л собутыльников в штабе: Зверева и Боченкина, начальника оркестра и Гамаюна (Петровича). Для услаждения души и тела пригласил Эльку и "стюардессу". Сашка вскрыл мой красный чемодан, переоделся в новенький горный костюм, повесил на портупею АПС (мой трофей). Орел! Герой! Можно теперь рисоваться перед теми, кто в горы не ходил и пороха не нюхал... После употребления внутрь большей части спиртного, когда включили магнитофон и загрохотала музыка, у Сашки развязался язык. -- Элечка, иди ко мне, ласточка! Дай тебя приголублю! Я тебя очень хочу! -- промямлил, шлепая слюнявыми губами, Степанцов. -- Пошел вон, мокрогубый козел! -- с презрением крикнула Элеонора. -- Если каждому давать, изшоркаюсь, изотрусь. -- Эля! Не бойся! -- рассмеялся начальник оркестра, большой весельчак и балагур. -- Можешь смело прыгать в койку, когда захочешь. -- Вот именно, когда захочу и с кем захочу, -- фыркнула Элеонора. -- Я сейчас желаю танцевать, а не ублажать этого потного болвана! Девчонка отбросила табурет и заскочила на стол, сметая ногами посуду. Вообще у нее был такой бзик. Выпила -- душа на распашку, развеселилась и на стол. Танцы, пляски, стриптиз! Безбашенная... -- Одесситка! А ну, марш со стола! -- дал ей команду майор Зверев. Но деваху было не удержать. Она пнула ногой по протянутым рукам Степанцова, поддела туфлей пепельницу, из которой в полете посыпались серым дождем пепел, окурки, спички. Задрала юбку, демонстрируя просвечивающие трусики. -- Ах, ты, стерва! -- рявкнул пьяный Зверев. Он схватил танцоршу за руку и, чуть притянув к себе, влепил звучную пощечину. Девица упала вниз со стола, ударившись задницей об пол. Ушиблась она не сильно, так как успела сгруппироваться в полете. Эх, не будил бы он лучше лихо, пока оно тихо! Элька в юности была чемпионкой республики по каратэ, о чем пьяный майор не подозревал. (Узнал он об этом только на следующий день в санчасти, где приходил в себя). Не успел майор опомниться, как получил мощнейший удар ногой в лицо, а затем двумя ногами в грудь. Ему еще повезло, что она не одела туфли на шпильках. Одесситка метнула табурет в голову строевика и нанесла удар кулачком по печени. Боченкин, охнув, свалился. Оркестрант шустро забрался под стол, не желая подставлять физиономию. Степанцов на мгновение схватил Эльку за руку, но тут же получил удар локтем в зубы и пяткой промеж ног. Кто метнул бутылку в окно, кто снес, убегая, двери с петель -- точно неизвестно. Штабным досталось по первое число. Гамаюн сопровождал рассказ о случившемся поглаживанием опухшей щеки и лилового фингала под глазом. -- Вот так посидели, отметили орден. Порезвились, размялись, -- грустно закончил "ЦБУшник" свою "сагу". -- Борис Петрович! А не знаешь случайно, где моя тельняшка, горный костюм и пистолет? -- поинтересовался я, роясь в чемодане. -- Наверное, у Степанцова. Кроме него, взять некому. Он "стволом" хвалился: автоматический, четырнадцать патронов! Генеральский пистолет! Езжай на Суруби, попробуй забрать. Но он не отдаст, не признается. -- Н-да! А Зверев соответствует своей фамилии! -- недобро усмехнулся я. -- Зачем девку-то в ухо звезданул? Если бы не это, то она бы комнату нам не разгромила! -- Дурак -- он и есть дурак! Кто спорит. Он как выпьет лишнего, постоянно драться лезет. Ну ладно, с мужиками, а тут -- баба! Эх, ты бы видел, замполит, его лицо! Картина -- "ужасы войны". Зайди к нам в комнату, взгляни! -- А что его выписали из санчасти? Так быстро? Повезло. Надо было отделать покрепче. -- "Зверюга" вынужден работать. Он в полку за начальника штаба оставался. Тут комиссия из Ташкента прибыла. Официальная версия: свалился в темноте на камень, проверяя ночью караул. -- А Элька, как она? -- Да что с ней станется, -- вздохнул Гамаюн. -- Избила четырех мужиков и дальше пьянствовать отправилась в компании со "стюардессой". Я велел солдатам немножко прибраться в комнате. Стекла, мусор, окурки вымели, но кто будет окна стеклить и дверь вставлять, не знаю. Разбирайся со Зверевым. Он драку затеял. Позднее комбат шуганул штабных, тогда окна и дверь быстро вставили. * * * Через неделю в полк заявился с дороги Степанцов. Я его поймал в столовой и, прихватив за локоток, сказал пару ласковых. -- Никифор! Как ты смеешь материть старшего по званию? -- возмутился майор. -- Саня! Ты почему без спроса взял мои вещи? Роешься в чужих чемоданах, воруешь пистолет трофейный! Коран верни и все остальное тоже! -- Я?!! Да. Иди ты к черту! Докажи! Я ничего не трогал у тебя. Замполит, тебе это приснилось! -- нагло улыбнулся майор. -- Сашок, не зарывайся, я ведь тебя и на дороге достану! Отдай по-хорошему. Обещаю, хуже будет. -- Старлей, иди проспись, съешь таблетку от болей в голове. Перегрелся на солнышке, наверное! -- нахально ответил Степанцов и ушел. -- Ну, что ж, обижайся на себя! -- крикнул я ему в спину. В столовой в своем излюбленном углу сидел особист нашего батальона Растяжкин и ковырял вилкой малосъедобную пищу. -- Привет, комиссар! Какие проблемы? Вид шибко озабоченный, -- усмехнулся майор. -- Нехорошая история произошла, даже неприятно рассказывать. Я из Панджшера вынес автоматический пистолет, принадлежавший погибшему вертолетчику. Помнишь? -- Ах, так он у тебя оказался тогда? -- расплылся в лукавой улыбке контрразведчик. -- Нашелся, значит! -- Ага. Давно хотел сдать, но то отпуск, то рейды. Перед выходом на боевые достал из сейфа, но закрутился и не успел принести в службу вооружения. Возвратились, а его у меня украл Степанцов. Если желаешь приобрести пистолет для себя, конфискуй. Коран еще изыми. И желательно выговор объявить ему, с какой-нибудь гадкой формулировкой. Чтоб воровать было не повадно! -- Спасибо за информацию, Никифор! -- Глаза майора жадно заблестели. -- Сделаем! АПС, говоришь? Прекрасно, прекрасно. Подарю потом в штаб армии руководству, когда на замену буду уезжать! Он отставил в сторону тарелку и умчался искать по общагам Степанцова. Но того и след простыл. Через пару дней Растяжкин вернулся с дороги с пистолетом в огромной кобуре, висящей на боку. -- Извини, Никифор, но, сам понимаешь, тебе ничего вернуть не смогу. Коран уничтожен, пистолет конфискован. Выговор объявлен. Степанцов у меня сутки объяснительные писал, негодяй! При этом такими словами тебя материл -- не передать! Ха-ха! -- загоготал довольный Растяжкин. * * * После рейда, потрясенных катастрофой вертолета, комбат зашвырнул в один угол горные ботинки, в другой лифчик с "магазинами". -- Все! П...ц! Никаких боевых! Ни шагу из гарнизона до замены! -- прорычал, матерясь, Чапай. -- Прямо сейчас ухожу в санчасть. Залягу на чистые белые простыни, выжру из горла бутылку водки и буду балдеть. Война -- никогда больше! Пусть хоть расстреляют! Я нужен семье живым. Тем более что мой сменщик вылетел из Ровно и движется в направлении Ташкента. -- Василий Иванович! Все будет хорошо! -- успокаивал я, как мог, комбата. -- Самое страшное позади. Подорожник собрал туалетные принадлежности, тапочки и вышел из комнаты. Отправился "болеть" в санчасть. Неприятная картина. Железный комбат! Гроза для батальона! Сила! Глыба! Кремень! Образец службиста и воспитателя разрушался на глазах. Деградировал. Его раздавили и морально сломили постоянные потери. Прав был Марасканов: "Начнут крепко молотить батальон, погладит смерть по голове и вся спесь с Чапая слетит". В принципе, в душе его что-то надломилось еще в ноябре пошлого года, со смертью Арамова. Дальше -- больше. Теперь остается только наблюдать за жалким зрелищем, да вспоминать о его былом величии. Иваныч решил закатить в честь благополучного отъезда крутую пьянку. Танкисты, артиллеристы, пехота. Приглашались комбаты и заместители. Употребив солидную дозу спиртного, он подхватил меня за локоть и потащил в женский модуль прощаться. Во второй руке у него была неначатая бутылка водки. К его удивлению, "аэродром" был занят десантниками. Этих ребят разместили за забором, в городке, оставленном ушедшим в Союз зенитным полком. Они обнаглели до безобразия. Мало им своих теток, приперлись к нам! А попробуй мы, пехота, там появиться? Будет драка! В комнате сидели какой-то подполковник (как оказалось -- замкомандира полка), майор и старший лейтенант. Странная компания. Все с орденами, медалями, прикрученными к х/б. Вот вырядились! Парни как на подбор: здоровенные, высокие, под два метра. Красавцы! Мы же -- маломерки, представляли собой рядом с ними унылые образчики пехоты. Никакого сравнения. К тому же мы явились в дым пьяные. "Стюардесса" сидела на коленях подполковника и весело щебетала, а тот что-то шептал ей на ушко. -- Убью, заразу! -- тихо прорычал Подорожник, но, отхлебнув водки из горлышка, сдержался. -- О-о-о! Рады гостям! -- приветствовал нас молодой майор и сделал радушныф жест руками: мол, проходите, дорогие гости. -- Это вы в гостях! -- возразил я. -- Хозяева этой территории -- мы! Парашютисты тут -- незванные гости! -- Ребята, давайте дружить! -- миролюбиво предложил старший лейтенант и представился: -- Сергей! Майор тоже назвал себя: -- Александр. Я в ответ громко буркнул свою любимую фразу: -- Когда у родителей бедная и убогая фантазия, то называют ребенка самым незамысловатым именем -- Саша или Сережа! Десантники покраснели от злости, но промолчали. После первого тоста "за братство по оружию" к нам на помощь внезапно явился Филатов. Он второй день, как вернулся зачем-то в полк. А сейчас пришел к своей полковой "маме". Любаша к его приезду давно крутила любовь с генералом. За ней приезжала время от времени машина, и она исчезала в необъятных просторах штаба армии. Я слегка смутился, но бывший "кэп" крепко, с чувством пожал мне руку и даже обнял. Почувствовав моральную поддержку в лице Филатова, комбат повеселел. Налив полный стаканчик водки, Чапай довольно громко произнес: -- Никифор, а ты знаешь, что если вот такому длинному десантнику дать коленом по яйцам, то он переломится пополам. Я задорно рассмеялся этой шутке, а Иваныч продолжил: -- И когда парашютист опустится низко, в этот момент следует бить его физиономию о колено. Он тогда становится ручным. Десантники опешили, прекратили мять и гладить теток. Майор примирительно произнес: -- Ребята, давайте не будем ссориться! Мы ведь ходим одними тропами, воюем вместе. Чего вы злитесь? -- А то! Если бы мы с комиссаром вошли в ваш женский модуль, то нас бы оттуда вытурили. А я вас терплю целый час! -- воскликнул Чапай. -- И если тропы одни и те же в горах, то койки -- разные! Филатов сидел у окна, пыхтел, словно паровоз, и багровел от злости. Десантники сказали, что выйдут покурить и дружно ретировались. Обратно в комнату они больше не возвратились. Женщины надули губы и сердито загалдели на Подорожника. -- Ты чего, Иваныч, раскомандовался? Шагай в свой батальон, там и командуй. Кому хотим, тому и даем! -- громче всех возмутилась "стюардесса". -- Ах, ты, дрянь! "Офицерский осколок"! Вот и славно! -- воскликнул взбешенный Подорожник. -- Живи, как хочешь, я тебя больше знать не желаю. Пойдем, комиссар, отсюда! Мы вышли прочь и двинулись по дорожке, наслаждаясь вечерней прохладой. -- Василий Иваныч, а чего Филатов в полку объявился? Он ведь теперь начальник штаба дивизии, которая возле иранской границы? -- У Ивана Грозного большие проблемы с особым отделом. Контрразведка за него крепко взялась. Сейчас вызвали в Кабул для разбирательства. Скажу по большому секрету, а ты никому больше! -- Могила! -- пообещал я и дыхнул ему в лицо винными парами. -- Мне в штабе по секрету рассказали. Помнишь, Ковзонский осенью приезжал с концертом в полк? -- Ага! Солдаты и сейчас на подаренной гитаре тоскливые песни бренчат, -- ответил я. -- Тогда певец на банкете подарил Ивану Грозному пластинку с автографом и кассету с новыми записями. "Батя" расчувствовался и ответил подарком -- пистолетом ПМ. Тот пистолет был трофейный, со сбитым заводским номером. Разведка в кишлаке на засаде захватила, его не учли и не сдали. Ковзонский обрадовался такому подарку, расцеловал "кэпа" и повез через таможню, не таясь. Сунул как сувенир просто во внутренний карман. А на переходе границы поставили систему контроля. Минуя "звенелку", он прокололся. На вопрос: "Откуда оружие?" -- певец ответил, что подарил командир восьмидесятого полка. Теперь третий месяц Филатову мозги пудрят. Шьют статью: контрабанда оружием. Объяснительные, рапорты, докладные. Чем закончится -- неизвестно. Глупость, конечно. Медленно-медленно, но дело раскручивается. Филатов уже уехал к новому месту, руководить штабом дивизии, а бумажное крючкотворство неторопливо движется к суду. Или, может, ляжет под "сукно" если повезет дело-то уголовное. А тут еще одно разбирательство на подходе. Напасть за напастью. Помнишь, год назад солдат погиб? Тогда подрывали россыпь патронов и гранат, в старой штольне. Я кивнул головой, припоминая, старое происшествие. -- Начальник инженерной службы торопился на совещание и поручил произвести взрыв сержанту. Но в том колодце скопился запас гораздо больший, чем рассчитывали. Сапера осколками и кусками земли поранило, слишком близко стоял. Да песком еще и присыпало. Хватились к вечеру, когда он уже остыл. Не забыли и эту историю. Вот Филатов и готовится к самому худшему. Могут даже, если захотят, посадить. Жаль "батю", если пропадет... ...Действительно, жаль. Матюжник, ужаснейший, грубиян, но вместе с тем добрейшей души человек. Отходчив, не злопамятен, добродушен. Своих в обиду не дает, офицеров растит, солдат бережет, бесцельно людьми не рискует. Глупость с подаренным пистолетом грозит сломать дальнейшую военную карьеру, в худшем случае -- жизнь. Вроде бы из-за этого и представление к ордену возвратили. Начальник политотдела приехал в полк и учинил разнос опухшему от пьянства Золотареву. Раскритиковал в пух и прах работу парткома, прошелся по казармам, ругая устаревшую наглядную агитацию. Я встретил Севастьянова у порога казармы. Представился и поприветствовал начальство. -- О, Ростовцев! Рад тебя видеть во здравии! Как дела, не болеешь синдромом заменщика? -- спросил начпо. -- Все нормально, не жалуюсь! -- ответил я, хмурясь. Ничего хорошего от проверки для себя я не ожидал. В первой роте плакаты наглядной агитации постепенно приходили в негодность. В третьей и так было плохо с агитацией, а с уходом в клуб Мелещенко стало еще хуже. Бугрим никак не мог привести в порядок стенды у минометчиков. Единственное светлое пятно -- вторая рота. Полковник ходил из помещения в помещение, качал головой, вздыхал, слушал меня, задавал вопросы, возмущался. Золотарев держался от нас на некотором удалении, вытирая пот и незаметно бросая в рот горошинку за горошинкой "антиполицая". Инспектирование давалось ему очень тяжело, видимо вчера не рассчитал дозу, а начальник нагрянул внезапно. Неожиданно Севостьянов сменил тон и без всякого плавного перехода от ругани и недовольства спросил: -- Никифор Никифорович! А ты почему до сих пор старший лейтенант, а не капитан? От такого неожиданного вопроса я опешил и смутился. -- Мне рано быть капитаном. Я лишь полгода назад был лейтенантом. -- Рано, говоришь? Воевать не рано? Героем становиться не рано? -- Ну, это другое дело, -- вздохнул я, испытывая неловкость от таких слов. -- Если мы тебя назначили заместителем комбата, значит, солиднее быть капитаном. Не дело, что у старшего лейтенанта в подчинении несколько капитанов. Он оглянулся на замполита полка и поманил его пальцем. -- Завтра подготовить документы к званию "капитан". Досрочно! -- Нет, -- глядя в сторону, промямлил Золотарев. -- Пусть переделает все стенды в ленкомнатах, а после подумаем. -- Молчать! -- взвизгнул полковник Севастьянов. -- Я сказал представить документы! Это приказ! А с вами я разберусь отдельно! Иди, Ростовцев, работай. Я отошел в сторонку, но даже издали были слышны громкие вопли: -- Алкаш! Сниму с должности! -- Тогда хрен тебе, а не академия ГШ! -- взвизгнул Золотарев. -- Я найду на вас управу! Севастьянов топал ногами, что-то еще долго орал, а я почел за благо быстро удалиться. Полковник уехал, а Золотарев сказал, что в течение месяца надо переписать плакаты, а уж потом можно будет вернуться к вопросу о звании. Он подумает. Вместо писанины мы отправились в рейд, затем в другой, третий, а нового звания так и не было. Не проявил, как говорится, настойчивости. На дороге среди бела дня два бойца остановили "барбухайку" и затеяли обыск. Нашли металлическую шкатулку с афганями. Денег оказалось что-то около миллиона. Солдаты под дулами автоматов и наведенной пушки изъяли ящик и прогнали афганцев. Хорошо не расстреляли! Аборигены умчались в Джелалабад за поддержкой. Как оказалось, они везли казну племени в Кабул и не ожидали такого поворота дела. Местное руководство вышло на командование батальона, а спецслужбы на особиста батальона. Тот доложил о происшествии начальству в полк. Афганцы умоляли вернуть деньги. Пусть даже не полностью. Четверть, мол, возьмите себе, но возвратите хотя бы остальное! Комбат прибыл на заставу, перевернул все вверх дном, вытряхнул даже прапорщика из штанов и трусов. Нашли денежки до последнего "афгани". Кочевники, обрадовавшись, забрали деньги, а четверть миллиона в качестве благодарности оставили у наших. Деньги упаковали и направили прапорщика в полк, сдать под отчет начфину. Для работы разведки с агентурой и местным населением. Но молодой "прапор" несколько скорректировал маршрут. Он заехал в дукан, купил сувениры, шмотки, коробку водки и коньяка, ящик фруктов и овощей, прочей зелени и отправился в женский модуль. Бронетранспортер с солдатами спрятал на позициях охранения. Прапорщик нашел свою землячку Ленку -- "ногтегрызку" и устроил бурную оргию, запершись с ней в комнате. Комбат позвонил в полк и уточнил прибытие денежной "посылки". Посылка не прибыла! В полку начался переполох. Пропал БТР, прапорщик и два солдата! Разведвзвод батальона подняли по тревоге и отправили по пути следования прапора и сотоварищей. Следов сгоревшей машины не было, а на крайней заставе у въезда в город сообщили о том, что броня выехала в Кабул. Обыскали весь путь возможного маршрута -- улицы пусты. В комендатуре никого не задерживали, афганские спецслужбы об убитых или взятых в плен советских военных не знали. Пропали! Канули в неизвестность. Командир полка нервничал и пребывал в растерянности. Полк на боевых, что делать? Обращаться к руководству, чтобы вернуть наш батальон из рейда для поисков пропавших или еще подождать? Проблема разрешилась сама собой. У солдат кончились продукты, и они, закрыв машину, пошли в столовую, где попались на глаза офицеру из своей роты. -- Стоять! Негодяи! Вы откуда? -- прорычал взводный. -- Мы? Мы из оврага. БТР в овраге стоит. Есть хотим, оголодали. Сухпай кончился, а Сергеич потерялся и не приходит. -- А где он был? -- воскликнул лейтенант. -- Хрен его знает! -- развел руками водитель. -- Он к бабам отправился. Обещал утром вернуться, но не возвратился. Таким образом, участок поисков сократился до одного модуля. Штабные открыли комнаты, выстроили женщин у асфальтированной дорожки. Не открылась только одна дверь. Ленки среди женщин не было, а в закрытом помещении стояла настороженная тишина и лишь изредка раздавались шорохи. Начхим выбил дверь ногой. Картина предстала довольно живописная! Огрызки, окурки, бутылки, банки, банановая кожура, стаканы, презервативы. Все беспорядочно валялось на полу. Стол был завален недоеденными яствами и недопитыми поллитровками. В койке копошилась обнаженная парочка, которая не обращала ровно никакого внимания на вошедших. Этот дуэт был уже просто не в состоянии осмысливать реальность происходящего вокруг из-за обильного пьянства и нескончаемого совокупления. Обессилевшего прапорщика, не способного к передвижению, отнесли на гауптвахту. Девицу заперли в комнате и приставили к двери караульного. Утром в камере начался допрос. На вопрос командира: "Где деньги?" -- прапорщик, потупив глаза в пол, ответил: -- У Ленки. Замполит охнул: -- Все!? -- Угу! -- подтвердил прапорщик. -- Сильна! Ну, дает девка! -- восхитился начальник особого отдела. -- Да уж, дает и еще как дает, -- согласился Золотарев и тотчас распорядился: -- А ну, сюда ее! И пусть спрятанные афгани несет. Ленка явилась опухшая, с помятым лицом и сильным запахом перегара, но с пустыми руками. -- Лена! Где денежки? -- вкрадчиво спросил замполит. -- Все там же, не буду говорить грубо где! В том самом месте! -- Лена! Верни деньги! Они не твои! -- продолжал настойчиво уговаривать Золотарев. -- Не отдам! -- взвизгнула девица. -- Я их честно заработала! Неделю пахала под этим жеребцом! Из сил выбилась. Не отдам, хоть расстреливайте. Можете выслать домой за аморалку. Я за год такую зарплату не получу! -- И вышлем! -- пообещал особист. -- Вышлем за проституцию и хищение денег. Эти афгани принадлежат полку! Обыщем перед отъездом и конфискуем. Возвращай по-хорошему! Ленка разрыдалась, впала в истерику, но, поплакав полчаса, смирилась с неизбежностью утраты внезапно приобретенного состояния. Золотарев великодушно разрешил оставить подарки. Забрали только афгани. Девушку отпустили заливать горе водкой и омываться слезами. Прапорщика через неделю выпустили из гауптвахты и вернули на горную заставу. Народ смеялся: мол, одно радовать должно обоих -- получили массу удовольствия. Что стало с "пайсой" далее, об этом история умалчивает. Дошла ли хотя бы часть денег для работы с агентурой по адресу -- история умалчивает. Но Золотарев и главный особист не просыхали месяц и в результате очутились в реанимации. Началась "белая горячка". * * * Опять очередная нелепая жертва войны! Мы возвращались в полк после рейда, в районе Мирбочакота. Боевые действия прошли без потерь. Как всегда броня облеплена солдатами. Муталибов сидел в башне и нечаянно или из любопытства щелкнул тумблером на каком-то пульте (БМП новая, только с завода). Сержант услышал сверху хлопок и какие-то вопли. Он выглянул из люка и остолбенел. Авлеев правой рукой держался за обрывок левого рукава, из которого хлестала кровь, заливая броню. Руки до плеча просто не было. Из обрывков рукава торчала обломленная кость и свисали клочья кожи, жилы и мясо. Мандресов с трудом перетянул жгутом предплечье, пережал вены. На попутке довезли парня до инфекционного госпиталя, благо он был рядом. Спасли. Проклятье! Как много небоевых потерь! Глупых и нелепых. Оказалось, что Муталибов запустил ПТУР, который реактивной струей и оторвал руку у сидящего сзади медика. БМП пришла снаряженная противотанковым комплексом, а ракеты технари почему-то не убрали на склад. Зачем нам ПТУРы? Танков-то у "духов" нет! Падая, боевая часть ракеты разнесла в щепки передвижную ремонтную мастерскую. Будка -- в щепки, "Урал" загорелся, водителя контузило. Кошмар! Попали, не целясь. Нарочно не придумаешь! Неосторожные выстрелы обязательно летят точно в цель. А вот если бы метили куда-нибудь конкретно, то неизвестно, попали бы или нет... Глава 17. Глупость или предательство? Последняя неделя пребывания Подорожника в полку превратилась в хмельной загул. Это был неиссякаемый источник спиртного, к которому мог припасть любой из гостей комбата: танкисты, артиллеристы, пехотинцы... И когда, казалось бы, источник должен был иссякнуть, из госпиталя выписался начальник артиллерии полка, с которым Чапай тут же схлестнулся, и загул возобновился с новой силой. Пару раз появившись в казармах, Иваныч оглядывал подчиненных мутным взором и отдавал какие-нибудь бесполезные распоряжения. После этого Подорожник пополнял запас водки, брал свежее белье и вновь исчезал в санчасти. Днем он принимал процедуры, а вечером пировал на позициях боевого охранения. Так продолжалось дней десять, и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, "оргия" прекратилась. Прибыл сменщик из Львова, майор Махошин. Он сразу мне не понравился. Круглолицый, гладенький, ухоженный майор излучал самоуверенность и самовлюбленность. С его лица не сходила глупая снисходительная улыбка. Но хуже всего было то, что он совершенно не умел разговаривать с людьми. Речь его звучала обрывисто и бессвязно, порой произносил совершенно нелепые фразы. Несколько дней комбат передавал дела, и Василию Ивановичу пришлось мужественно бороться с похмельным синдромом. Чапай подписывал накладные, формуляры, рапорта. Подгонял и торопил ротных, старшин, зама по тылу, технарей. В последний день Иваныч выгнал со скандалом из нашей комнаты "стюардессу", которая пришла с повинной, прощаться и мириться. Она попыталась высказать ему все, что наболело. Особенно обижала ее прозвище "офицерский осколок", которым наградил ее бывший любовник. Но Подорожник ничего слушать не захотел и остался непреклонен. Вот и все. Подорожник накрыл стол в нашей комнате и устроил прощальный фуршет. Он с грустью смотрел на собравшихся, натужно шутил, но мыслями был уже в Ташкенте. -- Прощай, комиссар! Не обижайся на мои колкие шуточки в твой адрес. Извини за то, что мучил своим пьянством. Надеюсь, в остальном я был неплохим отцом-командиром. Береги себя, осталось три месяца. Не лезь на рожон! -- напутствовал меня Иваныч. -- С моим сменщиком держи ухо востро. Он парень неопытный, комбатом был лишь полгода. Служил только в кадрированной части. Солдат не видел, не знает, как ими руководить. Его специально назначили на должность, чтоб в Афган отправить. Махошину придется полгода учиться, а эта учеба будет окроплена кровью. Никифор! Постарайся, чтоб это оказалась не твоя кровь! Первый рейд с новым комбатом пришлось совершить в Баграмскую "зеленку". На словах командование дивизии обещало превратить операцию в легкую прогулку. В полк поступил приказ -- срочно выдвинуться к штабу дивизии. Экстренно! Два пехотных батальона и дивизионная артиллерия прибыли быстро, как могли. Но затем что-то не сложилось. Начальство, чтобы занять бойцов делом, начало проводить строевые смотры, занятия, совещания. Постепенно выяснилось, что руководство дивизии вело переговоры с "духами". Разведчики, контрразведчики, полководцы беседовали со старейшинами, с вождями мятежных племен, с какими-то авторитетными бандитами. Тема разговоров: доставка продуктов и воды на осажденные заставы без боев и стрельбы. Наконец договорились. Уговор такой: мы не ломаем дома, не рушим дувалы, не топчем сады и виноградники, не минируем местность. За это нас беспрепятственно пропускают на осажденные посты в "зеленой зоне". Вот, спасибо! Но верится в это счастье с трудом! Командир дивизии на совещании приказал: оставить большинство солдат тут, на базе в полевом лагере. Роты передвигаются в составе экипажей БМП. На каждой машине помимо экипажа, дополнительно, только сержант или офицер. Незачем пехоту брать. Вечно с ними проблемы! Солдаты ногами или растяжки собирают, или сожгут что-нибудь, или всю живность в округе съедят. Офицеры роптали, возмущались, но перечить начальству не стали. Баринов авторитетно заверил, что все будет хорошо. Никаких проблем не возникнет, операция пройдет по намеченному плану. Надо быстро войти и так же быстро выйти. Метлюк, Чухвастов и я заставили комбата взять для подкрепления пулеметчиков и расчеты АГСов. На всякий случай. Комбат уговорил меня пойти к первой заставе с двумя ротами. Воодушевлять. Настоял на своем: мол, Никифор, замена еще не скоро. Отсидеться в тылах опять не получалось. Жаль, ведь я почти заменщик. В результате сам Машохин остался в штабе полка рядом с нервничающим Ошуевым. А в кишлак отправились мы с Метлюком. Иллюзия перемирия исчезла на первых метрах дороги. Отовсюду началась активная стрельба из автоматов и пулеметов. Откуда-то из-за канала ударил миномет, и разорвавшаяся вблизи БМП мина зацепила плечо наводчика. Еще один сержант упал сраженный очередью, а уже вблизи заставы снайпер попал в грудь прапорщику. Окончились мир, дружба и любовь. Системы залпового огня и пушки принялись перемалывать кишлаки, а наши разукомплектованные роты с трудом отбивались от наседавших "духов". Идиоты! Нашли с кем договариваться -- с отъявленными бандитами! А нам теперь страдать... БМП двигалась по проселку, а я переползал от кочки к кочке, из арыка в арык. На спину валились сбитые шальными пулями листья и ветки. Рядом упал с шипением небольшой осколок от мины. Повезло, что не в голову и не в спину. Пыль забивалась в нос. Сухая полынь трещала под телом, в горле от ее пыльцы сильно першило. Маскхалат цеплялся за ветки, сучья и постепенно облепился гроздьями колючек и репейников. Пули с шипением ложились рядом, впиваясь в почву. Вот очередь вонзилась в стену, к которой я пробирался. Кто-то целенаправленно пытается меня убить. Я поплевал три раза по три через левое плечо, отгоняя беду. Негодяй, отстань! Мне домой пора! Осталось чуть-чуть. Вспомнились слова Кавуна, что убивают, в основном, молодых-"зеленых" сопляков, отпускников и заменщиков. "Зеленым" не убили, перед отпуском выжил, теперь хотят угробить в конце второго года службы, перед отъездом. Я выпустил одну, другую, третью очередь по густому кустарнику и быстро перекатился по открытому месту в ямку. Укрытие было хилым и ненадежным, но другого нет. Чуть впереди полуразрушенный дувал, да старое ореховое дерево, прикрывавшее меня ветками и листвой. Кто-то методично стрелял по его зеленой кроне и нервировал укрывшуюся под ней штурмовую группу. В кустарнике лежал Кирпич, Мандресов и Дибажа. Чуть в стороне Муталибов и два бойца. Зибоев из пулемета прореживал листву в винограднике напротив. "Бородатые" были и справа и слева. Повсюду! Их было во много раз больше, чем нас. Хорошо, что с тыла пока не стреляют. Наверное, и оттуда скоро начнут... Артиллеристы принялись утюжить ближайшие подступы к посту. Спустя полтора часа после огневого налета банда рассеялась, не выдержала нашего напора и, унося раненых, ушла по кяризам. -- Ну, как, Саня, пойдем вперед или еще полежим? -- спросил я у ротного, вглядываясь в кустарник. Мандресов непрерывно докладывал обстановку в штаб и получал указания. -- Никифорыч! Ошуев гонит вперед. Требует быстрейшего прорыва на заставу, -- ответил ротный. -- Не думаю, что это получится легко. Может, пусть авиация поработает? Где вертолеты? -- возмутился я. -- Штаб сообщил, что боятся зацепить нас. Большая вероятность того, что "летуны" попутают цели, "духи" слишком близко, -- объяснил Мандресов. -- Ну что ж, тогда рискнем. Проси танкистов тралить дорогу, а мы побежим за ними, -- предложил я без всякого энтузиазма. Рядом упал Метлюк и раскричался: -- Мандресов! Хватит прохлаждаться! Ждете, когда вас за ручку переведу через дорогу? Вперед! Быстрее! Во главе первая рота, затем "обоз" и третья в замыкании. Выходим в обратном порядке! Начало движения через пятнадцать минут. Мы с Мандресовым влезли на БМП и, распластавшись за башней, расстреливали по сторонам короткими очередями рожок за рожком. Ну, вот они наконец-то: стены долгожданной заставы. В осажденной крепости нас встретил взводный, он радостно обнимался и пожимал нам руки: -- Мужики! Спасители! Еще неделя -- и голодать бы начали! Шагу не ступить за забор! Четырех солдат ранили за месяц вблизи колодца. Когда тяжело раненного вертушкой вывозили, так с воздуха четыре "крокодила" "духов" распугивали от поста. Боеприпасы на исходе, воды мало, консервы кончились. Из съестного остались только пшенка и сухари. -- Ну, что ж, бедолаги, теперь будет легче, -- улыбнулся Мандресов. -- Ага, месяц-другой. А затем вновь пояса затянем, -- нахмурился лейтенант. -- Когда мой взвод отсюда выведут, не слышно? -- Нет. Не говорят, -- пожал я плечами. -- Пойдемте наверх, посмотрим работу авиации. Штурмовики пара за парой проносились над виноградниками и перемалывали свинцом и раскаленным металлом растительность. Серии взрывов сметали дувалы и глиняные дома, валили фруктовые деревья. Сашка наклонился к моему уху и что-то прокричал. Я из-за гула разрывов фразу не разобрал. -- Чего орешь? Говори чуть медленнее, не понял! -- ответил я, повернув лицо к Мандресову. В это мгновение за каналом разорвалась мощная авиабомба. Мы оба взглянули в сторону взрыва, резко повернув головы. И в то место, где секунду назад находились наши лица, вонзился большой осколок. Я потрогал его пальцем и обжегся. Горячий, зараза! Вот она, смерть, совсем рядышком. Пронесло. Посмотрим, какая ты... Вынув из "лифчика" финку, выковырял металл из глиняной стены и подбросил на ладони. Острые как бритва рваные края рассекли кожу на пальце. Черт! Огрызается, падла. Обидно железке, что летела впустую, никого не покалечив. Саня посмотрел на осколок и попросил: -- Никифорыч, отдай мне. Увезу домой на память. -- Саша! Я и сам хочу его сохранить. Это ж надо, смерть пролетела в считанных миллиметрах от нас! Представляешь, эта зараза попала бы в твой греческий нос или в мой римский профиль. Моя физиономия бы треснула вмиг и распалась бы на фрагменты, -- задумчиво произнес я и положил "сувенир" в карман нагрудника. Поздно вечером Ошуев построил офицеров батальона, разведчиков, саперов и хмуро поинтересовался: -- Кто был у второго и третьего поста? Кто когда-нибудь входил в "Баграмку" с этой стороны? Я поднял руку, вытянув вверх указательный палец, и огляделся по сторонам. Все молчали, переминаясь с ноги, на ногув нерешительности. -- Я тоже там был, но до поста не дошел, -- подал голос Афоня. И только! Остальные или совсем молодые офицеры, или те, кому не довелось воевать в этом месте. Ну, дела! -- Н-да, ситуация, -- растерялся командир полка Головлев. -- Выдвигаемся колонной. Впереди танк с тралом, затем еще танк. Далее вторая рота и разведка, -- принялся ставить задачи Ошуев. -- Пройдете полкилометра и закрепляйтесь. У входа в кишлак размещается минометная батарея. "Васильки" задействовать на полную катушку! Ваш участок первые сто пятьдесят метров. Следующие сто пятьдесят метров -- оборона танковой роты. Дальше сто метров за ней -- гранатометный взвод АГС. За АГСом выстраивается вторая рота и разведвзвод. Разведчики сопровождают автоколонну до поста. Входим, разгружаемся и быстро обратно! Не задерживаться. "Духи" наплевали на этот дурацкий договор о перемирии и стянули сюда школу гранатометчиков. Они где-то на подходе. Завтра утром, может, прорвемся, а через день точно не пропустят. -- Ростовцев, ты идешь старшим от батальона? -- спросил командир полка. -- Нет, Чухвастов! -- откликнулся я. -- Я заменщик. Вообще туда идти и не собирался. На самом деле, что я там забыл? Чего там не видал? Сколько раз уже бывал, виноградники топтал. Я почесал смущенно переносицу и пригладил взъерошенные пыльные вихры. -- Никифор! Ты говоришь, заменщик, да? А я тогда кто? -- рявкнул Герой. -- После ранения воюю и не выступаю. Я дважды заменщик, потому что второй срок отвоевал! Иду и не отлыниваю! -- Да я и не выступаю, просто напоминаю о замене, -- смутился я, устыдившись. Действительно, этот сумасшедший подполковник отвоевал четыре года и никак не мог успокоиться. Даже после тяжелейшего ранения. Если бы на его месте был кто-то другой, замкомандира или замполит полка, я еще бы поспорил. А с Ошуевым спорить бесполезно. Герой! Придется топать в "джунгли". -- Я командую взводом АГС. Батальон ведет Чухвастов. -- А почему замкомбата руководит взводом? -- удивился Ошуев. -- Ветишин по-прежнему числится на должности. Уедет после госпиталя в Союз, вот тогда и пришлют смену. У меня на сто метров обороны лишь одна машина. Маловато! -- Хорошо, возьми еще одну из второй роты. Разбирайтесь сами. Я вам, что еще броню буду делить и расставлять? -- возмутился начальник штаба полка. Ага! Герой-то тоже нервничает! Беспокоится! И он домой хочет вернуться без "цинкового бушлата", как и мы, простые смертные. Ну-ну... Я вернулся к взводу и начал набирать гранаты и магазины в лифчик. Гурбон Якубов вскрыл "цинки" с патронами. Надо готовиться сейчас, потом будет поздно открывать и суетиться под огнем. Ночь прошла спокойно. А с рассветом, когда мы начали собираться в путь, в ужасе я обнаружил отсутствие амулета-номерка. "Убьют! Как пить дать, сегодня убьют!" -- подумал я обреченно. Может, не пойти, сказаться больным? Два года номерок с шеи не снимал, а тут забыл и оставил в комнате на тумбочке. Проклятье! На мое удивление, колонна БМП вошла в кишлак легко и без стрельбы. Одну машину я поставил наблюдать за тем, что творится за каналом, а пушку другой направил на развалины в глубине виноградника. Через дорогу, чуть правее, встал со своей броней Шкурдюк. Он приветливо помахал мне, высунувшись из башни, и вновь нырнул внутрь. Якубов разжег костер, насыпал в пустой "цинк" гороховую смесь, налил воды и принялся варить суп. Молодчина, сержант. Его ничто не проймет. Наверное, на пути к гильотине будет думать об оставленной на плите кастрюле. Повар -- он и есть повар, даже в Афгане. -- Гурбон, пострелять не желаешь? -- усмехнулся я, проходя мимо импровизированной столовой. Сержант разложил на пустых перевернутых снарядных ящиках крупы, соль, приправы. Прокоптившийся чайник, кастрюльки, консервные банки, плошки, тарелки. Чайхана, да и только! Якубов улыбнулся широкой добродушной улыбкой. Толстые мясистые щеки растянулись и сморщились, а хитрые глаза превратились в щелочки. -- Нет, товарищ старший лейтенант. Какой-такой война? Дембель через неделю-другую! Хватит, навоевался! Вот сейчас шурпу буду делать. Где-нибудь мясо найду, пальчики оближете! Вах, какой будет шурпа! Объеденье. А стрелять... Вон молодые сейчас гранатомет наведут на кишлак, теперь их очередь. Война -- молодым. -- Ну, ладно, пойду воевать один, но берегись, если суп будет невкусным. Пущу твою задницу на барабан! -- Только я это произнес, как откуда-то из дальних кустов раздалась автоматная очередь. Из-за канала принялись палить многочисленные мятежники. -- Гурбон! Хватит кашеварить! К гранатомету! -- рявкнул я и побежал, низко пригибаясь к земле. Похоже, жратва отменяется. "Духи" открыли стрельбу со всех сторон. Количество их стрелков с каждой минутой увеличивалось. Шкурдюк влупил очередь из пушки в виноградник, и один "дух", кажется, прекратил огонь. Я расстрелял пару магазинов по другому автоматчику и вроде бы тоже зацепил. Но вместо выбывших подтягивались все новые и новые силы. Мятежники стреляли так плотно, что мне уже и головы было не поднять. Еще чуть-чуть -- и грохнут. Я перекатился от кочки, за которой прятался, поближе к гусеницам БМП. Теперь с одной стороны тело прикрывали траки и колеса. Хорошее укрытие. Но с другой стороны лежу -- как на блюдечке. Из башни высунулся Серега, что-то крикнул, махнул рукой и вновь скрылся из вида. Я расстрелял последние два магазина и пополз к ящику за патронами. Едва мое тело скрылось в канаве, как на том месте, откуда я вел бой несколько секунд назад, разорвались две мины. Легли кучно. Хорошо пристрелялись, "бородатые". Повезло!!! Словно почувствовал или внутренний голос подсказал -- пора уйти. Вот сволочи, убить решили такого хорошего парня! Негодяи. А мне домой пора. Жить хочу!!! Бача, не стреляй в меня Метрах в десяти разорвалась граната, выпущен