музеях на пути наших странствий по Новой Англии и Атлантическим провинциям Канады неприятно как-то задевали, хоть я и не подал виду, экспонаты 50-х и даже 60-х - вот и мое время стало уже музейным. Рыбалку ненавидела почти так же люто, как охоту - особенно после того, как в Монтоке, на Лонг-Айленде, увидела, как рыбаки вспарывают своим жертвам живот и вырывают внутренности. А один и того хуже - тут же на берегу срезал с живых рыб филе и выкидывал эти еще трепещущие обрубки обратно в океан. В отличие от меня, Нью-Йорк не любила, вырваться из метрополиса было для нее счастьем: обложившись картами, справочниками и путеводителями, тщательно планировала вожделенные путешествия, и только road-kill, убитое на дорогах зверье, вызывало у нее такие приступы жалости и одновременно злость к человеку и всей его цивилизации, что чувствовал себя лично ответственным, хотя на моей водительской совести всего лишь один зазевавшийся енот. В Новой Шотландии купила карту рокового острова Сабре, с именами 250 кораблей, которые здесь затонули, да еще два самолета кувыркнулись. Повесила на стену, хоть я и был против. Молча. О ее любви к кладбищам я уж не говорю: как собачка - у каждого столба. А патологическая страсть к деталям! Смотрим фильм про Жанну д'Арк, вот ее казнят, Лена тут же: сообщает, что при сожжении сначала лопаются от жара глаза, а ослепшее тело еще живет. В конце концов, меня стала раздражать эта ее зацикленность на чужих несчастьях, эмоциональные преувеличения - как и дурная привычка грызть ногти. "У тебя нет воображения!" - упрекала она меня, а я ей - о ее overreaction (как это по-русски?), некрофильских наклонностях и что мелодраматизация смерти есть по сути уход от ужаса небытия. "Перестань грызть ногти!" - покрикивал на нее, будто отец, а не муж. Нечто было в неведомом мне ее прошлом, что настраивало Лену на мрачный лад - откуда иначе такая пессимистическая установка на мир? Какое ни случись несчастье в этом огромном мире, все касалось ее лично, царапало ей сердце, никакого душевного иммунитета к информационному накату. Незащищенность. Одновременно - радость бытия, особенно на природе: восход и закат, океан и лес, грибы и звери - все она переживала куда более интенсивно, чем остальные. По отношению к миру вся была как восклицательный знак. У нас все и началось с того прочувствованного сочинения про Лолиту - как если бы набоковский сюжет переписал Достоевский, которого Набоков терпеть не мог. Мы стали встречаться - джентльменский набор ньюйоркских банальностей: Метрополитен Музеум, Карнеги Холл, Бродвей, "Талия" с европейским репертуаром и проч. Все для нее было внове, как губка, впитывала она в себя искусство, сопереживая, страдая, радуясь. Да я и сам скинул с плеч десятка полтора. Не знаю, кто кого больше учил, потому что на старое искусство я смотрел теперь ее юными разверстыми зеницами. Отношения наши носили платонический характер, хотя я был уже по уши. Теперь мне кажется, что и она была не совсем равнодушна к моим старомодным ухаживаниям. Тогда как раз меня одолевали любовные сомнения - кому нужен старый хрыч! Что я могу ей предложить? Моя жизнь уже позади, в то время как у нее - все впереди. Даже сексуально - наверняка, я уже физиологически ей не соответствую, выдохся, а что будет еще через пару-другую лет? Через десять лет ей все еще не будет тридцати, а мне - за шестьдесят. Для нас и время течет по разному - для меня проносится, как ракета, а для нее тащится, как арба. Помню в детстве - какой редкостью было день рождения Христа или собственный, а теперь мелькают один за другим оба: вроде бы, только что праздновал сорокалетие, а сейчас уже перевалило пятьдесят, и Христос стремительно стареет, скоро уже два тысячелетия младенчику в хлеву. В молодости можно не загадывать на будущее, но в зрелые годы, когда оно с овчинку, поневоле о нем думаешь. Короче, я не решался. К тому же, почему-то решил, что еще девственница. Понятно почему - в сопоставлении с прожитой мной жизнью, ее жизнь казалась мне такой малой, такой начальной, что временную ничтожность ее жизненного опыта я принимал за отсутствие сексуального. Не могу сказать, что придавал этому какое-либо значение. За исключением первой жены, которая была старше меня на четыре года, но оказалась девушкой, все остальные знали мужчин до меня. Точнее, каждая - по одному мужику до замужества: у всех я был вторым, что меня вполне устраивало. Тем более, по сути - а не только матримониально - я был первым, в то время как мои предшественники - нулевые, так сказать, мужики. Не знаю, понятно ли объясняю, но как раз хемингуэевский вариант прошедшей огнь и воду ("Иметь или не иметь") меня вряд ли бы устроил. Бывалые женщины меня отпугивали, поддержанные, натруженные - не возбуждали. Я уже вышел или еще не вошел в тот возраст, когда кидаешься в любую дырку без разбору. Что я знал точно - в ней не было сексуального нетерпения, платонические отношения ее устраивали, пожалуй, даже больше, чем меня, была в ней странная такая самодостаточность, словно она не переставала удивляться жизненной удаче и боялась ее сглазить, пожелав нечто сверх. Говоря об удаче, подразумеваю, понятно, не лично себя, но некую совокупность, среди составляющих которой какое-то место занимал и я - полагаю, все большее и большее. Родом из Сибири, среднего роста, русоволоса, голубоглаза, ни одной семитской черты, хотя была, по ее словам, полукровкой: ее предки по отцовской линии прибыли в Сибирь в поисках золота, в числе первых добытчиков, одна дорога до сих пор так и зовется "еврейским трактом". Впрочем, она не очень распространялась о своей семье, зато много - о природных декорациях ее детства. Чего ей у нас не хватало, так это именно природы. Потому и возникла идея кемпграундов, чтобы хоть как-то восполнить потерю и утишить ностальгию (а не только из экономии, хотя это было и дешевле, чем мотели). Но все это произошло, понятно, уже после женитьбы. Мое предложение было ею же спровоцировано и больше походило на предупреждение. - Тебе хорошо со мной? - спросила она месяца два спустя после того, как мы сошлись с ней физически. Удивился вопросу - вроде бы и так ясно. - Ну так и женись на мне. - Тебе сколько лет? - Сам знаешь. - Вот именно. А ты знаешь сколько мне. Теперь вычти из большей суммы меньшую. Что получится? - Ну и что? - Ну и то. Вкратце изложил ей свои мысли о разном протекании времени в молодости и к старости ("До которой тебе еще надо дожить", вставила она), и сколько ей и сколько мне будет через десять лет. Моя would-be-wife и could-be-daughter ответствовала мне с преждевременной какой-то мудростью: - Не бери в голову, - ее любимое присловье. - Десять лет - тоже немало. Разве есть стопроцентная гарантия, что они у нас с тобой в запасе? В чем в чем, а в десяти годах супружеской гармонии (не скажу - счастья) я был тогда уверен, предварительно проконсультировавшись с Питером Шапиро, который искусно пользовался эвфемизмами в разговоре с пациентами, заменяя, к примеру, слово "старческий" на "возрастной". - Что лучше: сделать и жалеть или не сделать и жалеть? - спросила она меня. - Смотря что, - состорожничал я. Как выяснилось, семейное строительство интересовало ее больше чем секс. Так и не догадался, что не девушка, сама призналась, никто за язык не тянул. Физических признаков девства не оказалось, но они, как известно, вовсе и не обязательны, а что касается косвенных, то следует ли к ним отнести то, что она разрыдалась, когда впервые мне отдалась? Не знал, что и думать, утешал и снова возбуждался от ее слез, а она продолжала плакать, шептала: "Прости меня..." За что мне ее прощать - убей Бог, не пойму! Отсутствие удивления и некоторую даже заторможенность в постели отнес за счет душевных задержек. Была скорее нежной, чем страстной, что меня в моем возрасте вполне устраивало - нимфоманку-непоседу мне бы, боюсь, уже не ублажить. Да я и прежде предпочитал фригидок. Мужской эгоизм? Не думаю. Фригидкам перепадает больше, чем нимфоманкам. Попалась мне однажды скромница и тихоня, а в постели оказалась зверь. Почему такое несоответствие? У секси вся энергия сосредоточена в их чувствилище, а остальное тело точно нарост на нем, не говоря уж о таком атавизме, как душа, и никакого участия ни то, ни другая в любви не принимают. У Лены - наоборот. Судя по ее сдержанности, я вообще не был уверен, что она что-нибудь испытывает там, в главном любовном органе, но при этом так сжимала меня, будто боялась потерять. Соитие существовало для нее не само по себе, но как физический знак неземной какой-то близости. А поцелуи почему-то и вовсе не признавала, хоть и снисходила до моих домогательств, прозвав "слюнявчиком". Потом, когда мы стали с ней ссориться, упрекала, что я похотлив, а не нежен. Это настолько не соответствовало реальности, что я спрашивал себя: а не принимает ли она меня за кого другого? Но это в будущем, а пока меж нами установился род дружбы и взаимопонимания, секс просто углубил нашу связь, вывел ее на качественно иной уровень, после чего было естественно жениться; к тому же, это решало некоторые ее статусные проблемы (она была "гостевичка", а в пятилетней перспективе замужества получала американское гражданство). Она рассказала мне о том, как была изнасилована старшеклассниками в одиннадцатилетнем возрасте. Тогда я это так понял, что давняя та групповуха была ее единственным сексуальным опытом. Первые годы совместной жизни были безоблачными, матерью она оказалась куда более страстной и необузданной, чем любовницей, в ней появилась черта, о которой я и не подозревал - постоянная, на грани истерии, тревога за дочку. У меня достаточный родительский опыт - не могу сказать, чтоб Танюша болела в младенчестве больше других моих детей, но ни одна из моих жен так не убивалась по пустяшным поводам. А меня упрекала в черствости - что не схожу вместе с ней с ума. Тем более странно, что сама росла сиротой - отец исчез до ее рождения, была внебрачным, как русские говорят, нагульным ребенком, мать погибла во время знаменитой сибирской катастрофы ТУ-134 над Иркутском, когда Лене не было и шести. Меня это вполне устраивало: русские родственники жены, оставшиеся там либо переехавшие сюда - еще тот хвост. Как эмоционально, так и экономически. С ходу признаюсь в одном свойстве, которое, возможно, сыграло некоторую роль в нашей истории, но только в начальный ее период: скорее всего потому, что рос в многодетной семье, где на счету каждый пенни, а отчасти и согласно мормонской традиции запасаться на год вперед в ожидании царства Христова, я немного прижимист. Ну, скажем, с некоторых пор я перестал покупать настенные календари, копя старые - лет этак через десять дни и числа в них совпадали один к одному. Вряд ли эта моя - скорее наследственная, чем личная - черта сильно сказалась на наших с Леной отношениях. Пока не появился на сцене новый персонаж: ее брат. Мне показалось, что его явление было полной неожиданностью для нее. Что до меня, я даже не подозревал о его существовании! Брата звали Володей, и он еще меньше походил на семита, чем Лена. Однако больше мне бросилось в глаза другое его несходство - с Леной. К тому времени мы уже несколько отошли от покойного течения семейной жизни. Накапливалось взаимное раздражение: у меня - на ее траты, нервные преувеличения и необоснованную тревогу за Танюшу, у нее - на мою черствость и скупость. До рождения ребенка мы жили довольно скромно, ни в чем существенном себе не отказывая. Жалоб с ее стороны на мою разумную экономию не поступало - как и с моей: на ее транжирство. Понятно, с рождением ребенка траты увеличиваются. Я не возражал, когда она таскала Танюшу по врачам (на мой взгляд, без всякой надобности), но когда пошли траты на одежды и игрушки - не выдержал. Нет, я вовсе не за то, чтобы ребенок ходил голым и играл с собственной какашкой (ее слова), но профукать так деньги - никакой профессорской зарплаты не хватит. Я ссылался на свой опыт аскетического воспитания шести предыдущих детей, который она не просто игнорировала, но страстно отрицала, обкусывая ногти и говоря в ответ, что этот опыт притупил во мне родительские чувства: "Как ты не понимаешь! Ребенок - это сосуд времени..." В детстве, по ее мнению, у человека должно быть все на случай дальнейших, во взрослой жизни, невзгод и несчастий, дабы противостоять им за счет прежних накоплений и не выказать слабину. Вот ведь - ни у нее, ни у меня не было такого переизбыточного детства, но в какие разные стороны нас занесло! Другого детства я и не представляю, а она рассуждала по противоположности, словно хотела с помощью Танюши взять реванш за собственную недостачу в малолетстве. Пошли в ход ссылки на соседей - мол, даже эмигранты из б. СССР одевают своих детей лучше. (Их популяция окрест становилась все больше и больше - Жмеринка пополам с Бухарой.) По мне, одежда существует исключительно для согрева, а не для показухи. Вместо того чтобы сплотить нас, рождение Танюши, наоборот, раскидало в противоположные углы семейного ринга, из которых мы и вели наступление друг на друга. Глядя на самого себя со стороны, могу теперь признать, что отчасти тому виной мое старение - я входил в климактический период, когда удачным днем считаешь, если утром просрался, а вечером встал член и не упал по пути к вожделенному объекту, а в промежутке радуют даже такие мелочи, как трата скопившихся центов и, вообще, стремишься уже не к заоблачным целям, но к сохранению статус-кво: остановись, мгновенье! Утрирую, конечно, да и не мой все-таки стареющий возраст был главной помехой в нашей семейной жизни. Меж нами росло взаимное отчуждение, а здесь еще он пожаловал нежданно-негаданно. В буквальном смысле слова - ни звонка, ни телеграммы, ни письма. Я открыл дверь, он представился "братом Лены" - так я впервые узнал о его существовании. Лена пришла часом позже - в очередной раз, без особой надобности, водила Танюшу к врачу. - Тебя там брат дожидается, - обрадовал я ее. - Брат? И она ошалело посмотрела на меня, но тогда я не понял, да и сейчас не уверен, в чем была причина ее растерянности, с которой она, впрочем, быстро справилась, когда, увидев его, бросилась обнимать. Я увел Танюшу, чтобы не мешать встрече близких родственников. Он не походил ни на семита, несмотря на кипу на макушке, которую носил, как сам объяснил, чтобы "внушать доверие", ни на русского, хоть и был, как и Лена, сибирского происхождения. Скорее - на человека, как говорят теперь в России, "кавказской национальности": низкорослый, смуглый, кареглазый, фиксатый, с кривым, как ятаган, носом, и черными, как смоль, волосами, которые смазывал чем-то пахучим для блеска и шика. Говорил коряво, но образно, на каком-то диковинном языке, который был в несомненном родстве с русским и отдельными словами и оборотами узнаваем, но далеко не всегда внятен моему разумению. Так, думаю, русский человек, с его великодержавным мышлением, воспринимает украинскую мову - как порченый русский. Я скорее догадывался о смысле его речи, чем понимал ее, пробиваясь сквозь заросли сорных слов, которые, сплетаясь, делали его речь непроходимой. Сленговые словечки и жлобские поговорки так и сыпались из него - от неизменного приветствия на пороге "Явились - не запылились!" до прощального "Такие вот пироги!", с промежуточными "ладненько", "без напряга", "надрывать пуп", "меня это не ебет", с упоминаемыми через слово "бабками" (они же "хрусты", "зелень" и "капуста") и прочими перлами новоречи переходной, от социализма к капитализму, эпохи. "Господи, что он несет!" - в отчаянии думал я, беспомощно переводя взгляд с брата на сестру. Лена приходила на помощь, переводя его словоизлияние на общедоступный русский. - Не мне - английскому, а вам - русскому надо учиться, Профессор, - назидательно внушал мне этот тип. - А вы, небось, как князь Толстой, ботаете. А мне, со своей стороны, было странно, что ему знакомо имя автора "Войны и мира", хоть он и назвал графа "князем". Прочно забытое со студенческих времен чувство языковой неполноценности нет-нет да возвращалось ко мне перед лицом императивно-агрессивной лексики этого чумового, непросчитываемого парня. Некоторые его уродские слова я записывал для своего гипотетического словаря нового русского языка, что помогло мне, когда в поисках исчезнувшей Лены, я угодил в логовище "новых русских" - тех самых, для которых небо в клетку, а друзья в полоску. А ну-ка, читатель, отгадай кто такие? Вот именно. Он весь был как на пружине, ходил вразвалку, взгляд с наглецой - не дай Бог, такого ночью встретишь. Не только физически - всяко отличался от Лены. Английский был на нуле, и не похоже, чтобы его это хоть как-то ебло, ибо все ему было по хую. В ответ на предложение устроить его бесплатно на курсы английского у нас в Куинс-колледже, он блеснул на меня золотой фиксой и рассказал брайтонбичский анекдот о заблудшем американце, который безуспешно пытается выяснить у тамошнего населения, куда ему ехать, а когда отваливает неведомо куда, один русский говорит другому: - Ну, что, Миша, помог ему его английский? И с ходу еще один на ту же тему - как тонет матрос с английского корабля, стоящего в одесском порту: - Help me! Help me! А с берега старый боцман кричит ему: - Плавать нaдо было учиться, а не английский изучать. В юморе ему не откажешь. Анекдоты травил мастерски. Я посмеялся обоим, а он самодовольно блеснул на меня фиксой и выдал очередной перл: - Видишь, Профессор, и мы не пальцем деланы, - сказал он, переходя на "ты". - Думал, небось, что я кулек законченный? А ты, брат, сам темнота, коли наш язык не разумеешь. Возможно, я несколько сгущаю краски и даю не первое впечатление, но итоговый, суммарный образ, как он отложился в моем сознании в свете последующих подозрений и прозрений. Однако и с первого взгляда Володя не вызывал больших симпатий, несмотря на чувство юмора и образность речи. Тем более удивился я, что нашлась добрая душа и приютила его у себя на Брайтон-Бич, где он проживал уже больше недели и искал, искал, искал "дорогую сестренку". Он был старше Лены на семь лет, отцы разные, чем и объясняется, решил я, несходство; по-русски такие родственнички называются, кажется, единоутробными. Отец у него был из тат, проживающего в Дагестане горного племени, которое несмотря на свою малость - порядка 30 тысяч - ухитрилось религиозно расколоться на мусульман-сунитов, христиан-монофистов и ортодоксальных иудеев: к последним как раз и принадлежал будто бы его отец. Оба - и Лена и Володя - были байстрюками, подзаборниками, мать родила их в девках, принесла в подоле. - Биологическая случайность - вот кто я есть, - откомментировала однажды Лена свое рождение. - А кто из нас нет? - успокоил я. В тот раз ее брат засиделся у нас допоздна, ночевать отказался, и Лена пошла проводить его. Не было ее довольно долго, я почему-то нервничал, а когда вернулась, объяснила, что долго ждали автобуса. Это у нас в Куинсе случается. Отдам ему (или ей, или им обоим) должное - он не обременял нас своими визитами, не мозолил глаза, видел я его редко, но это-то меня и раздражало. Предпочел бы, чтоб они встречались у нас в доме, а не незнамо где. Но и унижать себя и ее вопросами (а тем более допросами) не стал. Эта стадия наших отношений была еще впереди, хоть и не за горами. Тем временем расходы у нас резко подскочили, Лена ссылалась на какую-то гипотетичную сибирскую родню, которой она изредка отсылала тряпки, но, по затратам судя, это было нечто вроде воздушного моста между Куинском и Сибирью. У меня были все основания ей не верить. А потом пришли месячные отчеты из банка. В общей сложности Лена сняла семь тысяч. Можно представить, в каком я был состоянии, ожидая ее возвращения из Комсетт парка, где у Куинс-колледжа своя учебная усадьба, бывшая Маршалла Филда: Лена почему-то сначала противилась поездкам на Лонг-Айленд, но в конце концов я ее уломал, хотя треугольник Хамптонов и Саг-Харбора мы, по ее настоянию, всячески избегали. Да и вообще она предпочитала северный берег и раз в неделю отправлялась с Танюшей в Комсетт или в арборетум в Ойстер-бей, бывшую усадьбу Уильяма Коу. Как назло, в тот день они запаздывали, я бесновался на холостых оборотах - рвал и метал. Тогда мне казалось, я уже обо всем догадываюсь. Что меньше всего мне улыбалось, так это жизнь втроем. Особенно на виду у четвертого участника нашей драмы - Танюши, которая все больше привязывалась к новоявленному родственнику. - Почему ты не любишь дядю Володю? - удивлялась она. - Он такой веселый. Чего мне не доставало в сложившейся ситуации, так это чувства юмора. Лена считала, что дело в моем мормонском воспитании. Одно из двух: или юмор, или вера. 3. Придя из колледжа, обнаружил на автоответчике ту самую мамзель Юго, которая мучила меня вопросами в кемпграунде. Что делать - перезвонил, тем более "коллект колл". Чтобы ехать на место происшествия, не может быть и речи - так ей и выложил. Она сказала, что у нее важные находки и ряд вопросов ко мне. Важная находка может быть только одна, не сказал я ей, имея в виду тело. А сказал, что слушаю, имея в виду вопросы. Она: предпочла бы задать их лично, при встрече. Я: чтоб сверлить меня своими черными глазелками (не сказал). Она: хотела бы переговорить также и с вашей дочкой. Я: в моем присутствии, с правом отводить вопросы, которые сочту неуместными для детского слуха. Договорились на завтра, сразу после занятий. Вместо того, чтобы встретиться на нейтральной территории, имел глупость пригласить ее домой: рукам волю не давала, но взглядом рыскала по квартире в поисках улик. Хоть она и пытала меня минут пятнадцать в кемпграунде, по-настояшему разглядел только в Нью-Йорке. Большие, слегка затененные очки ей очень шли, раза два она их нервно снимала и глядела на меня с близорукой беспомощностью - по контрасту с ее въедливой, иезуитской манерой допрашивать, а иначе, как допросом, наш разговор назвать нельзя. Небольшого роста, субтильная, привлекательная. Лет, наверно, еще меньше, чем я предположил поначалу - легко представил ее своей студенткой, хотя больше она походила на студентку Сорбонны времен моей молодости, когда провел там год "по фулбрайтовскому обмену". Мне не терпелось перейти к делу, но она вела себя у меня дома, как в музее, хотя музейного в нем разве что несколько морских экспонатов: диковинные раковины (подобраны в дальних странствиях), стеклянный поплавок в сетке и клеть для лобстеров (куплены в Нью-Брунсвике), ржавый якорь (найден в Новой Шотландии), просмоленный корабельный канат (подарен на день рождения коллегой), треснувший деревянный поплавок начала века (украден со стены брошенного рыбацкого дома в Мене) и прочие атрибуты морской романтики, к которой я приохотил Лену с Танюшей. Лена, правда, считала клеть и поплавки орудиями убийства, а после того, как я ей показал загон под пристанью, где копошились тысячи смертников с зажатыми резинками клешнями, напрочь отказалась их есть, хотя ничего вкуснее не знаю. Была уверена, что в растительном мире есть заменители любой животной еды: не отличимый от белого мяса куриный гриб, высушенные на солнце водоросли, dulse, напоминающие по вкусу селедку и прочее. От вегетарианства ее удерживала только нелюбовь к ханжеству: "Что пользы? Курица, которую я не съем, все равно уже зарезана." - "А как же индусы?" - "Русские - самая трезвая нация в мире." - "А как насчет общенационального порока?" - "Ты же понимашь - я не об алкоголизме. Потому и пьют наверно, что невмоготу такая трезвость. А вегетарианство - это иллюзия." - "А сама жизнь не иллюзия?" - подал я старческую реплику. Танюша и тут взяла моя сторону и уже довольно ловко управляется с лобстером. - Сколько у вас книг! - сказала мадемуазель Юго и, подойдя к полкам, удивилась еще больше, что библиотека у меня трехязычная: помимо русских и английских, еще и итальянские книги - в основном по искусству. Я пристрастился к Италии, как пьяница к бутылке. Признаюсь в этой банальной страсти - многократно объездил эту страну от Венеции до Сиракузы, и даже медовый месяц мы провели с Леной в Италии. Нет-нет да жаль, что родился американцем, а не европейцем. - А французский тоже знаете? Я тут же перешел на язык моей юности, добавив, что читаю на нем редко и мало, и промолчав, что французский для меня вдвойне язык любви - я изучил его в постели с такой вот, как она, девочкой, если только я родовые признаки не принимаю за индивидуальные. К примеру, для меня на одно лицо все китайцы. А француженки? Именно от них я узнал, какой из всех языков самый совершенный - это когда нужда в словах отпадает. Мадемуазель Юго отвечала мне на квебекском наречии - язык Расина, нашпигованный американизмами. Мое полиглотство, похоже, раздражало ее. - А дома на каком языке изъяснялись? - перешла она на на английский. - Сначала по-русски. А потом мне стало вдруг мало. Решил, что отсутствие взаимопонимания - из-за недостатка у меня нужных слов. Но ее английский, к тому времени безукоризненный, делал ее проще, банальней, чем она есть - это был совсем другой человек. У нее безупречный английский для коммуникаций, но я ее полюбил, когда она говорила по-русски. В том числе за ее русский. Вот мы и вернулись к тому, с чего начали, хоть она была против. Ей казалось, что если уж рвать с прошлым, то прежде всего с языком. Хотела начать в Америке жизнь заново. Когда родилась Танюша - перешли обратно на английский. Иногда она вкрапляет в английский русские жаргонные словечки, до которых я большой охотник, а их у нее большой запас. У ее брата - еще больше, зато английский на нуле. У меня уже набралась солидная коллекция. Руки не доходят - неплохой бы словарь вышел. Если и говорим иногда по-русски, то чтобы скрыть что-нибудь от Танюши, - сказал я, исчерпывая тему нашего семейного двуязычия. В последнее время мы делали это так часто, что Танюша, с ее любопытством, боюсь, освоилась с русским. Зря старались, если так. - А что такого было в прошлом вашей жены, что ей хотелось порвать с ним? - выудила мадемуазель Юго главное из моего рассказа. - Не допрашивал. Она - человек скрытный, я - не любопытный. Знаете анекдот о женихе, который предупреждает невесту: "Чтобы никаких измен!.." И добавляет: "В прошлом!" Так вот, ее прошлое меня не касается, - соврал я. - Я знал ее скорее в профиль, чем в фас. - Видите ли, нам нужны хоть какие-то зацепки, - объяснила она свое любопытство. - А вы что-то темните. Либо делаете вид, что темните. - Ничем не могу помочь. - Кстати о тех русских, которые повстречались вам на тропе. В регистрационных листах не обнаружено ни одной русской фамилии. Могли быть, конечно, и разовые посетители - платят за въезд в парк, но в кемпграунде не останавливаются. У вашей жены есть родственники, кроме брата? - Отца не знала, а мать погибла в авиакатастрофе, когда была возраста Танюши. С братом - от разных отцов. Звать Володей. Где-то здесь ошивается, месяца два ни слуху ни духу. - Они как-то были связаны? - Сызмальства. А учитывая, что сироты, то связь, так сказать, на утробном уровне. - Вы не очень его жалуете. - Третий - лишний. Точнее - четвертый, если считать Танюшу. Свалился как снег на голову полгода назад. Последние ссоры - из-за него. - Часто ссорились? - Часто. - Чем он занимается? - В том-то и дело: ничем. Точнее - неизвестно чем. Из-за того и ссоры - подкармливала его. Нахлебник и паразит. Да и помимо денег - наша семейная ячейка как бы разомкнулась в его сторону. - Ревность? - Если хотите. С небольшим уточнением: ревность как реакция на общую невнятицу жизни. Реальных оснований, возможно, и не было. Спросила Володины координаты, я заглянул в запискую книжку Лены, но сказал, что уверенности никакой, шальной тип, из породы перекати-поле, неизвестно, где подвизается и проживает в данный момент. - Вам понадобится квалифицированный переводчик, - добавил я. - Ни французского, ни английского, да и русский - далеко не общедоступный. - А с ним самим у вас бывали ссоры? - Я же сказал: с ней - из-за него. С ним - никогда. Кто он мне, чтобы ссориться? Ссорятся с близкими. Милые ссорятся - только любятся. Русская поговорка, - пояснил я. - Он должен беспокоиться за сестру. - Надеюсь, это не единственный источник его существования. - Вы что, совсем исключаете родственные чувства? - Вовсе нет. Не удивлюсь даже, что он исчез вместе с ней. - Подозреваете что-нибудь конкретное? - Не подозреваю, а допускаю. Я потерял жену задолго до того, как она исчезла. А чужая душа, как говорят опять же русские - потемки. Тем более, русская душа. - Не очень-то переживаете. - Никому нет дела до моих переживаний. Не скрываю, последние месяцы наша семейная жизнь превратилась в ад. Сейчас у нас с Танюшей передышка. Временная. - Не думаете, что ваша жена погибла? - Не сторож жене своей, - сказал я, но вышло двусмысленно. - Я знаю то же, что и вы: она исчезла. - Мы прочесали все ближайшие окрестности... - Да, но труп вы тоже не нашли, - перебил ее я. - Что легче найти - живого или труп? Это же не иголка в сене. - Иголка в сене? - Еще одна русская поговорка: искать иголку в сене. Но вам все-таки повезло - вы что-то нашли в вашем стогу. Мадемуазель Юго открыла сумку и протянула мне целлофановый пакет. - Где вы это обнаружили? - На галечном пляже во время отлива. Застрял между камней. Заметили случайно, с вертолета. Пляж дикий, на первый взгляд недоступный - крутая скала. Однако в обход скалы туда ведет заброшенная тропинка. Вся обросла травой и кустарником, ее трудно обнаружить. Другого пути на пляж нет. По ряду признаков судя - примятой траве, разорванной паутине, сорванной с кустов малине - этой тропой кто-то недавно пользовался. Никак было не оторваться от того, что просвечивало сквозь целлофан. Помедлив самую малость, вернул пакет мамзель. - Узнаете? Я молчал. Тогда она вынула из целлофана рюкзак, а из него носовой платок, расческу, несколько канадских долларов да парочку засоленных океанским приливом боровичков, которые привели бы следопытшу в замешательство, не объясни я заранее что к чему. Я и сам до знакомства с Леной был убежден, что съедобные грибы - только те, что выращиваются на фермах и продаются в овощных лавках: шампиньоны. Порадовался за Лену - мы с Танюшей в тот день нашли только несколько сыроежек и лисичек. Вел себя безукоризненно - признал рюкзак, поделился благоприобретенным опытом в фунгологии и ответил отрицательно на поставленный вопрос: - Нет, плавать не умела. Хотя все равно русалка! - Но воды не боялась, - добавил я. - Бесстрашная. - Хуже всего. Особенно здесь. Коварное место этот дикий пляж. Во время прилива полностью заливает, в том числе спуск тропинки. Воды здесь два человеческих роста как минимум, выбраться невозможно. К тому же, подводное течение: с одной стороны - прилив, с другой - подводный отток. Ваша жена исчезла как раз когда начался прилив - прибрежная полоса уходит под воду в полчаса. Океан коварен. - И молчалив. Молчание моря. - Обмен банальностями. - Не совсем. Я хотел сказать, что море не выдает тайн - ни своих, ни чужих. - Вот на что вы надеетесь. - Сами знаете, надеюсь я на другое. - Не хочу вас пугать, но если ваша жена оказалась на этом пляже во время прилива, есть несколько возможностей. Это могло быть чем угодно - самоубийством, убийством, случайной смертью. Положим, она пряталась там от вас, в это время начался прилив, а тропинку она потеряла. А находка возвращает нас к вашим семейным отношениям, на которые вы пытаетесь наложить табу. Вот мы и блуждаем во тьме. - Мне казалось наоборот - я с вами откровенен. В пределах разумного, конечно. - Если это откровенность, то почему мы больше узнаем о ваших семейных ссорах со стороны, а не от их непосредственного участника? - Вы все про тех соседей в кемпграунде, которые повышенные голоса приняли за скандал? - Не только. Соседи по лестничной площадке рассказывают, что из вашей квартиры часто доносились крики, а однажды они даже вызвали полицию, потому что слышали, как вы обзывали жену и грозились ее убить. - Не убил же! - Тогда. - Собираете на меня компру? - Ее и собирать не надо - прет отовсюду. - Семейное убийство часто оправдано, - сказал я. - Как и любое другое. Кроме случайного. У убийцы всегда найдутся причины. А понять - значит, простить. Только я так не думаю. - Женщина будит в мужчине зверя. Не только в постели. Женский обман может свести с ума. - Ну как же - во всем виновата жертва. Так можно далеко зайти. Мужчина, который не может простить убитой им женщине, что она вызвала его на убийство. - Этого я не говорил. - Вы вообще предпочитате о многом умалчивать. И вдруг мне неудержимо захотелось расколоться. Кому еще как не этой француженке, прелестной во всех отношениях, кроме разве одного: она была следователем и вела дело об исчезновении моей жены. - Лена вашего приблизительно возраста, - сказал я. - Если сложить два ваших возраста, получится мой. Отсюда вечный страх, что с ней что случится. Боялся ее потерять. Была мне как дочь. Так и думал про обеих: мои девочки. Стоило ей, не предупредив, запоздать на час-другой, дико нервничал. И всегда удивлялся, когда появлялась цела-невредима. Пока не пропала в Фанди. - На час-другой? Не больше? - продолжала давить мне на подкорку мамзель Юго, не заметив, насколько я был близок к исповеди. - А те же ваши соседи говорят, что она уходила от вас. - Случалось, - признал я с неохотой. Совсем другое хотел я ей поведать. Но она меня как-то расхолодила. - Надолго? - Бывало и надолго. - И где была? - Без понятия. - И не полюбопытствовали? - Представьте, нет. - Почему? - Не хочешь, чтобы тебе солгали, ни о чем не спрашивай. А есть кое-что похуже, чем ложь. - Что? - Правда. Иногда лучше мучиться незнанием, чем знать все как есть. Говорил совсем не то, что думал. - Вы часто ссорились? - В последнее время - да. - Из-за чего последняя ссора? - На почве ревности, - сказал я, не вдаваясь в подробности. - Из-за брата? Я молчал. - Мне надо поговорить с вашей дочкой. Позвал из другой комнаты Танюшу. По первой реплике судя, подслушивала: - Папа ни в чем не виноват. Мама его доводила! Последнее слово было из моего словаря - как часто, должно быть, кричал Лене: "Не доводи меня!" "Сам не заводись", - отвечала Лена. Как я уже говорил, ее раздражало, что Танюша неизменно берет мою сторону. - Никто ни в чем не винит твоего папу, - успокоила мадемуазель Юго Танюшу. - А зачем тогда вы приехали? - Чтобы найти твою маму. - Маму надо искать не в Нью-Йорке, а там, где она потерялась - в лесу. В логике Танюше не откажешь. Точно так же вмешивалась она в наши супружеские контроверзы, пытаясь внести хоть какую-то связность в обвинения, которыми мы с Леной обменивались. Больше всего от нее доставалось именно Лене. А может дети и вовсе не эмоциональны? В любом случае, зря беспокоился за Танюшу - не мадемуазель Юго ее, а она смущала мадемуазель Юго. На этот раз та, однако, нашлась: - Вот мы и хотим узнать, что произошло в лесу перед тем, как твоя мама потерялась. - Кто это "вы"? - спросила моя Танюша, оглядевшись в поисках коллег мадемуазель Юго. - Мы - это люди, которые ищут твою маму, - охотно объяснила ей мадемуазель Юго. - Я - только одна из них. Наша цель - понять, что произошло в тот день, когда твоя мама исчезла. - Мама утонула, - не моргнув глазом, сказала Танюша. Мадемуазель Юго оторопело глядела на мою дочь, а потом перевела взгляд на меня, ища помощи. Сочувственно улыбнулся, но промолчал. - Почему ты так думаешь? - Потому что в лесу она была как зверь, а плавала плохо. - Когда ты последний раз видела маму? - Когда она нас подвезла к началу тропы. Папа накричал на маму, взял меня за руку, и мы ушли. Мадемуазель Юго глянула на меня не без торжества. Мне все равно - я дал слово не вмешиваться. Да и кто из мужей время от времени не обзывает жену последними словами, кои они заслужили? Оскорбление - еще не убийство. Более того, если знать силу слов и умело ими пользоваться, то и убивать не надо. Все убийства - на почве косноязычия. Танюшу я явно недооценил. - А потом она спрыгнула в океан, и океан ее поглотил. - Откуда ты знаешь? - Потому что когда я обернулась, мама глядела нам вслед. Будто в последний раз. - Последний раз? - Да, последний. Ведь она нас больше никогда не увидит. - Откуда ты знала, что она так думала? - Догадалась, - сказала Танюша и самодовольно улыбнулась. - М мама с папой часто ссорились? - Часто. Мы с мамой - еще чаще. Но я ее не убивала. И папа не убивал. Она сама убилась, потому что была некрофилка. - Некрофилка? - Мадемуазель Юго нервно сняла очки и снова надела. - Так папа ей говорил. - А ты сама знаешь, что такое некрофилка? - Знаю. Это тот, кто умереть хочет больше, чем жить, чтобы поскорей встретиться с другими мертвецами. - И с кем же хотела встретиться твоя мама? - Со своей мамой. А папа ей говорил, что ее мама умерла двадцать лет назад, да и при жизни от нее было мало толка. - У вас умная дочка, - сказала мадемуазель Юго, поднимаясь. - Пойдет в школу - поглупеет. - Я вас, наверно, еще раз побеспокою. В самом недалеком будущем, - порадовала меня мадемуазель Юго, прощаясь. - А тебя посадят на электрический стул? - спросила Танюша, когда мы остались одни. Вот чего, оказывается, не хватает моей Танюше для полного кайфа. 4. Странно, что мамзель не догадалась спросить Танюшу о Володе. Тот, в самом деле, мало способствовал укреплению наших семейных уз, хоть они и поизносились до его приезда. Но Володя усилил и перенаправил мои подозрения - пока что по поводу нашего семейного бюджета. Ревность пришла чуть позже, когда до меня дошло, что окутан ее ложью, в которой она сама запуталась. А я и вовсе перестал к тому времени понимать, на каком свете нахожусь. Любую ложь я раздувал в измену, в умолчаниях искал тайный смысл. Стал невыносим - сознаю это с опозданием и сожалением. Хоть и понимал, что бесполезно делиться своими сомнениями с женщиной, которую ревную, не удержался. - Я же тебя не ревную, - уклончиво сказала она. - Не даю повода, потому и не ревнушь. - Да сколько угодно! Телок вокруг тебя в колледже навалом. Мне все равно. - Ты не любишь меня, вот тебе и все равно. А мне не все равно. - С каких это пор ревность стала показателем любви? Помнишь, что по этому поводу сказал Ларошфуко? В ревности больше самолюбия, чем любви. - А у тебя ни самолюбия, ни любви! Слово за слово, наш разговор переходил в скандал. Как всегда. А теперь все чаще и чаще. Скандал стал у нас семейным ритуалом. Ей - как с гуся вода, а у меня - мощный выброс адреналина, перехват дыхания, дикое сердцебиение. Скандалы - не по возрасту мне. Или это у нее неосознанное стремление к независимости - стать поскорее вдовой, сведя мужа в могилу? До меня не сразу дошло, что ее сущность - не ложь, а тайна. Потому, собственно, и ложь, чтобы скрыть тайну, которую я просто обязан был вызнать, чтобы окончательно не свихнуться. Ложь для нее была эвфемизмом реальности, которая в голом виде была для нее невыносима - в