ками-речками. Ее вздохи, полуоткрытые сухие губы. Боязливое желание отдаться, принадлежать целиком. Мне Мы пили вино и не хмелели. Почти не хмелели. Она дотронулась холодными пальцами до моей головы. - А у тебя на висках уже седина... - Мне хотелось плакать. Я ведь никогда не отвечал ей взаимностью. И сейчас лишь безумно жалел ее. Сердце ныло от беспросветной тоски и черной горечи. Если я и мог полюбить кого, так только Дашу. Но зачем судьба столкнула меня с Катей-Катюшей? Сейчас или тогда, в Галиции. Одна из этих встреч лишняя, лишняя. Горькая. ... Уже под утро Катя-Катюша с сухими глазами, ни слезинки не проронившая, сказала вопросительно дрогнув бровями: - Ну давай что ли, Коленька, - и скривилась в улыбке. - Раз деньги плачены. Я не мог..." x x x Проходя утром по бывшему гимназическому коридору Ковалев толкнул дверь в комнату Козлова. Без стука. Просто так. Поручик оторвался от бумаг и удивленно уставился на штабс-капитана. - Привет, Николай Палыч. Козлов тактично ничего не спрашивал о вчерашней встрече своего непосредственного начальника. - Ну что, Олег? - Ковалев хотел казаться бодрым. - Чем живет контрразведка? - Сейчас буду допрашивать одного типчика. Вчера арестован по подозрению в сочувствии к большевикам. - Да у нас полгорода им сочувствует. - Этот дядька работает на сортировочной горке. По показаниям агентов один раз приносил на работу листовки. Ну а уж раз его наши орлы сегодня загребли, решил я с ним поговорить. Может, что и вытащу. - А потом? - А потом отпущу, скорее всего. Рабочих не хватает. Да и ситуацию напрягать не хочу, и так уж... Кстати, посмотрел я Даля, - поручик достал бумажку из кармана френча. Есть кое-что. "Лизун" или "лизень", "лизала", "лизатель" и так далее - тот, кто лижет. "Лизун - охотник лизать, лакомка" или "охотник лизаться, ласкаться, целоваться". Или "говяжий язык, бычий, коровий". Или "слизняк". "улитка". Или "удар рукой, хлыстом". Или "побег", "бегство". Или же растение, по латыни аллиум нутанс. - Что это за растение? - быстро спросил Ковалев. - Пока не выяснил... Есть еще "лизунок", "лизунчик", "лизень". Вот "лизунка" - тоже растение. - Ну, лизунка не по нашей части. У нас лизун... Значит, что там? Охотник целоваться, говяжий язык, улитка или слизняк, удар хлыстом или рукой. И что там еще? Я запишу. - Побег, бегство. Наверное, от "улизнуть". Еще лакомка и растение это. Аллиум нутанс. - Узнай, как оно по-русски называется. - Хорошо, Николай Палыч, узнаю. Хотя по-русски оно называется "лизун", если верить Далю. - Не знаю такого. Должно быть еще название, общепринятое. Алоэ - столетник. Типа этого. Ищи. - Попробую...Кстати, Николай Палыч. Не хочешь Анциферова допросить? - Какого Анциферова? - Ну этого, сочувствующего. Его сейчас приведут. - А почему я? - Вы постарше, посолиднее выглядите. А я для него - пацан. Скорее он тебе что-нибудь скажет. Если вообще скажет. - Не так уж я тебя и старше. Лет на семь, кажется. Смотрел я тут на днях твое личное дело. Ты, по-моему, с девяносто восьмого? - Угу. Я тут об Анциферове посмотрел.... - Ему сколько? - За пятьдесят. Солидный дядя. Его можно попробовать поколоть. На семье, детях. - А что ты хочешь? Чтобы он сказал, кто ему листовки давал? Скажет, обнаружил у себя на рабочем месте, взял чтоб отдать военному коменданту станции. Или просто на самокрутки. Отдать его Таранскому - оговорит полгорода, не расхлебаешь. И все равно настоящего человечка может не сдать, утопит его в словесном мусоре. - Да нет, плевал я на эту макулатуру, - махнул рукой Козлов. - я даже толком не знаю, что хочу. Настроение на дороге пощупать хочу, в глаза ему посмотреть. Чем ни там дышат. Когда начнут поезда под откос пускать. От агентов информация однобокая. - Ясно. Ну давай его ко мне. - Да ты можешь и тут поговорить. Я выйду. - Как его зовут? В черной робе Анциферов выглядел гораздо старше своих пятидесяти четырех лет. Морщинистое, землистое лицо, большие руки с въевшейся под ногти грязью. Но глаза умные. Можно беседовать. Ковалев долго молча рассматривал рабочего, ходил по кабинету. Держал паузу. Нагнетал неопределенность. Но Анциферов не занервничал. Крепкий орешек. Если он серьезный подпольщик, то не из последних. Ковалев остановился: - Что вы тут делаете, Михаил Иваныч? - с участием спросил штабс-капитан. - Что вам тут всем, медом намазано что ли в контрразведке, что вы сюда все стремитесь в наши подвалы? А? Ведь тут неудобно-то как. Подвал гимназический, для содержания арестантов не приспособлен совершенно, сырость, того гляди чахотку подхватишь. Хорошо хоть чуток перестроить его успели, на клетушки решетками разбили. А то б вообще все вповалку на полу лежали. Ну? - Да не знаю, схватили вот ни за что ни про что, господин полковник. - Фу, как некрасиво! Не надо дурачка-то валять, Анциферов. В армии вы служили и в званиях, стало быть, разбираетесь. Итак, отвечайте на вопрос: какого хрена вам тут надо? - Не понимаю. - Чего вам не хватало, Михал Иваныч? Жена у вас, дети. Двое. Жалованье платят без задержек. Зачем вам лишние неприятности? Зачем вы ставите под удар свою семью? - Причем тут семья? - Как при чем? Кто вас оплакивать будет? Кто остался без кормильца? Кто, я спрашиваю, жену вашу кормить станет? Большевики? Их забота ясна - срыв перевозок, неразбериха на сортировке. Но у вас-то задачи менее глобальные - дом, семья. Опять же детей учить надо, а из-за всей этой чехарды в здании гимназии - контрразведка. Они-то, красные, за ваш счет свои задачи выполняют - листовки, саботаж. А вы что получаете? Подвал контрразведки, детей-побирушек. - Не знаю я никаких листовок, господин штабс-капитан. - Ой, не надо, Михал Иваныч. Зачем нам эти детские игры? Мы же не в царской охранке, которой нужно вашу вину доказать и вас под суд отдать. Там имело смысл отрицать. Но мы-то с вами в военной контрразведке. Война идет, господин хороший. И я, как вы могли заметить, протоколов не веду, бумаги вас не заставляю подписывать. А почему? А потому, что не надо мне, Михал Иваныч, вашу вину доказывать. И под трибунал вас не обязательно отсылать. Мы можем вас тут и без трибунала шлепнуть. Вы свою вину знаете и, думаю, не обидитесь. И мы ее знаем. Так чего ж друг с другом в прятки играть. Законов сейчас в России никаких: гражданская война. У кого ствол, тот и прав. Вы же должны догадываться, что у нас на всех объектах военного значения своя агентура. А какая же? Мы ведь для того и хлеб едим, чтоб в том числе обеспечивать бесперебойное снабжение по железной дороге. Ну и всяких шпионов ловить. Причем, еще неизвестно, от кого вреда больше - от шпионов или саботажников и вредителей. Вот мы и работаем. Мы же не можем саботировать, как вы. Мы - люди военные, с нас и спрос. Никто нас сюда не тянул, армия добровольческая. Будете вы нас осуждать за хорошую работу?.. Михал Иваныч, я вас спрашиваю: можно людей за хорошую работу осуждать? Анциферов прокашлялся: - Нельзя, наверное. - Да без "наверное", Михал Иваныч! За хорошую работу награждать надо! Вот я хорошо сработал, вас, саботажника красного поймал. - Я не сабот... - Ай, - махнул рукой Ковалев. - Михал Иваныч, мы же договорились: что знаем, то знаем. И Ваньку не валяем. Так я говорю: я сработал хорошо, вас поймал. Не идеально, но все же неплохо работаем, стараемся во всяком случае. Я - контрразведчик. А вы кто?.. Михал Иваныч! Кто вы?! - Ну рабочий... На сортировке. - На сортировке. Рабочий. В ваши служебные обязанности входит саботаж и разноска листовок? Михал Иваныч! - Нет. - Великолепно! Значит, занимаетесь вы не тем, чем нужно. Значит, работаете плохо. Даже вредите, что совсем уж неприлично. Идем дальше. Может быть, как большевик или сочувствующий вы добились больших успехов? Увы, нет. Вы не сорвали перевозки, не развалили наш тыл своими листовками. Вы лишь мелко нагадили нам, Михал Иваныч. А себе крупно. И главное, своей семье тоже. Таким образом у нас с вами диспозиция такая: у меня плюс за хорошую работу, у вас два минуса. А отсюда какой вывод? Проиграли вы по всем статьям. Плохо быть большевиком, хорошо быть контрразведчиком, - засмеялся Ковалев. - Правильно я говорю? Анциферов молчал. - Ну что же вы, Михал Иваныч, все молчите? Это в конце концов просто неприлично. Ну ладно, допустим, вы герой и страдалец за счастье народное. Прометей. А я орел, который клюет вашу печень. Но у Прометея не было семьи. Героем можно быть только одиночке чтобы не тащить с собой на эшафот ни в чем неповинных людей. Так могут поступать только фанатики. Михал Иваныч, может, вы фанатик? - При чем тут семья? Я виноват если, отвечу сам... - Вообще-то, я про другое спросил, про фанатизм. Ну ладно, раз вы не хотите отвечать на мои вопросы, я отвечу на ваш. Вернее, уже отвечал. Вы - кормилец. К тому же у нас существует институт заложников. К сожалению. Это трагедия гражданской войны, в которую большевики ввергли Россию. А возьми мы вашу семью заложниками, стали бы вы после этого саботировать, агитировать и носить листовки?.. Ну что молчите? Вы не производите впечатление фанатика. Возраст не располагает. Фанатизм - дитя юношеского максимализма. А вы зрелый, солидный человек. Семейный. Через несколько лет, глядишь, пора будет внуков нянчить. Так и будете все с листовками бегать? - Это вашему этому...- Ковалев пощелкал пальцами, начал рыться в бумагах, будто ища нужную фамилию, - можно по молодости суетиться. Одиночка... Ну ладно... Вот вы мне скажите, Михал Иваныч, что мне, контрразведчику делать? Вас расстрелять или вашу семью? Анциферов посмотрел в глаза штабс-капитану. Ковалев выдержал этот взгляд. - Ну! - Меня... - Плохое решение. Дорога лишится специалиста. Вот и будет самый настоящий саботаж. А если расстрелять вашу семью, вы ведь все равно не простите. Есть, правда, промежуточный вариант. Вас отпустить работать, а расстрелять кого-нибудь из членов вашей семьи. Например, дочь. А остальных просто арестовать, чтоб доказать, что мы не шутим, что перевозки и четкая работа для нас действительно очень важны. И если вы будете сами работать плохо и позволять саботировать другим, если не будете доносить на подстрекателей, саботажников и лентяев, вы постепенно лишитесь всей вашей семьи. Мне кажется, это наилучший вариант. Нет? Ответьте, Михаил Иванович... Молчание - знак согласия. Ковалев снова начал перебирать бумаги, достал из стаканчика перо, макнул в гимназическую непроливашку. - Я распоряжусь, вас отпустят через два часа. За это время мы успеем произвести все необходимые мероприятия в отношении вашей семьи. Ну и еще нескольких семей ваших коллег - Бусыгина, Кириленко, Золотова. А вот у молодого Филлипова семьи нет, повезло парню. Напротив фамилии Филлипова в списках рабочих сортировочного узла рукой Козлова был поставлен знак вопроса. Ковалев с усталым, хмурым лицом что-то написал на листке, захлопнул картонную папку, бросил ручку в стаканчик. - Все... Конвой!!! Вошел солдат. Анциферов вцепился в край стола. - Погодите, господин штабс-капитан... - Увести. - Погодите! - Анциферов был бледен. - Не надо этого. Не надо. Ковалев встал и отошел к окну. - Ваше благородие!!! Конвойный оттащил рабочего от стола. Может быть Анциферов и не до конца поверил Ковалеву. Может быть он даже подозревал, что расстрел члена семьи чреват нежелательными волнениями, и штабс-капитан в этом случае рискует погонами. Но он, Анциферов рисковал большим. - Ваше благородие!!! - Анциферов вцепился в дверь. Ковалев медленно обернулся, скользнул взглядом по лицу рабочего. - Кто тебе дал листовки? Услышав голос штабс-капитана, Анциферов рванулся в кабинет, будто в этом кабинете жило его спасение. - Не губите, ваше благородие! Лучше меня кончайте! Ковалев поморщился: - Не то. Я задал другой вопрос., - он перевел взгляд на растерянного конвоира. - Филлипов! Смена не его была, так он дал, просил меня пронести. "Молодец Козлов. Правильный вопросик поставил." - Ковалев глянул в сразу на десять лет постаревшее лицо Анциферова, задавил в себе искру жалости. - Подставил тебя, значит, товарищ. Кто еще? - Не знаю. Он заводной. Остальные больше слушают, разговоры одни. Кто сочувствует, кто и боится. Из глаз сортировщика вдруг градом покатились слезы. "Сломался", - подумал Ковалев, а вслух сказал: - Ладно, иди домой. И передай там всем, тебя послушают. Пока семьи арестовывать не буду. Но если вдруг какая катастрофа - арест семей, показательные расстрелы. Всем передай. И еще. Филлипова брать не будем. Незачем на него казенный хлеб переводить. Вы его не переубедите, у него семьи нет, пеший конному не товарищ. Сядь, успокойся. Выпей воды и слушай внимательно. Ковалев кивнул конвоиру, солдат ушел осторожно прикрыв дверь. Штабс-капитан налил из графина воды в стакан, протянул сгорбленному, раздавленному человеку. Сортировщик выпил, стуча зубами о стекло. - Слушай. Сейчас же пойдешь и все рабочим расскажешь. Филлипов не поймет, будет подбивать к вредительству. Песочку там в буксу и так далее. Увидев, что не слушают, он может решиться на крайний шаг и сделать большую диверсию. Может? Анциферов кивнул, его губы тряслись, но взгляд был осмысленным. "Все-таки крепкий мужик, - подумал Ковалев, - Я бы на его месте на семье тоже сломался и собирался бы потом гораздо дольше." - Ну вот. И тогда - неизбежно - арест семей и расстрелы. Он ведь запросто может подставить, подвести вас всех под монастырь. Детей ваших ни в чем неповинных погубить. Так? - Да. - Повторяю: я его арестовывать не буду. И других, если таковые объявятся. Вы его сами, от греха, ради своих детей потихоньку пристукнете. Понял? - Анциферов метнул на Ковалева затравленный взгляд. - Понял, спрашиваю?! В ваших же интересах. Рабочий кивнул. Ковалев черкнул пером. -Иди. Вот пропуск. Когда Анциферов ушел, Ковалев сел на стул и долго отрешенно смотрел в стену, потом потер руками лицо, тяжело вздохнул и возле знака вопроса у фамилии Филлипова нарисовал небольшой могильный крестик. Пусть знает Козлов, что и он не лыком шит. Поймет, когда услышит, что Филлипов случайно под колеса упал. ...Депо, цех ремонта, завод, теперь вот сортировочная станция в легкой форме. Где еще вылезет?,. x x x "Любитель целоваться. Говяжий язык. Улитка, слизняк. Удар хлыстом. Бегство. Лакомка. Какое-то растение. Кто же? Кто? Кто? Кто? Кто? Кто? Я найду тебя, Лизун." x x x За окном было темно, а Ковалев все не уходил домой. Перед ним на столе лежали два списка. Список фамилий. И список значений слова по Далю. Ежевский. При встрече со старыми приятелями и однокашниками, однополчанами целуется. Любитель целоваться. Лизун. Капитан Стылый. Ну, несколько медлителен. Улитка? Интересно, любит ли он сладкое? Ефим Крайний. Говяжий язык что ли? Чепуха. Он казак. Может, удар хлыстом? В смысле, нагайкой. Резуха. И фамилия-то у него дурацкая. Малоросская что ли? Что такое резуха? Даже интересно. Горелов. Ну это слизняк, конечно. Тоже Лизун. Пол-управления - лизуны. Ковалев засмеялся. Пол-управления лизунов. Завтра он всех арестует. Каждого лизуна. Ковалев сидел и смеялся. Один в пустом здании. Нет, не один. Внизу часовые, но они не слышат... Последним по списку шел Козлов. Невычеркнутый. Вся информация исходит от него. И о проверке его самого, Ковалева, и о Боровом, и о Лизуне. А что если Козлов завел его не туда? И штабс-капитан бредет сейчас по темному лабиринту совсем в другую сторону. Как можно проверить Козлова? Почему мог бы работать на красных Козлов? За деньги? За деньги работают на англичан. За идею? Ковалев изучил дело Козлова вдоль и поперек. Нет пятен. Негде было сыну военного атташе во Франции набраться красноты. Приехал сюда в прошлом году, вместе с отцом. Отец лично знаком с Деникиным... Хотя, конечно, в Париже Ленин был и прочее, но если так рассуждать, то, скорее уж он, Ковалев шпион, поскольку Ленин тоже учился в Казанском университете. Ковалев зевнул и вновь уставился в список. Ежевский. Стылый. Крайний. Резуха. Горелов. Козлов... Кто? x x x "Уйдя из управления, я пошел в веселый дом мадам Желябовой. И это удивило меня самого. Во-первых, мне нужно было выспаться. Глянул в зеркало - лицо осунулось, под глазами темные круги. Во-вторых... Во-вторых, я думал, что ноги моей там больше не будет. Но меня потянуло к Кате-Катюше. Кроме нее не было у меня во всем городе никого. Вот, правда, в последние месяцы я прикипел к Козлову. Но после того, как он появился в моем списке, словно что-то выросло между мной и им. Преграда какая-то. Мне хотелось простого человеческого тепла. Я устаю. Я шел по черным ночным улицам, вынув на всякий случай наган из кобуры и сунув его за ремень на пузе. Так и вошел к мадам, грохнув дверью. Катя-Катюша была занята. Я даже не подумал об этом. Собрался уйти. Толстая Желябова, видя, что ни на кого другого я не соглашусь, тяжело вздохнула. - Погоди, может, что и придумаем. Кряхтя и ворча, накинув платок на плечи, она поднялась наверх по скрипучей лестнице. Наверняка ведьма уже подкатилась к Кате-Катюше со своим бабским любопытством. Интересно, что ей Катя рассказала? А, впрочем, что мне за дело... Спустились обе. Катя увидела меня. Не сказать, чтоб просияла, но улыбнулась искренне. - Здравствуй! У нее в городе тоже, кроме меня, никого. - Мне сказали, что ты занята. - Мой-то уже дрыхнет, все дела справил, теперь сопит перегаром. Видимо, она заметила тень неудовольствия на моем лице, сказала просто: - Я же проститутка. Не бойся, я сейчас помоюсь пойду, а тебя проводят. Я не успел ничего сказать, как она умчалась подмываться, а меня взяла за руку Желябова. - Пойдем, офицер. Есть свободная комната. Пистолет-то вынь. - Черт, - я сунул наган в кобуру. - Так-то лучше. Расплатишься утром. - Она открыла дверь в какую-то каморку, где, кроме стула и койки ничего не было. - Ишь, надо же, знакомую встретил... Она подтолкнула меня в комнатку: - света нет. Без него найдешь, куда чего. Я шагнул внутрь, грохнув сапогом о деревянный пол. И вдруг Желябова сказала: - У меня тоже сын где-то сейчас воюет, если жив. Я и не знал, что у мадам могут быть дети. ... Эта ночь была ночью из прошлого. В темноте я почти не видел ее лица, остались лишь звуки и ощущения. Будто и не было этих лет разлуки. Я все помнил. Те же струны, та же музыка. Мои руки, губы - я играл тот же кружащий голову вальс на ее теплом нежном естестве. Живая флейта. На какие-то мгновения я проваливался туда, в блиндаж и вновь выплывал здесь, в ночи. Все было как когда. Те же ноты и отклики. Только она стала смелее. Профессиональнее. Я обнимал и целовал не тело, а своего единственного в городе человека. Я в сотый раз целовал небольшой неровный шрам на ее боку, куда угодил осколок. Этот шрам тоже объединял нас. Мы знали, откуда он. Однополчане. Обыкновенная горько-радостная встреча с человеком. Только хвастать нам друг перед другом нечем. Она здесь, в веселом доме. Я в контрразведке. Кому хуже? Она в чужой молофье, я - в чужой крови и слезах... Закончив, я мгновенно уснул. Проснулся, когда уже было совсем светло. Потянулся, вынул из кармана своего Буре. Мама моя! Уже почти девять! А где Катя-Катюша? - Проснулся? Сидит сзади, на подоконнике. - Почему не разбудила? - Жалко было, ты так спал. Тебе надо было выспаться. Я начал поспешно одеваться. - Погоди, я сейчас принесу ковш с водой и тазик, умоешься. Да! С утра, пока ты спал, заглянула Желябова, сказала, что, если я согласна, ты можешь не платить. Я согласна. И ушла за водой. Черт-то что..." x x x С Козловым штабс-капитан столкнулся в коридоре. Штабс-капитан был не брит и поручик это заметил, но ничего не сказал. - Салют, Николай Палыч. Коман са ва? - Бонжур, господин поручик. Нормально. - Ой, как официально. Я в чем-нибудь провинился. - Пока нет. Но начальственный гнев имеет обыкновение изливаться внезапно, без всяких предупреждений. Бди! - Бдю. Зрю в корень. Мимо по коридору проходили офицеры, кивком здоровались, косились на штабс-капитана. "Верно, ребята, небритость для меня нехарактерна, - думал Ковалев. - Раз небрит, значит что-то случилось. А что случилось? Просто проспал." - Кстати, насчет корня... Ты выяснил про эту траву, аллиум этот? Козлов вздохнул. - Докладываю. Справедливо предполагая, что в гимназии преподавали ботанику, я начал вчера разыскивать преподавателя ботаники. Дело осложнилось тем, что личных дел преподавателей не сохранилось. - Если они вообще были, в чем я сомневаюсь. Штатские же люди. - Принимаю поправку. Из старожилов гимназии я сначала разыскал сторожа. Такой забавный сумасшедший старик. - Верю. - А через него вышел на ботаника. Это был некий Нестеров Вениамин... - Почему был? Где он сейчас? - На кладбище. У Воскресенского храма, слева от ворот. И что самое обидное для нас, умер всего неделю назад. - Дальше. - Дальше, собственно, все. Думаю, в этом городишке нет других специалистов по цветам. - Должны быть справочники в гимназической библиотеке. Поручик опять вздохнул: - Гимназическая библиотека свалена в кладовке, на первом этаже, рядом с караульным помещением. Если хотите, загляните. - Что там? - Там добрые сотни пудов книг свалены штабелями до потолка. Работы на неделю. С Далем мне просто повезло, рядом лежал, у входа. - Н-да. Двух толковых солдат из отдыхающей смены - и пусть разбирают. - А выносить куда, Николай Палыч, в коридор? - В задницу. - Будет сделано. Ума не приложу только, как сформулировать солдатам задачу. Приложи, поручик, приложи. Для того он у тебя и есть. Ты же сам говорил, что оружие контрразведчика - голова. - Чтоб объяснять солдатам ботанику? Спустившись к полудню к выходу, Ковалев с удовлетворением увидел, как два солдата чихая от пыли выносят книги пачками в коридор и складывают возле стенки. "Захламят коридор весь," - Ковалев присел и начал перебирать книги. Пушкин. Хороший поэт, вот только про растения не писал... Хотя нет, писал. Анчар. А вдруг и здесь нет нужной книги? Что это мы так зациклились на этой кличке? Как оно там? Аллиум нутанс. Ковалев прошелся вдоль стены, выискивая золотистый корешок Даля. Ага, вот. И малый словарь Ефрона с Брокгаузом тут же. Штабс-капитан пошелестел страницами. Аллиум нутанс. - Разрешите, ваше благородие. Ковалев посторонился, и солдат грохнул рядом еще одну кипу книг. - Аллиум нутанс. - Чего, ваше благородие? - Нет, ничего... Вы их просматриваете? - Так точно, - солдат вытянулся. - Их благородие господин поручик приказали искать про растения, про медицину и про сельское хозяйствование. - Правильно приказал. Что-нибудь нашли? - Никак нет. - Ищите, - Ковалев бросил черный с позолотой том Брокгауза в пачку. - Хорошо ищите. Штабс-капитан пошел к парадной лестнице, раздумывая, не стоит ли подняться к себе, ознакомиться с донесениями агентов, а заодно просмотреть данные по ремонту подвижного состава или плюнуть и сходить пообедать. У лестницы его нагнал подпоручик Резуха. Он был в шинели, только что с улицы. - Господин штабс-капитан! Хорошо, что я вас нашел. Мне сказали, вы внизу... - Что случилось? - Убийство. Попа угробили. - А я здесь при чем? Пока не установился гражданский порядок, не была налажена работа криминальной полиции, уголовный розыск, генерал Ходько распорядился отдать все общеуголовные преступления по городу одному из отделов контрразведки, который возглавлял Ротмистр Парфенов. - Так это наш поп. Сява. Ковалев выругался. Сява был одним из самых результативных внутренних агентов. На исповедь к нему ходили очень многие занятные и интересные люди. Ходил и Ковалев. Это не вызывала ни у кого никаких подозрений. Сява рассказывал Ковалеву все любопытное, что несли ему страждущие, желающие облегчить душу, а также все, что мог разузнать в церковных кругах. Кстати, именно с помощью данных попа Сявы Ковалев помог отделу Парфенова раскрыть серию налетов и два убийства. Отца Аркадия накололи на бабе и сребролюбии. Жаден оказался батюшка, потому и получил вторую, неофициальную кличку "Жид". С отца Аркадия Ковалев расписок не брал, боясь затронуть самолюбие батюшки. Решили полюбовно: раз в неделю беседовать в храме. Без всяких формальностей. Поп не подводил. - Парфенов уже там, - доложил Резуха, - они сразу выехали, начали работать, пока не выяснилось, что это наш агент. Я только что оттуда. - А откуда это выяснилось? - Я сказал. А что, не надо было? - Съезжу, посмотрю. Автомобиль, конечно, занят? - Ага, Парфенов на нем и укатил. - Ладно, на извозчике доедем. Иди, лови, я сейчас выйду, шинель только накину. Штабс-капитан направился к лестнице, но сделав несколько шагов, остановился. Вернулся к выносящим из кладовки книги солдатам, присел и раскрыл словарь Ефрона и Брокгауза на букве "Р". Интересующего слова здесь не было. Ковалев раскрыл на той же букве Даля. Тут также слова не было. Ковалев вздохнул, положил книгу на место и пошел за шинелью. Парфенов был невысоким коренастым человеком лет сорока пяти. Близко Ковалев его не знал, но Парфенов нравился ему своей основательностью, неторопливостью. В управлении все звали Парфенова на "вы", а за глаза "стариком". Он стоял возле ворот храма, задумчиво посасывая трубку, пока подчиненные осматривали окрестности и опрашивали окружающих. Пробившись сквозь толпу любопытствующих и плачущих старушек, кончиками платков промакивающих слезы, Ковалев поздоровался с ротмистром. - Здравствуйте, Валерий Иванович. Ну что у нас? - Здравствуй, Коленька. - Ротмистр кивнул в сторону храма. - Твой? - Мой... - Угу. Мне твой Резуха сказал, когда примчался, и я сразу за тобой послал. Иди, говорю, обрадуй начальство, - он неторопливо выбил трубку о каблук. - Осень в этом году поздняя. Середина октября, а как будто сентябрь. И тепло довольно.. Ну пойдем, посмотрим. Отца Аркадия убили ранним утром прямо в храме тремя выстрелами. Сява лежал за алтарем, уставив стеклянные глаза в потолок. На черной рясе расплывались три багровых пятна. Рядом лежал подсвечник. - Убийца вошел в ворота. Видимо, они некоторое время говорили, потом убийца выстрелил. После третьего выстрела он упал. Падая, схватился за подсвечник. Пули откинули его назад, и он ловил равновесие. Стреляли, по всей видимости из нагана, гильз нет. На вскрытии уточним. Кажется, ничего не пропало. Попадье его сообщили. Сейчас будет, вой поднимет. Ротмистр посмотрел в глаза Ковалеву: - Кто мог узнать, что он твой? Штабс-капитан задумался: - Знали трое. Я, Резуха и Козлов. Больше никто. Практически все контакты, не считая мелких поручений осуществлял лично я. - Кто мог узнать? Ты прикинь, Коленька. По реализованной информации его могли вычислить? - Теоретически могли, конечно. Но практически вряд ли. Информация была непрямого действия. А вот для вас... Помните, я вам передавал по налетам и убийству в Тихоновке? - Так это была от него информация? Полезный человечек был. - Не могли уголовные его рассчитать? - Ну не знаю, не знаю, - покачал головой Парфенов, машинально достал трубку, но вспомнив. Что находится в храме, снова сунул трубку в карман. - Особо ведь некому рассчитывать. Я ж с ними не церемонюсь, не отпускаю на волю. Дело закрываю и, как правило, в расход. Ты же знаешь, Коленька. Чего их кормить зазря? - Вы сможете его найти? - Кого? Убийцу-то? Коленька, я думаю, не совсем мое это дело. Я думаю, это твои подопечные его пришили. Ковалев молитвенно сложил руки на груди: - Помогите, Валерий Иванович, век бога буду молить! На мне ж и саботаж, и листовки, и... - Ладно, ладно. Конечно, все силы я на твоего попа бросать не буду, но если что всплывет попутно, сообщу, без вопросов. - Возьмитесь, а , Валерий Иванович, а я, чем смогу, тоже поспособствую. - Угу. Ну тогда набросай мне списочек - кто ходил к попу, с кем он спал, с кем в карты играл, с кем водку пил, кто его не любил, кто мог отомстить за что-нибудь. В общем, все, что знаешь, Коленька. Попробуем узнать что-нибудь через агентуру. Ты через свою, я через свою. Кстати, было бы интересно, как большевистское подполье отреагирует на смерть святого отца. Расскажи. - Всенепременно, Валерий Иванович. Но по убийствам вы у нас специалист. Шерлок Холмс. Только что на скрипке не играете, - польстил Ковалев. - Играю, Коленька, играю. И на трубе могу. Не говоря уж о фортепиано. x x x "На Руси народ никогда не любил попов. За ханжество, лицемерие, своекорыстие. Не знаю есть ли в какой еще стране столько сказок, анекдотов, выставляющих поповское поголовье в столь неприглядном свете. Даже Пушкин наш, и тот отметился: "Поп - толоконный лоб." Сказка. Народный герой Балда убивает служителя культа. Счастливый веселый конец. Порок наказан. Тремя щелчками. Давно это было. Пистолетов тогда не было. Но были ножи. Так что, в принципе, Балда народный мог и ножичком засапожным попа порезать. С него бы не убыло. А вот сейчас, в гражданскую в отца Аркадия тот же Балда стрелял из нагана. Тоже трижды. Я очень хорошо представляю себе эту картину. Первый выстрел был несмертельным, ударил в правое легкое. Сяве было больно и страшно. Он зажал горячую рану ладонью. Как там было, Александр Сергеевич? "От первого щелчка прыгнул поп до потолка." Второй выстрел в живот заставил Сяву согнуться. Отец Аркадий отступил на шаг, но равновесие удержал. "От второго щелчка лишился поп языка." Третий, смертельный выстрел сбил несчастного Сяву с ног. Еще не понимая, что он умер, настоятель, схватился за подсвечник, пытаясь удержаться. Как там? "А с третьего щелчка вышибло ум у старика." Спасибо за подсказку, Александр Сергеевич. А ведь совсем вышибло, не пожалели старика. Стариков, женщин, детей... Гражданская война - война граждан против граждан. Интересно, если красные победят, сделают они Пушкина богоборцем и революционером или выбросят на "свалку истории"? Из арапа можно надергать цитат... Впрочем, попик-то был тоже хорошо. Блядун почище Пушкина. Помню его шалости и любимые игры. Мы "случайно" накрыли батюшку за его любимым занятием. В церковной пристроечке он развлекался с прихожанкой. Он думал, что с прихожанкой. На самом деле с нашей подставкой. О любви батюшки к особам противоположного пола я узнал от одной из девочек мадам Желябовой, местной уроженки, хорошо знавшей беспутного попа. Мы подставили даму настоятелю. Внезапно, в самый причинный момент в пристройку ворвался "муж". Нет, не в самый причинный, мы дали батюшке закончить начатое, чтоб не вызвать у него нервный срыв, половую немочь и потерю интереса к жизни. Люди без желаний и интереса к жизни в качестве агентов не годятся. Скандал. "Муж" размахивает табуретом, грозит: 1) убить; 2) сообщить в епископат; 3) сообщить попадье; 4) рассказать прихожанам; 5) убить и выгнать жену. Бьет жену по щеке, она плачет. Муж убегает. Отец Аркадий трясется, мысленно просит прощения у всевышнего, проклинает тот день и час, когда... "Жена" говорит, что "муж" вспыльчивый, но отходчивый. Хотя и мстительный. Но она может попробовать поговорить с его начальником, чтобы тот повлиял на мужа в сторону примирения и неразглашения, тем паче, что с начальником она тоже спала и имеет на него некоторое воздействие. Поп с радостью соглашается. Роль мужа исполнял поручик Козлов. Начальником, естественно, был я. В результате переговоров "начальник" предлагает батюшке дружбу, улаживание конфликта, деньги, девочек за казенный счет. А взамен? Да почти ничего! Совершать благородное дело - помогать ловить преступников - убийц, саботажников, насильников. Нет, конечно, святому отцу с пистолетом в засаде сидеть не придется. Святому отцу это и не по чину. Вот разве поговорить по душам, честно и откровенно разок в неделю. Тайна исповеди? Не будьте догматиком, святой отец. Ради святого дела - прекращения братоубийственной войны - бог простит. Не расстреливать же мы их всех будем. Если виноват - посадим за решетку, посидят с недельку-другую. Все свои же, русские люди, не германцы. Иисус Христос не был догматиком, господа израильского чтить призывал, но - обратите внимание! - от буквы писания ветхозаветного отошел: "заповедь новую даю вам". Сказано в писании то-то и то-то, "а я говорю вам..." Новое есть борьба со старыми парадигмами, отец Аркадий. Сейчас в боли и крови рождается новая Россия. Новый завет. Потому и новый, что отрицает старый. Все новое есть отрицание старого. Встает из пепла обновленная Россия. Помогите же ей. Снимите шоры. Поверьте мне. Каждый выдающийся человек выбивается из ряда, то есть не совсем строг в уравнении с другими, выделяется из средней соблюдающей безусловно верный канон толпы. Но толпа растворяется, теряется в истории. А выдающийся бунтарь остается. "И к лику святых причтен." Не только в смиренной благости святые жили! Мало ли грешил святой князь Владимир - креститель Руси, блядун и алкоголик? А результат? Нарушил в мелочах, выиграл по-крупному. А святой Александр Невский? Неужто не знаете, что однажды велел он всей своей дружине русской глаза выколоть за малую провинность? А признан святым. У нас с вами одно дело, батюшка - свернуть голову красному антихристу. Знаете, что большевики храмы оскверняют? Женщин насилуют. У верующих беременных женщин из чрева христовых младенцев неродившихся достают. Помогите нам остановить Антихриста, вернуть на Русь-отступницу веру Христову. Ужели Он слеп, не зачтет стараний? ...Убедил, конечно. Сява себя убедил. Начал говорить. Как условились - раз в неделю И во вкус вошел. Чужие тайны ах как сладко выдавать! Большим сплетником оказался отец Аркадий. И мы свое слово держали. Сребреники платили, девок мадам Желябовой исправно в пристройку посылали. А когда отец Аркадий узнал, что с его помощью сиротам награбленное вернули (дело по раскрытым налетам), приосанился, гоголем ходил. Была, кстати, у батюшки одна страстишка. В последнее время любил он двух девочек сразу вызывать. Я с ними переговорил и выяснил следующее. Любил батюшка, чтобы его, голого голые же девушки с ног до головы облизывали. Вплоть до мизинцев на ногах. Стонал при этом святой отец, а когда девки доходили до французской любви, даже рычал. В полубеспамятстве "отче наш..." читал. Иже если на небеси. ...Интересно, а сам я сейчас вспомню "Отче наш..."? Вряд ли. Грешен аз есмь... Пока одна девка делал попу французский минет, другая лизала ему ягодицы. Затем батюшка заставлял их заниматься лесбийской любовью... И вот такого великолепного агента у меня сегодня хлопнули! Ай-яй-яй. Золотой человек был. ...Если бы все попы на Руси были, как Сява, разве верил бы я в Бога? И верю ли? Но Он всемилостив, простит нам наши прегрешения. И даже Сяве простит. Всем. И закончится божьей славой этот Армагеддон. Ведь ты же нас не оставишь?! Ведь не бросишь же в этом дерьме, черт подери!.. Иначе на кой хрен столько воска на тебя даром перепалили, столько крови во имя твое пролили, прости господи..." x x x Когда Ковалев зашел в управление, два других солдата уже заносили книги обратно в кладовую. Штабс-капитан поднялся к Козлову. Поручик сидел за столом и просматривал отобранные для него книги. Их было не так уж много, десятка два-три. - Есть что-нибудь? Привет. - М-м? Нет... Салют. Пока ничего. Много всякой чепухи принесли. Анатомические атласы... - И небось не принесли то, что нужно. - По закону подлости, наверняка так и есть. - Ладно, - Ковалев подошел к окну, - погода просто дивная. Затянувшееся бабье лето... Вот только чуть прохладно. - Угу. - Ты уже слышал про Сяву? - Что?.. А, да, слышал... Ковалев поковырялся в отброшенных Козловым книгах и не найдя ничего любопытного направился к себе, просмотреть агентурные данные. Через полчаса к нему заскочил Парфенов. - Здравствуй, Коленька. Все в трудах? - Здравствуйте, Валерий Иванович. Работаем помаленьку. Что-нибудь новенькое? - Вот хочу попросить у тебя человечка для твоего же дела. У меня люди зашиваются. - Валерий Иванович, я все как-то забываю вас спросить. Олег мой, Козлов к вам как обращается, на "вы" или на "ты"? - улыбнулся Ковалев. - Ну мы редко сталкиваемся... Но, по-моему, на "ты". А иногда на "вы". А что? - Да со мной такая же история... А надолго вам человек нужен? Парфенов достал из кармана галифе свою трубку. - У тебя курить можно?.. Дня на два-три. Четыре. Ковалев вздохнул: - Козлова не дам. Нужен. Возьмите Резуху. Может, и будет толк. Я ему листовочников с рынка поручал, но рынок может и подождать. Кстати, Валерий Иванович, вы случайно не знаете, что за фамилия такая - "Резуха"? Я тут ни в одном справочнике не нашел. Что такое "резуха"? - Почему же не знаю. Как раз знаю. И как раз случайно. Трава такая. Ковалев застыл. - Точно? Какая трава? - Это, кажется, род трав семейства крестоцветных. Что ты на меня так смотришь? У меня отец - преподаватель ботаники в московском университете был, царствие ему небесное. Я с детства среди всех этих пестиков. Кое-что нечаянно запомнилось. - Черт! А какое-нибудь народное название у этой резухи есть? - Может, и есть. Наверняка есть. Я же тебе говорю: это целый род трав, насколько я помню. А в нем несколько десятков трав, если не сотен. - А по-латыни не помните, как резуха будет? Парфенов смутился: - Коленька, я же бывший жандармский офицер. Это папа мой ботаник. А по латыни я помню только "мементо мори" и "формика руфа" - муравей рыжий. Я же говорю, у меня с детства в голове много мусора. Вот резуха твоя, еще кое-что. Слава богу, что из всего этого хоть резуха на что-то тебе сгодилась. Да я бы и ее не вспомнил, если бы у твоего орла другая фамилия была... Погоди, погоди. А что это ты так ботаникой увлекся? Аж порозовел весь от волнения. - Да так, Валерий Иванович, ерунда. Ковалев забарабанил пальцами по столешнице, лихорадочно размышляя, что дальше делать. - А без Резухи вы не обойдетесь? - Давай Козлова. - Ага. Козлова. Хотя нет... Правильно. Все правильно. Так и нужно. Берите Резуху. Пользуйтесь, сколько надо. Он, должно быть, сейчас у себя. Скажите, я велел. - Слушай! - Ковалев ворвался в кабинет к Козлову. Поручик оторвался от книги, удивленно посмотрел на Ковалева. - Слушай, ты знаешь, что такое резуха? - Нет... Неужели... - Да! Трава какая-то семейства крестоцветных! - Лизун? - Наверняка! Это мне Парфенов сказал, у него отец профессор ботаники. Их там сто видов этих резух. Наверняка среди них этот аллиум нутанс. - Значит, это еще не точно? - проявил скепсис Козлов, но штабс-капитан видел, что и его разобрало. - Ах, сволочь! Где он, рыжий гад?! - Я его отдал Парфенову для усиления, пусть сам расследует, как он Сяву убил. - Он убил? - А то кто же! Только трое знали, что Сява агент. Ты,