ртошки. Схема получилась простая. Надо собрать тех, кому плохо, в одном месте, громко об этом объявить и настойчиво требовать помощи. Именно требовать, потому что это же справедливое требование, да и не для себя ведь. Даже неожиданные люди тогда сдаются и жертвуют. Про то, что еще надо к людям испытывать теплые чувства, и говорить тут лишне; тогда и мысль бы о помощи как таковая в голову б не пришла. Чувство же, которое основатель поселения испытывает к людям, он описывает таким термином: христианская любовь. Одно из определений счастья (только что придумал): это когда человек живет совершенно так, как хочет, и делает дело, в необходимости и пользе которого убежден, и ни за что не переменит свою жизнь, и не сомневается ни в чем, он сам страшно нужен людям, и не завидует никому, а вокруг него единомышленники, которые его полностью понимают. Чего-то не хватает? Или достаточно, все в порядке? Да и вообще бывает ли так? Возможно ли устроить себе такую чудесную жизнь? Сколько ж для этого надо везения, и условий разных, стечения счастливых обстоятельств, и хлопот, да и денег, наконец! -- появится мысль. И где ж, вот еще вопрос, найти такое замечательное место, где это было бы возможно. Как ни странно, но я был в таком месте и видел таких людей. Это в поселке Саракташ Оренбургской области. Там собрались люди и занимаются вот чем: они сначала построили храм и православную гимназию, и приют для сирот и стариков, а теперь живут, работают и поддерживают построенное и людей, которые там. Со стороны посмотреть, так жизнь этих людей, затерянных в пыльной глуши, в бедной глухой провинции, на самой границе, на окраине России, где дальше только Урал и иностранные казахстанские степи -- жизнь их скучна, однообразна, скудна, бедна впечатлениями и достойна жалости и сочувствия. Но самое тут интересное, и об этом легко догадаться, что их наше постороннее мнение не волнует. (То, что счастье не снаружи, а внутри, мы уже даже не обсуждаем, это давно пройденный материал.) Они даже могут нас спросить: -- Ну а вы-то, если такие умные, вы-то точно знаете, зачем живете? И точно ли занимаетесь полезным важным делом? И не отступитесь от него, даже если вас станут расстреливать? И ничего другого не хотите, кроме того что у вас есть? Наверно, полно таких сильных, умных и уверенных людей, которые в жизни устроились не хуже. Вы, если они вам где-нибудь попадутся, можете им смело завидовать. Вступление Место, в котором протекает заинтересовавшая нас жизнь, приблизительно таково. Представьте себе бедную обветшавшую железнодорожную станцию, какие обычно и бывают в 80 километрах от областного города. И при ней поселок, где не наберется и 20 тыщ жителей. В нем совершенно советские сельпо, универмаг и гастроном, все с незатейливым русским товаром. Люди живут в как бы дачных, без удобств, домах. Местность, чтоб вы знали, считается престижной -- из-за близости большого (!) города Оренбурга, чистых речек, успехов пчеловодства и ярмарки оренбургских платков, которая каждый четверг. И вот надо идти от станции минут 10 до улицы Ленина, и еще вы издалека увидите купол с крестом, а рядом с храмом новые дома. Высокий, трехэтажный, парадный -- это гимназия, а поскромнее с виду, в два этажа -- это сиротский приют с богадельней, и еще сколько-то жилых домишек рядом и чуть поодаль, вот и все. В приюте все как в районной больнице: ничего лишнего из обстановки, дешевая масляная краска на стенах, железные кровати, ложки из скупого солдатского алюминия, суп из макарон и воды, голубое пюре с редчайшими, вполне вегетарианскими, волокнами мяса, и чай в огромных чайниках, для массового удобства и быстроты сервиса заранее заваренный и подслащенный. Я вам с такой подробностью начал описывать инвентарь, чтоб оттянуть начало разговора о главном. Вообще ведь тяжело писать про людей, служащих чистой идее длительное время, не имеющих посторонних доходов и психически здоровых. Они настолько строже нас и суровее, прямее, они с такой безжалостностью к себе определяют главное и все сочтенное второстепенным отсекают и выкидывают, и перестают об нем думать -- что шанс нашего с ними взаимного понимания очень скромен. Ведь мы так любим то, без чего не то что возможно, но даже легче жить! Нас влечет к себе лишнее. А на то, что мы и сами считаем главным, у нас просто не остается энергии. Мы так привыкли жить, и собой довольны. Кажется, наше дело -- ждать некоего своего звездного часа, уж тогда мы отвлечемся от суеты, и выложимся, и себя покажем, и достигнем. А так, чтоб каждый день, изо дня в день -- так это даже в чем-то сильно противоречит русскому менталитету. Несмотря на неловкость, которая может возникнуть у праздного зрителя при наблюдении прямо и решительно идущего к цели человека, мы сейчас рассмотрим главного героя Саракташа, вокруг которого там закручивается местная жизнь и кто всех подталкивает к действиям -- это молодой, 33 лет, человек по имени Николай Стремский. Разумеется, он здешний священник и настоятель храма. Кто ж он такой, откуда и каков? Жизнеописание о. Николая "Я родился в Казахстане, в Актюбинской области, в деревне Кара-Бутак. В семье нас так приучали, что есть Бог, есть душа, и надо вести себя так, чтоб люди пальцем не показывали, что мол такие-сякие нехорошие. После школы в ПТУ выучился на машиниста экскаватора и ушел в армию. Служил в Самарканде, в учебке. Мы готовили сержантов и отправляли их в Афганистан. Я всегда среди молодых бойцов искал верующих. Найти легко -- где я прятал иконку, там и они. Я записывал в блокнот молитвы, ну и они тоже в блокнот... Беру у них блокнот, открываю и ищу молитвы... Есть молитва -- хоп! -- значит, верующий. А таких было во взводе 30-40 процентов. Я делал вид, что не замечаю, а при удобном случае мы общались, человек открывался, начиналась дружба. Мы были как братья. Умудрялись даже молиться вместе. Ночью. Заходили в каптерку, закрывались и молились. И вот об этом узнал особый отдел. Для гебистов это было страшное открытие! Командир отделения, замкомвзвода, который готовит учит солдат воевать -- верующий! У коммунистов же был неправильный взгляд на верующих, что как будто мы ненадежные люди. Может, наш авторитет подрывали баптисты? У нас в одном взводе половина были -- баптисты. Они, конечно, присягу отказывались принять. А коммунисты не разбирались, баптисты или кто. Мы принимали присягу, а они не доверяли -- думали, мудрят ребята, притворяются. Странно! Ведь церковь всегда призывала к защите Отечества, к тому чтоб "душу свою положить за други своя". Я в армию с желанием шел. Даже просился в Афганистан. Нам внушили, что это надо для защиты родины. А почему просился: у меня друг хороший был, Ивлев Александр, мы год вместе прослужили, и вот однажды ночью... По тревоге нас поднимают, строимся с оружием, -- уж все знают, это отправка. Фамилии называют. Друга назвали, а меня нет! Для меня это была трагедия. Мы оба расстроились. Я подошел к нашему капитану, командиру батальона, проситься в Афганистан. А тот отвечает -- нет, Стремский, ты мне здесь нужен. А через полгода, как обнаружилось что я верующий, капитан меня отправил подальше от части -- в пески между Уч-Кызылом и Термезом. Там было 30 ребят и один офицер, мы все как бы штрафники. Боевая задача -- охранять склады. Однажды кто-то выломал проржавевший замок, мы заглянули в склад -- а внутри пусто... Как гебисты меня разоблачили? А я ведь в храм ходил. В самоволку на Пасху один раз сбегал -- вот и выследили. А храм в Самарканде нашел я не сразу. Когда ходил в увольнение, все спрашивал прохожих. Нет, говорят узбеки, у нас православного храма... Звонил в справочное, и там говорят -- нет такого. И вот однажды повезли нас на учение, поднялись мы на сопку, посмотрел я сверху на Самарканд, и увидел чудо -- блеснул православный крест... И в первое же увольнение -- нашел я храм! Ну, слава Богу, есть храм православный. Я пришел туда и сразу попал в другой мир. Батюшка исповедовал меня, и прямо в алтаре причастил. Почему в алтаре? Для конспирации, чтоб посторонние не увидели. Потому что, рассказал он мне, был случай. Причастил он одного курсанта, и ему влетело от уполномоченного по делам религий, и курсанта выгнали из училища. Время такое было... нехорошее. Я тогда понял, что путь мне только в семинарию. И вот тут было какое чудо. Весь мой призыв, 1500 человек из Актюбинской области, все попали в Афганистан -- кроме меня. 500 человек из них погибло. И еще. По канонам так -- если б убил я человека, даже на войне, то нельзя уж быть священником. Потому, наверное, меня господь и хранил. И вот Николай, отбывши год послушником в храме, поехал сдавать экзамены. Конкурс, между прочим, 40 человек на место. Экзамены были -- церковнославянский язык, богослужебный устав, сочинение-экспромт (досталось ему жизнеописание Иова). Еще проверили музыкальные способности и знание хотя бы 30 молитв. Самое главное было, однако -- собеседование, на котором архиереи и архимандриты "всякие вопросы задавали искушающие". Николай поступил в семинарию и прилежно учился. А к концу учебы задумал жениться. Потому что уже понял, что ему "подвиг монашества не под силу". --- Но где ж семинаристу знакомиться с девушками? Не идти же, в самом деле, на дискотеку, переодевшись в штатское? -- Нет... Я пошел к отцу Кириллу (он еще известен как старец Павлов, в Лавре продают кассеты с его проповедями) за благословением. Говорю, батюшка, благословите, имею желание семейной жизни, невеста нужна. И он дал мне рекомендацию: молиться надо, чтоб господь послал невесту. Отец Наум -- тоже старец в Лавре -- советует в таких случаях 150 раз в день читать "Богородице, дево, радуйся". Вопрос ведь очень серьезный. И в то же время были мне предложены кандидатуры. (В том числе и будущая матушка). Отец Наум предложил: присмотрись! Что я и сделал. Посмотрел... -- Вы на что обращали внимание? -- Ну, я поинтересовался, как Галина работает. Она в мастерских работала, иконы писала. Заведующий мастерскими ее охарактеризовал со положительной стороны: работящая, спокойная. -- На внешность кандидаток вы смотрели? -- Мы люди же. Конечно! Хотя мы, православные христиане, больше обращаем внимания на внутреннее. Есть может кажутся красивыми, а душа заполнена не тем чем надо -- не Богом, не верой -- то эта красота обманчива. Она оказалась такая, какая мне нужна была. Какую мне хотелось иметь супругу, Господь мне такую и послал. -- Не зря ж вы молились 150 раз в день! -- Нет, думаю, важней были молитвы старцев. А то некоторые говорят: "Надо полагаться на себя". Неправильно это... Ведь что есть человек без помощи Божьей? Да ничто. На себя полагаться -- это грех. -- Как же так, отец Николай? -- А так! Вот у нас был один семинарист. Господи, говорит, пошли мне невесту! Которая зайдет первая в лавру, та и будет -- это он молился, чтоб Бог ему так послал. А Бога нельзя искушать. Сел семинарист и ждет. И вот заходит девушка... Познакомился с ней. А ей как раз жениха надо было. Обвенчались! И что? Она, может, неплохой человек. Но ей надо -- в кино, в театры ходить, на танцплощадку, ей покраситься охота, в брюках походить... Вот они после свадьбы месяц спорили, спорили... И развелись. Семинарист не мог уже стать батюшкой -- только монахом... А мы с Галиной дружили недели три-четыре, а после сразу венчание. А что у светских? Дружат годами, понаблудят, а потом расходятся... Насчет семейной жизни у нее настроение было серьезное. Взгляды у нас у обоих, слава Богу, христианские, православные... -- А блуда же у вас никакого не допускается, ни малейшего? -- Ни в коем случае. Даже целовать до венчания нельзя! -- убежденно и горячо объяснял мне о. Николай. Он вспомнил случай: -- Ехали как-то в электричке, из Москвы в Лавру, и я беседе за руку ее взял -- так она выдернула руку! Мне стыдно стало, я покраснел. Казалось бы -- ну что там за руку, ведь и решили уже, и венчаться скоро... Но -- нет! Такое дело... Венчались мы за Лаврой, в Ильинской приходской церкви. 25 января, значит, венчание, потом февраль, март, там Пасха, а после Пасхи я пишу прошение -- и 23 мая меня рукополагают в дьяконы. Дьякон -- он что? Помогает священнику в богослужении. Он ектиньи говорит: "Ми-и-ром го-о-споду помо-о-лимся!" -- напевает о. Николай. -- Без дьякона тяжело служить; надо и тайные молитвы читать, и ектиньи самому говорить. Так что, бывает, что и паузы получаются. С дьяконом-то лучше! Николай ушел тогда на заочное и поехал с матушкой служить в Оренбургскую область -- его позвал знакомый священник, о. Григорий. Потом о. Николай получил свой приход. После объявления перестройки храмов много отстроили, и священников не хватало. -- В 1990-м приехали с матушкой в Саракташ... Сначала был просто молельный дом, после отобранный властями храм удалось получить обратно. Стали его перестраивать. В долги залезли... Никогда денег не хватало! Даже на заработную плату. С кружки (что для пожертвований) вообще мизерный доход. Где краски выпросили, цемента, все время в долг. Все эти 7 лет -- в долг! Мы стали выкупать -- вот так же в долг -- дома по соседству. Ломали их и строили на их месте что нам надо. Осенью 90-го открыли воскресную школу, в 1991-м выхлопотали детский сад, к 1992-му построили начальную школу. И вскоре взяли мы с матушкой первую партию детей, 6 человек. Первого ко мне одна бабка привела: "Батюшка, возьми! У меня ни сил нет, ни денег..." Я вижу -- это искушение. Приди, говорю, через неделю, думаю, может, она еще и не решилась, а так просит. Опять пришла -- еще на неделю перенес. Если это просто искушение, то оно не состоится. Но она так уверенно говорила, что надо взять, что он должен у меня жить... Ну а уж после -- мы с матушкой посоветовались -- взял я ребенка. Потом еще трех сестер -- Вера, Аня и Катя -- их родителей лишили прав, упросила меня их бабка взять. Потом из детдомов брали. Сначала больших, а потом поняли, что со старшими тяжелей, у них уже твердые привычки. Стали маленьких брать, поняли, что лучше сызмальства начинать воспитание. Сейчас берем от 9 месяцев до 2-3 лет. И вот сейчас у Стремских 40 детей, частью усыновленные, частью в опеке. Дом Проникшись еще издалека сильным уважением к о. Николаю, который живет в полном соответствии со своей благородной философией, я из Москвы еще представил себе добротный дом, в котором проживает священник, где отдыхает от трудов, и из которого он захаживает в сиротский приют, чтоб иногда на досуге любить детей и заниматься также иной благотворительностью. Я не угадал. Большой дом Стремских оказался весь наполнен детьми. Он весь в игрушках, в велосипедах, в колготках, в байковых застиранных рубашках, в криках, в соплях, в маленьких детских кроватях. Да и сами они, дети, бегают, орут и мешают, отвлекают от всего за что ни возьмись. Детей на глаз казалось человек 20, то есть вам легко домыслить подробности этой роскоши человеческого общения. Мы сели с батюшкой на диван беседовать. Дети периодически забегали к нам по своим делам, но о. Николай их с тихой строгостью отваживал. Он сидел на диване прямо и устало смотрел на меня своими спокойными серыми глазами. У о. Николая худое бледное изможденное лицо. Я, глядя на него, думал о посте, молитвах, коротких часах сна, безденежье, огромном висящем на нем долге в 500 тысяч новых рублей, хладнокровных чиновниках, далеком государстве, которое слишком занято своими проблемами, о новых сиротах, которых уж некуда и не на что взять к себе. Всего этого в жизни Стремского и точно полно. Разумеется, я не мог не вспомнить -- по закону контраста -- и о богатых московских презентациях, где гладкие нарядные гости с золотыми крестами на цепочках (по 5 тысяч долларов каждый, работы Эрнста Неизвестного) едят молочных поросят и парную осетрину. И самое забавное на этих презентациях, что у приглашенных и дома этой осетрины полно. Но ближе к делу. Мы в Саракташе Оренбургской области, где в сам факт существования Москвы с трудом верится. Я начинаю спрашивать: -- То есть это что означает, что вот они тут, эти все дети? -- Живут они здесь. -- Как -- все? -- Нет, не все! Кого первого взяли, те живут. А новых чередуем. Воспитатель спрашивает -- сегодня кого ведем? Матушка ведет график... Постоянно у нас живет... 23, по-моему. А 20 -- чередуются. -- А тут тоже с ними воспитательницы? -- Матушка со всеми занимается одна. Разве только со стиркой ей помогает прачечная при храме, это в старой бане. -- Скажите, о. Николай! У вас свои-то родные дети есть? -- Родные? Это в секрете держим. Чтоб не травмировать никого. Родные, усыновленные, в опеку взятые -- для меня нет разницы. Фамилия у всех -- Стремский пишется. -- Сколько ж тут комнат? Батюшка стал считать... -- Раз, два, три четыре... Всего 7 комнат. Вроде много! А на 20 с лишним человек -- не густо. Мы прошли с о. Николаем по дому, он мне все показал. Наверху самое интересное -- комната матушки Галины. Она там работает в свободное от детей время: она ведь, мы знаем, дипломированная иконописица. Вот она тут и пишет иконы. Такое впечатление, будто я их где-то видел... О. Николай мне все разъясняет: -- По правилам иконописи положено брать старые иконы и с них срисовывать. Получив прежде на то, разумеется, благословение. А не из своей головы рисовать! Это только католики могут так, с живого человека срисовывать. Да и у нас конечно есть такие самозванцы, которые не имеют элементарных понятий, а берутся писать иконы... Посмотрев на правильные срисованные с эталонов иконы, идем дальше по дому. Остальные комнаты уж все детские, сплошной такой детский сад. Исключения впрочем есть, вот еще недетская территория: -- Тут старшая живет, Настя, ей 12-й год. Так ей дали отдельную комнату. Комната площадью метра 4, ну может с 4 половиной. Кровать, тумбочка... Впрочем, больше ничего бы и не влезло. -- О. Николай! Вы что делаете в свободное время? -- Да все то же... Детей воспитываем. Жизнь такая нам нравится, и в этом мы находим успокоение. Днем мы все в гимназии. Дети учатся, я преподаю. Вечером тут собираемся. Беседы происходят... Все как в обычной семье. Сейчас вот у них один вопрос -- велик дай. А дай одному, так под машину попадет. Значит, надо это организовывать, смотреть за ними... Одного еще можно выпустить, а 8 велосипедов сразу -- это что ж на дороге будет? -- такие штатские размышления не вяжутся с официальной, при серой рясе, наружностью батюшки. Батюшка подумал и добавил: -- Вот телевизор еще у нас. Хорошо что антенна сломалась, а то дети б не удержались, смотрели бы. А без антенны -- хорошо. Вот кино на кассетах, тут разная тематика: хочешь про паломничество, хочешь про монастыри, хочешь проповеди. Все есть, даже про природу! -- О. Николай! Тут дети ваши мне говорят: да знаем мы эту вашу Москву, бывали и не раз. Это они так сочиняют, для развития фантазии? Уж тут какие турпоездки, в нищете-то... -- В Москве? Были многие уже. Это у меня закон -- когда я езжу на сессию (а я учусь в духовной академии, заочно), то я беру 2-3-4 ребенка, чередую их, почти все уже были. Видели Сергиев Посад, видели Москву... Вот еще думаем съездить все вместе в Сергиев Посад. Ведь Сергий -- наш небесный покровитель. А на это надо 15 тысяч. Поездка, конечно, может сорваться... Дети в прошлой жизни О. Николай рассказывает: -- Дети у нас разных национальностей, мы на это не смотрим -- и казахи, и татары, немцы. Но -- если, допустим, зовут Рифат, -- так мы при крещении даем русское имя. За те 5 лет, что дети у нас -- это уже совершенно другие дети. Они к нам какие попадают? На глазах у одного мальчика отчим зарубил бабушку топором насмерть. Голову расколол надвое! Отчим сидит, у мальчика испуг. Или -- вот Настя рассказывала -- ее с братом мать оставляла дома и не приходила домой по три, по четыре дня. Дети сидели голодные... У Насти теперь гастрит в тяжелой форме, как мы ее взяли, год рвоты у нее были, потом наладилось. А вот Параскеву взяли не так давно, так мы с ней устали, она не выходит из больницы. Никак не может встать на ноги. Ослабленная! У нее и печень, и печки, и легкие, все больное. Может, за лето удастся закалить. Матушка Галина напоминает: -- Первое время у них все запасы были под матрасами. Поужинали, пообедали -- и что не съели, под матрас. Там конфетку или еще что, -- матушка смеется довольно, поскольку дело прошлое и все хорошо кончилось. -- А то они думали, что сегодня их накормили, а завтра еще неизвестно как. Еле от этого отучили. Многие дети не знали, что бывают такие вещи: колбаса, апельсин, банан. Им родители хлеба покупали, они ели. С водой. А другой еды не знали. О. Николай не смеется, он серьезен как всегда: -- Отцы и матеря их творили с сожителями разврат на глазах у детей. Многие родители посылали детей воровать: "Иди куда хочешь, но еды принеси". И они теперь рассказывают, что -- воровали. Такие бывают страсти... Вот девочка одна, ей 3-4 года было, так родной отец над ней издевался сильно. Брал за ноги -- брат ее старший рассказал -- и бил ее об стену. Теперь у нее одно ухо не слышит. Ребенок инвалид на всю жизнь. И речь была неразвита... Но теперь стала поправляться в нормальных условиях. Пошла в первый класс -- не смогла учиться. Забрали из школы, через год отдали еще раз. Вот, видите, Варя -- у нее неправильные, недоразвитые пальцы на левой руке. Из-за этого мать (она кстати врачом работает) от нее отказалась. Хотя девочка нормальная, хорошо развивается. Она учится хорошо. Мы ее еще на пианино научим. У таких еще больше рвения, кто чего лишится. По дороге из дома в храм мы с о. Николаем проходим мимо забора, к которому прислонены гробовые крышки, из с десяток. -- Это у нас гробы выставлены на просушку. Вот старушка померла, достали гробы из сарая -- а они плесенью покрылись... Стариков вот из дому выгоняют, и мы, кого можем, себе берем. Им главное -- что уверенность есть: и отпоют, и похоронят по-людски. Отец проректор В обители развилась здоровая семейственность. Тут работает старенькая, ей 70, мама о. Николая -- представьте себе, на ферме, доит коров. Брат -- экономом, ведет все хозяйство и латает дыры. Сестра -- тут же, она монахиня. Отца тоже сюда привезли, он умер в прошлом году. Еще тут служит шурин о. Николая (брат его жены Галины) -- тоже о. Николай, он дьякон и еще в гимназии проректором. Проректору всего 30, он молодой, порывистый, он увлеченный своим делом человек. (Такими изображали например героических геологов в старых советских лентах). Он худой, с редкой, совершенно дьяконской молодой бородкой, с блестящими глазами, он спорщик, из тех спорщиков, которые не заводятся и спорят с вами снисходительно, потому что правда все равно ведь за ними, а мы уж как хотим. У него счастливое лицо человека, который видит перед собой нечто огромное и прекрасное, скрытое от наших глаз. Он нам даже как будто сочувствует из-за того, что мы этого не можем увидеть. Я уж насмотрелся, как они там живут, в трудах и заботах. А бывает у них тут весело? -- Как же, бывает! -- у него мечтательно затуманиваются глаза. -- Вот взять престольный праздник, Семена Верхотурского. Духовенство из окрестных деревень здесь, приезжает владыка митрополит, служится праздничная литургия, все друг друга поздравляют. Беседы между собой. Духовенство -- по сути бойцы одного фронта... Одни проблемы! Родные лица увидеть -- уже праздник. Потом братская трапеза. Кто-то пошел на детей посмотреть, опять-таки - дети концерт дают, а кто-то в гимназию заглянет. К вечерку разъезжаются. Бывают подарки сотрудникам, детям сотрудников. -- А так сесть, выпить... -- Водки выпить -- не возбраняется. Но не к лицу нам, да и дети кругом. Допустимо это в домашнем кругу, чтоб не на виду. Пить мы с отцом проректором не стали. Мне даже как-то неловко было ему предлагать, несмотря на его терпимость, по крайней мере устную, к предмету. Я попытался поговорить с ним за жизнь на трезвую голову -- и, как ни странно, получилось, он откликнулся и долго со мной обсуждал абстрактные вещи. Впрочем, может, это оттого, что для него это была форма проповеди? И он меня наставлял на путь истинный? О гордости он рассказал мне следующее: -- Это же в первых главах Библии -- когда Сатана пришел к Адаму и говорит, послушай, ты будешь как Бог. Только нарушь заповедь, прерви настоящий союз с Богом, и ты будешь самозваный Бог. Будешь повелевать морями и океанами, летать по воздуху, испытывать блаженнейшее духовное состояние. Но плата будет -- душа, которую потом отдашь. И дьявол ее так запросто не отпустит. Человек отдает себя в руки опасности. Отец проректор мне объяснял еще про то, что православие -- самое правильное христианство, и что Русь -- святая. -- А что ж тогда жизнь у нас тут не задается? -- спросил я. Отец проректор ничуть не смутился: -- Господь бьет того сына, которого принимает. Значит Бог любит Россию, раз шлет ей испытания! Она очищается... -- Да как же это так? Вы, может, о. Николай, все-таки того, преувеличиваете? -- Ничуть! Вот известно же, что была объявлена безбожная пятилетка, 1937-1942 годы. К 42-му планировали закрыть последний храм и убить последнего священника. И Бог, любящий Россию, послал ей беду. Началась война, и люди забыли, что собирались воевать с Богом, и начали молиться. В 1942-м, к концу той пятилетки, храмы открывались один за другим, а священников выпускали из тюрем. -- Ну не знаю, не знаю... По мне, так это слишком жестоко. А вы же мне рассказываете про христианскую любовь! У вас есть какие-то примеры христианской любви -- ну, кроме вот Стремского? -- Сколько угодно! Это жития святых. Там полно убедительных примеров. -- Нет, мне про живых людей бы. -- Э, нет. Жизнь человека есть путь. Надо брать пример с тех, кто заведомо достиг царства небесного, то из жизни святых. С христианской точки зрения -- неэтично ставить в пример и обсуждать людей, которые еще живы. Потому что не знаешь, упадут они завтра или возвысятся, -- терпеливо разъяснял мне отец проректор. -- Да вы посмотрите вокруг! Вы все про возвышенное, а у вас вон тут старух на улицу, и детей тоже. Хорошо они к вам приют попали... Ну что можно сказать, глядя на такую публику? Может, уже конец света на днях будет? -- Это все потому что люди отошли от Бога. Вот спроси их -- скажут, что любят детей, и плакать будут. А все равно от детей избавятся, ничего с собой поделать не могут. Потому что они укоренились в грехе. Раньше люди знали, как с этим бороться, но за 75 лет их отучили бороться со злом... Ведь было как: человек приходил к духовнику, он получал объяснение ситуации, советы, что надо делать, с ним -- и за него -- молились, он сам хотел этого... А сейчас? Начали люди пьянствовать, суд их осудил и лишил родительских прав. Вот и вся работа. Или в тюрьму отправляют, -- а оттуда люди еще хуже приходят. А еще Достоевский сказал -- если Бога нет, то все позволено. И человек кинулся на грех. Человек без Бога -- животное... Каждое время пытается доказать, что оно самое ужасное! А на самом деле -- ничего страшного. Гимназия Главное в работе проректора -- приспособить учебную программу к вере. Отец проректор рассказывает: -- Вот учебник для 5-го класса. Там нарисован страшный дикий неандерталец, и написано: "Это -- первый человек". А дети из Библии знают, что первый человек Адам был совершеннейшее существо. Его разум был светел, а воля его была добра. Он был создан по образу и подобию Божию. А тут вдруг ребенку показывают чудовище... Ни в коем случае недопустимы лживые сведения о первых людях! В программе 5 класса зачем-то сказки про Бабу Ягу, которые внушают ужас и отвращение. Мы взамен читаем из книги -- "Зорьки весенние", это серия "Библиотечка православной семьи". Там собраны добрые сказки. Например -- там есть прекрасная сказка про мельничный жернов. Сказка про жернов Жернов роптал, что ему приходится слишком много молоть. А потом пришла засуха. Он обрадовался -- наконец-то мне меньше работы. Хорошо, буду лежать и отдыхать, и меньше изотрусь. Но работы вовсе не было, жернов забеспокоился. В конце сказки на мельницу зашли переночевать старик с двумя внучками. Он нашли там корочку хлебца. И жернов увидел, как дети пытались поделить так, чтоб другому досталось больше. Они так скармливали это друг другу, там очень трогательно описывали как дети-сироты кормили своего старика. И каменный жернов прослезился -- да лучше бы мне было истереться в порошок, только чтоб помочь этим людям! -- Это с такой русской душой описано... С такой широтой чувства, что невозможно это читать без слез! -- умиляется о. Николай, --я давал читать и старикам, и детям -- все рыдают. Вот как рождается в душе естественная потребность любви. К этому нужна привычка. Привык человек воровать -- ему тяжело отвыкнуть. А привык жалеть -- до смерти он этой привычки не забудет. А чему учит, например, сказка про Кощея? Безумству... Это языческая сказка. В программе по литературе для 6-го класса мы сокращаем басни, которых там слишком много. И добавляем Пришвина, Пушкина, Есенина (мы придерживаемся версии, что последний был убит -- а не повесился). Еще - Лесков, Шмелев. Разумеется, Достоевский. Он ведь наиболее близкий к церкви писатель! Он говорил, что русский человек без православия -- дрянь, Россия без Христа -- хаос и всеобщее совокупление. Кажется, это из "Бесов" (ударение он ставит на втором слоге - прим. авт.) Много лжи в светских школах... Вот якобы Бруно был сожжен за утверждение, что земля круглая. А между тем впервые об округлости Земли было сказано в Библии: "Утверждей на воздухе круг Земли." Иоанн Златоуст это комментировал так: "Итак, видишь ли из этого, что глупы языческие мудрецы, утверждающие что Земля стоит на китах и на трех свиньях? Видишь ли из сего, что Земля -- шар?" Это кстати было сказано в четвертом веке! А как в светских школах преподается история религии? Вот, говорят, дети, послушайте про Кришну, Будду, Христа, а как вырастете, так и выберете себе веру. Это преступный подход! Мы же не говорим -- подожди, в 16 лет сам выберешь, на каком языке тебе разговаривать... Беседа окончена. О. Николай идет работать. Вот он дирижирует хором: -- Господи помилуй... Это три раза, с изменяющейся интонацией. Сначала он как будто держит на пальце легкую детскую курточку, после удерживает на ладони мячик, а затем уж как будто гладит ребенка по макушке: -- Кирие елейсон! Голоса у детей тонкие, звонкие, высокие. Но никогда они не пели "Взвейтесь кострами." Но -- "Ангелы поют на небесах..." -- это дети поют на земле. Пение кончилось. Взлетели из-под крыши голуби... Низкий синий потолок с золотыми восьмиконечными звездами. Пустынно в храме... Запах остывающего свечного парафина. После, подобрав полы рясы, о. Николай взбегает на третий этаж гимназии. Он сух, легок, с изможденным лицом, вот он учит детей: -- Хочешь обругать кого-то -- не ругай, сдержись. Это -- работа над собой! Брат экононом -- Отец Виктор! -- обращаюсь я к нему. -- Вы ведь брат отца Николая? -- Какой же я отец, я -- раб Божий, -- отвечает эконом. --А что мы с батюшкой братья -- это верно... Виктор называет имя: Михаил Васильевич Абрамов. Это местный, по области, министр сельского хозяйства. Он в прошлом году дал семенного ячменя и потом помог убрать урожай. В итоге вышло 30 тонн ячменя и 40 тонн пшеницы. -- Сдали ее на элеватор и получили 10 тонн чистой муки. До сих пор кормимся... А в этом году -- не сеялись. На семена не было денег... И дизтоплива тоже не на что было купить. -- А вообще откуда у вас доход? -- Да почти все -- выпрашиваем. "У меня у самого не хватает, но на детей тебе -- дам," -- так нам часто отвечают. Кончается картошка - послушники едут по ближним селам на нашем грузовике (мы его подобрали на свалке и отремонтировали), останавливаются там на улице, открывают мешок и просят: "Братья и сестры, Христа ради, нет картошки у детей". И люди несут -- кто корзину, кто ведро. И тут бывает вот что: кто-то пошлет в дом милосердия денег, на бедность, пришла сумма на счет -- и тут же с него все снимают: ведь Стремский должен в пенсионный фонд 33 тысячи. Дети и Бог Мальчики, как будто они уже взрослые семинаристы, в форменных сюртуках. Бледные розовые блестящие платья, белые банты, белые платки у девочек... Девочки, они ровнее и спокойней: похожи друг на друга. А мальчики тут, как и везде, разные, размах колебаний у них шире. Лица у них -- от ангельских до разбойничих. Дети рассказывают мне про свои хобби. А Паши любимое занятие -- переплетать книги. И читать их. У него есть фотоаппарат "Зенит-Е", он делает снимки. А коньков вот нет у него. Еще он любит играть с братьями Димой и Сережей, "потому что они добрые". Но иногда с братьями дерется. В наказание за это его ставят на колени. Миша любит бегать -- "в эстафету". И еще в такую игру, когда две команды сражаются за обладание знаменем и пытаются его у себя удержать. А Женя любит конфеты, игрушки и с мамой гулять. А с папой он любит ездить в Лавру: "Мы там прикладываемся к мощам преподобного о. Сергия." И еще он пошел в первый класс. А когда вырастет, будет летчиком. Самолеты он видел, а сам пока не летал. Денис любит маме помогать на огороде, цветы сажать и картошку. Первый класс он закончил за два года, ну и что? Читал плохо, -- а сейчас уже любит читать. А вырастет, он уже решил, так будет скалолазом. И, между прочим, 12 человек из детей уже ездили в Иерусалим. Патриархия помогла. Так-то! -- Ну ладно, вот у вас тут так все чудесно. Но дети ведь потом выучатся, уйдут из обители, и что? Как они там будут жить, после вашего воспитания? Они ж не смогут! Там ведь другие порядки... -- Ко всему привыкаешь! -- утешает меня отец проректор. -- Я когда учился в школе, устраивали мне проработки. А святые -- они что, жили на Луне? Жили они на земле, в злобном окружении. Но смогли же они сохранить чистоту. А то что они будут биты -- так извините, Христа Спасителя и вовсе распяли на кресте. И в Писании сказано -- все хотящие благочестно жить будут гонимы. Христос не обещал своим ученикам, что их будут носить на руках! Напротив - "на соборище поведут вас, пред царями и владыками будут бить вас, клевещут на вас убьют вас. Но претерпевший до конца -- тот спасен будет". Мир враждебен Богу! 20 век тому -- убедительный пример... Ну, мы не сподобились таких страданий -- чтоб отдать за Христа жизнь. Вот в 30-е годы -- другое было дело... -- Но разве вам не жалко детей? -- Послушайте, мир лежит во зле, и мы просто называем вещи своими именами. Объясняем, что есть добро, что есть зло. Крест В обители стоит каменный трехметровый крест, на нем выбиты фамилии новомучеников -- убитых при советской власти священников. Детей к нему часто подводят и так напоминают, что мир враждебен Богу... -- То есть что же получается -- если жизнь человека складывается благополучно, он, по-вашему, живет неправедно? -- Это один из критериев. Невозможно быть в ладу с миром, который лежит во зле и беззаконии, и с Богом, который есть источник чистоты и святости. Нельзя служить Богу и Маммоне одновременно. Либо ты будешь бит от мира, либо от Бога. Наша задача детей не приспособленчеству научить, а -- пронести крест до конца, не согнуться... "Дети! -- учим мы их. -- И мы можем быть с Пилатом, с разбойниками, с Иудой. Ваш выбор может свершиться незаметно, но мера подлости будет та же..." Секретаршей в обители матушка Ирина... О нет, это не та секретарша, которую вы вдруг себе представили! -- совсем другая. В платке, строгая, но с сияющими глазами. А начала она тут, как все, с мытья полов. Тут тяжко, но... бывают места, где куда тяжелей. Раньше Ирина жила с мужем-пролетарием в городе Гай, в той же Оренбургской области. И была нянькой в детдоме для слабоумных. Ирина вспоминает, какая то была безнадежность: "Идиоты они были и не чувствовали даже боли." И что особенно страшно: "Уродов, даже если они были умные, все равно отдавали к идиотам." А после, в 16 лет, всех вместе отдавали во взрослый инвалидный дом. В Гае не было ни одного храма, но были урановые рудники. Ну, про идиотов мы уже говорили... Ирина с мужем прослышали, что в Саракташе строится обитель. И 4 года назад приехали сюда. Мальчик их теперь четвертый класс кончает, девочка - первый. Учатся хорошо... Муж ее теперь называется о. Сергий, он здешний дьякон... Она рассказывает про это бегство с урановых рудников спокойно, в прошлой жизни она не находит ужаса. Но каким прекрасным кажется ей этот пыльный Саракташ! Здесь тихо-тихо, здесь легко дышится. У людей тут бодрые веселые глаза. Я понимал, с какой неохотой должны они думать о возвращении к нам, суетным и легкомысленным, как стрекозы, и до глупости гордым... О. Николай напомнил мне старую притчу -- одну из самых сильных, которые я слышал. Замечено по жизни, что если кто отказывается от креста, на тебя обрушивается еще больший. И тогда поймешь, что сброшенный был легче. Всякий крест человеку под силу. Креста не по силам Бог не дает. Был такой случай. Один человек решил избавиться от своего креста, уж больно тяжел был. И он видит сон: будто заходит он в помещение и там видит много-много крестов. Ему говорят: выбирай крест! Бери какой хочешь. А там здоровые кресты, поменьше, поменьше, он ходил, ходил... Человек есть человек, ему бы поменьше, полегче взять. И он са-а-мый маленький взял, а ему голос: "А это твой и есть крест." И он просыпается..." Почему он? -- А ведь не каждый священник усыновляет 20 детей? Почему вы? -- спрашиваю Стремского. -- Наверно, крест такой. От Бога дан... В сане я 10 лет. 10 лет назад я и думать не мог, что так получится. И иногда это зависит не от меня. Я же сирот не искал и старушек сам не приглашал! Мне их привели -- значит, так людям Господь внушил. Мы с матушкой не искали крестов. Мне просто хотелось воспитывать детей... Помню, в школе я садился на последнюю парту, и наша учительница Ольга Игоревна, она была ярая атеистка, раз в неделю проводила атеистическую пропаганду. Я ложился на парту и закрывал уши... Она кричит: -- Стремский! Встань! Я встаю... Она злилась, что я не хочу слушать, а мне слушать было противно. Она такую хулу изрекала на иконы, на святых -- бред говорила кощунственный -- мне было неприятно слышать, это бредни на самом деле... Беседа прерывается. Детей привезли из дальней деревни, подводят к Стремскому, чтоб благословил. О. Николай им разъясняет: -- Вы же православные, так что сложите ладони крестом, когда подходите... А теперь положено руку священнику целовать... Дети слушают и подходят. Иные руку не целуют, им это непонятно. О. Николай молчит; он гордым детям не говорит ничего. Служение -- это многим понятно, когда про Растроповича. Меньшего нашему брату и не предлагать... Чем тут соблазниться? Сирот например обихаживать -- это какое ж служение, ни славы тут, ни крупных гонораров... -- О. Николай! -- спрашиваю его напоследок. -- Вот 500 миллионов (до деноминации) долгу, что на вас -- как же вы так брали, не зная, чем отдавать? -- Я-то здесь причем? Все, что я делаю -- это с благословения старцев в Лавре. То есть это все дела богоугодные. Раз меня Господь на них направил, значит, и денег на них пошлет. А сам я -- не