вку. Смерть
родителей, тяжелая болезнь. Нужен повод. Тоска и плач не считаются.
-- Вах! А по-другому решить проблему? В гостинице в городе сейчас живут
мать и сестры. В гостиницу отпустите на двое суток?
-- На субботу и воскресенье -- может быть. В будни нельзя никак.
Дядя Мамед вновь схватился за бутылку коньяка "Бакы" и предложил выпить
за интернациональную дружбу братских народов.
Что ж... Но! Но:
-- Ребята, учтите! Если, вы сейчас быстро накачаете меня коньяком,
вновь останетесь без результата. Вернее, с тем же результатом, как со
Шмером. Не спешите.
-- Командир! Почему так говоришь? Ильхам Алиев разве плохой солдат?
-- Обыкновенный. Как все.
-- Порядок не нарушает? Не хулиганит?
-- Всякое бывает. Но, в принципе, к нему особых претензий нет.
-- Вот и хорошо! И выпьем за Советскую Армию! -- предложил дядя Мамед.
-- Я тоже был солдатом, дарагай! Даже сержантом стал! В стройбате.
Выпили за армию.
Дядя Мамед вновь начал гнуть свою линию:
-- Командир, а я слышал, у вас есть замполит Рахимов. Азербайджанец?
-- Есть такой. Майор.
-- Твой начальник?
-- Мой. Но он не совсем азербайджанец. Мама полячка, или белоруска, а
папа... тоже вроде не азербайджанец.
-- Ничего. Гавное -- Рахимов. Значит, в его жилах течет кровь джигита.
Познакомь, а?
-- Познакомить, конечно, могу. Но вряд ли поможет.
-- Дарагой! Даже не думай! Это наши проблемы. Мы такой стол накроем!
Пригласи его сюда! Миша обещал! Сказал, на втором этаже можно собраться.
-- Миша?
-- Вот он, -- показал дядя Мамед на бездыханное тело Шмера.
Папа Расул подттверждающе кивнул: обещал, обещал!
Никита со злостью посмотрел на дрыхнущего взводного. Вот гад! Уже
наобещал и договорился. А потом убирать грязь кому? Солдат снова вызывать?
Не хотелось бы.
-- Нет, для этого есть гостиница. Там и пейте.
-- Обижаешь, командир! -- покачал головой дядя Мамед.
Тут Мишка проснулся, поднял голову, потер кулаками глаза и обрадованно
воскликнул:
-- А вот и пожаловал мой лучший друг! Наливай!
-- Пошел к черту! -- рявкнул Никита, но... налил. И себе тоже.
Жидкость с солидным называнием коньяк максимум тянула на разбавленный
коньячный спирт, но в голову ударяла. Будучи трезвым Никита наотрез бы
отказал в гостеприимстве незваным гостям, но так то будучи трезвым!
Дядя Мамед быстро принялся говорить Мишке о нестыковочке, о
негостеприимности хозяина.
-- Никитушка! Комиссар хренов! Ошалел? -- закричал Шмер. -- Все давно
на мази! Даже комбат приглашен от твоего имени. Неслышащих лично ходил
уведомлять о банкете. Твой адрес назвал! И через два часа... -- Шмер
взглянул на часы, -- о, как время летит... нет, через сорок минут, господа
офицеры пожалуют!
-- Сколько?
-- Если прибудут все, то двенадцать. Но, вероятнее всего, двадцать.
Обязательно нахлебники прибьются на огонек.
-- Значит, спланированный тобой бедлам? Шабаш?
-- Ну, зачем? Все будет аккуратно, чинно, тихо и без ведьм. Ступай за
мебелью в роту, а я начну накрывать.
Спорить бесполезно. Убийственный аргумент -- про комбата. Никита
представил: вот Алсынбабаев подходит к мансарде, а на дверях висит замок,
вместо сабантуя -- облом, а супруге уже наплетено про экстренную проверку,
значит, придется вернуться в батальон и выплеснуть гнев на подчиненных,
собрать офицеров на совещание, устроить батальонный ночной строевой смотр,
заняться шагистикой на плацу. Нет уж! Лучше пару дней наводить порядок в
квартире с помощью солдатиков.
А вот и они! В смысле, солдатики. Легки на помине. Первым вломился на
веранду сержант Наседкин. За ним, задевая стены и косяки, -- бойцы со
стульями и лавками.
-- А где столы? -- гаркнул Шмер. -- Наседкин! Где столы из Ленкомнаты?
Мы что узбеки? На полу скатерть стелить?
-- Дык, Ленинская комната заперта. Ключи у замполита, то есть... вот у
товарища лейтенанта.
-- Замполит Ромашкин! Ты чо? -- фальшиво удивился Шмер. -- Иди, выдай
мебель которая по-получше. Я пока затащу наверх наш обеденный стол...
Собралось действительно почти двадцать человек. Кроме начальства к
столу приблудились все старые капитаны-взводяги, у которых нюх на такие
мероприятия как у охотничьих псов. Оповещать таких не требуется, они
ориентируется по запаху и на звон посуды.
А запахи были еще те! И звон стоял еще тот!
Стол ломился от яств. В центре -- две пирамиды коньячных и водочных
бутылок. Вокруг них -- тарелки с нарезанной копченой колбасой, балыком,
бужениной, овощные салаты в мисках, мелкопорезаная зелень. Несколько банок
шпрот прятались среди горок разрезанных на четвертинки гранат, яблок и
апельсинов. Довершал картину десерт -- огромный арбуз, дыни, шоколад,
коробка конфет. Стоящий в темном углу возле "тещиной комнаты" запасной стол
был завален овощами и фруктами, которые, нарезать еще предстояло.
Ну, что же, после пьянки, можно будет еще неделю доедать закуски. Как
раз до получки хватит.
Алсынбабаев, улыбаясь, слушал похвалу дяди Мамеда в адрес командования
батальона, офицеров роты и прочих начальников. Вскоре Рахимов с земляками о
чем-то толковал в сторонке, а Алсынбабаев, набрав в коробку фруктов и
бутылок, исчез. Тотчас из темноты гуськом потянулась молодежь: лейтенанты и
старлеи.
За полночь Никита сделал две попытки выставить народ за дверь, но
тщетно. Гости угомонились только после того, как были допиты последние капли
и съедена вся закуска. Никита грустно посмотрел затуманенным взором на
чердачную комнату второго этажа. Да! Грустное зрелище. Даже свою недопитую
рюмку коньяка нечем заесть. Одни огрызки, объедки и окурки. Кружки и
опрокинутые бутылки. Пепел на солдатской простыне, заменявшей скатерть.
Жирные пятна, словно пулеметные очереди, пересекали материю вдоль и поперек
-- капельки масла от банок с шпротами до мест, где сидели закусывающие.
За столом вновь сопел Шмер, но лежа уже на одном кулаке, ладонью левой
руки он прикрывал глаза от света. Зампотех Гуляцкий вырубился в ужасно
неудобной позе -- откинувшись на спинку стула, который балансировал на двух
ножках в такт дыханию спящего. Хорошо, что дымоход печки оказался в
полуметре от стола, и Гуляцкий уперся в нее шеей и плечами.
Никита допил одним глотком коньяк, чтобы врагам не досталось, и на
непослушных ногах двинулся к лестнице. Ступени загораживала туша Миронюка.
Майор спал богатырским сном, крепко обняв деревянные перила. Никита поставил
ступню на бедро майора и перепрыгнул через две ступеньки, едва удержавшись
на ногах. Майорская ляжка спружинила, подкинув Никиту вверх, а на галифе
Миронюка четко отпечатался каблук лейтенантского сапога. Никита замахал
руками и ухватился за перила, слегка все же ударившись копчиком о ступеньку.
Ступенька жалобно треснула.
-- Черт! Кругом одни дубы и дубовая мебель! -- Он поднял с досок
майорскую широкую фуражку "аэродром" и с силой запустил ее в пьяную усатую
физиономию.
-- Убью! -- промямлила живая "мишень", облизнулась, не открывая глаз, и
вновь захрапела.
Дверь оказалась распахнута настежь. Никита накинул на петлю крючок и
отправился к своему дивану. С трудом стянул съежившиеся сапоги, рванул
галстук, расстегнул пуговицы на брюках и рубашке и тяжело вздохнул, словно
после утомительной борьбы. Затем бросил ворох одежды в сторону стула. На
нужное место приземлилось не все. Брюки плюхнулись на пол. Он усилием воли
стянул носки и, завернувшись в одеяло, провалился в кошмар.
Ему снилось, что волосатые лапы Миронюка душат его за горло. Усатая
морда майора шипела: "Я тебе покажу, сволочь, как швырять майорские фуражки!
Она пошита в Мосторге! Езжай в Москву! Шей новую! С золотистой ленточкой и
генеральскими пуговичками!"
Этот кошмар сменялся какой-то кровавой дракой. Почему-то били Никиту,
причем все кому не лень. Особенно усердствовали Шмер и боец Кулешев.
Ромашкину это было особенно досадно. Он пытался брыкаться, махать кулаками и
доказать солдату, что тому как подчиненному бить офицера не положено. " А
носки стирать положено?" -- рычал боец. "Так они не мои, а Шмера, его и
бей!". "Его не могу! Он мой взводный, благодетель. Это он велел вас бить по
морде!"
Никита с силой махнул кулаком и действительно во что-то осязаемо попал.
-- Твою замполита мать! -- взвизгнул Шмер реальным человеческим
голосом. -- Скотина, нос мне разбил!
Никита с усилием прищурил глаза, открыть их широко не представлялось
возможным. Не во сне, а наяву из носа взводного капала кровь. Мишка запустил
валявшимся на полу сапогом в Никиту. Сапожище, шмякнувшись о стену, упал
подковками на висок. Никита взвыл:
-- Миха! Ты чо? С ума стрендил?! Дерешься, сапоги швыряешь!
-- Это ты сбрендил. В нос кулачищем со всей дури заехал! Алкаш
проклятый! Ну и замполита прислали! Алкоголик! Форменный, законченный
алкоголик. Я его бужу на построение, а он клешнями машет. С тебя пузырь за
увечье. Сегодня же вечером!
И куда-то таинственно исчез...
На построение, кроме Никиты и Ахмедки, не явился ни один офицер. Алсын
рассвирепел. Он отправил их на поиски сослуживцев. Ромашкин заглянул в
каждую комнату общаги -- никого. Затем отправились в обход по квартирам. На
ближайших подступах к "берлоге" Шкребуса почуяли недоброе. У крылечка лежали
две бутылки, и тротуар усеян окурками.
Дверь отворилась от легкого толчка. Веранда уставлена пустой посудой.
Оставалась только узкая тропа в комнату, между пустыми бутылками из-под
выпитой водки. Офицеры спали. Шмер, как обычно, на кулаках между тарелками,
Миронюк мордой в салате, остальные десять или пятнадцать человек на кровати
и на полу.
Хозяин спал в кресле. Он слегка открыл щелки глаз, надул щеки и широким
жестом великодушно пригласил присоединяться.
-- Откуда? -- спросил Ромашкин, показывая рукой на "царский" стол.
-- Оттуда! - так же односложно ответил Шкребус. -- Немного подумав,
вспомнил: -- Вчерашний азербайджанский папашка выставился по второму заходу.
Бойца-сыночка мы ему отдали, уломал, чертяка! Привезет через десять дней
обратно. Не переживай, лучше выпей!
Никита потоптался нерешительно и махнул рукой. А, ну их к черту,
начальников!
Ахмедка уже успел вылакать три рюмки, пока Ромашкин набирал закуску в
тарелку. А пить что? А, коньяк!
Народ, заслышав, знакомый и ласкающий слух звон, проснулся. И понеслось
по новой!
Так никто до светлых очей Алсына в этот день, и не дошел...
Глава 20. Посещение "вертепа"
Ожидался дождь. Стояли пасмурные дни, и на душе тоже было пасмурно.
После вчерашнего "перебора", как всегда, мутило.
В канцелярию заглянул Шмер:
-- Ты чего тут уселся? Поехали в город, развеселимся.
-- Мишка! Какое развеселимся? Денег ни копья. Даже на обед не хватает,
не говоря об ужине. Вчера почему не приберег закуски на черный день?
-- А что он уже наступил?
-- Он еще спрашивает. У меня кишки слиплись от голода.
-- Вот и хорошо. Значит, к банкету ты созрел.
-- Опять банкет! Издеваешься! Я на спиртное смотреть не могу.
-- А зачем на него смотреть? Закрой глаза и пей. Можешь даже не
разговаривать, мешать беседе не будешь.
-- С кем ты беседовать собираешься? Чем это я могу помешать?
-- Нас, точнее меня, пригласил Ашот, очень большой человек в городе.
Может быть, самый главный.
-- Он что, начальник милиции или партийный вождь?
-- Мафиози. Его весь город боится, а милиция честь отдает, -- отчего-то
понизил голос Шмер. -- Поэтому во время застолий ешь, пей и молчи. Не то
начнешь политическую белиберду нести, не в тему. Ты это любишь! Я тебя беру
для компании, чтоб пожрал, а им скажу, что от тебя кое-что зависит.
-- Да не темни, зачем мне нужна встреча с такой подозрительной
личностью?
-- Чудак! Знакомство с Ашотом -- это для тебя как быстрый карьерный
рост. Был никчемный лейтенант, а станешь вхож в дома сильных мира сего! В
пределах этого города... Понимаешь, Ашот просит отпустить в увольнение, на
неделю Махмутова из второго взвода. Я сказал, что это можешь сделать ты. Он
решил с тобой познакомиться.
-- На неделю! Не поедет! Мы что, всю роту распустим по домам?! Ни мира,
ни войны? Ты с ума сошел! И никуда я не пойду! Умру с голода, но не буду
сидеть за одним столом с твоим мафиози!
-- Ха! Отказаться уже нельзя. Ты получил приглашение! Эй, Абдулла,
заходи! -- Михаил приоткрыл дверь.
В комнату вошел маленький, сухонький, сморщенный как сухой инжир
туркмен:
-- Изздрасствуй, командыр! -- протянул для приветствия по восточному
обычаю обе руки.
Ромашкин взглянув на черные, потрескавшиеся от солнца и грязи смуглые
руки, внутренне содрогнулся, но крепко пожал их и изобразил дружелюбие.
-- Командир! Я тебя уважаю. Приглашаю быть почетным гостем на нашем
тое! Будыт балшой пир! -- туркмен со значением поднял вверх указательный
палец. -- Нэ пажалэешь!
-- Ромаха, бери рюмаху! Надевай шинель и вперед! -- распорядился Шмер.
-- Едем в вертеп! Я открою тебе прелести злачных заведений в здешних местах.
Вернее нам откроют. Думаю, ты уже взрослый мальчик, созрел.
-- Вертеп?
-- Подпольный публичный дом.
-- А что у нас в стране есть такие заведения? Это запрещено законом!
-- У нас в стране нет, а в Педжене есть.
-- Что, и нам можно будет пользоваться услугами девочек?
-- Держи карман шире! Только наблюдать! У тебя есть стольник на мелкие
расходы? Или хоть полтинник? За бесплатно только комсомолки в райкоме
отрываются. Тут бизнес, коммерческая любовь!.. Нам можно пить, есть,
смотреть стриптиз, но руками или другими частями тела не трогать.
Мозги Никиты лихорадочно заработали в определенном направлении,
воображение нарисовало соблазнительные картины. Теперь он лишь опасался, что
Мишка пошутил, и вместо таинственного "вертепа" с обнаженными манящими
женщинами, он окажется в обычной прокуренной пивной.
-- А ничего, что мы в военной форме? Может, переоденемся?
-- Главное, самим быть в форме и боеготовыми! В морге тебя переоденут!
-- хохотнул Шмер. -- Я же тебе сказал, идем отдыхать, но не развлекаться.
Считай, что ты сидишь на партсобрании. Хочешь осуществить свои мечты, беги
ищи двести рублей.
-- Почему двести? Ты сказал одна девка сто рублей стоит.
-- А для меня? Я что, буду наблюдателем? Нет, я заслужил, чтоб ты и
меня побаловал.
-- С ума сошел? За ночь вышвырнуть получку? И на что?
-- На то самое! -- усмехнулся Шмер. -- Получишь всё, как в сказках
Шехерезады. Будет всё: и шахини, и хери, и зады...
В канцелярию вошел Ахмедка.
-- Ахмедка! Займи сто рублей! -- попросил Ромашкин.
-- Двести. Займи лейтенанту двести! -- перебил скороговоркой Шмер. -
Лучше тристо!
-- Сто. Сто мне и сто ему.
-- Не дам ни рубля никому. Алкоголики. Прогуляете, пропьете, а мне
потом ходи за вами к кассе контролировать, получили получку или нет. Я рубль
к рублю каждый месяц должен отсылать. Отец следит за накоплением калыма.
-- У-у, б-байский сынок! Попроси меня когда-нибудь помочь, пошлю
подальше! -- Шмер повлек Никиту из канцелярии на выход, по пути
инструктируя: -- Веди себя тихо, меньше болтай, а то вляпаемся! Ты в городе
человек новый, не умничай перед тем, кого не знаешь, и не задирайся!
Ромашкин проснулся. Голова гудела, как колокол после перезвона. Сегодня
воскресный день, выходной. Но это у всех, а Никите предстояло идти в роту.
Воскресенье для него -- рабочий день недели.
В дверной проем просунулась голова солдатика:
-- Товарищ лейтенант, начальник штаба строит батальон. Вас срочно
вызывает.
-- О, черт! Ступай, сейчас я приду.
Мелькали какие-то обрывки смутных кошмарных видений. Непонятно, что
такое приснилось ночью, какой-то бред. Вчера что было? Пили?
Едва он пошевелился, как острая боль пронзила тело.
-- О-о-о!
-- Солдат, стой! Никуда не уходи, жди за дверью, -- подал голос Шмер
откуда-то из угла. Мишка лежал в одежде и сапогах на матрасе, брошенном на
полу и жадно курил.
Ромашкин огляделся, удивляясь с каждой минутой все более. Почему это он
оказался в общаге? Чья это комната? Что было вчера? Часть вопросов он
непроизвольно задал вслух. На соседних койках зашевелились Лебедь-Белый и
Колчаков.
-- Ну ты, лейтеха, даешь! -- воскликнул Белый. Вскочил и принялся
разминаться, выполняя всевозможные физические упражнения. В воздухе мелькали
кулаки, пятки, локти.
Бр-р-р! Никита затряс головой. От этой пляски рук и ног его слегка
замутило.
Вадик Колчаков взъерошил вихор Ромашкина и участливо спросил:
-- Что? Ни черта не помнишь?
-- Нет.
-- А какой ты был вчера герой! Грозился истребить под корень местные
племена, устроить Варфоломеевскую ночь иноверцам, порубать "чурок" на дрова.
Требовал танк или хотя бы саблю и коня. Поминал добрым словом конницу
Буденного и почему-то Александра Македонского.
Бессвязные воспоминания о событиях вчерашнего дня по-прежнему кружились
хороводом в голове Никиты, но никак не выстраивались в стройную и
последовательную цепь. Что сон? Что явь? Что бред? Что реальность?
-- Кажите, шо вчора було! -- заговорил он почему-то на украинской мове.
-- Ты ж не хохол, не балакай. Или забыл свою национальность? Что было?
Гуляли вчерась, братец! Буйно гуляли-с! -- ответил Лебедь-Белый и, закончив
разминку, побежал в умывальную комнату, гулко топая по длинному коридору.
-- Солдат, ступай в казарму, -- простонал Никита. -- Передай сержантам,
чтобы строили роту. Сейчас приду.
-- Какое ступай, -- усмехнулся Шмер. -- Бери, братец, шинель лейтенанта
и неси чистить. Как раз подсохла, и грязь хорошо облетит. Вон она, в углу за
дверью стоит, к стенке привалившись.
Никита посмотрел и увидел. Действительно, шинелка торчком, облепленная
от погон до полы сухой серой коркой.
-- Это где я так упал? Хорошая грязь! Качественная!
-- Н-да! Не упал, друг мой, тебя уронили и валяли по земле. Скажи
спасибо, что не убили. Ашот спас от верной гибели. Ребра болят? Челюсть
цела?
-- Челюсть? Кажется, цела... - Никита ощупал лицо и тотчас заныла
бровь. -- Лоб болит!
-- Это тебе кулаком звезданули. Хорошо, кастета в руке у туркмена не
оказалось в этот момент. А когда он его достал, то мы уже прибежали на
выручку.
Солдатик, прислушивающийся к разговору, был выставлен за дверь крепкой
рукой Колчакова вместе с ромашкинской шинелью.
И сей момент в комнату вломился следующий посыльный. Он обратился не к
Ромашкину, а к Шмеру:
-- Товарищ старший лейтенант. Вас комбат вызывает. Срочно!
-- Меня? Может, с Ромашкиным попутал, казак? Может, замполита?
-- Не-е-е, вас требует! Точно. Он еще громко что-то по-татарски кричал
и топал ногами.
-- По-башкирски. Он же башкир. Но непринципиально. Право слово,
монголо-татарское иго! Вернее, башкиро-монгольское. Передай, что меня нет.
Передай, придет Ромашкин, только почистится и приведет себя в порядок. Нет,
стоп! Вот тебе задача: иди, отмывай сапоги, но вначале постучи друг об друга
хорошенько, да шапку отбей от грязи, расчеши ее, а то она словно блин
смялась и скомкалась.
Третий солдат, вломившийся вызывать Колчакова, был озадачен чисткой
брюк.
-- Да что ж вчера было-то?! -- взмолился Никита.
-- Ну, замполит! Ну, забулдыга! -- возвел очи горе Шмер. Пришлют же на
нашу голову кадры! И где их только выкармливают? Где обучают? Скажи,
Колчаков, вы с одного церковно-приходского училища?
-- Почему это с церковного?
-- Вадик, вас ведь обучают о душе заботиться, опиум для народа
распространять. Так вы из одной бурсы?
-- Из одной. Только разных приходов и епархий.
-- Чувствуется. Он, в отличие от тебя, пить совсем не умеет. Этот...
хмырь, знаешь, что вчера начудил?! Не расхлебать теперь. В городе белому
человеку опасно появляться месяц-другой.
-- И что начудил? Говори уж, не томи! Ночью вас было обоих без
переводчика не понять. Вломились, словно слоны...
-- Никита пытался устроить этническую чистку Педжена. Трубил, как слон,
и бился, как тигр. И откуда мощь голоса в столь худом организме -- кожа да
кости, ну еще жилы и кал!
-- Короче, Миш!
-- Короче, вчера произошла битва при Ватерлоо, Бородино и Педжене,
одновременно!
...Постепенно, по мере сбивчивого рассказа Шмера к Ромашкину
возвращалась память. Ночные кошмары -- драки, погоня, цыгане, пляски -- не
бред и не сон. Самая настоящая явь, опасная и жутко неприятная. Судя по
всему события, еще не завершились, развязка ожидалась впереди, но неизвестно
какая....
Итак, Никита и Шмер в сопровождении аксакала убыли из казармы в
неизвестном направлении, оставив скучать Ахметку.
За забором их поджидал старенький ржавый "Москвич", желтая поверхность
которого облупилась во многих местах, а грубо нанесенная грунтовка поверх
"родной" краски совершенно не совпадала с ней. Оттого машина была похожа на
старого леопарда, затаившегося в саване.
Из машины выбрался огромный, тучный мужчина. Носатый. Армянин? Тот
самый Ашот? Его четвертый подбородок колыхался на необъятной груди, а
большой живот поддерживался широченными подтяжками. Казалось, лопни они, и
пузо оторвется от тела и -- упадет на землю, по закону всемирного тяготения.
-- Вай! Миша! Друг дорогой! -- армянин обнял Шмера, словно старинного
приятеля.
-- А это мой кореш, о котором я говорил, -- Мишка подтолкнул вперед
Ромашкина. -- Ценнейший человек. Герой! Доброволец! Прибыл строить коммунизм
в песках Каракума.
Ашот расплылся в широкой счастливой улыбке. Одет он был в хорошую
дубленку, но без пуговиц. На каждом пальце, за исключением больших, -- по
дорогому перстню. Джинсовые штаны и рубашка были явно привезены кем-то из
Афгана и куплены по случаю. Распахнутая рубашка оголяла грудь, в зарослях
склоченных черных волос -- большой золотой крест.
После церемонии приветствия Ашот с трудом протиснулся в крохотную
машину. Рядом с ним усадили тщедушного дедулю, иначе ни одному из офицеров
на переднем пассажирском сиденье было не уместиться. Машина просела,
скрипнула рессорами. Никита вслух усомнился, выдержит ли ходовая часть.
-- Нэ бойся, рессоры усиленные. Смелей садись. Баня и рэсторан ждут
нас!
-- Ашот, почему не купишь себе "Волгу"? Зачем мучаешься в этой
коробчушке?
-- Хм, я бы купил, но зачем лишний раз привлекать внимание начальства.
Меня уже первый секретарь горкома вызывал, выказывал неудовольствие, что
постовые милиционеры мне честь отдают. Я ему говорю: "Дорогой товарищ
секретарь, хозяин, я об этом их не просил, они сами! Ну, не буду же
останавливаться возле каждого легавого и совестить его, мол, зачем эта
нэнужная лесть".
-- И что партийное руководство ответило? -- полюбопытствовал Никита.
-- Велело не ездить по центру. А ты говоришь -- "Волга". Еще "Мерседес"
посоветуй купить! Миша, дорогой мой друг! Наверное, ты хочешь, чтоб меня
выслали обратно в Армению? Мне туда нельзя. Там у меня слишком много врагов.
Ашот должен жить в Педжене, ему и здесь хорошо. Я не высовываюсь, дом всего
в одын этажа, как у других. Я сделал проще -- еще два этажа в землю закопал:
там бильярдная и зал для гостей. Перехитрил начальство. То, что у меня в
подвале все в мраморе и павлины во дворе бродят, для посторонних глаз нэ
видно. А машина, если хорошая, сразу бросается в глаза. Потерплю тесноту, да
и привык я к этому "Москвичу".
Так за рассказом о своей нелегкой судьбе Ашот с ветерком доставил
компанию к городской бане. На дверях болталось объявление: "Баня закрыта на
учет". Но стоило армянину вытянуть живот из-под руля, как двери
распахнулись, и какой-то шустрый человечек увлек всю компанию к заднему,
служебному, входу. Рассыпаясь в словах благодарности за то, что сегодняшний
день ему преподнес таких знатных и уважаемых гостей!
А приятно ощущать себя не просто обычным молодым лейтенантом, а
персоной, из-за которой закрыли баню. Ну, не совсем из-за тебя, но все же...
Туркмен буквально стелился по тротуару, сопровождая гостей, отбрасывая
носком тапочка в сторону случайно попадающиеся окурки и бумажки.
-- Успокойся, Мамбек, не суетись. Лучше пива принеси холодненького, --
распорядился "мафиози". -- Чешского!
-- Нэ изволь беспокоиться, хозяин. Всо уже в люччем виде. Пиво, риба,
лаваш, зелень. Всо есть! Давно ждем!
Убогая и вонючая городская баня, обшарпанная снаружи и внутри, при
проникновении с "черного хода" оказалась вполне приличной. Никита в таких и
не бывал никогда. Стены обшиты хорошим деревом. Мягкие скамейки. Полы
устланы ковровыми дорожками.
Ромашкин живо разделся до трусов и ринулся в душевую смыть пот и грязь
холостятского существования. Аксакал неспешно снял с себя пальто, оставшись
в шерстяном халате, сел и замер на месте. Мишка и Ашот голышом чинно
направились в парную.
После посещения бассейна, парилки, душа новоявленные приятели
расположились у сервировочного столика на колесиках. Пиво уже не пили.
Бархатным пивом баловались в период мытья. Теперь в ход пошла водка. Никита
не стал от нее отказываться, не желая обидеть "мафиози", о чем его строго
предупредил Шмер.
Две бутылки водки на троих -- явный перебор для Ромашкина. Для Мишки
это тоже сильная доза после пива. Эх, если бы не проклятое пиво...
Туркмен сидел истуканом, улыбался и молчал, практически не выпивал,
разве что одну рюмку, за знакомство.
Конечно, основная часть спиртного была употреблена армянином, но ему --
что слону дробинка.
Никита, еще чуть соображая, поинтересовался, кто будет за рулем авто на
обратном пути.
Ашот сделал круглые глаза:
-- Обижаешь, дорогой! Конычно, я. Ето нэ смертэльно. Ето разминка.
Сэйчас в рэсторан памчим!
Ну... не совсем ресторан. Вернее, совсем не ресторан. Городской-то
ресторан вблизи вокзала размещался в обшарпанном здании. Вилки-ложки-тарелки
почему-то всегда были жирные, а еда -- тошнотворная. Ашот же привез их в
глубину одноэтажных саманных кварталов. В центре этих лабиринтов стояло
вполне приличное здание, окруженное высокой кирпичной стеной, с маленькими
окошками, с закрытыми ставнями, откуда раздавалась восточная заунывная
музыка. Что ж, придется смириться с бабайскими мелодиями. Других, скорее
всего, не будет.
Внутри помещения, куда их проводил громила с квадратным подбородком и
мрачной физиономией, стоял уютный полумрак. По периметру -- низенькие
азиатские столики с кушаньями и чайниками да подушки для сидения. В центре
зала, под люстрой, возвышались два больших полированных стола без скатертей
и приборов.
Тело Ашота заняло три подушки. Шмер и Ромашкин уместились на одной. В
тесноте да не в обиде. Дедок с ними не пошел в зал, остался дремать в
автомобиле.
Зал оказался почти заполнен посетителями, которые ели, смачно чавкая и
разговаривая. Громкий смех раздавался со всех сторон. Причем смеялись
туркмены заразительно, от души, запрокидывая голову и широко открывая рот,
показывая соседям либо золотые, либо желтые кривые, щербатые зубы. В
основном, за столами мужчины средних лет и старше. Как шепотом пояснил
Мишка, торговцы и кладовщики, милиционеры и чиновники.
При появлении Ашота все почтительно привстали, поклонились.
Неподдельное подобострастие и показное радушие.
"Мафиози" с некоторыми обнялся, некоторым помахал рукой. В сторону
одной компании глянул с нескрываемой неприязнью. Компания вмиг испарилась из
зала, будто ее и не было тут вовсе.
Никита какое-то время нервничал, пытаясь устроиться поудобнее, подгибая
ноги под задницей -- по-восточному. Неудобно! Еще он комплексовал, по поводу
своих носков: вдруг пахнут. Но вскоре понял, что соседи пьют далеко не чай,
и потому им совершенно наплевать на вонючие ноги соседей. Да от всех них от
самих несло какой-то... козлятиной. Душные козлы!
Из чайников в пиалы потекла прозрачная жидкость. Водка. На запах -- не
очень...
-- Опять денаусскую в графины налили!.. Эй, человек! Подойди сюда! --
"мафиози" поманил официанта сарделечным пальцем.
-- Что изволите, уважаемый? -- склонился в поклоне официант-туркмен.
-- Это пойло отнеси хозяину! Московскую водку принести! Живо!
Чайные приборы вмиг сменили на другие. Извиняться примчался сам хозяин
заведения: московской нет, только чарджоуская...
Всяко не денаусская! Хотя... Тоже дрянь. Какая отвратительная вода
вокруг, такая и водка.
Появились танцовщицы. Старые и молодые "дикари" взвизгивали и пускали
слюни, глядя на девушек.
Никита, наблюдая за обнажающимися в такт музыке стройными красавицами,
под воздействием алкоголя окончательно потерял самоконтроль.
-- Мишка! -- громко обратился он к Шмеру. -- Если мы одну из них не
зацепим, это будет величайшей глупостью с нашей стороны.
-- Чудак-человек. Я тебе уже объяснял: это удовольствие стоит денег.
Бесплатных ласк тут нет.
Никита плотнее придвинулся к Шмеру и возбужденно залепетал на ухо:
-- Очень хочу познакомиться вон с той, светленькой.
-- Хи-хи-хи! Ты хотя бы знаешь кто это?
-- Нет. А что, ты знаком? Кто она?
-- Это жена бывшего командира роты капитана Пискунова. Я ее сразу не
узнал. А вот ты ткнул в нее пальцем, я присмотрелся -- точно! Ольга, его
жена! Они полгода назад уехали в Россию, а вот, погляди-ка, потянуло на
старые заработки. Соскучилась по разгульной жизни и бешеным деньгам.
Любопытно, она надолго объявилась? И когда уедет? Да и где сам Сашка
Пискунов? Знать, деньжата закончились!
-- Погоди, погоди! Это что, жена офицера? -- обалдел Никита. -- Хочешь
сказать, что это ее постоянный заработок -- танцы на столе?!
-- Балда ты, Никита! Танцы -- только для разогрева публики. Главная
работа позже, в койке.
-- Это нелегальная проституция или официальная?
-- Нет, не официальная, но вполне реальная. Они за две ночи твою
офицерскую получку зарабатывают!
-- Ух, ты! Сильны, чертовки! Мишка, давай займем деньжат у Ашота?
Может, Ольга тебе скидку сделает, по знакомству дешевле обслужит?
-- Держи карман шире и ширинку свободней! Как же, скидку! Обдерет по
полной программе. Да и двое за раз -- дороже будет. Я, конечно, спрошу у
Ашота...
-- Мишка, а остальные кто? Ты знаешь этих девиц?
-- Ай! Знаю еще одну. Вон та, длинноногая, -- жена начальника вещевой
службы.
-- Иванова?! Старлея?! Такого здоровенного?!
-- Ага! Он хоть и здоровенный, но тупой! А ей, видимо, чего-то не
хватает в жизни. Наверное, корень не удался!
Внезапно Шмер осекся и хищно уставился на вспорхнувшую на подиум
артисточку, нервно затеребил нос и ухо. Была у него такая дурацкая привычка:
когда нервничал, дергал себя за мочку уха, отчего оно у него регулярно
воспалялось.
-- Ты чего? Понравилась рыжая? -- толкнул его в бок Никита.
-- Заткнись и молчи, а не то нас заметят! Это супруга начальника штаба
батальона Давыденко! Вот влипли!
-- Ромаха! Чего мы-то влипли? Это она влипла! Теперь ты точно сможешь с
ней договориться. Заодно и Мирону отомстишь за притеснения по службе. Я
думаю, мы отомстим ему вдвоем!
-- Он ведь чокнутый, придурок и псих. Узнает -- убьет!
-- Откуда он узнает? Что, жена о побочном, "трудовом" заработке сама
ему расскажет? С подробностями -- кого обслужила? Не боись! Ты только жди
сигнал, когда можно будет к делу приступать!
- Жду!
-- Это... довольно сложный процесс. Мне Ашот объяснил, что эти дуры
сейчас потанцуют, совсем разденутся, а после туркмены начнут цену назначать,
спорить, кто больше заплатит. Аукцион завертится, и развезут баб по
квартирам или еще куда. Тут тоже комнаты есть, но они дорогие. Наши
белокожие бабы пользуются бешенным спросом у чурок. На местных ведь после
тридцати лет, без слез не взглянешь! Ненавижу я их, проклятых азиатов! -- в
сердцах Шмер и внезапно громко стукнул кулаком по столику.
-- Ты чего?!
-- Башню заклинило от злости, -- постучал себя по голове Шмер.
Ашот удивленно глянул на офицеров, но тут же вновь переключил внимание
на танцовщицу.
Началось самое интересное. Колготки, лифчики и трусики полетели в
публику.
"Мафиози" прихлопывал в ладоши и цокал языком, как горный орел-беркут:
-- Ай, красавицы! Ай, голубки! Каждый раз они меня расстраивают и
заводят. Редко бываю, здоровье уже не то, живот мешает. Но люблю посмотреть.
Лубуюсь! Хватит! Ребятки на выход, а не то у меня сердце не выдержит и
лопнет! Собираемся, я сейчас улажу со счетом.
Никита с тоской взглянул на девиц, но спорить не стал. Направился к
выходу, снял с вешалки и надел на себя шинель, шапку, сапоги (именно в такой
неудобной последовательности)...
Дальнейшее почти совсем не помнил. Впоследствии, даже при содействии
Шмера, припоминал с трудом. И чего взбеленился? Зачем взбрыкнул?
Впрочем, понятно, чего и зачем...
Едва Ромашкин спустился по лестнице и вышел за дверь, как увидел такую
картину: трое туркменов тащили упирающуюся пьяную девицу в машину. Задняя
дверца "Жигулей" была распахнута, мужики ее впихивали в салон, слегка
поколачивая.
-- Ах, вы чурки проклятые! Опять наших баб портите и насилуете! --
кинулся Никита к ним.
В правой руке у него был тяжелый портфель Ашота -- им он с размаху
въехал по голове ближайшему азиату. Низенькому толстячку, стоящему спиной,
отвесил мощный пинок в промежность. Третьему -- с неудобной позиции --
неловкий удар левой рукой в челюсть. На беду, компания оказалась чуть более
многочисленной. Был еще водитель. Вот он-то и выскочил из машины и мощным,
хорошо поставленным ударом рассек Никите бровь, сбив его с ног. Дальше --
отключка.
Дальше -- только если верить Мишке Шмеру...
-- Начал качать права и бороться за чистоту славянской расы, расист!
Матерился, визжал! Ашот тебя еле утихомирил... Ты ж вышел из заведения перед
нами, а мы буквально через минуту спускаемся во двор, слышим: шум, гам,
драка! И кто же дерется? Наш Никита! Вернее его бьют и топчут.. Ашот что-то
заорал на смеси армянского и туркменского, заматерился по-русски, схватил
двоих за шиворот и оттолкнул их подальше. Они вначале хотели огрызнуться,
но, узнав "мафиози", отпрыгнули в сторону и бросились наутек. Водитель и
толстяк запрыгнули в машину, а девка еще попыталась забраться в отъезжающую
машину и что-то еще кричала об обещанной оплате. Материла она нас на чем
свет! Типа проклятые офицеры, сующие нос не в свое дело. Короче, выяснилось,
что она цыганка, подрабатывающая в "вертепе", "по-второму сорту". И ругалась
она с азиатами по поводу количества клиентов. Троих обслужить соглашалась, а
четвертого -- ни в какую. Начала рядиться, спорить, вот они и решили
применить силу. А ты, джентльмен хренов, вмешался! Вступился, блин, за честь
дамы!.. И как теперь показаться в городе? Нет, точно месяц из гарнизона не
выйду, дураков нет! А тебе, Ромашкин вообще по вечерам рекомендую дома
сидеть и забыть про Педжен
М-да, история...
Тут вернулись бойцы с вычищенной формой.
-- Ого! Молодцы! -- восхитился Колчаков. -- Шинель и шапка стали даже
лучше и чище, чем до того как их изваляли в грязи. Ребятки, вы заработали
благодарность командования! Теперь свободны. Шагайте в казарму, замполит
оденется сам. И главное, касается всех, -- держать языки за зубами! Иначе --
зубы прорежу!
-- Так точно!!!
Никита еще раз отряхнул брюки и китель, поискал пятнышки на брюках,
провел ладонями по шинели, постучал подошвами сапог друг об друга. Сойдет!
Форма выглядит более-менее. А вот морда... Ссадина над бровью, шишка на
затылке, ухо ноет, губа опухла.
-- Надевай вместо шапки фуражку, -- посоветовал Колчаков. -- Возьми
мою, у нее широкий козырек. Прикроет твое... безобразие.
Никита подошел к зеркалу, нагнулся и почти прислонился к нему лицом.
Мешки под глазами, щетина на щеках, воспаленные похмельные глаза. Да,
безобразие... Он отклонился на полметра -- стал выглядеть получше. Отошел на
три шага -- мужчина хоть куда, в полном расцвете сил. Ну, не совсем, но
можно стоять в строю и не выделяться.
***
-- Бывает! -- искренне посочувствовал Кипич. -- С каждым может такая
история случиться! Помню, в Кабуле начальник штаба полка меня на гауптвахту
посадил ни за что! Я ему правду сказал: пил с генералом. А зачем это сказал
и как попался, не помню. Очнулся в камере. Мысль даже в голову пришла
дурная, а не в плену ли я у духов?! Вокруг каменный мешок -- и тишина!.. О!
Извини, что перебил!
-- Ничо, потом мы вас всех еще перебьем! -- хохотнул Виталик-разведчик.
- Шутка такая, м-да...
Глава 21.Сладкая месть
Естественно, офицерский корпус -- не сборище пьяниц, развратников и
сумасбродов, но это и не оловянные солдатики, хотя бывают и такие. Военная
машина, возможно, сама по себе ржавый бездушный, механизм, но те кто служат,
не винтики и колесики, а живые люди. У них, у каждого, есть обыкновенные
человеческие слабости. Одни любят женщин, причем всех подряд, своих и чужих.
Другие любят выпить, опять же все подряд. Третьи обожают охоту. Четвертые
жить не могут без рыбалки. Пятые спят, как сурки, сутками. Шестые читают
литературу и пишут стихи. Седьмые продают все, что можно, создавая капитал.
И так далее и тому подобное...
Но так, как описываемые события происходили в песках, рыбалки и охоты
там быть не могло, для этого требовался транспорт, то остается всего три
основных "хобби": книги, женщины и водка. Книгочеи читали запоем все подряд,
благо в местных магазинах, в отличие от России литература на прилавках
лежала в изобилии. Те, которые любили водку, спешили провести время в
обществе собутыльников или остаться наедине с бутылкой. Однако некоторые их
сослуживцы тоже спешили провести время и остаться наедине... только с женами
этих любителей "огненной воды", дамами чахнущими в одиночестве. Порой
попадались и такие, которые любили службу, дневали и ночевали в казарме. Но
им доставалось ото всех! Начальник имел их за всякую мелочь, ну а жену
такого службиста -- или молодой лейтенант, или туркменский друг семьи. Домой
почаще надо приходить, любезный, и уделять внимание супруге.
Таким "по пояс деревянным" олухом был Мирон Давыденко. Вернее олухом,
он лишь казался, делал вид, будто не знает, что его жена ходит на сторону.
Чем больше супруга ему изменяла, тем изощреннее драл он подчиненных
лейтенантов. Ветвистые рога никому добродушия не добавляли. Характер у
рогоносца портится раз и навсегда, появляется маниакальная подозрительность,
в каждом он видит потенциального любовника жены. Долго и пристально смотрит
он в глаза мнимого (а может, и нет!) соперника, пытаясь отгадать: он или не
он, вдруг это очередной "молочный брат". Вот таким своим особым
проницательным взглядом, пронзительным и испепеляющим, начштаба осматривал
помятые физиономии Ромашкина и Шмера.
Ромашкин дыхнул на Давыденко легким перегаром, и начальник, наклоняясь
к лицу лейтенанта, мрачно спросил:
-- Товарищ лейтенант! Что у вас со лбом и бровью? Опять прыгали по
кустам? Кто это вам по рогам въехал?
-- Никак нет! Никто не съездил. И рогов у меня нет, я их не выращиваю,
не приобрел!.. Поскользнулся на глине и ударился о головой о бордюр. Очень
неудачно упал в темноте.
-- Пьяны были, наверное, до чертиков! -- майор шумно вдохнул ноздрями.
-- Эх, салаги-зеленые! Вас что, неделю в бочке с бормотухой выдерживали и
вымачивали?
Мишка затеребил ухо, оно сразу покраснело даже сквозь зеленку. Вдобавок
старший лейтенант начал беспрерывно чихать и притопывать ногами.
-- Шмер! Что вы ведете себя, словно прокаженный? Ногами стучите, уши
свои зеленые дергаете, слюной брызжете! Вы же офицер, а не крестьянин!
Сельпо!
-- Я офицер, да! И хамить не позволю! Будьте любезны выбирать слова,
товарищ майор! У меня аллергия на тополиный пух и дураков. Не знаю, на что
сейчас....
-- Что-о-о?! В нарядах сгною! Объявляю вам выговор за нетактичное
поведение, товарищ старший летенант! Завтра в караул заступить!
-- Ну-ну! П-п-п-оня-т-тно!
-- Отвечайте, как