Майя Немировская. Рассказы Майя Немировская. Наши "университеты" --------------------------------------------------------------- © Copyright Майя Немировская Date: 05 Jul 2001 OCR: Tanya Povolotsky --------------------------------------------------------------- " Главное - это язык" писали из Америки люди. И перед отъездом, конечно же, все мы готовились. Каждый по мере своих сил и возможностей. Но лишь оказавшись здесь, во всей этой новой неразберихе, поняли, что десятка два-три наскоро взятых уроков английского явно недостаточно. А нет языка - нет общения. А значит, нет индивидуальности. И заученный с детства лозунг "учиться, учиться и учиться", независимо от возраста и географической перемены места жительства, начинает приобретать для нас новый, реальный смысл. Отсидев с малозаметным результатом положенные три месяца в НАЯНЕ, начинаем искать школу, где можно "взять язык". И попадаем туда, где нас охотно берутся учить. Вступительный тест. Координатор, русский, всем своим видом так напоминающий завуча средней школы, произносит короткую, но торжественную речь о предоставленной нам возможности учиться в таком заведении. Затем, рассаженные на приличном расстоянии друг от друга очень строгим экзаминатором-американцем, волнуясь, зачеркиваем клеточки в листках. Зачастую - наугад. Спустя неделю с удивлением узнаем, что приняты. "Финансовая комиссия", расписание занятий - и начинается наше обучение. Забросив часа на три все свои эмигрантские эаботы, внуков, кухню, шапинг и подработки, ( сохраняя незыблемыми лишь бесчисленные "апппойнтменты"), начинаем брать образование в известном и популярном у русских учебном заведении- Туро Колледже. Обшарпанные стены здания ешивы, поломанные столы-парты и перекошенные рамы окон не вызывают вначале у новоявленных студентов особого восторга. Первые уроки, первые учителя... - Хай, кидз! - в класс входит педагог по "спичу"- крупная, девица в джинсах с прорезями на коленях и рабочих полузавязанных ботинках. Пока она рассматривает какие-то бумаги на столе, класс негромко переговаривается, обсуждая это явление. Неожиданно оторвав голову от папки, она подскакивает к двери, и резко, так, что стены дрожат, хлопает ею изо всех сил. Группа от неожиданности немеет. Как потом выясняется, учительница работает еще и в школе с детьми с разными криминальными нарушениями и, обычно, таким образом устанавливает в классе дисциплину. К ней привыкаем не сразу. Позже выясняется, что она не такая уж и нервная, что у нее в квартире живет пять кошек, и ездит она на работу издалека и нередко на велосипеде. К концу семестра, не обращая уже внимания на такую мелочь, как непривычный внешний вид учителя, прощаем ей все и чувствуем к ней даже симпатию. Моложавая стройная женщина, преподаватель грамматики, приветливо эдоровается на родном для нас языке. Для пятидесяти- шестидесяти-летних и старше учеников, впервые открывших английский учебник, уроки на английском вперемежку с русским, были просто подарком. И как первая школьная учительница, так и эта наша, полюбилась, запомнилась. Помимо времен глаголов, она находила время и желание разбираться на переменах и в различных письмах и бумагах, ежедневно сваливающихся в наши почтовые ящики в большом колличестве. Она говорила нам, только что приехавшим, но уже очнувшимся от яркой американской эйфории и все время сталкивающихся с новыми проблемами, от которых порой впадали в настоящую, неподдельную депрессию: - Это прекрасная страна. Вам повезло, что вы оказались здесь. Ваши дети, вы сами, поймете это позже. И вы обязательно добьетесь успеха. И она приводила в пример себя, свою семью, приехавшую лет пятнадцать назад без языка, без подходящей для Америки профессии. Она рассказывала, как пройдя обязательный для всех период трудностей, они постепенно стали на ноги, выучились сами и уже детей своих учат в престижных заведениях. Как хотелось и нам верить в счастливое будущее. Но прежде всего-язык. И мы стараемся. Упорно работаем, учим, выполняем усердно задания в классе и дома, в скверике на скамейке, и в очередях на аппойтменты. Преподаватели меняются каждый семестр. И американцы, и русскоговорящие, так отличающиеся друг от друга своими методами работы, степенью образованности, интеллегентностью. "Закройте книгу, там нет того, что вам нужно"-говорит одна учительнница. "Разве вы не пользовались учебником в прошлом семестре? - удивляется другая. Заучивать наизусть целые блоки текста или отвечать, словно двоечники, стоя у доски, нравиться третьей. И интеллигентный, всегда в темном костюме с галстуком преподаватель истории, так старавшийся заинтересовать нас своим предметом и с таким неподдельным интересом выслушивавший наши запутанные, мудренные вопросы. И добродушная хасидка в парике и разноцветных носках, долго записывавшая урок на доске и пока класс работал, сладко задремывавшая над расскрытой интересной книгой. Как-то взамен себя она прислала на урок мужа, худенького, застенчивого мужчину. Он долго списывал задание на доску, краснел, смущался и под конец признался, что по профессии он не учитель, а музыкант. Просто жена по семейным обстоятельствам сегодня "бизи" и попросила его провести урок. И недолго замещавший кого-то "профессор" из ешивы, все время подтягивавший сползающие брюки и одновременно кидавший в рот чипсы из пакетика. И русские преподаватели, порой смотревшие на нас, людей в возрасте, таких эрудированных, образованных, интеллектуальных там, в Союзе, и таких беспомощных без языка здесь - с какой-то принижающей жалостью. Спустя пару семестров, уже на старших курсах, освоив немного грамматику, приступаем к написанию сочинений. Повезет, если авторы произведений Хэмингуей или Фицжеральд, Ирвин Шоу или Чехов. А то иногда приходится разбирать тексты с таким нагромождением слов, фраз, выражений, что ни в одном словаре не найдешь перевода. Не свяжешь логического смысла. Но писать все равно надо. И вот, обложившись словарями, приступаем к делу. Надо перевести, понять, охарактеризовать, определить главную идею, высказать критические замечания - в общем, хорошо потрудиться над произведением. Одна из преподавательниц, американка, женщина умная и деликатная, щадя наше уязвленное самолюбие, всегда раздавала проверенные работы в свернутом виде. Изучив наши "философские" труды, она нередко говорила: - Я получаю наслаждение, работая с вами, читая ваши содержательные "композишн". В другом колледже, где учатся преимущественно американцы, афроамериканцы, возрастом и помоложе вас, кроме глагола "to be", мысли их на бумаге ничем больше не выражаются. Она не догадывалась, наверно, каким трудом давалось нам эта похвала. Сколько вечеров и выходных дней потрачено на такую работу. И не зря многие "стюденты" не выдерживали, оставляли колледж. Не хотелось им уже ни языка, ни траты времени и нервов. Но зато самые стойкие и выносливые преодолевали курс за курсом с каким-то особым рвением и упорством. И хотя прекрасно знали, что работа по выбранной специальности после окончания им не всем светит - старались все равно. Наверно, лишь для "селф конфиденс", для собственного самоутверждения. Видимо, отличники все бывшие. А чего стоит время, когда только и слышно в коридорах и классах "списки, чеки ". Эти слова сразу вносят оживленние в атмосферу колледжа. Как же, не зря проучились семестр, и собственные, может единственные заработанные в Америке доллары, наконец, выдаются. И они так ценны. Каких только людей не собирает под свою крышу Туро Колледж, переехавший не так давно в специально отстроенное здание с просторными кондиционированными классами, хорошей библитекой и компьютерными лабораториями. Здесь, кроме пожилых русских, учится уже много молодежи - китайцев, латиноноамериканцев, афроамериканцев. Последние - полностью раскованные, без каких либо комплексов. Выходят - заходят в класс, когда вздумается, спокойно жуют себе сэндвичи, хрустят чипсами на уроках, а то и дремлют, положив голову на парту, перед самым учительским столом. А русские "стюденты"- они особые. Любознательные и дотошные, отличаюшиеся от остальных своим стремлением все знать, ничего не упустить, не пропустить, взять как можно больше. Седоволосые, солидные, с сумками через плечо мужчины и, наслушавшиеся убежденных речей дикторши русского телевидения, что в Америке у женщин нет возраста и влезшие в облегающие, независимо от комплекции, джинсы и маечки, дамы. От дневных забот, от возни с внуками или от уборок чужих кухонь и туалетов, они добросовестно сидят утрами или вечерами на уроках. Все свое свободное время проводят над учебниками, словарями или у компьютеров. И молодая еще женщина, выстоявшая трудный день за прилавком русского магазина, с закрывающимися от усталости глазами. И постоянно соревнуюшиеся и пререкающиеся у компьютера две подружки старшего пенсионного возраста. И сверхобщительный, вступающий в длинный диспут с учителем на любую отвлеченную тему, экономист из Одессы. И вызывающая у всех уважение своей эрудицией и ответственностью в учебе, бакинка. И семидесятилетний красавец- генерал, штурмуюший английский с самого нуля. И бывшая руководящая работница с прорываюшимися время от времени начальственными нотками в голосе. И краснеюший перед преподавателем, как школьник, кандидат медицинских наук. Все серьезно учатся, преодолевают нелегкие спецпредметы, психологию и социологию, древнюю и современную истории Америки и Израиля, бизнес и компьютер, живопись и исскусство. Часами сидят в библиотеке, выискивая материал для заданного сочинения или домашнего задания. Волнуются перед очередным тестом, словно перед экзаменом на аттестат зрелости Здесь в колледже люди сближаются, находят общие интересы, становятся друзьями. На "брэйках" ведутся разговоры обо всем, начиная от политики и кончая новыми рецептами блюд. Здесь ездят вместе в турпоездки, ходят в музеи и на концерты. Здесь делятся впечатлениями, медицинскими советами, рекомендациями как получить SSI и государственную квартиру. Здесь на время забываются постоянно возникающие новые какие-то проблемы и сложности. И спустя некоторое время мы, окруженные в нашем "neighbourhood " сплошь русским общением, и другим образом вряд ли сумевшие хоть слышать живую разговорную речь преподавателей- американцев, невольно начинаем ощущать преимушество и необходимость для нас такого образования. И незирая на скептически относящихся с самого начала к этой затее наших детей, (зато вызывая искреннее уважение и гордость у малолетних внуков) - мы учимся. И незаметно начинаем чувствовать, что произошли какие-то изменения. Мы уже не глухи, не немы, не боимся расскрыть рот, не теряемся при разговоре, как прежде. И почту сами читаем. Возрастной наш поздний университет! Как все-таки помог он нам быстрее приблизится, лучше понять американскую действительность. Такую сложную и такую прекрасную. И с легкой грустью невольно думается "Приехать бы нам сюда пораньше! И отдача была бы достойной". Майя Немировская. Перешагнув порог --------------------------------------------------------------- © Copyright Майя Немировская Date: 05 Jul 2001 OCR: Tanya Povolotsky --------------------------------------------------------------- В просторном, разделенном на легкие перегородки офисе за столами сидели служащие. Определить среди большинства чернокожих русскую оказалось нетрудно. - Здесь принято назначать аппойтменты - яркая дама в черном брючном костюме недовольно оторвалась от телефона, подняла на Любу глаза -- В чем, собственно, ваша проблема? Если есть английский, такая работа вполне доступна. А ваш предыдущий опыт в Союзе абсолютно никакого значения не имеет. В Америке, запомните, важны две вещи - язык и возраст. Да, в этом Любе уже пришлось убедиться. Поняла также, что не научиться ей разговаривать никогда, если не будет окружена живым разговорным общением. Запаса того, что удалось наскоро выучить дома, явно недостаточно. А так нужно побыстрее "взять язык", может еще не поздно добиться здесь чего- нибудь. Палка о двух концах. Как обьяснишь этой, не очень приветливой женщине, приехавшей, видимо, лет десять-пятнадцать назад и смотревшей теперь свысока на таких, как сама когда-то. Но словно прочитав ее мысли, та неожиданно подобрев, сказала. - О кэй. Я постараюсь что- нибудь сделать для вас. Через неделю она, действительно, позвонила, а еще спустя несколько дней, Люба нажимала кнопку звонка на входной панели большого кооперативного билдинга. Маленькая старушка в сильно увеличивающих очках и с настороженным острым взглядом из-под них, стояла в проеме приоткрытой двери "Наверное, за девяносто"-подумалось. "Каково-то будет с ней работать? " Большая, уставленная старой массивной мебелью квартира. Искусственная зелень на столиках и множество фотографий на стенах. Серых, выцветших и ярких, недавних. Чисто, тихо, спокойно. Старательно подбирая слова, слегка волнуясь, Люба стала рассказывать о себе, но старая американка лишь молча посматривала на нее и почему-то поминутно вздыхала. Такая слабенькая на вид, она, как оказалось позже, сохранила ясный, совсем не склеротический ум и не по возрасту сильный характер. Видимо, совсем лишь недавно она столкнулась со своей физической немощностью и подсознательно не хотела мириться с этим.. Опека постороннего человека, при всей своей необходимости, очевидно, тяготила ее. И нелегко было вначале понять и приспособиться, стараться не вызывать у нее раздражения. Все это было не ново, знакомоЛюбе. Она понимала - нужно время, чтобы престарелая американка привыкла, поверила ей, доверилась. Весь день Фэй бродила по квартире, опираясь на палку двумя руками. Молча переходила из комнаты в комнату, долго стояла у стен с фотографиями. Подходила к комоду. Что-то перекладывала в ящичках с места на место, вздыхала и снова, пошатываясь ходила по квартире. По утрам, после привычного завтрака- овсяной каши на воде и чая с тостом, намазанным джемом, она оставалась за столом, рядом с телефоном, и ждала звонков от сыновей. И они звонили регулярно, в одно и тоже время. После разговора с ними и обязательного в конце "I love you", она становилась добрей, даже светлела лицом. Но спустя немного времени, снова углублялась в себя, впродолжая свой мрачный обход по квартире, не замечая никого. Нередко, вдруг без всякой причины, становилась раздражительной и тогда сердито выговаривала Любе:. "Я просила на пять инчей открыть окно, а не на десять". Или "Так быстро вымыла ванную? ". "А почему ты выбросила фольгу, ее можно было еще использовать. Наверно, ты очень богатая. " И приходилось молча глотать несправедливые придирки. Ясно было, что словами здесь ничего не докажешь. На ланч Фэй отправлялась в Джуиш Центр, где по заранее купленному "тикету" можно было поесть да и пообщаться с давними приятельницами. Она сама выбирала в больших клазетах одежду и перед выходом всегда смотрелась в большое зеркало, не забывая подкрасить губы сморщенной дрожащей ручкой. Перехватив удивленный, даже восхищенный Любин взгляд, серьезно отвечала: "женщина я или нет? " В больших очках, брючках и панаме, она похожа была больше на ребенка Опираясь на палку с одной стороны и на Любину руку с другой, она медленно плелась по тротуару по направлению к Джуйке. К этому времени там уже собиралась публика - человек тридцать стариков, преимущественно женщин. Нарумяненые, в ярких одеждах и блестящих украшениях, они шумно переговаривались, шутили, усаживались за указанными в "тикетах" столами. Фэй хотелосьпоказать всем, что и она еще на ногах и все пыталась усестся сама, без посторонней помощи. Но Люба ухитрялась все же усадить ее и выходила в коридор, ожидала. Весь вид этого заведения - и крашеные грязноватые стены с разноцветными фотографиями смеющихся во весь рот стариков, и хлопающие дверьми, снующие взад- вперед работники, и особенно, этот специфический запах- напомнил Любе тот, ее Дом. Отвернувшись к окну, она смотрела сквозь опущенные жалюзи на улицу, на едва начавшие зеленеть деревья, кустарники, и на мгновение казалось, что ничего не изменилось в ее жизни. Что никуда и не уезжала и все осталось по прежнему... То двухэтажное кирпичное здание все еще стояло перед ее глазами. Высокие потолки, белоснежные занавеси на окнах, кресла-качалки вдоль стен и тот, пробивающийся всю чистоту и дезрастворы неистребимый запах старости и увядания. Сколько лет прошло в том доме. Зимой и летом, изо дня в день неизменно поднималась она по широкой каменной лестнице на второй этаж, к своим старикам Набросив халат и косынку, сразу же окуналась в тяжелую будничную рутину- уколы, перевязки, банки, клизмы. Передвигая столик с медикаментами на колесиках, она шла по коридору и из открытых дверей палат на нее отовсюду устремлялись глаза - любопытные, выжидающие, страдальческие или вовсе безучастные. Такими разными и такими похожими, связанные общей одной судьбой, были эти люди. Ко всему постепенно привыкаешь. И к работе в этом учреждении, где никто никогда не выписывался с улучшением, где нелегкий труд, вначале казавшийся невозможным, и не поддерживавшийся никакими положительными эмоциями, Люба привыкла. Сама того не ожидая, задержалась там надолго. Наверно, все же из-за той первой встречи с "Кларочкой", как за глаза называли сотрудники своего главврача. Никогда больше не приходилось Любе видеть таких людей. Уже немолодая, за пятьдесят, высокая, с гладкими, с пробором посредине волосами, и строгом темном костюме, она внушала такое доверие.. Какая-то особая одухотворенность и сила была в ее взоре И ее убежденные слова о том, что каждый, кто приходит сюда работать, должен, приносить себя в жертву, должен быть всем для людей, находящихся в этом доме. И захотелось тогда Любе остаться, подчиняться ей, слушаться во всем. Дом, который возглавляла Клара Борисовна, был известен в области. Его так и называли "Домом Каменецкой" Властную и жесткую, ставящую дело превыше всего, ее главврача, уважали и одновременно побаивались и сотрудники, и начальство. Но немногие знали, какой на самом деле была она милосердной, как старалась облегчить участь этих обездоленных старикам. Будто чувствовала, заглядывала в собственную старость. Исполнительную и старательную Любу она полюбила. Иногда даже приглашала к себе домой. Жила Клара Борисовна одна. Сын после окончания института так и остался в далеком Томске. Женился поздно на женщине с ребенком, от матери был оторван. Лишь телефонными звонками по праздникам доставлял ей мимолетную радость. Позже, спустя несколько лет, когда прислали в Дом нового заместителя, молодого и самоуверенного, сразу стало всем ясно, что это Кларе на смену. За чьей-то сильной спиной, он смело и безжалостно разрушал то, что было частью ее жизни. И разве лишь ее... Клару вскоре отправили на пенсию. И лишь Люба знала, как тяжело было ей, как крепилась изо всех сил, стараясь не сдаваться, не подавать виду. Она лелеяла надежду, ждала, что сын позовет, увезет к себе. Н о этого непроизошло. Она продолжала жить одна. Потом, уже не справляясь с трудностями и смирившись, переселилась в "свой" дом, в палату на двоих. Люба чаще других забегала к ней в комнату. По праздникам старалась принести что-нибудь вкусное поесть, и с каждым разом с острой жалостью наблюдала, как быстро опускается, превращается в глубокую старуху их Кларочка... ... Оживленные голоса из открытых дверей столовой вернули Любу к действительности. С бледным румянцем на морщинистых щечках, возбужденная общением с приятельницами, Фэй выходила в коридор и великодушно вручала себя Инне. Когда на улице стало совсем тепло, после ланча они не шли сразу домой, а оставались еще посидеть немного в небольшом зеленом скверике у дома. Одни и те же пожилые соседи выходили из-под своих кондиционеров, усаживались на скамейках, раскладных стульчиках. Вели неторопливые разговоры, разглядывали прохожих, безобидно сплетничали - Она очень богата. Эта новая его машина стоит недешево. А этот привел в дом молодую герлфренд. Старые американцы! Эти седые румяные старушки с клипсами в ушах и туфлях на шпилечке. И моложавые, с юношески прямыми спинами старики. Они достойны восхищения. Давным-давно все они приехали из разных стран Европы - России, Польши, Венгрии. Они до сих пор в разговоре иногда перемешивают английскую речь с идиш. Тяжко работали всю свою жизнь - держали мелкие бизнесы, лавочки, мастерские. Сейчас они на отдыхе. Живут себе - не тужат, нисколько не задумываясь о завтрашнем дне. Тщательно следят за уровнем холестерола, содиума в крови, долго изучая этикетки на продуктах в супермаркете. Неторпливо ужинают вечерами в уютных ресторанчиках. Престарелые леди подолгу стоят у витрин ювелирных магазинов. Ведь, казалось бы, все это уже не должно их волновать Но видно, именно так и сохраняют они интерес к жизни, к долголетию. Фэй сидела среди давних соседок и тоже участвовала в разговоре. Иногда даже обменивалась какой-нибудь колкостью с соседкой, видимо по давней привычке. Но чувствовалось, что ее здесь уважают. И так не хотелось ей, когда подходило время, уходить в дом. - Что, уже пять? - Люба перехватывала тоскливый ее взгляд. Она покорно шла в дом, и оставалась одна до следующего утра в большой пустой квартире. И как-то тревожно было по утрам подходить к двери. Вначале прислушивалась, слышны ли какие - нибудь шорохи в квартире и лишь потом вставляла ключ в замочную скважину. А Фэй будто и не ложилась вовсе, все так же бродила в надетой на нее свечера ночной рубашке и халате. Как-то после обычного ланча в Джуиш Центре, в пятницу, кто-то предложил Фэй остаться и поучаствовать в "самодеятельности" В том же обеденном зале, староста, худенький шустрый старичок вместе с папками с текстом песен, раздавал всем по пластиковому стаканчику кошерного вина или сока - на выбор. А потом зазвучали песни. Разные то были песни. И "Америка, Америка", и "Кузина" и даже "Май штейтэле Бэлц". Старики пели на удивление свежими голосами и лица их розовели, появлялся блеск в глазах. Заброшенные так давно и так далеко, на другой конец света, они оставались, наверно, в душе теми самими евреями из штэйтл, о которых с таким чувством пели... ... И вспомнился Любе хор ветеранов в ее родном городе. Те старики пели так же громко с ярко освещенной сцены и так же молодо блестели их глаза. Лишь песни были другими. И забывались им на время и болезни, и пенсия, едва хватающая на проживание. И сейчас, глядя на этих поющих старых американцев, показалось ей на миг, что не было никакого отъезда, не было всех ее перемен и что вот сейчас закончится концерт и снова закрутят ее нелегкие и такие привычные будни.... Незаметно Фэй стала прывыкать к ней. И хоть по-прежнему не могла без своих обидных придирок, все же как-то смягчила свой нрав. Иногда рассказывала о себе. Как приехала в Америку совсем юной девушкой с матерью и сестрами. Как вышла замуж за такого же эмигранта. Вначале муж портняжил у хозяина. Затем открыл свой небольшой бизнес и она тяжко трудилась в нем. Затем, после "Великой депресии", когда дела их пошли получше, она оставила черную работу, отдалась дому, детям. Но продолжала и дальше влиять на ход их бизнеса. Была у нее деловая хватка, чутье на нужных партнеров, на выгодную сделку. Потом уже и дети унаследовали дело, расширили его и сейчас два ее сына владеют небольшой швейной фабрикой. И они вполне обеспеченные люди. Имеют хорошие дома в Лонг-Айленде И взрослые внуки получили хорошее образование. Рассказывая, Фэй временами замолкала, устаившись надолго в стену с фотографиями. И казалось, что она видит перед собой все, о чем говорит. "Вся в пршлом" - вспомнилась известная картина. Маленькая, сморщенная старушка, прожившая такую большую жизнь. Однажды позвонил старший сын, чье дежурство с матерью было в воскресенье и спросил Любу не могла бы она побыть попозже, и помочь матери одеться к его приходу. У него же, семидесятилетнего, в этот день назначена была ответственная встреча... по гольфу. Фэй была неспокойна, возбуждена весь день. Уже одетая в нарядную кружевную блузу и белые чулки, она ходила из угла в угол, все время поглядывая на настенные, с большим циферблатом часы. Вместо шести, сын приехал в восемь. Приехал вместе с женой, высокой моложавой дамой с ослепительной улыбкой. Он обнял мать. Невестка ограничилась лишь "хау ар ю". Но Фэй просто засветилась от радости. Они уехали все вместе к родственникам на званый ужин. И Люба радовалась, что в этот вечер старушка будет не одна, и все гадала потом- оставят ее ночевать у себя или нет. Нет, не оставили. Привезли поздно ночью домой. Но зато Фэй потом еще долго рассказывала всем, какой хороший был ужин перед домом, на лужайке, как ее обхаживали и внуки, и правнуки-вся семья. И хотелось спросить - как же так, такая хорошая, дружная "фэмили". А не лучше ли старой, ставшей беспомощной матери доживать свой век с кем-нибудь из детей или внуков. Быть в их окружении, не чувствовать так остро свое одиночество. Но не решилась спросить, знала - не принято. Но Фэй как-то сама разоткровенничалась - О, у меня был выбор. Они спросили меня, что я предпочитаю. Что будет лучше для меня - дом престарелых или оставаться у себя. Никто не предложил переехать к ним. - она замолчала, задумавшись, потом добавила грустно -- Но я бы и не согласилась. Зависеть от настроения невестки? Нет. Как оно должно быть, так пусть и будет. "Итс зэ лайф" С этим вопросом здесь все в порядке. У детей своя жизнь. Она на них не в обиде. Многие сверстницы- соседки еще завидуют ей, когда сыновья по очереди приезжают по выходным и. прогуливаются с ней под руку перед домом, на виду у всех. Иногда ведут ее обедать в ближайший кошерный ресторан А потом, выполнив свой сыновний долг, оставляют ее одну. "Итс зэ лайф"-говорит она, вздыхая... И продолжает жить. Жить до конца Майя Немировская. Пианино --------------------------------------------------------------- © Copyright Майя Немировская Date: 05 Jul 2001 OCR: Tanya Povolotsky --------------------------------------------------------------- Лиза навсегда покидала родной город. Сложные, противоречивые чувства одолевали ее. Наверно, давно нужно было все бросить, разорвать этот однообразный замкнутый круг и пробовать начать жизнь сначала. Но и будушее в той незнакомой стране, куда она ехала, рисовалось довольно туманно... А еще сознавала всю ответственность за судьбу двух близких ей людей. Но обратного пути не было, оставалось лишь надеяться... Они приехали в Америку. Родственников близких не было и рассчитывать на чью-то помощь не приходилось. И она и мама, которой здесь до пенсии было еще далеко, сразу согласились на первую же доступную работу. Восьмилетний Павлик очень скоро освоился среди сверстников в школе. И мама старалась не жаловаться - надо было как-то приспосабливаться. А Лизе"клиентка" попалась трудная, капризная. Еще не старая тучная дама с командирскими нотками в голосе, вечно чем-то недовольная. От новенькой работницы старалась получить как можно больше - шапинг, уборка, обед. И волосы перекрасить и занавеси повесить. Лиза не умела отказывать. Домой возвращалась уставшая, выжатая, как лимон. Планы на задуманную учебу откладывались неизвестно на когда. Промахи, ошибки - все постигалось на собственном опыте. Так прошла первая ее зима здесь, и знакомое ранее чувство разочарования снова стало медленно заползать в душу. Наступила весна. Непривычно быстро потеплело, зазеленело. В один из вечеров, вытолкнутая толпой из душного трейна, она замешкалась на платформе и почувствовав на лице дуновение свежего влажного ветерка, подумала, что где-то рядом здесь океан, а она ни разу еще не ходила к нему. Вдоль шумной авеню она прошла с десяток блоков и вскоре оказалась на узкой набережной с длинными скамейками под начавшими распускаться деревьями. Лиза долго сидела, устремив взгляд на бесконечную водную гладь, на быстро сужающуюся к горизонту слепящую оранжевую дорожку закатного солнца. Незаметно вода у берега из синей становилась темно-зеленой, тяжелой, неспокойной. И глядя на эту быструю смену красок, Лизе казалось, что во всей этой угасающей природной гармонии есть частица ее жизни, ее самой... ... И почему-то всплыл из памяти тот мартовский сырой вечер, заводской дом культуры и они, выпускники училища, дающие концерт. Юная, сияющая от первого успеха на сцене Лиза и тот, похожий на Есенина, с золотистыми кудрями и синими насмешливыми глазами, руководитель танцевального ансамбля. Уверенный в своей неотразимости, как быстро выделил он ее тогда среди других, как умело и настойчиво ухаживал. И зря старалась умудренная собственным горьким опытом мама предостеречь дочь - никакие доводы не помогали. Едва Лиза получила диплом, они поженились и Леонид перехал к ним, в их с мамой двухкомнатную квартиру. Через год родился ребенок. Лиза, худенькая, еще не окрепшая физически, сваливалась с ног от недосыпания, стирки пеленок,, от мелких забот и нехватки денег. Особенно выматывалась, когда болел слабенький Павлик. А Леонид возвращался домой поздно вечером после репетиций или концертов, усталый, пресыщенный своим привычным успехом у окружающих, и глядя на Лизу, бледную, встревоженную, не мог, да и не хотел понимать, что происходит. Оправдываясь занятостью, выездными концертами, часто не ночевал дома. Дальше- больше, стал лгать, выкручиваться. И со своими тревогами и сомнениями Лиза оставалась наедине. Прошло еще немного время и ей стало очевидно, что ни она, ни сын этой "артистической" натуре больше не нужны. Они расстались. И сразу она как-то потухла, потускнела, замкнулась в себе. Продолжала работать в музыкальной школе. Занималась с учениками и на дому. Единственной радостью был сын. Понемногу стала учить его игре на пианино, приобщать к музыке. А в личной ее жизни ничего не менялось. Не встречался больше на пути человек, которого хотела бы видеть рядом с собой и сыном... Потом началась волна выездов. Ничто не удерживало и Лизу. Ей так хотелось видеть Павлика музыкантом, профессионалом, и она знала, что ему здесь никогда не пробиться. А там, за рубежом это казалось осуществимее. Правда, Софья Борисовна, мама, ехать не хотела, боялась перемен, боялась оставить свою библиотеку, в которой проработала всю жизнь. Но понимала, что отговаривать дочь не имеет права. Хотя бы ради внука, этого худенького, серьезного не по годам мальчика... ... Уже начинало темнеть. Лиза нехотя поднималась со скамейки, чувствуя как со свежим, пахнущим водорослями воздухом, незаметно вдохнула небольшой заряд бодрости и слабой какой-то надежды. Она стала время от времени приходить сюда за этой поддержкой. Сидела, смотрела на закат солнца. Можно было не спешить- все хлопоты по дому и присмотр за Павликом взяла на себя мама, не в пример ей, чувствовавшей себя здесь в Америке более комфортно. Ей нравилось, что она может работать, быть еще полезной для семьи. Иногда, в выходной день они все втроем приходили сюда к океану и мальчишка с радостью носился по набережной на подаренных соседсм-ровесником старых роликах. Учился он в школе хорошо, дома все больше разговаривал по английски. А Лиза, глядя на него, невольно терзалась мыслью - мальчик долгое время не садится за пианино, теряет гибкость пальцев, отвыкает от упражнений и привезенный учебник Черни валяется без надобности. Она собиралась идти учиться, чтобы зарабатывать деньги на его образование, но пока все это было так далеко... По вечерам, уже по-летнему душным и влажным все скамейки на набережной бывали заняты. Но необходимость немного побыть у воды стала привычной и Лиза каждый раз приходила сюда, стояла облокотившись о перила, любовалась закатом, старалась не думать ни о чем... Какой-то высокий, худощавый старик в темных очках долго молча стоял рядом. - Закат солнца на океане - что может быть красивее, не правда ли? - услышала Лиза его негромкий голос. Лиза кивнула из вежливости. Как-то невзначай завязалась беседа. - Я часто вижу тебя здесь. И почему-то всегда грустную... Она ничего не ответила Он сказал, что тоже любит смотреть на вечерний залив, часто приезжает сюда. Лиза слушала его, что-то отвечала, не отрывая взгляда от шумных, наплывающих на камни тяжелых волн. В следующий раз он снова подошел к ней и уже на правах знакомого мягко, ненавязчиво пытался завязать разговор. И так бывало нередко. Когда она появлялась на набережной, он теперь еще издали приветствовал ее своим неизменным " Хау ар ю". Незаметно она привыкла к этим беседам, к его негромкому, какому-то очень спокойному голосу. Она даже бывала рада этому общению. И упражнения в английском были совсем не лишними. Он рассказывал о себе, о недавно оставленной службе в банке, о сыне-адвокате в Калифорнии, о своей привязанности к сестре, живущей неподалеку, о своем с молодости увлечении - игре в гольф. Лиза мало говорила о себе. Не хотелось рассказывать о неудавшейся жизни, о теперешних своих сомнениях. Зачем постороннему человеку знать обо всем этом. Лишь о своей тревоге за сына, об его вынужденном перерыве в занятиях музыкой не смогла умолчать. - Я видел твоего сына, он очень похож на тебя. Не стоит так переживать, все уладится - успокаивал в своей обычной манере Дэвид, и она чувствовала, как ей нужны были сейчас эти слова, и как хотелось им верить. ... Уже заканчивалось лето, стали прохладными вечера на океане и все реже после работы Лиза приходила сюда. В этот день было ветренно, начинал накрапывать дождь и она подумала, что не стоило было приходить. Набережная была совсем пустынна, лишь двое подростков мчались наперегонки на велосипедах да одинокая мужская фигура склонилась над ограждением. Узнав Дэвида, она подошла, окликнула. Он обрадованно обернулся. - Как хорошо, что ты пришла. Я боялся ты не появишься здесь больше. - он помолчал - Похоже, я не зря ждал. Она удивленно посмотрела на него. Зачем было ждать? Заметив ее недоумение, он сказал: - Знаешь, Лиз, я ждал тебя... Мне хотелось еще увидеть тебя. Я не уверен будешь ли ты приходить сюда, когда наступит осень. Он помолчал немного, затем добавил - А еще я собирался пригласить тебя к себе домой... Что ты думаешь по этому поводу? От неожиданности она опешила. Ей и в голову никогда не могло прийти, что этот старый американец, с которым она по- дружески беседовала летом, вдруг станет приглашать ее домой. Он казался умным и тактичным. Ей интересно было разговаривать с ним. Но видимо, он решил, что с ней можно не слишком церемониться. Он хотел еще что-то добавить, но она быстро, не дав ему открыть рот, произнесла: - Нет у меня никакого мнения на этот счет, Дэвид. Гуд Бай! - повернулась и быстрым шагом ушла с набережной. Она чувствовала, что огорошила его своим ответом. А впрочем, что это он вздумал ее приглашать домой? Что может быть общего у него с ней, "рашен", к тому же вдвое моложе себя. В последующие дни она все время возвращалась мыслями к происшедшему. Даже маме рассказала. Та удивилась: "А еще говорила, что он похож на джентельмена". Осенний дождь моросил вторую неделю, стало холодно, сыро и после работы Лиза сразу шла домой. Учеба все еще откладывалась, нужно было совмещать ее с работой, а учиться вечерами у нее не хватало сил. В тот вечер она вышла из дверей трейна и поеживаясь от сырого ветра, подняла воротник плаща, ускорила шаг. Вдруг кто-то произнес ее имя, потом окликнул еще раз. Она оглянулась. Из стоявшей на обочине машины вылезал Дэвид, она не сразу узнала его В вечерних сумерках, в пальто и кеппи он казался моложе, еще выше ростом. - Как поживаешь, Лиз? Надеюсь, у тебя все в порядке? Некоторое время они шли рядом в каком-то неловком молчании. - Извини за прошлый раз - он осторожно дотронулся до ее локтя и видимо боясь, что она снова сбежит, не дослушает, быстро произнес - Выслушай меня, Лиз. Мне необходимо поговорить с тобой. Я никогда прежде тебе не рассказывал, но ты наверно и сама догадалась, что я одинок. Кроме сына и сестры у меня нет никого. С женой мы расстались давно. Она уехала, вышла снова замуж. Никаких проблем. С тех пор я живу один, никто мне не нужен был... Сейчас я познакомился с тобой, ты стала моим другом... Не торопись, выслушай меня сначала. Она сразу не и поняла, о чем он говорит, к чему клонит. Но он повторил снова. Он что с ума сошел? Лиза хотела произнести это вслух. Но что - то в его взгляде остановило ее. И кроме того, ей почему-то вдруг стало смешно, она едва не рассмеялась. - Ты предлагаешь выйти за тебя замуж, так я поняла?.. Очень интересно... И разница в возрасте тебя не смущает? - Смущает и очень... Но не бывает же правил без исключений. Я все обдумал. Подумай и ты. Она и этот старый американец! Похоже, он всерьез делает ей предложение. Никогда и не представлялось, что такое может произойти с ней. Он выжидающе смотрел на нее и нужно было что- то отвечать. Некоторое время они шли молча. И вдруг, неожиданно для себя самой, она произнесла: - О кэй! Я подумаю. Последующие две недели были очень тяжелыми для них с мамой. Болел Павлик. Ангина с высокой температурой, от которой Лиза просто терялась. И эти американские правила - нужно было тащить больного ребенка в госпиталь, чтобы получить лечение. Она использовала свои выходные и мама свои - долго выхаживали мальчика. Наконец стало ему лучше. Утром когда она убегала на работу, оставляя его еще спящим, уже у двери Лиза вдруг услышала его слабый голосок: - А знаешь, мама, мне приснилось сегодня, что я играю свою сонатину. Она чуть не расплакалась. Не смогла же сказать сыну, что и у нее в ушах все еще звучат гаммы и этюды, что и она тоскует по своей профессии. Она ехала в переполненном трейне на работу и всю дорогу надсадно щемило в груди, из головы не лезли слова Павлика. Когда же она купит ему инструмент, и не поздно ли будет? Ведь время стирает приобретенные навыки. А вдруг он талантлив? Спустя несколько дней, вечером, раздался звонок. Взял трубку Павлик, стал отвечать по английски. Прислушавшись, Лиза поняла что он разговаривает с Дэвидом. Она подошла к телефону. - Хэлло, Лиз! Надеюсь все у вас уже в порядке. Я разговаривал с твоим сыном. Он сказал что уже здоров... Я обещал научить его играть в гольф. Если не возражаешь, я заеду за вами в воскресенье утром. Когда это они успели договориться? Она хотела спросить, но увидев умоляющий взгляд на бледном исхудалом после болезни личике сына - ответила утвердительно. Павлик сказал, что Дэвид приглашал приехать с бабушкой. Та пожала плечами: "Мне-то что там делать? " - но видно было по всему, что и она не прочь немного прокатиться. Она знала о дружбе дочери с этим старым американцем, но ни о чем большем Лиза ей не рассказывала. Дэвид заехал за ними с самого утра, ждал пока они спустятся вниз, всю дорогу шутил с Павликом, что тому, похоже, нравилось. Потом он показывал свой дом с зеленеющей не по осеннему лужайкой. Все было ухожено и чисто в этом небольшом старом коттедже. Когда они спускались по крутой лестнице сверху, со второго этажа, Дэвид неожиданно придержал за руку Павлика - Пойдем со мной, у меня есть кое- что для тебя. Он подвел мальчика к закрытой двери угловой комнаты и рывком распахнул ее. Стоящие поодаль Лиза и мама видели, что тот чем-то радостно удивлен. Лиза подошла поближе. В глубине небольшой узк