щего, без палки стимулирующей - уж не  годится
коза  для Аркадии,  нет  ей возврата к душевной  простоте, к  первоначальной
гармонии. И рада бы коза удалиться в  леса темные, кудрявые,  есть  сладкие,
травы, пить  ключевую воду и на свободе бегать по  горам, дивясь на солнце и
месяц,  - да застыло в ней ее рабство,  страшно  ей  гулять  самой по  себе,
расперло ее молоко, а ведь еще и зима придет.
     Бежит  коза, торопится, но Человека нет  как нет. И  выходит она к луке
синего моря,  где  стоит Перунов дуб.  Смотрит  она  в  светлую воду  как  в
зеркало, и видит в  том зеркале бородатое лицо в гирлянде августовских звезд
- лицо темное, непонятное, никем не воспетое, никем не любимое...
     Я ли  это?  -  шепчет  коза,  дивясь  смутному отражению  в  блистающем
жемчуге. - Как же никто не увидел, что я такое?
     Кличет орел, шипит змея, стоят над  яром  Солнце  и  Месяц  - и больше-
ничего. Впрочем, нет: еще стоит  на  горе  избушка, а в  избушке мать качает
сына, напевая песню о  ней, козе-дерезе. Поет она о том, что скоро придет из
волшебного леса кормилица,  четыре четырки,  две рас-топырки,  молока  полны
бока,  -  сладко  ребенку ждать  козу  под  заунывное материнское  пение!  А
материнский неподвижный взор - видит ли он что-нибудь, куда он устремлен - в
будущее ли,  в прошлое? Наверное, в прошлое, одно оно  только  нам известно,
настоящее  не осмыслить, а  будущего  знать  не дано.  Вот  и  ты, животина,
смотришь неподкупным  оком назад, на свою дорогу, -  о русская земля, уже за
шеломянем еси!

     г.Тула. 1987 г.