одном пространстве комнаты. Что говорило о наступившей уже релаксации и сопряженной с ней высокой степени увлеченности содержанием собственного монолога. - Однажды пришел я с работы, с ночной смены, самосраннего утра, как говорится. Усталый и голодный. Как пес, словом. Эх, думаю, сейчас поживлюсь борщом да со сметанкой. Шиш тебе: женушка моя возлежит на семейном ложе, опять вся томная. Пацанка, правда, спит, ничего не скажу, - детишки у моей всегда сухие да сытые были. Этому, слава богу, учить не пришлось, было у коровки молоко, унаследовала от мамочки своей.... Не к ужину будет вспомнена. Тоже так вот тестя встречала, ох, да ах. Моя, значит, тоже: ох-ах, Богдя, устала, сил нет, всю ноченьку-то доченька спать не давала. Ой-е-ей!... Пожарь себе, что ли, яичницу. Я - слова не сказал. Схема-то у меня уже была проверена и утверждена жизненной практикой. То же самое мытье полов, только вид с боку. И яичницей называется. Вышел я, не спеша так, на парадное крыльцо, на солнышко пожмурился. Выкурил папироску, вот так вот тоже, беломорину. Беломор тогда настоящий был, вкусный. С бабульками, со сплетницами нашими коммунальными, покалякал. Захожу обратно, вижу, все готово к бою: семья моя, во главе с супругой, по второму кругу спит в полном составе. Богдан остановился, наклонив голову набок, и загадочно прищурился: - Ну? - Что "ну"? - Вася переспрашивает несколько раздраженной интонацией, что для него не характерно. - Ну, что вот ты думаешь, я сделал на этот раз? - Да пакость опять, что еще. - Вася демонстративно глянул на меня. Богдан, радостно ощерившись, дернул мышцами шеи - на мгновение поперечные морщины сменились продольными упругими струнами. Голос на начале фразы слегка завибрировал: - Захожу на общественную, значит, кухню. Тишина, на редкость, никого. Благоприятная, можно сказать, политическая прямо, ситуация. Текущий момент! Сейчас, сейчас, думаю... Завоют фанфары. Ставлю, значит, сковородку на плитку, раскаляю почти докрасна, колю яйцо, кидаю на.... Никакого масла, Вася, никакого. Все шипит, - представляешь, да? Горит, обугливается. А я знай себе: колю и дальше бросаю. Желтки уже на лету вспыхивают. Дымовая завеса, фейерверк. Весь курятник проснулся, закудахтал, закукуарекал: горим, мол! Забегает моя, с дитем голеньким на руках, как погорелица, аж по-человечески жалко стало. А я в облаке, головы не видно, как Зевс какой-нибудь, гимны пою. Вставай, мол, проклятьем заклейменный!... Весь мир, там, голодных и так далее!.. Ну, результат ты уже знаешь: то же самое, вид сбоку, - последний раз себе при живой жене харч варганил. Укладываясь спать, борясь с большим ватным одеялом, Богдан небольшими, но довольно-таки витиеватыми скороговорками довершает нюансы сегодняшней темы, которая, впрочем, и без этого уже, по мнению автора, убедительно раскрыта: - ...Другие, бывает, живот, там, утюгом прижигают, противясь насильственному привлечению со стороны жен к, положим, разглаживанию постиранной семейной мануфактуры. Но это уже членовредительство, которое я никогда не практиковал. Ибо члены - они ведь могут и не восстановиться. После войны Богдан, хлебнувший жизненных невзгод, к числу которых сейчас он относил и свою раннюю женитьбу, стал искать утоления печалей в "индивидуальном жилье, сопряженным с логичной переменой мест". В конце концов, подработав на донецких шахтах, переехал в более теплые края, в небольшой живописный приморский поселок недалеко от Сочи. Как известно, самая распространенная работа в этих солнечных местах - в сфере обслуживания. Жена устроилась в пищеблок пансионата. Богдану пришлось оставить профессию электрика, которую сразу после войны получил в ФЗУ. И хоть зарплата массовика не решала всех проблем, преимущества первое время были налицо: тепло и весело. Однако очень скоро напасть пришла "новым образом", зайдя с другой, нежданной стороны. Рано лишившиеся родителей, они с женой вскорости узнали, насколько сильны бывают фамильные узы, школьные дружбы, земляческие знакомства, и что, в принципе, все люди - братья. Вал летних гостей захлестнул Богдана. Не прошенные квартиранты занимали все помещения, во дворе ставились палатки. Семья хозяев вынуждена была на лето переселяться во флигель. Гости уезжали и приезжали, передавая друг другу комнаты, домашнюю утварь, ключи. Находились такие, которые умудрялись сдать какое-либо помещение дома следующим "знакомым" или "родственникам", получив за это плату, согласно действующим для сезона расценкам. В июле хозяев трудно было отличить от гостей. Иногда Богдану, в минуты, когда приходилось перешагивать через загорающих прямо во дворе, приходила мысль: а не должен ли он кому-нибудь за свое бесконечное проживание во флигеле?.. Конечно, это были сарказм и скорбная ирония, горечь от которых способствовали вызреванию мысли: опять пора в поиски воли и доли, пришла пора менять дислокацию. К тому времени через караван-сарай Богдана прошло отпускным курсом много людей, выходцев из разных точек страны, от Бреста до Находки, от Кушки до Шпицбергена, - достаточно для того, чтобы уже накопилась достаточно объемная информация: где, что и почем. Одной из территорий, где по редким, но убедительным рассказам есть "беспроигрышная вотчина с неиссякаемой денежной жилой", был Крайний Север. Сюда, в край полярных сияний и дешевого пантокрина, и подался наш уже пожилой Одиссей, минусуя себя от своей ячейки общества, от жены и детей, оставляя Черноморскую обитель только для отпускных наездов. К тому времени реальная ценность главы семейства для остальной части "ячейки" окончательно обозначалась и отсчитывалась исключительно в материальных эквивалентах, поэтому у Богдана здесь, на Севере, не было проблемы "воссоединения" с семьей. Формула успеха, как он говорил, упростилась: получи зарплату - отошли перевод. Оказалось, что решение данной нехитрой формулы имело в результате потрясающий взлет котировки главы семейства в глазах жены, детей и подраставших внуков. Успех, который, - со вздохом констатировал Богдан, несколько противореча сообщенному о себе ранее, - пришел только "в окончательно зрелые годы". И теперь Богдан черпал вдохновения для скрашивания тундровой повседневности единственно из нафталиновых полотен своего богатого прошлого. Причем, тема взаимоотношения полов осеняла его наибольшим творческим вдохновением. - Жена, Вася, она - как заземление. А ведущая роль должна принадлежать - кому? - Кому, - мужу, конечно. - Это простой для Васи вопрос, он хототнул и качнул головой: дескать, что за вопрос такой простой. - Молодец, Вася. Молодец. - Богдан снисходительно покивал: то ли еще будет. - Конечно, мужу. Тебе, то есть. Ты, если правильно подходить, возле жены, по идее, - как фаза около надежного нуля. Говоря нашим с тобой профессиональным языком. Но тут, главное, не коротнуть и окончательно не занулиться. Вообще, мужика, Вася, можно сравнить и с конденсатором тоже. Ему, в образном смысле, разрядка нужна. Вот я, к примеру, когда трудился массовиком, как говориться, затейником на Черноморских берегах. Эх-ма!.. Трудился буквально в поте лица. Богдан на несколько секунд уронил в ладонь лицо, которое, по версии рассказчика, часто покрывалось трудовым потом, и остановился в центре комнаты. До этого он возбужденно мельтешил в своем классическом кружении: - А кругом, - он развел руки в стороны, - сам представляешь, прекрасная половина человечества... Вся в плавочках да шортиках. Жизнь обнажена, жизнь, как говорят драматурги, - в бикини. Отказывать себе - значит глумиться над прекрасными порывами природы. Запросто может произойти безвозвратный пробой жизненно-важных обкладок конденсатора. Даже супруга потом не спасет со своим глухим заземлением. Резонный вопрос: в чем выход? А выход, Вася, в кон... нет, совсем не то, что ты подумал: в конспирации. Способов - великое множество, целая подпольная стратегия. Поэтому, чтобы беседу не засорять, - всего один пример из этого неиссякаемого реестра.... Одним словом... Богдан прекратил хождение и возвратился на свой "топчан". Глядя перед собой невидящими глазами, засучил трико до коленок, как будто предстояло преодоление какой-либо водной преграды. Может быть, ему вспомнился морской берег, и операция с брючинами была безотчетной. - Одним словом, Вася, сбрасываешь, например, в течение рабочего дня свое давленьице по обоюдоострому согласию. С какой-нибудь мини, по полной макси... Тут без подробностей, Вася. Не обижайся. Опускаю ввиду подорванного годами вестибулярного аппарата. В глазах темнеет и в обморок клонит от подробных воспоминаний. Богдан прикрыл веки, взялся за голову и осторожно покачал ей в стороны. Вероятно, это была демонстрация нынешнего, несколько запоздалого, бережного отношения к некогда подорванному здоровью. - В общем, вечером... А вечер, Вася, в любом случае, увы, непременно наступает. Вечером пора идти ночевать - домой. К родному, так сказать, якорю. К надежному бордюру семейного тротуара, а... А конденсатор-то при этом уже вполне логично разряжен. Выход?.. Ну, вот, что бы ты делал в такой ситуации? - Ничего. - Ответ у Васи неодобрительно-угрюмый. - Ситуации не было. Я вообще никогда... Богдан перебивает: - А я тебе опишу типичные ошибочные, фраерские, как говорят на Черном море, действия семейственного Донжуана. То есть Лжедонжуана. Таковой фрайер, без всяких объяснений или с явно неубедительной аргументацией, отворачивается от жены к стенке... И спит. Спит! Молча! Результат: обиды, зародыш несправедливых сомнений, зерно разлада на благодатную почву. Я, Вася, шел другой дорогой. А именно. Я, шел в ближайший гадюшник с неоправданным названием бар, потреблял стакан дешевейшего портвейна - самой вонючей, пардон, гадости. Ремарка, Вася: допускается несколькими каплями оросить пространство вокруг шеи - за пазуху и за шиворот. Заодно дезодорация посторонних запахов. Впрочем, эта ремарка не из моего буквально репертуара. Итак, прихожу домой, жертва вермута или портвейна, - веселый и пьяный, цвету и пахну. При этом добрый и шутливый. С неустойчивыми реверансами ввиду, якобы, сверхнормированного возлияния. Можно: с элементом какой-нибудь местной биологической банальности (засушенная морская звезда, раковина, мимоза) или на худой конец - с шоколадкой. В таком случае жена, со своей стороны, - с пониманием: такая вот у муженька вредная работа, на грани, так сказать, фола, иногда допускаются подобные пассы, спи, сокол-добытчик.... Зарабатывал, надо признать, не много. Но это не по теме. По теме же вот что: ноль на фазе, но при этом никакой обиды. Дескать, наверстается. И она, мудрая берегиня, жрица семейного очага, глубоко права, если так правильно думает. Результат - семья в целости и сохранности. Потому что главное, как ни крути, - семья. Так-то, Вася. Но наивысшего накала монологи Богдана достигали при соприкосновения с темами "особого кита", "второй маменьки". - Теща, Вася, - это тема космического масштаба. Один из основных, сто раз не устаю повторять, китов семейной жизни. Причем, самый нестабильный ее кит. Зубатый кашалот, потенциальный разрушитель гармонии. Знаешь, что наш буровой мастер говорит, когда трезвый? Теща - это фонтанирующая скважина, потому основная задача в ее адрес после пробура - вовремя заглушку установить. Вовремя! - вот ключевое слово, Вася. Иначе - разрушение пластов, авария. Помнишь пожар на шестом кусту? То-то! Атомная бомба!... - Не всегда, наверное, - осторожно вставляет Василий, несколько оживляясь. - Мы, например, с тещей хорошо жили. Может чего они там с дочкой и имели, в смысле секретов своих, но на семье это не сказывалось. Богдан часто кивает: мол, знакомая ситуация. Выставляет ладонь вперед, преградой Васиной излишне длинной фразе: - Типичное непонимание, основанное на врожденной мужской доброте. По неопытному началу бывает, что вроде бы с женой - никаких проблем. Вроде бы вся она твоя на веки вечные. Вроде, твой голос - определяющий и решающий, как в конгрессе. Ты и успокаиваешься вместе со своей спящей бдительностью и не принимаешь никаких мер предупредительного ряда. Богдан встает с кровати и крадучись уходит к входной двери, зачем-то проверяет, закрыта ли дверь. Хотя и так видно, что закрыта. Продолжает оттуда, из-под косяка, получается, что как бы из затененной картины в прочной высокой раме: - Но вот, нежданно-негаданно, пробуждается у твоей благоверной, так сказать, зов крови в образе тяги к отрицательному персонажу всех мировых фольклоров, всех времен и народов. В образе, разумеется, тещи, проще говоря. И пошло-поехало. И теща наша, вторая маменька, становится ветром, а жена, соответственно, - флюгером. А ты, Вася, в такой ситуации - мерин, штиль, турбулентный ноль. Как потом из этой запущенной болезни, из этого Бермудского треугольника, выкарабкаться - проблема проблем. Вася вздыхает. Вздох, судя по всему, искренний. Видно, проняло. Надо отдать должное Богдану, - неплохой драматург, хотя в театральных приемах проглядываются неоригинальные клише. Богдан продолжает назидательно и даже почти грозно: - Выход, как в медицине, один - не допускать! Про-фи-лак-тика! Ни на минуту не забывать о существовании названного выше персонажа, который, порой, сродни затаившемуся вирусу!... Сразу же, с первых же дней супружества, - отпачковывать жену от проклятого ее прошлого!... Безжалостно резать по живому!... Нейтрализовывать тлетворное влияние прежних уз!... Буквально по капле выдавливать из нее... раба..., в смысле - рабыни своей родительницы. Богдан перешел на высокий, немного научный слог. Очередной раз удивляя диапазоном своих интеллектуальных возможностей: - А вот, чтобы определиться с интенсивностью профилактических работ, чтобы выявить степень, так сказать, запущенности болезни, необходимо, Вася, жену на лояльность - проверить. Голос понижается, символизируя по отношению к слушателям доверительность и некоторую снисходительность, происходящую от желания этим же слушателям, разумеется, добра: - Есть один метод. Провокационный, правда, метод. Империалистический, я бы даже сказал. Но очень жизненный, потому как верный. При этом простой, до смеха. Рассказать?... - Как хочешь, - Василий пожал плечами. Если бы он был против, это вряд ли бы что-то меняло. Кстати, один из Васиных приемов в "беседе" с Богданом - со всем соглашаться. Наверное, в подобных случаях он исходил из мнения, что чем меньше сомнений с его стороны, тем быстрее монолог Богдана сойдет на нет. Во всяком случае, закончится без утомительных "ответвлений". - Так вот. Простейший прием. Напейся - или прикинься пьяным - и к теще в присутствии жены приставай. - Тоже мне, выдумаешь, - хохотнул Вася. Богдан терпеливо уточнил: - В смысле приставай по разным пустякам. Тут учить не буду - у каждой семьи свои сокровенные пустяки. Допускаются даже абсурдные обвинения кратковременного характера. На следующее утро, в крайнем случае, скажешь: ничего не помню, выпимши, кажись, был, не выдумывайте, маменька. Не в этом суть. - Ну, и что потом? Извиняться? Богдан поморщился: - Это детали. А зерно мероприятия, Вася, в том, что на чью сторону твоя жена встанет в этом принципиальном споре, того она и... Как говорит моя внучка, того она и больше любит... Богдан неожиданно слегка покраснел, явно смутившись своего нетипично сентиментального вывода. Концовка получилась скомканной: - Ну и далее - выводы по тексту. - По какому тексту? - задает Василий ненужный вопрос, который, как ни странно, дает "положительный" эффект: Богдан, с гримасой безнадежности, машет на "ученика" рукой, откидывается на подушку, и, мечтательно подсунув под голову ладошки, сравнительно надолго замолкает. Однажды вечером, когда Богдан возился "на природе" со своей "электрикой", его компаньон поведал мне свою историю. Василий, бравый дембель-танкист, после армии не покинул родного села, остался работать механизатором. Вскоре женился на бывшей однокласснице, которая уже работала секретаршей в приемной директора совхоза. Нужда заставила - пошел в примаки: ее родители выделили комнату для молодых. С тестем и тещей отношения, слава Богу, задались. Да и как не задаться: Василий - парень покладистый, теща - учительница, можно сказать, психолог. С тестем, тоже механизатором, - вообще никаких проблем: работать, на охоту-рыбалку - только вместе, пузырек после работы - то же самое... Родился ребенок. И дальше б так хорошо, как было. Да нет. Вскоре как что-то надломилось, не стало везения у Василия. С нового трактора убрали, перевели в реммастерские - с утра до ночи в мазуте, а зарплата в три раза меньше прежней. К кому только не обращался, до директора совхоза дошел. Бесполезно. В какой работе, говорят, есть необходимость, ту и даем. Темнят что-то, а на какой резон - непонятно. Оно, конечно, с едой проблем не было: огород, скотинка - овощи, фрукты, мясо, молочко... Но и одеваться бы еще тоже не мешало по-человечески. Сам он и в фуфайке походил бы сколько надо. Да вот жена - все-таки современный человек, сельская интеллигенция, десять классов, телевизор смотрит, книги-газеты читает. Опять же дите подрастает. Нет, супруга много не упрекала, а только иногда смотрела с укоризной, вздыхала... Не досидев положенного в декретном отпуске, вышла на работу. Обосновала, глядя в сторону: директор убедительно попросил. Вскоре пришла с обновкой, - сережки на ушках камешком-слезинкой поблескивали. Нет, он, Василий, был не против. Даже посетовал на свою недогадливость - сам, олух невнимательный, обязан был давно спросить: что нравиться, что купить и тому подобное. Мотоцикл бы продал. Настолько чувствовал свою вину, что даже не поинтересовался, на что, на какие деньги приобретена эта золотая безделушка? Сама рассказала: "Премию директор выписал. За хорошую работу". Тихо так сказала и ушла на кухню. Если бы громко, с вызовом, - наверное, легче было бы. Всю ночь Василий ворочался, а на утро заявил: уезжаю на Севера. А как раз перед этим случаем приезжал в село агитатор, вербовщик тюменский, в гараже адрес оставил - анкету заполняешь, отсылаешь и ждешь вызова. Дождался Василий этого самого вызова и уехал. Когда уезжал, жена на ухо прошептала, как молитву: Вася, или вместе или никак. А как же, сказал Василий, не насовсем ведь отбываю: приеду на новое место, устроюсь, сразу же вас с дочкой заберу к себе, будем жить, как положено семье. Горя-нужды знать не будем. Для того ведь и еду, чтоб стало в семье как положено. На том и порешили. - ...Но это все, Вася, пустяки. То, что в предыдущих параграфах нашей с тобой беседы было зафиксировано, можно сказать, пустяки. По сравнению с тем, что с бабой, женой то есть, как мной тебе уже многократно указано, нужно производить без всяких предварительных условий, без всяких сносок на ситуацию и времена года. Сегодня Богдан выглядел помолодевшим. Он зачем-то, несмотря на то, что в вагончике было достаточно тепло, весь вечер оставался в своем почти новом френче, который, по собственному признанию, обычно надевал в выходные дни, когда выезжал с дежурной вахтовкой в город. Но сегодня будний день, и эта "праздничность" придавала некоторую агрессию его облику, возможно, еще и потому, что речь была необычайно уверенной. От френча, а возможно и от самого Богдана вовсю несло тройным одеколоном. У него поблескивали глаза, что, впрочем, само по себе еще ни о чем "таком" не говорило и могло, в частности, свидетельствовать просто о душевном подъеме и хорошем настроении. - Бабу, Вася, жарить нужно. Из всех орудий. С земли. С воздуха. С воды. Из-под... Чуть не сказал: из-под земли, прости Господи. Возможны фазы ковровых бомбардировок, как во Вьетнаме. Извини за бесчеловечный пример для демонстрации общечеловеческих ценностей. Не знаю, какая там еще в ваших танковых войсках есть терминология. Одно слово: жарить! Можно сказать, по расписанию. Не так, чтобы по числам, нет, - тут тоже по перегибу обратный эффект может получиться, - а вообще. Ты, вот, сколько уже дома отсутствуешь?.. - Я ж говорил, сколько. Или у тебя с памятью чего? Последствие войны... - Ты, Вася, не иронизируй, - Богдан одернул френч, пощипал кадык, пошевелил морщинистой шеей, как будто поправлял невидимую бабочку. - Я тебе о серьезном. Баба терпеть - месяц, два. От силы три. Ну, четыре, ладно! Четыре месяца баба терпеть будет, а дальше что? - Что - дальше? - Вася, бабу ж-то - жарить нужно! Ты вообще, о чем думал, когда пятый месяц пошел твоего здесь пребывания? - Что-что!... Ничего. - Вот, - Богдан горестно вздохнул и покачал головой, закатив глаза к потолку. - Я так и думал, что ничегошеньки он не думал. Вася, зная, куда идет поворот беседы, решает опередить Богдана. - Богдан, ей там некогда об этих делах думать, понятно? Впрочем, опережение вялое и, похоже, никак не влияет на Богдана. - Что значит некогда! Тоже мне Колумб. Америку открыл. К этому самому делу, Вася, не прилипает слово "некогда". Синтаксический абсурд, пассаж. Стилистический нонсенс. Не верь, если услышишь подобное. Игра, мишура, жеманство - в лучшем случае! А в худшем... - А в худшем? - как эхо вторит Вася. - Вот именно: "а в худшем"! Я, можно сказать, просто так сказал "а в худшем". Это был, по всей видимости, новый поворот, потому что Васины брови взлетели вверх, притом, что взгляд уперся в столешницу. Вася не успевал за ходом мыслей Богдана не столько по причине пулеметной скорости их озвучивания, сколько ввиду того, что они, эти мысли, то и дело заворачивали неожиданные зигзаги и колена. Богдан некоторое время наслаждался произведенным эффектом, закуривая свою очередную беломорину, огромную на фоне маленького куряки. - Смысл в том, Вася, что баба в этих случаях всегда права... - Права... В каких случаях? - Вася начал путаться в простой логике. Богдан не давал покорному оппоненту опомниться: - А виноват, Вася... кто? - Кто? - Вася попал в ловушку. - Ты. Вот кто! - Богдан глубоко затянулся и откинулся на подушку. Затем быстро сел, приняв первоначальное положение, как будто опомнившись. - Мы отвлеклись, Вася. Твоя вина уже доказана, адвокат повержен, не об этом сейчас речь. Коню понятно. Вот ты говоришь, что бабе... некогда. Во, дает! Может быть, скажешь, что еще и не с кем... душу отвести. - Не с кем, не с кем, - Вася махнул рукой. - Что-то ты сегодня какой-то приставучий. Я ж тебе рассказывал, что пишет: с работы в детский сад, потом домой, корову подоит и спать. Да и соседи меня ни за что не обидят. У нас все бережно. Не то что у вас. "Мир обнажен, мир в бикини, три кита"... Наверное, Василий хотел сказать что-то очень важное, но Богданова красноречия ему явно не хватало. Он очередной раз махнул на Богдана рукой. - Я тебя не понимаю, Вася, - Богдан втянул голову в плечи, выражая крайнюю степень недоумения, поменял нормальную речь на хриплый шепот. - Соседи его, видите ли, не обидят!... Убей меня, не понимаю, при чем тут вообще ты. Кто ты такой? Тебя там нет, в конце концов, оглянись, где ты... Ладно, - теперь уже Богдан махнул на Васю. Вынырнул из плеч, крякнув, отрегулировал голос на нормальный тембр, - Ладно. Тут, я вижу, мне что-то недосягаемо. Тут мы в разных плоскостях. Ты мне ответь на простой, очень простой, простейший вопрос: у тебя кум есть? - Ну, есть. - Вася врубился в ситуацию, и чтобы не споткнуться об очередное "колено" Богдановых рассуждений, тут же пояснил: - Кум у меня отличный человек и живет далеко, в соседнем совхозе. Километров за двадцать. И то если по лесу, напрямую. Богдану этого и надо: - Удивляюсь, Вася, твоей наивности. Нет... Нет! Ничего не буду тебе говорить. Не в моих правилах. Только на себе, так и быть, покажу. Хоть это и, говорят, плохая примета. Ну, уж, ладно... - Как хочешь, - Вася хохотнул, как обычно, без улыбки. - Что бы я, к примеру, Вася, делал, если бы у меня в соседней деревне жила-была кума, а? Золотая кума, у которой, понимаешь, муж, в полугодичных командировках пропадает? Безжалостно, заметь, пропадает. И при этом, как он, этот бесчеловечный супруг, сам иногда признается, ни о чем - ты представляешь: ни о чем!.. - не думает. А? И при всем этом мне до нее, до кумы, - каких-нибудь пару десятков верст по... по лесу, болоту, пустыне Кара-кум! Да я на мотоцикле, на ишаке, на воздушном шаре, Вася, на плоту какого-нибудь Тура Хейердала - обязательно прибуду проведать мою драгоценную куму. Молчи, Вася, молчи! Если хочешь знать, только честно, без обиды: да плевать я хотел на моего так называемого кума! Да я отрекаюсь от него, если хочешь знать! Пусть я вероломный Брут, пусть... Но кума, Вася, для меня в такой ситуации - святая в своей непорочной желанности женщина. Я к ней, как зомби, - приеду, приду, приплыву, приползу!... Богдана понесло. Уже с минуту его глаза почти не открывались. Это походило на транс. Он уже почти выкрикивал: - Кто? Соседи? Не увидят. Я поздно вечером приду. Тесть? Стакан самогона моя кума милая своему тестю нальет - граненый стакан! Два! Будет спать, как убитый. Теща? Родная кровь - не выдаст доченьку, и всегда поймет! Что? Устала после дойки? Расскажи об этом Назару, посреди ташкентского базару! С устатку - самое то!... Василий, взяв со стола пачку папирос, оделся и вышел на воздух. После приезда с северной командировки я уволился из наладочного управления. Перешел работать в НИИ, о чем до сих пор не жалею. Встреча с Богданом произошла через несколько лет, в Сочи, где мне довелось отдыхать. Как потом выяснилось, мой старый знакомый приехал в город из своего поселка на электричке. "Внучка на каруселях покатать, по магазинам прошвырнуться". Он долго не мог узнать меня. Напрягая память, хмурил бровки, ставшие совсем седыми. Потом закивал неуверенно: да-да, припоминаю. Возможно, он вспомнил не конкретно меня. Это подтверждало мою давнюю версию о том, что играть в "театре одного зрителя" - его амплуа. Он не запоминал зрителей. - Вася? Ну, был такой Вася. Был, был. Да весь вышел. Поехал за женой, - а до этого, понимаешь, все, вроде бы устроил: комнату в общаге получил, пару кроватей, на кухню чего-то. Ну, по северному варианту - вполне достойно. Сам я грузить помогал. А вот приехал к себе домой в сельскую местность... Целый год, выходило, дома-то не был. Да. Ну, и директора своего родного совхоза, вроде, говорят, ни с того, ни с сего, это самое, - чпок, и застрелил. Да, говорят, тут же отшагнул, стволы в рот вставил и - готов. Душа в космос - мозги на тополь. Ужас. Я сам, правда, не видел... - Богдя! - требовательный оклик. Оказывается, Богдан был не только с внуком. Невдалеке, возле парфюмерного киоска, застегивала сумочку крупная, крашеная по седине пожилая женщина со строгим взглядом. Рядом крутился мальчик, видимо, Богданов "внучок". Женщина, не двигаясь с места, уверенным, быстрым манком пухлой ладони призвала супруга к себе. Богдан вдруг как будто раздосадовавшись на свою излишнюю разговорчивость стал быстро закругляться: - Ты, гражданин, того... Я тебя, понимаешь, не знаю, кто вы такой и откуда. Наладчик!.. Много там, понимаешь, было наладчиков-монтажников. И все - проездом, проездом. А проездом ведь суть не уловишь. Так только, - он повертел ладошкой с полусогнутыми пальчиками, - макушки-верхушки. Хи-хи да ха-ха, да это дело, - он щелкнул по горлу, - некоторые даже одеколон за милую душу... Кто вот, к примеру, на Васю-то, снаружи мог подумать... А ведь я с ним рядом жил-спал. Кругом ножи-вилки, отвертки разные. Получается, можно сказать, я по лезвию ходил. Под дамокловым мечом. Последнее время проснешься иной раз среди ночи, а он сидит курит, глазами лупает. А чего сидеть, когда спать полагается? Сейчас аж жутко становится... Ладно. А вас вот, извини, не припомню.... Не обижайтесь. - Он обернулся и, как показалось, демонстрируя независимость поведения от супруги, обратился к внуку: - Сейчас, внучок, сейчас... Отойдя немного, он не удержался, оглянулся и бросил через плечо в сердцах, чуть ли не плаксиво: - Учишь, учишь иной раз человека... Со всей душой. Чтобы не ходил, понимаешь, в розовых очках... Время тратишь. А он возьмет, да по-своему!... Да еще как! И, главное, совсем не в те ворота!... ПОЛУОСТРОВ НАЛИМ Времена романтического Севера кончились. Большинство нынешних северян никакие не бродяги и даже не охотники и не рыбаки. Живут в многоэтажных домах, смотрят телевизор, блуждают по интернету. В соответствующий сезон некоторые, исключительно ради разминки, гуляют по грибы и ягоды, а самые ленивые, но компанейские, иногда жарят шашлыки на ближайшей облезлой опушке. "Скукотища. Причем, скукотища особая, северная. Более цепляющая за живое. В думах о неиспользуемых потенциалах в череде убегающих лет. Ведь стоят наши северные города, по сути, посреди тайги, тундры. И неспроста, видимо, нордическое небо посылает нам особые знаки замысловатыми переливами полярного сияния. И говорит оно: о, люди, вы - часть природы!.." И так далее. Все эти космические банальности сладкоголосо выводил мне коллега по работе, очкастый романтик, нежно встряхивая перед одухотворенным ликом холеными тонкими пальцами и поправляя мизинцем гладкий чубик, похожий на челку. Между тем, с его стороны это была обыкновенная агитка. Он убеждал меня ехать с ним на рыбалку, чем я серьезно не занимался лет десять. "Скукотища!" - то и дело повторял он, волнуясь, боясь, что я откажусь. Он повторял это "словище" так, что, вопреки ожиданию, от него не веяло грустью, не мучило совесть, не хотелось застрелиться. Наоборот - оно получалось радужным, озаренным предвкушением забытого рыбацкого трепета. Разумеется, в таком варианте оно тоже работало в пользу доводов коллеги. Для коего вопрос был решенным. Он нашел кампанию рыбаков, которые брали его в грядущую субботу, на "брусничный полуостров". Было ли это названием географической структуры или характеристикой ее ягодной урожайности, мне до сих пор неизвестно. По словам коллеги, у этих его новых друзей была сторожка на полуострове, вокруг которого - девственные озерца, кишащие рыбой и ондатрой. По суше полуострова пешком ходили лоси и глухари. Коллега уверял, что иногда эти непуганые животные подходят к рыбацкому костру погреться. Это, конечно, было уже слишком. Но если хотя бы часть из красочно описанного правда, то я еду. Именно так я сказал коллеге, устав его слушать. Еду при одном условии: подготовка к прогулке на полуостров не должна требовать насилия над моей закостеневшей ленью. "Что т-ты! - замахал аристократическими конечностями коллега. - Возьми, что найдется. Можешь ничего не брать, езжай, какой есть. Ведь само ужение рыбы - не главное! Выкладывай сумму на провизию - и жди уик-энда". Мой коллега имел одну из типичных северных судеб. К тридцати годам ему опостылела холостая столичная жизнь, проведенная "в бетоне, смоге, техническом шуме и людском гомоне", и он подался на Север. Здесь, проработав месяц в "романтических" трассовых условиях, быстро понял, что действительно потерял. Но, к счастью, не безвозвратно: быстро сориентировался и удачно осел в нашем Управлении - письменный стол, компьютер, телефон. Здесь у него опять появилась уйма времени, чтобы мечтать. И вот, мечты, похоже, начинали воплощаться. Вряд ли я поехал бы в другое время. Но сейчас я "холостяк" - жена в отпуске, в каком-то санатории, где лечат от... У нее целый букет. Но, говорят, все - следствие. Поэтому лечат нервы. Раньше я не только рыбачил, но даже и охотился. Но потом она стала мне печально говорить: у нас, что - проблемы с питанием? Разве мы не имеем возможности купить все это, и даже более и интереснее того? Лучше побудь со мной. И сыграй на гитаре - мне, а не своим бродягам. Что тебе приготовить - уху, шашлык? Хочешь, я куплю рябчиков? Мы приготовим шулюм, или как вы его называете, - хорошо, ты сам приготовишь... У нас холодильник забит едой, как будто некому есть... Да, ты права: у нас некому есть, некому носить вещи, некому смотреть телевизоры, которые мы, зачем-то, поставили во всех комнатах. Три телевизора на двоих. У нас некому!.. Зачем я так? Я не могу, когда женщина плачет. Не плачь. Я останусь... в следующий раз. Однажды я остался. Потом само собой исчезло мое ружье, куда-то подевались болотные сапоги и парусиновый плащ, присмирела в шкафу гитара... Стала тихо писаться никому не нужная диссертация: оставшись ради той, за которую в ответе, я придушил в себе эгоиста, но я должен чем-то жить. Иногда ко мне, пишущему за столом, сзади подходит жена, гладит мою голову, целует "в маковку" и уходит. Я суеверный, мне трудно порой отделаться от какой-нибудь мысли. Сейчас я подумал, что не буду специально готовиться к рыбалке, иначе мне не повезет. Перенял от жены? Она в молодости часто говорила: я загадала. Вот и я загадал: возьму с собой только то, что найдется в гараже. В моем гараже нашелся старый рюкзак, метров двадцать лески с палец толщиной и несколько ржавых крючков разного калибра. В субботу утром мы с моим доверчивым коллегой в составе банды рыбаков (так я окрестил эту колоритную группу, бородатую и, как показалось, хронически хмельную, после первых минут знакомства) выехали на "вахтовке" по грунтовой дороге, тянущейся по лесотундре вдоль бывшей сталинской узкоколейки. Выгрузившись, свернули с дороги и долго шли по лесу. Наконец заблестела вода - нашему взору явилась речка Правая Хетта, витиевато живущая (если смотреть с вертолетной высоты) среди лесных грив, озер и болотных проплешин Ямальского Севера. Во множестве мест ее крутой змеиный зигзаг творит полуостров, омывая часть суши с трех сторон. Накачав спрятанную в кустах резиновую лодку, мы, в три заплыва, переправились на другой берег, край очередного полуострова, где нас равнодушно встретила рыбацкая сторожка. Это была не та лесная избушка, которая множественно описана в классических таежных романах, где путника ждет запас дров, муки, крупы и даже сухарей, табака и патронов. В этой были только соль и спички россыпью, видимо, кем-то оставленные за ненадобностью. А внешне из себя она представляла современный вариант вигвама, как шутят рыбаки, - конструкцию из лиственничных жердин, обшитых досками, обтянутых черной изоляционной пленкой, с дощатыми нарами и полками. Свечерело. Торопливый костер перешел в основательное огнище. Волосатый Распутин многолико, с десятка литровых бутылок, одобрительно сверкал гипнозными очами на бушующих рыбаков, пугающих песенным ревом еще недопуганные остатки северной природы. Настоящие бродяги - всегда демократы: никогда не будут приставать с расспросами, убеждать попробовать то-то, сделать так-то. Это был тот самый случай: на меня, казалось, никто не обращал внимания, в то же время я не чувствовал себя лишним. Что касается моего коллеги, то быстро опьяневший, как от внезапного счастья, коллега у костра был беспомощен и страшен одновременно. Мне показалось, что цивилизация начисто выхолостила из его генов программу, отвечающую за естественные движения и звуки, которые обычно непременно проявляются раствором алкоголя соответствующей концентрации даже у безнадежно далеких от натуры "цивилов" в десятом колене. Словно пляшущий мутант, с желтыми, огненными пятаками вместо глаз и очков, он выделывал у пламени какие-то невероятные, невиданные мной доселе движения, и пронзительно ритмично визжал, как будто кто-то в кустах без устали давил на устрашающий клаксон. Кажется, это, по логике моего коллеги, было возвращением к природе. Так и прошла ночь - у костра, под неусыпным, допинговым бдением "Распутина". Нары вигвама понадобились лишь некоторым. В том числе моему, в конце концов обессилившему коллеге. "С утра пойдем рыбачить", - как новость невнятно шептал он мне на ухо под самое утро, прежде чем заснуть до самого вечера. В этом грядущем этапе поведения рыбаков, не без сарказма подумал я, была практическая необходимость: консервы съедены, к вечеру, чтобы пережить еще одну ночевку, нужна уха. Действительно, с похмельным рассветом, демонстрируя присущую настоящим рыбакам выносливость, ночные собутыльники разбрелись по полуострову, направляясь в основном в глубь, в сторону от реки. Именно там, по рассказам коллеги, находились кишащие рыбой девственные озера. Однако на самом деле, судя по тому, что "вигвам" появился здесь достаточно давно, несколько лет назад, - что следовало из рассказов, - говорить о невинности этих мест можно было лишь с большой натяжкой. Оказалось, что у всех рыбаков, несмотря на их, мягко говоря, неинтеллигентный вид, отличная, соответствующая хобби, экипировка. Особое мое удивление касалось удобных телескопических удочек, а также спиннингов самых разных расцветок. Можно было подумать, что "банда" на самом деле представляла собой участников соревнований по спортивной рыбной ловле. Моя амуниция, из ржавых крючков и куска толстой лески, стыдливо прячущаяся в кармане, безнадежно уступала данному великолепию. Именно по этой причине я не увязался ни за кем из "профессионалов", а ушел в противоположную сторону - пересек полоску леса, спустился к берегу реки, подальше от того места, куда вчера выгрузила нас резиновая лодка, и где мою бедность никто не мог созерцать. Я выбрал место с невысоким обрывом, где сказочная темнота вод, согласно не столько опыту, сколько минутному наитию, сулила надежду на необычный улов. Дьявольские ли пары "Распутина", которого, ради справедливости сказать, я прошедшей ночью старался потреблять по минимуму, или некий антагонистический протест, движущая сила революций, - что-то из этого, а может и все вместе, подсказало мне идею демонстративно поймать самую большую рыбину, желательно гигантскую щуку, дабы доказать свою рыбацкую состоятельность, на самом деле мало зависящую от экипированности. Я нашел подходящую, недлинную, но толстую березовую жердину. Привязал к этому несгибаемому удилищу леску "миллиметровку", маниакально радуясь ее прочности. Из четырех крючков и той же лески, с помощью прочнейшего узла, названия которого до сих пор не знаю, связал приличный якорек, который, ввиду своей массивности сам мог быть грузилом. Однако для большей обстоятельности роль донного утяжелителя я доверил моему ключу от гаража, очень кстати оказавшемуся в кармане. За насадкой пришлось сбегать к вигваму, из которого по-прежнему торчали ноги моего коллеги и доносился его хрюкающий храп. Только ли ругал я его в тот момент или еще благодарил за подаренную возможность отличиться? - точно не помню. Возле увядшего костра, из подходящего моему и щучьему интересу, кое-что нашлось: обрезок копченой колбасы, в оболочке и со шпагатным бантиком, и полбуханки хлеба, испачканной в саже. Все это было торопливо захвачено и унесено к берегу. Кусок хлеба предназначался мне - для того чтобы продержаться до поимки щуки, без которой я уже окончательно решил не возвращаться в лагерь. Колбасный обрезок, соответственно, был насажен на якорь суперудочки и даже, для прочности, подвязан к нему упомянутым шпагатиком. Итак, удилище вогнано в песок. Размах, бросок, громкий шлепок по воде, - и рыбалка для меня, наконец-то, после десятилетнего перерыва, началась. ...Надо сказать, что это уже был конец августа. Как говорят на Севере, уже не лето. Реальная осень желтила и обгладывала березу, солнце не грело, - его просто не было видно за неконтрастными, как воспрянувший к небу туман, облаками. С похмельем пришло понимание холода, которым тянуло от воды и сырого