отдел знал все до секунды и
до вздоха.
Но вот и пришла пора. Кажется, никого усыновлять не надо. При наличии
прямого наследника, который рано или поздно сам по себе взойдет на престол,
то дальнейшее престолонаследование уже не в его императорской компетенции.
Сделать себе сына Павел Третий сумеет, а Второй...
А Павел Второй по такому случаю решил немедленно жениться, венчаться и
венчать мать наследника как императрицу. Поэтому в темно-пепельном
мерседесе, на котором добирался он из резиденции Царицыно-6, до
Староконюшенного переулка, царь стучал зубами. Он не видел Тоню почти
тринадцать лет, он знал, что для нее при этом прошло каким-то образом все
пятнадцать, и именно таков возраст его наследника. В подробности Павел
Федорович не вникал, его тревожило, что ему - царю - уже пятьдесят. А ей -
царице - сколько теперь, если там, где она эти годы прожила, время идет
как-то иначе? Видеокадры, на которых Антонина складывала дорожные вещи в
чемодан, по свидетельству цифровой кинокамеры были совсем недавними. Но
выглядела Тоня так же, как незабвенной весной в канун осенней коронации.
Павел не верил глазам и боялся встречи с ней.
Если честно, то дальше императору полагалось сгореть со стыда. Вместо
намеченной встречи в большой гостиной, возле старой пальмы-латании,
получился безобразный конфуз. Едва ступил Павел на ступени парадной
лестницы, ведшей в бельэтаж, за колонны, как сосуды сжались и повелитель
пятой части земной суши свалился в обморок. Даже упал бы, но охранники-рынды
подхватили царя и отнесли куда поспокойнее. Так что очнулся он уже на
диване, когда Антонина, на него не глядя, отборным матом с примесью совсем
непонятных слов крыла всю охрану и лично Ивнинга, менее всего в происшедшем
виновного. Пахло нашатырем, анисом и скандалом.
- Тоня... - слабо позвал царь.
- Лежать! - как псу, скомандовала ему Антонина, но осеклась. Пальцы ее
быстро пробежали по краям глубоких залысин, меж которых тянулся все не
желающий никак сдавать свои позиции и всему миру известный "хохолок". Павел
знал, что из-за этого хохолка про него все анекдоты начинаются фразой
"Приходит к Хохлу..." Эти анекдоты Павел считал безобидными и за них никого
трогать не велел. Даже за анекдоты про новых дворян - тоже. Ну, а для тех,
кто издевался над вероисповеданием и прочим духовным - для тех существовал
Священный Синод и Верховный Совет Меньших Религий.
Павел, столь позорно сомлевший на лестнице, попытался встать, но Тоня
его упредила. Осознав, что ее Павлинька все-таки живой, она рухнула ему на
грудь сама. Какое-то время оба лили слезы и бормотали невнятное, но очень
недолго это длилось. Павел все-таки был императором с немалой выслугой лет,
и в руки себя взял. Антонина, наученная в Киммерии терпению, тоже
опомнилась: вся встреча ей была аккуратно и заранее предсказана верной
Нинелью, и ждала она Павлиньку не в гостиной, а прямо тут, у дивана, с
нашатырем и с особой гадкой анисовой настойкой, которую тоже Нинель
предсказала - царь запаха этого терпеть не может и быстрее в себя придет.
Ведь знала, что сомлеет он. На лестнице. Знала, что очнется. Знала, что
заплачет. Ах ты Господи...
Но это все было уже почти три недели тому назад. Павел был готов ко
всему, особенно к тому, что и Тоня, и неведомый сын окажутся ему людьми
совершенно чужими. К чему угодно он был готов, но не к тому, что Тоня придет
чуть ли такая же, как ушла уже тому назад почти полтора десятилетия, и не к
тому, что сын его, никогда не виденный в натуре, теперь уже готовый,
законченный цесаревич, наследник престола, любое царское слово понимающий.
Более того, когда Павел-младший говорил свое слово, то сразу было ясно, что
его слово - тоже царское. Хотя он еще и не совсем цесаревич. Впрочем,
документ о признании его единственным наследником престола Павел выложил на
стол еще в Староконюшенном: Ивнинг заготовил документ на пергаменте времен
Ивана Третьего Великого, притом не скобленом, а чистом. Где взял? Наверное,
купил. И наверняка - на свои. Павел подписал бы и на простой бумаге. Но
пергаменте солиднее, что и говорить.
Семью, вместе с неизбежными Нинелью и Яздундоктой Артемьевной, царь
поселил в резиденции Царицыно-6. Он приезжал туда каждый вечер и через
Ивнинга передал в Зарядье, что отныне Зарядским бабам вход в Кремль к нему
закрыт. Ехидный великий князь на это ничего не ответил, но прислал подводу
гусиных яиц. Царь сперва рассердился, но потом, когда Тоня расхохоталась и
потребовала привезти все яйца в Царицыно - она и теперь мужику своему ванну
из желтков для повышения потенции хотела сделать - тоже рассмеялся. Даже
ванну эту принял, хотя, может, она и не нужна ему была, но великий князь в
свои девяносто с лишним все еще совершал такие подвиги, что ясно было: не
зря он всю жизнь в желтках сидит, не зря. Павел послал великому князю
официальную благодарность и попросил священный синод чем-нибудь старика
уважить. Уважили, ничего не скажешь: заложили в Антарктиде православный
монастырь в память Святого Никиты, епископа Новгородского, святого
покровителя князя, чью память празднуют на Руси тринадцатого февраля. Ни
царь, ни великий князь не были уверены, что это именно тот самый Никита, а
не другой, ибо к дню рождения князя это число отношения не имело. Но Синод
постановил, формальность была соблюдена, казна в расходы не введена, а князь
все принял как должное. И опять прислал подводу яиц. Гусей-то у него - прямо
куры не клюют.
Сложность была, конечно, с двойным днем рождения мальчика. По
документам выходило, что мальчику недавно исполнилось четырнадцать лет, идет
пятнадцатый, да так оно и было по календарю во всем мире, - ну, а что
мальчик выглядел на пятнадцать, если не старше, так это только хорошо. Но
Павел не мог понять, откуда эти четырнадцать лет взялись? Он поклялся бы,
что прошло только двенадцать, а то и меньше. Утешения искать было негде: о
том, что его именно этот психоз мучить начнет, предиктор Гораций Аракелян
царя предупредил. Поэтому Павел попытался найти утешение у Тони. И, кажется,
нашел. То знойными, то прохладными августовскими ночами начала Антонина
бесконечный доклад своему мужу, мужчине, своему богу, царю и повелителю, -
словом, кому угодно, но только не Царю с большой буквы, которым Павел как
раз и был. Доклад был о том, как ей жилось в Киммерии, какова эта страна,
как там Богу молятся и как царя почитают, как промыслами промышляют, как на
свадьбах гуляют, и как в пост постятся, да и прочее, и прочее - все без
единого вопроса со стороны царя. Антонина сама знала - что будет интересно
Павлу, а что можно и пропустить. Пропустила она из важных, пожалуй, лишь
одну деталь: весь этот бесконечный доклад не сама она сочинила. Его сочинила
за годы жизни в Киммерионе пророчица Нинель Муртазова, и в долгой дороге
сперва до Великого Устюга, а там и до Москвы, заставила трижды повторить с
начала до конца, слово в слово. Доклад был исчерпывающим и до конца честным.
С другими к царю не ходят даже любимые женщины. Они, бабы, немедленно
утратили в сознании Павла множественное число. Любимая женщина опять, как и
когда-то, была одна. Слух об этом был подавлен в самом зародыше, поэтому
немедленно просочился по всей России и дальше, и почему-то всем стало легче.
От холостого положения царя все его переделы границ - утверждали прогнозисты
Запада. Теперь он Мадагаскар занимать не станет, даже Коморские острова ему
не к чему. Павел так не думал, но в любом случае чувствовал себя лучше.
Царем он, однако, оставался, и был на службе семь дней в неделю.
Соблюдал дипломатический протокол и принимал важных гостей, слал
поздравительные телеграммы и позировал скрытым камерам. Его жизнь с внешней
стороны изменилась мало. Хотя интерес к Киммерии, неведомой провинции
собственного царства, проснулся у него по-настоящему. Он заикнулся о том,
что и сам бы не прочь там побывать, но Антонина его попросила не спешить.
Павлу стало ясно, что вернуться в Киммерион сама Антонина если и может, то
только на самый краткий срок, и только как законная русская императрица. А
для этого еще много чего надо было сделать. Например, обвенчаться с Тоней и
короновать ее. А это хлопот - дай Господь за два месяца управиться.
И это была отнюдь не единственная забота царя, которому наконец-то
вернули любимую женщину. Павел доел гречневую размазню из квадратной
салатницы, вытер дно салатницы хлебной корочкой, корочку тоже съел, а потом
вызвал на дисплей план трудов на сегодняшний сентябрьский день. Сегодня, как
он знал, все необъятная его империя встала на трудовую вахту и ударными
темпами принялась за повсеместную уборку урожая репы. При храмах нынче от
пуза кормили странников, перехожих калик и юродивых, - кормили, конечно же,
очень постно, и - конечно - не давали ничего круглого. Нынче и нож-то в руки
взять было великим грехом, а самым страшным преступлением в такой день
почиталось рубить капусту. Тут, пожалуй, выговором с занесением не
отделаешься. Но царь рубить капусту нынче и так не собирался.
В принципе одно дело его еще с позавчерашнего вечера тревожило.
Оставалось незакрытым так называемое "дело жонглера", дело о покушении на
честь и достоинство русского православного царя, даже, быть может, и на
жизнь его. Жонглер был настоящий, балаганный, к тому же рыжий, смотреть на
него никакой необходимости не было, но во время посещения Императорской
Всемирной Книжной Ярмарки, которое вчера пришлось совершить, Павел ничего
интересней этого жонглера там не нашел. Жонглер стоял на стенде издательства
"Эсхато" и безостановочно подбрасывал аж двенадцать крашенных в различные
цвета куриных яиц - как позже выяснилось, сырых. Царь такой ловкости не
видел никогда, загляделся и шагнул через сигнализацию. Взвыла сирена, охрана
рухнула прямо на охраняемого, спасая его от возможного покушения,
образовалась куча мала, а поверх нее рухнула и разбилась о крепкие черепа
вся дюжина крашеных яиц - жонглера уже скрутили. Таким образом, когда все
объяснилось, как ни крути, но дело уперлось в яйца. Кто мог поручиться, что
в этом нет никакого гнусного намека? А при такой ловкости жонглирования из
жонглера ведь мог бы получиться и первоклассный бомбист! По чьему разрешению
жонглер не прекратил своих упражнений в присутствии императора? Кто допустил
жонглера на стенд? Кто вообще допустил на Ярмарку издательство с таким
названием? Что оно означает? Откуда у издательства лицензия?...
Вот тут охрана лопухнулась - лицензию Освальду Вроблевскому на открытие
этого издательства император выдал лично. Издательство было совместное,
Аляско-Российское, печатало как русские книги, так и английские, и те и
другие - правильным, навеки установленным алфавитом, ибо латиницу император
разрешил использовать только кастильскому языку, да и тут были сомнения:
кому эта латынь нужна? Академик Савва Морозов считает, что ее поляки для
развращения России придумали. Савва безусловно сумасшедший, но полезный -
дурням есть чем заняться. Его в "Эсхато" на порог не пустят, у него все
права на сорок томов "Реформированной истории" проданы издательству
"Крутота", чей необъятный стенд располагался рядом со стендом "Эсхато". Кто
бы им стенды продал иначе: единственная гарантия, что друг друга не взорвут
- пусть стоят рядом.
Защитив царя, охрана решила поглядеть на жонглера, и не поверила
глазам: тот хоть и был скручен, но освободился, прыгнул на старое место,
добыл откуда-то еще дюжину яиц, и снова принялся жонглировать. Хотели его
опять скрутить, но появились сотрудники "Эсхато", и среди них - известный
всей Москве дрессировщик Пересвет Хохмачев. И уже через мгновение у всех на
душе стало как-то нехорошо, ибо изумительный жонглер, повинуясь приказу
дрессировщика, жонглирование прекратил и послушно взял кусочек банана,
добавив вежливое "У-ук". Был он не только рыжим, был он еще и орангутангом -
не зря царя, малость близорукого, но не хотевшего носить ни очки, ни линзы,
его внешность смутила, показался он царю чем-то знаком.
И все это, к сожалению, снимало полсотни корреспондентов, и телевидение
тут было, и много кто. Арестовывать сюжет уже не имело смысла, положение мог
спасти только сам царь. Он так и сделал: шепнул кому надо через плечо, и
через миг перед ним поставили Вроблевского. Царь надел на лицо самую
сердечную из улыбок и заключил стареющего издателя в объятия:
- Удружил, милок, удружил. Спасибо. И рассмешил! Какой у тебя, однако,
редактор многосторонний! Яйцами машет!
Издатель понял, что голову с него сейчас пока снимать не будут, и
принял нужную позу - чтобы корреспонденты его с царем сфотографировали.
Сенсация во всех газетах мира немедленно распалась и отъехала с первых полос
на четвертые, а то и дальше. Все поняли, что аттракцион для развлечения
публики опять устроил сам русский император, опять всех вокруг пальца обвел,
хитрость его дьявольская, славянская, русская, великия, малыя, белыя и далее
по всему коронационному титулу на шести страницах. На том даже орангутанга
помиловали, но яйца было впредь велено давать ему крутые, чтобы соблазна
метания оных не было.
Все бы так, только император себя дураком чувствовал. В прежние годы
плюнул бы он на это дело, а теперь на него смотрел сын. И менее всего царь
хотел быть смешным в глазах наследника престола. Еще и потому, что цесаревич
очень много знал для своих лет, и очень много умел такого, о чем Павел не
мог и помыслить - и фехтовал неплохо, как доложили царю, и потребовал пять
раз в двенадцать дней допускать себя в манеж к лошадям. Лошадок из Рязани
оставили немедленно, самых смирных и послушных, манеж на задворках усадьбы
тоже имелся, но царь психовал: а ну как понесет и сбросит?.. Тут же
вспоминал, что это его самого на книжной ярмарке невесть куда понесло, и
брал себя в руки.
Странно. Столько лет ждал встречи с собственным сыном, и никакого
душевного потрясения ни с той стороны, ни с другой. А ведь царь три
параллельных разведывательных службы создал, и все ради того, чтобы хоть
что-то о семье в эти годы узнавать. Две первых ничего не дали, помогла
только подсказанная дядей Георгием гениальная мысль: поручить добывать
сведения о Киммерии своим же сепаратистам-сектантам, глубоко уверенным, что
народ скрытой страны - их естественный союзник в борьбе с великой тайной
тайн. Назвались это новые люди василианами, последователями
иеромонаха-расстриги Василия Негребецкого. Напутствовал Василия на создание
секты сам Фотий по царскому приказу: василиане полагали, что Кавель на самом
деле слово неправильное, а правильно - Павел, так что если отец - Павел, и
сын - Павел, то за ними и следить надо - кто из них когда и кого. Само
собой, новым сектантам потребовалась и новая молясина. Увы, пришлось
согласиться на такую, которую нехотя подсказало свое же подсознание: Павел
метал тут в Павла посохом. Молясину заказали в Киммерии, у обеих фигурок
Павлов лица были взяты с монеты в пять империалов, так что за использование
ее в любой момент можно было клиента отослать на остров генерала Врангеля
поднимать целину. Но Павел велел дать василианам пока что свободу: так
информация шла в руки сама. Присматривать за василианами поручил старым
союзникам, скопцам-субботникам. Царь полагал, что скопцы-субботники, которым
он дал свободу вероисповедания, в нужный момент всех лишних даже не уберут,
а вольют в свои ряды. Василиан набралось сотни две, все - проверенные
токсикоманы, поселились они под Чердынью, и трогать их там было никому не
велено.
Царь дал знаменитому инородцу, мулату Доместико Долметчеру, разрешение
выстроить в Чердыни очередной трактир "Доминик", и замер в ожидании. В итоге
царь вообще-то мало что получил, только номера газеты "Вечерний Киммерион",
через два дня на третий, да и то с опозданием, к нему стали попадать. Но
оказалось, что все важное про его семью именно там есть. Тогда - успокоился.
А теперь понял, что не было у него на душе большего покоя, чем когда жена и
сын надежно прятались в Киммерии. А теперь? А теперь, хоть столько лет и
ждал этого мига - один страх на каждом шагу. Страх как эндемическая
кремлевская болезнь, ею тут все жильцы терзаются уже восемь с половиной
столетий, и непохоже, чтобы существовало от этой беды лекарство.
Повелеть, что ли, лекарство от страха изыскать? Смешно, подумал царь.
Василиане считают, что имя "Павел" как раз и происходит от слова "павелеть",
так что вот и повод для реформы правописания. Еще чего, и так денег в казне
кот наплакал, все уходит на социальные программы, на армию, на спецслужбы.
Иди управься с махиной, по территории чуть ли не самой большой за всю
письменную историю человечества. Мысли тут же ушли в сторону внешней
политики.
Итак, осенью в Штатах выборы. Предиктор ван Леннеп давно все написал и
разослал, а граф Гораций сказал, что дополнения есть, но незначительные.
Так. Победит, после длинного скандала, республиканец Мос, он же Маз, из-за
сходства фамилии с названием маргарина "мазола" на третий день своего
президентства заработает прозвище "мистер Маргарин". И вполне будет доволен:
скромно, и уводит мысли среднего класса от подлинной его фамилии -
Мазовецкий. С ним можно не ссориться, уж больно нынешний, Бенсон, в печенках
сидит: две ходки в Белый дом сделал, а туда же, мало ему. Но вот с его
конкурентом, с мэром Бриганти, придется еще горюшка хлебнуть. В будущем году
от отчаяния тайно примет ислам - и пошла-поехала поддержка всякой сволочи, а
на эту сволочь когда еще получится всех остальных натравить: индуистов,
буддистов, ламаистов, вудуистов, мормоно-конфуцианцев, хотя таковых, может
быть, уже и нет, но важно, чтобы все тут дружно били врагов, а не кто-то
один. Все, кроме Российской империи, а она потом в миротворцы будет
приглашена. Ох уж этот мир! Опять воевать, а Павел этого не любил даже
чужими руками делать. Опять же головная боль - пора делить Антарктиду. А
лучше забрать всю.
И вот это серьезно. Меморандум, по которому она никому не принадлежала,
кончился и прокис в девяностом году, и никто его не продлит даже в ОНЗОН.
Покуда Чили с Аргентиной цапаются из-за Земли Грэхема, - она к ним словно
лапка на карте протянута от почти круглого материка - надо брать все
остальное. Причем не себе, а попробовать создать крепкое, через
Тихоокеанский пролив, федеративное государство с Аляской. Можно будет из
Новоархангельска в антарктический Святоникитск туннель проложить, как из
Англии во Францию. Правда, длинный получится туннель, но император давно
знал, что на земном шарике места нигде не много, а значит - и тут можно
что-нибудь сделать, чтобы туннель был покороче. Ну, а латиноамериканский
дядя тем временем разберется и с Чили, и Аргентиной.
Вспомнив дядю, император потеплел сердцем. Хорошо, что Державствующая
признала святого Якова Шапиро также и православным святым, не только
местнопочитаемым, но полноценным, ибо не его ли чудесами в России нынче
нефти оказалось больше, чем на всей остальной суше, не его ли молитвами рыба
в российские сети плывет и большая, и малая, а если какая не плывет, то она
лишняя, следовательно, и плыть не должна? Царь любил отведенные ему покои в
российском посольстве, два шага до дядиного президентского Паласьо де
Льюведере, любил сам город Сан-Сальварсан, дикую послеполуденную жару, во
время которой так хорошо посасывать кашасу и решительно ничего не делать,
предаваясь бесконечному отдыху дня три, а то и все четыре. На больший срок
Павел со службы не отпрашивался. Интересно, кто бы его отпустил? Кто не
работал императором, тот вообще ни хрена в жизни не делал, разве что груши
околачивал.
Кстати, еще до коронации, которую мысленно царь уже приурочил к
собственному юбилею, к двенадцатому ноября, - так еще и экономнее, все одно
гуляние устраивать, так лучше одно, чем два - нужно с нареченной и с будущим
наследником к дяде слетать. Романьос не стар, наследника не назначает,
однако ведь и он не вечен, да и сам институт президентства доживает
последние десятилетия во всех развитых странах. Даже пожизненное
президентство - не решение проблемы, только отсрочка. Монархия неизбежна,
ибо только она для человека естественна, а что естественно, то человеку и
необходимо.
Царь без посторонней помощи облачился в спецодежду - в джинсы и
куртку-венгерку - и перешел в малый кабинет, с видом на крохотное юсуповское
кладбище, на котором что ни могила, то статуя работы Кановы или уж как
минимум Непотребного. Тут стоял изолированный от внешнего мира компьютер,
прозванный по имени славного героя русской Калифорнии Сысоя Слободчикова,
сажавшего персиковые сады на реке Славянке - "Дон Сысой". Дон Сысой был
зациклен на самой серьезной, кроме кавелитства и личной жизни, проблеме
российского императора - на создании нормального императорского дома для
нужд управления тем, что нынче представляют из себя Соединенные Штаты
Америки, пятидесятизвездочная нелепица, не способная отказаться от
средневековой избирательной системы даже для того, чтобы дать победить на
выборах хотя бы простому большинству избирателей. Для нужд этой будущей
империи Павел шесть лет тому назад пожертвовал гору Казбек.
Теперь гора была целиком источена подземными ходами, и частично в ней
уже обосновался Центр Монархических Технологий, консультативный институт
лично при императоре, во главе со старшим братом графа Аракеляна - Тимоном
Игоревичем, блестящим выпускником Академии Безопасной Государственности, в
будущем - имени Георгия Шелковникова. В силу того, что братья по матери оба
сами были Шелковниковы, царь надеялся, что сделал для института хороший
выбор. Монархия в Соединенных Штатах должна быть восстановлена сразу после
наступления нового тысячелетия, а ведь этот народец сам не догадается, нужно
династию подобрать, создать дворянство и дать ему умеренные привилегии, ну,
и все прочее, это уже работа для Центра и вообще дело техники. Важно
претендента найти, - чай, самого-то Павла сколько десятилетий искали, насилу
подобрали. А ведь могли и ошибиться. Погибла б тогда и Россия, и Штаты, и
весь цивилизованный мир, и остался бы для человечества один путь - на
тошнотворный "азан", на голос муэдзина, созывающий правоверных бросить все
дела и бормотать невесть что. Ислам - религия, запрещающая выпивку,
следовательно, неестественная. А все, что неестественно, человеку совершенно
не нужно. Но, к счастью, Павел полагал, что при нынешних шансах человечество
еще вполне можно привести к окончательной победе монархического строя, к
светлому будущему и просвещенному миру во всем просвещенном мире, покуда
непросвещенный мир соберется с силами и уж как-нибудь да просветится.
"Дон Сысой" спел шесть нот государственного гимна, и засиял монитором.
Из династий выбрать было очень можно, к примеру, Романовых в Штатах имелось
до причинного места и больше, но ни предикторы, ни здравый смысл
пользоваться ими не рекомендовали. Кандидатом должен был быть чистокровный
уроженец США, кровь и почва прежде всего, но и только. Хорошо подошел бы
кто-нибудь из голландцев, Новый Амстердам построили именно они - но Павел
имел серьезные опасения, что один голландский предиктор для страны, да еще и
не уроженец ее - это уже много. Примелькавшийся за века WASP обозлил бы
страну, в которой эта группка давно стала меньшинством. Еще меньше годился
поляк, и без того нынешний президент был таковым. Хотя компьютер и не
исключал, что сам Джордж Мазовецкий может ночами мечтать о короне императора
Георга Первого. Но это его проблемы, афроамериканцы такого претендента еще
поддержат, а латиносы терпеть не захотят. Может, подойдет латинос? Отпрыск
испанской короны... или португальской.
Павел вывел на дисплей содержимое папки "Браганца". Итак, что имеем?
Джон Бриджесс... почему Бриджесс? А, это его дед от "Браганцы" столько
оставил... Штат Орегон, это привычно... Женат, жена - Элизабет Роуч... Что
за Роуч, никакого крапивного семени... Нет, Роуч - это в прошлом Ротчи...
Ротшильды, что ли? Еврейку не стоит, хотя почему... Ах, вот что - это
потомки Ротчева, русского почти что губернатора Калифорнии в середине
прошлого века. Одно к одному. Ну и что - бензоколонка? Бензоколонка - это
нефть, а нефть откуда идет? Известно, с Аляски, через трубопровод компании
"Беринджи Ойл", или, как шутят в Новоархангельске, "Берендей и компания".
Двое детей, оба сыновья. Увлечения... увлечения...
И тут император набрел на такое, что решительно переломило ход мировой
истории. У скромного орегонского владельца автозаправки, по происхождению
португальца, имелось единственное хобби: он пел португальские фадо под
аккомпанемент собственной португальской гитары. При том не знал
по-португальски и полусотни слов, но это не важно: сам Павел, для которого
именно португальская гитара служила утешением во все годы соломенного
вдовства, не знал и десятка слов на этом языке, но любимых мелодий помнил
наизусть на сольный концерт в трех отделениях. И это общее увлечение решило
судьбу мира.
Предиктор Гораций в своей московской квартире поглядел на часы: именно
в это мгновение царь должен был выбрать американского императора. Жаль,
Доместико Долметчеру придется отдать свои запонки. Они, увы, отгранены от
королевского топаза дома Браганца - он так их фамилией и называется. Жаль
Долметчера, но он себе новые купит, или царь ему подарит.
Когда на одной чаше весов лежит судьба планеты, а на другой запонки
ресторатора - можно ли колебаться?
16
Сатана - отличная статья доходов по нынешним временам, только и всего.
Артуро Перес-Реверте. Клуб Дюма
Если бы такой дым приполз со стороны, Богдан его терпеть бы не стал, и
немедленно на дымящуюся территорию отрядил карательную экспедицию. Но дым
шел из собственного, заново отстроенного и подправленного рабочего чертога,
где младший мастер Фортунат Эрнестович какого-то позднего летника уже забил
и заканчивал беловать. Однорогий черт Антибка, состоявший при чертоварне на
посылках, складывал в угол одно на другое корыта с почти черным ихором, а
Давыдка ликовал, ведя записи. Еще бы: благодаря наводке Антибки Богдан
Арнольдович вышел на отмель неповоротливых чертей-гипертоников, неспособных
к адским работам, еще менее способных оказать сопротивление и тем не менее
очень качественных в массе, если, конечно, смотреть не с их точки зрения, а
со стороны интересов фирмы. Через доверенные руки Богдан получил очень
дорогой заказ на смазочные материалы для авиации, приспособленные к
длительному использованию в условиях антарктического холода. На такое масло
лучше всего годился лимфатический ихор летнего и осеннего забоя; после
определенной переработки на пуд ихора получалось три четверти пуда конечного
продукта, и еще оставались высокооктановые шлаки, по сути дела идентичные
девяносто восьмому бензину, с той разницей, что работал на них единственный
автомобиль в мире, бронированный динозавр Богдана.
Заставив нынче вкалывать на чертоварне бухгалтера, Богдан оказался в
необходимости решать бухгалтерские дела самостоятельно. При непрерывной
работе до десятого, много до пятнадцатого октября, заказ на смазочное масло
можно было уложить в сроки. Лежбище гипертоников, указанное Антибкой, давало
как раз то, что нужно, хотя шкуры тут выше третьего сорта не попадались;
растянутые чрезмерным давлением ихора, жирные, обленившиеся и в целом
совершенно больные черти были легкой добычей, даже перед забоем разве что
мычали и скулили. Богдан такого материала не любил, но заказ есть заказ,
особенно - когда в спецификациях конечного продукта стоят параметры, не
годные ни для одного самолета в мире, кроме имперского транспортника
"Хме-2", способного перебрасывать до тысячи восьмисот единиц спецназа.
Богдан знал об этом потому, что сам конструктор этого самолета, Пасхалий
Хмельницкий, некогда учился вместе с ним и с Кавелем в подмосковной
Крапивне, и наличие в классе мальчиков, из которых один - Богдан, а другой -
Хмельницкий, сперва привело их к выяснению отношений (Хмельницкий остался
умеренно побит), а потом взаимоуважению (списывать контрольные по всем видам
математики Пасхалий давал Богдану первому. Но вторым на очереди всегда стоял
Кавель Глинский).
Прошло время, и уроженец Подмосковья, когда подрос, оказался немножко
гением. С точки зрения науки самолеты Хмельницкого вообще не должны были
летать, изящества в них было не больше, чем в ступе Бабы Яги. Летали они
тоже не быстро, но зато поднимали вес - что твой дирижабль "Светлейший Князь
Фердинанд Цыплин", с помощью которого император перекрыл Керченский пролив,
ибо никакими другими средствами цельную арку от Кавказского берега до
Крымского положить на опоры не получалось. По идее также предполгалалось
перекрыть и Дарданеллы, и Гибралтарский пролив, но эти земли царя почему-то
мало интересовали пока что.
Транспортник "Хме-2" брал старт где-то в Заполярье, шел через Северный
полюс, проходил дозаправку на острове Диско у западного берега дружественной
Гренландской империи, после чего, похоже, без посадки следовал точно по
среднеатлантическому тридцатому меридиану западной долготы к Антарктиде, где
на Земле королевы Мод незаметно для посторонних глаз полярники оборудовали
на очищенном ото льда скальном выходе что-то вроде аэродрома. Формально царь
перебрасывал в Антарктиду монахов для международного Православного
Святоникитского монастыря, на самом же деле... видал Богдан таких монахов.
Эти монахи уже мыли сапоги в индийском океане с севера. Теперь, видимо,
собирались сделать то же самое с юга. Но все транспортники Хмельницкого без
"чертова масла" арясинского производства даже в воздух не смогли бы
подняться: жаль, хотя чертоварня и дымила круглые сутки, но давала в день не
больше трех пудов очищенного продукта. Богдан и рад был бы дать больше, но
ничего не получалось - и его не ругали. Вероятно, поступали благополучные
прогнозы от предсказателей. Или была другая причина. На ее выяснение у
Богдана сил не было.
Словом, в воздухе пахло не только дымом, но и аннексией Антарктиды. То
ли в пользу России, то ли в пользу Аляски, то ли в пользу Гренландии. Едва
ли государству без собственного коренного населения в ближайшее время
светила независимость. Как и покойный Советский Союз, Россия по привычке не
покидала ОНЗОН - Организации Неизвестно Зачем Освободившихся Наций, где
почти ни один член и впрямь не знал - зачем он освободился от блаженного
колониального ига, при котором вся ответственность за его судьбу лежала на
ком-то другом, и так сладостно было в часы сьесты, в часы отпадного дольче
фар ниенте, мысленно бороться с проклятыми захватчиками. Конечно, имелся
вариант присоединения Антарктиды к Островной Империи Клиппертон-и-Кергелен,
на что-то по крайней мере из ближних островов там претендовали Аргентина,
Чили, Австралия и прочие несерьезные кандидаты, - разве что о Республике
Сальварсан можно было точно сказать - вот уж ей Антарктида сто лет не нужна
задаром. И без нее жарко.
Вся эта имперская политика интересовала Богдана ровно настолько,
насколько от нее зависели поставки производимого чертоварней продукта. В
случае поставки в назначенный срок всего заказа Богдан мог на время отложить
коммерческую деятельность и вернуться к научной, в случае провала вообще не
представлял, что его ждет. Но надеялся, что представлять не придется.
Поэтому приходилось терпеть чад горелой рыбы, без которого сменщик не мог
работать, и еще более скверный дым, валивший из дубильного цеха старика
Варсонофия, где все работы, кроме дистилляции чертова ихора, сейчас были
приостановлены. Пахло так скверно, что Богдан вернул к жизни крошечный хутор
Невод, на самой северной границе своих владений, почти у великого болота
Большой Оршинский Мох. Там стояло четыре еще крепких, хотя и давно брошенных
хозяевами, избы, имелись и другие постройки, которые Богдан приказал снести;
рабочей силы сейчас хватало, особенно старался негр Леопольд, память к
которому так и не вернулась. Богдан чуть повеселел: по крайней мере на
полдня или на полночи можно было уехать туда и отоспаться, чего не
получалось ни на веранде в Выползове, ни у Шейлы на Ржавце, там тоже
страдали от дыма, - а Невод каким-то образом оставался не затронут.
Севернее лежало безразмерное, чуть не самого Кашина протянутое болото:
как раз в нем в свое время чуть не утоп арясинский князь Изяслав Малоимущий.
На болоте, согласно местным легендам, стоял крайний северный форпост
княжества, город Россия, из-за непостоянного своего месторасположения чаще
именуемый в сказаниях гуляй-городом. Никто не знал дороги туда, никто на
человеческой памяти не приходил оттуда, но каждый житель Арясинщины уж точно
слышал рассказ, что вот тот сосед, который сейчас мимо окна к Орлушиным
пошел вывеску заказывать (вариант: завернул к Алгарукову субсидию просить;
еще вариант - понес золотые часы в заклад к Фонрановичу, и еще много таких
вариантов) в юности знал одного, который с настоящим уроженцем России в
кружале подрался (вариант: на пароходе плыл в Израиль, - вариант: служил в
одном полку на Андаманах, - и еще очень, очень много таких вариантов). Факт
существования России на болотах просто не ставился под сомнение. А что город
сейчас от всех отрезан, - вздыхали арясинцы, - так ведь такое время сейчас -
осень (варианты: зима, весна, лето), когда ни проехать в Россию, ни пройти,
а кто там не был - пусть о ней своего особого суждения не имеет, покуда не
посетит.
Здесь, в Неводе, принимал сегодня Богдан Арнольдович Тертычный
секретных гостей. С местной фермы трехгорбых верблюдов припожаловал
Кондратий Харонович Эм, ученик великого вологодского селекционера Израиля
Зака, которому империя нынче была всецело обязана всем поголовьем
приполярных верблюдов - одногорбых и более. Кондратий Харонович работал над
выведением верблюда о четырех горбах, и пришел просить помощи. Лишних денег
у Богдана давно уже не было, но просителю могли понадобиться не только
деньги, да и вообще если сумел человек добраться до здешних владений, то
может от него быть и какая-то польза. Ненужных и вредных ни одна из дорог
сюда давно не пропускала. А Кондратий хоть и был от рождения вологодцем, но
в Арясине прижился давно, с пятидесятых годов - сразу, как из лагеря
вернулся.
- Благослови, батюшка, - говорил Кондратий чертовару, который был ровно
вдвое моложе него, - нет мне удачи: не растет горбность у полярной версии. А
ведь у меня заказ особый, не каждому доверят такой...
Богдан сверкнул глазами, стороннему наблюдателю, которому внешность
мастера неизбежно мнилась немного птичьей и хищной, почудилось бы, что он
клювом прищелкнул и заклекотал. У него заказ был еще важней, и от той же
персоны, честно говоря. Мастер все никак не мог понять - если уж Зак с
учениками вывел полярного верблюда, то зачем понадобилось умножать число его
горбов. Ясно же, что затребованы эти животные для Антарктиды. Кто и что там
с ними делать собирается, и для чего лишние горбы вдруг потребовались?
Чертовар решил сострить попримитивнее, но из уважения к стальным зубам
гостя, привезенным с Таймыра, грубить не стал.
- Что ж, горбатого лепить по новой моде будем? - Чертовар взялся за
бутылку темной жидкости, предлагая налить по новой. Гость согласился. Прежде
чем отвечать, выпили. Селекционер, с виду спокойный, но все равно сильно
нервничающий, долго глотал жидкость, почти пережевывая ее, отваливая губу, -
если кто не знал, над разведением которого животного этот ученый бьется,
сейчас бы догадался: столь велико было накопленное за десятилетиями общения
с верблюдами сходство. Потом гость заговорил.
- Имеем: поставлена задача. Полярный верблюд должен быть
морозоустойчив, как овцебык и больше. Размножаться должен - как пингвин, при
восьмидесяти и меньше, если по Цельсию считать, это по Реомюру где-то минус
шестьдесят пять. Бегать - как гепард, сто верст в час и быстрее, если по
прямой. Ну, и многое другое. А горючее ему где запасать? Ясно, в горбах. К
середине октября все поголовье сдаю, кроме племенных трехгорбых. Только в
контракте у меня еще и образцовый четырехгорбый значится, у меня их, бывает,
приносят мамки-верблюдицы, да только те мрут в первые сутки. Ни один батюшка
ко мне на ферму ни ногой, все к тебе посылают. Вот.
- А конкуренты что? - спросил Богдан, деловито хрустя одновременно
огурцом и грибом.
Гость мотнул головой, по-верблюжьи выдвинул вперед нижнюю челюсть,
сплюнул на пол сквозь бороду.
- Нет у меня конкурентов, почитай, что нету совсем. Старик Израиль на
покой ушел - говорит, пусть молодые горбность повышают. А кто молодые? Я да
Борщак на Алтае. Только что Борщак может? У него от пары трехгорбых норовит
дромадер произойти. Бактриан в крайнем случае. Даже то добро, что Зак
полвека наживал, удержать не может. Да и дела полярные плохо понимает,
академии-то в южном Казахстане проходил, не как я. Копыто разве такое должно
быть у полярного? Теплое должно быть копыто! С приопушением, с подшерстком -
как у ньюфаундленда, чтобы полдня в ледяной воде мог простоять. А у Николая
- это Борщака так зовут, его дальше Конакова поезд не пускает, так что ты с
ним не знаком, батюшка, прости, - у него верблюд, можно сказать, небоевой.
Цирковой у него верблюд на конвейере, с таким только польку танцевать.
- Так зачем четвертый-то горб? Увеличить рост, соответственно и сами
горбы прибавят в весе, разница-то какая?
Селекционер посерьезнел.
- Видишь, Богдан Арнольдыч, это я уж только тебе и только наедине... Не
на то дело мне четырехгорбый заказан. Это ведь не для полюса, это - ездовой,
для прогулок. Под седло на троих, значит. Чтобы два охранника...
Богдан протянул руку через стол и прижал ее к столу рядом со стаканом
гостя: жест был вполне международный: все ясно, дальше можно молчать.
Помолчали. Выпили опять. За распахнутым окном избы висел комариный столб, но
внутрь даже сдуру ни один комар не залетал, продымленная одежда чертовара
морила кровопийц на лету. Тем временем Богдан напряженно соображал. И пока
что решительно не мог понять - чем помочь такой беде. Отказать тоже было
нельзя: госзаказ, как-никак, у обоих, и - неровен час - еще самому
когда-нибудь на верблюжьей ферме что-то понадобится. К примеру, по здешнему
болоту ни один вездеход не пройдет, да и танк утонет. А Кондратий на
трехгорбом чуть не по зеленой воде пришел к Неводу - напрямую, из-под
Городни, с крайнего северо-запада Арясинщины - сорок верст, почитай.
Мысленно чертовар уже перебрал своих нынешних гостей. Конечно, если
батюшки к Кондратию идти не хотят, то самый бы момент послать туда
Антибиотика. Только не хватил бы кондратий Кондратия при виде однорогого
черта, да еще и с верблюдицами родильная горячка приключится. Далее,
конечно, можно просить и Верховного Кочевника: ездовые животные как-то
больше по цыганской части... да помилуйте, какой из Журавлева цыган. У него
и кибитка в мерседесы запряжена. Если бы нужно было четырехгорбый мерседес
затевать... Едва ли. Нет, тут нужен уж просто колдун. И чтобы не наваждения
производил, а строго научное, материалистическое, даже дарвиническое
колдовство безо всякого обмана и чертовщины.
Скудостью воображения Богдан обделен не был, поэтому уже на второй
минуте размышления увидел пред мысленным взором лицо опрятной старушки в
платке, живущей в малой каморке возле кухни на Ржавце, ежеутренне пекущей на
всех обитателей санатория гору оладий, ежедневно изымающей с помощью Савелия
из жерла русской печи горшки деревенских каш, преимущественно любимой
тыквенной, пополам с пшеном или чечевицей, однако же и с овсяной, и с
гороховой, а то и - бери выше - с гречневой. От вечерней стряпни старушка
устранилась