более чем скромный грешник... 22 КОНЦЛАГЕРЬ Немцы кормят наших голодных Цена победы: ДМ1 за один день войны Последняя победная война России давным-давно кончилась. А многие тысячи ее жертв все еще страдают. Боль от ран, обида, болезни, унижения и голод -- эти муки свалились на них в 1941-м и не прекращаются, и так длятся уже 57 лет вдали от наших глаз, -- включая голод... В войну эти страдальцы были детьми, маленькими узниками фашистских концлагерей. Представьте себе голодных малышей-дошкольников, пусть даже чужих, и даже вам вовсе незнакомых, у которых выкачивают кровь для немецких госпиталей. Или, без кровавых ужасов, всего только заставляют разгружать грузовики со свеклой целый день. Или просто укладывают спать на цементном полу. А то и совсем безобидно: ведут не на свой -- на чужой расстрел, в воспитательных целях. Или перекрашивают им волосы в нееврейский цвет, чтоб скрыть от газовой камеры. Ну, как вам? Сейчас, конечно, бывшие дети, кто еще живой, уж все -- почти уничтоженные неудавшейся жизнью старики, а чаще старушки. Они на пенсиях, на костылях, на учете в диспансерах, на группе, на паперти, на лекарствах - последнее, впрочем, только когда деньги заведутся. Того государства и той армии, и тех начальников, которые пустили фашистов на свою землю и отдали им на мучение детей, уж нет, не существует. И мало в том смысла -- добиваться, куда ж смотрели, чем думали, отчего к той войне загодя не подготовились (а и после к какой готовы были?). А немцы по-прежнему вызывают в бывших малолетних узниках глубокие чувства. Но только это другие чувства, да и немцы другие. Это дети или внуки, или просто очень дальние родственники или даже вовсе соседи тех фашистов, которые ни за что убивали безоружных людей. Этих новых немцев бывшие узники уважают; чтоб так прочувствовать не свою вину и за нее серьезно платить немецкими марками, это надо быть очень приличными людьми. Да еще при том, что наше правительство не хотело их к этим деньгам подпускать, уж сколько раз оно утверждало: Германия за войну нам не должна ни-че-го. Узников только немного смущает, что самую большую заботу о них проявляют дети поверженного врага. Особенно неловко было им думать об этом перед самым днем Победы, да еще в очереди за немецкими деньгами; в одной такой очереди в Нарофоминске раздали за день 111 180 ДМ. Виктор Князев, управляющий Фондом взаимопонимания и примирения: -- Кому-то эти деньги позволят дожить до весны, когда пойдет щавель, крапива, овощи, они позволят прокормиться до нового урожая. Люди может продлят себе этим жизнь на год, а потом, глядишь, и еще на год. У них сложная судьба... Многие после немецких лагерей побывали и в других -- в наших. После они уже не имели возможности подняться. Те из них, кого стерилизовали, кого кастрировали -- они не имеют семьи, некому за них побеспокоиться... Многие до сегодняшнего дня стесняются, боятся признаться, что в лагерях были. Раздавали немецкие деньги в Нарофоминском клубе "Октябрь". Районная служба социальной защиты все заранее приготовила и даже предусмотрела утренний и бесплатный показ индийского фильма "Ситара": будет же очередь. Узники в ожидании и точно шли в зал, и смотрели сцены из чужой любовной жизни, которую деликатно вели девушки с красными пятнами на лбу. Операция длилась 4 часа и прошла организованно. На входе всем выдавали бумажки с номерами очереди, -- не старый режим, чтоб на руке писать -- и люди в общем ориентировались, чего и когда от жизни ждать. Были конечно отдельные накладки, но чего ж еще и ждать от этого пенсионного и чаще инвалидного контингента: шести бабушкам стало плохо. Отчего, что за приступы? -- Да это от счастья, от волнения и счастья! -- объясняла снисходительно медсестра, которая была загодя заготовлена. -- Ведь такие деньги им дают! Так, пяти бабушкам дала она валидол и корвалол, а шестой ничего не дала. Потому что та призналась, что сбежала в самоволку из кардиологии. И, чтоб не смешивать таблетки новые таблетки со стационарными, бабушку отослали обратно на "Скорой", с банкнотами: Клара Шуманн, это на сотне синей, дочь великого композитора, потом еще Бетховен желтенький, полсотни значит, и по червонцу сколько-то бумажек -- с портретом великого математика Гаусса. Конечно, кому плохо стало, тем без очереди давали денег. Но чаще людям было хорошо - тем, кто дожил. А 24 человека умерли, так денег и не дождавшись. Не в очереди, а так, за последние месяцы. Вот умерли Анисья Андреенкова, Фрол Куприков, Пелагея Ярополова, и деньги их совершенно пропали -- ведь родственников у стариков нету. Вот ведь почти уже в руках были эти деньги на смерть, уж совсем было их по-людски бы похоронили и помянули -- так нет... Зато куда как повезло покойной Малюковой Любови Васильевне. Ее мужу, дяде Коле, позвонили накануне, чтоб пришел получать, а он отругал социальную защиту: "Как же вы меня беспокоите на Красную Горку, когда я как раз поминаю дорогих мертвецов!" А наутро еще позвонили, и он пришел; так-то дядя Коля не пьет, нет. Разве если повод есть. А триста с лишним человек пришли лично и деньги взяли собственноручно, за редкими исключениями выбирая немецкие марки, чтоб только после, насмотревшись, уж обменять их на простые рубли. В очереди, в ожидании, шли беседы. Конечно, еще пару-тройку, ну пять лет назад никто б из них не стал постороннему рассказывать про немецкий плен; уж повидали они врагов народа, повидали, немало их в советских лагерях встречено после немецких. Но теперь уж нечего скрывать, теперь все ведь можно, мели, Емеля. И еще важно, что кроме страха, прошел и ужас. Даже как разрешено стало про немецкий плен, так еще долго мороз шел по коже от собственного же рассказа, который 50 лет был как бы секретным. Так вот успели уже люди пообвыкнуться, и часто им удается рассказать про жизнь почти без запинок, практически не срываясь в рыдания -- ну раз только или другой, так это не считается; вы и не заметите. Так что они спокойно рассказывают, вы можете их сколько угодно расспрашивать, и они все вспомнят. Ольга Ермакова: -- Я хочу быть молодой, мне отчества не хочется. А улыбаюсь я всегда -- это мой метод выживания. Я выжила в лагере, и теперь мне жизнь -- малина! За Берлин (ударение на первом слоге--прим.авт.) нас завезли, а какой штат -- я и не помню; сельская местность. Как рабы мы были на фермах. И готовили нас к тому, чтоб кровь брать из нас, из детей. Я счастливая -- у меня не взяли. Сейчас я себя очень плоховатисто чувствую. Как из концлагеря приехала, так всю жизнь на учете у психиатра, вторая группа инвалидности у меня. Лечащий врач у меня первой категории, из горячей точки приехал. Это просто счастье, к нему тяжело попасть, а я попала, мне всегда везет на хороших людей. И еще после концлагеря у меня экзема. А как профзаболевание не признали; я на шелковом комбинате работала. Дочка тоже ткачиха, -- сейчас, правда, станки остановили. Она, чтоб кормить двух детей, переквалифицировалась на оператора котельной. Дочка, и зять, и внуки -- они такие трудяги! Вот сейчас хижину себе строят, чтоб в квартире с подселением, с соседями не жить. Так внук, 12 лет, может один машину кирпича разгрузить! Я вот что скажу: без насилия нельзя, без насилия мы просто не будем работать. Для меня любая власть хороша, я политики не знаю. А телевизор 10 лет не смотрю. Он сломался, а ремонт 250 тысяч (старыми) -- да и Бог с ним. Да там и нечего смотреть, внук говорит, там один секс показывают. Я только радио слушаю. Деньги я уже получала от немцев, два миллиона рублей. Куда дела их? Я тогда подумала, была ни была, дай-ка я попитаюсь хорошо. Я все их проела. Фрукты, яблоки, фрукты, яблоки -- и поэзия у меня еще лучше пошла. Я лечусь поэзией, а никогда таблеток не пью. Заставляют меня сочинять, я сочиняю, и легче становится, я живу этим. Еще отец мой стихи сочинял и посылал в Москву. Я интересовалась его поэзией в Москве. Так нет, не осталось там. Собственно говоря, я хотела сочинять про Бога, но мне не удается. А я знаю: во мне вот какой-то Бог сидит. Я иногда вижу цветы, розы, и Божья мать сидит, понимаете? Хочу молитву вам почитать: "Пока земля еще вертится, пока еще ярок свет, Господи, дай же ты каждому чего у него нет". Вот пенсию на 90 тыщ прибавили как узнику, ой хорошо-то! Я как генеральша хожу, кверху нос! Всего выходит 451 тыща старыми, я самая богатая... Хотя я о деньгах никогда не думаю. А деньги от немцев мне... очень, очень даже обидно получать. Лучше бы не надо. Татьяна Попова: -- Нас сначала пешком гнали. Всю деревню Высокое Хвастовичского района, Калужской области. То в церкви переночуем, а то и на улице. А после посадили в вагоны и повезли. Помню, мы проезжали Берлин, все смотрели в окошко -- интересно же! Запомнилось: там серые дома. Это не понравилось. Лагерь наш был в городе Фельтен, что ли -- под Дрезденом. Мне ограда проволочная казалась очень высокой -- я ж маленькая была. Мама, сестра и брат работали на заводе, порох насыпали в патроны. Я полы мыла, карточки отоваривала -- меня водили на работу в немецкую семью, мне 8 лет было. Муж у них воевал. Они меня кормили, что сами ели: картошка, суп, каша. Нет, чтоб издевались, такого не было. Ненависти не было, мы ж дети. Слова понимала немецкие, все понимала, что они мне приказывали. А теперь все забыла, 65 лет все же. Искалеченная жизнь, искалеченная судьба у меня, конечно. А теперь -- что ж, простила: это ж был нацизм. Никто ж не виноват был. Я к немцам отношусь -- спокойно, это ж война, нацизм, это ж какая-то кучка... А в 45-м приехали наши танки. Счастье, победа, все радовались! Никто нас не организовывал, сами пешком домой пошли. Остаться? И мысли не было. Это сейчас хотят в чужие страны, а тогда такого не было. А после больше такого счастливого в жизни уже не было. Ну что, в совхозе работала. А после, как Сталин умер, я уехала оттуда и в Нару на шелковый комбинат устроилась. Сначала мотальщицей, потом в красильный цех. 472 тыщи в месяц пенсия, "с узниками", в том числе "за узников" 84 тыщи старыми. Помогают ли дети? Сын военнослужащий, ушел из армии, там же сокращение, живет на свою пенсию с семьей. Жить тяжело, конечно, но я ж еще работаю сторожем - так, правда, пять месяцев денег не платят, там 300 тыщ зарплата. Вот если б их платили, тогда б можно было пошиковать маленько. Марки я первый раз получала в 94-м году. 1000 марок. Так на них телевизор купила себе "Самсунг". А оставшиеся -- так, по хозяйству. Естественно, приятно было получить денег. Хоть немного нас поддержали, не забыли -- немцы, я имею в виду. Благодарность, конечно, есть к немцам, хоть немного нам выходит поддержка. А от русской власти я никакой поддержки не получала, ничего, никогда -- только то, что заработала (сейчас, правда, это с задержкой). Да, наше государство ничего нам не дало. А должно б! Но уж мы не дождем... Что с новыми этими деньгами делать -- еще не решила. Может, к сыну съезжу в Ленинград. Еще в Германию, конечно, неплохо бы съездить, -- так не возьмут же нас туда. Привезли б меня, я б то место нашла, где концлагерь. Посмотрела б, как там люди живут - наверно, лучше чем мы. День Победы как отмечаю? Сядем с сестрой, и по рюмочке красненького. Песни поем -- "Ой цветет калина в поле у ручья". Наши песни, наши. Нина Литова: -- К нам немцы пришли в октябре, это Нарофоминский район, деревня Литеево. И сразу нас погнали. Догнали до Смоленска -- пешком. Нет охоты вспоминать... (Руки у нее дрожат, когда рассказывает -- прим. авт.). Потом -- в Германию. На сахарном заводе... Одни дети там на фабрике работали. Привезут, бывало, свеклу, так мы разгружали. Уставали, конечно, придем с работы -- и валимся на нары, разговаривать уж и неохота. А я умела говорить. Даже переводила. Сейчас помню только обрывки каких-то считалок: Haensel klein ging allein in die weiten Weg hinein. Это по-русски -- "маленький мальчик, иди гуляй... (приблизительно верный перевод -- прим. авт.) Какие там витамины! Там, в лагерях, капусты бросят кочан, сварят, и раздавали. Я старалась маму спасала, я маленькая была шустренькая, где-то убежишь, попросишь еды у немцев -- они давали. Бывало, зайдешь, а там забегаловка, закусочная - ну, дадут бутерброд. Спасла маму? Спасла. До 76 лет она дожила. Не все немцы такие вредные, есть и добрые, так же, как у нас. Они ненавидели кого? Ребят, мужчин, а вот таких маленьких девочек как я -- жалели. Бывало, немец отпустит побираться, иду по улице -- трупы лежат. Еще, бывало, подойду, документы посмотрю. Это наши бойцы, пленные, и дети. Особенно маленьких детей они уничтожали, грудных. А потом они наоборот стали. Помню одна знакомая своего ребенка положила в снег -- у нее еще же четверо, не под силу ей было прокормить -- так немец ей велел ребенка взять обратно: чтоб работник вырос. Бомбили нас американцы, спрятаться некуда. Брат умер в 68-м, в 35 лет -- бывало как тревога, так у него... в туалет с расстройства. Это ужасно... Освобождали нас американцы. Американцев там, правда, мало было, одни негры. Целое лето они нас в своем лагере откармливали. После в русский лагерь на 3 месяца, там нас проверяли. И маму спрашивали -- вам что, мало показалось, что еще везете в Россию немку? Мама заплакала, какая ж немка, это моя дочь, так вот сложилась судьба... Там весь день на работе по-немецки, а после упала и спишь, я забыла русский. Это было страшное несчастье, что я не знала по-русски, все смеялися. Да и теперь... Я соседке рассказала, так теперь чуть к ссоре, так она меня оскорбляет: немецкая подстилка, немецкая шлюха. Я даже в соцзащиту ходила жаловалась... Я не умела по-русски разговаривать, мне трудно было перестроиться. Я стеснялась, четыре класса кончила и бросила школу и осталась без образования... Что интересное было в Германии? Конечно там культурная жизнь. Режим соблюдается дня, все питание там режимное, уборка у них чистая. Культура у них очень хорошая. Нам до них не дожить, не добиться. Я вот своих ругаю. Через нас москвичи едут на дачу, там мусор из окон выбрасывают. А там -- нет, там чистота-порядок, несмотря что была война, все следили. Я б туда съездила, да не хватает... В 95-м я получила первые немецкие деньги. Дали 3,5 миллиона -- это мне на смерть; немцы прислали денег на смерть. Положила на книжку, на смерть-то надо. А то нас все обманывают... У нас теперь 6 миллионов напополам с мужем. И пенсия 470 тысяч. А теперь -- ну, еще дадут, ну, возьму я дойче марки, положу их, до трудного времени. Что-то ничего не двигается... Сейчас ведь надо рассчитывать на худшее, а не на лучшее. Тамара Котова: -- Я хочу чтоб вы от меня услышали самое главное. Можно? Я сама жительница Белоруссии. Мне бы не сорваться, не заплакать, -- вы тогда меня бейте, чтоб я не плакала. Можно? Когда фашисты пришли, я был взрослая, комсомолка. Нас сразу собрали смотреть, и людей зарыли живьем на наших глазах (она быстро и тихо плачет в мятый платок, после успокаивается). Евреев зарыли. Мы ушли в лес. Я вышла замуж, и у меня ребенок был, два года. Муж -- активно участвовал в партизанском движении, взрывы-подрывы, он всегда ходил. И я очень часто ходила с ним. Мне очень хотелось, если что, то чтоб и я там погибла вместе с ним. Ну молодость, 17 лет, поймите. Помню, партизаны застряли в болоте, так немцы их не стреляли а кололи штыками в спину, 18 человек закололи. Мы их закрывали простынками льняными, из деревни принесли, и хоронили сразу же. Однажды я вышла из леса, и вижу -- мама стоит, ей 42 года, и держит сына моего. Я к ним, меня полицай отгоняет. Так загнали их в сарай и на моих глазах сожгли, 170 человек. Я не помню ничего, только огонь и крики, это же мгновенье. (Дальше она рассказывает сбиваясь, ей не хватает воздуха досказывать слова до конца. Пять или шесть фраз было совсем не разобрать -- прим. авт.). ...Нас погнали дальше. Проволока под током, овчарки... Потом в вагоны, там только стоять, если сядешь, затопчут. Кто плачет, кто есть просит, кого выкинули с вагона уже мертвого... Потом поезд остановился, взяли шланг и через дырку провели его в вагон, дали воду. Нам кинули одну буханку хлеба на всех... И вообще хотелось тогда умереть. Сварили нам суп из такой капусты кольраби -- вы знаете, что это такое? -- пустой. И по половничку, по очереди чашку подставляли. Конечно, очень хотелось есть. Вы знаете, жажда покушать... Город Нойдам, возле Франкфурта на Одере. Я там была в лагере, барак на 170 человек. Был таз, в котором 170 человек мылись по очереди. Ну что, обычные условия лагерные, вот как у нас сейчас держат друг на дружке. Я ж слушаю информацию, мы ж не тупые люди, разбираемся. Вы знаете, я ненавижу то, что было. Почему сейчас возрождение фашизма в России? Я ненавидела тех, кто пришел к нам убивать ни за что. А сейчас с удовольствием я б поехала туда где я работала. Мне немецкая женщина кусочек хлеба давала из кармана, иногда. А зимой она мне принесла -- как их сейчас называют -- колготки, так фабрикант не разрешил надеть. Я, конечно, не думала что я вернусь. И вот бой за город. Качаются ворота в лагере, и вот уже я обнимаю солдата с бородой, и он говорил по-белорусски! Счастье же. И вот мне удалось из русского лагеря уехать домой. Встретила земляка, из моей деревни, он помог. Меня посадили в вагон, в поезд с ранеными. Меня сажали в окно, на самый верх, где чемоданы. И я поехала домой. Там было заполнено, одни раненые, я ехала и никуда не вышла все время пока ехала, не опустилась ни разу вниз, нельзя было -- и на полу лежали раненые. Мне подавали пить и есть, но я не ела и не пила, а то ведь выйти нельзя. ...Я вышла только в Минске, меня покормили, я стояла плакала, потому что Минск был одни руины, одни столбы. А недавно я получила инфаркт -- приехал муж, которого я не видела 51 год. Приехал повидаться. Он вырос! Мы расстались, ему было 18, а теперь 75. Он на две головы вырос! Я только нижнюю часть челюсти узнала. Он с другой женщиной живет, откуда он знал, что я жива, в той суматохе. Я, как его увидела, потеряла сознание и ничего не помню. Вот -- восьмой месяц пошел. Однажды я приехала в Минск, в общем вагоне, накопила своих копеек. Меня там встречали хлебом-солью, я как увидала (рассказывает она сквозь рыдания - прим. авт.), и упала, и никуда не смогла съездить. Хотела повидать знакомых на день Победы, но не получилось ничего. Врачи пришли, там народ-то добрее, меня кололи бесплатно целую неделю. А я в Белоруссии вышла замуж за солдата, мы прожили 36 лет. У меня моя радость -- мои дочери. Если бы вы их сейчас видели, какие они прекрасные... Они понимают мою боль. Они мне говорили -- мама, держись. Для меня трагедией было ехать получать от немцев деньги. Пенсию добавили чуть-чуть, стало 440. Конечно, хватает этой пенсии, но только на полмесяца, -- я лекарства ведь покупаю. Я просила на лекарства 100 тысяч, когда меня прооперировали. Но не дали мне денег в соцзащите, не нашлось. Я пришла домой, поплакала. Ну, думаю, что делать, значит нету. Питание сейчас лучше, чем у немцев, не хочу вас обижать. Питаюсь я хорошо. Можно я вам скажу, что я вчера кушала? Я встала утром, помазала чуть маслом хлеб (мне много нельзя, холестерин в крови), выпила чай. И сделала салат из свеклы и морковки, помазала майонезом. А на обед молочный суп, и еще у меня есть три сосиски. Я не голодная. Извините, может, я вас огорчила своим рассказом. СПРАВКА В 1994 году Германия начала платить компенсацию гражданам России, "подвергшимся нацистским преследованиям". Всего она прислала миллиард марок. Это бывшие узники немецких концлагерей, тюрем и гетто, и те, кого вывезли из СССР на принудительные работы. Таких нашлось чуть больше 274 тысяч. Каждому узнику дается так называемая стартовая сумма (максимум 400 марок) и сверх того -- по одной немецкой марке за каждый день подневольной работы. То есть на человека в среднем приходится 1200 марок, максимум -- 1600. В западных странах такие же бывшие узники получают единовременно по 10 000 ДМ, и еще по 500 им каждый месяц дают в виде прибавки к пенсии. Бывалые узники объясняют это тем, что СССР, в отличие от других стран, от немецких компенсаций узникам отказался дважды: в 1953 (в пользу построения коммунизма в Восточной Германии) и в 1977 годах (в связи с построением в СССР развитого социализма, который и сам способен удовлетворить всевозрастающие потребности населения).  * ЧАСТЬ 5. ВОЙНЫ *  23 БАЛКАНЫ НАТО учит нас жить Балканы -- это богатая восточная сказка пересказанная славянами. Она страшно притягательна. Юги -- это как бы мы, но только другие: раскованные, не перепачканные слякотью, не измученные морозами и однообразным дешевым алкоголем. Синие горы в дымке, цветение абрикосов, нега и теплынь, патриотические девушки льнут к юношам призывного возраста, на дискотеках беззаботно пляшут под песни о родине, а там гляди и помирать, но не страшно -- вот типичная иностранная война. Русская война: снега, цинковая дедовщина, мечта о пайке масла, жалкая политинформация, разворованные патроны и гнилые сапоги, одинокая холодная погибель. Нет, заграничная война куда симпатичней! Первые натовцы пришли в Македонию во время переговоров в Рамбуйе как бы на всякий случай, их по хорошему пустили сюда македонские власти. Поначалу чужие солдатики даже ходили в город на дискотеки -- до тех пор пока пару-тройку из них сильно не помяли местные. А в американском посольстве не устроили небольшой погром. -- Мы их там в посольстве изжарили, -- хвастался таксист. Правда, оказалось, под словом "изжарили" он понимал небольшой пожар. После иностранных бойцам вечерами приходилось тосковать в своих палатках. И с дискотек пропали натовцы. Там пляшут только местные под патриотические антинатовские песни типа "Сербия, о, Сербия!" А вот последний хит на музыку Hotel California: Hotel Macedonia such a lovely place! Смысл тут в сравнении страны с отелем. То есть приехали, погостили -- и валите! Как НАТО, так и беженцы. Многие спрошенные мной македонцы обижались: -- Страна оккупирована! Каждая вторая машина на дороге -- натовская... И точно, натовские машины с белой галочкой на двери, которая смотрится русской буквой "Л" (у которой левая ножка короче правой) беспрерывно сновали туда-сюда. Обилие камуфляжа сделало Македонию похожей на русский оптовый рынок, кишащий охранниками. Современный военный дизайн, он решен в дачной, рыбацкой стилистике, и потому впечатление почти мирное. Ну разве некоторые детали цепляют и задевают глубоко: например, натовская привычка закатывать рукава (это ведь и вам что-то напоминает?) и носить каску посреди мирного города. Ну, будет нормальный человек ни с того ни с сего посреди мирного гражданского населения напяливать на голову душную железную кастрюлю? Очень тонкое впечатление: в пасхальное утро разбудили меня не колокола, как можно было ожидать в праздник в православной стране, -- но тарахтение моторов. Я вышел на балкон и без большой радости принялся рассматривать пару черных натовских вертолетов, облетающих город. Нашли время, а? И такая деталь: в Чечне вертолеты летали низко, предохраняясь таким манером от пулеметной очереди снизу. А тут -- высоко летают, как у себя дома... Но, с другой стороны, присмотришься к натовским солдатикам поближе -- так они нестрашные! Деликатные, чистенькие, сытые, но трезвые. С модельными прическами, с усиками, с бородками, как у Дартаньяна. Вы таких ребят много видели в Европе, они вам услужливо подносили, допустим, пиво... Единственный недостаток этих в целом симпатичных ребят в том, что на них чужая форма. И в эту форму уже переодеты армии 19 серьезных стран, и как-то все плотнее они к нам пристраиваются. Странное, должно быть чувство -- проснуться однажды утром в своей стране, оглянуться -- а вокруг чужие солдаты, и ты сам весь такой штатский, безоружный, как будто голый. -- Но так вы же сами их к себе пустили! -- возражаю я македонцам. -- Не мы, а наша власть... Влада люби НАТО, а люди -- не... А что ж люди, им чего надо? На русских это не распространяется. -- Will you shoot the bastards? -- с дружеской улыбкой спрашивал меня портье в гостинице. И пояснял: -- Пора урыть американцев! -- Три ваши ракеты -- и нету Америки! -- уговаривал меня македонский полицейский офицер, между прочим госслужащий не самого низкого уровня. Он, сделав такое лицо, как будто заплачет сейчас от бессильной злобы, высказал свое мнение об американцах в жанре нецензурной брани: -- Пичка и матер педерска! Уж и не знаю, есть ли в македонском языке выражение грубее. Не обученный языкам таксист делал мучительное лицо, и изъяснил мне свои чаяния на языке жестов. -- Русия! -- сказал он, сжимая кулак. -- Америка! -- это открытую ладонь. А после кулаком хлопнул от души по ладони и спросил: -- Когда? И денег не взял. Руку, дающую ему 100 динаров, он отвел словами: "Не треба". Это он сказал на македонском, который в данном случае совершенно совпал с украинским. Так вот я что-то не помню, чтоб меня на Украине возили бесплатно за то только, что я -- репортер из России. Это кстати к теме братства. Уж кто сербам самые ближайшие и дорогие братья, так это македонцы. И что ж они, все как один?.. Не сказать. Вот, например, ночь, центр македонской столицы Скопье. Как раз народ расходится с дискотек. И я задумчиво смотрю на ребят призывного возраста, которые со своими подружками уходят в темноту, -- причем не против НАТО партизанить, но предаваться мирным восторгам любви. А в эти минуты через венгерскую границу пробираются на помощь братьям-сербам, которых они отродясь в глаза не видели -- ну кроме Гойко Митича -- голодные русские добровольцы, имеющие при себе смену белья и пять долларов на карманные расходы... -- Совести у них нету! -- возмущается остановленный мной на улице македонец. -- Это ж надо! Да как они смеют? НАТО своим солдатам даже овощи и воду везет самолетами из-за океана! Они своих фермеров обогащают, а по справедливости должны бы у македонских крестьян еду покупать! Да это подрыв нашей экономики! Я пытаюсь сочувствовать, но это выходит неубедительно, -- ведь минуту назад это же прохожий требовал от России в моем лице поставок зенитных ракет СС-300. -- Нашу экономику из-за них лихорадит! -- продолжает он. -- Хорошие курвы (так здесь ласково называют проституток -- прим. авт.) стоили 40 долларов, а НАТО взвинтило цены до 150. Плюс еще курвам давали бакшиш (бонус -- прим. авт.) -- ну, золото, кольца... -- Так это ж вроде инвестиции, то есть положительный фактор для экономики, так? -- Ага, положительный! Так после бомбежек Белграда этих негодяев не пускают в город! И такая важная отрасль сферы обслуживания загибается! -- Ну и?.. -- Так пусть побольше русских добровольцев приедет! Им же хорошо платят! Что, бесплатно? Да вы шутите! Так не бывает. Здесь читатель по своему выбору поплакать или посмеяться. Чтоб узнать все и утомиться от бремени старшего брата, я там носил майки с русскими надписями. Старенькие дедушки-патриоты в кабаке тянули меня к себе за стол, наливали и уговаривали: -- Нато-- фашисты. Такое Гитлер делал -- бомбил Белград. -- Так что ж вы предлагаете? -- Нужна третья мировая война. Я молча выпиваю рюмку ракии. -- Поверь, другого выхода нет... - учат они меня с высоты своей мудрости. Я смотрю на дедушек. Они старые и пожелтевшие, как те журналы за 49-й год, которые я нашел на чердаке у своего деда. Там писали про "кровавую фашистскую собаку Тито." Сославшись на дела, я улыбаюсь дедушкам и ухожу. АЛБАНЦЫ Лагерь беженцев -- это территория, огороженная колючей проволокой. С двумя линиями охраны. Снаружи -- македонская полиция, внутри -- НАТО. Беженцы живут в палатках. Их кормят консервами, молоком и апельсинами, и выдают документы на выезд в интересующие их страны. В основном их влечет Германия. По македонски беженцы называются бегалци, по-албански -- рефуджят. Когда проводят военные учения, то беженцы там не учитываются совершенно. А тут, в Македонии, такие учения, которые очень и очень приближены к реальности. Здесь хватает настоящего реального военного дерьма. Война- это грязное дело. Не в смысле даже идеалов, а -- реального говна. Которое протухает, гниет, и в целом производит жуткое впечатление. Среди всего этого живут люди. Некоторые соглашаются разговаривать с иностранцами. Говорить с ними непросто: кто ж из нас знает по-албански? А из мало кто знает другие языки. Вот албанка. Ее зовут Чондреса. Я пытаюсь ее расспросить, как дело было. Она знает только свой экзотический язык и потому объясняет очень кратко: -- Хаус - бух! Полиция -- пу-пу! Все понятно. Печальная картина! Мустафа, бывший приштинский электрик, более многословен. Он говорит на ломаном французском - ездил туда на заработки. Это немолодой грузный человек с турецкими усами. Он рассказывает о своих злоключениях спокойно. Но ему больно, что из дома его выгнали не чужие незнакомые ему сербы, а его товарищи по работе, с которыми он жил душа в душу и выпил немало ракии. Сербы, они... не парламентарни, -- ругает своих недругов Мустафа на их языке. Легко понять, что он имеет в виду - если не брать в голову расстрел русского парламента... -- А ты-то сам откуда? -- спрашивает он вдруг. И, узнав, что из России, срывается и кричит: -- А, ты русский! Да вы, русские, с сербами заодно, да вы сами как сербы! Не буду с тобой говорить! Уходи! Ухожу. Это его лагерь, он тут дома. Он меня к себе не звал. Вот Хивзи, молодой албанец: -- Ты почему ушел из Косово, из-за бомбежек? -- Нет, это не страшно! -- из албанцев эти бомбежки почти никто не осуждает, они готовы рисковать жизнью, но чтоб сербов таки проучили. -- Я ушел, потому что сербы выгнали! Забирали деньги и выгоняли, а у кого нет денег, тех расстреливали. -- ты сам видел, как расстреливали? -- Нет, но мне ребята рассказывали... -- Как кончить эту войну? -- спрашиваю у албанца по имени Рамадан. -- Время надо! -- А бомбить надо? -- Надо полгода. А потом сербы исправятся. Что касается маленьких косовских албанцев, то они в лагерях играют не только в мяч, но и в войну. В руках у них деревянные автоматы с надписями NATO - Germany - UCK. Последняя аббревиатура по-албански означает Армию освобождения Косово. -- Вырастем, будем убивать сербов! Они плохие! -- объясняют мне мальчишки. Старшего зовут Севдайм, младшего - Астрид. Они оба из Приштины. Подходят дети постарше и говорят: -- Надо, чтоб натовцы пошли в Косово и там воевали. Надо убить сербов. -- Да точно ли надо? -- пытаюсь я вызвать в них сомнение. А надо по-македонски будет "треба". -- Треба, треба! -- закричали дети звонкими счастливыми голосами. Когда лагерь расселяют, на его месте остается мерзость запустения. Все использованное, что производит цивилизация -- памперсы, прокладки с крылышками, соски, оберточная, а также туалетная бумага -- и все это уже послужило людям, выполнило свою задачу, и из полезных для человечества вещей превратилось в гнилое перебродившее дерьмо. Это все опрыскивают вонючей дрянью -- для дезинфекции. НАТО У газетного киоска стоит натовец с французским флажочком на рукаве. Судя по нашивкам, это капитан Дюбуа. -- Дюбуа! -- говорю я ему. -- В прошлый раз мы с вами были вместе! А теперь -- по разные стороны баррикад. -- Какой такой прошлый раз? -- удивляется он. -- Капитан, я тебе толкую про ту войну! А теперь вы, смотрю, к немцам переметнулись! И стали против нас... Вот у вас кто друзья -- немцы. -- Никакие они мне не друзья. Я тут ни при чем. Я маленький человек, -- капитан краснеет и оправдывается. Я веду себя жестоко и напоминаю ему про их маршала Петена, которого французское Сопротивление обзывало "маршал Пютен" (то есть по-французски проститутка) -- он тоже дружил с немцами. Капитан ничего не отвечает. А вот британский сержант Кен. -- А если вы начнете наземную операцию, и русские вмешаются? -- Русские? Нет. They can't afford the war. (То есть слабо русским). Ну-ну... Не потому что умные деликатные, а -- слабые! Интересно, правда? Вот еще один британский военный -- девица Гейл, капрал. -- А что, -- спрашиваю -- если б Лондон бомбить за Севреную Ирландию? Справедливо было? -- Ну это все слишком сложно, -- отвечает она политкорректно. Вмешивается другой капрал, Фил, тоже британец. -- Северная Ирландия? Был я там. Но никаких беженцев я там не видел. Так что это разные вещи! -- торжествует он. -- А вы их слегка побомбите, ирландцев, и побегут как миленькие! Ваш брат европеец, кишка-то тонка у него. -- Ты думаешь? -- чешет он репу. А вот старлей Франсуа, соответственно француз: -- Это как Чечня! -- говорит он, намекая на то, что кто ж без греха. -- Но есть одна маленькая деталь, есть одно существенное отличие, а? -- Ну да, верно... Югославия, в отличие от Чечни, суверенное государство... Но у меня и на это есть ответ: если б Гитлера остановили сразу, то большой войны бы не было! Вот и тут то же самое... Но всех этих военных объединяло одно. Все они сказали мне, что к наземной операции готовы. И считают ее неизбежной. -- И не страшно вам будет помирать? -- допытывался я цинично. -- Так мы люди военные, прикажут, так будем помирать. Тон их, когда они говорили, был вовсе не парадный, а весьма мрачный -- так что, похоже, они всерьез про это думают... НЕМЦЫ Лагерь Стенковац, что у деревни Непроштено. Детская площадка, качели: немецкие солдаты - лучшие друзья европейских детей! Один из этих друзей мне особо приглянулся: этакий кинематографический персонаж, худой, в очках, а на голове у него форменная кепочка с длинным козырьком, это ретро, знаете, мода лета-осени 1941 года, в свое время покорившая всю Европу. Симпатичный, одним словом, паренек. Как говорится, комм цу мир, зольдат! Подходит, улыбается. Я даю ему на руки пробегавшую мимо албанскую девчонку лет четырех. И делаю снимок: "Немецкий солдат-освободитель со спасенной албанской девочкой на руках". Первый дубль, второй, третий... И вдруг девчонка разрыдалась. Клянусь, я ее не подговаривал! Ну ладно, отдали ребенка мамаше, беседуем. Военнослужащего зовут Денни Вессолек, в свои 22 он дослужился до старшего ефрейтора; по-немецки это будет Hauptgefreiter. Корень тут "frei", то есть свободный. -- Ты понимаешь, что сербы не забыли еще, как вы над ними работали в 1941-1944 гг.? -- спрашиваю его. -- Я к этому не имею никакого отношения. Если у вас есть вопросы, обратитесь, пожалуйста, к нашему пресс-офицеру. Вессолек зря волновался - с пресс-офицером штаба группировки НАТО в Македонии я уже беседовал. Это был капитан Хоубен из Бундесвера. Когда я у него утверждал сюжет снимка ("немецкий солдат-освободитель"), ни один мускул не дрогнул на его лице. Он идею одобрил и сам посоветовал мне этот лагерь. Говорю Хоубену: -- Herr капитан! А может, вам, немцам, не соваться бы в Югославию? Гитлер в ней держал, если не ошибаюсь, 700 тысяч солдат, и все равно не смог извести партизан... Не боитесь, что они могут до сих пор на вас обижаться? -- Да ну! Если французы с итальянцами пойдут воевать в Косово - они тоже будут враги! -- Вы понимаете, враги бывают разные... Француза они мирно застрелят, и ладно. А с вас шкуру снимут живьем и горло перегрызут. А представляете, чего вы от них наслушаетесь? Немцу неловко: -- Но ведь силы-то интернациональные! Что ж, всем идти, а нам нет? -- Не только вам! Еще и туркам не надо сюда соваться. Они кстати и не лезут, в отличие от вас. -- Да... Поколения должны пройти, чтоб все успокоилось! - капитан говорит об этом осторожно, ему тут нужен баланс - и авторитет НАТО не уронить, но и печальные немецкие уроки истории не проигнорировать. Хоубен продолжает: -- Непростые это все процессы! Сколько времени понадобилось России, чтоб изменилось отношение к немцам! -- А кто вам сказал, что оно изменилось? Он смотрит удивленно. Мне приходится ему рассказать историю, которая случилась в поселке Псебай, что на Кубани, всего-то два года назад. Там немецкая фирма "Кнауф" честно купила контрольный пакет гипсокомбината. Дала людям рабочие места. А местные казаки выгнали немцев, за то что в 42-м фашисты расстреляли 200 человек мирных жителей. Арбитражный суд вмешивался, разных уровней власти, даже Гельмут Коль ходатайствовал за земляков - ничего не помогло... Полицейский на выходе из лагеря беженцев дергает меня за майку со словом Moscow, и преданно смотрит в глаза и говорит слова, к которым я привык за эти дни: -- НАТО -- но гуд. НАТО -- капут! Русия не помога? Что проблем? Я решительно останавливаюсь, пора поговорить с ними начистоту, пришло время наконец объясниться: -- Ты сколько получаешь? 500 марок? И дом у тебя свой? И машина есть? Хорошо. А твои русские коллеги живут в степи, в вагончиках, после того как их выгнали из Европы. И зарплата поменьше твоей и вся задержана. Климат у нас мерзкий, да еще Чечня, президент в больнице живет который год, от коммунистов житья нет. Тошно! А тут еще ты и требуешь от меня начать мировую войну. Молодец, нашел момент! Я говорил с ним резко на правах старшего брата. Он слушал молча, и его дружки тоже. Помолчав, они достали из сумки полдесятка крашеных яиц, оставшихся от недавней пасхи -- видимо, в рамках гуманитарной помощи нашим бедным офицерам. Надо сказать, что яйца эти были самые обыкновенные, совершенно такие же, какими наши патриоты бомбили американское посольство. Только на Балканах они крутые. Маленькая, но тяжелая и неизбежная справка. Есть такой американский фильм, называется "Миротворец". Премьера его в Белграде, рассказывали очевидцы, прошла на "ура". Там, если помните, был такой момент: сербский террорист привез в Манхэттен рюкзачок с атомной бомбой, чтоб взорвать ее и так отомстить Америке за все. Знаете, как на это реагировал зал? Зал в едином порыве встал и устроил аплодисменты, переходящие в овацию. Если вы помните, ядерного взрыва там не получилось. Я думаю, по одной единственной причине: к сочинению того сценария не подпустили сербов. А братья сербы, будь их воля, предложили бы несколько иной финал... 24 ЧЕЧНЯ Неохота платить за войну, а придется Чечня -- карикатура на Россию -- Куда они денутся, все равно дадут денег! Потому что мы бряцаем оружием, и ситуация у нас безвыходная, и к власти могут прийти силы похуже и пострашнее. Им же выгоднее откупиться! -- ну, угадали, кто это говорит про кого? Нет, я не дам вам угадать с первого раза. По той простой причине, что ответов - два, и оба правильные. Первый, точно, Чечня, а второй, вы уж не расстраивайтесь, это Россия. Я сейчас поясню. Помню, как в разгар дефолта вздумал я полистать заграничные газеты. Европейские так просто тряслись от страха. Каждую заметочку про наши бедственные финансы они снабжали душещипательной диаграммкой: картой наших ракетных шахт, статистикой дедовщины со смертельным исходом, бездомных офицеров, списком АЭС и проч. Американские газеты, в отличие от европейских, из своего прекрасного заокеанского далека высказывались весьма лениво: до них ведь поди достань. Хотите обижайтесь, хотите нет, но Чечня -- это как бы карикатура на Россию. Вот они чем похожи. У обеих -- большие амбиции на фоне скромных достижений, проблемы с экономикой пр