овалась неприостановимая жажда деятельности. На ходу он пыхтел, дышал шумно, с хрипом, посверкивая по сторонам цепкими хозяйскими глазками, придирчиво осматривая все вокруг. У входа в помещение блочного щита управления атомной электростанцией Фомич приказал, хрипло прокашлявшись: -- Вы тут, братцы, постойте, а я проведу... как ее... -- он смущенно хехекнул. -- Рескогносцировку? Так? -- и тут же сморщился. -- Хоть убейте меня, мальчики, а вот не могу переносить этот холодный энергоблок, его пластикатовую вонючую тишину. -- Послал бог работку! -- буркнул Дима, потирая руки. -- Твоя правда, Фомич. Скорее проводи росгосциновку. Руки чешутся... Похохатывая, Фомич дружески похлопал Диму по костлявому плечу, как добрую лошадку, которая не подводила. Красные, мокнущие глаза Васи Карасева были пытливо ожидающими. Он сунул руки глубоко в карманы и натянул комбинезон вниз. Площина груди обозначилась четче, а штанины сморщились в гармошку. -- Пенек поддерживаешь, Карась? -- хрипло, с прострелом засмеялся Фомич и хлопнул Васю по вспузыренному на заду лавсану. -- Тьфу ты! -- шутливо выругался Фомич. -- Думал, тут окорока, а у тебя, Карась, форменный наждак. Всю руку ободрал. Вася притворно взвизгнул и отскочил в сторону, потирая задницу. -- У, ек-макарек, Фомич! Лапа у тебя отцовская. Пить дать -- фингал подвесил... Федя стоял сутулый, с покатыми плечами. Огромные, мощные руки повисли в нерешительности и будто ждали приказа. Асимметричное лицо его было угрюмым. Фомич зыркнул на него подозрительно, но ничего не сказал и по спине не стал похлопывать. Подумал только, что Федя ближе к делу мрачнеет, стало быть, злее будет в работе. Он скрылся за дверью. Войдя на блочный щит управления атомной электростанцией, он весь как-то переменился, остановился нерешительно, поджидая, когда освободится начальник смены АЭС, делавший запись в оперативный журнал. Соприкосновение с атомными управленцами всегда несколько смущало Пробкина, на лице его невольно появлялась какая-то заискивающая улыбочка, голос приосаживался, становился почти ласковым. Вообще-то он уважал атомных управленцев. Дело у них, что ни говори, сложнейшее. Одним словом -- "белая кость", аристократы атомной технологии. Себя же и своих гвардейцев Фомич причислял к "черной кости", но о рабочей гордости своей никогда не забывал, всепроникающую нужность свою чувствовал постоянно, и ощущалось это даже тогда, когда он невыгодно для него самого преображался внешне в несвойственной ему обстановке. "Белая кость, белая... а активную зону спалили... И теперь без нас, черной кости, -- ни гугу..." -- думал он, осматривая приборы блочного щита управления и отметив про себя некоторую вялость в фигурах операторов. Блочный щит управления, как и вся атомная электростанция, "молчал", и это действовало удручающе. Работал только телевизор, вмонтированный в центральную панель щита операторов. На голубом экране четко был виден плитный настил реактора. "А вот и РЗМ подкатывает, -- обрадованно узнал Пробкин знакомую картину, -- выруливает на координаты разрушенной урановой кассеты..." Мощный цилиндрический защитный контейнер РЗМ, внутри которого находился скафандр с инструментом, слегка вздрагивал при движении. "Хитрое устройство этот скафандр! -- всякий раз, думая о нем, радостно удивлялся Иван Фомич. -- Он тебе и разуплотняет технологический канал, и стыкуется с ним, и вытаскивает отработавшую урановую кассету, и тут же вставляет свежую, и уплотняет канал. И все это может делать при работающем реакторе! Хитрая машина!.." И хотя с некоторых пор он досконально проник в тайну этого устройства, поскольку своими руками, с помощью, конечно, своих удальцов, разобрал, отремонтировал, собрал и наладил этот агрегат, все равно какая-то сверхъестественность его возможностей продолжала удивлять. -- Ну, белая кость, здорова! -- мягким, заискивающим голосом сказал Фомич, заметив, что начальник смены кончил писать. -- Когда начинать будем? Мои орлы уже в нетерпении. Рвутся в бой! Начальник смены АЭС Изюмов, бритый наголо, в лавсановом костюме, но без чепца, встал и подошел к Пробкину. -- Здорова, Фомич! -- Во всем облике начальника смены была какая-то удручающая печаль. Большие черные глаза смотрели на Пробкина несколько виновато. -- Белая, говоришь, кость? -- Изюмов вяло улыбнулся. -- Сейчас, Фомич, ты -- белая кость, самая что ни на есть. Без тебя хоть вешайся... -- сказал он, внимательно вглядываясь в старого мастера. Пробкин покраснел от смущения, стушевался, глаза как-то беззащитно забегали. Не часто его в жизни-то хвалили. "Приятно это бывает, приятно... Да-а..." -- подумал Фомич и крепче обычного пожал в ответ руку Изюмова. Начальник смены был подчеркнуто уважителен. -- Вот, Фомич, видишь? -- Изюмов подвел его поближе к экрану. -- Думаю, через час состыкуемся и потянем. Но легко сказать... Топливная урановая сборка деформировалась, разрогатилась в канале. Потянешь -- начнет драть стенки канала. Ядерная труха вниз посыплется, в "гусак", но и наружу, на пол центрального зала, будет сыпаться, когда скафандр потянет ее в себя. Вот тут твоим орлам придется покумекать. Фомич слушал с серьезным лицом. Глаза задумчиво смотрели на экран телевизора. "Покумекаем... -- думал он с грустью. -- На пол-то упадет не просто ядерная труха с активностью атомного взрыва, там будут еще куски ТВЭЛов (тепловыделяющих элементов)... Каждый из которых -- что твоя нейтронная бомба..." Изюмов вдруг глубоко заглянул в глаза Фомичу и тихо спросил: -- На какую сумму выписали аккордный наряд? Фомич махнул рукой. Этот вопрос его особенно не интересовал, был как бы само собой разумеющимся. Главное для него -- работа! Это главное. -- Да так... По полтора куска... И спирт для профилактики... -- Проси больше... Уступят... Фомич снова смущенно махнул рукой: -- Да куда нам... Да ладно... Изюмов как-то странновато посмотрел на старого мастера. -- Зря это ты... -- тихо сказал он, подошел к столу, взял заполненный и подписанный директором наряд-допуск. -- Вот тебе наряд... Петрович подписал... Видишь -- по пять рентген на нос... Годовая доза... Но сам понимаешь... То, что наряд-допуск подписал директор, или, как его все уважительно звали, "Петрович", обрадовало Ивана Фомича. Он-то хорошо знал, что подпись эта -- результат их недавней дружеской беседы... Любил Пробкин своего тезку, старого директора Ивана Петровича Булова. Вместе с ним работали в период ядерного штурма там, за хребтом, когда первую атомную делали... Самоотверженный, бесстрашный мужик... Уж насколько бывалый в ядерном деле сам Пробкин, а перед Буловым и сейчас смущение испытывает. Хотя они с ним друзья и на "ты". Один Фомич на АЭС и называет Петровича на "ты". Да имеет на это право. В самом огне они вместе варились, все издержки лихого ядерного дела на свое здоровье списали. Мно-ого их было, таких Буловых да Пробкиных... И теперь вот самое тяжкое старая гвардия должна взять на себя. А молодым после них, может, и лучше будет. Вызвал три дня назад Булов Пробкина. Дружески обнял. Усадил. А сам от окна к стене прохаживается. Крупный мужик. Голова большая, гордая. Совсем седой. Лицо отекшее. И руки... Как-то он их странно держит. Будто только что обжег ладони и теперь держит на весу, как бы дует на них... У Ивана Фомича одна ладонь обструплена и оголена до голого мяса ядерным ожогом, а у Петровича -- обе. А с недавнего времени левая рука сохнуть стала. -- Ну, Фомич, -- Булов остановился рядом и положил свою горячую руку на плечо Пробкина, -- снова нам доля выпала... -- Да, Петрович, выпала... -- сказал Фомич, с любовью глядя на старого товарища. -- Понимаешь, нижнюю ремонтную машину конструируют сейчас на опытном заводе. Даже образец сделали. Но что-то не идет пока. Придется мастерить самим на скорую руку... Булов вдруг взял стул и сел против Фомича. -- Нам с тобой, Ваня, друг от друга скрывать нечего. Кроме нас двоих да бывалых гвардейцев из твоего цеха, посылать на это дело никого не могу. Не имею морального права... Давай договоримся так: ты со своими орлами выдираешь центрального "козла", я руковожу ликвидацией остальных. Лады? -- Об чем речь, Петрович?.. -- мягко сказал Фомич, ощущая плечом через лавсан тепло директорской руки. -- Все сделаем в лучшем виде... -- Но учти... -- Булов пытливо заглянул в глаза Пробкину. -- Будет перебор дозы. И большой... А я имею право подписать только пять рентген. А?.. -- Да я же все знаю, Петрович... Все знаю... -- растроганно сказал Пробкин. -- Наверх-то это не объяснишь... -- Да... -- сказал Булов, пряча повлажневшие глава. -- Если не мы с тобой, тогда кто ж? Молодые?.. Жалко... Понимаешь, где тонко, там и рвется. Не успевают с ремонтной машиной. И дело не в том, что наверх не объяснишь. Там ведь тоже такие, как мы с тобой, есть. Но есть и порядок вещей, понимаешь... И не мы его с тобой придумали, и не они... История... Мы ведь не только энергию отпускаем... Вот такие дела... А у нас с тобой, Фомич, опыт громаднейший. Видишь?.. -- Булов подмигнул Пробкину отекшим веком и повернул вверх ладони. В глубине обструпленных ран, под белесоватой пленкой, краснела живая плоть... Фомич бережно тронул своей корявой рукой горячую руку директора. -- Спасибо, Ваня... Я знал... -- растроганно сказал Булов. -- Подписал тебе и твоим орлам аккордный наряд по полторы тыщи на брата. Это все, что я могу... Конечно, не в деньгах тут дело, но... Труд-то есть, и огромный... -- Булов помолчал. -- Спирт возьмите сколько нужно для дела, но не злоупотребляйте. -- Будь спокоен, Петрович, все будет путем. -- Спасибо, друг... А уж сколько получим рентген, это все будет наше. И с нами уйдет... Я уже чувствую ее... Скоро... И вот теперь, принимая из рук Изюмова наряд-допуск и внутренне усмехаясь какой-то испуганной настороженности начальника смены, который уж очень нажимал на последнюю фразу: "Годовая доза... Но сам понимаешь..." -- "Понимаю... Что уж там... -- улыбнулся Фомич. -- Тут уж, дай бог, двумястами обойтись". -- Ты прав... -- сказал Изюмов, нахмурившись. -- Но учти. Дозиметры возьмете оптические. Шкала на пять рентген... Это и будет официально зарегистрировано. -- Знаем... -- сказал Фомич суше прежнего. Его вдруг несколько задело, что истинная доза, которую они получат, будет скрыта. Ведь в этом же отчасти и состоял героизм его и его товарищей -- гвардейцев ядерного ремонта. Они принимали удар на себя в конечном счете во имя будущего, во имя мира на земле. Хотелось, чтоб об этом знали. Это же в большей степени и вызывало в них тайную гордость, поднимало на воображаемый пьедестал, позволяло высоко держать голову. Но... Зафиксировано не будет... Слух, конечно, пройдет, легенда останется... Однако винить некого. Некого... Ни он, Фомич, ни Булов перешагнуть сегодня через сложившийся порядок вещей не смогут. А раз так... Лицо Фомича снова приняло озабоченное выражение. В душе закипало какое-то злое, упорное чувство. Выйдя в коридор и не глядя на ремонтников, приказал: -- Вася, быстро получи на всех оптические дозиметры. Вот, возьми допуск. -- И, подумав, немного тише сказал: -- Захвати и фотокассеты. Это для нас... Интересно все ж, сколь хватанем. Вася Карасев с готовностью мотал головой: -- Ага, ага. -- Дуй, Карась. Вася быстро потопал к дозиметристам. -- Дима и Федя... Вы тащите пожарный шланг от ближнего гидранта в двери центрального зала. Проверьте, чтоб была вода. Шланг поставьте под давление. Ну и... наши "манипуляторы". Так Пробкин называл металлические клещи типа кузнечных, с удлиненными рукоятками и защитными козырьками из листового свинца, которые сработают в случае, если придется хватать и тащить в бассейн выдержки обломки урановой топливной кассеты. В те давние времена, когда Фомич начинал свою ядерную одиссею, плутониевые блочки и их обломки при авариях, бывало, выхватывали голыми руками. Так делали Булов, он, Фомич, и многие другие. Поначалу просто не знали. А потом... Потом... "Где-то вы, мальчики?! Э-хе-хе!.." -- с горечью подумал Фомич, глядя на свою обструпленную ладонь. "Тут тож недалече ушли... Обломок ТВЭЛа -- что твоя нейтронная бомба. От нее пять-шесть тысяч рентген в час светит. Схватить такую клещами да пробежать до бассейна выдержки... Тоже наследственность испортишь... А то еще клещами не ухватишь, так уж..." -- Фомич не стал думать дальше и прошел на пульт дистанционного управления разгрузочно-загрузочной машиной РЗМ. Оператор РЗМ Ненастин нервничал. Зыркнув на Пробкина, он возбужденно вытаращил глаза: -- Кассету расклинило! Придется рвать, Фомич! Как?! Тебе ведь "подметать"... Все торчащее, лишнее, что не втянется в пенал скафандра, частью останется на полу центрального зала, частью осыплется в "гусак". Что будем делать? Пробкин с улыбкой смотрел на взъерошенного Ненастина. Обожал Фомич всех людей, умеющих и любящих работать. А этот скуластенький, белобрысый парнишка, оператор РЗМ, с выражением всегдашней озабоченности на лице, особенно нравился Пробкину. И потому, что молод, и потому, что "рацух" подал и внедрил уже десятка полтора. Какое-то теплое внутреннее доверие ощущал Фомич к таким людям, а к молодым еще и отеческое чувство. Пробкин погладил Ненастина по плечу. -- Тяни, Витек, тяни, не боись! Ненастин щелкнул ключом управления и сказал: -- Видал, Фомич?! На динамометре уже тонна... В норме -- при семистах килограммах топливная сборка уже шла. -- Тяни, Витек, тяни! Где наша не пропадала!.. Она ведь, заноза, растопырилась в канале. Чего ж ты ждешь? Тяни! Ненастин добавил несколько щелчков ключом. На экране телевизора контрастно виднелись части плитного настила атомного реактора, так называемого "пятачка", демонтированные с дефектных технологических каналов. Они были расставлены по бокам и напоминали со стороны детские кубики. Видны были также верхушки технологических каналов с густо отходящими от них мелкими трубопроводами, которые Фомич обзывал попросту -- "лапша". Эта-то "лапша" и составляла предмет его главного беспокойства. Ненастин накрошит сейчас туда ядерной трухи, провалится она сквозь решетку труб вниз на поверхность "Елены" (верхняя часть корпуса реактора) -- и не достать ее. Нахватаешься тут... -- Пошла! -- крикнул Ненастин. -- Пошла! Пятьсот килограмм! Нагрузка меньше нормы!.. Часть кассеты наверняка оборвалась, осыпалась... "Обрадовался..." -- с горечью подумал Фомич. Мощный черный цилиндр контейнера РЗМ, нависший над каналом, вздрагивал" На панели пульта оператора РЗМ загорелся верхний конечник. -- Все! Втянул! -- сказал Ненастин и тревожно глянул на Пробкина. -- Ну что, Фомич?.. Двигаю мост РЗМ к бассейну выдержки? Или как?.. Сброшу кассету в воду и оставлю машину там... Сейчас в центральном зале ревуны взвоют. Только держись! Твой час теперь... Ни пуха ни пера! -- Тьфу-тьфу! -- сказал Пробкин несколько тише обычного и медленно побрел к центральному залу, приказав Ненастину: -- Трогай! Дима, Федя и Вася Карасев сидели на пластикатовом полу, прижавшись к стене, недалеко от входа в центральный зал и курили. Переходы от стен к полу на атомных электростанциях закругленные, чтобы в углах не застаивалась радиоактивная грязь. Пластикат настилается и на закругления, заходит немного на стену и прижимается к ней нержавеющей полосой, пристреленной дюбелями по всей длине. Рядом с сидевшими на полу ремонтниками нервно прохаживался дозиметрист с переносным малогабаритным радиометром на груди. Он то быстро подходил к двери центрального зала, щелкая переключателем диапазонов, всматривался в шкалу, то вновь возвращался к ремонтникам. -- Еще не фонит... Да и ревуны молчат... -- докладывал он озабоченно. -- Видать, РЗМ еще не съехала с канала. К двери центрального зала был подтянут пожарный шланг с брандспойтом, валялись мятые куски белесоватого листового свинца, несколько клещевых захватов с длинными рукоятками. Пробкин потрогал ногой вздувшийся и уже намокший пожарный шланг. Он был твердый, как бревно. В некоторых местах шланг имел мелкие неплотности, и тонкие веселые струйки воды устремлялись от ствола в разные стороны. Подходя к ребятам, Иван Фомич с тревогой думал о том, кто первый пойдет с брандспойтом в гудящий ревунами и беснующийся нейтронами центральный зал. Так и не решив, кто пойдет первым, Пробкин обратил вдруг внимание на бледное, какое-то суетливое лицо семенящего взад и вперед дозиметриста. Усмехнулся. "Мандражирует..." -- подумал он, одновременно отметив, что Дима, Вася и Федя сидят спокойно, расслабленно даже. Покуривают себе. Эту странную, трудно объяснимую расслабленность настоящих работников и бойцов перед атакой, перед решительным броском он знал хорошо. Но и знал также, что в такие сжатые, очень сгущенные минуты перед страшной опасностью в мозгах у людей наступает также некое помутнение, сумеречность, когда движения и действия рук и ног как бы полуконтролируются людьми, и тут надо держать ухо востро. Вовремя данная уверенная команда, приказ, а то и личный пример решают многое, если даже не весь успех операции. Снова глянув, теперь уже зло, на бледного, словно ушедшего в себя дозиметриста, Пробкин как-то очень твердо, даже с некоторым злорадством подумал, что этот парень войдет в центральный зал первым. Он должен сделать замер, определить время работы и первым принять на себя нейтронный удар. Подумав так, Фомич тут же смягчился в душе к бледному дозику, у которого, как он думал, очко от страха сокращалось быстрее, чем сердчишко. "Но что медлит Ненастин?" -- озабоченно подумал он, и в этот миг в центральном зале грохнуло оглушительным ревом, который не могли скрыть толстые железобетонные стены и защитная чугунная дверь. Все сразу будто бы вздрогнули, вспрянули. Сидевшие на полу ремонтники повскакали с мест. Бледный дозиметрист затоптался на месте, угодливо заглядывая в глаза ребятам. Теперь не было никакого сомнения: Ненастий оставил после себя целую кучу ядерных обломков, отломившихся кусков урановой топливной сборки, которые испускали из себя высокоинтенсивное нейтронное, гамма и все другие виды излучений. "Ух как надрываются ревуны! -- подумал Пробкин. -- Как стадо взбесившихся быков, которых гонят к бойне. Аж в ушах щекотно... Конечно... Гамма и нейтронные датчики обстреливаются сейчас напрямую. Небось тысяч пять рентген в час..." Думая так, он одновременно каким-то вторым или третьим планом отмечал, ощущая саднение в груди, что быков-то тех живых, которые в стаде, не убивают до конца на бойне, пришибают только и обдирают шкуру с живых еще, чтоб кровь лучше сходила... Он опять с раздражением подумал о дозиметристе, теперь уже попристальнее присмотревшись к нему. Красивый, стройный парень. Такие нравятся женщинам. Опять же -- сам себе цену знает... Фомич вспомнил его в обычной обстановке. Нагловат, плещет превосходством, не так чтобы напрямую, а как-то утонченно. И придраться трудно. А дураком все же ощущаешь себя рядом с ним. Но сейчас вот лоск сшибло. И даже волнистые каштановые волосы, которые в обычности тоже отдавали нахальством, сейчас выбивались из-под белого лавсанового чепца как-то жалко, и казалось, тоже бледнели и дергались. Фомич с трудом вспомнил его фамилию: "Кажется, Цариков... Точно -- Цариков..." -- Ну, Цариков, не тяни! -- крикнул Фомич зычно. -- Слышь, наяривает?.. Так и перепонки порвать можно. 4 Дозиметрист вздрогнул. Лицо его вдруг затряслось, завибрировало. Глаза бегали из стороны в сторону, но как-то не глядели на ремонтников. Он уже задвигал руками, делая ими вроде как бы отстраняющие движения. Чудилось, что он хочет что-то сказать, но голосовые связки у него, видать, слегка подзаклинило от волнения. Он заговорил, сильно натужившись, покраснев и будто выталкивая из себя слова. Всем уже было ясно, что надо разойтись по сторонам от двери центрального зала, когда наконец Цариков сдавленно выкрикнул! -- В-в-в с-сторону! Н-ну! Какой-то странной походкой, будто не он сам шагал, а ему переставляли ноги посторонние, Цариков подошел к двери центрального зала и потянул скобу. Дверь не поддавалась. Цариков недоуменно посмотрел на ремонтников, как бы говоря: "Вот видите, тяну... А она..." "Ах, черт, скис... -- мелькнуло у Пробкина. -- Надо брать на буксир..." Он подскочил к двери, тоже вцепился в скобу и с силой потянул на себя, поняв, что дозиметрист или сачковал, или действительно здорово ослаб от страха. Чугунная трехтонная дверь подалась, пошла, и в этот миг, когда она открылась, в коридор шквалом ворвался басистый, оглушающий, какой-то канонадный гул ревунов. В ушах и ноздрях сильно защекотало от вибрирующего сотрясения воздуха. Казалось, и сам пол вибрировал, потому что слегка щекотало подошвы. "Ему-то не положили на лапу..." -- подумал Фомич и потянул руку к переключателю диапазонов, но Цариков оттолкнул его. Быстро щелкая переключателем, он отпрянул от двери, будто получил удар, и, заскочив за стену, крикнул: -- Две тысячи рентген в час у двери! -- И, стоя уже боком к стене, взволнованно спросил: -- Как же вы будете, ребятки? Вплотную -- все пять тысяч рентген будет... -- Ну ладно, ладно! -- выкрикнул Пробкин, но голос его в гуле ревунов казался бесплотным, шелестящим. -- Стоять будем -- и десять тысяч набежит!.. Дима, Вася и Федя нетерпеливо перетаптывались. Лица озабоченные. -- Не крутись в проеме двери! -- с силой дернул Цариков Фомича за рукав и втянул за срез бетонной стены так, что тот грудью наскочил на дозика. -- Тридцать три рентгена в минуту накручивает!.. А нейтроны?.. Пробкин разгоряченно, даже зло как-то глянул на Царикова. "Оклемался..." -- подумал он о нем и зычно приказал: -- А ну-ка! Взяли шланг!.. Подтянули к двери!.. Р-раз!.. -- и дозиметристу: -- Отсчитывай время! Через минуту дай сигнал! И меряй! Измеряй, сукин сын! Высунь свой дозиметр в проем! -- Фомич неожиданно выхватил у Царикова радиометр, который тот крепко держал в руках, и протянул его к проему двери. -- Вот так!.. Следи, будет ли падать активность! Я пойду первый! Федя, готовься! Пойдешь за мной! Федя молча кивнул побледневшим асимметричным лицом. -- Вот ярит, нейтрон его в корень! -- крикнул Дима на ухо Васе Карасеву. Вася был какой-то напружиненный и весь будто вслушивался в характер грома ревунов, который шел накатами, волнами. Установленные в разных по удаленности местах центрального зала, они, видимо, имели чем-то отличающийся друг от друга тембр звука. Фомич с завидной прытью бросился к брандспойту, схватил ствол, подался в проем двери вместе со шлангом, который подталкивали ремонтники. Открыл кран. Мощный сноп воды шваркнул, врезался в общий гул, добавив свою составляющую, и устремился в сторону плитного настила реактора, туда, где валялись обломки расплавленной урановой сборки, оставшейся после манипуляций Ненастина с РЗМ. -- Врешь! Не уйдешь! -- орал Фомич, накрывая снопом воды высокоактивную ядерную труху. -- Следи время! -- гаркнул он дозику. Тот в ответ утвердительно и очень сильно закивал головой, не отрывая глаз от часов и радиометра. -- Измеряй! -- орал Фомич, весь посиневший от натуги. -- Измеряй! Что сопли жуешь?! Спадает активность?! -- Спадает! -- крикнул дозиметрист. -- Полторы тыщи бэр в час! Все! Все! Иван Фомич! Минута истекла! Тридцать три бэра! Бросайте шланг! В сторону! В сторону! -- Федя-а! -- рявкнул Пробкин, весь налитый грузной кровью и затравленно тараща глаза. Все тело старого мастера трясло реактивной силой струи, слегка водило из стороны в сторону. Он напряженно упирался ногами, топчась на месте. Федя вмиг и очень легко подхватил ствол и дернул бревно намокшего и напрягшегося от давления шланга вперед. Похожий со спины на большого белого медведя, вставшего на задние лапы, он продвинулся со стволом в глубину центрального зала, стараясь как можно ближе подтянуться к пятачку реактора, и уже не навесно, как Фомич, а в упор, кинжальной струей, бил по скоплению радиоактивных обломков, вгоняя их под решетку трубопроводной "лапши", а там, дальше, все уйдет в дренажи "Елены". Конечно, изгваздает радиоактивной грязью весь тракт спецканализации, но... это уже легче. Тракт скрыт в бетоне, и его можно будет мыть потом. Фомич, заскочив за срез бетонной стены, отдувался. Раздраженно посмотрев на дозика, крикнул: -- Что стоишь?! Иди за ним! Измеряй! Цариков беспомощно глянул на Пробкина, пулей влетел в центральный зал и через мгновение пулей же выскочил. -- Тысяча четыреста рентген! -- выкрикнул он, тараща водянистые голубые глаза. И в следующее мгновение сделал отмашку рукой. -- Все! Все! Пусть он возвращается! Скажите ему -- тридцать пять бэр! -- И вдруг, не выдержав, вбежал в центральный зал, схватил Федю за рукав, потянул к выходу. -- Пшел! -- рявкнул Федя. Дозик почувствовал, что все тело ремонтника напряжено, словно отлито из железобетона. -- Меряй! Меряй! Пес твою мать! -- орал уже подскочивший Пробкин. Дозиметрист таращил глаза, заполошно щелкал переключателем диапазонов. -- Тысяча двести рентген! Все! Больше не падает! -- Назад! -- гаркнул Фомич, и все откатились в коридор, за прикрытие бетонной стены. Ствол брандспойта с закрытым краном Федя бросил на пол центрального зала. Ревуны не унимались, яростно мурлыча, будто скопище гигантских кошек. Так по крайней мере чудилось Фомичу и Феде, разгоряченным от работы и от солидной дозы, уже схваченной ими. Воздух, словно бы уплотненный вибрирующим грохотом ревунов, ионизированный интенсивным гамма- и нейтронным излучениями, будто обрел плоть. Обычно незамечаемый, теперь он ощущался материальной сущностью, пульсируя, щекоча и какой-то странной, непривычной едковатостью садня горло. Дима прохаживался в возбуждении, размахивая мосластыми руками и отрывисто приговаривая: -- Черт Ваньку не обманет! Фомич! Дай я стебану! Фомич зыркнул на Диму налитыми кровью, хмельными от схваченных рентгенов глазами. -- И твой черед подойдет! Погодь маленько, Дим Димыч! -- хриплым голосом сказал Пробкин и возбужденно хохотнул. Тут же переключив внимание, крикнул дозику: -- А ну-ка, Цариков, мигом неси нам подзорную трубу (таковая имелась у дозиметристов, чтобы можно было рассматривать высокорадиоактивные детали издалека). Цариков побежал. А Пробкин уже быстро и как-то нервно прохаживался взад-вперед вдоль бетонной стены. Нейтронное и рентгеновское похмелье начинало действовать. Словно уговаривая самого себя и товарищей, Фомич громко выкрикивал: -- Ясно! Японская богородица!.. Кусок кассеты, и большой! Застрял на трубопроводной решетке. Сейчас глянем!.. Огромный Федя, обычно медлительный, тоже весь как-то убыстрился, перетаптывался на месте. Фомич вдруг вспомнил горячее золотое времечко своей ядерной молодости на бомбовых реакторах. Героическое время! Тогда дозики так вот не бегали и не бледнели, прячась за стеной. Да и ревунов таких бычачьих не было. Все делали тихо. И блочки плутониевые, распухшие в каналах, выдергивали краном. И голыми руками иной раз подправляли, оттого и струпья на руках незаживающие. И вон, все еще голое мясо видать. Без кожи... А откуда ей быть, коже-то, ежели ее нейтронами убило на всю глубину? Фомич глянул на открытую рану на изгибе ладони правой руки. Удлиненной щелью так и поблескивает красное живое мясо, подернутое белесоватой пленкой. "И мерли, конечно... Мерли... Схоронили скольких... Агромадные погосты... Ребятишки да бабы в слезах. Да-а..." Он не стал вспоминать дальше. Усмехнулся вдруг, вспомнив спину убегающего по коридору дозика, который бежал смешно, необычно высоко вскидывая ноги и перпендикулярно ставя подошвы на пол, отчего пластикат шлепко и суховато постукивал по набетонке. В спине убегающего дозика остро ощущалась какая-то сдерживаемая торопливость. "Чего эт я? -- усмехнулся Пробкин, заметив частые перескоки в мыслях. -- Ядерный кайф начался, что ль?.." Ложный тонус, вызванный облучением, все нарастал, и Фомич вдруг ощутил легкое удушье где-то прямо против сердца. "Ага!" -- подумал он и несколько раз стукнул себя кулаком в грудь против того места, где ощущал вновь странную и трудно объяснимую щемящую неудовлетворенность. И вдруг с беспокойством вспомнил о Булове. Ох и нелегко же ему придется... Но ничего... Он, Пробкин, пока жив, не оставит в трудную минуту старого товарища. "Вместе, Петрович... Вместе до конца..." -- с теплым чувством подумал он о директоре. Неожиданно, как по мановению волшебной палочки, удушье отпустило. Фомич заулыбался, но его распирало, и он без видимой причины захохотал. Ему стало весело до игривости. От смеха выступили слезы. "Ядерный кайф, зараза..." -- снова подумал Пробкин. -- Чего гыргочешь, Фомич? -- в свою очередь заулыбался Вася Карасев, стоявший в стороне в ожидании своего часа. -- Загыргочешь и ты, погодь! -- пообещал Фомич. И спохватился: -- А ну-ка быстро вырезайте из листового свинца Диме плавки и бюстгальтер. На всякий пожарный... А вдруг на "лапше"-то кусок кассеты высокоактивной окажется... Струей не смоешь... Придется клещами тащить... -- Фомич испытующе глянул на Диму. Тот часто бил костлявым огромным кулаком правой руки по плоской левой ладони. -- Нейтрон его в хобот, Фомич! -- крикнул Дима, перекрывая, казалось, уже притупившийся и даже охрипший гул ревунов. "От такого рева мембраны не только в ушах -- в самих ревунах полопаются", -- усмехнулся Фомич. -- Я выдерну энту твою кассету, как гнилой зуб из пасти! -- не унимался Дима. -- Ну-ну!.. -- сказал Фомич неопределенно. Мол, посмотрим. А Федя и Вася Карасев уже вырезали из листового двухмиллиметровой толщины свинца большой лоскут наподобие буквы "икс" с завязками на острых концах в виде удлинений. Конечно, можно было подготовить выкройки заранее, но Фомич тогда еще точно не знал, кто пойдет "наперехват". -- Эт тебе, Дима, чтоб наследственный механизм не спалить и себя в сохранности до дому донести, -- заботливо говорил Вася Карасев, старательно работая ножницами по металлу. -- Мне-т что! -- огрызался Дима, продолжая долбать кулаком по ладони. -- У меня наследственный механизм с гулькин нос, а вот те, Карась, свое сокровище поберечь бы... Ха-ха-ха! -- нервно загырготал Дима. -- Ладно, ладно... -- серьезно сказал Вася, вставая с свинцовой выкройкой в руках. -- Давай на примерку, герой! -- Я истесняюсь! Го-го-го! Щекотно! -- взвизгнул Дима. Свинцовые плавки приложили, обжали податливый свинец по форме тела, которое обрело в свинце атлетическую внушительность. -- Илья Муромец! -- вскрикнул Вася и с силой шлепнул Диму по свинцовому заду, оставив на свинце вмятину и взвыв. -- Ну! Свинцовая твоя попа! Всю руку отбил! -- Прошу, Фомич, телесное повреждение зафиксировано! Полкуска сними с Карася! Го-го-го! -- орал Дима. -- Ишо не все!.. Дай-ка я тебе пелеринку примерю! -- Вася накинул Диме нагрудник, привстав на цыпочках. Обжал по форме груди. Подумав, просунул руку и обда-вил свинец на кулаке сначала справа, потом слева. Получились выпуклости, похожие на женскую грудь. -- Вот теперь будет самый раз! -- вскрикнул Вася, и все четверо разом захохотали. В мощный, басовитый гул ревунов и впрямь вкралась хрипотца. Мембраны не выдержали и кое-где, похоже, треснули. Бычий рев стал отдавать гнусавинкой. Дима кокетливо прошелся перед друзьями, игриво вертя задом. -- Э-ге-ге! Осторожней! -- рявкнул Фомич. -- Порвешь спецовку! Чай, не на Бродвей собрался. Вдали коридора показался смешно бегущий дозиметрист с подзорной трубой. -- А ну дай сюда! -- выхватил трубу Пробкин и подошел к краю дверного проема. Настроив трубу на резкость, он высунулся за срез стены. "Так и есть!.. -- думал Фомич. -- Три обломка ТВЭЛов в куске дистанционирующей решетки... Килограмма на четыре потянут..." Оборванные куски ТВЭЛов и огрызок дистанционирующей решетки имели ржаво-коричневый цвет накипевших на них продуктов коррозии. -- Сколько от них светит вплотную? -- спросил Пробкин дозиметриста. -- Восемь тысяч рентген в час... Не меньше... -- ответил Цариков, многозначительно глядя на Ивана Фомича. "Пугает... -- зло подумал Фомич и тут же про себя огрызнулся: -- Не испугаешь..." Он прикинул, что Диме придется сделать при его длинных костылях три-четыре прыжка до "бонбы". Это три секунды... Столько же времени уйдет на то, чтобы зацепить клещами эту фиговину... Пять прыжков до бассейна выдержки... Итого... Самое большее, если не споткнется и не упадет... пятнадцать секунд... Те же тридцать пять -- сорок рентген. Да еще свинцовый панцирь... В те далекие, бомбовые времена так не прикрывались. Тягучая обида на какое-то мгновение охватила его, заволокла глаза мутной пеленою. Невосполнимость утраченного им в жизни вдруг ощутилась жгучей физической болью, но... Но это было только мгновение. -- А глаза?! Голова?! -- вдруг спросил дозиметрист, будто читая мысли Пробкина. Но Фомич уже не слушал его. Много, много лет он, Пробкин, прикован к ядерному делу. Сросся с ним душой и телом. Его уж не оторвать, не испугать, не переубедить... -- Дима-а!.. Вперед! Быстро! -- зычно приказал Фомич. -- И чтоб не спотыкаться!.. Одна нога здесь, другая там!.. Зенки-то особенно не пяль!.. Обожгешь! "Все слышит, старый..." -- подумал дозик и в смущении отошел в сторону. Дима наклонился, ощутив, как ребра свинцовых плавок больно надавили в паху, быстро схватил клещи, на рукояти которых были наткнуты щитки из листового свинца для защиты рук от радиационного ожога, сделал дикие глаза, рот его свело злобной судорогой. -- Ну, шкура барабанная! -- исторг он из груди и ринулся вперед, длинноногий атомный рыцарь, в латах-плавках и нагруднике с рельефно выступающими бугорками свинцовых грудей, отчеканенных Васей Карасевым на собственном кулаке. И без того короткие штанины белого лавсанового комбинезона, поджатые в паху свинцовыми плавками, натянулись еще сильнее и оголили мосластые щиколотки. Длинные, циркулями, ноги его в черных растоптанных бутсах казались какими-то беспомощно добродушными, неуклюжими и как бы неспособными к решению той сложной и опасной задачи, которую предстояло выполнить. Вытянутое лицо Димы, несколько посеревшее от волнения, несмотря на зловещую гримасу, казалось потерянным, теряющим целеустремленность. Но угрожающее "Нейтрон твою в корень!" то и дело слетало с искривленных и подсохших синеватых губ Димы, словно подхлестывающий удар хлыста. Белый лавсановый чепец, очень новый по сравнению с комбинезоном и не потерявший еще своей угловатой формы, был велик ему и глубоко налез на уши, почти полностью прикрыв морщинистый, в коричневых пятнах лоб. Черные, с сильной проседью пряди волос сильно выступали из-под чепца, особенно сзади, над воротником. -- В открытый космос идешь, Дима! -- крикнул дозиметрист Цариков, и глаза его, какие-то странно открытые и налитые светлой кровью, удивленно и вместе с тем с уважением глядели на Диму. -- Одумайся! Звезду ведь голыми руками хватать идешь!.. Но Дима уже не слышал его. Он шептал что-то, неслышное сквозь бычачий вой ревунов, словно прицеливался на кусок искореженного ржавого металла, нашпигованного высокорадиоактивным ядерным топливом, испускающим губительные нейтроны и столь же губительные жесткие гамма-лучи. Цариков-то был прав. В центральном зале и впрямь в этот миг был открытый космос. Густо ионизированный излучениями и насыщенный аэрозолями воздух ощущался очень сухим, каким-то чересчур прозрачным и вместе с тем будто мерцающим и струящимся. Да и воздухом ли был этот непривычный и губительный для человека ионизированный газ? -- Не сбивай с панталыку! -- рявкнул Фомич, гневно сверкая на дозика налитыми кровью белками. -- А то сам иди! Умник выискался!.. Цариков испуганно отпрянул, а Дима, словно ждавший окрика как приказа, нырнул в открытое космическое пространство центрального зала. Неожиданно для Фомича Дима пошел не прыжками, не бегом, а быстрым деловым шагом, даже несколько небрежно, точно спешил куда-то далеко по срочному делу. Свинцовой тяжести доспехов он не ощущал, весь казался себе настолько легким, словно легче воздуха. Будто и вправду обрел вдруг невесомость в открытом космосе. Он шел, испытывая все нарастающее чувство непонятной веселости. Начиналось то самое "нейтронное похмелье", вызванное интенсивными излучениями, которое много позже вспоминалось с бравадною усмешкой и тайной гордостью, мол, "смертельно, а весело...". Дима деловито и спокойно схватил клещами обломок топливной сборки, несколько раз изрядно дернув его, высвобождая от зацепа за тонкую нержавеющую трубку, поднял перед собой на вытянутые руки и, осторожно ступая, прошел к бассейну выдержки и вместе с клещами бросил кусок "звезды" в воду. Все время, пока он делал это, ему казалось, что стояла страшная тишина. И только тогда, когда он увидел брызги воды и услышал чавкающий звук упавших з воду предметов, глухота как бы отошла, оглушительный гром ревунов с гнусавым потрескиванием навалился на него, он вздрогнул и побежал, в несколько прыжков достигнув двери. -- Сорок пять секунд! -- сказал Фомич, смущенно поглядывая на Диму. Потом будто опомнился, быстро подошел, обнял товарища: -- Ну, Димыч, спасибо! Удружил! Дима виновато моргал глазами: -- Будет, Фомич! Это нам запросто! Как два пальца... -- Сто рентген! -- выкрикнул Цариков, нервно прохаживаясь вдоль стены. -- Вы с ума сошли! Неужели для вас деньги дороже жизни?! -- Он в упор смотрел на Фомича, и во взгляде, и во всем облике его вновь засквозило то самое ненавистное Фомичу барское какое-то превосходство, может быть, даже в том, что вот они, ремонтники, своею охотою взявшие на себя грязное ядерное дело, на сто рентген ближе к смерти, чем он, Цариков. Бульдожьи щеки Фомича отвисли еще больше, складки углубились, лицо посерело. Он смотрел на Царикова набычившись, кровяными глазами. -- Ты мне поговори! Трухлявая твоя душа! Ты мне поговори! Что нами движет -- тебе не понять! Не дорос! -- Мое дело -- не допускать переоблучения! -- сказал Цариков с достоинством. -- Путаешь божий дар с яичницей! -- сказал Фомич уже вяло и махнул рукой. Но вдруг взревел: -- АЭС должна работать! Понял, дурила?! Цариков снова скис и растерянно заморгал глазами. -- Димыч? Тама больше кусков топлива нема? -- спросил Пробкин. -- Нема, Фомич!.. Труха на "Елену" просыпалась. От нее и гудить! -- Меряй! -- крикнул Пробкин Царикову. -- Триста рентген! -- доложил тот и отошел от проема. Фомич снова растроганно обнял Диму: -- Друг ты мой! Сделал дело! -- и прижался к его свинцовой груди. -- Ну и буфера у тебя, как у паровоза!.. А ну, Карась, сними с Димыча свинчатку! А Федя тем временем без какого-либо напоминания схватил вдруг брандспойт и, поливая перед собою мощной струей воды, словно строча из автомата, ринулся вперед, в глубину центрального зала. Вася Карасев стал подталкивать мокрый и твердый, как бревно, пожарный шланг, помогая товарищу. Подойдя почти вплотную к сгоревшему технологическому каналу, Федя завел струю сквозь решетку труб, стараясь смыть из-под нее ядерную труху в сторону трапа под плитным настилом реактора. Гул ревунов