, что рейдов больше не будет и боевые действия прекращаем. Конец войне! -- Какое на хрен прекращаем! Конец, говоришь... Отпустите свой конец, за который держитесь и вернитесь к реальности! Подполковник, вы знаете, что в Гардезе потрепали батальон? У десантников погибли два командира роты. Двое в один день! Как же было организовано управление боем, если ротные погибли? Представляете, какая тяжелейшая ситуация была? Вот и принято новое решение: в связи с участившимися нападениями на посты и гарнизоны возобновить активные боевые действия. На месяц намечено не менее трех операций. Учтите! Езжайте на пересыльный пункт, набирайте лейтенантов. Укомплектовать все должности. Разрешаю выдвигать на вышестоящие должности отличившихся. Приказываю: готовиться к активным боям! А где комбат? -- спросил полковник. -- Подорожник болен. В санчасти лежит, -- замялся командир полка. -- До такой степени плохо себя чувствует, что на ноги не подняться? -- изумился Баринов. -- А кто батальон поведет в горы? Полковые начальники замялись и, смущенные, пожимали плечами. -- Так-так. Понятно! Начался синдром заменщика. Вернуть в строй! Обязательно вернуть! Ему замена когда, замполит? -- В апреле, -- доложил я. -- В начале апреля. -- Ого! Еще два месяца! Служить и служить! Ко мне на беседу его. Срочно! Доставить хоть на носилках, -- распорядился Баринов. -- Никакого разгильдяйства не допущу! Я ему усище-то накручу! Ишь хитрющий хохол! Подорожник действительно решил закончить воевать и велел Чухвастову управлять батальонным хозяйством. Не получилось... Комбат лежал на кровати и выл. Вой прерывался громким матом. -- Василий Иванович, что случилось? -- испугался я. -- Суки! Твари! Поубиваю всех! Ты представляешь, что они наделали? Загубили меня! -- Да бросьте, Василий Иванович, только два месяца осталось. Ничего страшного не случится! -- успокаивал я комбата. -- Командир дивизии особо и не орал. -- Да на хрен мне твой комдив. Ты разве не видишь, что со мной эти заразы сделали? Ослеп совсем! Я всмотрелся в лицо Подорожника, ничего не понимая и не замечая, продолжая думать о своих делах и проблемах. -- Ну, что? Не видишь? Ничего не изменилось? -- повторил вопрос Подорожник. Я отбросил посторонние мысли, сосредоточил взгляд на лице Иваныча и прыснул от смеха, догадавшись в чем дело. Черт побери! Один его ус был аккуратно подстрижен, а второй укорочен больше чем на половину. -- Вот так всегда! Тебе наплевать на комбата! Смеешься, издеваешься. Выходит, ты не правая рука, а "левый" замполит! Ну, что смешного? Поругался вчера с этой заразой -- "стюардессой", а она затаила злобу. Я хотел расстаться по-хорошему, пришел в гости. Выпил и случайно у нее заснул. И ведь чувствую, что-то со мной делают, а глаза открыть не могу. Сквозь сон слышу смех, и вроде как меня по лицу гладят. Оказалось, эта змея подколодная обкромсала один ус наполовину. И что теперь? Как быть? Придется укоротить и левый ус. Вот довела меня служба в Афгане. Сюда приехал, помнишь, я тебе рассказывал, какие роскошные были усы? Семнадцать сантиметров! А теперь что остается? Обрубок над губой. Кастрировали, можно сказать. -- И что вы Наташке сказали? -- Я как себя в зеркале увидел, чуть ее не задушил. Схватил за горло, а она отбивается, царапается! Хотел в глаз дать, но одумался, отпустил. Все-таки женщина. Магнитофон "Soni", что ей подарил, об стенку разбил и ушел. Дьявол! Еще два месяца служить! Как выйти к батальону без усов? Может, до замены отрастут? -- Конечно, Василий Иванович! До апреля все будет нормально. Усы вырастут, а Наташкина "шарманка" не восстановится. Она еще десять раз пожалеет, что напакостила. -- Берендею надо не забыть сказать, чтоб ничего больше из продуктов ей не давал. Ни картошки, ни тушенки, ни крупы. А то она за моей широкой спиной как сыр в масле каталась. Теперь пусть язву желудка приобретает. У-у-у! Кляча худая! Мне было смешно, но я старался изо всех сил не прыснуть. Зачем злить комбата и обижать? Только выйдя из модуля, я расхохотался, дав волю чувствам. -- Никифор, ты чего? -- удивился возвратившийся из автопарка Вересков. -- Чокнулся? -- Миша! Ни о чем не спрашивай. Это надо видеть. Зайди к комбату переговорить о чем-нибудь. Но не засмейся и ему не ляпни, что я стоял тут и ржал. Посмотришь -- и сразу поймешь. Вечером я доложил офицерам о встрече в Ташкенте с женой Сбитнева и зачитал письмо, в котором она благодарила за деньги, собранные для ее дочери офицерами батальона. -- Никифор Никифорыч! А почему в письме говорится о сумме двести пятьдесят чеков? Денчик передал пятьсот! -- удивился Марабу. -- Вот поэтому я и попросил, чтоб она написала нам письмецо. -- И что из этого следует? -- уточнил Шкурдюк. -- А то, что она не получила половину суммы, которую мы собрали вдове и дочери, -- ответил я. Мужики переглянулись и посмотрели на прапорщика Денчика. Старшина роты сидел и хлопал глазами. Он не ожидал такого поворота дела. Откуда прапорюга мог знать, что я еще два месяца назад получил первое письмо, в котором она искренне благодарила за деньги. Мы с комбатом какое-то время сомневались, думали, может, Лена ошиблась в сумме. Но когда я с ней поговорил и вскользь уточнил сумму, последние сомнения отпали. Совершилась чудовищная подлость! Я передал ей оставшиеся собранные пятьсот чеков и попросил написать ребятам письмо. В нем вдова еще раз поблагодарила батальон за заботу, рассказала, как растет Вовкина дочурка... -- Ты что, крыса? Подонок, убью! -- вскочил Мандресов из-за стола и набросился на Денчика. Комбат схватил его за руку, усадил на место и высказался: -- Этого подлеца мы отдадим на суд чести прапорщиков. И отныне его место не в каптерке, а на боевых действиях. И чтоб не на броне оставался, а в горы ходил с мешком за плечами! Надеюсь, Бог накажет тебя за подлость, что ты совершил. Морду прапорщику все же после совещания набили, а деньги с получки забрали и передали вдове с очередным отпускником. Спустя полгода прапорщику оторвало ногу. Наступил на мину, и хирурги в госпитале ее оттяпали выше колена. Все-таки права поговорка: бог все видит и шельму метит! Из тех "кадров", что нам спихнули другие подразделения, в батальоне остался только Кирпачевский. Этого высокого, широкоплечего красавца выслали из штаба армии за какие-то провинности. У него было прозвище -- Кирпич, преследующее его по жизни. Как оказалось, он был сыном командующего одной из армий Киевского округа. В день, когда полк выходил на боевые действия в Баграмскую "зеленку", из дворца Амина раздался звонок. Выздоровевшему после ранения Ошуеву генерал Хреков пояснил порядок работы с этим взводным. Состоялся диалог следующего содержания. -- Вы к кому поставили в штат Кирпачевского? -- В первый батальон. Командиром взвода третьей роты, -- ответил Ошуев. -- В рейдовый батальон? -- Так точно. Заполнили вакант. -- Идиоты! Хм-м. Вы только не вздумайте с дуру отправить его на боевые! А то у вас хватит ума и сообразительности. Не забывайте, чей это сын! -- И что с ним делать прикажете? -- раздраженно спросил Султан Рустамович, потирая занывшую рану (начальство некстати заставило его нервничать). -- У нас в полку каждый человек на счету. Куда Кирпачевского деть? Заберайте обратно, товарищ генерал. -- Не учите меня жить! Если этого офицера к вам перевели, значит, так надо! У вас есть, куда его определить на время рейда? Поставьте начальником караула в полку. -- Слушаюсь, товарищ генерал! -- ответил Ошуев и бросил, не глядя, трубку на телефонный аппарат. Герой со злостью пнул стул, швырнул о стену ежедневник и вышел из дежурки. Он не переносил, когда с ним разговаривали в таком тоне. Оставалось гадать, снимет он меня с дежурства или нет под горячую руку. После Баграмки дивизию направили в Пагман, из Пагмана -- на Гардезскую дорогу. А затем мы собрались в Черные горы. Кирпачевский же постоянно не вылезал из караулов. Перед очередным выходом он подошел ко мне: -- Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться. Старший лейтенант Кирпачевский! -- Слушаю вас, товарищ старший лейтенант. Я неприязненно смотрел в наглые карие глаза этого громилы и думал: "Ну что тебе нужно? Сидишь в тепле, в спокойной обстановке, а нам сейчас отправляться к "черту на рога". Чего еще не хватает?" -- Никифор Никифорыч! Возьмите меня в рейд! Я к комбату подходил, но Чапай отказал. Поговорите с ним. Он боится: вдруг со мной что-то случится, потому что заменяется в армию к моему папаше. А родитель наказал Подорожнику меня беречь как зеницу ока. -- И что тебя сюда к нам занесло? -- Несчастный случай, -- еще наглее улыбнулся взводный. -- Что за несчастный случай? -- Это несчастье звали Ольга. Она была любовницей генерала Хрекова, а я ее соблазнил. Разве можно такому орлу отказать? -- Ну, не знаю. Вашей Оле было виднее. -- Ха-ха! Это точно! Нашей! Мой взвод охранял дачу командующего, а эта стерва завела моду в бассейне голышом купаться. Вот я однажды разделся и составил ей компанию. Весело было... -- Представляю! Веселились долго? -- Да нет. Недели две. А потом какой-то козел стуканул. Хреков дал мне в ухо и изгнал из штаба. А за что? -- Ты генерала спросил об этом? -- Нет. Я ему в ответ промеж глаз звезданул. Что из того, что он друг моего бати? Никто не давал право руки распускать! Я к тому же "под газом" был. Мы коктейли целый день пили. Она фруктовый с коньяком, а я "Si-Si" со спиртом. Газ в мозги шибанул, не сдержался. Теперь я тут, а Ольга, зараза, вертихвостка, в Союзе. Она ведь меня специально спровоцировала, в неглиже бродила! Под меня подкладывалась. С Алексея Ивановича ей проку мало: совещания, комиссии, проверки, инспекции. Ну и возраст! А ей генеральского тела раз в неделю мало. Терпела, терпела полгода, да и нашла молодого жеребца. Генерал Ольгу выслал, а жаль. Лучше бы сюда вместе со мной отправил. Над ней можно было еще трудиться и трудиться. Работы -- непочатый край! Не женщина, а станок! -- И что ты от меня хочешь? Чтоб мы с комбатом ходатайствовали о возвращении этой отличницы боевой и половой подготовки в полк специально для тебя. Нет жизни без станка? -- Ха-ха-ха, -- громко рассмеялся старший лейтенант, показывая красивые белые зубы -- Конечно, нет. Прошу о другом. Я знаю: Хреков запретил брать меня на боевые. Я себя чувствую среди вас последним негодяем. Сижу в полку как чмошник. Неудобно мне перед Афоней, Марабу, Острогиным и остальными. Чем я хуже? Комбат не узнает, он в рейд не идет. Возьмете? -- Ага, значит, замполит батальона должен подставить свою задницу под сочный пинок Хрекова? -- насупился я. -- Ну, вы ведь будущий Герой. Чего бояться-то? Я посмотрел в глаза нахального "старлея" и решил, что нужно сбить гонор с этого генеральского сыночка. Год в Афгане пролежал у бассейна, пора узнать ему, что такое горы и "зеленка". Полезно на будущее. -- Ладно, рискну. Собирайся. Беру ответственность на себя, тем более что взводных не хватает. Полк в рейд вел Губин. Он собрал офицеров на постановку задач и распорядился: -- Сегодня действуем не как обычно. Никакой колонны. БМП в цепь! Между ротами по танку, сзади развернуть самоходки и "Васильки". Артиллерия накрывает квадраты, а пехота движется вперед, круша дувалы на пути. Три танка с минными тралами прокладывают проходы в минных полях, а потом роты вот тут, -- Губин указал на карте рубеж перехода в атаку, -- разворачивают машины в линию. Кяризы, попадающиеся на пути, задымить и заминировать. Чтоб сзади "духи" не повылазили и в спину не стреляли. Задача ясна? Вперед! Вот это дело! Надоело подставлять свою голову под гранатометы! Посмотрим, как "духи" выдержат лобовую атаку! ...Не выдержали! Автоматические пушки разносили в клочья деревья и виноградники, разваливали дувалы и стены. Танки хорошенько "проутюжили" попадающиеся на пути развалины. Я сидел за башней БМП и ждал, когда машина подъедет к большому кишлаку, чтобы спрыгнуть вниз. Неохота пехом бежать по винограднику. Там легко зацепить ногой мину-лягушку или наткнуться на растяжку. Вдруг сидевший рядом со мной боец схватился за голову и свалился с брони в арык. Мы с Сероиваном прыгнули следом. Солдат тряс головой и держался за уши. -- "Москва", жив! -- закричал я, обрадовавшись. -- Что случилось? Ты, словно сноп сена, упавший с воза. Солдат поднял каску с земли и протянул ее мне: -- Вот тут что-то. Как шарахнуло по башке, аж искры из глаз посыпались! Мы с прапорщиком взглянули и оба присвистнули. Каску разворотило осколком с двух сторон. Спереди вошел, сзади вышел. -- Чайник цел? -- спросил Сероиван, осматривая голову бойца и с сомнением вглядываясь в его глаза. -- Внутри черепушки ничего не лопнуло? Какие ощущения? -- Хреновые. В ушах звенит, словно кувалдой саданули. -- Московченко, у тебя ремешок под подбородком лопнул! Вот какая была сила удара! -- произнес прапорщик, продолжая рассматривать каску. -- Вскрыло, как ножом консервную банку! -- воскликнул я, удивляясь. У входного отверстия рваные края металла были вогнуты вовнутрь. В другом месте лепестки разреза торчали наружу. -- А, ведь тебе везет уже второй раз, да? -- спросил я у солдата. -- Ага! Товарищ старший лейтенант, под Талуканом мне пуля в каску попала, прямо выше лба. Ох, старшина материться будет! Вторую каску списывать придется. -- Каску списать -- не человека хоронить! Лучше по десять касок выбрасывать каждый рейд, чем хоронить хотя бы одного, -- вздохнул я и пошел догонять технику. Прапорщик дал понюхать нашатыря контуженому и повел его под руку, следом за броней. Движение неожиданно прекратилось. Техника уперлась в канал и остановилась. Далее идти было некуда, да и незачем. Слишком малочисленны штурмовые группы. По дороге мы уничтожили трех или четырех сумасшедших от ненависти "духов", пытавшихся оказать сопротивление. Может, и больше, кто знает. Остальные ушли в кяризы и затаились. Силы дивизии слишком не значительны для такого огромного района. Что у нас есть? Два мотострелковых батальона да разведчики. Без поддержки артиллерии с авиацией мы и на сто метров бы не продвинулись. Пехоты мало. Против наших восьмиста "штыков" впереди в "зеленке" скрываются тысяч пять-шесть мятежников. Эх, скорей бы отсюда уйти. А то они вот-вот смекнут что к чему и подберутся ближе к рубежу обороны. Тогда головы будет не поднять... За канал переправились саперы и принялись минировать подступы к нему. Вот это хорошо. Нарвутся "духи" на мины и в лобовую атаку не попрут. А вот с тылу атаковать могут. Каждую щель, каждый колодец не проверить. Да и те жители, что остались в нашем тылу и изображают из себя мирных дехкан, ночью могут достать из тайников оружие и ударить в спину. Пять дней батальон вел огонь по сторонам, расстреливая боеприпасы по бегающим в "джунглях" повстанцам. Разрозненные банды появлялись то спереди, то сзади. Откуда только они брались? Вроде бы каждую щель задымили и заминировали! Наконец последовала команда "отбой операции"! Как вошли, так и выходим. Быстро, шумно и без особых успехов. Зачем входили? Не понятно... Может, по плану необходимо списать какой-то запас боеприпасов и топлива, чтобы завезти из Союза новые? Стоящая вдоль дороги колонна БМП трещала сотнями моторов, загаживала воздух вонью от сгоревшей солярки. Возле батальона появился Золотарев и приказал заглушить двигатели. Через пять минут подбежал Губин и принялся кричать, чтоб немедленно завели машины. Он вопил: "Сейчас трогаемся!". Завели! Прошло пять минут, не тронулись. Вернувшийся Золотарев вновь приказал не коптить и без толку не жечь солярку. Бугрим попытался доказать, что он получил другой приказ. Витька решил развлечься, проехать до Кабула за штурвалом механика. Его не устраивало, что приходится постоянно глушить и заводить машину. Сквозь шум мотора Золотарев услышал фразу с матами в свой адрес: -- С вами, долболобами, сам дураком станешь! -- Что ты сказал, прапорщик? -- опешил подполковник. -- Ничего. Все в порядке. Мне надоело выполнять противоречивые распоряжения. -- Ну что ж, мы найдем вам замену. Дальше будешь служить где-нибудь командиром заставы в "зеленке". -- Да хоть к черту на куличики, лишь бы подальше от вашего дурдома! -- рявкнул Виктор и, натянув поглубже шлемофон на голову, скрылся в люке. По возвращению в полк Золотарев порвал наградной Бугрима на орден и приказал искать мне нового "комсомольца". -- А чем плох Виктор? -- Я его сгною на выносном посту. Обнаглел до безобразия. Позже Бугрим мне пояснил, отчего замполит полка так зол. -- Никифор, ты думаешь, Золотарев почему на меня волком глядит? Это не за то, что я его послал подальше, а за то, что требую отдать мои часы! -- Какие часы? -- удивился я. -- А такие. Трофейные! Перед рейдом, когда я проверял порядок в казармах, в три часа ночи зашел к минометчикам. Туда заселили проштрафившихся дембелей с дорожных батальонов. Собрали всех оболтусов, которых должны были в последнюю очередь на увольнение в запас отправить. Они развели в казарме такой бардак! Я вошел, принюхался: стоит устойчивый запах наркоты. "Чарз" (наркотик) курят, практически не скрываясь! Собрался я, было, устроить им подъем и заняться воспитанием, но запнулся об грязный ботинок, брошенный на центральном проходе. Поддал его ногой, "чебот" ударился о стену, а плохо запаянный каблук взял да и отвалился. Что-то звякнуло, чуть блеснув в полутьме. Я заинтересовался. Наклоняюсь, а из подошвы торчат часы "Orient", которые стоят не менее трехсот чеков. Больше моей получки за месяц! Гляжу, а вдоль стены еще пятьдесят "бахил". Чувствую, буду с богатой добычей. Взял у дневального штык-нож, расстелил портянку и начал ковырять каблуки. Из каждого выпадали то "Seiko", то "Rikoh", то "Orient". Я ощутил себя Рокфеллером! Набралось штук двадцать. Интуиция мне подсказывает: "Хватит, Витя, угомонись, забирай часики и иди спать!" А жадность не отпускает. Продолжаю конфискацию. В это время дверь в казарму тихонько отворилась, и вошел Золотарев. От употребленного алкоголя прямо светится. Запах вокруг распространился, как от винной бочки. Уставился он своими поросячьими глазками на горку из часов и засиял еще больше. "Бугрим! Славно поработал! Можешь быть свободен! Я сам составлю протокол изъятия". Я остолбенел от этой наглости. Он портянку свернул и направился с добычей на выход. Во мне ярость закипела. Вот это хамство! Злость меня прямо распирает. Я взбеленился. Хватаю его за руку, а он икнул и спокойненько так говорит: "Товарищ прапорщик. Я же сказал: свободен! И забудь об этих часах!" Хотел я съездить по его наглой роже, да тут в дверях появилась фигура второго собутыльника. Особиста. Я разом сдулся, гонор умерил, и уже не дергался. Золотарев показал добычу особисту, они радостно засмеялись и вышли. Сволочи! Мне сантехник-спекулянт на следующий день доверительно рассказал, что обменял этим алкашам одни "Seiko" на пять бутылок водки. Целую неделю к нему являлся по ночам посыльный с часами. Мужик днем не успевал свои запасы пополнять для них. А теперь Золотарев, помня сквозь хмель, что я на него бросился с кулаками, вымещает зло. -- Не переживай, Виктор, мы найдем способ его обойти. Когда Золотарев опять уйдет в запой, я подпишу наградной у Муссолини. Он ведь тоже замполит полка. * * * -- Комиссар! Хочешь рецепт вечной молодости? Ты его должен запомнить. Раз собираешься прожить до девяноста семи лет. Не интересно ведь последние лет сорок влачить жалкое существование дряхлым старикашкой? -- с усмешкой спросил комбат. -- Хочу рецепт! Кто ж не хочет. А какой? -- Я рассказываю один раз, а ты слушай внимательно и запоминай. -- Весь во внимании. Я одно сплошное большое ухо. -- Первое: никогда не кури! Второе: больше движения. Легкие занятия физкультурой, плаванье, ходьба! Третье: много любви. Желательно каждый день. И лучше, чтобы бабы и водка были раздельно. Не совмещай. Четвертое: оптимизм. Будь веселей! -- Г-м-м. Тетки и водка раздельно? Не курить? Это ваш собственный рецепт, вычитанный или украденный? -- Я с сомнением оглядел испещренное глубокими морщинами лицо комбата. -- А вы не соответствуете своим тридцати пяти годам. Я бы еще лет пятнадцать добавил! -- усмехнулся я. -- Василий Иванович! Рецепты вечной молодости раздаете, а почему сами не пользуетесь? -- Человек -- существо слабое. Я слаб и легко поддаюсь соблазнам. Главное, никак не могу баб и водку не совмещать. Ужасно люблю и то и другое. Много и одновременно. А еще эта пагубная зависимость от никотина. Двести раз бросал, максимум выдерживал неделю. Не получается. -- Сочувствую. -- Вот-вот, учись на опыте других и не повторяй чужих ошибок. Тогда и проживешь до своей глубокой старости бодрым и здоровым. Глава 15. Круговорот воды в природе Очередная операция была назначена на начало марта, в Черных горах. Будь они неладны! В этом горном массиве полтора года назад мы потеряли несколько вертолетов. Погибло много пехотинцев и десантников. Сутки батальоны безуспешно штурмовали мощный укрепрайон. Эх, черт! Неприятные воспоминания. Полк возглавлял выздоровевший Ошуев. С ума сойти! Никак не уймется человек. Другой бы до замены в госпитале валялся и "косил" от боевых. А этот сразу в полк и за работу. И не просто идет в рейд, на броне покомандовать, а в горы! Колонна техники остановилась в трех километрах от горной гряды на дороге, а роты отправились ускоренным маршем на задачу. Первый же уступ был резко вертикальным, градусов восемьдесят. Он представлял собой нерукотворную стену с узкой тропкой. Гора круто вздымалась метров на триста. Как туда занести пулеметы и минометы? Тропинка лишь слегка обозначалась следами козьих копыт. Во многих местах путь обрывался, и двигаться нужно было, подталкивая, придерживая и вытягивая товарища. Ошуев скомандовал: "Привал!" Артиллерия и авиация, не экономя боезапасов, стреляли по горам и ущельям, которые предстояло захватить. Конечно, громко сказано -- захватить. Полк должен постараться закрепиться и осмотреть местность, затем прочесать окрестности, найти оружие и, уходя, заминировать, что возможно. Начальник штаба уточнил еще раз задачи подразделениям полка и в конце концов распорядился: -- Оставить молодежь, что пришла в феврале из Союза. Кроме того, не брать тех, кто себя плохо чувствует и не может забраться на стену. Вернуть их назад на броню. Молодежь собрали в общую группу возле старого карагача. Солдаты постарше потоптались, поругались меж собой и выпадает на долю только несколько человек. Чем меньше останется в строю, тем больше трудностей во время перехода к задачам. Мины, ленты к пулеметам нести-то придется все равно. Тяжелое вооружение не оставишь, его нужно как-то выносить. Главная проблема: мины и ленты, что несли те, которые теперь остаются внизу. Груз бойцов разделили между офицерами и прапорщиками. Я, тяжело вздохнув, подвесил к своему мешку ленту "Утеса". Проклятый "личный пример"! Замкомбата, а нагрузился, словно рядовой солдат. -- Разведка, вперед! Пехота, не задерживаться, помогать друг другу! Вперед! Быстрее, вперед! -- выкрикивал резкие команды Герой, а мы, как муравьи, поползли по скале. Ну, для чего природа сотворила такую преграду? Зачем она тут? А ведь есть возможность миновать этот пик, если пройти дальше по ущелью. Там подъем станет более пологим. Но кто-то прочертил на карте черту, нанес пунктиром маршруты движения и ждет доклада о прибытии в заданный район. Как говорится, я прокукарекал, а там хоть не рассветай! Того бы умника да сюда и большой мешок на спину, килограммов тридцать, пусть погуляет с грузом, стратег штабной! Батальон возглавлял Петя Метлюк. Подорожник неделю лежал в медсанбате. Перед выходом объявился, но остался на броне, сославшись на плохое самочувствие. Сказал: мол, у меня полный комплект заместителей, справятся. Я в этот раз пошел со второй ротой. Шкурдюк в отпуске, я вновь за себя и за товарища. И Мелещенко перед выходом официально уведомил меня, что он уходит на повышение, становится начальником клуба. Хватит, находился, навоевался! Ну что ж, расти, Коля, становись капитаном. Острогин передвигался во главе колонны, а я, хоть и замкомбата, вновь ползу в хвосте и помогаю умирающей пехоте. Бойцы хрипели, кряхтели, скрипели зубами, портили воздух, но ползли шаг за шагом выше и выше. Конечно, тяжело. Такая вот "экскурсия" в горы -- садистская пытка. Людей крайне мало. Каждый несет за себя и оставшегося внизу молодого парня. Внезапно карабкавшийся чуть впереди солдат пошатнулся и упал навзничь на камни. ПК слетел с плеча и грохнулся о скалу. -- Умаров! Ты чего сачкуешь? Подъем! -- рявкнул командир пулеметного взвода. -- Не вздумай валять дурака, все перегружены! Младший сержант лежал на спине, запрокинув голову назад со стекленеющими глазами. Мы с прапорщиком наклонились к нему: парень не дышал. Не подавал абсолютно никаких признаков жизни. Я испугался, сильно испугался. Ни выстрелов, ни взрывов. Человек шел, вдруг упал и умирает на моих глазах. Тихо, беззвучно. Как дряхлый измученный старичок. Солдаты громкими криками вызвали по цепи Сероивана, потому что сержант-санинструктор роты растерялся и не знал, чем помочь. С Умарова стянули вещмешок, броник. Куртка не снималась, и я разрезал ее финкой. Сероиван воткнул укол с каким-то лекарством, попытался массировать сердце, сделать искусственное дыхание. Все тщетно. -- Нужно вызвать вертолет и срочно сержанта спускать вниз, -- произнес виновато медик-прапорщик. -- Требуется реанимация. -- Оставьте мешки здесь и выносите Умарова. Сейчас вертушку вызовем, -- распорядился Острогин. Сергей был тоже озадачен. Ни особой жары, ни солнцепека, которые могли бы вызвать тепловой удар, в этот день не наблюдалось. Да, сильно парит и душно, да, маловато воздуха, но в горах такие проблемы бывают почти всегда. Сержант прослужил больше года -- и вот на тебе. Очевидно, организм израсходовал весь запас своего жизненного ресурса. Камни выскальзывали из-под солдатских сапог, земля осыпалась, но, спотыкаясь и падая, ребята все же спустили тело умирающего товарища вниз. Хмурые тучи затянули весеннее небо. Солнце исчезло в этом сплошном мутном мареве густых серых облаков. Заморосил мелкий, как пыль, дождик, похожий на густой мокрый туман. Вынырнувший из-за хребта вертолет, прижимаясь к земле, подлетел к сухому руслу реки. Он забрал сержанта и быстро умчался в Кабул. Какой-то шанс выжить, возможно, у него есть. Борт прилетел очень быстро, да и вниз доставили Умарова тоже быстро. Операция началась трагично. Опять не везет в этих Черных горах! Ошуев накинулся с руганью на группу управления батальона и на ротного из-за этого "происшествия" с сержантом. Из штаба сообщили: все-таки умер. Не оживили медики ни на земле, ни в воздухе, ни в госпитале. Обширный инфаркт. Пока мы брели по хребту к вершине, Умарова уже доставили в Кабул. Но прибыл туда практически труп. Жалко парня, не плохой был сержант. Был... -- Я же приказал оставить всех слабоков и молодых! -- продолжал бесноваться Герой из-за трагической гибели солдата. -- Ну, как с вами можно по-хорошему говорить? Убийцы! -- Ну, чего орать! Какие мы убийцы! -- огрызнулся в ответ Острогин. -- Этот сержант не первый раз в рейде и в горы ходил во время нескольких операций. Черт знает, что произошло. Он никогда не жаловался на слабое здоровье. -- Вы это следователю будете рассказывать! -- жестко отрезал Ошуев и пошел к своей задаче. Мы стояли как оплеванные. Нелепость. Случай, невезение, судьба. Кто виноват в этом? Выбросили бы нас вертушками прямо на плато -- и не умер бы парнишка. Видимо, побоялись "Стингеров", приберегли авиацию. Нас не поберегли. А чего беречь? Ходьба по горам -- "любимое" занятие пехоты. Взвалил мешок на спину, взял в руки автомат и вперед. Шагай, пока ноги до задницы не стопчешь и не покроется спина от пота коркой соли, в сантиметр толщиной. Вторая рота выбралась на заветный утес, возвышающийся над несколькими разбросанными по лощине домиками. Возле каждого жилья -- овечья кошара (загон), низенькие сарайчики и редкая растительность. А ландшафт -- в основном это камни, булыжники, валуны, осыпи из гальки и щебня. Чем тут отары овец питаются? Кажется, колючек и травинок даже для одной худющей козы будет мало. Как люди тут живут? Ни электричества, ни дорог, ни медицины, ни школ. А дикость-то какая! Любопытно, чем они моются, если нет нигде воды и умываются ли вообще? Немытые женщины, грязные пастухи, чумазые детишки! Вероятно, от грязи даже микробы дохнут. Иначе, как объяснить, что местные жители не вымерли, а мы пришельцы из цивилизации болеем и мрем от антисанитарии словно мухи. Вот, опять живот скрутило! От этого, наверное, мысли такие грустные и сердитые. Афоня, взмыленный, в пене, будто загнанный конь "тяжеловоз", подошел с последними бойцами и сгрузил с себя альпийскую палатку. Здоровый, чертяка! На нем можно пахать и пахать! Работай он молотобойцем -- цены б ему не было! -- Никифорыч! Помогай строить апартаменты! Мне одному не совладать! -- пропыхтел Александров. -- Палатка двухместная, рассчитана на меня и ротного. Но, учитывая присутствие начальства в двух экземплярах, вроде и на вас нужно место выделять. Я ее тащил, значит, точно буду в ней спать. Ротного обижать нельзя, тебя тоже. Что делаем? Какой выход из ситуации? А? -- Дрыхнуть втроем! Будем тесниться, -- улыбнулся я. -- Несправедливо оставлять тебя, Афоня, на земле. Ведь тебе ее обратно еще предстоит тащить. -- Ох, спасибо, благородный господин, товарищ старший лейтенант! Ваша искренняя доброта меня тронула до глубины души. Что ж, бери шнур, я тяну вправо, а ты -- влево. Работаем быстро, не то промокнем до нитки, что-то дождичек усиливается, -- усмехнулся Александров. Действительно, сырость, падающая с неба, стала превращаться в плотные струи ливня. Острогин прекратил умничать с ориентированием на местности. Он поспешно скомкал карту, засунул ее за голенище сапога и подбежал к нам помогать устанавливать палатку. Насквозь промокнув, мы забрались в укрытие и тут же начали дрожать от холодной сырости. Все было мокрым: одежда, бушлаты, спальники, вещмешки, носки, обувь. Бр-р-р-р! Солдаты растянули плащ-накидки над СПСами и прилагали усилия, чтобы не утонуть в потоках воды. Лишь часовые, закутавшись в бушлаты, торчали на постах, словно мокрые бугорки. Остальные сидели в укрытиях по двое или по трое. Сопели, чихали и кашляли, жались в кучки, пытаясь согреться. Дождь превратился в настоящий водопад, который обрушился на нас сверху. А снизу поднимался густой туман -- это испарялась влага. Повсюду вокруг нас струилась вода, ручьями стекая между камней вниз. Круговорот воды в природе... Так под непрерывные звуки дождя прошли вечер, ночь, утро, день, ночь... Все устали от сырости и холода. Еще вчера умирали, изнывая от жары, а сегодня чахнем от холода и влаги. Туман и вода со всех сторон. Муки-мученья! Дождь прекратился к концу третьего дня... -- Серега! Подъем! -- заорал я, вылезая из палатки и сладко потягиваясь. -- Афоня! Хватит храпеть! Утро-то какое прекрасное! Я сладко зевал и щурился. Земля вокруг парила, впервые за три дня прогреваемая теплом. Дождь прекратился с рассветом, ветер разогнал тучи, и к девяти утра началось пекло. Под лучами появившегося солнца солдаты принялись сушить одежду, спальные мешки, греть ноющие кости. -- Эй вы, сонные тетери! Открывайте брату двери! Не спать! Не спать! Завтракать! Совсем провоняли палатку за эти дни! Выползайте, гады! -- продолжал я орать и трясти прорезиненный полог. -- Сволочь! Мерзавец! -- застонал Острогин. -- Зачем мы только ему дали кров? Зачем запустили эту змею в наше жилище? -- Ага! -- поддержал зевающий Афоня. -- Кормим, поим, греем своими телами, не даем тощему замерзнуть. А в ответ -- одни пакости. Если бы не мы, дрожал бы на камнях, аки собака. А тут создали райские условия. Но он, неблагодарный, изводит друзей. -- Вы мне не друзья! Вы враги! Храпите как африканские носороги ночь напролет. Оба толстозадые, прямо в лепешку смяли с двух сторон. Сегодня, Афоня, будет твоя очередь спать в центре. -- Почему моя? -- Потому что ты -- самый младший по должности, -- предупредил я возражения лейтенанта. -- "Маленького" всякий обидеть норовит! -- возмутился двухметровый Афанасий. -- А в кишлак кто из нас пойдет? Тоже я? -- Всенепременно! Возглавишь группу прочесывания. Ладно, составлю тебе компанию. Чтоб не грустил! -- усмехнулся я. С восходом солнца проявило активность начальство. Штабы начали ставить боевые задачи. -- Ну, вот, -- оторвался от наушников Острогин, -- один взвод оставляем тут, а взвода Стропилина и Гундулина вниз -- работать. Искать "Стингеры" и другие зенитные комплексы. Кто найдет -- тому орден! -- Пьем чай, едим, пока дождь вновь не хлынул, и отправляемся в путь! -- согласился я. -- Никифор! Я с пулеметами буду прикрывать сверху. Шагайте без меня. Кто-то же должен обеспечивать руководство сверху. Этим и займусь! -- распорядился Острогин. -- Только не переусердствуй, командуя, не перенапрягись, -- улыбнулся я. -- К нашему возвращению приготовь вкусный обед. -- Эй, нет, не обед, а ужин! До ужина не возвращаться! Рыскать, разнюхивать и искать трофеи! Без результатов не приходить! -- насмешливо наставлял нас Сергей. Я зашел в старый ветхий домишко. Он был ближайшим к нашему лагерю. Ветер гонял по дворику пыль, солому и комочки помета. Всюду пахло козьим и овечьим навозом. Этот запах въелся в стены, в камни, деревья и, наверное, даже в каменные тела гор. Стояла такая тишина, как будто вокруг нет ни войны, ни смерти, ни засад, ни нападений, ни бомбардировок. Жители ушли задолго до прихода войск, унеся то, что представляло для них ценность. Скрылись, отогнав скот и оставив "подарки" в виде мин-ловушек. Саперы на тропе обнаружили пару растяжек, нашли "сюрприз" при входе в жилище. Ребята вышибли тротиловым зарядом запертую каким-то образом изнутри дверь, и вновь наступила тишина. Солдаты обшарили дом, но, не найдя более ничего подозрительного, занялись приготовлением обеда. Они развели костерок посреди вытоптанного дворика, пустив на растопку плетенную из виноградной лозы и веток кровать. Циновки трещали, разбрасывая во все стороны искры. -- Что собрались сварганить? -- спросил я у сержанта-узбека. -- Хотим плов сварить. Нашли рис, вкусный рис. Я махнул рукой в знак согласия и отправился побродить по пыльным развалинам. Этим бы только пожрать. Впрочем, что для солдата может быть важнее сна и еды? Только девчонки. На кой черт бойцам эта непонятная война в чужой стране, во имя невнятных идей и целей. Как мы их не убеждай, что не приди сюда Советская Армия, окопались бы тут американцы, эта пропаганда звучит для них не убедительно. Да я и сам не верю, когда эти байки рассказываю на политических занятиях. Мифы о братстве по оружию, о строительстве народной демократии в центре Азии, о дружбе простых афганцев с советскими воинами развеиваются в первые же месяцы пребывания на этой земле. Ребятам главное -- два года быстрее пролетели б! И на дембель. Я толкнул щупом калитку, ведущую в загон для скота, и вошел туда. Спрессованный овечий помет слегка пружинил под ногами. Если тут оружие и спрятано, то нужно поднимать эту вонючую массу. Неохота ковыряться, да и вряд ли в навозе маскируют оружие. А впрочем, в дерьме живут, может, и тайники в нем делают. На случай, если что-то спрятано в сарае под соломой, ее, не проверяя, подожгли. Ничего не взорвалось. Так, передвигаясь, из помещения в помещение, я медленно, не торопясь, обходил сараи, домики, кошары, осторожно ощупывая и осматривая все подозрительное под ногами. Ноги надо беречь! А то, что между них, еще более! Оглядываясь по сторонам, словно турист в экзотической лавке древностей, я размышлял об убогости здешнего быта, о том, как можно так жить в конце XX века. И вдруг наткнулся в одном из сараев на "наскальный" рисунок. Чья-то детская рука гвоздем или каким-то другим острым предметом нацарапала на стене настоящую панораму боя. Тут был изображен танк, самолет и пушки. В центре событий находился вертолет, из которого сыпались бомбы, ракеты, стрелял пулемет. Внизу на земле лежали погибшие маленькие жители. Юный автор, наверное, изображал детей. По вертолету стреляли пулеметы. От одной из прочерченных очередей падал сбитый самолет. Я отошел на пару шагов назад и, задумавшись, рассматривал панораму боя. Вот он взгляд на войну с другой стороны. Черт! Полтора года назад, молодым лейтенантом, приехал сюда за романтикой. Какую-никакую, но сделал карьеру. А аборигенам от присутствия "шурави" только разрушения, страдания, боль, смерть. К черту! Скорее бы домой! С этим интернациональным долгом пора заканчивать. Наивные иллюзии утрачены давно, но вот этот детский рисунок как-то совсем подорвал веру в справедливость наших действий. Он словно окончательно открыл мне глаза. За спиной раздалось громкое сопение. Оглянувшись, я увидел лейтенанта Стропилина и солдата с пулеметом наперевес. -- Стропилин, как тебе картина? -- спросил я. -- Есть такая передача по телику -- "Творчество народов мира". Там подобные сюжеты часто показывают, -- ответил взводный. -- Боеприпасы нашли? -- поинтересовался я, прекратив размышления на нравственные темы и перейдя к делу. -- Ага. Двадцать мин к миномету, ствол к пулемету и десяток цинков с патронами. -- Не густо. Ну что ж, пошли пить чай, -- сказал я, направившись к выходу. За спиной раздалась очередь. Мгновенно обернувшись, я увидел, что пулеметчик выпустил длинную, замысловатую, фигурную очередь по всей стене. -- Дурила картонная! Ты зачем стрелял? Что этим изменишь? -- возмутился я. -- А чего только они рисовать могут? Я тоже нарисовал... ...А изобразил ребенок правду. Авиация и артиллерия не разбирает, куда бьет и в кого. С высоты полутора тысячи метров не понятно -- дети внизу или вооруженный мятежник. Люди кажутся песчинамми. А когда "Грады" стреляют по "квадратам", то совсем непонятно, в кого попадут. Главная трагедия войны -- в гибели вот этих безвестных маленьких человечков. Жизнь детишек обрывается не понятно зачем и почему. Или опять цель оправдывает средства? Создавая общее благо для целого народа, можно не обращать внимания на страдания отдельных индивидуумов? Даже если число жертв и пострадавших сотни тысяч и миллионы? Загнать в счастливое будущее пинками, штыком и прикладом, не считаясь с потерями на пути к этому светлому будущему? Устал я от этой войны, надоело все на хрен!... Из-под ног Стропилина из норы выскочила лиса и, петляя между камней и высохших коряг, метнулась вниз в ущелье. Лейтенант (по кличке Жердь) сорвал с плеча автомат и расстрелял в "чернобурку" весь рожок. Лисичке повезло: взводный бил неприцельно, навскидку, и очереди прошли мимо. -- Эх, Стропилин, упустил самый ценный трофей боевой операции. Нам эти мины и патроны душу слабо согреют. А попади ты в лису, то достался бы твоей жене воротник, -- усмехнулся я. -- Целиться нужно, что ж ты очередями от бедра пуляешь? -- Да, ладно. Пусть живет, -- примирился с потерей добычи расстроенный взводный. До темноты солдаты вели поиски боеприпасов и оружия, но, более ничего не найдя, возвратились. Острогин встретил наш отряд кривой, недовольной грима