ня человечество! Как то ей попались два портрета, перехваченные розовой аптечной резинкой. Один -- вложенный в целлофановый пакет. Другой -- в лакированной палехской рамке с целующимися голубками по углам. На портретах был -- давно отбывший за кордон гражданинКлепик, Александр Саулович, сфотографированный форматом 4x4 для ОВИРовских документов. Как же, как же -- Санечка, мой ангел-хранитель! Мария Петровна снова с удовольствиемполюбовалась на Санечку, на неожиданную слабость своих предзакатных дней. Она, как говорится, о нем не вспоминала, потому что не забывалаего никогда. И не только из-за своего некогда особого к нему расположения. Как зубной врач может, например, пациента имя забыть, но не его зубы, так Фофанова хранила множество данных и лиц в своей памяти. Часто, безо всякой на то надобности. Что же было, в этом случае, говорить о Санечке; то было -- дело совершенно особое! Мария Петровна поставила рамку на телевизор и пока доразбирала разбросанную по одеялу кругом всякую всячину. Нет-да-нет, все поглядывала на предмет своей непонятной увлеченности. Что ж ей такое в нем померещилось? Ну, хорошенький, ну, мальчонка... Не любовь же с ним, прости Господи, было крутить? Я б его сиськами задавила. Может мамкаться с ним захотелось? Вот тебе загадка мироздания... Что-то, однако же, было. И опять, как нарочно, ту же самую ночь провела она в чудных сновидениях, которые, проснувшись, начисто позабыла. Как прикажите объяснить, что снова засело нечто такое в ее голове? Помягчела она что ли, повеселела, помолодела? Утром, словно девчонка, жарко дышала она в заиндивелое стекло, все -- в снежных цветах и листьях; продышала прогалину в ясное солнечное утро и задумала себеновое чудачество -- разузнать, что с ним сделалось теперь, с ее Санечкой. Зачем это ей? Прихоть? А хоть бы и так! Дождавшись весны, отправилась Мария Петровна в Америку. Профессиональный Пинкертон, она как следует подготовилась к турпоездке, подробнейшим образом выяснила, где проживает в штате Огайо объект ее интереса. Решила не договариваться, не звонить -- нагрянуть. Была-не была,! Ивот, субботним утром по солнышку шла она по зеленой Салливант авеню в пригородной зоне большого Коламбуса, прямо -- к дому за номером 279. Бодро шагала она, довольная миром и собой, не задумываясь, где же у черта на рогах она оказалась. С одной полотняной сумкой через плечо. Не было в тот момент у нее ни возраста, ни страха, только она -- вечно молодая Маруся -- на вечно молодой земле. Один на один. Долго ли коротко, находит она нужного номера дом и видит невдалеке на красивой террасе застолье. Большая, видать дружная семья; мелькают женщины в летних платьях, хорошенькие дети, звон посуды, веселые голоса, кажется и по-русски. Да, конечно, по русски. Кто-то щиплет гитару, гогочущий смеx... Смех этот ее остановил. Мария Петровна шла, шла, да как-то разом вдруг встала, не могла больше сделать ни шагу. -- Ну вот, -- подумала, -- нашли счастье. Санечка нашел свое счастье. Видимо, там -- его сестры, жена, детки... Сразу почувствовала Мария Петровна, что жутко устала -- утомительная была дорога. Почему-то сразу раздумала объявляться. Неуместной глупостью показалась ей вся эта ее затея. Что за дичь она себе напридумала! Как можно соваться с бухты-барахты в чужую жизнь? Стыд какой, аж жаром обдало. Собралась уходить, но кто-то сзади, направляющийся в дом, не совсем трезвым или только так притворяющимся голосом обратился: -- Мадам, милости пр-р-осим. Вы к Бройхманам? -- Нет, нет, -- смешалась Мария Петровна. -- Я так, мимо. Привет Клепикам... -- Опять двадцать пять, -- не отставал прохожий. --Русские всегда буквупутают. Здесь же дом 279 "Е" Еast --Восток, значит. Может, вам надо -- Салливант авеню "W" -- West? Совсем не в ту сторону. Вам надо через каменный мостик, женщина, к Ханц парку, слушай-те сюда... Развернулась круто через левое плечо Мария Петровна. Плевать -- все равно назад в сторону автостанции идти. И, вот она уже достигла автостанции; но теперь и дальше прошла. Чтобы успокоиться. Из принципа тоже. Отшагала, наверное, добрую милю. Наконец, перед ней -- под тем же номером симметричный дом 279 "West'. Машинально повернула с улицы на гравием усыпанную дорожку, ведущую в кустарник, за которым белела дачка, павильон небольшой, но складный. Только она туда повернула, и тут же у дома взлетел фонтан. Веером рассыпался, и в радуге дробным шорохом спадал на кусты, откуда доносился скулеж. В жалобах мешались "шит', "блядь" и международные междометия. Полный лысыватый человек, подобно Лаоокону, боролся с садовым шлангом, который змеей вырывался, бился, пока конец шланга не улетел далеко -- в кусты, откуда забил в небо новый веерный фонтан. Переваливаясь на полных ножках, мальчонка бежал навстречу Марие Петровне, произносил "Хай" и "Нана', прыгнул к ней на руки. Руки были, некстати, заняты букетом и шоколадной коробкой -- красное с золотом -- кондитерской ф-ки "Красный Октябрь'. Она все же поймала ребенка и удержала. Ангелок белокурый гулил и ласкался, когда подошел к ним до нитки вымокший господин, извинился за свой внешний вид, пригласил присесть на пластмассовые креслица -- вокруг садового столика. Попытки забрать ребенка с рук Марии Петровны не удавались -- мальчик цеплялся, как клещ, сиял от уха до уха и нипочем не давался папаше. Так они сидели втроем, молча улыбались друг дружке некоторое время, пока, наконец, Санечка (Мария Петровна не без труда догадалась, что это был он) сказал извинительным тоном: - Уж не знаю, как Вас благодарить. Видите как Денни Вас любит, не отпускает. С первого взгляда. Тьфу-тьфу, --он постучал по дереву. -- А мне как раз бы сегодня на пару часиков -- есть шанс овертаймзаработать. И, шмыгнув носом, засмущавшись, заторопился. -- Много платить едва ли смогу, но по-честному... У вас грин-карта или гостевая? Жить в доме места много, выбирайте любой уголок на свой вкус. Через проволочный забор на них смотрел вислоусый старик с садовыми ножницами в руках. -- Это сосед наш, грек, -- шопотом объяснил Санечка. -- То ли Том, то ли Тим, моя память ни к черту. Зовите его "Ясу', он любит. --Яс-су! -- в подтверждение сего закричалгрек, явно довольный тем, что привлек внимание. -- Гуд бебиситер. Гуд вумен! -- Ясу, ясу... -- согласным эхом отзывался Санечка, продолжая разговор с гостьей, замечая: -- Любопытный Ясу на Вас, пардон, глаз положил... Окей, знаете, мы с вами подробно договоримся, когда с овертайма приеду. И он укатил на тарахтящем Форде. -- Попала я в переплет, -- дивилась Мария, приятно заинтригованная поворотом событий. Мальчик Денис набегался и заснул у нее на руках. Умиляясь, она разглядывала вздрагивающие во сне ангельские ресницы --те самые -- памятные Санечкины, вдыхала молочный аромат нежной кожи, прислушивалась к ровному детскому дыханию. В сумерках вернулся отец. Начал с бурных извинений за задержку, но она его остановила. -- Вам надо глушитель, мил-человек, укрепить. Или заменить. Тарахтеть не будет. И, главное, как же вы ребенка оставили мне на полном доверии? -- Ой, спасибо, слов нет... Видите ли, я нашей газете полностью доверяю; они и объявления дают и сами же скринают, проверяют кандидатов. Только не было все подходящих кандидатов. Простите, я, кажется, не сказал... меня Алом зовут... -- Я знаю, -- осторожнонапомнила Мария Петровна. --Наконец-то, -- подумала, -- разберется, что к чему. -- Мы с вами, вроде бы, по Москве знакомы, неужто забыли? -- Ужель та самая Татьяна! -- тут же с горячностью выпалил Санечка, и, смутившись, стал галстуком протирать свои очки с сильными диоптриями. -- Нет, не Татьяна, -- не без досадыпоправила его Мария Петровна, и открылась прямо: -- Мария Петровна Фофанова... Что на это скажете? -- Ах, Мария, конечно, конечно, это даже лучше --'Мэри', по-нашему. Glad to meet you. Вы спикаете немного? -- И, не дожидаясь ответа: -- А палочками есть умеете? А что лучше любите порк-кешью или чикен по-мандарински? Он принес из машины картонки с еще горячей, сладко пахнущей китайской едой и сыпал вопросами: -- Во дворе или в доме? Чай или соду? Выяснилось, что Санечка без году неделя СРА -- лицензированныйаккаунтант, счетовод; что фирма хорошая, хотя пока платят до обидного мало; что к Виктории он претензий не имеет раз она уверяет, что полюбила совладельца их компьютерной фирмы, который отпочковался и увез Викторию вместе с половинойКомпании в Сакраменто; что он желает бывшей жене всех благ и согласен, конечно, он -- человек несобранныйи ахламон, даже шланг поливальный не может прикрутить толком. Наступила ночь. Мария Петровна лежала в своей комнате, рядом с детской; дверца на балкон, затянутая невидимойв темноте сеткой, была настежь. Меж звезд в окне мелькал и пропадал синекрасный блинкер дальнего самолета. Раз сморгнет Мария Петровна, глядь -- новый самолет в окне. Моргнет снова -- еще один висит на том же самомместе. Сколько же их? Так, пожалуй, места на небе не хватит. А внизу -- тишина, если прислушаться, временами будто постанывала, даже мычала. Мария Петровна вышла к парапету. Перед ней, вдалеке, за обрывом, в качающемся гуле странным светом дрожал и светился нестрашный загробный мир. --... Или, как на луне, -- подумала. -- Куда меня занесло? Тут же догадалась, что это шумит Джек Никлас Фривей, двести семидесятая дорога, по которой она приехала еще сегодня утром на автобусе Грейхаунд. Сегодня ли? Давно это было. А теперь... Итак -- Мария Петровна не без сожаления констатировала, что рассеянный Санечка ее не узнал. Хорошо это или плохо? Люди меняются. Она его тоже в толпе ни за что б не признала. Однако, нежданный факт налицо -- спят они вместе под одной крышей. Оба Санечки, старший и младший, ей прямо в подол свалилась, без слов, без объяснений. И зовут ее теперь Мэри. Дениска вовсю лепетал по-русски с акцентом профессора-слависта, не отходил от Марии Петровны ни на шаг. Крутился рядом пока она разбиралась с огородом, наладила шланг и починила машину. Она уже знала, как короче подъехать к бензоколонке -- мимо банка, почты, синагоги -- к местному торговому центру. В каких азиатских лавочках лучше брать овощи и рыбу и куда не соваться. Грек Ясу, жилистый черт, мускулистый, все время наровил крутиться у заборчика, когда бы Мария Петровна не вышла из дома. Она неплохо загорела, гораздо лучше, чем в Крюково. Как сдобная булочка стала, благодаря специальным лосьонам, пока Дениска рядом играл, сидя голышом в своей панамке под большим садовым зонтом. Пластмассовая раскладушка отраженным светом снизу просветляла ее подрумяненное лицо. Блестели глаза; выгоревшие волосы Маруся убрала наверх на манер достопамятнойБабетты. Однажды, когда, пренебрегая сушильными машинами, она развешивала белье, к ней из-за кустов на цыпочках приблизился Ясу; полушутя попытался облапить. Маруся, так же полушутя, исполнила легкую подсечку самбо (не забыла! ), и сосед, к его полной неожиданности оказался в кустах. Она помогла ему подняться, напомнила, что, человеку в его возрасте не следует совершать резких телодвижений, особенно в жаркую погоду. Своим к ней вниманием прилипчивый старик определенно беспокоил Санечку, который, как Мария Петровна сразу разобралась, вознамерился ее "оxранять'. Что ж, это ее вполне устраивало. Она находила сотню причин оказаться на дворе на скорую руку одетая, точнее, раздетая -- в каком-нибудь сарафанчике со стратегически спущенной бретелькой. И радовалась метамарфозам. Чуяла, даже не глядя, -- Санечка, мужичек, просыпался. Впивался глазами в муогочисленные окружности ее тела, негодовал на Ясу, потел, волновался. Стоило Марие Петровне, например, предложить греку кружку клюквенного морса, только что приготовленного, как сейчас же из ниоткуда возникал у заборчика хозяин-Санечка; говорил нарочно исключительно по-русски: - Жажда, Мэри, меня страсть как мучит. Будьте любезны, плесните в стаканчик ваш напиток богов... У меня, Мэри, тоже ведь, знаете, рот не зашит. И, обратившись спиной к назойливому соседу, говорил разное, не допуская пауз, пускался в интересные, содержательные разговоры; спрашивал Марию Петровну: - Знаете ли, кстати, что Александр наш Сергеевич Пушкин любил более всего на свете? О чем попросил в миг перед самой кончиной? Морошки захотелось Александру Сергеевичу. Дикой ягоды, что кислит на манер той же клюквы. Мария Петровна, как почти всякая женщина, не столько слушала умные слова, сколько спешила отдаться волнам сбивчивой речи. В обход всякой словесной логики она млела, плыла, питаясь одним градусом возбуждения мужского голоса; отмечала руку напарника на своей талии, согласно следовала его пожатиям и давлению, когда ее вели в дом, обнимали... -- Пора, милок, -- думала, -- кончается лето. В темноте разгоряченный Санечка горячо дышал ей в ухо, даже всхлипывал, вдруг вскрикнул -- Ой, я узнал вас, узнал наконец... Может быть, мудреный Санечкахотел сказать "позналъ" в библейском, так сказать, значении слова, но Мария Петровна спешила с ним согласиться: -- Известно, милый, -- шептала, -- Нелегкие времена забываются... Хорошо всеш-таки вспомнил, что это я тебе Америчку подарила. Начальничек твой- М. П. Фофанова... И на это, хотя и по-своему, Санечка был моментально согласный. Вот, что значит единение душ: -- О-е! Ты мой босс, конечно, -- "Фо-фан" (For fun) -- "на радость" ты мне послана Мэри, -- придумал затейник-Санечка; и скоро задышал ровнее и заснул умиротворенный. К осени, освобожденный от домашних забот, Санечка, прикрыв лысину бейсбольной кепкой, прятался, кругами ходил за дальними кустами, снова сочиняя стихи и роняя листочки. Мария Петровна, как бывало, подсматривала через окно второго этажа. Два стиха оказались персонально посвященными ей, Мэри. По тому, какие в них были непонятные слова и как непонятно они между собой составлялись, каждому было ясно, что стихи очень умные,. Так шло время. Быт налажен; дом ухожен. Безоблачная жизнь, как известно, увы, приглашает свою оборотную сторону -- некоторую печаль и скуку. Беспричинно грустя, Мария Петровна дивилась несправедливости -- почему, например, благоденствие американской деревни не распространяется на деревню Крюково? В Крюкове и лес гуще и речка глубже. Почему же, по какому такому постановлению не видать крюковцам безбедной жизни как своих ушей? Неясное томление обычно разрешается песней. В такие дни, вечерами Мария Петровна с Санечкой допоздна сидели на балконе за настойкой целебных трав и тянул из себя, вытягивали в пространство, в сторону дышащего автомобильными эвездами хайвея что-нибудь по-длиннее, по-московски напирая на "А'. Про то как "черемухАкАлышится. Как "... зАрИкой дА-лекАй голос слышитсА, и пАют всю-да-ночку сА-лА-вьи... На викенд в дом Клепиков полюбили заглядывать редкие знакомые и соседи. Хвалили кулебяку и растегаи, и, в первую очередь, хозяйку, которая выглядела уже одних лет с хозяином. Сама -- будто с журнальной обложки -- безвозрастная тщательно ухоженая американкая леди. Мэри-Вери-Гуд, называл ее "левый" сосед Ясу, страшный, как известно, обольститель и интриган. "Правый" сосед оставалсянеизвестен инеуловим. На машине с затемненными стеклами въезжал прямо к себе в гараж и пропадал. Приходили чинные, очень воспитанные сослуживцы Санечки -- мистер и миссис Парк. Клепик их звал Китайский Парк Культуры (они были корейцами, но кого это волнует? ). Приходили многодетные шумные Бройхманы. Приходили обладатели лучшей собственной бани-парилки закарпатские украинцы, великовозрастный сын и мамаша, неразлучные, оба невероятно краснощекие, ярко распаренные. На них было жарко смотреть. После еды и оздоровительных водочных настоек Марии Петровны, принимаемых на ура, хохлы, делая страшные глаза, который раз рассказывали как они "потикали з батьковщины и в Сполучных Штатах Америцы их зараз запытали на детекторе бреxни... " Потом они затягивали непременную "тыж мене пидманула, тыж мене пидвела... ", которую Санечка естественным образом переводил, особенно в момент припева, в такую яростную Хаванагилу, что гости сытые били копытами и пол дощатый трещал. Это дело нравилось всем, потому что, в согласии с последней модой, как бы она не называлась -- Рок или Рэп, каждый мог участвовать, мог до бесконечности кричать-повторять себе одно и то же. Бессмыслицу обыкновенно, но с пылом с жаром. От души разорялись хором все -- и Бройхманы и Парки и Ясу. Даже малые дети, куда от них денешься! С детьми в Америке проблема. Марию Петровну научили, что здесь ребенка ни в коем случае не отпускают на самотек, как пескарька в воду. Как это! -- Сам ребенок найдетсебе сотоварищей за здорово живешь? Полагается устраивать 'плей-дейт", свидание с подходящими сверстниками. И ненавязчиво наблюдать. Хорошо. Денни водили кДжейку ик Мартину. Их же приглашали с визитом ответных кораблей. Мария Петровназорко наблюдала, и, однажды, как только детки поскучнели, предложила сыграть в прятки. Нужно было вспомнить считалку и выбрать -- кому водить; в чем произошла заковыка. Забыла! Марие Петровне приходили на ум почему-то одни лишь матерные охальности. Самая невинная вспомнилась -- Сыр-Дарья, Амур-Дарья, гоп-сидорга-бия! Похоже татарская и совсем не считалка. Позвонили на работу Санечке; и он, прикрывая, видимо, ладонью трубку, чтоб его не слышали в офисе, шепотом напомнил самую простую про еники-беники-ели-вареники и еще про то, как вышел месяц из тумана -- вынул ножик из кармана -- буду резать, буду бить... Опятьу него -- ножик! Это Маруся немедленно пресекла. Бить! Резать? Тут маленький Денни, отчего же он раньше молчал, выдал такую замечательную никому не понятную считалку, что Джейк Бройхман разревелся, заявляя, что он "первый'. Что это его научиливвоскресной, специальнойдля малышей, школе при соседнем молельном доме "Бет Шалом', где, как выяснилось, регулярно занимаются с детьми. Радуясь нежданной подмоге, каждое воскресное утро, в довольно ранние часы, Мария Петровна стала привозить мальчика в приготовительную школу. Денни мог капризничать, особенно зимнимутром, когда ни кому не хочется вставать в темноте; но Мария Петровна нашла в этом вопросе себя -- установила воинский режим, ввела гимнастику, холодные обтирания, отдавала бодрые команды и сама заметно взбодрилась. Признаться, этого с ней давно не случалосьв Америке. Что, собственно говоря, делать в американской деревне? Если не болтатьсяпо магазинам, не дурманить себя мертвящими бликами экрана -- телевизором, интернетом... жизньв сытой субурбии размеренна и скучна. После захода солнца, в темноте -- занавес дню, конец для всего живого. Ночной жизни, как известно, нет. Принято повсеместно цепенеть перед экраном; по-возможности плавно погружаясь в сон. Ну -- выбирался Клепик в гости, ну -- в ресторанчики по-соседству. Иногда. Зимой как-то к вечеру натуральнейшим образом заглянули знакомой дорогой в "Бет Шалом. Туда же, где Денискинашкола. Попали в пятницу на Шабат. Раз-другой. Понравилось. Стали чаще заглядывать. Там было празднично, тепло, неизменно приветливые люди, заочно знакомые по городку. Но и неожиданные вдруг, когда видишь их при параде, нарядных, а не, как обычно, в безалаберном, спортивно-расхлябаном американском виде -- трусы да майка навыпуск. Что-тоещепривлекало. Много разного, чего ни Санечка, ни Мария Петровна едва ли смогли бы сформулировать. То ли подъем молодых чувств -- как перед представлением или киносеансом в каком-нибудь новеньком Доме Культуры? То ли странная знакомость выражений лиц, глаз и песенных мотивов. Тут, пожалуй, и оставим мынаших героев. Пятница, Вечер. Ал и Денни -- в ермолках. Мэри в кружевной наколке. Когда поют они в унисон с конгрегацией вроде бы еврейские ритуальные гимны, но почему-то все кажется -- на мотивы хорошо памятных тачанок-ростовчанок и других красноармейских гопаков. Что были написаны нашими же соотечественниками, поэтами-песенниками, отмеченными еще до перепадавших им наобязательных музыкальных наград обязательным пятым пунктом. Нельзя было не выделить в общем хоре глубокий, грудной голос Марии Петровны: -- Хиней, хиней, xиней... Затем -- высокий, чистый Санечкин тенорок: --... Ми-xа-моxа баэлим Адонай... И, конечно, всех выше захлебывающийся фальцет Денни: -- Ми-ха-моха, не-дар-ба-кадеш! О Дениске разговор особый. Любчик и гордость Марии Петровны, он уж читал на русском и на иврите. Фактически без словаря. 1999