что утром за нами подъедет грузовик, который
должен был остановиться на главной площади центрального отделения. На этой
площади находились - сельсовет, магазин, наша контора и большой выгребной
деревянный туалет на четыре очка.
Я не зря упомянул о туалете - он, как то ружье, которое висело на стене
в первом акте, а в четвертом должно было выстрелить. Итак, вечер - это акт
первый; туалет стоит на площади между магазином и нашей конторой. А до утра,
или акта четвертого, осталась ночь, за которую я совершил свой последний
подвиг на целине. Какая-то мистическая ненависть к выгребным, да и вообще
азиатским туалетам, непроизвольно толкала меня на их истребление.
Спать мы легли в конторе - кто на столе, кто на полу - диванов там не
было. Вечером я поинтересовался у "конторщика", размещавшего нас на ночлег,
где в конторе туалет. Тот сначала не понял, а потом с улыбкой сообщил, что,
как выйдешь из конторы - тут тебе везде и туалет. - Ну, а если хочешь с
"шиком" - то иди на площадь вон в те хоромы, - и конторщик указал на уже
упомянутый, как оказалось обреченный, туалет. - Только туда еще, отродясь,
кажется, никто не ходил. Для понту его поставили и только!
А ночью мне, как обычно, захотелось по малой нужде. Я взял с собой
спички и газеты из конторы, которые свернул в факел для освещения. До
туалета я добрался без огня - ярко светила луна. А внутри, сами понимаете,
чтобы не свалиться в очко, я запалил факел. Все прошло планово, и, уходя, я
кинул факел вниз, где по моему разумению, должно было находиться негорючее
вещество сметанной консистенции.
Утром, выйдя из конторы, мы обнаружили на площади дымящиеся останки
памятника деревянного зодчества эпохи освоения целины. Как оказалось, в
выгребной яме, вместо, простите, дерьма, был мусор, который загорелся от
моего факела. Клянусь, я тогда не хотел этого! Хотя я так ненавижу эти
уродливые символы неуважительного отношения к современному человеку, что с
удовольствием сжег бы их все до одного! В германских туалетах мне хочется
пить шампанское, а в наших - особенно в южной и восточной глубинке -
заложить фугас!
Мы сели на грузовик и к вечеру были уже в Джаркуле на железнодорожной
станции. Ожидался поезд на Челябинск, и мы подобрались поближе к путям,
чтобы брать его на абордаж. К нашей группе "прибилась" девушка, которая
попросила "подсадить" ее на челябинский поезд. Народу было много, и все
хотели уехать на запад; в данном случае западом был Челябинск.
Девушка была без вещей, даже без сумочки. Узнав, что мы из Грузии, она
сказала, что она тоже грузинка, зовут ее Линой, даже произнесла несколько
слов по-грузински. Объяснить толком, что она делала в Джаркуле и для чего
едет в Челябинск, она не могла. Да нам и не нужно было это знать.
"Старик" Калашян кивнул на меня - вот, дескать, у нас главный, к нему и
обращайся. Мой "видок" в длинной черной шинели, зеленой чалме на голове, и
кинжале на поясе поразил ее. К тому же я уже оброс черной бородой - ни дать,
ни взять - абрек! Мы, буквально, прилипли друг к другу, и говорили, говорили
- черт знает о чем. Помню только, что я ей рассказывал что-то из Куприна,
выдавая приключения героя за свои.
Пыхтя и обдавая пассажиров паром и вонючим дымом подошел поезд до
Челябинска. Мы атаковали вагоны; я легко подкинул Лину на высокие ступеньки
вагона, и она запорхнула внутрь; за ней взобрался я, за мной - мои
попутчики. Кто-то лез прямо в окна. Никаких проводников я в вагоне не видел.
Устроились - кто где. Вагон был так называемый "жесткий", это худшая
разновидность современного плацкартного вагона. Все стали искать себе
"спальные" места - нижние, верхние, третьи, боковые полки, пол, наконец. Нам
с Линой не хотелось спать, мы были возбуждены знакомством, разговорами, и
вышли туда, где нашим разговорам никто не мешал - в тамбур. Сейчас в тамбур
выходят покурить; тогда же курили прямо "на местах", даже в купе, не
спрашивая разрешения у попутчиков. Кто постарше, помнит, наверное, известный
фильм сороковых годов, где по дороге из Сибири в Москву в международном
вагоне встретились главные герои фильма - девушка (кажется, Серова) и
военный (кажется, Переверзев). Купе двухместное, она ложится внизу, он - на
верхнюю полку и ... закуривает папиросу! Дым заполняет все купе, стелется
вниз... И - ничего, никаких скандалов, замечаний и т.п. Хочешь курить -
кури, а на всех других наплевать!
Я это говорю к тому, что тамбур на всю ночь оказался свободным, и,
наговорившись вволю, мы по обоюдному согласию, приступили к действиям. Какое
чудное время - молодость! Не думаешь не только о завтрашнем дне, даже об
утре, когда поезд должен был прибыть в Челябинск. А поезд тем временем уже
прибывал. Лина зашла в туалет привести себя в порядок, а я лихорадочно
теребил "старика" Калашяна, чтобы тот проснулся.
Ведь я-то еще помнил, что обещал девушке довести ее до Тбилиси и
жениться на ней. А я даже довезти не мог - денег не было, а комсомольская
путевка была только на меня. Тем более жениться, ибо в Тбилиси у меня уже
была невеста. Да и Лина утром показалась мне отнюдь не столь
привлекательной, как ночью - длинный нос, бледная вся, круги под глазами.
- Калаш, а Калаш, - толкаю я в бок "старика", - нужен твой совет! Влип
я, кажется, с девкой-то, трахнулись мы, обещал жениться на ней, дал слова
джигита ... Я никогда не слыхал более веселого смеха "старика", чем в то
утро. Вдоволь насмеявшись, он сказал:
- Держись, как ни в чем ни бывало, она же в Челябинск едет, значит есть
к кому. А я тебя отзову от нее, вроде за билетами, а там ищи-свищи! Между
прочим, я тебя считал поумнее, отличник все-таки! - добавил "старик".
Моя пассия вышла из туалета, мы стали ждать прибытия в Челябинск.
Моросил дождик, утро было хмурое. Наконец, показался вокзал, паровоз
засвистел и остановился. Все стали выходить. Вышли и мы, поеживаясь от
холода и недосыпу, собрались группкой и стали решать, что делать дальше.
- Надо брать билеты, - деловито сказал "старик" - деньги и документы у
старшего, - он кивнул на меня, - иди в кассу, или пойдем вместе, -
исправился он, а вы - обратился он к остальным - побудьте с девушкой, мы
придем к вам!
"Старик" взял меня под руку и быстро повел куда-то. Я только успел
обернуться и посмотреть на мою "невесту". Она, казалось, поняла все и
смотрела на меня устало и отчужденно. Я чуть не вырвал руку и не рванулся
обратно. Но "старик" еще сильнее сжал мой локоть и твердо повел вперед,
добавив по-армянски: "Гна!" (Иди!).
"Старик" отвел меня в какой-то сквер, как будто знал Челябинск
наизусть, посадил на скамейку и приказал: "Жди!", после чего быстро ушел.
Мне было тошно - и от своего поступка, и от бессоной ночи; вскоре я
заснул сидя на этой же скамейке. Проснулся я от толчков в бок; ребята уже
сидели рядом со мной, а "старик" протягивал мне бутылку пива и плавленный
сырок:
- Съешь, а то похудеешь! - со смехом проговорил он.
Я печально взял то, что мне дали, но в рот ничего не лезло. Положение
усугубил Гога.
- Ну и хорек же ты, Нурбей! - в сердцах сказал он, - девушка плакала,
когда узнала, что ты сбежал от нее.
- Как, неужели, вы сказали ей все! - картинно возмутился я.
- А ты как думаешь, мы за твои поступки отвечать будем? Жди своего
любимого, он обязательно придет и заберет тебя? Так что ли? - распалился
Гога.
Да нет, все произошло самым лучшим для нее образом! - рассудительно
сказал Юра. - Куда ехала она - в Челябинск? Вот и доехала! Не будь нас, она
так бы и куковала в Джаркуле. Теперь представьте себе, что Нурбей взял бы ее
с собой и так далее. Есть ли что-нибудь худшее, чем довериться этому
человеку, зависеть от него? Да это же необузданный, непредсказуемый тип! Она
еще легко отделалась!
Я уже схватился за рукоять ножовки, как положение спас "старик".
- Успокойся, я сказал ей, что у нас нет денег на ее билет, что мы едем
по комсомольским путевкам, что тебе стыдно было признаться ей в этом. В
Челябинске ее дом и отец с матерью. В Джаркуль она попала с таким же, как
ты, хахелем, который обещал ей золотые горы и бросил. А в Челябинске она
будет ждать твоего письма на Главпочтамт до востребования. Ты же знаешь ее
имя, отчество и фамилию? Вот и вызовешь ее к себе в Тбилиси и денег вышлешь
на дорогу. Я сказал ей, что ты из очень богатой семьи ...
Я только качал головой, и слезы капали на сырок, на горлышко бутылки. И
я решил, что больше никогда, никогда не буду поступать с женщинами так подло
и так жестоко. Я, кажется, даже поверил в то, что так оно и будет. Знал бы
глупый студент, на какие изощренные подлости и жестокости к женщине, не к
мимолетной знакомой, а к самому близкому человеку - жене, решится он, будучи
уже умудренным и образованным человеком, доктором наук, профессором. Причем
к самой молодой, самой беззащитной и самой любящей из всех трех жен, бывших
в его жизни ...
Знал бы - не уехал из Челябинска, а лег бы прямо на вокзале на рельсы и
дал пыхтящему и вонючему паровозу медленно переехать себя - жестокое и
необузданное животное кавказской национальности!
Но студент-отличник вместе с товарищами благополучно доехал до
Сталинграда, денек погулял там, добрался затем до Сочи, понежился там на
пляже. При этом попросил товарищей изрисовать его тело химическим карандашом
на манер наколок - татуировок: "Целина", "Не забуду целину", "Привет
комбайнерам!", снабдив эти надписи рисунками солнца, восходящего над
целиной, комбайна и копны сена в стороне. Так изрисованный и прибыл студент
в свой родной Тбилиси, который встретил его, как героя.
А вскоре прибыли и именные благодарственные грамоты от ЦК Комсомола
Казахстана за самоотверженную помощь в уборке богатого целинного урожая!
Какую помощь, в какой уборке, какого урожая? Ведь не было ни одного, ни
другого, ни третьего! А как же обещание управляющего выгнать меня из
института?
Так, где ж угрозы Тугая?
Спросите вы у бугая!
Прощай целина. Прощай летняя школа лицемерия, обмана, опасностей, лжи,
ханжества, вражды, жестокости, выживания, помощи и земной любви! Спасибо за
науку, но больше я туда не хочу!
Женитьба
Главной задачей по приезду домой я считал сгонку веса и вхождение в
спортивную форму. Как я уже говорил, на целине я прибавил около 25
килограммов, но не мышц, а чистого (сомневаюсь, что чистого, наверное, в
смеси с соломой и половой!) жира. Около 10 килограммов ушло за последние
голодные дни, когда нас перестали кормить, и утомительную, безденежную
дорогу. В Тбилиси я прибыл около 75 килограммов весом. Жим сохранился, я
легко жал на тренировках 110 килограммов, но это было хорошим результатом
для моего прежнего, а не настоящего веса. А рывок и толчок я почти позабыл.
Техника забывается быстро! Только к весне я довел свой вес до 62-63
килограммов, когда можно было оперативно согнать вес до полулегкого - 60
килограмм. Это было достигнуто и диетой (попросту голодовкой) и постоянными
встречами и времяпрепровождением с моей, как я считал невестой, Лилей.
Она не скрывала, что у нее был молодой человек, который считался ее
женихом, хотя отношения у них были вполне платонические. Но Лиля любила его,
а гуляла со мной, видимо, только потому, что видеться с ним она могла редко.
Парень этот был старше Лили, учился и работал, в общем, был занят делами.
Когда же я стал настаивать на определенности с ее стороны, она переговорила
с женихом об их будущем. Он не отрицал, что видит свое будущее с ней, но
пояснил, что жениться сможет только по окончании института, когда он будет
достаточно хорошо зарабатывать и иметь квартиру. Вообще, это - взвешенный и
современный подход к данной проблеме, но где тогда, черт возьми, любовь?
Хуже, когда есть любовь (или ее суррогат - страсть), но нет ничего
другого - ни денег, ни положения, ни своей квартиры. Это я говорю о себе. И
совсем плохо, когда нет любви (и даже ее суррогата), и ничего из
перечисленного другого, а есть только желание не остаться "в девках". Лиля
была на три года старше меня, а тут ее немедленно берет замуж, пока еще
студент, но перспективный - отличник, спортсмен.
Теперь я понимаю, что поступил скоропалительно, главным образом, сбил
ее с толку. Для чего была эта официальная женитьба, когда встречаться и даже
жить вместе, вполне можно было и без этого. Она сама мне об этом говорила,
правда гораздо позже.
Одним словом, поговорила она со своим женихом, а на следующее утро
сообщила мне, что замуж за меня пойти согласна. Мы решили пожениться в
марте. Нужно было познакомить родителей и тому подобное.
Раньше среди студентов добровольно-принудительно распространяли
лотерейные билеты. Шутки ради нам на двоих дали один билет - вроде, почти
семья. И на этот билет выпал выигрыш - 30 рублей. Мы решили романтически
зарыть эти деньги в землю и откопать в день женитьбы, чтобы купить
шампанское.
Я заготовил специальную свинцовую капсулу, куда мы должны были
поместить деньги и зарыть в любимом нашем парке физкультурника (помните
прогулку с девочкой - Сашей?). Деньги были у Лили, капсула у меня. Но когда
я в назначенный день мы встретились у парка физкультурника, Лиля передала
мне не 30 рублей - точную сумму выигрыша, а 29 рублей 80 копеек.
Оказывается, она разменяла эти деньги, чтобы заплатить за трамвай.
Я был совершенно обескуражен этим поступком. Разменять заветную сумму
ради билета на трамвай? Да я лучше не сел бы в этот трамвай, а пошел бы
пешком, или проехал бы без билета, или взял бы с собой еще денег, не сошелся
же мир на этих тридцати рублях? Но она поступила именно так, и мы поместили
в капсулу эти 29 рублей и 80 копеек и зарыли в определенном месте (два шага
от дуба и три шага от платана).
В марте мы пошли в ЗАГС нашего района, чтобы подать заявление. В этот
ЗАГС нужно было пройти через двор, подняться по винтовой железной лестнице,
на которой через одну не хватало ступенек. Над жилым домом на мансарде в
двух обшарпанных комнатах размещался ЗАГС. В одной из комнатушек сидела
злющая тетка, которая выискивала различные причины, по которым нельзя было
расписать новобрачных. В другой каморке стояла длинная скамья перед столом,
причем мебель была, как в тюрьме, прибита к полу. На стенах висели образцы
заявлений на заключение брака, на его расторжение, на что-то еще, причем все
эти образцы, как и стены, были сплошь исписаны грязными ругательствами и
разрисованы иллюстрациями на соответствующую тему. На столе стояла
привинченная к нему чернильница, заполненная дохлыми мухами, и перьевая
ручка, привязанная к столу цепочкой от смывного бачка унитаза.
Мы заполнили заявления, тетка брезгливо взяла его и придирчиво
осмотрела. Ошибок, вроде, не было.
Приходите через два, нет через три неделя! - не глядя в глаза, злобно
проворчала тетка. Я положил пятидесятирублевку в мой паспорт и подал ей оба
документа. Тетка уже более охотно взяла паспорта, стряхнула купюру в ящик
стола и поставила печати в паспорта. Нам же велела расписаться в амбарной
книге в местах, где она поставила "птичку". Поздравления, наверное, стоили
дороже, поэтому делать этого она не стала.
Все, мы муж и жена! Мы, проваливаясь в выбитые ступеньки, быстро
сбежали вниз и помчались в институт на тренировки - мы уже опаздывали на
них. У меня тренировка не пошла, я скомкал ее и стал ждать, теперь уже жену.
Лиля протренировалась нужное время, мы встретились и пошли в парк
физкультурника откапывать наш клад.
Уже вечерело. Мы шныряли между деревьями, которые за прошедшие два
месяца сильно изменились. Я тыкал перочинным ножом в условленное место, но
капсулы не находил. "Неужели кто-то вырыл?" - мелькнула, было, мысль, но тут
нож наткнулся на мягкий свинец. Я вынул капсулу, стряхнул с нее землю и мы
пошли на выход из парка. Слава парка физкультурника была все той же, и кучки
вуайеристов так и шныряли в поисках влюбленных парочек, чтобы поонанировать
всласть. Но мы не дали им повода заниматься своим извращением. Один из них
так и остался недовольно стоять с выпростанным "хвостиком", пока я, проходя
мимо, не поддал его под зад ногой.
Мы вышли на проспект Плеханова и стали искать по магазинам шампанское.
Сейчас странно это слышать, но шампанское надо было искать в Грузии - стране
вина! И нашли мы только красное шампанское, которое не пили до этого
никогда. Забегая вперед, почти на двадцать лет, скажу, что второй раз я
встретил в жизни красное шампанское в ресторане в Курске, где мы с Лилей
"отмечали" наш развод. Не нашлось в ресторане никакого шампанского, кроме
красного. Она даже ахнула - надо же - женитьба с красным и развод - с
красным!
Но пока был только брак, о разводе и мысли не было, мы строили планы на
будущее. Первое - мы оба должны учиться только на отлично, чтобы получать
повышенную стипендию, иначе мне пришлось бы уйти на вечернюю форму обучения
и работать.
Второе - через год Лиля должна была выполнить мастера по гимнастике,
изучить, кроме немецкого, и английский язык.
Третье - я должен был-таки побить мировой рекорд в жиме и стать
чемпионом Грузии в троеборье.
Четвертое - тут же после окончания ВУЗа вместе поступить в аспирантуру.
Дети в эти планы не входили, так как они могли нарушить все задуманное.
Лиля стала жить у меня в коммунальной квартире, хотя у ее родителей был
собственный дом. Но они не любили меня, так как справедливо считали, что я
расстроил ее брак с женихом, которого они уважали.
Но правильно говорят: человек предполагает, а Господь располагает!
Планы наши стали накрываться один за другим. Лиля не смогла больше
заниматься спортом, так как забеременела. Я не смог даже повторить мастера,
так как меня засосали семейные дела. Лилю не интересовали мои научные и
изобретательские планы. Она засыпала, когда я начинал читать ей вечером
моего любимого "Фауста". Одно удалось - училась она отлично, хотя для этого
мне пришлось сидеть с ней как репетитору и чертить за нее проекты.
Летом я должен был поехать на соревнования в Москву на Всесоюзную
спартакиаду профсоюзов. Сборы проводились в курортных местах Грузии, но я
поехал непосредственно в Москву, "пробивать" свои изобретения.
Начало изобретательства
Удивительно, но изобретать я начал в ненавистной мне области -
табакокурительной. Я уже говорил, что покуривал опий в детстве, но позже
любое курение вызывало у меня только боль в горле и кашель. Питье - другое
дело! И если бы напротив нашего дома в Тбилиси был бы ликеро-водочный завод,
то я, безусловно, занялся бы изобретательством на этом заводе. Но напротив
дома была Тбилисская табачная фабрика No 2, и там работал мой приятель
Гурам. Находилась же эта фабрика на улице со странным названием. Странность
эта заключалась в фамилии человека, кажется музыканта, именем которого
называлась улица.
Грузинские фамилии иногда бывают, мягко говоря, непривычны (чуть не
сказал "неприличны"!) для нашего слуха. Чего стоят, например, такие "перлы",
как Сирадзе, Касрадзе, Херхеулидзе, Блиадзе, Иобашвили ... Мой знакомый по
фамилии Хухуни защищал кандидатскую диссертацию в России, так женщина -
ученый секретарь, отказалась публично произносить эту фамилию.
Мой дедушка, великорусский шовинист граф Егоров Александр Тарасович
даже анекдот придумал на эту тему. Дескать, генерал (конечно, в русской
"дореволюционной" армии) производит осмотр прибывших из Грузии солдат. А
есть в Грузии район Рача, где особенно много "неприлично" звучащих фамилий.
Так этот генерал спрашивает фамилии у солдат, призванных из Рачи, а те
отвечают: "Сирадзе, Касрадзе, Насрадзе" и в том же роде. Генерал в смущении
восклицает: "Братцы, кто ж вы такие?" А солдаты хором отвечают: "Мы с Рачи,
ваше превосходительство!" Естественно, дедушка это "с Рачи" произносил
слитно, как, видимо, это делали и те солдаты ...
Но грузины говорят, что и иностранные фамилии на грузинском тоже иногда
звучат не лучше. Например, известной киноактрисе Лючии Бозе было отказано в
визите в Грузию, по причине того, что ее фамилия звучала как: "Лючия
Проститутка" . Просто и без обиняков. Моя подруга по фамилии "Бзикина",
перезжая из Сибири, где она жила, в Грузию, исправила свою фамилию на
"Бозикина". Она считала, что так будет благозвучнее, чтобы не говорили, что
она с "бзиком" в голове. А получилась фамилия и вовсе неприличная: что-то
вроде "Проституткина". Пришлось снова менять на Бзикину, что по-грузински
звучит очень даже симпатично: "Пчелкина".
Так вот, возвращаясь к названию улицы, на которой находилась Тбилисская
табачная фабрика No2, можно сказать, что оно происходило из дважды
неприличной фамилии. Первая часть этой фамилии означала "Хвостик" на
еврейском. Вторая - перевод первой части на русский, а третья - что носитель
фамилии - сын первых двух частей. И фамилия эта звучит, простите, так:
"Поцхерашвили"!
Раньше в моде были папиросы - "Казбек", "Дукат", "Курортные", "Друг",
любимые сталинские "Герцеговина Флор". Только сам Сталин папирос не курил -
он высыпал табак из папиросы себе в трубку, а уж потом курил ее. Но высыпать
табак из папиросы легко, а вот засунуть его в тончайшую гильзу папиросы -
попробуйте! Для этого использовались старые "заграничные" станки системы
"Элинсон".
Приготовить сигареты - пара пустяков. С этим легко справлялись и наши
советские станки МГ и ЛГ (Московский Гильзовый и Ленинградский Гильзовый).
Идет длинная лента из папиросной бумаги, по дороге засыпается табаком,
сворачивается, смазывается клеем, калибруется и разрезается на "колбаски".
Сигареты вылетали из станка, как пули из автомата.
А вот с папиросами дело было сложнее. Сперва сворачивалась гильза
определенной длины из папиросной бумаги. Края бумаги завальцовывались,
заметьте, без капли клея! Затем с одного края гильзы железные "пальцы"
станка засовывали мундштук из плотной бумаги, что было несложно. Но с
другого края нужно было железными же пальцами засунуть порцию табака в
нежнейшую, буквально воздушную гильзу. Это часто не получалось - или гильза
была чуть неровной, или за нее задевали кусочки табака, торчащие из железных
"пальцев", но гильза сминалась, и машина бестолково тыкала порции табака в
смятые папиросы. "Каша" из смятой бумаги и табака все нарастала и, если
станок не остановить, нежные "пальцы" ломались, что часто и случалось.
Местный умелец изготовил, наконец, "останов", который, как только
очередная папироса не поступала в бункер, выключал станок. Но так станок
выключался буквально каждую минуту - единичный брак бывал часто, а после
него машина вполне могла работать нормально. Вот если четыре-пять папирос
подряд сминались, то тогда уж точно наступал "затор" и станок мог сломаться.
Но остановить станок на четвертой-пятой бракованной папиросе не мог никакой
"останов".
Так или иначе, главным образом стараниями Гурама, руководство фабрики
узнало, что в соседнем доме живет грузинский "Кулибин", который мог бы
помочь делу. Меня привели на фабрику, показали сценки, когда станок, как
дурной работник, сует табак в смятую папиросу. Показали и существующий
"останов" - как только папироса не появлялась в лотке, щуп "останова"
проваливался и замыкал контакт. Станок останавливался. Вопрос состоял лишь в
том, чтобы щуп замыкал контакт не на первой же, а допустим, на четвертой
бракованной папиросе.
Решение пришло сразу же - здесь нужен "замедлитель". Если щуп будет
"проваливаться" не в воздухе, как сейчас, а, допустим, в густом масле, то он
отключит станок не сразу, а секунды через четыре. Если же за это время
пойдут снова целые, твердые папиросы, щуп снова поднимется на прежнюю
высоту, и станок будет продолжать работать.
Составить эскизы и изготовить новый "останов" было делом одного дня. И
что ж, "останов" с первого же раза сработал, руководство было счастливо.
Наградить меня, хоть чем нибудь, они, правда, забыли. Но я наградил сам себя
- подал заявку на изобретение и написал статью в журнал "Табак". Красивый
был такой журнал, издавался в Москве в районе Курского вокзала. Первый опыт
изобретательской и журналистской работы оказался удачным - авторское
свидетельство (это тогда было вместо патента) выдали, статью - опубликовали.
Но с "остановом" стали твориться чудеса. Он то самостоятельно
соскакивал со станка, то гнулся, а то и вовсе ломался, как от ударов
молотка. Мастера цеха подходили ко мне и с явной угрозой предупреждали:
"Снимай свой "останов", он мешает нам работать! И, лучше будет, перестань
ходить к нам на фабрику совсем!". Я не мог понять, в чем дело. Ведь
"останов" экономит время, бумагу, табак ...
Ситуацию разъяснил мне начальник производства - мудрый человек Соломон
Давидович. Он пригласил меня к себе в кабинет, усадил на диван и ласково
спросил:
- Ты кушать хочешь?
Я в данный момент есть не хотел, да и вообще лакейское словечко
"кушать" мне было противно и вызывало тошноту, поэтому я покачал головой.
- А наши мастера и рабочие хотят кушать! Если станки будут все время
работать, не будет брака, то не будет оставаться табак, который, по
инструкции должен выбрасываться. А его не выбрасывают, его собирают и после
работы из него делают неучтенные папиросы! Гаиге? ("Понял?") - по-грузински
закончил мудрый Соломон, - А потом выносят под одеждой и продают
перекупщикам по-дешевке. Рублей двести в день имеют. А так - восемьсот
рублей в месяц. Разницу чувствуешь? Поэтому твой "останов" им поперек горла.
Если будешь настаивать и жаловаться директору - поймают тебя на улице и
побьют!
Я пошевелил мускулами. Соломон понял меня и горько усмехнулся.
Ты плохо знаешь жизнь, хмацвило! ("Юноша"). Особенно нашу жизнь,
кавказскую!
Мудрый Соломон был на сто процентов прав. Кое-что я узнал "за жизнь" на
улице, а про кавказскую жизнь мне еще предстояло узнать. Я решил не лезть на
рожон и снять еще не разбитые "остановы". У меня была задумка предложить их
на табачные фабрики Москвы, где мастера должны быть честнее тбилисских.
Когда я в цеху снимал "остановы", мастера участливо помогали мне.
Завернули штук пять "остановов" в газету, а один из мастеров даже помог
вынести их за проходную. Провожали меня с таким почетом, как какого-нибудь
инструктора райкома партии. Уже на улице мастер пожал мне руку и виновато
сказал:
Извини дорогой, что так получилось, но кушать все хотят: и мы -
мастера, и рабочие, и Соломон, и даже этот "зверь" в проходной! А директору
лишь бы отчитаться за снижение брака, что он в жизни понимает!
Больше я на табачную фабрику No 2 , что на улице Поцхерашвили, не
ходил.
А второе изобретение я сделал прямо на лекции по землеройным машинам.
Есть такая землеройная машина - скрепер. В Америке такими выполняют почти
половину всех земляных работ (у нас больше предпочитают экскаватор). Наш
лектор Картвелишвили (у него фамилия грузинская, но всю жизнь он прожил в
России) четко и недвусмысленно рассказывал, что когда скрепер набирает в
свой громадный ковш грунт, ему не хватает силы своего "родного" тягача.
Тогда зовут на помощь особые трактора-"толкачи", которые и подталкивают
скрепер сзади, чтобы тот набрал полный ковш. Эти толкачи работают меньше
минуты, а вынуждены стоять и ждать своей очереди по полчаса. Невыгодно.
- Это не от хорошей жизни! - подытожил Картвелишивили, - но другого
пока никто не придумал.
На первой же перемене я подошел к лектору и спросил:
- Юрий Лаврентьевич, а если на заднюю ось скрепера поставить маховик и
разогнать его во время холостого пробега, то во время копания - а это меньше
минуты - он даст на задние колеса такую тягу, что вполне заменит толкачи!
Картвелишвили мигом "схватил" идею и тут же предложил:
После лекции зайди, я помогу составить заявку на изобретение!
Подобный опыт у меня уже был с "остановом" и заявку мы составили
быстро.
Пару слов о Юрии Лаврентьевиче Картвелишвили. Это сын знаменитого
Лаврентьева - Лаврентия Картвелишвили - советского "хозяина" Дальнего
Востока 20-х годов, конечно же, репрессированого. Несмотря на это, Юрий
Лаврентьевич уважал Сталина и ненавидел Хрущева. Как здесь не вспомнить
эпизод, когда Хрущев спросил писателя Шолохова: "Неужели вы не признаете,
что был культ личности?" На что великий писатель ответил: "Была Личность,
был и ее культ!" - Хрущев понял, что он сам не личность, и обиделся.
Но, несмотря на помощь сына такого великого человека и талантливого
ученого, на заявку пришел отказ - дескать, головной институт
"ВНИИСтройдормаш" не считает предложение полезным.
Иногда надо людям отказывать! Я сейчас не представляю себе свою жизнь,
если бы не этот отказ. Он помог мне приобрести друзей на всю жизнь. В том же
"ВНИИСтройдормаше", других институтах, общежитиях. Он помог мне поступить в
аспирантуру, он дал мне ярости бороться с противниками. Даже любимых женщин
на долгие годы, помог мне найти этот отказ. И то, что я сейчас живу и
работаю в Москве - этим тоже я обязан этому отказу!
Люди, не бойтесь получать отказ! Если, конечно, это не отказ в
помиловании от смертной казни!
Знакомство с Москвой
Я впервые побывал в Москве в 1952 году. Мама меня привезла по своему
бесплатному железнодорожному билету. Нам повезло - мой дядя Георгий был
дома, и "приютил" нас на несколько дней. Москва поразила меня своими
большими домами, вечно спешащими людьми, магазинами, в которых всегда все
было.
Мама повела меня и в Мавзолей. Я не представлял себе, что увижу внутри
этого загадочного здания, но что зрелище будет столь неприятным, я не мог
себе вообразить. Под стеклянным колпаком лежало в неестественной, бессильной
позе жалкое мертвое тело. И это - Ленин? Великий, вечно живой, гениальный?
Нет, лучше бы я не ходил в Мавзолей, неприятный осадок остался на всю жизнь.
Хотел я позже посмотреть и на Сталина, когда он тоже был в Мавзолее, но
что-то удержало меня. И сейчас в моем представлении Ленин - это то, что я
увидел в Мавзолее, а Сталин - хоть и немного неуклюжий, но живой, такой,
каким я видел его рядом с собой на вокзале, а потом в саду дворца Наместника
в Тбилиси.
Дядя подарил мне купленный в магазине "Юный техник" электрический
трансформатор, чему я был безумно счастлив. В Тбилиси такого не продавали, и
я провел много интересных опытов по электричеству, благодаря моей поездке в
Москву.
Вторая поездка в Москву была менее удачной. Мама ни с кем не
согласовала свой выезд, и летом 1954 года никого из родственников в Москве
не оказалось. К тому же, на мою беду еще в самом начале пути в Сурамском
тоннеле, разделяющем Восточную и Западную Грузию, мне в глаза попала
угольная пыль или сажа с паровоза. Я, конечно же, в тоннеле открыл окно
вагона и решил посмотреть, что впереди. А впереди были дым, копоть и сажа.
Попытки промыть глаза водой из-под крана в туалете поезда привели к сильному
воспалению, и при подъезде к Москве веки у меня слиплись, и я практически
ослеп. Мама купила в аптеке раствор сулемы (сильнейшего яда, между прочим!)
и промывала мне глаза.
Гостиницы Москвы летом были переполнены, да и денег у мамы - кот
наплакал, так что переночевали мы на вокзале на скамейках. Хуже всего было
утром, когда надо было бежать в туалет, а я ничего не видел. В женский зайти
вместе с мамой уже возраст не позволял. Как вышел я из этого положения
сейчас не помню, наверное, так же как в детском саду или начальной школе.
Мама со слепым ребенком нашла адрес общежития МИИТа - железнодорожного ВУЗа,
и нас туда пристроили, благо студенты были на каникулах.
Мы не очень умели пользоваться раствором сулемы, но пробовали, немного
оторвав веки, заливать раствор в глаза. Боль была еще та, но позже
врач-окулист сказал, что хорошо хоть то, что меня не заставили эту сулему
пить. Тогда глаза можно было бы и не лечить.
Для меня оказалось очень полезным то, что я, во-первых, узнал, что в
МИИТе есть большое общежитие, а во-вторых, то, что туда можно устроиться. И
вот, когда я вместо сборов с тренировками в Боржоми и Бакуриани летом 1959
года самостоятельно приехал в Москву, эти знания мне пригодились. Правда, не
в первый день.
Приехал я налегке. В портфеле - материалы заявки, пять экземпляров
"останова" для табачных машин. А также - бритва, мыло, зубная щетка и разные
мелочи, в том числе, пара бутылочек чачи. Еще в Тбилиси, предчувствуя
трудности, я купил, модные в то время, нейлоновые трусы, майку, носки и
рубашку. Их, если постирать, то можно встряхнуть, как следует, и надевать.
Ни сушить, ни гладить их не надо было.
Сразу же после прибытия поезда, я, узнав в справочном бюро адрес
ВНИИСтройдормаша, направился туда. Можно только себе представить все
мытарства с пропусками, переговорами в канцеляриях и т. д., прежде, чем я
нашел эксперта, давшего отрицательный отзыв по моей заявке - Якова
Иосифовича Немировского. Мужчина пенсионного возраста в очках для глухих (а
был он действительно совершенно глухим человеком!), усадил меня за стол и
сел рядом.
Первые же его вопросы и мои ответы поставили бедного Якова Иосифовича в
тупик. Он доверительно наклонился к моему уху, как будто глухим был я, а не
он, и виновато улыбнувшись, сказал:
- Видите ли, если мы дадим положительный отзыв, то министерство обяжет
нас разрабатывать вашу машину. А это нам надо?
- Почему же не надо? - удивился я, - ведь эта машина не потребует
толкачей, она же будет производительней, да и разработка грунта станет
дешевле!
Яков Иосифович изобразил в ответ на мои слова такую сложную гримасу на
лице, что я тогда не понял ее смысла. Сейчас я уже понимаю смысл этой
гримасы, и означала она в устах Якова Иосифовича примерно вот что:
- Молодой человек, с какого острова вы прибыли, кому нужна ваша
производительность и стоимость разработки? Все это - халоимес ("мечты",
"сны" - на идиш). А есть жизнь, план работ нашего института, фонд зарплаты,
отчетность руководства и т.д., и т.п. Шли бы вы ..., или ехали бы себе домой
на Кавказ есть фрукты и пить вино, и не морочили бы головы русским людям ...
Вот какие сложные мысли изобразил Яков Иосифович своей мимикой, но
расшифровывать ее он мне не стал, чувствуя, что я могу пойти жаловаться, как
угодно высоко. Он только переменил свою мимику, на благожелательную и, опять
же, наклонившись к моему уху, прошептал:
- Приходите завтра (о, как я ожидал услышать эти слова!), и я вас
познакомлю с очень умным специалистом, кандидатом наук (и Немировский,
уважительно поднял вверх палец!) Вайнштейном Борисом Михайловичем, он-то уж
разберется в вашем изобретении. А что мы - простые инженеры, - и Яков
Иосифович изобразил выражение лица "бедного еврейчика".
Я вышел из ВНИИСтройдормаша часов в шесть вечера, купил в магазине
бутылку кефира, плавленый сырок и булочку, называемую тогда "калорийкой".
Дешево пообедав, я помыл и сдал бутылку в магазин, а потом решил, что искать
общежитие уже поздно и первый день можно переночевать и на вокзале. Я пешком
дошел до Крымского моста, перешел его и заглянул в Парк Горького. Там было
шумно и весело. Дойдя до летнего кинотеатра, я устроился так, что мне был
виден весь экран и бесплатно просмотрел какое-то кино.
Потом уже, когда людей стали выпроваживать на выход из парка, вышел к
Калужской площади, сел на станцию метро "Калужская" (теперь "Октябрьская") и
доехал по кольцу до "Курской". Но там было такое столпотворение, что найти
свободную скамейку не представлялось возможным. Расспросив людей, я
установил, что самые малолюдные вокзалы Москвы - Рижский, Савеловский и
Павелецкий. До Савеловского вокзала, добраться тогда на метро было нельзя.
До Рижского вокзала нужно делать пересадку, а до Павелецкого - всего две
остановки по кольцу.
Действительно, Павелецкий вокзал оказался малолюдным, но совсем
свободных скамеек не было. На каких-то скамейках спали по-двое, а не других
- по-одному. Я критически осмотрел скамейки и решил прикорнуть на той, где
уже спала полная женщина непонятных лет - лицо она закрыла косынкой. Женщина
была невысокой и занимала немного места в длину.
Я сперва присел, потом прилег, подложив портфель под голову. Железные
"остановы" больно "кусались" даже через портфель. Сильно мешал свет в зале
ожидания. Но постепенно усталость взяла свое, и я заснул. Проснулся я часов
в шесть, вставать было еще рано, и я вожделенно взглянул на полные ноги моей
соседки, решив хоть на часок прилечь на что-нибудь мягкое. Пододвинувшись к
полной даме, я осторожно положил голову ей на голень вытянутой в мою сторону
ноги. Но голова моя уперлась во что-то твердое. Не поверив первому
впечатлению, я несколько раз ткнулся головой о голень женщины, но она, о
ужас, была твердой, как бревно. Сон прошел мгновенно, я присел и костяшками
пальцев постучал по дамской ножке. Звук был такой, словно я стучу по
деревянной трубе. Я в страхе поднял глаза на голову женщины и увидел, что
она, проснулась, и, откинув косынку, с любопытством наблюдает за моими
действиями.
- Что, хотел поспать на мягком, милок? - добродушно спросила женщина
лет пятидесяти, - протез там у меня, нету левой ноги, понимаешь! Если
хочешь, я повернусь, можешь прилечь на правую, она настоящая, мягкая!
Я вскочил на ноги и стал благодарить, отказываясь и извиняясь. Женщина
поняла, что я здорово испугался, вздохнула, и снова накрыла лицо косынкой. Я
пошел в туалет стирать и трусить свое нейлоновое белье. Потом побрился, стоя
в трусах, которые за время бритья высохли. Оделся, даже надел нейлоновый
плетеный галстук на резинке, взял портфель и вышел.
Новые знакомства
Первым делом я заехал на площадь Маяковского, на табачную фабрику
"Дукат". По телефону в бюро пропусков связался с отделом Главного механика и
рассказал о своем деле. Оказывается, там уже читали мою статью в "Табаке", и
меня с радостью приняли. Молодой человек - то ли главный механик, то ли его
заместитель, взял у меня "остановы", и вызвал по телефону человека в синем
халате. Он передал этому человеку мои "остановы", я пояснил - куда надо
крепить, и какое масло заливать в маленькие емкости "остановов".
Оказывается, у них на "Дукате" те же проблемы со станками системы "Элинсон",
что и на Тбилисской фабрике.
Я осмотрел цех - он был гораздо чище, чем тбилисский, мастера не спали
на табуретках, как в Тбилиси, а деловито ходили между станками. Сами станки
работали тише, но так же мяли папиросы и забивались табаком.
Молодой человек оставил свой телефон и попросил позвонить через
недельку, чтобы узнать результат. Фамилии его я уже не помню. А я тем
временем, окрыленный ласковым приемом на "Дукате", понесся во
ВНИИСтройдормаш. Прошел я внутрь гораздо быстрее, чем вчера - Яков Иосифович
заранее заказал мне пропуск. Встретив, Немировский повел меня в какой то
кабинет, который оказался пустым. Усадив меня на стул, он вышел искать,
видимо, хозяина кабинета. Минут через пять он вошел вместе с человеком лет
тридцати пяти с густыми волнистыми черными волосами и очками с толстыми
вогнутыми стеклами. У хозяина очков, видимо, была сильная близорукость, но
он предпочитал смотреть поверх очков.
- Кто сочинил эту ахинею? - с места в карьер громким голосом заговорил
незнакомец, - придумывают всякую ерунду, а потом разбирайся, черт знает с
чем!
- Вайнштейн Борис Михайлович! - наконец, протянув руку, представился
он, - да вы, оказывается еще и студент - добавил он, заглядывая в мою
заявку, - что могут понимать студенты в скреперах? Да вы хоть скрепер живой
видели когда-нибудь?
Я приготовился к решительной схватке. Вайнштейн сел за стол и пригласил
сесть меня. Немировский трусцой выбежал из кабинета.
- Яков Иосифович уже рассказывал мне о вашем предложении, - продолжал
Вайнштейн - это же ахинея,