ой комнаты, у самого окна стояло пианино. В косых утренних лучах, пробивающихся сквозь жалюзи, оно блестело и переливалась перламутрово- коричневатым светом. - "Балдвин"- прочитал вслух Павлик. "Неужели он купил пианино? "-подумалось Лизе. Вряд ли. Но и не притащил же с гарбича". - Можешь сыграть что-нибудь, если хочешь - сказал Дэвид. И Павлик, немного смущаясь, уселся на стоящий рядом с инструментом стул и стал вспоминать пьесу, которую исполнял год назад на школьном конкурсе. Он играл и оглядывался на маму, ожидая замечаний. Лиза молча улыбалась, но в глазах на мгновение сверкнули слезы... Потом Дэвид еще несколько раз за зиму привозил их сюда вдвоем с Павликом. Незаметно, все освоились, стали чувствовать себя свободно. Познакомились и со старшей сестрой Дэвида, улыбчивой, моложавой Бэтси. Прошло еще немного времени и Лизе стало ясно, что придется принимать решение... Машина, только что мчавшаяся по вечернему хайвэю, свернула вправо и остановилась у невысокой зеленой изгороди. Лиза открыла дверцу и достав с заднего сидения пакеты, вышла. Навстречу с радостным тявканьем бежал длинношерстный коричневый щенок. А следом уже спешили Дэвид и Павлик - ее семья. ... Уже два года они вместе. Лиза, невысокая, изящная, с пышной копной каштановых, с редкой проседью волос и блестящими карими глазами, стала красива какой - то особой, зрелой красотой. Она работает клерком в том же банке, где Дэвид прежде. Сам он, сухощавый, подтянутый, все так же увлеченно играет с друзьями в гольф. С Павликом они в большой дружбе. Дважды в неделю Дэвид возит его на уроки в музыкальную школу в Манхэттэн. Мальчик называет его "дэди", и это вначале очень забавляло Софью Борисовну. На все уговоры дочери поселиться вместе с ними, она не соглашается. Живет в прежней своей квартире. Сохраняет свою независимость. Майя Немировская. Поздняя школа --------------------------------------------------------------- © Copyright Майя Немировская Date: 05 Jul 2001 OCR: Tanya Povolotsky --------------------------------------------------------------- Как-то слишком быстро, спустя месяц-другой после приезда, стало затухать то радостное возбуждение от новых ярких впечатлений, разноцветных шумных улиц, туманных силуэтов Манхэтена и громкоголосого колоритного Брайтона. От подаренных НАЯНОЙ долларов и возможности купить на радостях целое ведро хорошего мороженного. И стало совершенно очевидно, что сидеть на пособии невозможно, да и стыдно как-то. Мы ведь готовили себя там, дома, к любой работе. И начинаются поиски этой самой работы. Выспрашивание у всех знакомых и незнакомых, безуспешгные звонки по объявлениям из русских газет. И в конце концов уясняешь, что машины есть кому мыть и без нас и что уровень нашего английского явно недостаточен, и что наличие связей в этой стране важны не меньше, чем там. И что средний возраст " пятьдесят" - совсем не стартовый для работы. И вообще, все не так просто, как казалось вначале. И поневоле оказываешься там, откуда начинают все вновь прибывшие - на известной и популярной у русских эмигрантов, знаменитой "бирже труда". Боро Парк. Раннее утро. У калитки типичного двухэтажного дома на тихой зеленой улочке собирается человек десять-пятнадцать. Почти все "безъязыкие", плохо ориентирующиеся в окрестностях, но решительно настроенные получить, во что бы то ни стало, любую работу. В "офисе", обычной хасидской квартире за длинным столом с унылым видом уже сидят заблаговременно занявшие места "workers" - в основном среднего и старшего возраста женщины.. Все взгляды устремлены на хозяйку- моложавую хасидку в парике. Рядом с ней стоит русская, в нелепой шляпе с ромашками, энергичная женщина. Это "транслейтер" Телефон звонит беспрерывно- конец рабочей недели. Перед субботой, всем нужны уборщицы. Хозяйка записывает адрес заказчика, колличество часов. Переводчица заглядывает через ее плечо в тетрадь и распоряжается по своему усмотрению. - Семь часов. Кто берет? Давайте 7 долларов! Нет! Вы туда не пойдете, там надо молодую. Я знаю, что вы там не понравитесь. Следующий. Ресторан, восемь часов - А что там надо делать? - робко задает та, чья очередь, наивный вопрос. - Кушать! Не хотите - не надо. Все. Кто дальше! Очередь быстро редеет На трехчасовую работу нет желающих- невыгодно. Но от первой работы нельзя отказываться и я беру бумажку с адресом, плачу три доллара, иду искать нужный дом. Две девушки лет 16-18 открывают мне дверь, небрежно показывают, где убирать, садятся в кресла и продолжают прерванную моим приходом болтовню. Яотмываю большую кухню с двумя раковинами грязной посуды, заставленную всякими безделушками, флакончиками ванную и затоптанныый пластиковый пол длинного коридора. Разгибаю мокрую спину. Одна из девиц, продолжая разговаривать с сестрой и по телефону одновременно, протягивает заренее приготовленные 18 долларов. Похоже, что обеим наплевать на качество уборки. Можно было и не выкладываться так. Но я иду, как говорится, " усталая, но довольная" своим первыми заработанными деньгами. Некоторое время хожу раз в неделю на биржу, не зная заранее, в какой дом попаду, с какой хозяйкой придется встретиться. Но не ропщу- на первых порах все же работа. И злополучный кошерный ресторан не пришлось преминуть. Узнала все-таки, что там нужно делать. - А, клиниг леди! - встретила меня в дверях хозяйка, крупная лет сорока пяти женщина в зеленом шелковом костюме и кроссовках. "Уборщицу называет "леди" Наверно и отношение будет соответствующим", подумала я и стала стараться. Как бы не так! С вечера не убранная посуда, мусор на карпете, бутылки, залитые скатерти- все это в двух больших, на разных уровнях залах. Стоя в дверях, как на командном плацдарме, хозяйка громким голосом отдавала распоряжения сразу всем работникам- двум полькам, с утра уже жарившим что-то на кухне, молодому рабочему- латиноамериканцу и маленькому бородатому хасиду, оказавшимся ее мужем. - Посуду в мойку. Скатерти - в одну сторону, салфетки в другую, Стулья один в другой по десять штук и под стенку. Столы сдвинуть, пропылесосить оба зала. Помыть туалеты- все эти команды относились ко мне, " клиниг леди" - Хана-ан-! - зычно окликает она мужа - " Вос кроц тэ зэх? "- и муж торопливо выскакиват из зала, показывая, что он не чешется. Заводит свой ВЭН и куда-то мчится, что - то привозит, разгружает, расставляет К часам трем я уже еле волочу ноги, мечтая, чтобы поскорее закончились эти восемь часов моей ресторанной каторги. - Скорее, скорее-торопит хозяйка - Суббота на носу. А еще нужно вымыть зеркала в холле и подмести у входа. Выйдя с метлой во двор, я с облегчением вдыхаю свежий осенний воздух, но голос хозяйки "быстрее, быстрее" не дает расслабляться. Заметив, что я закончила, переодеваюсь уже, хозяйка из открытых дверей своего офиса, заинтересованно спрашивает, откуда я приехала и хвалит, что понимаю идиш Но это впрочем не мешает ей обсчитать меня. Она протягивает мне 42 доллара. Не было сил доказывать, что я отработала все восемь часов, а не семь. Я молча протягивю ей бумажку с адресом, выданную на бирже, где написано "8 часов" - Ах, извини- Вряд ли она забыла на сколько времени заказывала "клининг- леди" Может подумала, что не стану пересчитывать. Но заработанные тяжелым трудом доллары были так ценны.. И мужчинам иногда удавалось "сняться". Их нанимают передвинуть тяжелую мебель, покрасить лестницу, убрать бэкярд, или построить шалаш на балконе. От домашней работы они тоже не отказываются. Но когда мой муж, например, никогда дома не мывший окон, а здесь с радостью согласившийся на эту работу, нечаянно опрокинул таз с водой на хозяйский карпет - терпение его лопнуло и он категорически заявил, что больше туда ни ногой. И лишь после долгого вылеживания на диване и появления первых признаков депрессии, он снова решается пойти на биржу, но уже на так называемую, мужскую. На солнцепеке или под дождем, подпирая спинами забор, терпеливо ждут там часами, пока улыбнется им удача легалы и нелегалы, разных возрастов мужчины. К каждой подъехавшей машине с работодателем бросается с десяток работяг и тот, кому повезет, быстро залазит в салон и едет куда-то иногда час или больше, в неизвестном направлении По дороге хозяин обещает пять долларов в час. Потом им приходится до вечера разгружать тяжеленные металлические фермы, и в конце работы рассчет оказывается меньше, чем обещан. А еще проблема, как добратся домой, толком не зная, где находишься. Но постепенно осваиваемся. Набираем "экспириенс" Я начинаю ухаживать за новорожденным ребенком Это уже по рекомендации одной из хозяек, которой, видимо понравилась. Ох, уж эти маленькие, такие хорошенькие хасидские дети! Однажды, убирая очередную чью-то квартиру, увидела снизу, из прихожей, приползшего к самому краю крутой, покрытой карпетом лестницы, годовалого малыша. Молодая мамаша сидела, отвернувшись к окну "Ребенок может упасть"-сказала я, чуть не рванувшись на лестницу, чтобы отодвинуть его от края. - Все в порядке- спокойно ответила она. - Он умный, дальше не полезет. И в самом деле, не полез, не скатился. Зря я волновалась. Каждое утро я приезжаю к крошечному Иоси. Работа привычная, опыта хватает. Кормлю его из бутылочки, меняю памперсы. Попутно чищу овощи для хозяйсского обеда, складываю выстиранное белье. При малейшем писке ребенка раздается телефонный звонок-мамаша спрашивает, как ребенок. Видно срабатывает какое-то устройство, передающее сигнал. А малыш на глазах растет, поправляется, узнает уже меня, улыбается Постепенно привыкаю, даже привязываюсь к нему и к молодым родителям тоже, занятым с утра до вечера своим бизнесом. Но вначале лета все они уезжают в горы И снова поиски работы. Переучиваться по своей прежней профессии уже поздновато - на работу вряд ли устроиться. А вот работа "хоматенданта"одна из самых доступных и для женщины вполне привычная. С некоторым волнением прихожу в первый раз к престарелой американке. Встречаю настороженный взгляд из-под толстых стекол очков. Немного даже побаиваюсь ее вначале. Стараюсь не вносить перемен в ее привычную жизнь. Она изучает меня тоже. И хотелось как-то понять эту очень старую, но сохранившую здравый ум женщину, приехавшую в Америку еще в 20-х годах совсем юной девушкой, имеющей детей, внуков, правнуков, но предпочитающую жить одной.. Мы подолгу беседуем, перемешивая английскую речь с идиш, она вспоминает нелегкий труд в собственной швейной мастерской.. Она никогда никуда не выезжала, и на самолете не летала ни разу. Лишь однажды дочь, сама уже немолодая, взяла ее с собой в круиз на Багамы. И этих впечатлений хватило ей. навсегда. И всем она довольна И старость у нее хорошая. И дети, и внуки, и правнуки, живущие совсем рядом, изредка, но все же приглашают ее на пару часов к себе. И она рассказывает об этом по много раз. Но замечаю в глазах ее тоску, и когда в конце дня, оставляю ее одну в большой, пустой квартире, почему-то ощущаю щемящую жалость к ней, к ее одинокой, в сущности, старости... Поздняя, трудовая наша школа Многим, из недавно приехавших в Америку, приходиться постигать ее. И хорошо, что она есть. И что помогает нам чувствовать, хоть такую, но все же нашу восстребованность здесь. Майя Немировская. Разлом --------------------------------------------------------------- © Copyright Майя Немировская Date: 05 Jul 2001 OCR: Tanya Povolotsky --------------------------------------------------------------- Нежданно - негададанно на шумной Бруклинской улице я встретила ее, подружку моих далеких школьных лет. Когда-то мы жили рядом в одном из больших новых микрорайонов на окраине города. По утрам выбегали из своих подъездов и размахивая портфелями, шли вместе в школу. Летом прыгали во дворе с утра и до позднего вечера в классики и со скакалкой, на ухо шептались о своих девчоночьих "секретах". Как давно это было... И сейчас, встретившись на этой яркой, многолюдной, разноязычной улице под грохочущим над головой трейном, мы сразу не поверили своим глазам. "Не знала, что и ты здесь. Как хорошо, что мы встретились! Ну как ты? Ну, что? "- мы засыпали друг друга вопросами. И вот сидим мы на скамейке, на неширокой, продуваемой свежим ветром набережной и рассказываем, рассказываем, вспоминаем. Время от времени прохладные, искрящиеся на солнце соленые брызги долетают до нашей скамейки, заставляя непроизвольно поджимать ноги. Но не хочется подниматься, пересаживаться. Не хочется спугнуть, нарушить ту возникшую между нами особую атмосферу близости и доверия Изменившаяся немного с тех далеких пор, что мы не виделись, но с той же запомнившейся нежной, какой-то по- девичьи застенчивой улыбкой, Инна рассказывает, о своем житье здесь, о своей недавней работе после компьютерных курсов, о своих подросших сыновьях Лишь о муже она упоминает вскольз - " приехали без него, сами" - и в глазах ее читается потайная грусть... .... Серое асфальтированное полотно перрона быстро исчезало за окном. Она стояла в тамбуре, прислонившись лбом к холодному стеклу, смотрела на мелькающие в предвечерье белые домики за высокой насыпью, на мокрые голые ветки деревьев и чувствовала, как вместе с сумерками заползает в ее душу тоска. Куда, в какое неизвестное несет ее? Романтика нового, неизведанного - одни лишь слова, которыми пыталась оправдать свой порыв. Она едет в чужой, далекий, без единого знакомого край, где ждет ее работа по назначению. А ведь можно было устроится где - нибудь и поближе к родному дому, к родителям, так волновавшимся за единственную дочь. В купе она была одна, но ехать придется долго, подсадят еще кого-нибудь. Она пошла к проводнику за постелью. Есть не хотелось - улеглась на полку и стала смотреть на уныло проплывающую, быстро сгущающуюся темноту за окном. Почему-то вдруг так стало жаль себя, что она разрыдалась. Но от монотонного стука колес и слез, принесших облегчение, она незаметно уснула и проснулась уже на рассвете. Позд стоял на большой станции и в вагон входили новые шумные пассажиры. Несколько дней утомительного пути и наконец, рано утром поезд прибыл в к пункту назначения. С тяжелым чемоданом в руке и сумкой за плечами, она вышла на перон. Свежий, пахнущий еще по летнему, теплый воздух наполнил легкие. Инна оглянулась по сторонам, и пошла искать трамвайную остановку. Прямо с вокзала доехала до своего НИИ. Большое, современной конструкции, пятиэтажное здание института внушало доверие. Пожилой отставник в отделе кадров тщательно проверив документы и оформив анкеты, вручил адрес общежития, где ей предстояло жить. Волоча чемодан, на том же номере трамвая, она добралась до нужной улицы. Ей дали ключ от ко мнаты на два человека. Небольшая, с видом на зеленый массив и далекий дымчатый горный силуэт вдали, комната ей понравилась. Настроение немного улучшилось и она стала распаковывать вещи. Включила свой кипятильник и выпив чаю с домашним печеньем, заботливо уложенным мамой в коробку, вышла на улицу. Приятно было ощущать на лице теплое солнце. Из осенней слякоти она перенеслась в совсем другой непривычный климат, почти в лето. И побродив немного по окрестным улицам, рассматривая вывески на незнакомом языке, посидела на скамейке в сверике и почувствовав, что слипаются глаза, вот-вот уснет, поспешила обратно в общежитие. В отделе, где работали преимущественно женщины, в основном предпенсионного возраста, ее встретили приветливо, помогли войти в курс дела, даже опекали немного. Она же, исполнительная и аккуратная, быстро освоилась с работой и вскоре ее полюбили в коллективе. Молодежи в институте было немного, а если и были молодые люди, то больше местные. В свободное время, которого было у нее предостаточно, Инне бывало скучно. Она бродила по городу, осматривая достопримечательности, захаживала на яркий шумный, многоголосый рынок. Шла в библиотеку или кино, но чаще всего сидела с книгой у окна, откуда открывался вид на прекрасный горный пейзаж Как и всякая девушка, она продолжала жить ожиданием встречи со своей судьбой. Как-то так получалось, что везде, и в институте и на работе, она была окружена больше женщинами. Может поэтому и была немного застенчива и замкнута к окружающим. Вскоре появилась ее новая соседка по комнате. Высокая, худощавая Зина оказалась малоразговорчивойа. Инна лишь позже узнала, что уехала она от мужа, пристрастившегося пить. Пятилетнего сына оставила на время маме. В этом городе жила Зинина двоюродная сестра, по совету которой она и приехала. Сестра была замужем за офицером и в свободные дни Зина обычно уходила к ним. Те часто выезжали за город, на природу и брали с собой родственницу. В воскресенье вечером она, обычно, возвращалась домой с красивым розовым загаром, отдохнувшая, повеселевшая. Инна по-доброму завидовала ей. Однажды вернувшись с очередной такой вылазки и глядя на склонившуся над книгой унылую Инну, она сказала - А ты все читаешь? Слушай! А давай-ка я тебя сосватаю. Есть тут один холостяк. К Олькиному мужу иногда захаживает Инна молчала - Ну так как? - А что же ты себе его не сосватаешь? - спросила она с улыбкой - Нет. Я еще подожду. Может, мой еще образумиться. Ребенок все же у нас. Да и молод этот для меня. В общем так, в следующий выходной, если поедем в горы, поедешь с нами. С раннего утра, в субботу, они стояли в полной экипировке, в кроссовках и куртках, с заплечными рюкзаками у дверей общежития, поджидая машину. Высокий, парень, сидевший за рулем подъехавшего "москвича", приоткрыл дверцу, помог уложить рюкзаки. - Антон- представился он Инне. В машине, кроме Ольги и ее мужа Саши были и двое их мальчищек_5 и 7 лет. Было тесновато, но зато весело и непринуждено. Прибыли на озеро. Разбили палатки. Мужчины занялись рыбалкой. На рассвете собирались поохотиться на уток. Вечером жарили на костре мясо Пели песни, шутили. Антон рассказывал Инне о себе. Оказалось, что родители его приехали в эти края много лет назад, он и родился в этом городе.. Закончил интитут, отлужил армию., работает н а заводе "Я влюблен в эти края - говорил он Инне - Лучше и не представляю себе, и никогда не променяю ни на какие другие"!. С тех пор Инна стала встречаться с. ним То общая поездка за город. То, выпросив машину у Саши, он заезжал за ней в институт и они ездили по городу и он показывал ей достопримечательности. Иногда ходили вместе на концерты, в кино. Она чувствовала, что ей начинает нравиться этот немногословный, сероглазый парень. И когда он, по какой-то причине, долго не появлялся, она начинала скучать. Спустя месяца три, он впервые пригласил ее к себе домой. Оказалось, что это был его день рождения Родители, немолодые уже люди, бывшие учителя, встретили ее приветливо. Атмосфера в доме была спокойной, дружелюбной. И ясно ей стало, что неспроста ее пригласили. Видно, был накануне разговор у Антона с родными на тему своих серъезных планов на Инну. Спустя еще немного времени, они поженились. Устроили небольшую свадебную вечеринку Издалека, за тысячу киллометров, приехали родители с громоздкими и ценными подарками - ковром и телевизором. По настоянию Виктора они сразу сняли комнатку и начали самостоятельно строить свою жизнь Инна оказалась неплохой хозяйкой. В их чистой и уютной квартире часто собирались друзья, пели под гитару, танцевали. Приходила и повеселевшая Зина. Вскоре к ней должен был приехать одумавшийся муж, и она подыскивала ему работу. С родителями Антона у Инны отношения были ровные, уважительные. Хотя и приходилось туговато с деньгами, они отказались от предложения стариков пожить у них до получения обещанной институтом жилплощади. И когда родился ребенок и пришлось сидеть на одной зарплате, снова отказались. Через три года родился второй сын и Инне дали, наконец, двухкомнатную квартиру в отдаленном микрорайоне. Антон принялся ее обустраивать, а Инна с детьми уехала на все лето к родителям. Вернулась - похорошевшая до неузнаваемости И дети подросли, окрепли. Соскучившийся Антон, сверкающая квартира - она чувствовала себя самой счастливой женщиной в мире. Все изменилось через несколько лет, когда началось разделение Союза. Возникали все новые проблемы. Стал возникать вопрос о национальных кадрах. Антон попал под сокращение на своем заводе Устроиться на новую работу было почти невозможно.. Иннина небольшая зарплата не закрывала все дыры. На одежду детям порой не хватало. Ездить "челноками" в Турцию, чтобы подзаработать, как многие из их друзей делали, они не умели, да и не хотели. Антон брался за любую работу Нередко, бывало, после случайно подвернувшейся халтуры, он заявлялся домой выпившим. Стали возникать ссоры. Однажды после очередной размолвки, его не было дома несколько дней. И тогда Инне стало ясно, что так дальше не может продолжаться. Необходимо менять что-то в их жизни. Она долго вынашивала в себе этот замысел. Никому не говоря ни слова, особо и не надеясь на положительный результат, написала письмо в Америку своей родственнице с просьбой прислать им вызов. И когда, спустя год, на почте ей вручили большой пакет с анкетами, она даже растерялась от неожиданности. Встал вопрос, что делать? Ведь для всех эта новость будет, как снег на голову. Антон вначале выслушал с явной заинтересованостью ее взволнованные доводы. - Еще есть время, мы можем все обдумать. Что нам здесь светит? Страна развалена Вряд ли здесь мы сможем стать на ноги. А там мы будем работать, будем пробовать свой шанс. Мы ведь еще молоды. Наверно, для детей, для будущего наших мальчишек, это решение будет самым правильным. Он долго молчал, ничего не отвечал - ни да, ни нет. Инна понимала, что лучше не трогать его пока, не торопить с ответом. Дать ему возможность привыкнуть к этой мысли. Но день интервью неумолимо приближался. И ничего конкретного не было им сказано.. Наоборот, он еще больше замкнулся в себе, молчал. Прошло еще немного времени Нужно было заказывать билеты или выбросить все из головы. Но как можно было упустить такую возможность. Ведь ничего к лучшему не поменялось за все это время. Скорее наоборот. -- Что делать будем.? Ехать в Москву скоро. И тут прозвучало то, что она совсем не ожидала услышать - Я никуда не поеду Я не оставлю родителей. Езжай пока одна. - Но родители смогут приехать и позже. Ведь документы и на них посланы. Их пустят даже, если они надумают, и через год. И кроме тебя у них есть еще и дочь, сестра твоя. Они не остаются одни. - - Ты же знаешь, что они не хотят уезжать отсюда вообще. Да, она знала. И не судила их за это. Но что же делать в конце концов? Он ведь не ребенок - А твои дети смогут без тебя? Об этом ты не подумал? - задыхаясь от обиды и безисходности выкрикнула она По щекам непроизвольно поползли слезы. Позже, успокоившись немного, стала снова доказывать, просить, умолять. Но разговора не получилось. Отвернувшись к окну, он молча смотрел в ночную темноту. Похоже было, что он ничего не слышит. Столько лет семейной жизни, как бы она не складывалась, не выбросить из сердца. Да и любит она его, своего мужа, отца своих детей И он ведь так привязан к сыновьям. Как же может он отпускать их одних так просто? А может есть у него кто-то здесь. Какая-то женщина. Не зря ведь исчезал часто из дому в последнее время. Что же делать? Остаться? Нет. Другого такого шанса у нее не будет. Она поедет - будь что будет. До последнего дня все надеялась, что Антон одумается. Поймет, что не имеет права рушить семью Обстановка в доме была гнетущей. Антон ходил угрюмый, молчаливый Лишь дети возбужденно радовались предстоящей перемене... Уже давно упакованные баулы стоят в коридоре, загромождая проход. Завтра в пять утра они улетают прямым рейсом в Нью Йорк. Все эти дни Инна ходила с заплаканными глазами, молчала. В последнюю перед отъездом ночь они не спали. Сидели рядом на диване. Он держал ее руку в своей, молча гладил по плечу, тихо говорил - Прости меня. Я не могу иначе. Я приеду потом, позже Она ничего не отвечала. Какое-то тупое безразличие охватывало ее всю, и навалишаяся на плечи тяжесть не давала подняться, распрямиться... И вот уже больше года они в Америке. Нет, она не жалеет, что уехала. Уже подросший старший сын заканчивает школу. И помогает, подрабатывая вечерами. И младший учится хорошо Они, дети - ее единственная поддержка и опора.... - Ну, а что же дальше? - спрашиваю я. - Мы звоним ему. Говорит, что скучает... Что пытается продать квартиру. А главное- скоро повторный вызов на интервью - она вздохнула - Может и решится. Не знаю.... Майя Немировская. Родные - не родные... --------------------------------------------------------------- © Copyright Майя Немировская Date: 05 Jul 2001 OCR: Tanya Povolotsky --------------------------------------------------------------- Осень наступила неожиданно быстро и в квартире сразу стало холодно и неуютно. Обычно, в такие дни Аня не любила оставаться дома. Она выбиралась пораньше на улицу к неподалеку расположенному парку и долго ходила по мокрым, потемневшим за ночь аллеям, вдыхая сырой прохладный воздух. Еще горели фонари, хотя утро давно уже перешло свои границы. И серый вязкий туман, и запах хризантем с клумбы, и безлюдные скамейки под желтыми пятнами фонарей и ощущение, что все это было так недавно и вот снова повторилось - все чаще в последнее время вызывало в ее душе знакомое чувство тоски и одиночества. И глаза невольно заволакивало слезой и наплывали непрошенные воспоминания... ... Тихий, маленький городок с засыпанными снегом окнами зимой и пыльными, кривыми улочками летом... Тетя, учительница, воспитывавшая ее с детства и старавшаяся изо всех смл заменить ей рано ушедших из жизни родителей. И она сама, худенькая, серьезная, с туго заплетенными длинными косами и неизменно белым воротничком на всех платьях, чем-то выделяющаяся среди других девочек. Она много читала, была задумчива, замкнута, редко выходила из дому. И хотя на нее, 16-летнюю, уже заглядывались на улице, она не замечала этого и не понимала, что время, помимо воли, превращает ее в прекрасную юную женщину... И тот первый приезд из далекого приморского города Семена, сына тетиной подруги. Аня вначале не обратила на него особого внимания. Он был старше ее лет на восемь, невысокий, светловолосый, с приятным улыбчивым лицом. "Это тот человек, за которым можно жить, как за каменной стеной"- говорила тетя. Семен гостил у родственников недели две. Он приглашал Аню в кино. После сеанса они гуляли вдоль берега небольшой речушки, разговаривали. Аня больше слушала, смеялась его шуткам. Он работал мастером на большой фабрике, заочно учился. Много рассказывал о матери, об их привязанности друг к другу. Ане нравилось слушать его спокойный. уверенный голос Они сидели рядом на скамейке, и когда его глаза задерживались на ее лице, она смущалась, отводила взгляд. Потом он уехал, обещал написать. Прошла осень, наступила зима, но писем не было. Аня много занималась, готовилась к выпускным экзаменам и редко вспоминала об этой встрече... Вначале марта Семен неожиданно приехал вместе с матерью, тетиной подругой по институту. В доме сразу стало шумно и весело. Немолодые уже женщины вспоминали молодость, друзей. Глаза их светились радостью. - А помнишь? А помнишь? - все время слышалось в кухне и за праздничным столом. Софья Александровна, невысокая, седая, с румяным моложавым лицом и приятной, как у Семена улыбкой, поглядывала на Аню, словно присматривалась. В конце обеда Семен неожиданно встал, и волнуясь, глядя прямо Ане в глаза, произнес: - Мы приехали вместе, я и мама... чтобы... Аня, я приехал просить твоей руки - он сразу сел. Видно нелегко ему было при всех произнести эти слова. Наступила долгая пауза. Аня опустила голову, лицо ее побледнело. Все было так неожиданно. Она молчала. Подумала лишь, что совсем не знает его. Не знает нравиться ли он ей по настоящему. Ведь сколько волнующих книг она прочитала о большой настоящей любви. А может, это только в книгах, а в жизни все по-другому? Достаточно, чтобы кто-то любил тебя, оберегал, заботился... А еще так хотелось вырваться отсюда, из этой пыльной провинции в большой город, где театры и кино, где на улицах трамваи, где каждый день происходит столько интересного. Может быть, другого такого шанса в ее жизни не будет. И тете так хочется видеть ее счастливой, хорошо устроеннной, удачливой в семейной жизни, чтобы с годами не уподобилась ей, старой деве, вся жизнь которой прошла в работе и в волнениях за судьбу племянницы... Пауза затянулась, становилась неловкой. И вдруг, вскинув голову, Аня негромко произнесла: - Я согласна. Позже, когда все немного пришли в себя от удачной развязки, стали обсуждать житейские вопросы. Решено было, что Аня переедет к Семену сразу после сдачи экзаменов. А расписаться в ЗАГСе можно и сейчас, не откладывая надолго. На следующий день с самого утра все пошли в ЗАГС, где без особых препятствий Аню с Семеном зарегистрировали. Вечером собралась немногочисленная родня. Каждый приносил с собой какой-нибудь незатейливый подарок. Было шумно и весело, как давно не было в старом тетином домике. Молодоженам уступили комнату, а тетя с подругой ушли ночевать к родственникам. Аня с Семеном стали мужем и женой... Утром Семен с матерью уехали, и Аня стала готовиться к предстоящему переезду. Не дожидаясь получения аттестата, сразу же после последнего экзамена, она должна была уехать. Семен приехал на рассвете, на грузовике. Быстро погрузив свой небогатый скарб, Аня стала прощаться с тетей. На душе было тяжело. Тетя, не сдерживая рыданий, обхватила ее за шею и не отпускала. Будто чувствовала, что расстаются они навсегда... Добирались они весь день и всю ночь и лишь с рассветом въехали в пригород большого, едва начавшего просыпаться города. Когда вдруг из-за поворота неожиданно расскрылось огромное голубое, сверкающее в рассветных лучах пространство, Аня даже не поняла сразу, что это и есть море. Она столько о нем слышала, читала и вдруг оно появилось перед ней, как чудо. В открытое окно кабины, где они сидели втроем с шофером, ворвался свежий пахнущий водорослями и рыбой соленый ветер, и у нее слегка закружилась голова. Семен, уставший, с потемневшим лицом, что-то говорил ей, обьяснял, но она не слушала его, а все смотрела и смотрела не отрываясь на эту безграничную ширь, по берегу которой они ехали. Но вот машина свернула вправо, въехала в узкий переулок и остановилась у невысокого кирпичного домика за выкрашенным белым забором. - Приехали-устало улыбнулся шофер. Почти без остановок он вел машину двое суток и, довольный, что рейс прошел успешно, добродушно поглядывал на Аню. Семен вытащил пожитки из машины, рассчитался с водителем и пропустил Аню первой в калитку. Как только они вошли во двор, на крыльце появилась Софья Александровна в переднике и белом платочке, завязанном за уши. - Добро пожаловать в наш дом, нашу семью. Аня поднялась по ступенькам, вошла в дверь. Две небольшие комнаты и кухня, откула уже доносился запах жареной рыбы и домашнего печенья, сияли чистотой. - Эта комната будет вашей- Софья Александровна показала на спальню. - Устраивайся, располагайся. Все здесь твое. Ане сразу все стало нравиться в этом доме. Отношения между матерью и сыном были спокойные, ласковые. Немолодая женщина обращалаась с сыном, как с ребенком и сразу же это отношение перенесла на Аню. - Деточка, одень шляпу, солнце сегодня жаркое. Деточка, попробуй это кушанье - часто слышалось в доме. В теплые июньские вечера, ожидая с работы Семена, они сидели на крылечке вдвоем, читали или пили чай, Иногда забегали шумные, веселые соседки, с любопытством поглядывали на Аню. И заметно было, что мать испытывает гордость, что сын ее выбрал в жены такую красивую, скромную девочку. Семен уходил утром рано на фабрику, возвращался поздно и одного взгляда на мать и жену было ему достаточно, чтобы понять, что все у них хорошо. Они вместе ужинали, иногла шли вдвоем с Аней к морю. Возвращались почти ночью. Он поддерживал ее под руку, и она чувствовала, как ее обволакивает его нежность. И становилось уютно и тепло рядом с ним, и мечталось об их будущем доме, о детях, которые появятся у них. И казалось, что впереди их ждет счастье и ничто не сможет этому помешать... Внезапно, как пожар, началась война. Все резко поменялось в одно мгновение. Другим стал город, дома, люди на их тихой улице. Каждый день приносил новые вести, новые слова-"мобилизация, "эвакуация", "оккупация". Семена призвали на фронт на пятый день войны. Еще через день он, постриженный, изменившийся, с глубоко запавшими глазами, отправлялся на фронт. Они стояли на пероне, он посредине, мать прильнувшая с одной стороны, жена с другой. Он гладил мать по спине и негромко повторял одно и то же: - Аню не оставляй, не оставляй ее. Мать с залитыми слезами лицом, не отрываясь от Семена, лишь кивала седой головой. На следующий день забежал посыльный с фабрики, сказал, что фабрика срочно эвакуируется вместе с членами семей, ушедших на фронт. На сборы осталось несколько часов. Быстро собрав самое, как им казалось необходимое, с тяжелыми узлами в руках, еле добрались до станции. Там уже стояли люди с вещами, с орущими детьми - все тепло одетые, бледные, растерянные, Никто толком ничего не знал, куда едут, когда начнется посадка в их состав. Говорили, будто повезут их в Ташкент. Наконец подошел поезд. Сопровождающий быстро выкрикивал фамилии, и люди толпясь, толкая друг друга, передавая через головы детей, стали заполнять вагон. Едва успев подсадить свекровь и уцепиться за поручень, Аня почувствовала, что поезд уже движется. Кто-то сзади толкал ее в спину, кричал "быстрее, быстрее", втискивая ее в вагон. Кто-то еще успел вскочить на ходу и заглушая все, поезд быстро набирал скорость, мчался, словно спасаясь бегством. Дорога была тяжелой и длинной. Много раз поезд останавливался, люди выбегали из вагонов и ложились вниз лицом в высокую траву вдоль полотна. Где-то совсем рядом слышался рев самолетов и глухие разрывы бомб. Но все же их пронесло, их не разбомбили, и измученные жарой, исстрадавшиеся мыслями о родных, ушедших на фронт, они доехали, добрались. Ташкент встретил их невыносимой жарой. Узкие улицы, маленькие дома за каменными заборами, шумливые смуглые люди в тюбетейках - все было непривычно и ново. Аню со свекровью поселили в небольшой темной комнате с низким потолком и одним окошком. Хозяйка, молодая, хмурая узбечка только что проводившая мужа на фронт, работала медсестрой в госпитале, куда уже стали поступать первые раненные. Она редко бывала дома, но изредка забегала на их половину, приносила что-нибудь из утвари или еды. На следующий день после приезда. Аня отправилась на фабрику, где на наскоро переоборудованном конвеере, шилась обувь для фронта. Аня стала работать, и хотя никогда раньше не приходилось ей ничего подобного делать, она быстро вошла в ритм этих серых, насыщенных запахом клея и ацетона будней. Работа шла в три смены. Аня сидела за столиком с банкой клея и кистью быстро намазывала загототовку, ставила ее на движущуюся конвейерную ленту, хватала следующую пару. Оторваться нельзя было ни на минуту, только в перерыв она разгибала спину и выходила из цеха. От однообразных движений, от запаха клея у нее болели руки, голова. После работы она возвращалась домой вместе с напарницей, красивой, статной белорусской Целиной. Они рассказывали друг лругу о своей жизни до войны. Целина, студентка университета, эвакуировалась с родителями. Жениха и брата она проводила на войну с первых же дней. Брат учился в летной школе, но курсантов выпустили досрочно и теперь он на фронте. И Аня рассказывала о себе, о тете, о Семене. Кое-как жизнь входила в нелегкую, однообразную колею - тяжелый монотонный труд, дом, снова работа. Свекровь мало разговаривала с Аней. Целый день она сидела у окошка, выглядывая почтальона. Но писем от Семена не было, хотя прошло уже около шести месяцев. Аня видела, как все больше сгибается спина матери после каждого тщетного ожидания. И ей хотелось поскорее убежать от гнетущей домашней тишины на работу, в цех, быть среди людей. Иногда после дневной смены Целина затаскивала Аню к себе домой. Родители ее, пожилые, интеллигентные люди, встречали ее приветливо, угощали чаем. Ане стало нравиться бывать у них. На маленьком радиоприемничке стояла фотокарточка сына в летной форме и в семье часто говорили о нем, перечитывали последнее письмо с фронта. В этой особой какой-то, неунывающей атмосфере их дома, у Ани ненадолго исчезало напряжение, накопившееся за последнее время и появлялась надежда. Прошла зима, больше похожая на осень, со всеми тяготами тяжелой эвакуационной жизни и волнениями за судьбу близких. Время тянулось медленно. Возвращаясь поздно вечером после смены, Аня, обычно, старалась зайти в дом неслышно, чтобы не потревожить Софью Александровну, которая спала или делала вид, что спит. Аня знала, что когда бы она не вернулась, ее всегда ждет незамысловатый ужин- теплая картофелина или каша, завернутые в одеяло. И как мало они бы не разговаривали между собой в последнее время, она чувствовала на себе эту заботу свекрови. Так могла бы заботиться о ней родная тетя, оставшаяся где-то в зоне фашистской оккупации. Но на этот раз, едва приоткрыв дверь в комнату, Аня сразу почувствовала какую-то перемену. Она не успела войти, как свекровь шагнула ей навстречу: - Письмо. Он жив! Аня схватила конверт, и не раздеваясь, стала торопливо читать вслух. "Все уже нормально, мои дорогие. Нахожусь в госпитале, был тяжело ранен в шею, если бы на сантимметр ближе к артерии, наверно, уже не писал бы вам сегодня. Верю, что ваша любовь сберегла мне жизнь. Как вы, мои родные мама и жена? Часто думаю о вас и очень скучаю. " Письмо было написано на листке из школьной тетради Небольшое, оно было обращено к обеим женщинам. Как будто он и представить себе не мог, что за это длинное и тяжелое время, что-то могло разъединить их. Мать снова и снова читала письмо, в глазах ее блестели слезы, она улыбалась впервые за долгое время. И Аня улыбалась ей в ответ. И сразу все повеселело в их комнатке, и они долго не могли уснуть в эту ночь. Вспоминали и надеялись... Снова наступила весна, теплая, яркая, с ароматом цветущих деревьев, заполнившим город. И хотя жизнь текла по-прежнему однообразно, со всеми трудностями и невзгодами - весна и недавнее письмо от Семена вселяли какую-то добрую надежду, что война скоро закончится и они вернутся к себе домой, в свой город. Уже отцвело абрикосовое дерево во дворе. Стало жарко, душно. Темными ночами, несмотря на усталость, Ане не спалось. Она выходила во двор и долго сидела под деревом, обхватив колени руками. С дежурства возвращалась Фатима, соседка. Иногда она подсаживалась к Ане и они тихо разговаривали. Фатима рассказывала, что мужа ее после тяжелого ранения списали на инвалидность. После газовой гангрены ему ампутировали ногу и теперь он будет ходить на костылях. Шофером, как прежде ему не работать, но главное- возвращается. И в темноте ее узкие глаза блестели, светились радостью. - И твой вернется, вот увидишь- успокаивала она Аню. Но писем от Семена снова долго не было и снова они со свекровью ждали и волновались. Однажды после утренней смены они с Целиной, как всегда вышли