого строите?! Говорите, куда будете девать дебалансную воду?! Кто будет "варить" воду? -- Не знаю... -- Шаронкин усиленно вертел головой, явно вызывая раздражение Торбина. -- Блок монтажом не готов, и этим все сказано. -- Почему так непозволительно затянулся монтаж? -- обратился Торбин к Алимову и Мошкину, но Шаронкин, перестав вдруг вертеть головой, упредил ответ главного инженера: -- Поздно, слишком поздно поставлено оборудование, Сергей Михайлович... -- Кто виноват? Шаронкин перешел в наступление: -- Кстати сказать, ваш предшественник, замминистра Мармонов, вплотную занимался этим вопросом... И на этом самом стуле... умер, ведя, как и вы сейчас, заседание штаба... На мгновение в конференц-зале наступила тягостная тишина. -- Что вы мне зубы заговариваете?! -- Торбин впервые покраснел, но нашелся. -- Я умирать не собираюсь... А вы ведете себя нагловато... Хотите показать, что никого и ничего не боитесь? Анархист?.. Не советую... -- И обратился к Мошкину: -- Что сделано для организации слива дебалансных вод? Мошкин повернул голову к Алимову. Тот вскочил как ужаленный. -- Сергей Михайлович, все предусмотрено, все предусмотрено... От блока к морю протянули трубу-четырехсотку. И от насосной техводоснабжения тоже. Будем разбавлять активные сбросы до минус девятой и в море... Все предусмотрено... Торбин, подперев рукой подбородок, навалившись грудью на стол и несколько запрокинув голову, внимательно и с интересом смотрел на Алимова. В глазах его попеременно сквозили то сочувствие, то легкое недоверие. -- Скажите, -- прервал он Алимова, -- а согласующая подпись саннадзора на сброс есть? -- Нет, -- ответил Алимов, -- но будет. По телефону договоренность имеется... -- Оказывается, вопрос решен, -- повернулся Торбин к Шаронкину. И хотел еще что-то сказать, но Палин прервал его: -- Нет! Вопрос не решен. -- Палин встал, громко отодвинув стул. Сердце колотилось. От волнения острее ощутил неприятный запах паласа. Теперь стояли двое: Алимов и Палин. Торбин снова небрежно помахал туда-сюда ладонью и ехидно спросил, почти пропел: -- Может, кто-нибудь один?.. Палин стоял и удивлялся себе, своему состоянию. Еще каких-нибудь несколько дней назад он с известной робостью входил в кабинет к Алимову или Мошкину. Теперь же стоит перед начальником главного управления, полный решимости высказаться до конца. И ничего... Вот ведь как вышло... Черная труба все перевернула в душе. И впервые в нем появилось чувство хозяина. Чувство ответственности не только за порученный участок работы, но и за всю родную землю, и за людей, живущих на этой земле... И так должно быть в каждом человеке... Серые глаза его возбужденно блестели. Светлый чуб съехал на лоб. Волна волос на затылке, над воротником, вздыбилась. Он ощутил легкую стесненность дыхания и, в упор глядя Торбину в самое дно глаз, твердо, даже с угрозой сказал: -- Говорить буду я! Алимов сделал какой-то протестующий дугообразный нырок головой и, налившись багровой кровью, сел, возмущенно глядя на Палина. Палин еще некоторое время открыто смотрел в глаза Торбину, пытаясь уловить и в глазах, и в лице его хотя бы малейшую мимолетную тень или движение мускула от узнавания его, Палина. Вместе ведь работали в одной смене и на одном заводе целых два года. Но тщетно... Глаза и лицо Торбина мертво застыли... "Ничего... -- зло подумал Палин. -- Сдеру я с твоей морды маску..." -- Я вас слушаю, -- холодно сказал Торбин. На лице не дрогнул ни один мускул. -- Слушаю... -- С точки зрения радиационной безопасности, блок АЭС к пуску не готов! -- твердо сказал Палин, следя за выражением лица начальника главка. -- Во-первых, я категорически против слива радиоактивной воды в море! Категорически... Алимов наклонился к Мошкину и, усиленно нюхая воздух, подобострастно, это было видно по его лицу, что-то сказал тому. Лицо Торбина словно бы слегка обрюзгло и потемнело. -- Это во-первых, -- продолжал Палин. -- Никаких сливов в море! Необходимо подналечь и форсированно завершить подготовку блока спецхимии к пуску. Иного пути нет... Во-вторых. -- Палин ощутил в груди легкость и свободу, будто скинул с себя тяжкий груз. -- Не готовы монтажом установка подавления активности выбросов и тоннель, связывающий радиоактивный выхлоп от эжекторов турбин с венттрубой. Стало быть, сброс радиоактивных газов будем производить на "конек" крыши... Факел радиоактивных благородных газов, аэрозолей и прочего накроет территорию промплощадки и создаст неблагоприятную радиационную обстановку на близлежащих пространствах... В-третьих... К слову, и как упрек проектировщикам -- роза ветров в сторону жилпоселка... Что касается отдела радиационной безопасности, то личный состав службы обучен и к пуску готов. По оборудованию все отлажено и в работе, кроме установки "Брусника", которую до сих пор никак не могут отладить шеф-монтеры и наладчики. Установка крайне необходима, ибо должна обеспечивать непрерывный контроль активности выбросов. В случае, если установку к готовности блока не отладят, придется проводить замер примитивным способом посредством ручного отбора проб газа после эжекторов... Палин замолчал и, переведя дух, отметил, что глаза Торбина и все лицо его набухли кровью по-настоящему впервые за все время совещания. "Ну, ну... -- мысленно подбодрил его Палин. -- Сергуня..." Так Торбина называли в смене, но он не терпел уже тогда подобной фамильярности и при этом сердито пыжился. "Не признаешься, значит". -- Палин ожидал, что Торбин вот-вот взорвется. Но Торбин не закричал, нет. Он как-то весь расслабился вдруг и выразительно вздохнул. Видимо, наглость Палина ошеломила его и заставила затаить дыхание. "И про бомбашку не спрашивает, стервец. -- У Палина закипало в груди. -- Ну, вали же, чего скис?" Палин выразительно, не скрываясь и даже с некоторой насмешкой, глядел ему прямо в глаза. Торбин заговорил тихо, принужденно спокойно, но в дыхании и голосе его затаилась ярость. -- Скажите, товарищ... -- Мошкин с готовностью подсказал. -- ...Товарищ Палин... С каких это пор вы стали чистоплюйчиком? "Прикидывается, что не знает... Эх, Сергуня..." -- Глаза Палина смеялись. -- Вы, что -- не работали на таежных "самоварах"? -- Работал. -- Не знаю... Значит, нет... Вы коммунист? -- Коммунист. -- Так какое же вы имеете право расхолаживать коллектив, проникнутый готовностью к пуску? -- Голос Торбина был еще тих, но мало-помалу обретал металлический оттенок. -- Какого черта?! -- вдруг рявкнул он. -- Кого вы пугаете?! Вы не туда попали, товарищ Палин. Грязью вы тут никого не испугаете!.. -- Знаю. Но тем более... -- Ничего вы не знаете! -- Глаза Торбина метали молнии. -- Я запрещаю, слышите, запрещаю вам деморализовывать персонал! Вы меня поняли?! -- Вполне. -- Как коммунист вы должны знать, сколь важен стране ваш миллион. И я требую от вас... -- Торбин постучал указательным пальцем по столу. -- ...Требую от вас дисциплины и полной отдачи сил... -- Начальник главного управления быстро и пытливо посмотрел на Палина, будто пытаясь понять, сколь серьезны его намерения стоять на своем. -- И тем не менее, -- сказал Палин, -- мы, атомщики, несем ответственность перед людьми, перед Природой... -- Ну и никто тебе не запрещает. Неси, ради бога, но пускай станцию. Все... -- Торбин пристукнул ладонью по столу. -- За работу! Прошу остаться директора, главного инженера и его замов... "Каков циник... -- подумал Палин и усмехнулся. -- Ладно, поживем, увидим". 4 Позвонил Абдулхаков. Кричит, запыхался, голос гортанный. Говорит: вскрыли все три главных циркуляционных насоса. Сильно парит. По аэрозолям три нормы, работают в "лепестках". Выемные части насосов спустили в транспортный коридор, и Пряхин дал команду везти их без дезактивации в блок вспомогательных цехов. Я, говорит, ругаюсь, запрещаю... Пусть поднимает назад в насосный зал, дезактивирует смесью лимонной и щавелевой кислот. А он говорит: "Я тебе сейчас клизму из лимонной кислоты сделаю..." Палин позвонил в будку военизированной охраны. Приказал не открывать ворота транспортного коридора. Через некоторое время звонок от Пряхина. Матерится. Говорит, что в мастерской блока вспомогательных цехов есть контейнеры. Насосы спрячут в контейнеры и отправят на завод для ремонта. Ты, говорит, Палин, не пуп, а работу стопоришь. Смотри, морду намылим сообща. -- Мыль! -- крикнул ему Палин. -- На гидравлической части насоса семьсот пятьдесят тысяч "бета"! Ты что, в своем уме?! -- Умник! -- огрызнулся Пряхин. -- Шибко образованный стал... -- И бросил трубку. Позвонил Абдулхаков. Сказал, насосы поднимают в центральный зал. Будут мыть над шахтой ревизии. "Подействовало..." -- удовлетворенно подумал Палин. Притащили со склада новые выемные части. Приступили к установке... Звонок от Шаронкина: -- Владим Иваныч! Салютик, физкультпривет и наше вам! Довожу до сведения... Вопреки и супротив... Но ничего не могу сделать... С разрешения Алимова и при поддержке тяжелой артиллерии, то бишь Торбина, приступаю к гидровыгрузке ионообменных смол из фильтров байпасной очистки в те самые двадцатипятикубовые емкости... Ничего не могу сделать... Смола насытилась. Активность -- невмоготу... Наше вам! Прошу дозиметриста... Срочно!.. У Палина сдавило в груди. Опалило гневом при мысли о Торбине. "Но отвечаю я... Сброс радиоактивных смол на узел десорбирующих растворов превратит в нерабочие сразу три больших помещения и очень людный коридор на отметке минус пять и восемь... Но... Пока делать нечего... Пойдет Проклов. Матрос с атомной подлодки. Служил в реакторном отсеке. Трюмный. Очень основателен. Сказал, никуда теперь не пойдет. На атомном деле и подохну, говорит... Последний анализ -- кровь в норме..." Вызвал Проклова. Приказ: -- Оформить допуск. Организовать саншлюзы -- противни с мешковиной и контактом Петрова. Знаки радиационной опасности. Обход радиоактивно опасных помещений. Производство работ только по бланку переключений, подписанному начальником смены АЭС и Шаронкиным... Проклов ушел. Палин подумал, что здесь можно пока быть спокойным. Позвонил на блочный щит управления. Там уже начали подъем мощности. Пока на естественной циркуляции и до десяти процентов от номинала. Замначсмены говорит, что Алимов и Торбин почти непрерывно на проводе. Торопят. Работы по главным циркуляционным насосам будут завершены к утру. Будут ждать насосы на режиме естественной циркуляции. Палин пошел в обход по электростанции. Через коридор деаэраторной этажерки прошел в машзал. Кругом полно народу. Особенно на отметке дистанционных приводов арматуры. Эксплуатационники вручную крутят задвижки. Выставляют в исходное положение. Кое-где есть маховики. Но в основном крутят гаечными ключами, нарощенными газовой трубой. Лица красные, потные. Крутят давно. Крутить еще долго, не менее трех часов... В машзале прохладно, Пахнет холодным железом и пластикатом. Еще сыростью. Несет с низовых отметок. Слышен лязг железа. Спустился на нулевую отметку в бокс конденсатоочистки. Завершают загрузку в фильтры ионообменных смол. Загружают прямо через люки, индивидуально в каждый фильтр. Гидрозагрузка не отлажена. В боксе холодно. На желтом пластикатовом полу лужи черной воды. Эксплуатационники тащат мешки смолы на плечах. Слышен мат. Туда-сюда носится Шаронкин. -- Наше вам, дозиметрия! -- слышит Палин голос Шаронкина. -- Тут еще чисто. Делать нечего... Слышен скрип открываемой арматуры, гром каблуков по металлической рифленке металлоконструкций. Обошел машзал по нулевой отметке. У маслоохладителей турбины лужи масла. Машинист разбрасывает на лужи ветошь, притаптывает ногами. Потом, наклонившись, размашисто подтирает пятно. Работает центрифуга. Пахнет несколько едковато парами разогретого турбинного масла. "Будущие опасные точки, -- думает Палин. -- Трудно сказать, где они... Но машзал живет..." Палин прошел в блок спецхимии. Тут, что называется, конь не валялся. Кругом пахнет холодным металлом оборудования, монтажной пылью. По-настоящему здесь работают только второй день. Визжат наждачные машинки. Искры. Запах сгоревшего железа и першащий -- от наждачного круга. Лязг, грохот кранов, выкрики, голубые вспышки и запах сварки. Палин раздумчиво смотрит на все это и думает, что вот как все вышло. Он между этим блоком спецхимии и Торбиным, как в клещах. А эта "черная труба" -- словно дамоклов меч над его проснувшейся совестью... Прошел в реакторный зал. Тепло. Шуршащий шум. В разных местах застыли кран и перегрузочная машина. Вскрыты люки бассейна выдержки отработавших кассет. Взмокший слесарь сверлит электродрелью дырки в коробах верхней биозащиты реактора. Вчера в этих коробах, заполненных спецбетоном, было три мощных хлопка. Нержавейка вспучилась. В спецбетоне есть кристаллизационная вода. Под обстрелом нейтронами образуется гремучая смесь. Дырки для вентиляции. На противоположной стене, на стенде свежего топлива, висят длинные семиметровые колбаски урановых кассет и стержней системы управления защитой реактора. Весь зал окрашен бежевой эпоксидкой, краны -- в бордовый цвет. Балки перекрытий -- голубые. Душноватый запах. Временами истерично взвизгивает дрель. Слышен шуршащий шум реактора... Палин посмотрел на часы -- девять вечера. Пора домой. Выйдя на улицу, в окне кабинета директора увидел расхаживающего взад и вперед, жестикулирующего и что-то говорящего Торбина. Поймал себя на том, что думает о нем как о начальнике главка, хотя внутренне уже не считал его таковым. Что-то в глубине екнуло. Суеверное и лакейское... -- Ладно, Сергуня, -- прошептал Палин, матерно выругался и ускорил шаг. Утром следующего дня начали пуск электростанции. Это сразу почувствовалось. По нарастающему гулу и мелкой дрожи бетонных перекрытий. Полным ходом поднимали мощность реактора. В работе шесть главных циркуляционных насосов. Прогрели паропроводы до главных паровых задвижек, приняли пар на конденсаторы турбины и далее, через конденсатный и питательный трубопроводы -- на реактор. Основной контур большой циркуляции замкнулся. Гулко ухало в головках деаэраторов. Но удары пока мягкие, рассыпающиеся, с шуршанием. Кругом теплый вонючий дух... Звонок от Абдулхакова: -- В коридоре, в районе емкостей с грязным фильтро-порошком, по "гамма" -- два рентгена в час. Проход закрыт. Знаки радиационной опасности висят. Палин поинтересовался у начальника смены АЭС о работах по общестанционным нарядам... Полным ходом монтаж на блоке спецхимии... Три бригады электромехаников допущены на наладку электроприводов арматуры. Одна бригада -- в помещение над радиоактивными емкостями... Проклову -- проверить. Проклов: -- Гамма-фон. Работать шесть часов... Абдулхаков: -- В емкостях не задраены лазы. Крышек лазов что-то не видно... Телефон. Палин -- Шаронкину: -- Немедленно наживить крышки и задраить лазы! Через тридцать минут Шаронкин -- Палину: -- Крышек нет... Черт знает, где... Съели, наверное... Крысы... Закрыл пока лазы паронитом... Курам насмех... Гидроудары в деаэраторах нарастают. Стали пушечными. Вздрагивает вся деаэраторная этажерка. Палин ощущает отдачу пола... Звонит Дрозд, начальник турбоцеха: -- Владим Иваныч, пришли "дозика" померить воду, аэрозоли... -- Голос вздрагивающий, виноватый. -- Деаэраторы пляшут на опорах. Кажется, оборвало дренажную трубу... Хлещет кипяток. Пар... Быстро!.. Палин послал Моськина. Маленький, верткий. "Дозик" с субмарины. На яйцевидном, в частых жировичках лице -- постоянная готовность к действию. Выражение глаз еще военно-морское. Они будто кричат: -- Есть! Есть! Есть! С газодувкой через плечо и с радиометром в руке Моськин рванул на двадцать пятую отметку. Там хлестал кипяток. -- Ах, вода, вода... -- сокрушенно бормотал Моськин. -- Счас бы пластырь... Чугунная дверь в деаэраторную открыта настежь. Из проема валит пар. Моськин включил газодувку. Трах-трах! Бух-бух-бух! Дринь-дринь-дринь! -- гремят то глухо, то ударами молнии, то мелким металлическим стуком гидроудары. Появился Дрозд. Лицо испуганное, хотя видно, что изо всех сил он старается не показать свою растерянность. -- Ну, ты качай, а я побежал на блочный щит... -- говорит он Моськину, а голос такой, будто советуется. -- Аэрозоли -- три нормы! -- кричит ему вдогонку Моськин и натягивает "лепесток". Бежит к телефону. Докладывает обстановку Палину. Палин звонит на блочный щит управления. Ответ: -- Некогда! Позже... Заливаюсь... Палин Алимову: -- Вода в деаэраторной хлещет на пол. Зальет электрощитовые. Принимайте меры... Алимов: -- Знаем... Думаем... Сейчас... -- Голос хороший, вежливый. "Опасность... -- думает Палин. -- Подперло... А то пузо вперед и..." Телефон. Абдулхаков Палину: -- В машзале долбает. Прямо канонада. Бьет в конденсатопроводе и на питательной линии. Оборвало опору трубопровода... -- Хрипло, гортанно смеется. -- Дрозд бегает как помешанный. Без чепца. Сделал ему замечание... -- Снова хрипло хохочет. -- Война, Владимир Иванович... Палин бежит в машзал. "Торбина бы сюда... Пусть обкатается, деятель..." На двенадцатой отметке его встречает Абдулхаков с вытаращенными глазами. Хрипло кричит: -- Вон-вон, смотрите! На питательной линии оборвало "гусак"... Воздушник!.. Кипяток хлещет расширяющейся струей в стену. Палин прикинул расход: "Примерно, пятьдесят кубов в час... Плюс столько же, а может, больше в деаэраторной... Началось..." Бежит к телефону. Кричит на ходу Абдулхакову: -- Бери мазок на нулевой отметке! Активность доложи мне! За турбогенератором, в просвете между цилиндрами турбины, просеменила глыбастая фигура Федосова. Палин бросился к нему, перехватил. -- Беги к морю! Контроль активности на сливе из "черной трубы"! Головой отвечаешь... Меня непрерывно держи в курсе... Федосов побежал, прихрамывая. Пулей влетел на двенадцатую отметку Алимов. С ним -- представитель научного руководителя по реактору. С Курчатовской бородкой. Тонкая кость, белый воротничок, чуни поверх штиблет, белый лавсановый халат поверх костюма. Таращит глаза, растерян. -- Что?! -- кричит ему Палин. -- Не вписывается в формулы?! -- Потрясающе! -- кричит научный руководитель. Алимов подбегает к Палину. Привычный нырок головой. -- Где Дрозд?! Что он, не знает, как пускать паропроводы?!.. Ты никогда не пускал турбину?! -- вдруг спрашивает он Палина. В голосе плохо скрытая паника. -- Никогда, Станислав Павлович! Ты что, с луны свалился?! Я с рождения дозиметрист!.. -- Палин ехид