и, последний исторический факт, по-видимому, проясняет вопрос, является ли Россия европейской страной. Является, если судить исходя из географии пространства рациональностей, наиболее уместной для такого вопроса по географии.) Впрочем, остальные европейские территории (а к ним по географии пространства рациональностей относится и североамериканский суперэтнос) можно тоже считать попавшими в зону взрыва, причем, как свидетельствуют факты - тем более, чем ближе в эвклидовой географии они находились к эпицентру. (Есть логика здесь перейти к эвклидовой географии: соседство с бурными событиями чаще всего может быть очень влиятельным.) Так, Германию, например, и кусок бывшей Австро-Венгрии все-таки зацепило быстро спотыкнувшейся мировой пролетарской революцией. Все же для Европы взрыв первой мировой войны окончился сравнительно благополучно, если, конечно, не считать Италии и Германии. Италии взрывная волна серьезно повредила голову, и потому страна, которая и в предвоенное относительно спокойное время не отличалась крепким политическим здоровьем, со страшной силой обрадовалась дуче, когда тот пообещал ее вылечить. А Германии в Версале было определено ее место: место нового европейского маргинала. Если бы можно было сделать спектрограмму европейского пространства рациональностей вскоре после первой мировой войны, из нее сразу стало бы ясно, что новый взрыв на подходе. Новый взрыв непременно должен был состояться, потому что еще не остывшая от первого взрыва Европа продолжала разогреваться. Непрерывность, с которой она переходила от одного взрыва к другому, бросалась в глаза: Муссолини и Гитлер, соревновавшиеся за власть с коммунистами как монополистами идеи-детонатора, по сути дела переняли у этих коммунистов эстафету, предложив для новых сотрясений разве что идеологически новый тип детонатора. Как подействовал второй европейский метрический взрыв на немецкие умы, попавшие в его эпицентр, дает хорошее представление обогащение германского списка индустриальных производств промышленной переработкой человеческих тел для материальных нужд третьего рейха, переработкой, чаще всего производившейся руками будущего сырья для этой переработки. Идея такого бережного использования возникших по случаю в избытке сырьевых ресурсов пришла не в головы непредсказуемых в своих обычаях первобытных дикарей, а в головы нации, к началу 20-го века обладавшей неоспоримым авторитетом в области мировых гуманитарных традиций. Значит, что-то действительно и несомненно экстраординарное произошло с целой нацией, вдруг ввергнутой в состояние амока? Причем, кажется, не с одной только нацией, но и со многими другими, иногда не без энтузиазма, но всегда без заметного сопротивления встретившими идею истребления евреев рядом с собой. Ведь для того, чтобы допустить массовое умерщвление у себя на виду людей вообще, а тем более тех, кто еще вчера были твоими добрыми соседями, нужно отказаться от своего места в том слое рациональностей, что подразумевает некоторый минимум моральных обязательств, минимумум, который с некоторых пор стал предметом гуманитарной гордости европейского суперэтноса. Что же это было? Что когда-то случилось такого, что сегодняшние немцы виновато (но при этом и расчетливо-скупо) протягивают жертвам своих отцов и дедов пачки бундесмарок: "Надеемся, вы нас теперь простите и все забудете?" Что случилось такого, что сегодняшняя респектабельная немка, делегирующая правдолюбивых демократов в европейский парламент защищать права человека, когда-то написала (совершенно добровольно!) донос, отправивший в газовую камеру ее соседку, не слишком одобрявшую фюрера? И что случилось когда-то такого, что сегодняшний поляк, вполне интегрированный в систему высоких европейских ценностей, должен узнавать от Ежи Анджеевского, как его отцы и деды совсем еще недавно составляли для гестапо списки лиц еврейской национальности? Да ничего особенного: просто метрический взрыв. Континуумальный мир. Разогрев и взрыв в нижних слоях Похоже, что самый сильный национальный комплекс современных немцев, голос их этнической совести - это стыд по поводу помешательства их отцов и дедов. Этот оформленный официальными декларациями и внезапными денежными выплатами стыд говорит о сравнительно благополучном состоянии в окрестностях Берлина верхнего слоя рациональностей, в котором понятия стыда и совести работают по крайней мере как нормы приличия (впрочем, скорее всего, и не более того, как свидетельствует недавняя история бомбометания по югославским родильным домам). Это значит, что для сегодняшней немецкой Массы относительно высокий слой рациональности энергетически более выгоден, чем тот, в который семь десятков лет назад переселились их недавние предки. Вообще, в переводе с геометрической на энергетическую шкалу терминов геометрическая целостность какого-то метрического слоя реальности обозначает прежде всего его энергетическую привлекательность для Массы. Раньше уже говорилось, что энергетический (физический) и геометрический образы континуумального Универсума практически взаимозаменяемы, а особенно они удобны для совместного использования. Для описания феномена междуметрического перехода использовались оба эти образа: разогрев и взрыв - это из энергетической (физической) клавиатуры символов, а метрики слоев как исходного и конечного пунктов перехода - из геометрической. Кроме того, раньше говорилось о том, что между метрическими слоями Универсума действуют вертикальные связи, и что геометрические деформации в одном слое по цепочке этих связей передают деформации в остальные слои - в силу внутреннего условия устойчивости всей мегасистемы слоев. Поэтому одним из самых интригующих обстоятельств континуумального мира, совершенно причем необычным для мира корпускулярного, является его свойство геометрически изменять себя при обзаведении новым метрическим слоем (или хотя бы подслоем - любым в квантовом отношении самостоятельным метрическим образованием). Изменять себя - это значит изменять геометрию каждого своего слоя, может быть очень мало, если геометрия этого слоя расположена глубоко от места основных событий (то есть, от места междуметрического перехода), но все же изменять. По сути дела, работа Универсума в режиме квантового генератора новых слоев реальности (а значит, и междуметрических переходов) - это и есть единственная, но веская причина изменений, которые происходят с миром на всех его уровнях. И так как генератор квантовый, то и изменения происходят в квантовом режиме, порциями и циклами. Разогрев и в термодинамике связан с деформацией и разрывом связей. (Молекулярно-кинетическая модель теплоты была одной из первых физических теорий, в которой как-то пришлось прибегнуть к геометрии связей.) В обощенной геометрии континуумального мира к этому типу деформации по большому счету добавляется разве что еще деформация и смещение от прежних положений устойчивых метрических уровней (сингулярностей). Считается, что деформации и смещения бывают упругими и неупругими - это тоже относится к континуумальному Универсуму, каждый слой которого обладает своей массой, а значит, своей инерцией. Посмотрим, как в момент междуметрического прехода это может относиться к каждому слою Универсума, лежащему ниже пространства рациональностей. Непосредственно примыкающий к пространству рациональностей, а значит, и связанный с этим пространством вертикальными связями слой - это метрический слой биологической реальности. В чем, в каких подробностях, доступных наблюдению, может выражаться его геометрическая деформация? Не так уж трудно ответить на этот вопрос, учитывая то, что геометрической единицей биологического пространства, определяющей устойчивые состояния в нем, является биологический вид. Следовательно, деформации в биологическом слое, вызванные междуметрическим переходом в континуумальном мире, должны сколько-то изменить геометрическую картину видов. А учитывая квантовый характер геометрии любого слоя Универсума, можно догадаться, что изменения должны иметь вероятностный характер и коснуться не обязательно каждого биологического вида. Когда мы говорим, что происходят изменения в вероятностной геометрической картине метрического слоя, это значит, что должны измениться вероятности каких-то видов соответствующей реальности. То есть, на том языке, на котором в квантовом мире обозначаются уровни устойчивых состояний, - измениться показатели реальности этих состояний, или, иначе говоря - стабильности. (В континуумальном мире ни о каком состоянии реальности мы не можем говорить как о несуществующем, а можем говорить лишь как о существующем с большей или меньшей стабильностью (может быть, даже и стремящейся к нулевому значению реальности, когда последняя практически не просматриваеся). С помощью этого нехитрого рационального принципа (и похоже, только с его помощью) достигается условие непрерывности Универсума.) Для биологического мира изменение индекса реальности может означать то, что в моменты таких изменений одним биологическим видам в согласии с замысловатой геометрией изменений выпадает значительно укрупнить свою стабильность (в том числе если до того их стабильность была близка к нулю, они могут как будто возникать из небытия), а некоторые виды могут сильно укоротить свою стабильность, может быть, при этом даже исчезнув из поля возможности их наблюдать. Причем при этом могут иметь место уже обсуждавшиеся упругие изменения в вероятностной картине биологического мира (исчезающие после окончания междуметрического перехода) и неупругие (остающиеся в новой, постпереходной картине слоя как результат смещения интегральной геометрической картины Универсума, отражающей новую конфигурацию его равновесия). Из всех биологических форм несомненным энергетическим приоритетом по отношению к геометрическим изменениям слоя обладают самые "легкие, то есть, самые простые его формы. Энергетических импульсов, вызванных разогревом, и, заметим, действующих в квантовом пространстве, хватит скорее для того, чтобы вызвать геометрические изменения на уровне каких-нибудь бактерий и вирусов, чем для изменений среди геометрических тяжеловесов биологического слоя реальности - скажем, млекопитающих (хотя, конечно, не исключено, что в спектре энергетических импульсов разогрева могут присутствовать и такие, что способны вызвать изменения в геометрии, а значит, и в стабильности и некоторых сложных биологических форм). Таким образом, исходя из энергетических соображений, можно предположить с высокой степенью вероятности, что основные геометрические изменения в биологическом слое реальности, вызванные междуметрическим переходом в верхнем слое континуумального мира, должны происходить среди относительно простых видов этой реальности. Это, кстати, подтверждается и наблюдениями: социальным потрясениям обычно соответствуют моровые поветрия - эпидемии и эпизоотии, в геометрически спокойные времена дремлющие почти в небытии и ожидающие своего часа, а потом, когда он приходит, выкашивающие народу столько, что кажется, стремятся оправдать годы вынужденных слабости и бездействия. Геометрическая активность в слое биологической реальности, непосредственно примыкающей к пространству рациональностей, не намного безопасней для сохранения численности земного населения, чем потрясения в самом слое жизненного мира. Следующими по близости к поверхности междуметрического перехода геометрическими подразделениями реальности являются ее химический и физический слои. О вызванных переходом геометрических деформациях в первом из них можно сделать только стандартные предположения, под которые вряд ли легко могут быть подложены наблюдения и подробности. Вероятно, речь должна идти о смещениях стабильностей каких-либо химических соединений, но, возможно, они не обязательно должны быть хорошо заметны. Зато обязательно должно быть хорошо заметно геометрическое влияние междуметрического перехода на слой макрофизических событий. Заметно в первую очередь потому, что слой макрофизических событий - это в том числе и слой событий, составляющих физику Земли, то есть, геофизику. А все выходные характеристики геофизических теоретических моделей имеют самое непосредственное отношение к нашей жизни, в том числе к тому, что со своей, физической, стороны обеспечивает ее существование - окружающие нас климатические и тектонические обстоятельства. На некотором дедуктивном этапе все геофизические теоретические модели можно свести к теориям равновесных или квазиравновесных систем, смещения из сравнительно устойчивых положений которых определяют все заметные события в этом слое реальности. Междуметрический переход - это самый сильный геометрический повод для вполне серьезных смещений окружающей нас тектонической жизни из сравнительно равновесных, а значит, и безопасных для нас положений. То есть, вообще говоря, факт междуметрического перехода в континуумальном мире можно измерять и с помощью шкалы Рихтера. Что же касается наших климатических обстоятельств во времена Перемен, то связь их с особенностями геометрической жизни континуумального мира тоже, в общем-то, лежит на поверхности. Деформации и в геометрии молекулярно-кинетической динамики означают разогрев. Таким образом, разогрев пространства рациональностей во время междуметрического перехода - это и разогрев некоторого эвклидова географического пространства, то есть, вообще говоря, нашей планеты. Правда, наблюдаемый в настоящее время разогрев можно объяснять не привлекая идею полиметрического мира и междуметрического перехода в нем: самая популярная версия (инициировавшая, кстати, известный киотский протокол) заключается в идее парникового эффекта, создаваемого интенсивными техногенными выбросами в атмосферу вредных для ее безопасного состояния веществ. Но эта версия, во-первых, не справляется с темпами потепления, а во-вторых, не может объяснить некоторые вторичные эффекты, о которых хорошо известно специалистам. Но самое главное - эта версия не сможет объяснить резкое похолодание, ледниковый период, которым, как говорилось, должно сопровождаься адиабатическое расширение полигеометрического космоса сразу же после метрического взрыва. Какие еще эффекты может обещать нам междуметрический переход в макрофизическом слое реальности? Исходя из того, что деформации в нем можно свести к изменению в геометрической сетке реальности в его пределах, можно предположить, что на ней могут появиться некоторые новые складки и наоборот, исчезнуть старые - такие эффекты образуют группу локальных эффектов. Например, локальным проявлением геометрической складки экстремальной кривизны можно считать внезапный чрезвычайно активный выброс этой кривизны в эвклидово пространство, или, на энергетическом языке - выброс энергии. Совершенно не исключено, что именно таким локальным выбросом энергии был знаменитый Тунгусский взрыв 1908-го года, освободивший энергию деформации геометрической складки, образованной начавшимся на границе двух последних веков разогревом пространства рациональностей. Если считать геометрическими складками также некоторые локальные геофизические феномены, например, океанические течения, вполне можно допустить в качестве одного из макрофизических результатов достаточно серьезного междуметрического перехода изменения характеристик этих течений, вплоть до их исчезновения или, наоборот, появления в географически новых местах. Если включить в число вероятных последствий грядущего геометрического переворота, например, серьезные изменения в работе Гольфстрима - трудно представить себе те последствия для мира, к которым они приведут! Это будет появление огромного Норильска, Меганорильска величиной со всю северную Европу. Инвесторам стоило бы подумать и заложиться на такой расклад, который прежде всего значит: ура акциям Газпрома и трансевропейских газопроводов! С тех пор как закатилась Римская империя, то есть, практически последние полторы тысячи лет, европейский суперэтнос можно считать во многом обязанным Гольфстриму. По сути дела, Европа в сегодняшнем своем виде - это дитя Гольфстрима. Трудно оценить, как повлияли гигакалории этого благодетеля, до сих пор ничего не потребовавшего взамен, на весь сегодняшний облик Старушки, которая благодаря ему выглядит нынче как хорошо ухоженный сквер или жительница Тироля, нарядившаясь попеть экзотические тирольские рулады для дорогих гостей-туристов. Если перевести это все в доллары? Или в фунты? Или в евро? Гольфстрим, несомненно, повлиял на культуру европейского суперэтноса, и самым значительным образом. Он, по сути дела, серьезно вмешался в формирование самого характера европейца - его фирменную рациональность хорошего делателя дел и хорошего знатока, как делать дела. Характер - это то самое, за что, кроме российской разрухи и неухоженности, так любит упрекать европеец русских, никогда не имевших подарков от природы. (Кажется, были времена, самих сегодняшних успешных северных европейцев упрекали могущественные римляне в варварстве и полном неумении цивилизованно жить.) И, наконец, самым естественным предположением в отношении изменений в электромагнитной геометрии было бы предположение о том, что одним из макрофизических результатов междуметрического перехода должно быть смещение магнитных полюсов Земли. На дне полигеометрической структуры мира лежит слой микромира. В принципе, геометрическое влияние междуметрического перехода должно достигать и его, вопрос лишь в том, достаточным ли оно будет для того, чтобы вызванные им изменения в микромире стали заметными. В микромире легче всего найти соответствие между его геометрической структурой и измеряемыми величинами, так как устойчивые энергетические уровни микрофизических объектов - это и есть проявления геометрии этого слоя реальности. Поэтому геометрические смещения в микромире - это смещения положений устойчивых энергетических уровней, или, иначе, смещения в спектральных картинах, этими уровнями создаваемых. (Нетрудно догадаться о том, в какую сторону должны быть направлены эти смещения: так как в замкнутых системах энергия сохраняется, а новый слой потребует для себя свою долю энергии, перераспределение ее произойдет за счет энергии нижних слоев мировой реальности.) Таким образом, чтобы говорить о величине потрясений, которые задает каждый междуметрический переход, то есть, о том, как зашевелится геометрическая сетка мира от этого перехода, необходимо иметь основания судить о величине этого перехода. Имеем ли мы какие-либо основания судить о величине перехода, который нам предстоит преодолеть в самое ближайшее время, точнее о той части его, которую нам предстоит преодолеть после того, что мы уже прошли начиная с начала только что прошедшего века? Посмотрим. Взрыв, который нас ожидает Мы уже говорили, что переход от корпускулярного мира к континуумальному (или, что то же самое, от корпускулярного мышления к континуумальному) - самый значительный междуметрический переход в пространстве рациональностей, то есть, самый серьезный междуметрический переход в континуумальном мире с тех пор, как этот мир обзавелся пространством рациональностей как геометрическим приложением к человеку. Кроме того, мы говорили, что в счет этого перехода мы прошли уже через два последовательных взрыва, эпицентрами которых были первая и вторая мировые войны. Кроме того, мы говорили, что вещевая картина мира - это тот выступающий на поверхность океана рациональностей индикатор, который сообщает нам об интегральном геометрическом состоянии этого океана. Никогда еще вещевая картина мира не знала таких резких изменений, как в последние два-три десятка лет. С тех пор, как с легкой руки Гейтса началось лавинообразное коммерческое размножение программного продукта, мир изменился радикально. Собственно, и до того мир разогревался телевидением и радио, и теми же компьютерами, пребывавшими еще в зачаточной стадии своей будущей мировой экспансии. Но по-настоящему новая эпоха начинается с коммерческой программной инициативы Гейтса, сделавшей то пространство, которое мы совершенно необоснованно называем виртуальным, доступным в принципе для каждой человеческой особи в качестве ее геометрического расширения, или, что то же самое, расширения ее возможностей. Только начиная с этой инициативы становятся возможными глобальные компьютерные сети, радикально сейчас у нас на глазах изменяющие топологию наших информационных связей (и контактов вообще). Вслед за ними бросились изменять вещевую, а значит, и геометрическую картину мира всевозможные способы мобильной связи. Ну и, плюс к этому, уже старые добрые телевидение и радио тоже не дремлют, расширяют свои возможности. Жизненный мир радикально изменяет свою топологию - он становится глобально сетевым. На наших глазах за очень непродолжительное время создан (и успешно продолжает расширяться) новый вещевой слой мира, а значит, и геометрически новый слой реальности, и сооветствующий ему слой рациональности, все более массивный и все более влиятельный, в том числе влиятельный и в геометрии континуумального мира. Исходя из сделанных выше построений, нетрудно понять, какой на это должна быть геометрическая реакция Универсума, и то, что она не заставит себя слишком долго ждать. В течение тысячелетий мы воспринимали мир настолько просто, насколько позволяла окружающая нас реальность, и, надо сказать, долго не имели проблем с тем, что мыслим корпускулярно. Простота и удобство корпускулярного мышления сделали его для нас незаметным, как незаметна для нас механическая сложность наших чихания или кашля, с помощью которых мы оперативно кондиционируем наше дыхание. Корпускулярное мышление за несколько тысяч лет вросло в нас и едва ли не стало принадлежностью наших генов. Прочная традиция - это почти генотип. (Вот, например, интересное открытие одного современного писателя по поводу того, почему русский человек традиционно испытывает слабость к быстрой езде: гены веками не устают убеждать его в том, что вокруг него - степь.) Рациональная инерция традиции столь велика, что вряд ли нам удастся с легкостью поверить, будто в землятресениях, наводнениях, и моровых поветриях вокруг нас повинны телеспутники, компьютерные сети и свежая версия Windows. Трудно поверить, что киотские ограничения нужно было адресовать в первую очередь не столько к промышленным источникам дымов, а к на первый взгляд экологически безобидной Силиконовой долине. Хотя, может быть, это и не так уж трудно: например, один исламский священник из недавно пострадавшей от землятресения местности в Индии проявил неожиданную (а тем более для его ортодоксальной профессии) догадливость, объяснив своим правоверным прихожанам, что виновники страшного бедствия - их телевизоры. Причем забавно, что многие из тех, к кому он обращался, поверили ему и на правах хозяев жестоко расправились со своими радиоприемными аппаратами. Видимо, до пострадавших городов не дошла во всей своей поглощающей силе Паутина, а то бы под противотехнический бунт пострадавших непременно (и, кстати, вполне справедливо) попали бы и PC. Наша интуиция, иногда проявляющая чудеса догадливости и прозорливости, всегда достигает этого за счет того, что выходит за пределы действующей рациональной традиции - того бога, который кажется нам незыблемым колоссом, но который, как открыл Ницше, все-таки смертен. Интуиция действует на эстетическом уровне, то есть, на том уровне, на котором овободиться от связей традиций легче всего, потому что его плодородной почвой является не закрытая среда понятий, а открытая геометрия образов. Недаром А.Ф. Лосев, старавшийся передать эвристический дух античной мысли, назвал свое великолепное исследование на эту тему историей античной эстетики, уже названием его сделав ударение на той мысли, что любая интеллектуальная деятельность оставляет долго жить не понятия, которые рано или поздно станут руинами, а образы, которые допускают фактически бесконечную возможность реинкарнации. Недаром вождями и политическими лидерами становятся люди, обладающие исключительной интуицией, тем, что мы называем нюхом, подчеркивая связь с инстинктивным чутьем ситуации вокруг себя, которое обеспечивает выживание животным. Поступки и решения таких людей бывают непонятными для тех, кто в рамках доминирующей рациональной традиции получил прекрасную профессиональную подготовку, но только ею и довольствуется в своих взглядах на события и в решениях: такие профессионалы в лучшем случае становятся экспертами, советниками или комментаторами в окружении лидеров. Лидер - это прежде всего тот, кто способен чувствовать угрозу там, где для других она нереальна. Вот пример из жизни. Ни поэт Бродский, ни участники "бульдозерной выставки" ни в одну из созданных им художественных фраз не вложили ни одного байта угрозы режиму, внутри которого им случилось стать теми, кем они стали, и на первый взгляд совершенно непонятна активная настороженность коммунистических лидеров, направленная против, казалось бы, безобидных небожителей. Ну, пожала бы власть плечами: "Мы в этих эстетических изысках не разбираемся, ну и бог с ними, пусть живут себе, а нам некогда, нам нужно шпионов и диссидентов ловить." Но ведь нет же: всем, кто пытался что-то сделать в одиночку, за пределами конвейера социалистического реализма, были обеспечены вполне диссидентские неприятности. (Социалистический реализм - название какое смешное, как будто для умников придумано: не захотите, морщиться будете, а ведь все равно съедите, никуда не денетесь; и действительно, ели.) Такая же странность в поведении власти вызвала удивление и у чешских интеллектуалов, во время и сразу после "пражской весны" совершенно неожиданно для себя обнаруживших, что коммунистический ответ на эту весну пришелся не столько по политическим бунтарям, сколько по свободному стилю художников. Но что значит: свободный стиль? За какими границами, например, начинался тот геометрический прорыв, который неизменно должен был вызвать багровение Хрущева и неотложный вызов бульдозеров? Как определяли это коммунистические лидеры, которые, какими бы невеждами ни оставались в нашей памяти, а были все-таки лидерами. Да все с помощью своего чутья, что и есть эстетический уровень отношения к реальности. Они составляли особую касту, внутри которой была особенно, экстремально развита интуиция в отношении всего, что могло угрожать генеральной идее, обеспечивавшей их лидерство. Интересный вопрос: почему Советский Союз с самого своего основания стал самым надежным пристанищем классической европейской культуры из всех, которые возможно только себе представить? Да потому что на культурных пространствах великой пролетарской страны трудно было отыскать место для искусства, выходящего за пределы наивной и без особых интеллектуальных усилий доступной классической эстетики. Поэтому джаз и рок в своем эстетически атакующем режиме в этой стране были персонами нон грата (можно, например, вспомнить историю с "Beatles", которая закончилась забавной песенкой "Back in USSR"). Поэтому даже о своих Малевиче и Кандинском в этой стране активно заговорили только тогда, когда дух классовой борьбы в ней сильно выветрился; тогда же массовыми тиражами в стране так и не состоявшегося коммунизма начали выходить и книги Анри Перрюшо. Классическое искусство эстетически поддерживало (в сущности - содержало) коммунистическую идею, и потому на правах "крыши" на подконтрольной этой идее территории пользовалось неограниченной монополией. И это лишь отчасти потому, что наивность классического искусства соответствовала эстетической наивности вождей и народа страны-экспортера мировой пролетарской революции. Главной причиной монопольных прав классического искусства, имевших в этой стране добротное политическое обеспечение, было то, что наивный дух этого искусства эстетически соответствовал наивному духу классовой идеи Маркса, а тем более, духу классической метафизики, на рациональных основаниях которой эта идея и была построена. Эстетические и рациональные основания нашего мышления - это, по сути дела, одно и то же (геометрически одно и то же), потому что как те, так и другие сводятся к в меньшей или большей степени освоенному нами слою рациональностей. Когда в Европе позапрошлого века новые, неклассические рациональность и эстетика постепенно стали стимулировать друг друга, на этой территории естественно начала выветриваться рациональная (она же эстетическая) почва для марксовой классовой идеи. Поэтому ростки последней оказались на западных территориях тщедушными и нежизнеспособными. Те же семена этой идеи, которые оказались занесенными на восточные территории, попали на еще не тронутые эстетическими переменами (читай - антикоммунистическими ядохимикатами), а потому благоприятные для себя почвы. Большевистское социальное упрощение мира оказалось настолько же поддержано наивной эстетикой классического искусства неожиданно для самого этого искусства, как в свое время библейское упрощение миропорядка было поддержано аристотелевскими упрощенными физикой и метафизикой неожиданно для последних. Политическая интуиция подсказывала святой католической церкви безжалостно искоренять с помощью костра, дыбы и испанского сапога все отклонения от ортодоксального аристотелизма. (Одну из самых впечатляющих картин безысходной интеллектуальной диктатуры церкви, и вообще, антиинтеллектуальной атмосферы, царивших в Европе Позднего Средневековья, можно найти в известном романе М. Юрсенар.) Точно так же интуиция лидеров диктатуры пролетариата вполне разумно (как это видно из геометрических соображений) подсказывала им каленым железом выжигать саму возможность интеллектуальной инфекции, которую могло бы разнести неклассическое искусство. Существует только одна, причем очень немногочисленная каста, которая обладает еще более острым ситуативным зрением, чем каста лидеров. Члены этой касты никогда не жмут друг другу руки и слышат друг друга только издалека - потому что они слишком растворены во времени для того, чтобы организовать рабочую встречу без галстуков или на охоте. Вряд ли на столетие выпадает более, чем один из этой касты. Эта каста - каста пророков. В рамках корпускулярного мышления пророки - загадочный и противоречивый объект: с одной стороны, трудно отрицать многочисленные свидетельства о них (тем более, оставляемые ими самими), а с другой стороны, старая метафизика в своем онтологическом ядре не оставляет для них места среди нас, не приняв специальных для этого случая мистифицирующих допущений. Для континуумального же мира пророки - вполне легитимный геометрический объект, разрешенный всей мощью его полиметрического законодательства. Геометрия континуумального мира создает пророков в особые времена специально для того, чтобы выделить им место в своих междуметрических коридорах. Она позволяет им заглянуть в расположенные вдоль этих коридоров двери новых миров, но в оплату за это приковывает их к этим дверям. Она так и оставляет их в междумировых проемах, и по их телам мы рано или поздно устремляемся в спасительные для нас новые миры - нам только нужно посмотреть себе под ноги, и мы увидим их. Сейчас у нас под ногами лежит Ницше. Это ему было позволено сказать, что Бог умер - точнее, этот неистовый полунемец-полуполяк был послан объявить это. Это он увидел сегодняшнего бога - виртуальный континуум, в котором ницшевский идеал власти может быть реализован каждым из нас над своим собственным миром. Это он увидел новую геометрию Универсума, в которой размножение миров может быть поставлено на промышленную ногу где-нибудь в Силиконовой долине. (Правда, сетевая жизнь снова объединяет хотя и в новый, но в сравнительно общий мир, но доступ к кнопкам, к кнопкам, с помощью которых, например, создан мир этой книги, получает в принципе каждый.) Кажется, теперь анаграммы Ницше становятся понятными для нас, и уже пора начинать стыдиться, как мы не рассмотрели тех простых вещей, на которые он нам показывал. Впрочем, зато теперь, зная это, мы можем обращаться к зрению этого пророка, чтобы попытаться понять, какой длины путь нам все-таки осталось пройти, чтобы закончить наш Исход. Для чего нам нужно знать это? Может быть, кстати, и не так уж нужно? Может быть. Ведь это дело вкуса - идти, зная, куда идешь, или не зная. Многим хватает и поводыря. Но уж по крайней мере поводырей-то должна интересовать география ориентиров. Довольно-таки, как мы знаем, неблагодарную и через очень непродолжительные промежутки времени сильно роптавшую толпу тысяч Израилевых в земли обетованные кроме непрекращающихся подарков и милостей божьих вел ортодокс Моисей с довольно идеологически неустойчивыми помощниками. Для Моисея Исход - это был не просто путь, как для тех, кто следовал за ним, а постоянный душевный труд, строительство внутри себя и таким образом узнавание мира, в котором рано или поздно придется обосноваться всем, кого он поднял в Египте. Моисей постепенно узнавал несократимую дистанцию этого пути из того, что этот мир открывался перед ним после актов Откровений, и он начинал видеть его. Одним словом, видеть цель, к которой ты идешь, - это стоит некоторых небесполезных усилий, а потому заслуживает какой-то цены. Откровения Ницше, давшие удивительно точную геометрическую распечатку изменений, которым должен подвергнуться человек в новом мире, скорее всего могут оказать нам незаменимую услугу. А именно: они, похоже, могут показать нам конечный пункт нашего исхода - сетевой мир. Человек сетевого мира - это человек, для которого реализован ницшевский идеал власти, поэтому, в сущности, это сверхчеловек Ницше. Сеть, правда, - это уже связь. Но вряд ли Ницше полагал, что человек может быть свободным от связей. Власть - это не свобода от связей, а скорее другая геометрия их. Да кроме того, жизненный мир устойчив только тогда, когда обладает стабильной геометрией связей. Сетевой мир - это и есть то, что не может существовать без тотального рационального обеспечения континуумальным мышлением. Оказавшись на пороге сетевого мира, мы уже не можем отказаться от того, чтобы континуумальное мышление стало повсеместной данностью новой геометрии жизненного мира. Сетевой мир - это вещевое выражение новой устойчивой геометрии жизненного мира и мира вообще. Теперь-то, с помощью геометрического взгляда на мир, нам должно быть понятно, что сверхчеловек Ницше гораздо глубже, чем его видел день - наше ограниченное эвклидово дневное зрение. Вместо той убогой распечатки ницшевской идеи нового человека, которую представили европейские составители учебников по философии и той, которую с благодарностью усвоили основатели третьего рейха, континуумальный образ мира объясняет нам, что приставка "сверх-" сочеталась в эстетике Ницше с новым геометрическим расширением человека, открытое положение по отношению к которому своим особым зрением увидел тщательно перевранный философ. Мы не поняли анаграмм образов, оставленых нам Ницше, и после того, как пережили два прыжка в новый мир, точно так же, как не приняла землю обетованную комиссия из двенадцати избранных международных наблюдателей, посланных Моисеем для того, чтобы увидеть и хорошо рассмотреть эту землю. Два прыжка в новый мир, которые дались нам дорогой ценой, не донесли нас до него, а стали лишь промежуточной площадкой на пути к нему, чем-то вроде Синайской пустыни, каждое новое вхождение в которую, правда, и приближало нас к нему, увеличивая число тех, кто, как Халев и Иисус Навин, принимал новый мир и начинал жить в нем. Да, два прыжка в новый мир - первая и вторая мировые войны, революции и прочие одновременные с ними напасти - все-таки чему-то нас научили и несомненно приблизили к цели нашего исхода - континуумальному миру. Во всяком случае, появились новые поколения, которые своей эстетической смелостью гораздо ближе к континуумальному миру, чем те, чья еще недавно была очередь с умным выражением лица делать глупости. Эти новые поколения и готовятся совершить третий и, похоже, последний прыжок в новый мир. Уже названо одно веское соображение, исходя из которого можно судить о том, что пути до новой устойчивой геометрии мира осталось на один прыжок. А именно: цель, которую видел Ницше, но которая нам долго не была видна, наконец, показалась: это глобализация виртуальной жизни, а значит, и новой геометрии жизненного мира. Но есть и другие соображения. Одно из этих соображений получается, если проследить динамику глобализации изменений, вносимых в вещевую картину мира континуумальным мышлением и соответствующей эстетикой, и сравнить ее с динамикой расширения географии потрясений, которые при этом выпадают миру. Сравнить - опять-таки оглядываясь на доступные нашему наблюдению первые два взрыва, потрясших мир - первую и вторую мировые войны и окружающие их события. Нетрудно заметить, что центр изменений в вещевой картине мира, связанных с изменениями в нашем понимании мира, пришелся в основном на европейскую цивилизацию (большую часть североамериканского континента можно и нужно по основным культурным и рациональным параметрам объединить с этой цивилизацией). Но так же нетрудно заметить, что и эпицентр взрыва, произведенного первой мировой войной, пришелся на европейскую цивилизацию, а зона влияния этого взрыва в основном не вышла за пределы рационального и культурного влияния этой цивилизации. Специфические, связанные с новой геометрией мышления изменения в вещевой картине мира после первой мировой войны заметно расширили свою географию, расширилась и география мировых потрясений в период, в центре которого лежала вторая мировая война. Если проэкстраполировать динамику глобализации мировых потрясений, связывая ее с динамикой расширения влияния новой геометрии жизненного мира, остается увидеть, что простора как у первой, так и у второй осталось не так уж много - как раз на еще один прыжок в геометрически новый мир (в сущности, нам осталось перейти Иордан). Попутно, похоже, становятся ясными цена и подробности этого прыжка. Как показала история по крайней мере двух последних взрывов в пространстве социальных событий, детонаторами этих взрывов оказываются идеи, в какой-то момент попадающие в резонанс с подходящим рациональным состоянием этноса, который в сложившихся вокруг него условиях может считаться маргинальным. И если во время первого взрыва роль такого маргинала выпала в конечном счете на долю российского этноса, а во время второго - немецкого, то и для третьего взрыва должен найтись свой носитель идеи, способной сработать как детонатор или как усилитель (потому что идея пролетарской революции все-таки всего лишь усилила и поддержала взрыв, начавшийся без ее непосредственного участия). И, кажется, не надо особенно вооружать глаза, чтобы увидеть эту новую идею, способную в очередной раз взорвать мир. Достаточно только оглянуться вокруг и попробовать обнаружить характерные признаки, которые воинствующая идея всегда начинает проявлять исподволь, загодя. Характерные признаки взрывоопасной воинственности какой-либо идеи распознать нетрудно. И классовая, и расовая идея, инициировавшие два первых взрыва, уже в