о-то похода. Вваливается заснеженная, краснощекая ватага в фойе. А на вахте разговаривают три-четыре воспитательницы. Белла Степановна - к ним: - Здравствуйте, девочки! А вот и мы нарисовались! Но воспитательницы - короткое, прижатое "здравствуйте", не улыбнулись, не спросили, как и что, - а как в таких случаях не полюбопытствовать? Повертелись с особенной озабоченностью, словно бы искали своих воспитанников, и скоренько разошлись. Белла Степановна зорким прищуром посмотрела вслед, пошла было к детям, но я остановил ее: - Что же они так? - А ну их! - хлопнула она себя по ноге, как сгоняют насекомое, и пошла к детям. Я понял, что ее жизнь в коллективе не сладкая и, видимо, полна драм. Белла Степановна неожиданно вернулась: - Не хотите со своими детьми и с нами встретить Новый года в лесу? Это будет бесподобно! - уже улыбалась она. - В лесу?! - Да-а-а! Вывезем ребятню и тако-о-о-ое там отбацаем. Вот там я и увидел, что означает воспитывать красотой, чем-то необыкновенным, и как эту красоту и необыкновенное творить и дарить. К сожалению, мы отправились не в поход, а всего лишь автобусом вполне комфортабельно выехали на один день, точнее, ночь, на загородную турбазу. Тронулись в путь вечером, часов в девять. Дети Беллы Степановны пели, а она, подпевая, дирижировала. Мои воспитанники помалкивали, только две девочки нашептывали мотив в ладошку. Непривычно им было вот так запросто петь... - Стойте, стойте, товарищ шофер! - вскрикнула Белла Степановна. - Едем назад. - Что такое!? - затормозив, привскочил шофер. - Оставим в интернате всех, кто не поет: нам такие некомпанейские фуры-муры не нужны. - А сама подмигивает мне и шоферу. - Все-все, поворачиваем домой!.. Мои воспитанники повскакивали с мест и - гурьбой к Белле Степановне. А ее дети втихомолку посмеивались. - Мы будем, будем петь! - вперебой чуть не голосили мои. - Ладно, поехали. Посмотрим. И какой чудесный хор расцвел у нас! Мои воспитанники еще только что были деревянными, угрюмыми - стали улыбаться, подмигивать... На турбазе было два зальца. Договорились, что до двенадцати ночи один украсят мои парни, а другой - Беллы Степановны. Девочки тем временем пекли на кухне конкурсные пироги и накрывали праздничные столы. Мы надули три-четыре шара, кое-чем и кое-как принарядили маленькую елочку и решили: зачем особо стараться, все равно утром отсюда уедем. Жюри мельком глянуло на наше художество, кто-то многозначительно хмыкнул, и отправились мы все в другой зальчик. Первые трое парней зашли, и слышим: - У-у-у-ух! - Что, что такое? - толкали мы застрявших в проходе воспитанников. Это же надо, до чего додумались: в середине зала красуется обсыпанная блестками елка, а от ее маковки несколько хвойных гирлянд бегут по потолку и плавным изгибом стекают по стенам до самого пола. Гирлянды - мягкие лапки-веточки, и такое создается впечатление, что и вправду побегут они - необыкновенно все воздушное и живое. Представляется, что попали мы в сказочный лес - выглянет из-за ветки гном или зайцы вывалят на опушку. Пахнет хвоей и растаявшим снегом. Мы - молчим. Неожиданно забегает с мороза Белла Степановна: - Ой, ой, ребята: кто-то кричит в лесу! Просит помощи. Мы хватаем шапки и пальто и - бегом за Беллой Степановной. А дело уже кралось к двенадцати. - Что такое? Кто кричит? Кому нужна помощь?.. За темными соснами в кустарнике кто-то громко кряхтит, охает, а другой голос - тоненько пищит. Мы - туда. Видим: в сугробе по самый пояс увяз Дед Мороз с огромным мешком за спиной, а маленькая Снегурочка тянет-потянет его за руку. Ребята не поймут, откуда взялись Дед Мороз и Снегурочка, - ведь с нами не ехали. И я не понимаю, заглядываю в глаза Беллы Степановны. А она помалкивает и подмигивает мне. "Экая артистка!" - подумал я. Под руки выводим нежданных, но желанных гостей на поляну. Дед стукнул своей золотистой палкой о землю и возгласил: - А ну-ка, братцы-месяцы, явитесь на пир ребячий! И разом, будто бы кто-то дохнул, взвились двенадцать костров обочь поляны да гурьбой понеслись в морозное небо двенадцать многоцветных, рассыпающихся бисером ракет. У костров стояли наряженные в кафтаны с кушаками братцы-месяцы и, зазябшие, приплясывали: часа полтора они, бедняги, шефы-милиционеры, ждали нас, а мороз в ту ночь похрустывал... Эх, понеслось веселье! Мы прыгали через костры, водили хороводы, в сугробы, раскачивая за ноги и за руки, бултыхали друг друга, со свистом и визгом кучей катались с горки... 3 Интернатская жизнь ребенка - нелегкая жизнь, сжатая, придушенная сильным кулаком режима и правил. Все в ней отмерено взрослыми по минутам, отгорожено от любой другой жизни высоким забором установлений, держащихся десятки лет неизменными: в такое-то время нужно встать утром, умыться и одеться, строем пройти в столовую, по команде воспитателя сесть за столы, по команде же выйти из-за них. Свое время для уроков и подготовки домашнего задания, игр и ужина, просмотра телевизора, - все вроде бы правильно, стройно, выверенно, как в математике, а душа восстает. Эта лямка на годы и годы! Кто-то из воспитанников от такой жизни становится еще угрюмее, раздражительнее, молчаливее, а вновь прибывшие малыши нередко ударяются в скитания. "Не смей и шагу в сторону ступить!" - нудно, упрямо жужжала бы безликая и безмолвная машина-режим, если умела бы говорить. Шагнул в сторону - тебя не одобряют ни воспитатель, ни директор, а иногда и твои товарищи. Воспитателю, бесспорно, легче работать, опираясь на требования режима, на какие-то устоявшиеся интернатские правила и традиции: особо не надо задумываться над тем, чем в ту или другую минуту занять детей. Белла Степановна признает и правила, и традиции, и режим, и расписание, но - все ярче, светлее и справедливее у нее получается. Принято водить воспитанников в столовую всех вместе враз - что ж, неплохо, говорит мама Белла. - Но почему - строем? - спросила она у директора, когда еще начинала работать в интернате. - А потому что потому, - ответили ей с неудовольствием. - Делайте, как все. - А если от этого воспитанникам плохо? - Ничего, главное - дисциплинирует. - Это - казарма. - Что ж, чем она плоха? Как возразить?! Белла Степановна стала водить детей в столовую гурьбой: посмеяться они могли, потолкаться, - как и должно быть у детей. Но некоторым взрослым казалось и кажется, что у воспитанников должно быть иначе. Напирало на Беллу Степановну сердитое начальство, поругивали коллеги-воспитатели, а она - одно по одному: - Мои дети не в казарме. Здесь семья и дом их. - Так и водит гурьбой по сей день. Она понимала, насколько губителен для детской души режим. Она вообще не любила это слово: что-то режущее в нем, а значит, убивающее. В интернате всегда было много беглецов - ребятишки самоспасались. А своих мама Белла сама спасала, потому и бегунов у нее почти не было. Спасала самыми простыми, незатейливыми способами. Видит, начинает угрюмиться ребенок, или, как говорят в интернате, "псих на него находит", - дает ему ключ от своей квартиры: "Иди, поживи, вволю посмотри телевизор, почитай, отоспись". Появлялась малейшая возможность - в музеи, в театры везла и вела. Много ездила с детьми по стране. Деньги на эти поездки воспитанники нередко сами зарабатывали, - где-нибудь на овощных складах всю зиму перебирали картошку. Белле Степановне хотелось и хочется, чтобы ее дети все видели и все знали. Ей хочется, чтобы каждый их день не походил на предыдущий. Она постоянно затевает что-нибудь новенькое: то постановку спектакля, то подготовку к балу, то разучивание песни, то уговорит шефов принести пару старых, разбитых мотоциклов, - парней в постель не загонишь. Я хорошо видел, насколько отличалась жизнь ее воспитанников от жизни других групп. Но организовывать и поддерживать такую жизнь нелегко. Есть выражение - пьяные глаза. Как-то раз встречаю в коридоре Беллу Степановну. Шла она из актового зала, в котором закончила с ребятами репетицию спектакля. Вижу, слегка покачивает ее. Подхожу ближе, присматриваюсь: "Что такое, - думаю, - неужели пьяная?" Бледная, очки на кончике носа висят и, похоже, вот-вот упадут, а глаза - туман туманом и слипаются. Меня, казалось, не приметила, мимо прошла. - Здравствуйте, Белла Степановна. - А-а, добрый вечер, - встряхивает она головой. Постояли, поговорили. Нет, вижу, не пьяная, но с ног валится. Позже я стал присматриваться к Белле Степановне, - она часто в таком состоянии уходила из интерната. Все за день выжимала из себя. А утром глядишь на нее и думаешь, что на десять-пятнадцать лет помолодела за ночь. Снова бегает, снова что-то затевает, тормошит всех и вся, ругается с начальством... Издавна принято в интернатах и детских домах одевать воспитанников в одинаковую одежду. Горестно видеть эту примету сиротства. Как-то прохожу мимо вещевого склада и слышу - рычит кладовщик: - Иди, иди отсюда, ради Христа! Ничего я тебе не дам. Заглядываю в приоткрытую дверь. Белла Степановна стоит напротив кладовщика, пожилого мужчины, руки - в боки, правую ногу - далеко вперед, словно бы для большей устойчивости, а сама маленькая, худенькая. Улыбнулся я над таким бойцом. - Нет, вы мне выдадите тапочки! - сыпет она - будто камни. Тяжело и раздельно произносит каждое слово. Всякий, услышав такие тембры, скажет, что грозная женщина, с такой лучше не связываться. - Нет, не выдам! - прямо в ее лицо зыкнул кладовщик. "Ну, - думаю, - распалила мужика". А был он у нас человеком спокойным, улыбчивым, - добрейший мужчина, правда, прижимистый до невозможного. - Нет, выдадите! - И чуть шагнула на него. "Чего доброго сцепятся". Я вошел в склад. Они смутились, что я застал их в таких воинственных позах. - Я не выйду отсюда, пока вы не выдадите мне тапочки, - тихо сказала мама Белла и села на стул. - На! - толкнул он ей три коробки с тапочками, отвернулся и притворился, будто до чрезвычайности занят пересчетом ученических тетрадей. Я сказал, что мне нужно получить то-то и то-то, - кладовщик охотно занялся мною. Белла Степановна взяла тапочки, расписалась в ведомости и ушла к своим детям. Распря, как я выяснил у кладовщика, вышла из-за того, что всем классам выдали одинаковые тапочки. А Белла Степановна узнала, что на складе имеются тапочки другого цвета, и пришла обменивать. - Ух, баба, - сказал мне кладовщик. - Не баба, а зверь. Все воспитатели спокойненько получили и ушли, а этой все чего-то надо. Вот дай ей, и хоть ты тресни! - И часто вы с ней так ругаетесь? - Да постоянно. Уже лет, дай Бог не ошибиться, двадцать. Я, - улыбнулся он, - порой боюсь, когда она приходит получать одежу на ребятишек. Начинает выбирать, шариться: то пуговицы ее не утраивают, то фасоны, то еще чего. А ну ее! - Что, плохой она человек? - провоцирую собеседника. - Не-е-е! - взмахивает он ладонью, словно отмахивает мой вопрос. - Она - во человечище! За детишек может умереть. Очень старается она, чтобы они были прилично одеты. Но мне иногда хочется ее поколотить. - Однако, улыбается старик. У всех групп одинаковые спальни и бытовые помещения. А маме Белле всегда хотелось, чтобы было как в семье: у каждой семьи все по-своему, на свой манер, так и у ее детей должно быть, считала она, коли судьба собрала их в одну хотя и сиротскую, но семью. Она старается внести в быт что-нибудь семейное: учит девочек стряпать и сервировать стол, устраивает с шефами чаепития и вечеринки... Стены в спальнях завешаны детскими рисунками, вышивками, вырезками из журналов, - чего не позволяют другие воспитатели. Принято в интернате вновь прибывших расселять по комнатам так, как заблагорассудится взрослым. А у Беллы Степановны иначе: новичок поживет, осмотрится, поночует, где ему хочется, а потом заселяется в ту комнату, в которой ему понравилось. Я любил бывать в отсеке Беллы Степановны. Там господствовал такой уют и порядок, что и уходить не хотелось. Шторки, занавески выглажены, полы прометены, промыты, блестят. Всюду букеты живых и искусственных цветов. Куда ни посмотришь - зелень. Книжных полок и не счесть сколько. Но Белле Степановне всегда хочется чего-нибудь необыкновенного. Такой уж она человек. Давно мечтала об особенной комнате, в которой ребенок мог бы забыться, отойти душой в одиночестве, поглубже уйти в свои мысли. В таких учреждениях воспитанники вечно на людях, в толпе, в гомоне. Побудешь день на работе с людьми - и устанешь от них, а интернатским и скрыться некуда. Вот и задумала неугомонная Белла Степановна вместе со своими воспитанниками создать комнату уединения. Месяца три они оформляли ее, никого из посторонних не пускали, а все - тайком, под сурдинку: чтобы, несомненно, потом удивить и порадовать нас. Все три месяца я встречал ее ребят то с березовыми чурбачками, то с трубами, то с ведрами песка или цемента... Они старались прошмыгнуть мимо нас незамеченно. Воспитанники из других групп ходили за ними и выпытывали: - Ну, что же у вас? Хотя бы чуточку расскажите. Отмалчивались, увиливали от прямых ответов, посмеивались. От ночной няни по большому секрету я узнал, что некоторые парни работают в той комнате чуть ли не до утра, умоляя няню не загонять их в постель. - К рассвету, - сказала она мне, - загляну туда, а они, бедненькие, клубочком на полу спят. У кого что в руках было, с тем и засыпали. И Белла Степановна, узнал я, иногда "ночевала" там с шефами, которых поутру я видел отмывающими с рук цемент, стряхивающими с головы опилки. И тоже - ничего не говорят, а хитровато посмеиваются. Все дети и даже шефы были захвачены этой особенной работой. Беллу Степановну частенько встречал уставшей, желтовато-бледной. И вот как-то подбегают ко мне ее воспитанники и тянут в эту комнату. Я вхожу и - немею. Одна из стен вся до потолка выложена срезами березовых чурочек, между которыми внизу вмонтирован большой декоративный электрокамин. Над ним нависли огромные ветви маральих рогов. Трудно определить, на что похоже панно и какой смысл в него заложен, но - впечатляет и удивляет детская фантазия. Левее, возле окон с марлевыми шторами, разрисованными замысловато вьющимися веточками, два стареньких, но подновленных кресла. А между ними - да, в самом деле было чему удивиться - а между ними фонтан двумя лепестками бьет из бассейна, оформленного как горное озеро; в воде взблескивают живые караси. Из бассейна журчащие ручейки падают в нижнее озеро, обрамленное скалами. Возле других стен - небольшие тростниковые шалаши. Кругом - много зелени, мелких украшений... но всего не запомнишь. 4 Еще об одном я должен сказать обязательно. О том, что как бы является итогом, результатом педагогических усилий Беллы Степановны, - многие ее бывшие воспитанники не теряются из ее жизни. И она не уходит из их судеб. Они навсегда остаются вместе - как и должно быть в порядочной семье с твердыми нравственными устоями и любовью, как и должно быть между детьми и родителями. Когда бы ни зашел домой к Белле Степановне - там непременно человека три-четыре из ее бывших. Идут к ней за помощью, идут, если негде переночевать, если разлад уже в своих собственных семьях и пока негде приткнуться, заходят просто так, проведать, с цветами и без цветов, пьяные и трезвые, улыбающиеся и плачущие... Идут, идут, и, я думаю, будут идти. И она к ним идет, и едет, иногда в далекие, захолустные уголки. Ее дети по всей России расселились. Уговаривает своих вздорных дочерей не бросать мужей, а своих увлекшихся страстями и страстишками сыновей не уходить из семей. Кому-то помогает пробить дела с квартирой, устроиться на работу, кому-то на свои последние деньги покупает рубашку. Жены воспитанников и мужья воспитанниц тоже зовут Беллу Степановну мамой, и семейную традицию мало кто нарушает. Уже есть у нее внуки и внучки, а среди них - Беллы. Она балует их конфетами, защищает - не всегда разумно, как это и получается у бабушек, - от строгих отцов и матерей. Дела, конечно, все житейские - незачем особо распространяться. Но кое о чем не могу не рассказать напоследок. Когда я навсегда уходил из интерната, вконец измученный, исхудавший, Белла Степановна срочно, даже, кажется, ночью, улетала в Подмосковье к своим бывшим воспитанникам, которые учились там. Нужна была помощь. От подробных объяснений отмахнулась, в спешке готовясь к отъезду. Чуть позже я узнал, что у Беллы Степановны были две ужасно непослушные девочки, которых она воспитывала не с малолетства. Привели их к ней уже в старший класс, выпускной. Курили, матерились, убегали с уроков - не давались педагогическому влиянию. Однажды крепко досадили Белле Степановне - публично курили на выпускном танцевальном вечере. Белла Степановна к ним с уговором, урезонивала, но они - что-то грубое в ответ. - Какие же вы суперхамки! - вырвалось у воспитательницы. "Дочери" пошли к завучу и пожаловались на свою "маму" - оскорбляет, мол, унижает. Беллу Степановну начальство поругало. Через несколько дней "дочери" уехали учиться в Подмосковье, холодно, надменно попрощавшись с "мамой". Белла Степановна горевала и тайно решила, что потеряны для нее эти отступницы. Однако примерно через десять месяцев раздался в интернате телефонный звонок. Я присутствовал при разговоре. - Алло, - говорит Белла Степановна. - Не поняла: какие мои "хамулечки"? Откуда, откуда? Танюша, Вера?! Вы?! О, Господи, а я думаю, что за "хамулечки". - Улыбается, но вижу - заблестели за очками слезы. Шепчет мне, прикрыв трубку ладонью: - Помните, помните, я вам рассказывала, как назвала двух своих "суперхамками"? Вот, звонят! "Это мы, мамулечка, твои хамулечки". Да, да, я вас, девочки, слышу. Ты, Танюша, говоришь? Что стряслось? Давай-ка выкладывай начистоту. Слушает минут пять. Слезы высыхают, сползшие было, как всегда, на кончик носа очки резко сдвинуты на свое место. Произносит жестко, твердо: - Кладите трубку, я вылетаю. Утром, думаю, буду у вас. Все. - Что такое, Белла Степановна? - спрашиваю я. - Некогда, некогда! Я вылетаю. Пожалуйста, вызовите мою напарницу: пусть побудет с детьми. И - улетела: с ее ребенком - беда. Девушка хотя сначала с юмором и улыбкой поприветствовала ее по телефону, но вскоре заплакала. Оказалось, что не у кого в целом свете этому непутевому дитяти попросить помощи и сочувствия, кроме как у своей недавно отвергнутой "мамулечки". А история ее беды была проста и нередка: неизвестно от кого с месяц назад родила, живет в студенческом общежитии, в комнате четыре человека, сквозняки, ребенок простыл, чуть не при смерти, отдельного жилья не дают, денег нет. Что делать, как жить?.. Улетела "мамулечка" к своей "хамулечке", чтобы отдать ей свое теплое одеяло. Чтобы вручить немного скопленных денег. Чтобы до боли в пальцах стукнуть по столу в кабинете у "несгибаемого" местного чиновника, который просил несколько лет обождать с отдельной квартирой или комнатой для матери-одиночки. Чтобы в бессонных ночах отхаживать младенца. Чтобы поплакать вместе... Таким людям нужно долго жить. И чтобы она не надорвалась, не упала, хотя бы чуточку облегчи ее праведные пути, Господи.