огрела, когда он приходил сюда, теперь уже, казалось, вечность назад,
чтобы поймать критского быка.
Хрисипп, предводитель Марафона да и всего четырехградья, охотно и
искренне откликнулся на предложение молодого афинского царя, хотя и не особо
понял: почему алтарь - Гекалине. При жизни Гекалину здесь считали странной,
относились к ней отчужденно, порой неприязненно. Сейчас, когда старая
женщина умерла, все ее странности позабылись. Но, если кого спросить,
отношение к ней и теперь вызывало вроде как недоумение - всех, достойных и
недостойных, хотя все помнили, что всех их, достойных и недостойных,
Гекалина жалела.
- Чему алтарь посвятим? - Хрисипп пытливо вглядядывался в Тезея.
- Доброте.
- Верно! - обрадовался Хрисипп. - Правильно.
Когда уже и от Марафона отъезжали, Тезей, словно сам себе, проворчал:
- Добро... добро... Доброта, вот с чем иногда рождается человек, вот,
действительно, божественный дар. Остальное надо приобретать.
- Слышал, Мусей, - встрепенулся Пилий, - вот это пророчество. И в
отличие от твоих предсказаний, действует прямо сейчас.
- Так ведь царь, однако, - улыбаясь, развел руки Мусей.
Пусть даже обольщеньями своими...
Раскрыв себя, не избежать вреда.
Жизнь вдруг предстанет терпкой, как страда.
Вы - гость иллюзий? Оставайтесь с ними.
И слейтесь с упованьями благими.
Когда-нибудь порыв таких утех,
В грядущих днях, охватит сразу всех.
И вправду станут истины простыми.
Порыв души, что вспыхнул и пропал -
Прообраз золотых первоначал.
Не вечно будут зеркала кривыми.
Вот вы едины в чувствах, и сейчас,
Экстазу вторя, именно для вас
Мир благом наливается, как вымя.
Что же касается Афин, взбудораженности в городе будто прибавилось.
Тезей раздумывал, поглядывая со своего коня на снующих туда-сюда людей, на
горластые кучки размахивающих руками. Заболевание и выздоровление -
состояния одинаково переходные. Разберешься ли, чт на самом деле
происходит. Лихорадка у отдельного человека понятна. Начало заболевания с
началом выздоровления не перепутаешь. А если всех лихорадит? Общество? Как
отличить выздоровление от заболевания? Очень просто и в дураках оказаться.
До ушей Тезея долетало:
- Народовластие!
- Аттика, объединяйся!
- Новые афиняне!
- Школы - для юношей!
- Учеба - для девочек!
- Даешь народные праздники!
Так встречали Афины своего царя.
Спутники Тезея радовались, считали, что город готов к переменам. Тезей
же почему-то опасался ошибки в своих впечатлениях от городской трескотни.
Ведь известное дело: всякий эллин в начале пира пьет из маленьких чаш, а,
разгорячившись, да на полный желудок, хватается за большие. И тогда ему все
нипочем, а он ни к чему не годен.
Тезей внутренним взором попытался нарисовать себе образ предлагаемой им
демократии, но воображение представило ему лишь какую-то сырую болванку -
даже без самых первых нашлепков глины для будущих рук, ног, головы. Хорош
мастер, думал о себе Тезей.
И все - одно к одному. Над Афинами, кроме прочего, словно разгорелось
весеннее солнце. В городе - море улыбок: Геракл осчастливил Афины своим
появлением.
Вопреки своему сурово-сдержанному характеру, всеэллинский герой тоже
был необычно весел, жизнерадостен. Совсем недавно Геракл выбрался из
годичного рабства, в коем пребывал у лидийской царицы Омфалы. Вырвался,
можно сказать, на свободу. И загулял. Даже к Эврисфею не явился, рабом
которого для исполнения двенадцати подвигов все еще по воле богов оставался.
Формально оставался, поскольку Эврисфей только в силу ниспосланных свыше
распоряжений дерзал приказывать Гераклу. Сам же всегда побаивался
знаменитого героя, даже элементарно трусил перед ним. Поэтому и приказания
свои передавал Гераклу через других людей. Последнее же повеление Эврисфея
Гераклу - отправиться за поясом царицы амазонок, оберегающим от любовных
чар, влюбленностей и вообще от коварного Эрота, - донесла до Геракла
общеэллинская молва. Лишь она смогла догнать его по дороге в Афины. Посланцы
Эврисфея с этим не справились.
Рабство у лидийской царицы Омфалы было настоящим, хоть и не лишенным
услад. Этой зрелой женщине этот крепкий мужчина был отдан, пусть и на время,
но в полную собственность. Получила она его и стала делать с ним, что в
голову взбредет. Самое несообразное и неслыханное. Например, Омфала, словно
куклу, наряжала Геракла в женские одеяния, заставляла вертеться перед
зеркалом, а то и исполнять всю женскую работу по дому... Любая женщина -
такая загадка на белом свете, такая головоломка... Ну что она вдруг так?
И как не понять Геракла, вырвавшегося на свободу после целого года
таких испытаний и, естественно, загулявшего. Желание гулять к тому же
усиливалось, обострялось совершенно неожиданным для него - до отчаянья,
глупым, ни с чем несравнимым ощущением потери. Геракл чувствовал, что
потерял Омфалу, что ничего подобного в жизни его больше не повторится и что
Омфалы ему всегда будет теперь не хватать.
- Она меня называла женой, а я ее мужем не называл, - почти мстительно
заявил Геракл Тезею и его друзьям, обступившим его со всяческими вопросами.
- А что потом? - допытывался Пилий.
- Потом... - не сразу ответил Геракл, - потом она развязала мой пояс.
Молодые люди дружно расхохотались.
- Глупенькие, это по-вашему "распустить пояс" - значит лишить
невинности, - пояснил Геракл. - По-лидийски "развязать пояс" означает
отпустить на свободу. - Помолчал и добавил. - Да будет так, пусть она пьет и
ест.
Этот словесный оборот "пусть она пьет и ест" молодежь поняла
безошибочно, хотя такая восточная формула и была необычна для их слуха.
- Что вы все про Омфалу да о женщинах, - отмахнулся гость, - как будто
больше не о чем рассказывать.
- О чем, например? - поинтересовался Тезей.
- О спальных повозках...
- На такой повозке ты возлежал с Омфалой? - ехидно спросил Пилий.
Афиняне опять готовы были рассмеяться.
- Нет, - опередил их Геракл, - вы опять не поняли. В спальных повозках
жили и ездили племена мушков. Они появились с севера, ограбили и разрушили
великую державу хеттов. Царство Омфалы - островок, оставшийся от этой
державы... Уцелело и еще кое-что.
- А мушки? - спросил Тезей.
- Мушки сначала застряли на границе Египта, затем взяли с фараона дань
и исчезли.
- Совсем?
- Кто знает, - ответил Геракл и, помолчав, добавил. - И волна огня шла
перед ними... Так написано в лидийских свидетельствах.
О Лидии гость рассказывал охотнее, чем об Омфале и себе. Поведал о
золоте, добываемом на реке Пактол, о том, что молотьбой в этой стране
занимаются женщины, что города ритуально очищаются, если в них стояли
войска...
- Наверное, так женщины, собственно, даже не город, а себя очищают под
руководством своей повелительницы, - сострил и Геракл.
- А как еще тебя называла твоя повелительница? - спросил Тезей, в
котором слегка начал бродить хмель..
- Когда в хорошем настроении? - уточнил гость.
- Когда в хорошем...
- Отпрыск моего солнца, - улыбнулся Геракл.
И все улыбнулись.
- А когда в плохом?
- Не скажу...
На улицах города знаменитый гость вел себя иначе, чем с Тезеем и его
людьми. Он непринужденно разговаривал посреди толпы, тут же собиравшейся при
появлении всеэллинского силача, играл словами и мускулами, непринужденно же
и помалкивал, если надоедало говорить. Он знал, афинянам достаточно было на
него смотреть, смеялся он или нет, охотно ли отвечал всякому или сторонился
прямого общения. В любом разе он представлял собою для них роскошное
зрелище. Его даже и побаивались с чувством удовольствия. Каждый готов был
принести хвалы герою, чуть ли не в очередь становились, слова подыскивали.
Сочиняли речитативы, читали сочиненное ритмично, нараспев. И через какое-то
время вдруг многие афиняне ощутили себя поэтами. Дар такой в себе
обнаружили. В виде распаляющего голову и сердце томления.
И это счастливо совпало со стремлением тезеевых аристократов просвещать
афинян. Были придуманы мелкие награды, раздавали их сочинителям восхвалений
Гераклу прямо на людях. Эффект был таков, что сочинение ритмически
выстроенных речей приняло повальный характер. Начав с Геракла, увлекшиеся
стали общаться подобным образом со знакомыми, затем взялись и за своих
близких, домашних, затем - соседей и далее, и далее... Круг расширялся.
Кто-то из самых находчивых придумал, чем его стягивать. Стал записывать то,
что напридумал. За ним - другой, третий. Кто конкретно были эти первые
писатели, никто и не запомнил, потому что записывать каждый свое принялись
чуть ли не все. Записывать придуманное, будто это долговое обязательство или
сообщение на другой берег моря. Откуда ни возьмись, объявились и
переписчики, кто за плату готов был аккуратными буквами занести на свитки
или таблички сочиненное другими. Наиболее увлекшиеся придумали оставлять
свои записи под печатью в храме. В свитках или на кипарисовых табличках,
словно речь шла о законах или священных преданиях. И естественно, куда
деться от новых веяний, священнослужители стали назначать плату за хранение
напридуманного смертными. Спор даже наметился. Куда более пристойно
складывать написанное - в храм Аполлона, Диониса или в государственное
святилище Афины.
Никто, правда, не кинулся разворачивать чужие свитки. Чего их
тревожить, если сам все сочиняешь и сочиняешь...
И надо же... Всем казалось, что ничего особенного и не произошло.
Писали же - пусть тайно - и прежде на оградах, статуях и стенах храмов
любовные признания, ругательства и пожелания кому-то отправиться куда
подальше... Много писали.
Однако, из необозримо написанного количества теперь определилось и
некое новое качество. Направление даже. Начали, помним, афиняне с
восхвалений Гераклу, незаметно перешли на себя, на своих ближних и дальних
соседей. Тут на одних восхвалениях не устоишь. Себя сочинители не щадили.
Мало ли у тебя самого недостатков. А других земель греки - такие разные.
Сверхпростодушны наивные беотяне. Сверхдисциплинированны строгие
спартанцы... Крайности - и есть недостатки. Есть они и в Афинах. И все-таки
при всей многоречивости, болтливости, неистребимого любопытства, пустой
суетливости многих афинян, афинянин, если он хорош, то - особенно хорош. И
лучше человека нигде не сыщешь.
Вот такое направление в настроенности афинян определилось.
Молодые тезеевцы, радовавшиеся повальному увлечению сочинительством,
вдруг всполошились. Кто же будет теперь хранить в памяти сокровища священных
слов, если передать и их мертвым буквам? А к тому идет. Что будет с самой
памятью человека? Как она оскудеет? Записанное может стираться, как
вычисления на восковых табличках. Вычислишь и сотрешь. Вычислишь и сотрешь.
Еще священный текст может быть стерт случайно или по чьей-то злобе. Еще
совсем недавно Герофила и Мусей потешались, представляя, как всякий будет
записывать все, что взбредет ему в голову. Какое море чепухи и
бессмыслицы... И молодые аристократы из окружения Тезея, то ли для того,
чтобы превзойти простонародное сочинительство, то ли для того, чтобы
ослабить разрушительное влияние его на память - хранительницу священного -
договорились записывать только самые удачные свои сочинения, когда слова
ложатся в некое целое и это целое будет словно пропитано нектаром и амброй,
прокалено прометеевым огнем. Так возникли понятия "иносказание",
"аллегория", и в конце концов - понятие образа. Иносказание не терпит
пустопорожнего многословия. В нем соединяются мысль, чувство и слово, и
приобретает оно волшебную, неизъяснимую глубину, широту и одновременно
точность. Такое стоит записывать для других.
И тут не обошлось без Геракла, поскольку он был у всех перед глазами с
вечными своими дубиной и львиной шкурой. Можно сказать, толчок пошел от
него.
- Чудовища, с которыми борется Геракл,- это предрассудки людей, -
изъяснился Пилий.
И Геракл словно приобрел еще одно неоспоримое достоинство.
Поездки Тезея по Аттике продолжались. И, конечно, в сопровождении
Геракла. Его выставляли, демонстрировали могучего красавца-молчуна.
Поглядите, мол, вот какой с нами герой. И никому тогда, конечно, не
приходило в голову, что, может быть, тем самым молодые аристократы Афин
невольно изобрели и показывали то и так, что в позднейшем будущем назовут
рекламой.
И реклама все-таки действовала: Аттика согласилась с новыми правилами
объединения вокруг Афин.
Но вот вышел редкий случай, когда Геракл остался наедине с Тезеем и
предложил ему:
- Поплывем вместе с тобой к амазонкам. И еще кое-кого прихватим.
Тряхнем стариной.
- Я же тут такое затеял, - засомневался Тезей.
- А помнишь, ты собирался жениться на амазонке?
- Помню, - улыбнулся молодой царь.
- Ну, как?
- Ох, - вздохнул Тезей.
- Ладно, это потом, - не стал настаивать Геракл, - а сейчас мы
отправимся в пещеру нашего с тобой кентавра Хирона на свадьбу Пелея и
Фетиды. Боги приглашают. Затем я к тебе и прибыл.
- Как отправимся?
- С Гермесом полетим... Как летали, не забыл?
- И ты так долго молчал! Ну, знаешь, Омфала все-таки обучила тебя
женской скрытности, - усмехнулся Тезей.
Геракл задумался.
- Она мне обещала: ты душу мою переймешь, - сказал он после паузы.
- Вот-вот, - закивал Тезей.
- Но разве нас с тобой может что-то исправить, - рассмеялся Геракл.
Пятая глава
Мир благом наливается, как вымя,
И прах с величьем объединены.
Бессмертные познали вкус вины.
За акт творенья. И не роковыми
Становятся поступки, каковыми
Всегда являлись; и не со спины
Былое узнается. Мы верны
Самим себе. Как по огню, босыми
Ступаем... Вечность эта миг лишь длится.
Опять земные различимы лица,
Как в зеркале... Что на него пенять.
В какой-то миг рукой коснешься света.
И что еще ? Любовь, доступно это
Для тех, кто свой удел готов принять.
Пещера кентавра Хирона преобразилась. Если прежде ее высокие потолки
пропадали во тьме, поскольку языки светильников не могли до них дотянуться,
то теперь они терялись в сгустившемся свете. Не слепящем, но непроглядном,
словно скорлупа гигантского яйца. Овальное днище пещеры представляло собой
нарядную и красочную картину, верх которой обрамлял полукруг из двенадцати
тронов для главных олимпийцев. За ними свет как-то еще более сгущался и
уходил ввысь.
С двух боков пещеры, напротив друг друга, разместились Посейдон и Аид.
Они церемонно отстранялись от свадебного пиршества. Владыка морей с женой
Амфитридой возлежали в светящейся зеленью раковине с выпуклым днищем. Аид и
Персефона восседали в двугорбой пещерке, сверкавшей изнутри чернотой. От
этого кожа Персефоны, дочери Деметры, притягивала взоры особенной белизной.
В центральной части пещеры - ряды столов для остальных приглашенных.
Количество рядов не поддавалось счету. И не потому, что не сосчитать, а
оттого, что число гостей в любой момент могло прирасти.
Чем ближе к тронам олимпийцев, тем больше за столами богов. Чем дальше
- тем чаще герои. Впрочем, и между богами, и между героями - множество нимф,
наяд и нереид, поскольку смертных женщин здесь были единицы.
И наконец, там, где пещера закруглялась плавно, там, где должна была бы
располагаться воздушная перемычка между двумя мирами и где в яйце положено
трепыхаться возможному зародышу, то есть довольно далеко напротив
богов-олимпийцев, устроились жених и невеста. За отдельным столом, как на
островке, отстраняясь и от общего застолья. Справа, рядом с Фетидой -
Гефест, слева, рядом с Пелеем - дед его кентавр Хирон.
Троны олимпийцев все были заняты, кроме одного. Услужливый Гермес стоял
около Геры с брачным факелом в руках.
Было чинно и тихо, и стало еще тише, когда плавно поднялась Гера.
- Вставай и ты, - мысленно, чтобы никто другой не услышал, передала она
Зевсу, - если я - посаженая мать, то ты - посаженый отец.
- Вот как, - тоже мысленно капризно ответил ей владыка всего, - тогда
я, скорее, посаженый осел.
Однако поднялся. И даже, неожиданно для себя, с полным благоволением.
Роскошный мягкий свет и свадьба, как обрамленная теплым небесным молоком,
еще не смешавшимся с винными парами, располагали к дружелюбию.
Гера приняла из рук Гермеса брачный факел, подержала его над собой и
отпустила. Выскользнув из ладоней великой богини, он поплыл над застольем и
завис на середине него.
- Твое слово, - как и перед этим, неслышно для других обратилась Гера к
мужу.
- Дети мои, - обратился всецарь к собравшимся и не без значения
уточнил. - Я имею в виду и смертных, и бессмертных, всех... Ибо кто вам всем
отец? Вот так-то... Хотя что касается смертных детей моих, я могу вызвать к
себе любого и после его ухода из земных долин... Могу. Мало вы об этом
знаете, да и не вашего ума такое дело. Я имею в виду земных детей, меньших
наших... Однако не только... Так вот, сегодня событие, какого больше никогда
не будет... А кто из вас может сказать, чем все это кончится?
- Пьянкой, - охотно откликнулся Дионис.
- Для того, чтобы сказать такое, и богом быть не надо, - заметил
всецарь.
- Как Зевс, отец наш, скажет, так и будет, - посчитал нужным вставить
Арес.
- Ну вот и загуляли..., - улыбнулся всецарь. - Допустим, что мы сейчас
попали в уголок на земле, оставшийся от Золотого века. Так называют то время
смертные. В Афинах даже завелись два чудака, - улыбнулся опять Зевс, -
которые считают себя его наследниками... Пусть так... Пусть боги общались
тогда со смертными, как сейчас здесь, за этим застольем. По разумению наших
земных гостей, мед в Золотом веке капал прямо с деревьев, желуди были
съедобны, а люди жили в согласии, как пчелы.
- А разве боги со смертными не общались? - вырвалось у кого-то из
смертных.
- Гермес, объясни, - кивнул всецарь Гермесу, все еще стоящему рядом.
- Пониманию не поддается, - охотно произнес сообразительный сын Зевса.
- Однако для всех нынче разрешаю праздничное опьянение. Как для богов,
так и для детей меньших наших. Тут и соединимся, так что смешивайте земные
вина с нектаром и амброзией. И пьянеть можно всем одинаково.
- И что выйдет? - спросил Автолик, слывший самым хитроумным среди
земных героев.
- Пониманию не поддается, - сделав серьезное лицо, повторил Гермес.
И если в первый раз, когда произнес он эти слова, земные герои,
вдумчиво притихли, то теперь отозвались веселым гулом.
- Восславим же невесту и жениха, - провозгласил наконец всецарь, - и
мужественного Пелея, и дивную Фетиду, и их брачное ложе, которое сегодня
увидит распущенным пояс нашей красавицы.
Последнее развеселило богов и богинь, поскольку им-то, что ни говори,
было известно, что ложе, и не одно, уже не раз видело пояс на красавице
Фетиде распущенным рядом с Пелеем. Однако божественные смешки быстро
потонули в общем гуле поздравлений и величаний. Опустошались чаши с земным
вином, смешанным с божественными нектаром и амброзией. Свояки жениха, ближе
других сидевшие к новобрачным, грянули свадебную песню, которую хором,
быстро обретшим стройность, подхватила вся пещера. Новые родственники,
земные и бессмертные, наперебой славили Фетиду и Пелея. Столы словно сами
раздвинулись, образовав свободное пространство, покрытое плотным ковром
белого песка, и пятьдесят нереид - сестры невесты - пустились в пляс.
Когда смолк хор и оборвался танец, и столы неощутимо снова сдвинулись,
Зевс, обращаясь больше к смертным гостям, благодушно заметил:
- Видите, как все хорошо, хорошая свадьба, и все есть, и не надо
сватовства, расспросов о богатстве и происхождении, не надо ни посулов, ни
обмана, ни заговоров, ни склок...
- Замечательно! - опять первым из смертных героев отозвался Автолик, -
у нас на земле такие мирные свадьбы бывают только у самых бедных.
И пещера разразилась громовым хохотом.
- Гуляйте, гуляйте, - неопределенно улыбнулся всецарь.
И эта его улыбка адресовалась не только к смертным, но и к богам.
Тезей сидел рядом с Гераклом. К ним присоединилась охотница Аталанта,
одна из тех немногих земных женщин, что попали сюда. И каждый из троих
вспоминал, как они втроем, покинув аргонавтов, встретили ночь на склоне горы
в лесу, на берегу моря. Остальные земные гости - кто с кем прибыл, тот с тем
и сидел, кроме нимф, расстроивших мужские ряды. Тут были и водные нимфы -
океаниды и нереиды с наядами; и горные - орестиады; и лесные - альсеады,
дриады, гамадриады и даже мелиады, которым из всех деревьев позволялось
общаться только с ясенями. Смертным мужчинам здесь разрешалось выбирать,
кого хочешь. Но они устраивались в обществе очаровательных нимф - богинь,
может быть, и невысокого ранга, но ведь бессмертных. По крайней мере, в
глазах людей. И более далеко их желания не распространялись.
К тому же к земным мужчинам подсели и богини покруче: Эвринома, Эос,
Эрато. Эрато в бывшей неразлучной троице сумасбродных подруг заменила
вступающую сейчас в брак Фетиду. Но и это не внесло никаких эксцессов в
празднество. Смертные понимали свое место среди богов.
И вдруг равновесие, сообразность желаний, общее умиротворение за
свадебными столами разрушились. И поводом тому, кто бы мог подумать, стала
сама Гера. Гера неожиданно для всех на своем божественном троне,
поощрительно улыбаясь, подкатила прямо к Гераклу. Трон всецарицы, словно для
него здесь место заранее было приготовлено, подъехал прямо к краю стола,
плавно встроившись между земным сверхсилачем и охотницей Аталантой. Рядом с
ней оставался теперь только Тезей.
- Можешь поухаживать за мной, несносный противник, - проговорила
богиня.
- Это счастье, всецарица, - даже растерялся отнюдь не пугливый герой. -
Но кто я такой, чтобы приблизиться к великой богине?
- Интересно, - рассмеялась Гера, - на земле ты частенько всячески меня
огорчал, а тут не можешь порадовать чем-нибудь... приятным.
- Чем приятным? - спросил бесхитростный Геракл.
- Собой, конечно, - направляла его Гера.
- О великая мать, - не без волнения произнес Геракл, - я никогда не
испытывал к тебе ничего плохого. Я готов прославлять тебя.
- Я тебе не мать, - остановила героя Гера. - Я не давала тебе моего
молока, я пролила его... Не прославляй меня, а ухаживай за мной.
Всецарица легким движением руки освободилась от своего царственного
трона, отправив его, надо полагать, в божественные кладовые, и оказалась на
обыкновенном сидении рядом с Гераклом.
- А он?..- покосился Геракл в сторону Зевса.
- Он меня ревновать к тебе не станет, - откликнулась Гера. - Если бы
взревновал...
Она загадочно улыбнулась. И сразу грозная морщинка на мгновение
появилась над ее прекрасной переносицей.
- Тогда бы Геракл стал не только самым гонимым человеком на земле, но и
самым счастливым.
Это уже проворковала богиня любви Афродита, тоже подкатившая к ним на
своем троне.
- Разве я недостаточно несчастлив, - вздохнул Геракл.
- На земле..., - уточнила Гера.
Богиня любви ничего не ответила и прокатила мимо Геракла прямо к Тезею,
где тут же, следуя примеру Геры, избавилась от своего трона.
- Что тебе про меня говорила твоя Герофила? - спросила она афинского
царя.
- Она пошутила, - нашелся Тезей.
- А если вправду?
- Тогда я был бы счастливейшим...
- А вот и нет.
- Почему? - Тезей очень прямо посмотрел в глаза Афродиты.
- А вот так, - рассмеялась она.
- Ты говоришь с ним не как богиня, - заметила Гера.
- Я говорю с человеком, с мужчиной. И следом за тобой говорю с мужчиной
как женщина, - повела прекрасным плечиком богиня любви. - Впрочем, все
они...
- Как и все боги, - откликнулась Гера.
В этот момент у светящейся стены появились подарки богов Пелею: копье
из ясеня поднес жениху кентавр Хирон; фиалу, украшенную фигурой Эрота, -
Афродита; роскошную хламиду - Гера; свирель - Афина. Возник и светящийся
прямоугольник со скачущими конями Белием и Ксанфом. Так демонстрировался
подарок жениху Посейдона. И смертных так восхитили божественные животные, и,
особенно, способ, каким им их показали, что многие повскакивали со своих
мест, устремляясь к волшебному прямоугольнику.
Когда же вернулись к столам, поняли, что почти все бессмертные женщины
перебрались к ним, земным героям. Свадьба в чертогах богов - потому все
желания исполнимы. И свадьба располовинилась: мужская часть, где оставались
только боги (к чему трогаться с места, если нет среди гостей земных женщин),
и часть, где греческие герои на время свадьбы обзавелись небесными
подругами.
Стараясь все-таки поддержать ритуал бракосочетания, Аполлон пропел
гимн, прославляющий жениха и невесту. Или, точнее, невесту и жениха,
поскольку прелестям и достоинствам Фетиды досталось больше похвал. Закончив
гимн, Аполлон направился к новобрачным, чтобы еще и лично приветствовать их.
Да так на смешанной половине застолья и остался. Тем более, что до него уже
достаточно прочно обосновались здесь Гермес с Дионисом.
- Славят нас, женщин, на свадьбах, - язвительно заметила Эрато, глядя в
сторону Аполлона, - а после...
- Хозяева всему, - поддакнула Эос.
- Создатели, - саркастически добавила Эвринома.
- Пусть меня опять лишат воскурений, как Эос, - отчеканила Эрато, - не
создатели наши боги-мужчины, а ворь .
И Эвринома, и Эос, и Эрато посмотрели на Геру. Всецарица молчала, как
бы разрешая продолжать этот разговор. Афродита ответила им улыбкой.
- Нам не понятно..., - вырвалось у Геракла.
- Пониманию не поддается, - донесся с другого края пещеры голос
Гермеса.
Сидевшие рядом Гера, Афродита, Геракл, Тезей, Аталанта прислушались к
разговору.
- Что непонятно, - Эос почему-то уставилась на Аталанту, - все, что
есть, о чем можно подумать, создано женским началом... - Эос слегка
затруднилась в словах, но продолжала, - Эвринома, богиня всего сущего,
восстала обнаженной из Хаоса, отделила небо от тверди и создала свой первый
танец. Известно даже, куда она двигалась, танцуя. Двигалась она на юг, и от
ее быстрых движений, за ее спиной возник северный ветер. Она поймала его,
превратила, раскрутив, в великого змея Офиона и зачала с ним весь этот
мир... Ясно ?..
- Представимо, - впервые в этой беседе подала голос Аталанта.
- Офион же стал болтать, что именно он сотворил все, - добавила Эрато.
- Уж это-то - яснее ясного, - согласилась земная охотница.
Геракл издал недоуменное мычание.
- Подумай, - обратилась к нему Аталанта, - ведь публичные
жертвоприношения первой мы приносим Гестии.
- Умница, - похвалила ее Гера.
- Болтайте, болтайте, - раздался в их уголке насмешливый голос Зевса.
Однако его как бы и не услышали.
- И неважно, как называть эту богиню, - вставила Эвринома.
- Ее называют еще Тефирой - матерью всего сущего, - сказала Эрато.
- Великой ночью, - тихо произнесла Эос.
- Сияющая мать пустоты, - с улыбкой пропела Афродита.
И буквально физически ощутимое согласие установилось между богинями,
признавшими, что дело не в именах, что имена - условность, не главное.
- А мы? - спросил Тезей.
- Ваши души возникли из блуждающих стихий, отлетевших от первотворения,
- пояснила Гера.
- И образовалось множество осколков , - невесело пошутил афинский царь.
- Не расстраивайся, вы не осколки, - утешила его Афродита.
- И мужчины, и женщины? - Это интересовало Геракла.
- И мужчины, и женщины, - сказала Эрато. - Только мужчины превратили
сотворенное и первородное в свое хозяйство.
- И все испортили, - рассмеялась богиня любви, но тут же и осеклась.
В пещере Хирона возникло некое напряжение, и не разговор богинь со
смертными был тому причиной. Крупное, розово светящееся яблоко, возникло в
руках Пелея. И через несколько мгновений раздался голос богини раздора
Эриды:
- Подарите прекраснейшей.
- Гадина! - вырвалось у Геры, забывшей, что сама она подвигла Эриду на
некую выходку, когда будет эта свадьба..
Если бы Пелей сообразил отдать яблоко Фетиде, все бы, может быть, и
уладилось. Вполне естественно вручить такой подарок невесте, которую только
что так прославляли. Однако Пелей в нерешительности выпустил яблоко из рук,
и оно, взлетев, повисло прямо под брачным факелом. Гера, Афродита и Афина,
ринулись к яблоку и закружились вокруг опасного дара, пытаясь до него
дотянуться...
- Вот она, наша слабость, - произнесла Амфитрида, оказавшаяся рядом с
Тезеем. - Это нас и губит.
- Остановитесь или я его съем! - прогремел голос всецаря Зевса.
Богини остановились, но не смотреть на яблоко не могли.
- Тоже мне солнце нашли, - проворчал глава богов. - Эй, Гермес,
принеси-ка его мне.
Теперь богини расположились каждая на своем троне, как в начале
торжества.
Гермес вспорхнул со своего сидения, завис ненадолго в воздухе, но вот
на сандалиях его стрекозами забились крылышки, подтолкнувшие этого
бессмертного к светящемуся яблоку; он медленно подлетел к яблоку, не касаясь
прекрасной розовой плоти его, поместил дар Эриды между ладонями и двинулся к
Зевсу.
- Еще обожжешься, - лукаво выкрикнул он, подлетая ко всецарю.
Зевс взял яблоко обеими руками, покачал его, словно взвешивая.
- Прекраснейшей, - передразнил он интонацию Эриды. - Наваждение на
смертных... Да и на бессмертных тоже. Нашли удовольствие...
- Кто бы говорил, - передалось всецарю со стороны его жены Геры.
- Все перепутали, - распаляясь, загремел Зевс. - Говорите
"Прекраснейшей", а за эту мирную сущность готовы передраться...
- А ты разреши этот спор, - чтобы всем было слышно, произнесла Гера.
Зевс поглядел сначала на жену, потом на Афину, перевел взгляд на
Афродиту и всем телом отпрянул от того, что увидел.
- Не-ет, - протянул он, сбавляя тон, - этот спор кто-нибудь другой
решит...
- Пониманию не поддается, - пропел стоявший рядом с могущественной
парой Гермес.
- Или... я лучше его съем, это яблоко, - заключил всецарь.
В пещере стало совсем тихо. Даже стены ее утратили мощь своего сияния.
И смертным, и богам стало жалко этого яблока.
- Свадебная шутка, - неопределенно усмехнулся Зевс. - Я его спрячу до
времени... А нам всем - гулять дальше. За тосты, дети мои!
- Мальчик мой, - обратилась Амфитрида к Тезею, - здесь и поговорить
толком не дадут... Но знай, Тезей, что бы ни случилось: твое дело - сама
жизнь. Не теряй ощущения, что ты, словно прародитель, носишь плод жизни в
себе. Не теряйся, не падай духом, ты все равно дойдешь до сути назначенного
тебе... Даже если сорвешься...
А свадьба продолжалась. Но смертные уже кучковались на своей стороне
застолья. А бессмертные перемещались на свою половину, ближе к двенадцати
богам-олимпийцам. Чувствовалось, что скоро им вместе с наядами и нереидами
предстояло исчезнуть в светящемся за тронным полукругом коридоре...
Для тех, кто свой удел готов принять,
Творенье - есть преображенье слова.
И слушать сотворенное готово,
Чтоб вновь за глухоту себе пенять.
И звуки, словно призрак, отгонять.
Порочна дева... Но, - я много хуже.
Небесный отблеск для земного мужа?
Но как ему потом его унять...
Сгорит, не вспомнив, где же это пламя
Он видел? Что всегда владеет нами?
И чьи во тьме смыкаются уста?
Откуда веет то теплом, то хладом?
Что скрыто за отсутствующим взглядом?
Забывчивость - врожденная черта.
Хотя Тезей с помощью Гермеса вернулся в Афины, можно сказать, в единый
миг и сама свадьба в пещере кентавра Хирона длилась не более дня, с утра до
заката, на земле, в Аттике, да и во всем греческом мире прошло около десяти
суток. Такой перепад во времен между божественными сферами и тем, что
оставалось под небесами, естествен. Вроде бы десяток дней - срок не такой уж
значительный. Пустяки какие-то. Даже для короткой человеческой жизни. Однако
в Афинах что-то опять переменилось. И в то утро, когда Тезей вернулся в
Акрополь, город он увидел иным, чем тогда, когда покидал его.
И понял Тезей: десять дней - может быть и мало, и много. Главное, что
он исчез неведомо куда, как испарился. Люди могли думать, что угодно -
спрятался в своем Акрополе, или, может, заболел чем нехорошим, даже если
просто заболел, что тоже нехорошо, можно было бы и сообщить гражданам.
Всяческие слухи поползли по Афинам. Вот и друзья молодого царя ходят
какие-то смурные, словно невыспавшиеся. Сами не свои, одним словом. Хотя
своими-то, оказывается, в городе их мало кто считал и раньше. Делать-то
ничего не умеют. Одни разговоры.
Именно отсутствие Тезея стало причиной того, что Афины, девять дней
ничего не понимавшие, проснулись на десятый в очень плохом для Тезея
настрое.
По городу бродили настроения, противоречащие планам молодого царя.
Особенно потому, что кто-то из молодых и образованных аристократов перебежал
от Тезея на сторону защитников дедовских устоев. И кто-то также - из лучших
людей города постарше. И кто-то даже из отцов города. Отцы города, правда, и
не старались разобраться, чем же загорелись их дети, быстро утомились от
головоломных с тонкостями рассуждений, словно запутавшихся в парусах суден,
приплывавших к берегам Аттики из передового Востока. Но наверняка
перебежчиков поддерживали эмоционально. Действительно, мол, сыны, набрались
вы всяческих умственных глупостей. Может, даже еще раньше, из-за
попустительства безвольного земного отца Тезея - Эгея - ведь именно при нем
и начали в основном подплывать к Фалерам иноземные корабли.
Тезей рассуждал сам с собой: Менестей молчалив и сильно себе на уме -
не полезет против царя. Клеон, этот защитник дедовского уклада, слишком
прямолинеен и, куда деться, туповат. Тоже не пойдет втихаря. Надо думать,
тут действует кто-то третий. Третий, кто на короткое время, как думает он
теперь, обольщенный лакомствами лукавых знаний, научившийся красноречивости,
но не успевший испортиться, слава отеческим богам, не забывший аттической
простоты и прямодушия. Наверное, думает теперь, что он - верное дитя предков
своих. Есть ведь у настоящих афинян хорошие дети. Не вывелись, хвала Афине с
Артемидой.
Как это: каждый свободен, и делай, что хочешь? Каждый волен тянуть в
свою сторону? А надо же наоборот, единодушие нужно, чтобы вся упряжка
двигалась ровно. Иначе, что с Аттикой станет? Кто это отменял? Никто. Жизнь
бедна и монотонна? Зато все и вся на месте, спокойно.
Вот какие иносказания пошли в ход. И еще: конечно, людишки, возжелавшие
разнообразия в жизни, то-есть возжелавшие богатства, иной раз, может быть, и
неплохи сами по себе и порядочны по природе своей, однако, кроме купцов,
перекупщиков, корабельщиков, появляются бесчисленные прислужники и
лизоблюды. А из тех, которые похрабрей, - разбойники, драчуны, подрыватели
стен, святотатцы. Тирания вольнолюбцев все под себя подомнет. Особенно если
волю будут иметь пришельцы. Из каких-нибудь Трезен, например. Вот уж
счастья-то будет навалом.
Нет, так счастья человек не увидит. Счастье - общее достояние, хватит
болтовни о праве на независимость каждого от всех. Только хранители устоев,
уважаемые старцы наши, да и то не все, могут объяснить со смыслом, что
прекрасно, что благо и что справедливо, и как следовать заветам, чтобы быть
счастливым.
И вы, афиняне, падкие на шутки, готовые по легкомыслию высмеять все на
свете, чего расшумелись, на что замахиваетесь? Забавляйтесь по мелочи, но не
посягайте на святое. Не замахивайтесь всуе на отеческие установления. Не
способствуйте, особенно ныне, в столь неясное время, в столь смутные дни, их
погибели. И остановитесь в сочинительстве. И пусть не будоражат публику
чтецы своих писаний, если не показано сочинение сначала кому-то из тех, кто
признаваем попечителем нравов, и если не заручится сочинитель разрешением от
него. В ином случае всякий автор или передавший сомнительный текст другому
свободнорожденному ли, зависимому или переселившемуся в Афины и их
окрестности из иных мест, подлежит изгнанию.
Такие вот сообщения передавались из уст в уста в Афинах на десятое утро
после исчезновения Тезея. Вперемешку с другими... Некий Архипп, например,
сторож храма Афродиты в садах, приладил курятник не в загородной своей
усадьбе, а на священном участке богини. Ну, не прямо на участке, но тут же -
на задах, у ограды. На территории, получается, ничейной. И завел он здесь
шестьдесят кур. И начали приносить куры по тридцать яиц в день. Поначалу на
такую новость кто-то пожимал плечами. Некоторые - пальцем крутили у виска.
Другие же - стали яйца у Архиппа и покупать. А женщины и особенно ребятишки,
живущие по-соседству с храмом Афродиты в садах, открыли для себя
удовольствие, к радости Архиппа, подкармливать кур.
Но общее настроение уже определилось - никуда не лезть, ни во что не
вникать, ничего не начинать, никого не трогать... А Тезея - будто и не было,
и многие решили, что и без него проживут.
И на тебе, Тезей объявился! И, получается, все испортил. Кое-кому
испортил. Но все-таки не большинству. Афиняне, может быть, и не подозревали,
сколь много Тезей, оказывается, для них значит. Гораздо лучше чувствуют себя
горожане, когда их царь на месте. Есть он в Акрополе, и на душе спокойней.
Можно заняться обычными делами, затеряться в будничных заботах, устраивать
привычные забавы. Есть о чем и поболтать с удовольствием, скажем, о том, что
царь их пировал на свадьбе с богами. Очень даже может быть. Почему нет. В
это многие сразу поверили. Именно сразу. Чтобы не путаться во всяческих
сомнениях. Сомнение - сестра страха. А страшного и так много. Бояться и
самого себя, выходит, надо, как недавно открыли афиняне. Правда, и раньше
про такое догадывались. Но теперь, вспоминая, перебирая все, что было в дни
всеобщих уличных дебатов, убедились в этом вполне. Раньше с удовольствием
рассказывал кто-нибудь о деле совершенно обыкновенном: "Он как дал ему, а
этот как упал..." Люди смеются. Смеются и побаиваются. Оно, конечно, добро
побеждает зло: "Он ему дал, а этот..." Смешно. Однако оказалось, что всякий
человек, а всякий афинянин уж точно - насильник. Отстаивает ли он отеческие
устои или предлагает какие-либо новшества. Так и готов переть напролом, в
драку лезть. Иначе не умеет. Потому лучше успокоиться. Хотя бы на время...
Зато в мегароне Тезея шли нескончаемые переговоры.
- Удел царей: делать хорошее, а слышать плохое, - философствовал Одеон,
служитель Диониса.
- Надо действовать, действовать! - волновался Герм.
- Или податься из Афин в сторону передового Востока, - невесело шутил
Мусей.
- Не такая уж глупая мысль, - рассудил Тезей. - Почему мы ждем, когда
приплывут к нам. Надо самим отправляться в плавание, налаживать связи,
торговлю, учиться, наконец...
- И создавать, где можно, свои опорные пункты, - поддержал царя Одеон.
- Выплеснуть толику афинян на другой берег моря, - развеселился
Солоент, - а то они слишком уж расшумелись.
- Поосторожней бы со словами, - заметил Мусей.
- Ты хочешь защитить от меня афинян? - спросил Солоент.
- Я хочу защитить тебя, - объяснил Мусей, - не оказаться бы тебе первым
переселенцем.
- Да мы с братьями любое море преодолеем, - заявил Солоент.
- И доберетесь прямо до амазонок? - спросил Тезей.
И, в сущности, проговорился. Конечно, и плавание на Восток, и
налаживание торговли его очень серьезно интересовали. Однако и приглашение
Геракла отправиться к амазонкам не