, по х.. . Не хотите -- не надо. Прощайте. -- Ладно, Алексей, -- будет тебе больница, -- с угрозой согласился адвокат. Я встал: -- Мне пора. Меня братва ждет. Вы знаете, Александр Яковлевич, как много хороших людей я здесь встретил, и, представьте, некоторые уходят на волю, даже киллеры. У меня со всеми лады. -- Я знаю, -- сурово отозвался адвокат. На следующее утро меня заказали с вещами. -- Жаль, не успел я тебя развести, -- сказал на прощанье военный переводчик, поблескивая глазами. -- Ничего страшного, -- посочувствовал ему я. Итак, если на общак -- я проиграл, если на больницу -- победил. В любом случае, тесный контакт Косули с администрацией тюрьмы налицо, и его надо выжимать, как белье после стирки, а точнее как выжимают меня. Косуля должен бояться днем и ночью, ежечасно, пока не выйду на волю, а там можно рискнуть даже жизнью, в первый же день уйду в бега. Шли недалеко, спустились этажом ниже. С каждым поворотом арестант соображает, куда ведут, как будто это может, а так и кажется, повлиять на результат. На втором этаже деревянные в железе двери с двумя шнифтами. Надо думать, спец. Не худший вариант. Первый месяц на Матросске эти двери пугали как могила, сейчас же, против общака, чуть ли не зовут. --"Павлова в какую?" -- обратился один вертухай к другому. Тот поглядел в карточку: "В два один один". -- "В два одинодин? -- изумился вертухай. -- Может, не надо?" -- "Надо, надо. Открывай". В отличие от всех дверей, кормушка этой хаты открыта, значит, хата чем-то отличается. Дверь гостеприимно открылась, мне предложили зайти. Сердце радостно подпрыгнуло при виде камеры в пять шконок, где было всего два человека. Бросалось в глаза несколько отличительных черт. Первое: в хате стоит большой импортный холодильник. Второе: есть тараканы. Третье: по хате скачет молодой кот. От сердца отлегло: явно привилегированная хата. Плевать на тараканов, не так их много, чтобы портили жизнь. Вот она -- удача! На обитателей хаты я обратил внимание в последнюю очередь, переживая радость и удовлетворение от происшедшего движения. Ясный перец, не каждому балдеть в таких условиях. Двое не замечали меня, разгадывая кроссворд. Один явно из серьезных, скорее всего убивец. Другой непонятен. Какой-то пухлый полуинтеллигент с налитыми кровью глазами. Если бы не совершенно трезвый взгляд первого, второго сразу можно определить как сумасшедшего, а хату за одну из тех, где ожидают Серпов оригинальные экземпляры. Егор на Серпах рассказывал, как перед экспертизой сидел на спецу с полусумасшедшим, который сам себе писал малявы от имени Вора, пуская их по кругу по тюрьме, вел себя агрессивно, лечился уринотерапией, используя для этой цели общаковский кипятильник, и старался научить пить мочу остальных. Я отрекомендовался: Павлов, дескать, с хаты 318, перед тем 06 общак, ранее серповой, 94 общак, Матросская Тишина 135 общак, 228, 226 спец, статья 160. -- А здесь тебе чего надо? -- спросил пухлый и в упор посмотрел на меня огромными красными нечеловеческими глазами, и от этого взгляда закралось сомнение в приобретенном благополучии. -- Я тебя спрашиваю, что тебе здесь надо? Ты что, больной? Зачем тебя сюда прислали? -- Больной -- это вряд ли, скорее -- болен, -- отве- тил я, соображая, что бы значила столь странная речь. -- Чем ты болен!? -- лицо пухлого стало наливаться кровью и приобретать черты бешенства. -- Присылают тут всяких... Во попал. Псих стопроцентный. Ровным голосом излагаю, что знаю о собственном здоровье. -- Так ты, значит, лечиться хочешь... А ты знаешь, куда ты попал? -- Нет. Надо полагать, на спец. -- Какой спец!? Больница это! Присылают тут больных всяких! Что у тебя не болит? Все болит? А печень у тебя здоровая? -- Да, печень в норме. -- Хорошо-о-о, -- выдохнул пухлый, переходя от бешенства к полнейшему удовлетворению. -- Печень я люблю. -- При этом в руке у пухлого появилась весьма серьезная заточка, и не заточка вовсе, а настоящий охотничий нож. -- И мозги люблю, -- продолжил, облизываясь, пухлый. -- На крытой мент в хату зашел, я его башкой об угол, череп разломил и, как арбуз, сожрал! -- от сладострастного восторга у пухлого потекли слюни. -- Вкусный был стукачок! -- Во-первых, -- говорю, -- я не стукачок, а во-вторых, моя печень невкусная. -- А ты почем знаешь? -- По том, что не стукачок. -- Да? Ладно, посмотрим, -- убрав за шконку заточку, сказал пухлый. -- Вот сода в банке -- оттирай раковину. Повертев в руках пластмассовую банку, я задумался. По ходу, хата мусорская, последствия непредсказуемы. Надо осмотреться, выиграть время, обдумать положение. Хата покачнулась со звоном, мысль заработала ясно и быстро. Что случилось?! Да это же был удар. В затылок. Сильно ударили, но чем-то мягким и упругим, как резиновым кулаком. -- Я тебе что сказал -- чисть раковину! -- зашипел за спиной пухлый. Ладно. Почищу. Убить тебя, сука красноглазая, я всегда успею. А покуда терпения хватит, я буду терпеть. На сколько хватит, увидим. Если суждено всему закончиться здесь, значит, так тому и быть. На продоле обозначилось движение, в кормушке мелькнул камуфляж, открылись тормоза, в камеру гуськом зашли пятеро новеньких с воли, что было очевидно по их перепуганным лицам. Один парень выглядел спокойным, и красноглазый обратился к нему: -- Ты какой раз в тюрьме? -- Второй. -- А эти пассажиры, надо думать, первый, -- констатировал пухлый. -- А ну, брысь отсюда! Чтоб вас слышно не было! Поубиваю на х..!! -- вид у пухлого был кащенский. Народ сбился в кучу у тормозов. -- Не прикасаться к моему унитазу! -- заорал пухлый. -- На проверке чтоб духу вашего здесь не было! Вы мне здесь и на х.. не нужны! А этого, -- злорадно указал на меня, -- я оставлю, мы с ним в особые отношения вступим. Да, Абдулла? -- Да, Коля, посмотрим, что это за товарищ Сухов, -- отозвался молчавший до этого предположительно убивец. -- Снимай ботинки, урод! -- заорал с трясущимися от ярости руками Коля на бледного от страха первохода. -- Они не твои, а мои! Поди, пятьдесят баксов стоят. Ты, сволочь, что, такие бабки -- заработал? Это я их заработал! -- Парень стал спешно развязывать шнурки. -- Ну его, -- возразил Абдулла. -- Зачем тебе его ботинки. Впрочем, как хочешь. Коля метался по камере, готовый растерзать того, кто пошевелится. Но никто не шевелился. Оттирая раковину содой, я размышлял. Надо уходить. А это значит не что иное, как выломиться. Кем теперь ты будешь в своих же глазах, да и в глазах арестантов. Если это больни-ца, то здесь она и закончится, далее сборка и, видимо, общак; Косуля скажет -- сам виноват, в лучшей камере не удержался. Если оставаться, то нужно быть готовым остаться навсегда или с тяжелыми последствиями; тогда Косуля скажет -- сам виноват, что не ушел. Коля псих, и его руками могут сделать все, вплоть до того, что я стану убийцей или покойником. Сегодня, здесь и сейчас. Ты готов к этому? Сейчас, когда замаячил вдали свет свободы, когда появилась уверенность в победе -- и где она теперь? А потом будешь рассказывать, как ты не выломился, а вышел из хаты, что в два один один беспредел, и т.д., и останешься ты навсегда насекомым, которое когда-нибудь на свободе будет рассказывать, как мотал срок на Бутырке, скромно избегая маленького неприятного воспоминания. Вот что такое мусорской ход, господа. Открылись тормоза: -- У вас все в порядке? -- Да, в порядке, -- отозвался тот, что второй раз на тюрьме. -- Пошли, старшой, на сборочку. -- И молодежь как ветром сдуло на продол. -- Эй, забери свои шлепацы! -- швырнул ботинки вдогонку Коля. -- А ты, старшой, завязывай их ко мне подселять. Тебе же хуже будет, ты знаешь -- я за себя не отвечаю. -- Все вышли? -- осведомился старшой, глядя на меня. -- Есть еще желающие? -- старшой медлил и не закрывал дверь. -- Я спрашиваю, кто еще выходит. -- Ну, иди, -- обратился ко мне Коля. -- Иди, иди. Что ты стоишь? Старшой не сомневаясь ждал. Когда тормоза закрылись, Коля стал молча ходить по камере. Минут через десять, спокойным голосом: -- Ты не боишься? -- Нет, Коля, не боюсь. -- А если я тебя убью? -- Не убьешь. -- Почему? -- Не за что. -- А мне не надо, чтоб было, за что, -- Коля ухватился резиновыми пальцами за ворот моей рубашки, одновременно наливаясь не злобой, а именно приходя в ярость, и замахнулся другой рукой для удара: -- Башку расшибу. -- И в это можно было поверить. Трудны сомнения. Принятое решение все упрощает. Сказать, что было страшно? Нет. Было сожаление, что все закончится столь банально, бездарно и не слишком оптимистически. Глядя на занесенный кулак, можно было предположить два варианта сценария. Естественная реакция или непротивление злу насилием. Решение было такое: как получится. Время замедлилось. Оно всегда замедлялось перед кульминацией спарринга, т.е. когда происходила решающая сшибка -- две-три секунды, в течение которых получалось, что кто-то победил. Все движения, чужие и свои, в эти мгновения становились как в замедленном кино, и было время на размышление, выбор действия. Каждая тренировка, а их было за неделю шесть, заканчивалась двухминутным боем. В каратэ нет весовых категорий. Когда мне однажды достался в соперники неожиданно тяжелый по весу и жесткости каратэк, не было ясно, какую взять тактику. Решение было такое: как получится. Медленно пущенная стрелой нога соперника ударом майя-гири достигла цели: самой болевой точки -- паха. Собственные движения оказались на йоту медленнее, блок гидан-барэ запоздал. Так же медленно стала появляться боль. Еще одного мгновения хватило, чтобы блок перевести в захват ноги соперника, пойти на сближение, сделать заднюю подсечку и -- замедленное кино оборвалось. Соперник со стокилограммовым грохотом ударился спиной об пол, а я уже ничего не мог с собой сделать: в непреодолимой ярости кулак врезался добивающим ударом в упругий лоб лежащей на полу головы. Способность продолжать бой потеряли оба. Победитель не был определен. Все вспом-нилось в деталях. Все в том же замедленном пространстве, не выпуская из поля зрения все тело соперника, я сосредоточил существенную часть взгляда на лице Коли, не фокусируя внимания на его глазах, и отрешенно заметил ему: "Все, Коля, хорош". Колина рука ослабла, и время вернулось в обычный режим. Коля куда-то боком стремительно двинулся к решке, будто его оттолкнули, что-то поискал, не нашел и быстро заговорил: -- Виктор, сыграй с ним в шахматы, на сто баксов, а ты, как там тебя зовут -- Алексей? -- ты будешь за дорогу отвечать, у нас дорога только к соседям вправо, и за котом убирать, он у меня умный, я его воспитал по-вольному, он не знает, что такое тюрьма, вон тряпка около унитаза, он на нее ходит, и не серди меня, это может плохо кончиться, я прямой потомок графа Орлова, меня вся больница знает, а вот ты кто такой, чего тебе в тюрьме надо? -- Порядочный арестант, заехал случайно. -- Пассажир ты, а не порядочный арестант! -- Одно другого не исключает. -- Ишь наблатыкался. А что же ты, порядочный арестант, как настоящий мужчина, не ударил меня в ответ? -- Ты, Николай, человек горячий. Я, наверно, тоже не холодный, но быть скорпионом в банке не хочу. -- Да? А где была твоя принципиальность в жизни! -- стало ясно, что дуэль перешла в словесное русло. -- На месте. У меня с этим все в порядке. -- Врешь! Ты всю жизнь врешь! -- Нет, Николай, не вру. -- Врешь. Кем ты работал на воле? -- Много кем. -- Вот уже и врешь. Ты вообще не работал. -- Как тебе, Николай, будет удобнее. -- Как мне будет удобнее? Это ты сам сказал. А если мне будет удобнее твою печень съесть? -- Ни в чем себе не отказывай. Коля повел глазами по широкой орбите и вдруг за-думался. Это открытие сделал давным-давно один мой знакомый. Многолетняя практика доказала, что фраза "ни в чем себе не отказывай" задевает за живое абсолютно всех. Еще одно гипнотическое ее свойство -- она лишает энергии. Попробуйте -- и убедитесь сами. -- Так кем ты был по воле? Конкретно. -- Конкретно много кем. Например, учителем русского языка и литературы. -- Чего-чего?! -- Учителем русского языка и литературы средней школы. -- Это когда? -- Давно. -- В советское время? -- В советское. -- Это ты учил нас любить Родину и партию, когда меня на новогоднюю елку не пускали за то, что я старовер? Когда я, глотая слезы, с улицы в окно смотрел, как другие веселятся? Это ты не врешь?! -- затушенный пожар разгорался опять. -- Это не врешь ты, у кого не было и нет совести и чести?! -- С совестью и честью -- это несколько громко, Николай. Советская практика показала, с этим, думаю, ты согласишься, что как раз тот, кто говорит о совести и чести, чаще всего не имеет к ним отношения. Мне стыдиться нечего, кроме собственных заблуждений, а заблуждается каждый, кто-то иногда, кто-то всегда. Учителем я долго не был, и чем-чем, а заблуждениями советской идеологии, к счастью, почти не страдал. Так что, Коля, здесь ты неправ. -- Я всегда прав, -- отрезал Коля, выслушав такое возражение почему-то с явным удовольствием.-- Давай, садись к столу, посмотрим, что ты за игрок. -- На сто баксов, братан! -- активизировался Абдулла-Виктор. -- Нет. Без интереса. Или не играем. -- На сто баксов, я сказал. --- Нет. Ста баксов у меня нет. Играть не буду. Вот, хочешь, баул могу поставить, -- я притянул грязную, как у бомжей с помойки, сумку. -- Фу, -- с отвращением поморщился Коля, достал большой чистый полиэтиленовый пакет, протянул мне, -- на, возьми, а этот выкинь на проверке. Гулять мы не ходим, а мусор вынести можно. -- Ладно, -- смягчился Виктор, -- если я проиграю -- выполняю твое желание, ты проиграешь -- выполнишь мое. -- Хорошо, Виктор, как скажешь, так и будет. -- Я играю белыми. -- Давай, Виктор, ни в чем себе не отказывай. -- при этих словах Коля заинтересованно обернулся в нашу сторону и чуть недоуменно улыбнулся. -- Где ж так давали, -- ответил Виктор-Абдулла и двинул пешку вперед, и это бесповоротно означало, что я ступил на самую опасную тюремную стезю. Когда белый король получил мат, Виктор потребовал исправить случайность. Когда он проиграл седьмой раз подряд, я предложил прерваться. Виктор согласился: -- Ладно, завтра продолжим. Куришь? -- Курю. -- А что весь день не курил? -- С вами покуришь. То знакомиться, то в шахматы. А то, может, и курить нельзя? -- Можно. Кури. Николай не курит, я курю. -- Николай, ты не против, если курильщиков будет двое? -- Кури, кури. Тому, кто в хате убирается, в сигаретах отказать нельзя. -- Так, значит, убираться мне не только за котом. Ладно, это я тоже переживу. -- Как, Виктор, насчет желания. -- Мы же шутили, братан. Ведь шутили? -- А ты сомневаешься? К вечерней проверке привычно захлопали издалитормоза, застучали по решкам и шконкам деревянные молотки. Виктор и я встали с руками за спину. Вошедшего проверяющего Коля встретил сидя по-турецки на шконке под решкой. -- Почему не встаешь? -- зловеще спросил проверяющий. -- Не хочу, -- ответил Коля. Проверяющий сделал движение, но был ухвачен за рукав вторым вертухаем: -- Оставь его, не надо, пусть сидит, я тебе потом расскажу. Кто выходит из хаты? Ты выходишь? -- глядя на меня, спросил вертух. Я не ответил. Тот подождал, помялся у двери и закрыл ее. -- Николай, ты по какой статье заехал? -- поинтересовался я после столь дивной картины. -- Людоедство. -- А ты, Виктор? -- У меня бандитизм и убийство, но это они не докажут. Наступило затишье, разгадывание кроссвордов, ужин, приготовленный Колей из совершенно нетюремных продуктов, извлеченных из холодильника. Дискуссия продолжалась почти вяло: -- А все-таки, что же ты мне не ответил на удар? -- сказал Коля. -- По воле разберемся. -- А если я тебя за такие слова ударю? -- То я не отвечу. -- Нет, Николай, -- решительно покачал пальцем Виктор. -- Нельзя. Я все понял. Алексей -- это камень. Этот камень его и утянет на дно. Но не здесь. -- А мне до фонаря, -- без какой-либо горячности отозвался Коля, причем красные глаза его постепенно сделались карими. -- Я все могу. У меня костей нет в руках, а я могу делать что угодно. Не веришь? Врачи тоже не верят. Рентген сделали, а все равно не верят. Оставалось только согласно кивнуть головой, нельзя будоражить больного. -- И полчерепа у меня из пластика. Меня когда в лимузине взорвали, была груда мяса. Но у меня энергия такая -- я регенерируюсь. Я кивнул. -- Как ты думаешь, Алеша, может кисть человеческая работать без костей? -- Не знаю, Николай, тебе виднее, -- попытался уклониться я. -- А ты попробуй, -- вкрадчиво сказал Коля, -- не стесняйся, -- и протянул мне руку: "Жми сильнее, щупай, ломай, не бойся". -- Я не боюсь, -- холодея ответил я: на ощупь в кисти руки кости отсутствовали. Медленно закружилась голова в страшных предположениях: сошел-таки с ума; гипноз; психотропные препараты?.. Нет, ничего подобного, кажется, нет. Налицо факт: костей в руке нет. -- Я не человек, -- продолжал Коля. -- Вернее, человек, только без ограничений. Знаю пять языков, в том числе язык инков, денег у меня одиннадцать триллионов долларов, яхта, банк; я могу добиться всего, чего хочу. -- Почему же ты в тюрьме? -- поинтересовался Виктор. -- Я, как настоящий мужчина, рожден для испытаний и всегда добиваюсь своего. Я потомок графа Орлова. Смотри -- похож? -- Коля повернулся в профиль. -- И правда, похож, -- соврал я. -- Вот, -- довольно согласился Коля. -- А пацан у меня умница, я его воспитал, как человека. Куклачев мне в подметки не годится: он к кошкам как к животным относится. А кот -- это воплощенная идея. Как человек. Мальчик мой, иди ко мне, -- не меняя тона, позвал кота Коля. Задорный кот, весь день носящийся по хате, летающий по шконкам и неустанно развлекающийся ловлей тараканов, стремительно оторвался от своих затей и оказался на коленях у хозяина. -- На, поешь, -- Коля дал ему с руки кусок мяса. -- А теперь иди. -- Кот спокойно слез на пол и пошел по своим делам. Ужин закончился, разговоры утихли. Я лежал на нижней шконке и размышлял о многообразии мусорского хода. Через несколько часов Коля обратился к Виктору: -- А ведь Алеша мне не верит. Я видел, как он мне не поверил, когда я сказал, что кот приносит мне брошенную палочку. Придется пожертвовать веником. Леша, оторви от веника несколько прутьев, нарежь десяток палочек. Вот, ножик возьми. -- Я аккуратно взял нож так, чтобы не остались отпечатки пальцев, и сказал, что обойдусь без него. -- Не верит, -- подтвердил Коля. Приготовленные палочки я отдал ему, а он тут же про них и забыл, к моему душевному облегчению; совершенно не хотелось выслушивать, что кот не в настроении или устал. Более всего устраивало отсутствие приступов психопатии в хате. Разговор ушел в дебри, в которых имели место философия вперемешку с фантастикой и элементами шизофрении и интерес к тому, сколько у меня денег, знаю ли я кое-кого из Минфина, братвы и т.д. Коля оказался верующим, субъективным идеалистом крайнего толка, похлеще чем Беркли, и, быть может, действительно не человеком. -- Смотри, -- поменял тему Николай. -- Пацан, принеси-ка мне эту палочку, -- обратился он к коту и бросил кусок прута к тормозам. Кот сорвался с места и, урча и улыбаясь, пришел назад с палочкой в зубах. Подошел к Виктору, поднял морду, потом ко мне, поступил так же, после чего пошел к Николаю. -- Правильно, молодец, Вите показал, Алеше показал, теперь отдай папе, -- кот почтительно положил палочку перед Николаем. -- Как зовут кота? -- спросил я. -- Никак. Кот. Он рожден свободным и в имени не нуждается. Палочки Коля швырял на шконки, под шконки, на подоконник под решеткой, и кот исправно их приносил. Если Коля говорил, что добычу нужно показать только Виктору или мне, кот так и делал. И так далее. Коля передал мне один прут и предложил поговорить с котом. Брошенный мной прут кот принес, но, не взглянув ни на кого, -- Николаю. Засыпая, я был склонен предполагать, что если не разума, то рассудка все-таки лишился. Частичное подтверждение тому явиться не замедлило. Лежа на спине, я подумал, что ученый кот может затеять игру со мной, залезет под шконку и из-под нее цапнет меня когтями за правый глаз. Поэтому я закрыл правый глаз ладонью и попытался заснуть. Не удалось. Потому что вскорости по ладони, закрывающей глаз, настойчиво застучала из-под шконаря упругая кошачья лапа. Йод в хате был. Более длинных тюремных суток до сих пор не было. На другой день вызвали к врачу, и сомнения рассеялись: это больница. -- Какие лекарства от головы принимали на воле? -- приветливо осведомилась женщина в белом халате. -- Циннарезин, кавинтон. -- Циннарезин у нас есть, -- обрадовалась женщина и не без гордости открыла створку шкафа, где на полке лежали зеленые упаковки лекарства. -- У врача был? -- спросил Коля. -- Чему так радуешься? -- У них есть циннарезин, это то, что мне нужно. -- У них есть нужное тебе лекарство, и они тебе его дадут? -- глядя как на психически нездорового переспросил Коля, стараясь убедиться, не ослышался ли он. -- Да, именно так. -- Ты в это веришь? -- лаконично усомнился Николай. После того, как в течение нескольких дней Виктору, Коле и мне раз в сутки передавали "лекарства", а именно по одной таблетке глюконата кальция в день каждо-му, несмотря на то, что, например, заболевание Виктора -- сломанное ребро, -- стало понятно, что в Бутырке в среднем по больнице температура нормальная. Заглянула в кормушку главврач и передала Коле цветок в маленьком горшочке: -- Глядите за ним, а то завянет. -- Не завянет. Мы в ответе за тех, кого приручили. -- Кто это сказал -- знаете? -- Конечно. Маленький Принц Лису. Тетенька улыбнулась, кивнула и ушла. Ха-рошая х...., как говорил один мой знакомый... Пошли в баню. -- "Ты там поаккуратней, старайся кожу не повредить, не поскользнись ненароком, а то ходишь скрюченный как саксаул. Там и спидовые, и тубики, и гепатитчики моются. А то и менингит бывает. Это вообще смерть на месте. Мыться будем сколько хотим, но стирать вещи лучше в хате -- безопаснее" -- наставлял Коля. В банный день обитатели больничных хат пересекаются на продоле и в самой бане. Завидев Николая, некоторые арестанты вжимали голову в плечи, а некоторые уважительно приветствовали, а он шел с тростью(!) прихрамывая и надменно смотрел вперед: -- Сегодня опять два один три не вышла в баню. Ничего, я их достану. Когда на решке идет разговор, нельзя ругаться, оскорблять, глумиться, решка -- это дорога голосом, а дорога -- это святое, но иногда народ срывается. Кто-то из хаты 213 непочтительно поговорил с Колей на решке и отказался назвать себя, за что Коля обещал покалечить всю хату. Вчера оппонент кричал в ответ о понятиях, а сегодня хата не вышла в баню в полном составе. Так потекли спокойные дни. Изредка Коля взрывался, но уже в дискуссиях с Виктором, и было это нестрашно, потому что Николай стал обыкновенным сокамерником. Согласие с его некоторыми невероятными утверждениями, каких было множество, и спокойное отрицание того, что я не приемлю, постепенно уравнялонас в правах, а когда Коля молча взял тряпку, вымыл пол и убрал за котом, я его про себя простил. -- Знаешь, что было бы, если бы ты тогда на проверке вышел из хаты? -- сказал как-то Николай. -- Знаю. -- Нет. Не знаешь. Пошел бы прямиком к петухам, и в..... бы тебя по беспределу. Но теперь тебе нечего бояться. Во всей тюрьме тебя никто не посмеет тронуть. Вдаваться в подробности я не стал. Сигарет было вдоволь, их подгоняли Коле через решку в знак уважения. Еды вдосталь. Подоспела и мне передача, холодильник был забит. Не хватало прогулок, но одного в хате не оставляют и гулять не пускают, а Коля на этот счет был в полном отказе. Глядя как Виктор проигрывает одну партию за другой, Коля сел сыграть со мной. Более странной логики игры я не видел. Это была бы паранойя, если бы не результат: выиграть удалось с большим напряжением. Во время игры началась проверка. Открылись тормоза, Виктор встал перед проверяющим. -- "Сиди, не вставай, пошел он на х.." -- сказал мне Коля. Вот тебе и на. -- "Нет, я встану" -- возразил я. -- Все на коридор, -- скомандовал старшой. Мы с Виктором вышли. В хате последовал диалог: -- Пошел на коридор! -- Я не пойду. -- Пойдешь. -- Если я пойду, то ты пожалеешь. -- Ах, так? Ну, ладно, сиди. Посмотрим, кто пожалеет. Почему у тебя трость? -- А я больной. Мне разрешено. -- Кем разрешено? -- Главным врачом. -- Я проверю. Заходим в хату! На следующий день после столь невероятных для Бутырки событий меня заказали с вещами. -- У тебя, говоришь, срок содержания под стражейистек? -- сказал Виктор, -- давно? -- Две недели. -- И продления не было? -- Нет. -- Хозяину заяву писал? -- Писал. -- На свободу идешь. В девять утра освобождают. Все-таки нелегко на свободу людей провожать. А мне сидеть и сидеть. Выйдешь, загони мне блок кубинских сигарет. -- Да, похоже, на свободу, -- согласился с Виктором Коля. -- А все-таки он участвовал! Его, наверно, просто кинули. Ладно, Алексей, если вдруг не на свободу, отпиши. Сюда, правда, малявы с общака долго идут через перевал, но -- будет в чем нужда, поможем, чем можем. -- Какой перевал? -- переспросил я, пропустив мимо ушей слова о моем участии. -- Хата на спецу. Там мульки все в одном месте собираются. Ответственное место. -- Думаешь, отправят на общак? -- Не знаю. Может, через час будешь водку пить и петь "па-а тундре...". Водку пить через час было не дано. Как только вышел на продол, кормушку хаты 211 захлопнули. Наискосок напротив были распахнуты двери. Рано утром там было слышно серьезное движение, кого-то пиздили не по-детски, кто-то орал не своим голосом, по продолу летали со звоном шлемки, неистово матерились вертухаи. -- "Иди туда" -- тихо сказал старшой. В хате на пять шконок было пусто, не считая грязной занавески у дальняка. У дубка маячил двухметровый субъект, его вещей не было видно. На шконках ни одного матраса, голый металл, холодно, не то что в два два один. На свободу я уже не надеялся, поэтому переход в другую хату лишних нервов не истребил. Напротив, с радостью отметил, что остался в том же коридоре, т.е. на больничке. Общение с Колей осточертело, запах свободолюбивого кота яуже ненавидел, сытая жизнь без прогулок в два один один обрыдла и, наконец, закончилась, а главное, очередной мусорской ход потерпел неудачу. Коля, конечно, может написать куму какую-нибудь хрень, но не он, так кто-нибудь другой, главное -- никто теперь не скажет, что я сломился с больницы. То есть на душе был праздник и уверенность, что когда-нибудь все будет хорошо. Кажется, это была хата 216, но это уже не важно. -- А где остальные? -- поинтересовался я у субъекта, на радостях протянув ему руку. -- Меня зовут Алексей. -- Меня Гоша, -- ответил тот и уклонился от рукопожатия. -- Один в хате? -- Не-е, -- проблеял Гоша, -- их всех на сборку забрали, а меня -- нет! -- Так это у вас с утра шум был? -- Да. -- За что всех забрали? -- Я и сам не знаю, -- глядя вбок, ответил Гоша. -- Меня тоже вызывали и опять сюда привели. -- Что хотели? -- Да кто их знает. Мутный субъект. А ну-ка, внимание. Радость в тюрьме -- первый признак перемены к худшему. Как говорится, солнечная погода -- это к дождю. -- Ты, Гоша, на какой шконке отдыхал? -- На этой, -- Гоша указал на ближнюю к тормозам верхнюю. -- Дорога есть? -- Да я туда и не подходил. Я занял место под решкой, закурил и стал ждать, какие будут движения. -- Гоша, курить будешь? -- С удовольствием, -- отозвался Гоша, подошел и потянул пальцы к моей пачке. -- Стоп, Гоша. Не горячись, -- я достал сигарету и положил на соседнюю шконку. -- Только у меня спичек нет. Я зажег спичку, Гоша повел ладони к сигарете. Жест порядочного арестанта -- прикрыть ладонями поднесенный огонь, касаясь руки того, кто держит огонь. Отведя горящую спичку в сторону, я дал понять, что прикосновение нежелательно. Гоша убрал руки за спину и прикурил. В отношении него ясность возникла полная. Глава 25. РАДОСТЬ БЫТИЯ В камере было пусто и тихо. С потолка бесшумно падал желтый свет лампочки. Сквозь брешь в разогнутых ресничках на решке мерцал белый день. Черный металл шконки под решкой, из которой сквозила подступавшая с воли осень, источал равномерный холод. Взгляд повсюду наталкивался на пожелтелую бумагу, которой были оклеены стены и тормоза. Кажется, именно тогда, вдыхая горячий табачный дым, я почувствовал радость бытия. Дальнейшее пребывание в заведениях с выразительным именем "ИЗ" было отмечено именно этим чувством, несмотря на многие разочарования и лики безнадежности и смерти, еще ожидавшие меня впереди. Размышляя о том, какие будут движения дальше, в лучшую или худшую сторону, я ждал. Немного погодя стало понятно, что произошло: исчез страх. Как не было. Ни перед чем. Дальнейшие события подтвердили: арестант, победивший страх, побеждает время. В камеру стали заходить возбужденные люди. На семь шконок получилось шесть человек. Королевский расклад. Никто ни с кем не знакомился, из чего следовало, что восстанавливается прежний состав. Невысокий дружелюбный парень, расположившись на соседней шконке, заметил мне: "До этого я занимал твое место". Брошенная как бы невзначай фраза решала для моего положения в хате решающую роль. Чувствовалось, чтоот моего ответа будет зависеть что-то важное. Достав пачку сигарет, я жестом предложил закурить, положил пачку на дубок, что означало: для всех, и тоже невзначай ответил: -- Можем поменяться. -- Да нет, какая разница, -- ответил парень. -- Вот только Васька должен сегодня с суда вернуться, он тоже у решки отдыхал. Меня зовут Александр. -- Алексей. -- Тут я обратил внимание, что на одну из трех одинарных шконок у решки до сих пор никто не претендует. -- Ну, так здесь и будет отдыхать. -- Я из один ноль один. А Васька классный парень. Раньше в нашей хате на общаке был, потом его тусанули, а здесь вот снова встретились. -- Познакомимся, -- согласился я. -- Давно на тюрьме? -- Полгода. -- Значит, были соседями. Я на общаке в девять четыре был. -- Кипеж при тебе был? -- Нет, я еще до кипежа на Серпы через малый спец съехал. -- А потом? -- Потом ноль шесть, три один восемь, два один один. Признаться, я лишь краем уха слышал, что в девять четыре что-то было. В ноль шесть дороги не было: строгая изоляция. Люди ходили "слегка", говорили. -- Да, из девять четыре кого-то, говорят, даже вынесли. Заточку потом нашли, но чья, не знают. Это означало, что в камере 94 кого-то зарезали. Еще при мне зашли в хату амбициозные кавказские ребята, и у решки начались серьезные разногласия, атмосфера наэлектризовалась, воздух пропитался ненавистью. Тяжелая была хата. -- И что теперь? -- Раскидали хату. Кое-кого на спецу спрятали. Воры решили, что с виновных будет спрос. Конфликт былна почве национальностей. А ты что, не в курсе? Кроме ноль шесть, дорога везде есть. -- Да, Александр, это правда. Проблемы были. Я даже не в курсе, кто из Воров сегодня на тюрьме. -- Что за проблемы. -- После Серпов крышняк сполз, глюки подрезали. Сейчас порядок, духом здоров, болею телом. К тому же на спецу, сам знаешь, какие движения. Что на тюрьме? Расскажи. -- Воров пять. С Общим проблема: на воле кризис. Тюрьма голодает. Ты и этого не знаешь? -- В два один один полный холодильник. А что на воле, так с самых Серпов телевизора не видал. -- А почему ты так часто с хаты на хату переезжаешь? До Серпов где был? -- На Матросске. Сначала 228 спец, потом 226, потом общак -- один три пять. -- Кто был смотрящий на общаке? -- Юра Казанский. -- Это фамилия? -- Как у большинства -- по месту жительства: Казанский -- значит из Казани. -- А кто смотрел за корпусом на спецу? -- Измайловский. За нашим крылом -- Серега Аргентинец. Потом прогон был, Аргентинца сместили. -- На общем корпусе где собирали общее? -- В строгой хате. Один ноль четыре. -- Дорога на больницу была? -- По четвергам БД со спеца, как раз из хаты 228, и ноги. -- Какие ноги? -- Мусорские. -- Все верно. Почему на спецу хаты менял? -- Порядочный арестант хаты не меняет. Срок -- разменивает. В 228 за пьянку всю хату тусанули, на общак -- за голодовку, с общака на Бутырку -- видать, по месту жительства, а может прокладка мусорская. С 94 в34 -- перед Серпами, в ноль шесть -- после Серпов. В 318 -- крыша поплыла. В 211 -- на больницу. Почему сюда тусанули, не знаю. -- Сколько голодал? -- 10 суток. -- Всухую? -- Нет, пил воду. -- И все? -- Все. -- Засчитали? -- Да. -- И в голодовочную хату не перевели? -- На Матросске нет такой хаты. Хотя, по закону, и должна быть. -- Здесь есть. И чего -- десять дней ничего не ел? -- Да. -- Не может быть. -- Через судовых на Матросску отпишем? -- Да нет. Это я так. Верю. Что со здоровьем? -- Башку мусора отбили при задержании, с позвоночником проблемы. -- Я и гляжу -- тяжело двигаешься. На прогулку-то ходишь? -- Давно не был. Пошел бы с удовольствием. -- Дойдешь? -- Если не погонят бегом, дойду. -- Здесь не погонят. Завтра пойдем. Поможем, если что. Если, конечно, никаких таких движений не будет. Мы только что со сборки. Все из-за этого козла, -- Саша указал на Гошу, тусующегося у тормозов. -- Накосарезил? -- Ты в хату зашел -- он уже был или еще нет? -- Был. -- Здоровался? -- Не за руку. -- Правильно. Петух он. По воле пиздолизом был -- сам рассказал. Мы ему: "Нырял в пилотку?" А он: "Ны-рял, а что тут такого?" Мы его с Васькой на дальнячке и оприходовали. А он -- жаловаться! -- Понятно, -- констатировал я, а Саша воспринял это как знак согласия. -- Что, сука, мечешься? -- негромко обратился Саша к Гоше и пошел к тормозам. -- Да я ничего, я не говорил, -- засуетился Гоша. Саша не спеша взял истертый до черенка грязный веник и со всей силы звонко залепил Гоше по морде и вдруг, потеряв самообладание, завизжал и стал метелить веником Гошину физиономию так, что был слышен только частый треск. Гоша, зажмурившись, терпел, возвышаясь в полроста над Сашей. Когда ж, -- удар, -- ты, гад, -- удар, -- ты настучать, -- удар, -- успел! -- удар. Бросив веник, Саша вернулся к дубку и спокойно продолжил: -- И штырь сразу нашли. Прикинь, на полметра, металлический и заточенный. Подкинули. А Ваське досталось. Ему и так мусора челюсть сломали, он на больницу из-за этого и попал, а тут по башке не били, а ниже хватило. Васька вообще отрицалово. Классный парень. Придет сегодня, познакомитесь. С ним весело. -- У нас на Серпах на шмоне тоже заточенный штырь отмели, я сам видел. А там не то что штырь, карандаш не пронесешь. Это у мусоров дежурная прокладка. -- Во-во, -- обрадовался Саша, -- а на Ваську все свалили. Все из-за этой петушьей рожи. А нас кум конкретно под статью вел: изнасилование. Какое тут изнасилование, если он пиздолиз и ломовой. Он из хаты сломился, а его на больничке спрятали. Гоша у тормозов взволнованно вытирал кулаками сопли. Саша бережно достал из пачки сигарету: -- Эй, ты, держи! -- Гоша сигарету поймал на лету. -- Большое спасибо! Можно попросить у вас ... прикурить... Большое спасибо! -- Гоша приник к сига-рете и пошел к тормозам. -- Александр, а чего он такой вежливый? -- А у него, видите ли, высшее образование. -- Гоша, это правда? -- Да, -- охотно отозвался Гоша, -- я немного учился, а диплом купил. Давно это было. -- По воле чем занимался? -- Бомжевал он, -- ответил Саша. -- Квартиру пропил, жену бросил, ушел на улицу. -- Я не бросил, -- отозвался Гоша. -- А ты вообще молчи, -- рассердился Саша и, строго глядя, как воспитательница в детском саду на провинившегося ребенка, добавил: "Что? Хочешь, чтоб было как вчера на дальняке? Да? Хочешь? -- Нет, не хочу, -- вежливо и убежденно ответил Гоша. -- Смотри у меня. Вот Васька с суда приедет, он тебе жопу порвет. Гоша заволновался опять и полез на шконку, после чего несколько часов его как не было. -- А что же ты, Алексей, -- медленно раздражаясь, как будто что-то вспомнив, продолжил Саша, -- не говоришь, кто из Воров был на Матросске? Снова почувствовалась скрытая опасность. Весь предыдущий диалог был направлен на поиск слабого места в моей тюремной биографии. Но, во-первых, это была вполне приличная биография, а во-вторых, Саше с трудом давался разговор. -- Ты, Александр, не интересовался. А из Воров был Багрен Вилюйский. -- Ты не умничай! -- закричал, наконец сорвавшись, Саша. -- Не интересовался! Это еще надо проверить, почему ты из хаты в хату переходишь! Дороги не знаешь! Порядочным арестантом прикидываешься! -- И так далее. Началась форменная истерика, грозящая дракой. Все в камере притихли. Выждав, я поймал первую же паузу и жестко, убежденно, спокойно и громко отве-тил: -- Александр. Весь мой путь по тюрьме известен. Нет проблем -- отпишем в любую из камер. И пока не будет ответа -- а он будет -- изволь вести себя достойно и спокойно. Ни одно из твоих обвинений я не принимаю, потому что оснований -- нет. Так что ты, Александр, неправ. Когда люди разговаривают, происходит нечто на уровне поля, некий энергетический обмен. В споре побеждает не только слово, но и энергия, его сопровождающая, поэтому слово может быть воспринято, отторгнуто или не иметь никаких последствий. Ничего не говоря (а Саша тоже умолк), я плавно сводил на нет его агрессию. Объяснить, как это делается, можно только тому, кто может это сам. Когда Вольфа Мессинга спросили, как он читает мысли, он ответил: закройте глаза и попробуйте объяснить, как вам удается видеть. То есть объяснение одно: надо открыть глаза. Через несколько часов молчания Саша завел незначительный разговор, и я поддержал его. Вдруг Саша с сожалением отметил: -- Вот так бывает: не сдержишься, а потом самому стыдно. Скажешь не то, а потом жалеешь. Было неожиданно услышать такие слова от того, кто расстрелял несколько человек, совершая разбойные нападения и беря заложников, за что ему грозило не меньше двадцати лет. -- Да ладно, Александр! Уже забыли. Тюрьма и есть тюрьма, где столько нервов взять, чтоб не сорваться. -- Все равно неприятно. Понимаешь, завидно: ты освободишься, а я в тюрьме умру. -- Да ты чего, не гони. Еще не известно, что завтра будет. Все меняется, и не только к худшему. -- Это правда! А мне ведь хуже уже не будет. Хуже, чем мне, разве может быть? -- Пока мы живы, надо держаться. Давай это дело перекурим. И задымили. Адаптация в хате состоялась. С осталь-ными арестантами общение было постольку поскольку; никого из них я не запомнил. В этот же день стало понятно, что с табаком и едой будет туго. Прихваченные с собой несколько пачек сигарет разошлись на ура, остатки продуктовой, как всегда, были наудачу оставлены в предыдущей камере, а из кормушки в хату заехало несколько жалких порций баланды, буквально по пять ложек, и совсем чуть-чуть хлеба. (В два один один баландер, воровато озираясь, подавал в кормушку вареную курицу (!) и бульон в большом количестве. Непонятно, для кого и где это готовилось, похоже