ке, и стала прыгать, как она, сделав пальцами рожки вместо ушек. И уж не знаю как, но я запрыгала под кровать, где с удивлением уставилась на пыльный пол и старое ржавое корыто -- и когда я несколько смущенно вылезла оттуда, Бенцион сидел и ждал, развесив губы, и его голубые глаза были подернуты пленкой идиотизма. Как мог такой глупый человек делать какие-то там гешефты -- ума не приложу; наверное, ему Варнавицкий помогал. До знакомства с Бенционом я считала, что все евреи --- умные; среди них было много великих людей и сам Бизе, говорят, тоже был из наших. Шутка ли дело -- "Кармен"! Я давно уже умоляла учительницу подпустить меня поближе к этому произведению, и она обещала подумать, если я буду хорошо вести себя. И в тот день, когда она выдала мне переложение арии тореадора (который по-французски пел, оказывается, не "Смелее в бой!", а, наоборот, "Берегись!"), я в таком восторге понеслась домой, что, встретив во дворе Андрюшку, который ходил и носил на палке старый рваный презерватив, утверждая, что это специально еврейский -- доставила себе удовольствие и вздула его как следует, оттаскав за волосы, а палку поломала и выбросила. После чего Андрюшка, размазывая сопли, побежал домой жаловаться, а я тоже рванула восвояси, как бы чего не было -- размышляя на тему о том, чего это они все помешались на евреях, даже удивительно. И вечером, когда меня послали за хлебом в булочную, повторилась та же история. Около кассы стояла круглая, средних лет тетка в платочке и вздымая руку, как Владимир Ильич на броневике, призывала уничтожать евреев, где только можно. "Облепили, паразиты, сил нет! -- кричала она. -- А мы все терпим и терпим!" Навстречу ей медленно двигалась молчаливая, уставшая за день работы очередь; я шла боком, как краб, чтобы она не увидела моего лица и думала, что хоть один, кто-нибудь мог сказать что-нибудь. Но они все молчали, и тогда, выбравшись на улицу, я придумала, что войска Эгмонта уже окружили город и скоро тетку будут судить. Вот он стоит, Эгмонт, в длинном плаще, на городской площади, и два солдата в кирасах подводят к нему тетку. -- В чем твое преступление, женщина? -- спрашивает Эгмонт. -- Да не делала я ничего, господин! Эти твои, в железяках, пришли, наговорили чего-то... Евреи какие-то, не пойму я... Вы сами, что ли, из иудеев будете? Эгмонт замялся. -- Нет, -- сказал он. -- Я фламандец. -- А-а, -- облегченно вздохнула тетка. -- То-то я гляжу, личико у вас больно светлое. На этом суд кончался -- при полном бреде и отсутствии справедливости. Сколько я ни пробовала говорить за Эгмонта или за тетку -- они немедленно переходили на другое. В конце концов, он правда, отсылал ее на два дня на хлеб и воду, но только потому, что я укоризненно стояла рядом, и ему передо мной тоже было неудобно. Тут я остановилась, как вкопанная, потому, что около парадного меня ждали мальчишки. Плохо было, что среди них находился Андрюшка. Хотя, с другой стороны, Петька тоже был там. -- Вы чего, ребята, -- спросила я, не двигаясь с места. Они, хихикая, стали подталкивать друг друга локтями -- и вдруг кинулись на меня, все сразу, и стали щипать, и Петька тоже -- а я отбивалась как могла, не догадываясь бросить свой хлеб, и вертелась волчком, и даже пробовала крикнуть: "БСНЦИ...ОН Моисе!.." Но кто же это кричит, когда его бьют, "Бенцион Моисеевич!" Никто, конечно, не отозвался, а я была так расстроена, что не могла драться, как следует -- тем более, что их было много, а я одна -- так что они вложили мне по первое число, покуда я смогла продраться к парадному. И когда я, растерзанная, тяжело дыша, ввалилась в нашу комнату, я застала следующую картину: под большой лампой мирно сидели мама и Бенцион и играли в преферанс с болваном (они последнее время очень увлекались этим), и Бенцион говорил: "Сейцас я, казется, сяду на мизеве...", а мама смеялась, торжествующе, и из них троих болван, представленный пепельницей, показался мне самым человеком. И я пошла и села в уголок, между пианино и окном, и стала оттуда ненавидеть их, и глядеть, не мигая, и слушать, как они говорят: "Твефи... буби... Твефи!" Все это ложь, ложь одна. Разве они любят друг друга? Тоже мне, волшебный яд желаний... И в операх тоже все ложь. Почему это никто не напишет, как русские идут бить евреев... Целая толпа... Хор, они поют "Смерть, смерть жидам..." Впереди тетка в платочке, она, как Жанна д'Арк, увлекает народ за собой... Бум, бум -- они идут по нашей лестнице... Сосед-пьяничка открывает дверь, жидким тенором -- "Пожалуйте, гости дорогие..." Вот он, оказывается, какой... Распахиваются обе половинки нашей двери -- и тут я их из пулемета, тра-та-та-та-та! Да, это вам не сюита "Пионерский костер!" Я приободрилась. Можно было еще сочинить оперу -- "Гешефт". Место действия -- склад, на заднем плане идут махинации. Бенцион с Варнавицким поют дуэт, у Бенциона -- баритон... Позвольте, но ведь не может же он петь "зе", "се"... А если "же" и "ше" -- то у него немедленно исчезает живот. Вот они, законы искусства! Итак, мощный, красивый Бенцион поет арию: "В текстиле весь род людской". Варнавицкий клянется в вечной дружбе. Картина вторая. -- Органы. Начальник Органов, противный тенор, лицом -- Андрюшка, замышляет операцию по поимке Бенциона. Хор милиционеров: "Сожмем кулак и в морду -- хряк...". Все они делают одинаковое движение рукой. Потом пляшут -- "Чики-чаки, чики-чаки, лезем мы во всяки драки..." -- в опере должны быть танцы. Марш, они парами уходят на розыски. Картина третья -- Яуза. Бенцион с мамой. Дуэт, мама -- сопрано. "До гроба вместе мы..." -- вот какие дела, оказывается. Мама поет свою арию, волнуется, Бенцион утешает ее короткими возгласами -- как у Верди... Он должен бежать -- по-видимому, в Турцию. Внезапно появляется Андрюшка. "А, ты здесь"! Яростные вскрики, выстрелы. Бенцион бежит, раненый. Хор милиционеров: "Лови его! Держи его!" -- мама покрывает их мощными нотами: "О, муж мой любимый!" "О, я не переживу всего этого!" Милиционеры хватают ее, уводят с собой. Сцена четвертая. Мама в темнице. Ария... Нет, лучше простая песня... Ей-богу, слеза прошибает. Появляется Бенцион. "Я знала, я знала, что ты придешь!" Короткий дуэт. Бенцион уводит маму, потом возвращается и подкладывает зажигательную бомбу. Вбегает Андрюшка -- страшный взрыв... Апофеоз, общий хор, через всю сцену разворачивают километры текстиля... -- Сколько раз я тебе говорила, что под играющего не ходят с маленькой, -- сказала мама. -- Ой, Манецка, пвости, позявуста, -- пробормотал Бенцион. -- Оцень слозная игва...