ольше и интенсивнее, чем полагается даже в очень смешных случаях. Соня отнеслась к его смеху дружелюбно и сама тоже понимающе улыбалась. -- Американские американцы, -- выдавил наконец Гена, вытирая выступившие слезы, -- называются индейцы. -- Нет, я имею ввиду белых англосаксонских протестантов -- американцев с белой кожей. Их называют кавказцами. Как у вас называют русских с белой кожей? Новый приступ бешеного смеха овладел Геной. -- Да уж точно не ха-ха-ка-ка-кавказцы. -- От смеха он еле мог говорить. -- Ка-ка-кавказцы -- че-че-черные. -- Надо же, -- Соня удивленно покачала головой, -- как у вас в стране все наоборот, черное и белое. -- Это у вас все наоборот, даже время, -- веселился Гена. -- Вы какие-то антиподы просто... -- Чтобы как-то сменить смешную тему и перестать хохотать, он спросил: -- А почему у тебя имя русское? -- Что значит русское? Это французское имя. Просто мой папа -- японский француз... * Имеется в виду "Origins" или "Legacy". ** Имеется в виду "Caucasian". Гена снова зашелся смехом и даже замахал на Соню руками: дескать, замолчи, проклятая, уморишь до смерти. Соня хлебнула кофе и грустно заметила: -- Я вас предупреждала. Но Гена не мог успокоиться. Смеяться он постепенно перестал только минут через десять и, чтобы прийти в себя перед предстоящей встречей, вопросов решил больше не задавать. Соня включила радио, и всю оставшуюся дорогу Гена вслушивался в американскую попсу. -- Ну ладно, не обижайся, -- наконец примирительно проговорил он, когда через двадцать минут неспешной езды они остановились перед перегородившим дорогу желто-черным полосатым шлагбаумом. Справа и слева от шлагбаума на каждом дереве, куда хватало глаз, по воображаемому периметру были развешаны таблички, тоже желтые, с черными надписями: "Частная собственность, доступ запрещен". -- Я не обижаюсь, -- дружелюбно улыбнулась Соня. -- Только пусть это останется между нами. Ну, то, что вы здесь нашли джойнт и курили. Просто мы оба можем иметь осложнения. -- А как же демократия? -- лукаво улыбнулся Гена. -- Демократия, -- серьезно сказала Соня, -- не значит вседозволенность. Она вручную опустила стекло и просунула магнитную карточку в прорезь столбика, оказавшегося прямо напротив ее двери. Прорезь съела карточку, задумчиво пожевала ее где-то внутри себя и выплюнула обратно. Шлагбаум поднялся, и они покатили дальше, навстречу могущественному властителю -- владельцу и продавцу виртуальных миров информационной эпохи. Краткое содержание восемнадцатой главы Прибыв в Америку, Гена с удивлением обнаруживает, что страна, расположенная не прямо под его родиной, не совсем такая, как ее показывают в производимом там кино. Однако косяк, найденный в машине по пути к Гейтсу, помогает не только примириться с действительностью, но и мягко изменяет последнюю. Глава девятнадцатая, в которой завтрак -- на траве -- Прикинь, когда я с Полом замутил всю эту фигню, -- Гейтс сделал неопределенный широкий жест рукой, охватывавший окрестности, так что было непонятно, имеет ли он в виду непосредственно бассейн, полдома и стол с завтраком или всю Калифорнию, Североамериканские Соединенные Штаты и даже весь прилегающий мир, -- началось все с программы-переводчика, ну типа с языка на язык. И мне это чисто как память -- ну, дорого, в смысле. Мне когда пацаны свистнули, что, дескать, есть ценная мулька по теме, только-только появилась в Сети, я сразу дернулся -- это же тема реально моя! Ну, попросил там, ребята, короче, нашли, чей софт. Решили, что под нашей маркой его можно успешно толкнуть и раскрутить правильно -- реклама, то-се. Ты наши возможности должен себе представлять... С точки зрения Гены, Гейтс говорил невероятно долго и много. Хуже Хоттабыча. Из-за непривычного костюма Гена чувствовал себя совсем не в своей тарелке, и ему было жарко -- лето все-таки. Кроме него, в костюмах были только телохранители Гейтса, маячившие неподалеку за его спиной, и помощник Сони, записывавший разговор вручную на бумагу. Лакеи, помогавшие в завтраке, были в смокингах, а сам Хозяин -- в болотного цвета шортах, шлепанцах и простой белой футболке. Его волосы были мокрыми после бассейна, но аккуратно причесаны, а небольшие очки в тонкой золотой оправе придавали образу задумчивость. Несмотря на утро, Гейтс выглядел очень уставшим и, несмотря на возраст ч спортивный вид, немолодым грузным человеком -- свободная майка не скрывала живот и дряблую грудь. К тому же Гейтс сутулился. -- Связался сразу лично с Дайвой, -- продолжал он, неторопливо раскачиваясь на стуле, чем невероятно раздражал Гену, -- но она все стрелки на тебя перевела -- программа-то на тебя тоже зарегистрирована. -- Как это -- зарегистрирована? -- удивился Гена. -- А ты не в курсе, что ли? Ну, там авторское право, распространение, коммерческое использование, то да се. Право собственности, короче. Это было приятно и неожиданно. Неожиданно было то, что Дайва сразу обозначила принадлежность программы и тем, вероятно, спасла ее от судьбы легкой воровской добычи "Майкрософта" или любой другой агрессивной компьютерной фирмы. А приятно то, что Дайва по-честному зарегистрировала ее на двоих; она, конечно, априори была порядочным человеком, но кто испытывал искушение или обман, знает, что порядочным быть просто в отсутствие соблазнов. Гена уже понял, каким будет продолжение разговора, и перевел вектор своего внимательного зрения Гейтсу в глаза. Гейтс, смотревший до этого прямо на Гену, глаза сразу спрятал куда-то под стол -- то есть спрятал он, конечно, взгляд, но чего стоят глаза без взгляда? Вряд ли больше, чем одноразовые контактные линзы Баушера и Ломба. То есть доллар двадцать за пару. Или по шестьдесят центов каждый. Оценив таким образом глаза. Гена вдруг вспомнил про Тима Таллера из детской книжки про проданный смех. Там, в той книжке, один из героев продал Главному Злодею свои глаза, вернее, не сами глаза, а взгляд этих глаз. И Гена, чей нечаянно затуманенный и от этого острый на восприятия мозг рождал диковинные образы реальности, вдруг подумал, что Гейтс прячет взгляд, потому что у него чужие глаза, и он, Гена, сейчас будет продавать не какую-то программу, основанную на ангельском машинном языке, а свой первородный смех, подобно Тиму Таллеру. А еще он подумал, что раз уж все молчат, то надо срочно что-то сказать, потому что, пока он думал и глючил, прошло уже очень много времени, пауза затянулась, сейчас все заметят, что он тормозит, поймут, что он обкурился, что с ним нельзя иметь дело, вызовут полицию и попрут из Америки на фиг. Он стрельнул глазами в сторону Сони. Вид у нее был явно подозрительный, вернее -- подозревающий. А вдруг это все подстава? И косяк они специально подбросили и держали его без сигарет, чтобы он купился, а он, как мальчик, повелся на труху. Объявят его невменяемым, программа легко перейдет к "Майкрософту". Да фигу она перейдет, они же принцип наверняка не раскусили, а то бы уже давно мягко откусили софт себе, выпустили бы под каким-нибудь другим именем, и судись потом с Биллом Гейтсом. А может, он для того и заманил к себе Гену, чтобы секрет выведать, обласкал, накурил, разговор такой затеял, вроде ни к чему, а сейчас как пойдет про черточки-нолики, ну так, как бы невзначай... Тут Гена похолодел: на белой майке Гейтса, прямо на том месте, где под тканью и кожей билось в ребрах грудной клетки нездоровое тяжелое сердце самого богатого в мире организма, он явно увидел вышитую белыми же нитками эмблему -- паучок отражавших друг друга русских букв "я" в разомкнутом круге, а под ними -- две пары вертикально сдвоенных нолей с черточками единиц по краям, замаскированных под число 1881. "Неспроста все это -- ох неспроста!" -- подумал он. -- Да ты расслабься, -- заметил наконец его состояние собеседник. -- Чего ты так напрягаешься-то. Я тебя не съем. И он засмеялся. От этого смеха Гена вздрогнул, но действительно расслабился. Гейтс смеялся вполне по-человечески, настроен был дружелюбно, а все эти бредни -- от неадекватного Гениного состояния. "Дурак я, -- подумал Гена, -- мне такая пруха, а я на измене сижу. Надо расслабиться и получать удовольствие". Заметив Генину улыбку, Гейтс заметил: -- Тебе дело предлагают, деньги большие и славу. Если ты еще не въехал. А ты пугаешься. Ну, ничего. Это с непривычки. И, не прекращая раскачиваться, он начал теребить тоненькую золотую цепочку на шее. -- У нас сейчас много таких работает, -- продолжал он, вытаскивая за цепочку небольшой кулончик, похожий на древнюю монету с выдавленными рисунками, -- молодых, никому ранее не известных. А сейчас живут как люди. Хорошие деньги поднимают. Ты чего молчишь? Я все хочу, чтобы ты сумму назвал. Давай не стесняйся, только не зарывайся. Но Гена не мог назвать сумму. Он вообще не мог произнести ни слова, даже если бы очень хотел. Он просто молча разглядывал знакомый рисунок на кулоне. Гейтс поймал его взгляд и улыбнулся: -- Нравится? Это мой талисман. Я верю, что он удачу приносит. -- Откуда? -- выдавил Гена, не сознавая многослойности своего нечаянно двусмысленного вопроса. Гейтс ответил верхний пласт: -- О, это целая история! Когда-то давно, когда я еще был никому не нужным студентом, я обменял ее на серебряный доллар у одного старьевщика... Но мы об этом как-нибудь потом поговорим. Я, знаешь ли, довольно занятой человек, -- хмыкнул Гейтс, -- и раз ты не хочешь сам называть сумму, я ее назову: должность называется руководитель проекта. Триста пятьдесят тысяч в год. Плюс -- пятьсот тысяч подписной бонус. На обустройство. Плюс -- годовой бонус по итогам работы компании. У нас его, должен сказать, далеко не все программисты имеют. Жить можешь где угодно, хотя я не вижу смысла оставаться с такими деньгами в России. У меня есть небольшой домик в Майами, в Майами многие русские живут, которых я к себе взял. Можешь его использовать -- это подарок. И самое главное...-- Гейтс поднял вверх нож, -- мы открыли тебе номерной счет в "Кредит Суисс". На шесть миллионов долларов. Никаких налогов. Чистыми. Неплохо, а? Это за программу. Гена молчал. -- Один ваш какой-то русский купец... -- сказал Гейтс после паузы. -- Как его фамилия? -- спросил он у костюмированного Сониного помощника, который на мгновение задумался. -- Третьяков, -- улыбнулась за него Соня. -- Так вот, этот чувак, когда торговал покупки, сначала называл максимальную сумму, а потом, когда с ним не соглашались, все время ее опускал. Каждое новое предложение было меньше предыдущего. И чем дольше шли торги, тем ниже становилась сумма. Какие у тебя предложения? -- А если не деньгами? -- неожиданно зло сказал Гена. -- Как это? -- удивился Гейтс. -- Мир во всем мире. Победа над СПИДом. Гейтс быстро и недоуменно переглянулся с Соней и ее помощником, который внезапно перестал писать, и даже с лакеем, который замер в неестественной позе, нагнувшись поменять приборы. -- Шутишь, -- облегченно вздохнул Гейтс, и все рассмеялись. Даже лакей позволил себе скромную улыбку. -- Кстати, на борьбу со СПИДом, -- сообщил Гейтс, поигрывая вилкой, -- я в прошлом году перевел им денег. Много. А что касается мира -- то это, ты, конечно, хватил... Тут уже никто не в силах повлиять. -- Он пожал плечами. -- Что поделать?! -- Ну, раз ничего не поделать... -- твердо сказал Гена. -- Тогда... -- Он сглотнул слюну. -- Спасибо за предложение. Я не могу его принять. Гейтс перестал раскачиваться на стуле. Встал. Взял двумя руками свою тарелку. И изо всей силы грохнул ее об стол. В разные стороны разлетелись осколки и какая-то изящная питательная пища. -- Было очень приятно иметь с вами дело, -- еле сдерживая ярость, вежливо сказал Гейтс. -- К сожалению, мне надо идти. Вы мне можете позвонить. Один раз. Чтобы сказать "да". И я подумаю, что я смогу для вас сделать. Наслаждайтесь едой. Он развернулся и быстро зашагал по дорожке к дому, коротко бросив Соне: -- Зайди ко мне. -- Я сейчас вернусь и отвезу вас в гостиницу, -- сказала Соня Гене, -- на своей машине. Через двадцать минут она вернулась с его паспортом и обратными билетами -- Гена как раз допивал кофе, стараясь не обращать внимания на взгляды лакеев и охранников. Ее машиной оказалась открытая темно-красная "БМВ" третьей серии. -- Хорошая машина, -- сказал Гена. Ехали они молча. -- Слушай, -- прервал наконец молчание Гена, -- ну теперь-то можешь рассказать, ради чего вы затеяли всю эту клоунаду с моим приездом. Могущество демонстрировали? Или хотели, чтобы я красивой жизни вкусил? -- Да нет, -- ответила Соня, -- конкурентов боялись. Босс в таких ситуациях не стесняется. Правда, наш русский офис немного перестарался. Он когда увидел счет, чуть с ума не сошел. Мы, конечно, всегда знали, что у вас все очень дорого, -- смущенно улыбнулась Соня, -- но не настолько. -- Все дорого, -- согласился Гена. -- Все, кроме людей. Помолчали. -- Да, и еще, -- сказала Соня, -- это, конечно, неприятный момент. Вы от нашего представителя получили деньги -- их надо вернуть. -- 0'кей, -- спокойно сказал Гена. -- Все, или можно на еду и дорогу оставить? -- В дороге они вам не понадобятся, -- неловко сказала Соня. -- Все оплачено, самолет завтра утром, и вас отвезут. В гостинице вы можете всю еду записывать на номер комнаты. Вы же читали предварительный контракт? -- Нет, не читал. -- Как же вы его подписали, не читая? -- Ручкой, -- усмехнулся Гена, -- С чернилами. -- По контракту, все, что вы получили, удерживается из общей оплаты, -- сказала Соня тихо и грустно. -- Раз вы не подписали большой контракт -- придется все вернуть. -- Хорошо, только доедем до гостиницы -- мне нужно переодеться. -- Я куплю вам сигареты... -- сказала Соня. Гена промолчал. Они въехали на парковку небольшого серо-бежевого кубика "Holiday Inn". Соня помогла Гене донести чемодан до номера и купила в автомате в конце коридора две пачки "Vantage" с угольным фильтром и пачку "Carlton". -- Вот, -- сказала она, протягивая сигареты, -- "Карлтон" -- очень легкие сигареты. В них самое маленькое содержание никотина и смол. Очень помогает бросить курить. Гена ухмыльнулся. -- Деньги, компьютер и телефон я должна забрать сейчас, -- продолжала Соня. -- А остальное завтра отдадите тому, кто вас повезет. -- До скорого, -- улыбнулся Гена. -- Если вдруг понадобится помощь -- вот мои телефоны, -- сказала Соня, -- Я буду рада вам помочь. Простите. -- Не грузись, -- сказал Гена по-русски. -- Take care. -- .Если хотите, -- сказала Соня, -- мы могли бы поужинать после работы. Я бы познакомила вас со своими друзьями. Мне бы не хотелось, чтобы у вас осталось плохое впечатление о нашей стране. Можно, я позвоню? Гена кивнул. И Соня ушла. Гена распечатал "Карлтон" и закурил. Содержание смол и никотина было настолько маленьким, что ему показалось, что он курит воздух. Он отломил фильтр, но это не помогло. -- Кругом одна подстава, -- громко сказал Гена вслух. "Вантаж" оказался нормальным. Гена неторопливо принял душ и переоделся. Денег и шмоток было не жалко. Жалко было, что он оказался без Интернета и не знал, как ему связаться с Дайвой: номеров ее телефонов у Гены не было. "У меня же были дома деньги! -- вдруг вспомнил он. -- Надо было взять. Да этот Костя так меня огорошил". "Пойду, что ли, прогуляюсь, -- тоскливо подумал он, -- хоть посмотрю живьем, что там на улице за Америка..." В этот момент в дверь постучали. -- Да, -- сказал Гена по-русски. Вошла девушка и оказалась Дайвой. Слова, конечно, не бессильны описать гамму чувств, охватившую встречу двух дистанционно влюбленных и их самих. Однако воспоминание о любой любимой мелодраматической киновстрече такого рода даст эффект гораздо быстрее и надежнее, тем надежнее, что возникнет наверняка в мелодическом сопровождении какой-нибудь нежной нужной щемящей музыки, никак не воспроизводимой в книжном тексте и любимой, потому что интимно собственной. Ни тени сомнения, ни облачка разочарования -- это была любовь с первого взгляда, совпавшая с длительной виртуальной прелюдией. Как только руки их коснулись друг друга, тлен земной любви коснулся их душ, и эта совершенная любовь... Ну, и так далее... Они бросили чемодан с вещами рядом с кроватью, и Дайва сказала, что сама позвонит потом в "Майкрософт" сообщить, что отвезет Гену в аэропорт. Что было дальше? Дальше было время, растянувшееся до бесконечности и сжатое до одного мгновения. Они узнавали друг друга, как ребенок узнает мир, -- одновременно по звуку, запаху и цвету; и все внешние проявления процесса этого узнавания не стоят слов. Они все время разговаривали, бродили по каким-то улицам и каменистым побережьям, целовались под лохматыми деревьями джошуа, а на закате руками ели рыбу в ресторанчике на берегу океана и занимались любовью на диком пляже. Они... впрочем, это все бесполезно описывать -- у каждого свое представление о счастье. К тому же это не имеет прямого отношения к сюжету. Из того, что имеет: Дайва рассказала, как ей предлагали работу в ЦРУ, что программа зарегистрирована под именем "Кувшин Джинна", что их сайт с демоверсией программы за два дня посетило около ста человек и что самым большим удивлением был перевод на русский фрагмента Корана, который она, как и полагалось правоверным при любом цитировании, начала: "Бесм Илля ар-Рахман аль-Рахим!", что, как известно, означает: "Во имя Аллаха, Всемилостивого, Всемилосердного!" Хоттабыч, не дожидаясь продолжения, сразу же выдал: "Бог есть Свет, и нет в нем никакой тьмы". Такой весьма вольный и даже спорный перевод заставил ее отказаться от дальнейшего цитирования и задуматься о том, насколько Хоттабыч вообще пригоден для переводов. Еще она рассказала, что по некоторым причинам, о которых расскажет потом, она собирается попробовать жить в Праге, где у нее много друзей-американцев, которые не могут найти себе свободного места в свободной Америке. Она улетает уже послезавтра и будет теперь очень близко от России и Гены. И что, если, конечно, Гена захочет, он тоже может приехать к ней, для него даже есть работа в фирме по программированию -- там не очень большие деньги, около миллиона крон в год, это меньше тридцати тысяч долларов, но в Чехии на них можно нормально жить, к тому же можно продавать их программу. Не говоря уже о .том, что у нее есть кое-какие семейные сбережения. Гена не колебался: -- Насчет Чехии хоть завтра. Можно даже прямо отсюда. А программу -- давай просто подарим. Всем' Дайва улыбнулась в ответ, но промолчала. Гена пытался аккуратно выяснить, что Дайва знает про джинна из кувшина. Она ответила, что это классная придумка для сайта. Когда на следующий день они ехали в аэропорт, Гена вспомнил, что неплохо было бы, чтобы его кто-нибудь встретил. -- Можно один короткий звонок домой? -- спросил он Дайву, показывая на прилепленный к торпеде телефон. Она кивнула, что сколько угодно. Гена взял трубку. -- Покажи, как набирать. Дайва попросила Гену подождать, пока она поменяет ряд. Потому что она сейчас очень занята рулем, а сразу перестроиться не может. Некоторые американские водители, чтобы превышать скорость на автострадах, собираются в колонну -- штрафуют первого, и поэтому первый все время меняется. Это, конечно, лотерея, но лучше иметь шанс, что не попадешься, чем гарантии, что попадешься. Сейчас их очередь быть первыми, но осталось две минуты, и потом они смогут поменять ряд. Через две минуты автомобиль сзади них моргнул фарами, Дайва приняла вправо и показала Гене, как пользоваться телефоном. Родители были на даче. Гена полистал записную книжку, и единственным кандидатом оказался писатель. -- Аппарат абонента выключен, -- ответила вместо писателя какая-то тетка, -- или находится вне зоны действия сети. Гена набрал домашний номер его телефона. К нему он подошел сам. -- Привет, -- сказал Гена. -- Извини, что беспокою, тут вот какое дело. Я, короче, тут случайно в Америке оказался. И завтра прилетаю. Ты не мог бы меня встретить? -- Как это ты случайно оказался в Америке? -- удивился писатель. -- У тебя же загранпаспорта нет! -- Откуда ты... в общем, не важно. Теперь уже есть. Я потом все расскажу. Мне неудобно долго. Встретишь? Запиши рейс. -- Встретить-то я тебя встречу... Только машины у меня уже нет. Если только попросить у кого-нибудь. А что, у тебя вещей много? -- Да нет, вещей немного. Вообще нет. А что с машиной? -- Продал...-- грустно сказал писатель. -- Продал? Почему? -- Жить-то надо на что-то... -- совсем грустно сказал писатель. -- Ну, ничего, -- попытался утешить Гена. -- Сейчас сдашь книжку, купишь новую. -- Дурак ты, что ли? -- обозлился писатель. -- Да на эти деньги не то что купить -- содержать машину невозможно. -- Это же коммерческая книжка?! -- Коммерческая, -- пояснил писатель, -- это чтоб ее издали. А жить на нее -- с голоду подохнешь. Я же не поп-звезда. Совсем другой культурный пласт. -- Ладно, -- сказал Гена, -- не переживай, все будет хорошо. -- Хорошо. Пока. -- Чего -- пока? -- Пока -- значит до свидания. До свидания? -- До свидания, -- подтвердил Гена. -- Ты сам-то деньги из Америки везешь? -- спросил писатель, вместо того чтобы повесить трубку. -- Какие деньги? -- поразился Гена. -- Откуда ты... Слушай! Мне с тобой надо поговорить! -- Приедешь -- поговорим, -- сказал писатель. -- Мне с тобой тоже надо поговорить! Может, хватит наконец уклоняться? Дают бабки -- надо брать! Достал уже своим бескорыстием! Весь конец книжки мне испортишь! Я, может, на тебя только и рассчитываю. А ты дурака валяешь. Тоже мне -- Иван-царевич... А лягушку береги, дурак! И повесил трубку. Дайва спросила, все ли нормально. -- Нормально. Он меня не встретит. Да ладно. Доберусь как нибудь, -- ответил Гена. Дайва предложила снять для Гены деньги в банкомате, как только они приедут в аэропорт. Гена отрицательно замотал головой: -- Не надо. Ты и так уже на меня столько истратила. Дальше мне деньги не понадобятся -- меня же в самолете будут кормить-поить. А дома у меня есть. Нажил немного на Хоттабыче. В ответ Дайва с притворным возмущением сообщила Гене, что он находится на территории Соединенных Штатов и его поведение может быть расценено как нарушение ее прав. И улыбнулась. Гена помотрел на нее с опаской: -- Шутишь? Дайва кивнула. И спросила Гену, когда он приедет в Прагу. -- Как вернусь -- возьму билет на следующий день. Дайва удивилась. И обрадовалась, но спросила, как он сумеет закончить все свои дела и собраться. Гена усмехнулся: -- Чего.там собираться -- только подпоясаться. Заметив по лицу Дайвы, что она его не поняла, он объяснил: -- Пословица есть такая. Я не смогу перевести. Я даже прощаться ни с кем особо не буду. Все равно все на чатах висим. Встречаемся только, чтобы побухать и лицо не забыть. И он грустно замолчал -- расставаться с Дайвой ему не хотелось, даже на два дня. Эта легкая грусть переросла в тоску после того, как он прошел паспортный контроль и обернулся, чтобы помахать на прощание Дайве рукой. В ее глазах он заметил слезы. "Чего реветь-то, -- подумал он, -- все равно через пару дней увидимся. Самолеты падают редко. Такие они сентиментальные". И он вытер подозрительно зачесавшийся мокрый глаз. На некоторое время от грусти его отвлекли службы безопасности аэропорта, с большим вниманием отнесшиеся к русскому пассажиру, путешествующему без багажа. В самолете нельзя было курить, даже в его первом классе, однако бесплатный алкоголь помог существенно сократить время в пути. Правда, под конец путешествия стюардессы почему-то улыбались Гене из последние сил и неискренне. Нью-Йорк застал его совершенно ослабшим. К счастью, из Ла-Гуардии в JFK для Гены был предусмотрен специальный мини-бас. До самолета в Москву оставалось почти десять часов, но Гена наотрез отказался от возможности пошаркать по асфальту Нового Вавилона и осмотреть подножия его небоскребов и статую Свободы, а все это время маялся в бизнес-ложе "Дельты", питаясь бесплатными пирожными и "Мартелем" и чередуя надоедливый сон с бесконечным американским телевидением. Единственная сомнительная польза, которая осталась от этих часов, -- это вывод, что MTV-Россия -- намного круче. С чем конечно же никогда бы не согласились американцы -- менталитет другой. Бесполезная маета продлилась еще семью часами в кожаном кресле самолета, после чего Гена, совершенно уже одуревший от бесполезной траты времени, сразу попал в закат завтрашнего дня в Шереметьеве-2. Его потрясла серость Москвы, толстую вездесущую пыль которой он почему-то раньше не замечал, и кричащая рукотворная дисгармония всего окружавшего пространства. Добравшись до дома, он сразу завалился спать, несмотря на всю нелепость такого поступка. Краткое содержание девятнадцатой главы На встрече Билл Гейтс предлагает Гене за сайт Хоттабыча шесть миллионов долларов, дом в Майами и высокооплачиваемую работу. Гена отказывается и сразу же лишается всех ранее выданных даров. Гейтс не уговаривает Гену, давая ему возможность самому потом вернуться к вопросу и намереваясь потусторонне давить на Гену. Гордыня, не позволившая Гейтсу решить вопрос на месте, вкупе с его уверенностью, что Гена придет к нему сам, рано или поздно, сыграли с Гейтсом злую шутку. Автору доподлинно известны все дальнейшие события этой истории, но они не могут быть изложены в этом издании, поскольку речь идет о реальных живых людях, некоторых к тому же весьма известных и будущих известными в будущем. Однако автор все же намерен изредка доносить до читателя ход истории, включая окончательную развязку всей этой истории через четыреста двадцать восемь лет, когда она будет действительно завершена. Лишенный даров Гена встречается с Дайвой, которая собирается жить в Чехии, где соотношение уровня жизни и подконтрольности личности кажется ей самым лучшим, -- в своей стране она оставаться более не желает. Гена готов следовать за ней хоть па край света. Но сначала он ненадолго возвращается на Родину. Глава двадцатая в которой герой переживает прощание с родиной в ее крепких объятьях Утро, в которое Гена с трудом разлепил глаза, принесло ему почтовое отправление. В конверте без марки он обнаружил приглашение на беседу на фирменной серенькой блеклой открытке приглашавшей организации -- на четверг. Четверг был завтра, и Гена, привыкший на старой квартире родителей, где он до сих пор был прописан, спускать в унитаз военкоматовские повестки, решил приглашение отклонить, хотя пригласитель был явно поглавнее военкомата. И прислал свое приглашение на правильный адрес. Однако последовавший сразу вслед за письменным приглашением телефонный звонок заставил Гену факт получения приглашения подтвердить и приглашение принять, хоть он и пытался его отодвинуть, нелепо мыча вымученные причины. В ответ обещали его долго не задержать и на предложенных сроках посещения Геной учереждения настояли. По дороге в учереждение Гена выкупил билет на самолет, заказанный вчера по телефону, купил в обменном пункте справку на вывоз оставшейся валюты и в назначенное время подошел к нужному зданию, фасадом выходившему на Большую Лубянку. Нет, не к хорошо известному голубому особняку на улице Дзержинского, а ближе к тому месту, где раньше было маячил памятником сам Дзержинский, -- прямо у светофора, рядом с сороковым гастрономом, который "Седьмой Континент". У Гены был на бумажке номер дома, а на самом доме номера не было. Собственно, и дома как такого не было -- была узкая фасадная стена с входными дверями, без окон. Гена вычислил ее методом исключения, побродив некоторое время туда-сюда. Впрочем, основательно ошибиться он бы не смог, даже если бы очень захотел -- организации, в которую его пригласили, сплошняком принадлежали почти ли не все здания на несколько кварталов в округе. -- Геннадий Витальевич? -- неожиданно спросили его. -- Да, -- ответил Гена, разглядывая выросшего как из-под земли неопределенного возраста человека в неопределенном костюме с единственным ярким пятном внешности -- в лацкане пиджака неопределенного человека сиял значок: белые буквы на ультрафиолетовом с инфракрасным фоне: "Если хочешь похудеть -- спроси меня, как?!" -- Николай Алексеевич, -- утвердительно кивнул человек. -- Пойдемте. Гена покорно последовал за хорошо знающим, как ему похудеть, человеком в неприметные затемненные стеклянные двери, которые отделяли внутренность здания от наружности улицы, как брошенная тень отделяет свет и несвет, а зло смерти -- жизнь и нежить: паркет здания начинался сразу за асфальтом тротуара, без всяких предисловий, переходов и полутонов в виде подъезда, крыльца или хотя бы ничтожной ступени. "Интересно, а как же они зимой-то?"-- подумал Гена. Николай Алексеевич предъявил стоявшему за дверями милиционеру служебное удостоверение, а потом протянул какую-то бумажку. -- Пропуск. -- Он кивнул на Гену и попросил его предъявить милиционеру паспорт. Внутренность здания, имевшего такой скромный и неприметный наружный вход и фасад, очень удивила Гену -- ввысь на неизмеримое количество метров уходил потолок, где-то там наверху увешанный гирляндами хрустальных люстр; во все стороны, пока хватало глаз, простирался мраморный зал с темно-красными, как спекшаяся кровь, гранитными колоннами, украшенными псевдозолотыми лавровыми венками и советской символикой, со стен нависали громоздкие картины соответствующих сюжетов, а высоченные светлого дерева резные двери закрывали какие-то другие невероятные залы. Несоответствие внутреннего и наружного напомнило Гене недолгий дворец его собственной квартиры и даже на мгновение навело на крамольную мысль, что если не нынешним хозяевам, то уж создателям этого здания точно были подконтрольны заграницы трех измерений. -- Это наш старый клуб, -- сказал Николай Алексеевич. -- Простите за некоторую экстравагантность, просто здесь прохладно и тихо. И не помешает никто. Времена сейчас сами знаете какие -- трудно с помещениями. На Кузнецком у нас приемную взорвали, идиоты. Да еще кондиционер сломался в моем кабинете. Там солнечная сторона -- находиться совершенно невозможно, такая жара. Никогда такого в Москве не было. Как вы считаете, это долго продлится? -- Не знаю, -- осторожно сказал Гена. "Так просто, о погоде пригласили поговорить", -- ухмыльнулся он про себя. Они зашли в огромный полутемный зал, на сцене которого белел киноэкран. Их голоса тонули в мягкой обивке кресел. -- Садитесь, -- предложил Николай Алексеевич таким тоном, как будто это был его кабинет. Они сели на соседние ряды так, что Николай Алексеевич оказался в небрежной позе обернувшегося через поджатую ногу и облокотившегося на спинку режиссера, а Гена -- скромного, сидящего "смирно" зрителя. Николай Алексеевич положил на подогнутую ногу какую-то бумажку из кармана и перешел к делу: -- Расскажите о себе. -- Что рассказать-то? -- Ну, все -- с самого начала. Видите, я никакого протокола не веду, встреча у нас, можно сказать, неформальная, так что начинайте с начала -- родился, учился, жил, работал и так далее. -- И он незаметно для Гены нажал в кармане пиджака кнопку записи на диктофоне. Через прореху кармана шнур выносного микрофона диктофона вел в петличку лацкана пиджака, где сам микрофон был прикреплен прямо к защелке жестяного "гербалайфовского" значка, который кроме маскировки микрофона служил ему еще и усиливающей мембраной. -- Ну. -- Гена начал коротко рассказывать, не перебиваемый собеседником даже для мелких уточняющих вопросов. Он просто внимательно смотрел на Гену, вот и все. Когда Гена дошел до настоящего времени, чтобы объявить свою незанятую беззаботную безработность, Николая Алексеевича, видимо, озарила какая-то мысль, и он достал из внутреннего пиджачного кармана телефонную трубку, настолько громоздкую, что непонятно было -- то ли это старинный сотовый телефон, то ли бесшнурный городской. -- А девушка у вас есть? -- спросил он, набирая номер на телефоне. "Тебе-то что..." -- подумал Гена, а вслух сказал: -- Ну, как бы так, чтобы совсем постоянно -- нет. -- Минутку. -- Очевидно на том конце провода приняли звонок. -- Дима, здраствуй, это Николай Алексеевич. Нет, я просто хотел тебя спросить, помнишь наш разговор об этом мальчике? О каком мальчике... о хакере, с Кутузовского. Да. Почему бесполезно о нем говорить? На ПМЖ? Куда? Ну, хотя бы в какую страну? А кто знает? Ладно, а как, ты говоришь, его звали? Как это -- не знаешь? А Руслан? Через Александра? Ну, хорошо, я позвоню Александру. Что значит -- его нет, он что, тоже уехал? Что значит -- что-то вроде? Как это -- добыковался? Я не понимаю... -- Он бросил взгляд на Гену и уже, вероятно, пожалел, что демонстративный разговор состоялся при нем, потому что стал его, разговор, заминать. -- Ну, кличка была у него, у этого мальчика? Все Александр... А что, ты говоришь, с Александром-то? Ладно, все равно ничего не понимаю. А к вам я завтра по любому собирался -- заеду. Сейчас говорить не могу, до завтра. -- И он нажал отбой. -- А кто такая...-- Николай Алексеевич покосился на бумажку, которая была не видна Гене с его стороны кресла, -- Дайва Стиллман? Гена пожал плечами: -- Что значит -- кто такая? -- Где работает, кем вам приходится и все такое, -- туманно пояснил следователь. -- Ну, мы знакомы по Интернету, -- уклончиво ответил Гена. -- Одну программу вместе делали... Но я вообще-то очень мало ее знаю. -- Какую программу? -- Переводчик с языка на язык. -- Где она работает? -- В каком-то правительственном институте... -- В каком именно? -- Я не знаю. -- Этот, как ты говоришь, правительственный институт, -- небрежно бросил Николай Алексеевич, -- одно из крупнейших подразделений Пентагона. А что вам известно о ее участии в операции ЦРУ по компьютерным проникновениям в счета Слободана Милошевича в банках Греции, Кипра и Российской Федерации? -- спросил он жестко, с интонациями газеты "Правда". Гена на мгновение испытал весьма неприятное чувство, но потом успокоился, вспомнив, где находится, и с равнодушной искренностью ответил: -- Ничего. -- Вы обменивались когда-либо с ней технологиями неавторизованного проникновения в компьютерную сеть? Может быть, до начала войны в Югославии? Гена молчал. -- Имейте в виду, Геннадий Витальевич, мы знаем гораздо больше, чем вы даже можете себе предположить. По нашей информации, ЦРУ осуществляло незаконную деятельность на территории других государств. В том числе на территории нашей Родины. -- Слово "родина" он произнес с таким надрывом, что, вопреки правилам правописания, уместнее было бы поставить в его начале четыре заглавные буквы: РРРРодина. -- Поэтому, если вам что-то об этом известно, в ваших интересах рассказать нам об этом деле как можно больше. Возможно, вы могли бы помочь предотвратить некоторые из преступных замыслов организаторов противоправных действий. -- Мне ничего не известно ни о каких противоправных действиях. -- Зато нам известно. -- Следователь помолчал. -- Молодой человек, вы талантливый программист. Как я слышал, большая умница. Зачем на такой ерунде себе жизнь портить? И за что вы так ненавидите государство, которое вскормило вас и воспитало, дало вам образование, дало, в конце концов, вам возможность стать тем, кто вы есть? Зачем вам пособничать американцам, убивающим безвинных граждан на территории братской страны? Никто не собирается на вас давить или как-то наказывать, если, конечно, вы сами не захотите. Нам, к сожалению, не хватает сил и, я прямо скажу, образования для освоения всех этих новых технологий. Хотя у нас работают очень способные и умные люди, не сомневайтесь. Вы могли бы помочь этим безвинным жертвам. Гена с удивлением посмотрел на следователя. -- Я имею в виду, в Югославии. Я понимаю, что в сложившихся обстоятельствах вам, может быть, трудно найти применение своим выдающимся способностям. Почему бы вам не оказать нам помощь? Я не требую от вас никакой информации об этой Стиллман. Я вам верю -- возможно, вы действительно о ней ничего не знаете. Так знайте -- она работает на ЦРУ. И будьте, пожалуйста, бдительны. И осторожны. Расскажите, что знаете. Почему вы отказались работать у Билла Гейтса? -- неожиданно спросил он без всяких переходов. Гена вздрогнул. -- По идеологическим соображениям, -- мягко сказал он первое, что ему пришло в голову. "Главное, не запинаться и быстро отвечать на вопросы, -- думал он, -- тогда они поймут, что я говорю правду, и отстанут". А еще он подумал, знают ли они что-нибудь про Хоттабыча, раз такие ушлые. Николай Алексеевич кротко улыбнулся: -- Правда? Я же говорю -- наш человек. Я мог бы похлопотать о хорошей работе для вас. С учетом вашей идеологической зрелости. Подумайте. -- Подумаю, -- сказал Гена. -- Приходите ко мне в понедельник, -- неожиданно предложил Николай Алексеевич. -- В одиннадцать часов. Я постараюсь познакомить вас с начальником нашего отдела по вашему профилю. Посмотрите, как чего. А если вспомните что-нибудь интересное или просто решите нам рассказать, вот вам мой телефон -- позвоните. И знаете, если бы вы могли сформулировать эти ваши идеологические убеждения, по которым вы не хотите работать на американцев, я был бы вам очень признателен. В письменном виде. К понедельнику. Договорились? Такой простой вопрос поставил Гену в тупик. У него в кармане лежали билеты на самолет на завтра в Прагу. Никаких пояснений он давать не собирался, никаких повторных встреч и визитов не планировал и вообще надеялся как можно быстрее слинять. Ответить "да" означало почти подписку о невыезде, ответить "нет" означало наверняка подписку о невыезде. Поэтому вместо ответа он спросил: -- Скажите, а я в качестве свидетеля прохожу по этому делу? Или как? -- Или как, -- ответил Николай Алексеевич. -- Пока "или как". Все зависит от вашей искренней заинтересованности нам помочь. Никакого дела на самом деле нет. Мы просто собираем информацию. У нас есть подозрение, что вы попали в беду, и мы хотим вас защитить. Ведь для этого, собственно, мы и предназначены. Вы молодой еще человек, и наша задача -- помочь вам найти свое место в жизни. Помочь вам разобраться в себе. Подумайте над моим предложением. У вас блестящая перспектива. Я вас провожу. У стеклянных дверей они расстались без рукопожатия. Гена сделал шаг с паркета на асфальт тротуара и, наверное, долго бы чувствовал на спине взгляд неприметного Николая Алексеевича, провожавший его сквозь толпу, если бы в кармане последнего не зазвонил непонятный телефон и не отвлек его от Гены. Разговора Гена, разумеется, уже не слышал. -- Надо было его документально оформить -- он сейчас пустится в бега! -- отчитывал Николая Алексеевича невидимый собеседник. -- Никуда он не пустится, не волнуйся. Не посмеет. Да и куда ему бежать-то? Рано еще на него давить. Для нас важнее, чтобы он у нас работал, -- ты сводку на него читал? Бесценный кадр. -- Ладно, под твою ответственность. Ты в кассу не хочешь зайти -- там сегодня зарплату выдают за первый квартал. -- Не знаю -- дел много. Боюсь, не успею. -- Ты это брось свое "не успею". Найди время -- зайди и получи. Всем некогда, но все успевают -- дело важное. Ты