?" "Как что, то, что вы
только что сказали, чтобы стал управляемым!"
Артур с ужасом посмотрел на Андрея. "Мы на этапе, к которому шли
двадцать лет. Как же мы сможем второй этап закончить до завтра? -- весело
ответил Андрей. -- Сегодня можно только растворить со снегом и сосульками
весь ваш Кремль, Его обитателей в общем-то давно пора растворить без осадка.
А вот Кремль, Москву и весь наш земной шар..." На директора страшно было
смотреть. Он поперхнулся, закашлялся и слабо указал друзьям на дверь.
Выгонит, понял Артур. А ведь я ничего не умею, в сущности. Я последние
тридцать лет только тем и занимался, что разрабатывал этот растворитель...
Как тут уснешь? А тут еще соседская собака без конца воет в подъезде у своей
двери этажом ниже. Накинув халат, он спустился по гулкой ночной лестнице,
отодвинул собаку и позвонил. Дверь открыла мощная бесформенная дама в ночной
рубашке. Артур не знал как ее зовут и почему, встречая его, она уже много
лет плюется в сторону и что-то шипит. "Впустите собаку, -- попросил он. --
Спать же невозможно..." "Кто это там?" -- раздался мужской голос изнутри
темной квартиры. "Кто? -- грозно ответила камнеподобная баба, не сводя с
Артура испепеляющего ненавистью взгляда. -- Кто у нас в стране вечно всем
недоволен, кроме евреев. Тебе собака мешает? Чемодан-вокзал-Тель-Авив.
Понял? Нет?" Она с грохотом захлопнула дверь. Артур посмотрел вверх. У его
открытой двери жались друг к другу Алла и 14-летний Марк. Артур снова
позвонил. Дверь приоткрылась и в нее со свистом вылетела бутылка,
разлетевшись со звоном о стальную решетку перил. Осколки градом посыпались в
квадратный провал лестницы. "Артур, -- истерически закричала Алла, -- скорее
домой, она убьет тебя!" "Или я ее, -- озверел Артур. -- Сволочь фашистская.
Меня -- в Тель-Авив. За что? За ежедневный риск ради этой страны?" "Это ее
страна, -- кричала Алла. -- Тебе же вчера твой партийный директор сказал то
же самое! Тебе все говорят, что нам пора отсюда уезжать..." "Дискуссия не
для лестничной клетки, -- рявкнул Артур и снова позвонил, держась подальше
от открывающейся двери, но оттуда что-то зашипело. Не успел он даже
отстраниться, как задохнулся и на мгновение ослеп от струи спрея от
тараканов...
"Это же покушение на убийство, -- настаивала Алла, когда уехала скорая
и остался только милиционер. -- А вы даже протокол не составляете!" "Если я
по поводу каждого конфликта на этнической почве буду составлять протоколы, в
стране не хватит бумаги." "Но это же откровенный антисемитизм!-- не
унималась Алла. -- А вы -- представитель власти..." Милиционер потемнел
лицом: "Все ОВИРы, аэропорты переполнены. Это что, сторонники советской
власти там? Мы вас всю жизнь кормили, в институтах учили вместо русских,
детей вам вырастили, а вы бежите как крысы с корабля при малейшем крене."
"То есть в случае всероссийского погрома вы нас защищать не собираетесь?--
спросил Артур сквозь кашель. -- Так вас понимать? Это что, у вас такое
личное мировоззрение нациста или коричневые уже пришли к власти?" "Погром?
-- прищурился страж порядка и законности. -- Не думаю, что его можно
организовать, тем более всероссийский. У нас вообще сейчас ничего
всероссийского не организуешь. Только я хочу вам объяснить: чтобы бить жидов
не надо никого к этому призывать, не надо даже разрешать, достаточно не
запрещать..." "Вот теперь все понятно. Спасибо... Вы ей и не запретили...Вы
правы, не надо никаких организованных акций и партий. Евреев так мало среди
русских, что одного процента безнаказанных погромщиков достаточно, чтобы не
осталось ни одного еврея в стране! И никаких открытых процессов, депортаций
не нужно... Вы умный человек. Спасибо. Но мы умрем только с оружием в
руках." "С оружием? Кто вам позволит его иметь?" "Израиль. У меня подрастает
сын. Он будет израильским солдатом. Пусть попробуют ваши палестинские
выкормыши справиться с ним, когда у него будет узи через плечо!" "Вы сказали
"ваши" выкормыши? -- злорадно засмеялся милиционер. -- Очнитесь, профессор!
Наши. Общие. Школой для подготовки палестинских партизан командует генерал
Давид Абрамович Драгунский. Признанный лидер советских евреев. У меня брат
работает в "ящике". Кто его главные заказчики? Ирак, Сирия, Ливия. А кто
кует им оружие? Евреи -- все творческие должности заняли ваши, правдами и
неправдами. Добро пожаловать в Израиль, как раз успеете к войне. Саддам
обещал сжечь пол-Израиля. Нашим с вами оружием, профессор..."
Я отдам растворитель Израилю, лихорадочно думал Артур, когда за
милиционером захлопнулась дверь. Я буду работать день и ночь, я найду
ограничивающие компоненты, чтобы Израиль получил оружие в миллионы раз
сильнее, чем атомное. Чтобы ни у кого в мире навеки не возникло и мыслей о
погромах. Чтобы погромщиков каждое общество боялось как огня. Все. Родина
для меня кончилась. Я всегда был ей искренне предан, но на предательство
можно ответить только той же монетой. Завтра же еду к этой, как ее,
"сионистке Дине" и узнаю всю процедуру переселения в Израиль. Никаких америк
и канад. Всюду рано или поздно будет то же самое. Только в Израиль, для его
и нашего спасения от гибели! Я стерплю все унижения и отмену всех
рукопожатий. Хватит!..
Никакой отмены рукопожатий в Союзе больше не было. В 1990 не было
уничижительных собраний, где патриоты-евреи первыми истерически-фальшиво
клеймили отъезжающих. Ни один не удивился, что профессор Айсман уезжает в
Израиль. А куда же еще, скажите на милость, еврею ехать? Тем более никто не
удивился, что он вообще уезжает, покидает родину навсегда -- какой идиот не
покинет ее при такой уникальной возможности, кроме русских, у которых, как
всем известно, "родины нет"... Даже те, кто достаточно холодно относился к
Артуру и к евреям вообще, смотрели на него с откровенной завистью.
Мировоззрение народа-интернационалиста, народа-патриота изменилось за
какой-то год. Евреи вдруг стали превилегированной частью великого советского
нерода -- им одним разрешено с этим народом навеки расстаться. Артур купался
в лучах зависти, слушал еврейские песни с израильских кассет. Марк
демонстрировал в спортзале "моген-давид" на шейной цепочке к изумлению
ребята, только что освоившим крестик на груди. Ему искренне завидовали -- он
уже почти иностранец. Директор института сиял партийной улыбкой, подписавая
доктору Айсману блестящую характеристику для ОВИРа: "Почти израильтянин,
Артур Евссевич?" -- заискивая перед уже иностранцем, произнес он, прощаясь.
Откуда-то вдруг появилось уважительное это слово "израильтянин", почти
инопланетянин, такое красивое, уважительное после звонких, как пощечина,
трамвайных слов "еврей" или "жид"... Эйфория длилась почти до последних дней
в Москве, когда Айсманы впервые пришли на Ордынку уже не на дружескую
тусовку, а в огромную гудящую очередь. Люди часами просачивались с прижатыми
к груди документами в узкую калитку охраняемого милицией "голландского
посольства" с израильским флагом на мачте в центре дворика. В очереди Артур
впервые в своей жизни увидел евреев, своих будущих соотечественников. Не
элиту московских компаний, а евреев России, Украины, Кавказа, Средней Азии,
Молдавии. Он впервые услышал интонации, знакомые до сих пор только по
антисемитским анекдотам. Его поразила карикатурность, намеренная наглость
тех, кого он презрительно привык называть "базарными грузинами". До него
вдруг дошло, что именно вот эта разношерстная беспардонная и замученная
публика и будет отныне и до конца его жизни обществом его семьи. Паспорт он
сдал, за отказ от советского граждантва заплатил, с работы уволился, из
Москвы выписался...
Согревала только одна мысль: скорее, скорее заинтересовать израильтян
своим растворителем, а дальше -- осуществленная мечта -- работа в западной
науке, такой справедливой, порядочной и богатой. Там этих всех не будет,
вокруг. Будут только тонкие ценители его таланта и соратники в научном
прогрессе во имя исторической родины -- бывшие советские профессора и
израильские ученые. Он столько слышал от выездных о неслыханных условиях
работы и социальных льготах ученых на Западе. Он уже мечтал об авторучке
нормального ученого за рубежом -- ПС, персональном компьютере вместо
"машинного времени" в очередь на допотопной институтской ЭВМ, занимающей
полэтажа огромного здания. И совсем робко, с замиранием сердца, представлял
себе будущий быт своей семьи -- приличную квартиру, а то и коттедж. И,
конечно же, свою машину-иномарку, как у нарождающихся советских богачей...
Скорей бы!
Внутри дворика посольства была строго упорядоченная суета. Поразила
четкая организация работы чиновников. В лихорадочном возбуждении, панически
боясь даже здесь вездесущего КГБ, Артур рискнул обратиться к одному из них
-- шустрому молодому человек с бородкой: "Вы работник посольства?" "Какие
проблемы?" -- торопливо, но веживо ответил он, нехотя останавливаясь.
Артур уже привык, что все израильтяне, которых он видел на тусовках у
синагоги, преимущественно какие-то странные, словно ряженные религиозные,
всегда куда-то лихорадочно спешили... Этот тоже выслушал только начало
тирады о растворителе, которую веским профессорским тоном произнес было
Артур, и брезгливо-устало показал на флигель, где у бесчисленных окошек
толпились люди с бумагами: "Сдайте все здесь, а в Израиле получите. Не
беспокойтесь о таможне. Идет дипломатической почтой. Там обратитесь к
специалистам. Нас же все это не касается. До свидания." Артур стал в
очередь, запаковал труд всей своей жизни в пакет, сдал в окошко. Кольнула
мысль: ведь тут труд не только его, но и Андрея, не только еврейских, но и
русских сотрудников его лаборатории, которую двадцать лет содержали на
советские деньги... Как же он может все это без их согласия отдавать чужой
стране? Что это, если не банальное предательство? Но он тотчас вспомнил
слова своего заместителя и друга Андрея Сергеева: "Не комплексуй, Артур.
Такие, как наш директор, все равно все или пропьют или потеряют. Или при
случае продадут за любой рубеж. Тем более, что без тебя мы все равно дальше
не двинемся. Это твое. И все остается людям. Предлагай от своего имени. А
если сумеете привлечь нас и платить, то..."
x x x
"Меня -- в Тель-Авив! За что?" -- вспомнил Артур свой обнаженный крик
души, стоя на просторном балконе циклопического отеля ближневосточного
Нью-Йорка, глядя вдоль роскошной тель-авивской набережной. За что
по-прежнему непонятно, но не наказали, а наградили. Его злобной соседке и не
снилась вся эта красота, эта теплынь в феврале, пока она там, сволочь,
надевает меховые сапоги, чтобы сходить мусор выбросить в сплошном мессиве
московской метели. Она будет сегодня волком рыскать по огромным, как
аэровокзалы, московским гастрономам в поисках ХОТЬ ЧЕГО-НИБУДЬ, пока они с
Аллой ходят в похожем на музей супермаркете с тележкой, набитой невиданными
в кремлевских буфетах продуктами, доступными даже их скудным средствам. "Вы
не слышали, -- вспомнил он старушку в очереди на Ордынке, -- там хорошее
снабжение?" "Мадам, -- классически поправил воображаемое пенсне пенсне
высокий мужчина, который всех консультировал после гостевой поездки в
Израиль. -- там вообще нет снабжения." "Боже мой..." "Мадам, в Израиле, как
и по всему цивилизованному миру, просто вместо снабжения -- изобилие."
"Позвольте, молодой человек, -- заторопился старик с колодками наград на
выгоревшем кителе. -- Что значит -- изобилие? У нас тоже ветеранам дают
продуктовые подарки ко Дню Победы. Мне, например, в Севастополе всегда
давали килограмм гречки. К 9 Мая и не только. Я слышал, что и в Израиле
ветеранам войны..." "Это наглая антисемитская ложь, папаша. В Израиле
ветеранам продукты к праздникам не дают." "Даже гречку не дают?" "Нет,
гречку не дают," -- отрезал сосед. "Там не растет гречка или ее туда не
завозят?..." -- ужаснулся ветеран. "В Израиле растет все и все туда завозят,
но гречку там не дают, ее продают всем, повсюду и очень дешево." "Без
очереди? -- не поверил старик. -- Так не бывает".
И вот они уже месяц наяву живут в сказке израильского изобилия. К
тревогам и к "скадам" они давно привыкли, да и война идет к концу.
Начинается новая, неожиданно счастливая жизнь. Артур неумело прочел
благодарственную молитву и пошел, крепко сжимая "дипломат" с бумагами,
навстречу своему звездному часу -- на три пополудни назначена встреча не
где-нибудь, а в Министерстве обороны! В конце концов, подумал он, лучшим
другом его на покинутой родине оказалась именно эта вечно шипящая соседка.
Все мы должны быть благодарны в этой ситуации спасения от кошмара Союза не
друзьям, а врагам. Без ее путевки в Тель-Авив стоял бы сейчас Артур с
Марком, Ритой и Аллой в длиннейшей очереди и получал бы какую-то дрянь по
полкилограмма в одни руки. Да, и здесь шекелей катастрофически нехватает, но
уже сегодня, через какие-то полчаса изумительной февральской прогулки по
зеленому цветущему городу он будет выслушан, наконец, не спешащим чиновником
посольства, а пригласившим его официальным лицом. Он отдаст растворитель
евреям!..
Безликое официальное лицо приняло брезгливо-вежливое выражение, когда
Артур стал торопливо излагать идею своего сольвента. Пригласившего его
израильтянина интересовало предполагаемое сотрудничество профессора с КГБ.
Артур сразу сказал, что да, естественно, имел дело с КУРАТОРОМ, все ученые
его уровня были ухожены всесильными органами. Предложения, касающиеся
спасения Израиля от его врагов с помощью уникального растворителя, чиновник
вообще слушать не стал. "А плевать нам на них, -- зевнул он и пожал плечами
-- У нас всегда было, чем с ними разговаривать, а теперь и подавно. Не
берите в голову, доктор." "Но... я же говорю с представителем
государства?.." "Адони, я разведчик, а не химик, не мне оценивать
стратегическую мощь вашего растворителя. У нас государство в эти дела не
лезет. Предлагайте сами оборонным фирмам, но я бы на вашем месте на работу
там не очень рассчитывал. По крайней мере, в течение пяти лет." "Как? И
тут?" "А вы как думали? Ваш же генерал КГБ Калугин заявил, что каждый пятый
оле -- его бывший добровольный помощник. Мы не собираемся их ни вычислять,
ни наказывать. В конце концов, ни одно государство не может существовать без
тайной полиции с агентами из населения. У нас с вами речь сейчас идет о
другом. Вы полагаете, что мы должны доверить вам НАШИ государственные
секреты, от которых зависит мощь и даже жизнь страны. А мы не хотим.
Посудите сами, мог КГБ в ваш, к примеру, институт рекомендовать незнакомого
ему свежего эмигранта из Штатов? То-то. Почему же мы должны быть глупее
ваших органов?" "Ваши рассуждения -- бюрократическая чушь, господин офицер.
Я не претендую ни на какие секреты Израиля. Я, напртив, предлагаю совершенно
новый оборонный проект. Вы можете его засекретить от кого угодно, но не от
меня, единственного в мире, который все о нем знает. Пять лет! Неужели вы не
понимаете, что тем самым вы не только лично меня обрекаете на
прогрессирующую деградацию и бесплодие, но и уничтожаете уникальный проект?
Вы обрекаете Израиль, которому я приехал помочь, на разработку вторичных
идей..."
"А кто вам сказал, что вас зовут в Израиль, чтобы помогать ему своими
"первичными идеями"? Ни в одной брошюре Сохнута вы об этом ни слова не
найдете! Обходились же мы как-то без вашей помощи со своей "вторичной
наукой" до сих пор, обойдемся, бзэзрат ха-Шем, и далее, адони. В вашем
возрасте, я бы меньше всего думал о спасении Израиля. Подумайте о
безопасности своей семьи в новой для нее стране. Никто другой вам здесь не
поможет вписаться в нее, кроме вас самого. Научитесь что-нибудь делать,
сторожить там или пляжи убирать. Подумайте о том, чем прокормиться, а об
Израиле, уверяю вас, есть кому позаботиться и без советских гениев. Когда мы
захватили ваше "непобедимое оружие" нетронутым на поле боя, то во всем мире
не нашлось покупателя на продукцию вашей военной промышленности. Вот
истинная цена вашей квалификации. Советского гражданства вас лишили, так что
обратной дороги вам нет. В Штатах и Канаде после 45 на работу не берут, тем
более с вашим-то английским. Впрочем... пробуйте, предлагайте. Вы в
свободной стране. Желаю удачи." "Но проект совсекретный, вдруг попадет в
руки ваших врагов?" "Врагов? Вы их просто не знаете. Они без русских готовый
танк завести не могут." "А вам не кажется, что вы в демократической стране
переплюнули все антисемитские ограничения тоталитарного режима? Те хоть
открыто не признавались, что евреи не имеют права работать над секретными
темами." "Это их проблемы, доктор, нам не указ. Тем более, что ограничения
коммунистов для работы советских евреев в оборонной промышленности -- из
области нашей пропаганды. Через этот кабинет прошли тысячи специалистов. И
каждый, если ему верить, от таких должностей и наград, какие ему не только в
Израиле, а в любой стране свободного мира и не снились бы. Создается
впечатление, что вся неслыханная мощь империи зла создавалась евреями. Во
всяком случае, процент евреев в вашей оборонке не ниже, чем в Штатах. Не
надо мне пудрить мозги, я не фрайер, адони. Я склонен верить, что вы
старательнее других работали на свою империю и ее союзников, включая наших
смертельных врагов. Но, повторяю, я вас не упрекаю: вы жили в своей стране,
а я уважаю патриотов и терпеть не могу изменников и перебежчиков. До
Горбачева люди вроде вас и не думали об Израиле, вам было хорошо на родине,
никто вас там не угнетал, иначе откуда взялась бы алия начальников, ученых и
орденоносцев. Горбачев выпустил из бутылки много джинов, в том числе
настоящих, а не мнимых антисемитов. Потому-то вы и здесь. Мы впустили вас,
мы вам прямо в аэропорту дали гражданство, а вот уступать вам наши
немногочисленные рабочие места в наиболее престижной отрасли мы вам не
обещали. Ваша невостребованность на родине и спрос на вас за рубежом -- из
области ваших собственных иллюзий. К нам это не имеет ни малейшего
отношения. Я не стал бы вас "проталкивать" даже если бы мог. Но, повторяю, у
меня совсем другие функции. Оборонные фирмы могут вас использовать или нет.
К нашему ведомству это отношения не имеет." "Рано или поздно вы горько
пожалеете о нашем разговоре и вашей чванной тупости, офицер." "Доктор, я
слышу это к концу каждого разговора за этим столом. Успокойтесь, вы не к
зулусам приехали. Мы тоже кое-что умеем, знаем и имеем. В том числе и ясное
представление о научно-техническом потенциале алии. Что же до якобы
уникальных советских проектов вроде вашего, то наши фирмы сначала
рассматривали их очень внимательно. И что же? Человек, выдающий себя за
автора, как правило, оказывался то начальником над учеными, то
третьестепенным исполнителем, а то и смежником, не способным не только
довести проект до нормального обсуждения, но и объяснить его суть. Но
сколько амбиций! Поймите, вы в еврейской стране, безмерными амбициями здесь
никого не удивишь. Тем более не напугаешь. Спасибо вам за добрые намерения и
успехов вам..."
x x x
Зазвонил телефон. "Мама, -- взял трубку Марк, -- скорее, тетя Маша!"
"Как вы там? -- кричала по русской привычке в трубку сестра, -- у нас тут
говорят, что в Израиле началась гражданская война..." "Война? -- изумилась
мама Алла, -- наоборот, Марика демобилизовали. Нам не с к кем воевать.
Арабов больше нет." "Ну и что, а марокканцы, а ортодоксы, а олимы против
сабров? У нас все газеты только и пишут о критическом положении Израиля. Да
вы же сами нам столько лет писали, что у вас там все друг друга ненавидят.
Слушайте, возвращайтесь, ну его, этот вертеп, ну что вам там может быть
дорого? Хамсины? Ваши балабайты? Забудьте иврит и Израиль как кошмарный сон,
у нас столько сейчас земли, богатств, городов, музеев. И одни евреи кругом!"
"Вот именно поэтому я никуда и не вернусь, -- рявкнул в трубку Артур. --
Только евреи могут во главе правительства поставить такую мразь, которую мы
только что видели по вашей программе. Кто возглавляет еврейскую Россию! Да и
газеты ваши не изменились, им лишь бы в Израиль вцепиться. И наши левые
газеты уже вопят о необходимости оккупации Глобуса Израиля. Они только к
арабам всегда были голуби, а евреев подспудно ненавидят. Только евреи
способны превратить в ад любой предоставленный им рай! Не будет у вас
человеческих отношений. Вы думаете кто-то прогнал гоев с Земли? Как бы не
так! Профессор Гади Цукер уверен, что нас просто выгнали с параллельно
сохранившейся Земли, чтобы мы перегрызли друг другу глотки у миски с
дерьмом." "Тем более возвращайтесь, -- плакала тетя Маша. -- У нас тут
совсем другие евреи... Неужели вы не помните, на какой культуре мы
воспитаны? Нам плохо без вас." "Ну так приезжайте к нам." "Вы с ума сошли!
После всего, что вы перенесли? И не из-за наших антисемитов?.."
5.
Да, мы были израильскими гражданами, но, как говорил наш политический
лидер профессор Арнон Софер, наша лойяльность простирается до первого
сирийского танка. Я уже и не мечтал, что доживу до этого, -- отец Азиза,
хайфский автомеханик Абдель любовно смотрел на сирийского офицера-танкиста,
поставившего на стол чашку ароматного кофе. Большая веранда была залита
утренним солнцем, на улицах арабского квартала царило радостное возбуждение,
отовсюду неслась музыка.-- И вот я принимаю вас у себя в доме как дорогого
гостя." Офицер сузил глаза: -- "Однако вы отлично ладили с евреями, не так
ли?" -- словно оскалися он, вытирая салфеткой усы. "Нам надо было как-то
жить, но мы всегда чувствовали себя частью единого палестинского народа. Вот
представьте, приходит ко мне в мастерскую человек. Он уже восемь лет живет в
моей стране на том основании, что он еврей, но говорит только по-английски,
и то еле-еле, не знает толком ни одного языка, кроме русского. И мне,
который свободно говорит на его иврите, на нашем арабском и на хорошем
английском, он заявляет, что он из "Моледет" и что он за трансфер! Меня -- в
Иорданию с моим-то совершенным ивритом, а его в Палестину -- с его-то! Вот
мы с вами из разных стран, а говорим как братья, а евреи из одной страны,
Советского Союза, друг друга терпеть не могут. Москвичи и "грузины",
"украинцы", "бухарцы". Это же совершенно разные нации, не говоря уж об их
абсолютной чужеродности израильтянам, которые и сами совершенно разные и
друг друга не переносят. Левые любили нас больше, чем своих правых..." "Ты
не ошибаешся, брат, --прервал его офицер и встал. -- Мы с тобой из разных
стран. Я из Сирии, в ты все-таки из Иордании. Мы с тобой говорим в сирийском
городе Хайфе по-арабски, но вас, которые так гордятся своим ивритом, нам тут
не надо. Никакого палестинского народа здесь, в Сирии не будет. Сирия для
сирийцев. Пока тут не появились сионисты, вас тут и не пахло. В прошлом
веке, когда уже были процветающие Бейрут и Дамаск, тут была грязная турецкая
деревушка с давно забытым названием, а твои предки пасли черных коз, пока
сюда не хлынули сионисты. Но они бы не построили все это, -- он окинул
тяжелым взглядом притихший роскошный город, -- если бы вслед за ними сюда не
потянулись из Иордании вы -- прислуживать сионистам. Вот так же вы и
уберетесь вслед за ними. Ты говоришь, твой яхуд предложил тебе трансфер? Я
слышал об этом. Они готовы были дать тебе денег на покупку дома в Иордании,
научить твоих детей программированию, чтобы они могли работать в Каире или в
Тунисе лучше других. Мы тебе предложим сутки для сборов и взять с собой то,
что поместится в наш автобус. Мы тебя проводим в Иорданию так, как твоего
яхуда коммунисты проводили из его России. А в твоей квартире нам есть кого
поселить вместо вас, предателей арабской нации. У нас в Сирии проблемы с
жильем. И нечего делать вам и вашим детям, обученным сионистами, в Дамаске
или Каире. Вы покатитесь к своему палестинскому народу, которым управляет
друг евреев, маленький король." И он вскарабкался на броню. Танк взревел,
обдал веранду и ошеломленного Абделя сизым дымом. Прямо через сиявшую
цветами клумбу, оставив за собой мессиво оранжевой земли, танк победно
помчался к другим стальным питомцам Уралмаша, крушившим пустынную
беззащитную Хайфу... Абдель с трудом перевел дух. Ах если бы вдруг вернулись
евреи, -- с радостным замиранием сердца внезапно подумал он, -- как бы они
на своих "меркавах" врезали этому "брату" и всем этим идиотам, бессмысленно
стреляющим по окнам уже даже не нашего, а ИХ города!.. И тут Абдель услышал
истошный крик жены и увидел толпу ИЗРАИЛЬСКИХ АРАБОВ, которые несли на
сочащихся кровью простынях тела его Азиза и двух сыновей его соседей. Надо
же! Всего несколько часов назад так весело развлекались с абой-Артуром и
вдруг такая оказия! Вот вам и сирийские братья... Столько лет вы беззаветно
защищали нас от общего сионистского врага, так мы вас ждали, чтобы нам все
богатство от евреев досталось, а вы нас в изгнание, мало того, так жестоко
обошлись с нашими такими добрыми, такими доверчивыми и беззащитным
детьми!...
*** ***
Салах гнал "мерседес" уже по Палестинской автономии. Народу становилось
все больше, вид людей был ужасен, как всегда у беженцев или жертв
землетрясения. Салах не останавливался, не расспрашивал, сжав зубы, он гнал
мощную машину вперед, надеясь найти своего сына от русской матери. Справа
уже появился его родной городок, а через овраг -- еврейское поселение.
Первые караваны были здесь поставлены в знак протеста против рутинной
кровавой акции людей Салаха год назад. Бородатые решительные поселенцы в
вязаных кипах привезли сюда своих изящных молодых жен и очень подвижных
детей. Французский журналист, давний друг Салаха и его соратников, всегда
первым прибывающий в подобные горячие точки Палестины для освещения
агрессивных действий евреев, так и не смог их пересчитать в свой бинокль.
"Шустрые какие жидята!..." -- сквозь зубы сказал он Салаху с яростью,
удивившей даже Салаха. Поселенцы первым делом посадили рядом с караванами
фруктовый сад. Вид саженцев и развешенных пеленок и лифчиков вызвали в
мировой прессе неслыханную бурю.
Арафат не умел ни накормить досыта пошедших за ним арабов, ни
трудоустроить их, но получше колдуна древности Марлена мог организовать бурю
во всегда готовым к действию мировых СМИ: мир во всем мире в опасности --
поселенцы поселились! Главы правительств обменивались звонками через океан,
словно поселились снова на "Острове Свободы" несколько советских дивизий,
посажены ракетные установки, перекрывающие атомным сектором пол-Америки и
развешаны над ней спутники наведения ракет... Поселенцы же вели себя в этой
свистопляске достойно и твердо. Лишенные поддержки половины даже своего
народа, парламента и правительства, они самим своим бесстрашием держали
юнцов Салаха на почтительном расстоянии. Наблюдая их, Салах невольно отметил
огромную разницу между этими евреями и сияющими идиотским восторгом
еврейскими комсомольцами с их искренней солидарностью с палестинцами, всем
мировым сообществом в этом всемирном кризисе, с горячими рукопожатиями в
"День земли" и их лозунгами "Шалом -- ахшав!" Салаха так и подмывало сказать
им с неповторимой русской интонацией: "Мир?! Сейча-ас..." Салах вдруг
подумал тогда, что ни один нормальный народ ТАКУЮ землю без боя не отдаст,
что ни одна нормальная страна, арабская или любая иная, никогда на впустит к
себе в сложившемся виде их искусственный "палестинский народ" с его ТАКИМ
лидером, такой "полицией" и такой "оппозицией", что никто его "народ" не
любит, а страстно поддерживает только из метаисторической ненависти к
евреям. Что перейди они завтра не то что с оркестром и знаменами, а со
своими детьми, оружием и Арафатом израильскую границу В ЛЮБОМ НАПРАВЛЕНИИ,
их встретят пулеметами и пушками, как встречали уже наученные их
"миролюбием" бедуинский король и ливанцы... Все умные "палестинцы", все его
арабские однокурсники по МГУ давно переехали в одну из арабских стран, давно
на заслуженном отдыхе по всему арабскому миру, в Штатах и Канаде, вырастили
детей, растят внуков, живут у себя на родине, пока он и его искусственно
поддерживаемое благополучными богачами нищее воинство нищего сборища
пытается силой отнять у чудом сохранившегося в Катастрофе крошечного народа
его жалкий клочок земли, его древние города и могилы, его право на саму
жизнь... Ни одна страна не пустит вооруженного откровенного врага в свои
города-святыни. Требовать этого мировое сообщество может только от евреев.
Если справедливая борьба палестинского народа кончится победой, если нас
отделят от евреев и предоставят независимость, то рано или поздно
неразличимая на карте мира земля должна кому-то приглянуться. Без
отвернувшихся от его "народа" евреев защитить эту отнятую землю некому.
Интифада способна озадачить только евреев, но даже не либеральнейшего из
арабских правителей...
Тогда Салах решил, что эти зловредные мысли внушены ему еврейскими
парапсихологоческими силами. Теперь же, когда он как раз приближался к
долине, где густо дымился и чадил горящим мясом кортеж машин, он понял, что
это был просто здаравый смысл.... Вокруг был толпа. Палестинцы привычно и
яростно митинговали, жгли наскоро скроенные иракские флаги, но большинство
жгло по давней привычке заготовленные впрок для всевозможных протестов
израильские. Салах вынужден был остановиться. "Кого?" -- спросил он
полицейского с автоматом, хотя из радио уже знал ответ. "Арафата, -- ответил
тот. -- Раис приехал сюда со всем правительством, чтобы выразить протест. А
иракские парашютисты выжгли все машины огнеметами..." "А где же была
охрана!? Там же элита наших сил!" "Кто же ожидал, что братья на такое
способны? Ведь мы были единственные, кто поддержал Саддама в его войне в
Заливе! Да и не успела охрана. Мы привыкли сначала выразить протест, а потом
долго кидать камни в пограничную полицию. А это был не МАГАВ..." " Они
должны вернуться? " "Не знаю, хаджи... Они внезапно появились на вертолетах,
сожгли город и кортеж и снова улетели." "Вы можете собрать сюда наших? Я
попытаюсь организовать оборону. Надо заминировать дороги, надо..." Салах не
успел кончить. Из-за гребня горы снова показались вертолеты. Шесть огромных
монстров с ракетными кассетами. Все шесть полыхнули одновременно. В долине
начался ад. Салах втиснулся под сидение, но видел головы пробегавших мимо
десантников, добивавших демонстрантов из автоматов. Потом что-то
засрежетало, "мерседес" качнулся и взмыл в небо на внешней подвеске одного
из вертолетов. Заученным движением Салах подключил взрывное устройство к
огромному заряду, покрывающему все днище машины. Но взрывать не спешил. Без
всяких израильских парапсихологов мысли его мощно вернулись к безвозвратно
потерянному, единственно спасительному варианту мирного договора -- евреи в
своей стране, а палестинцы -- в своих бесчисленных арабских странах, не под
эфемерной защитой полицейских Арафата, вообще, без вечно ноющего по всему
миру омерзительно непредсказуемого на обе стороны провокатора и стяжателя,
утопающего в богатстве правителя нищего искусственного образования, а каждый
под защитой своей арабской армии, в мире, если не в союзе с израильской.
Аллах, где был мой разум раньше?.. Почему злейшим врагом моего народа я
считал их "экстремиста" Ганди, а не сладких голубей из МЕРЕЦа, оставивших
нас сегодня один на один с саддамовским зверьем?
Вертолет осторожно опустил голубой "мерседес" на поляну у штабной
палатки. Важный офицер приближался со свитой к богатому трофею. Он открыл
дверь и встретился глазами с Салахом. Брови его насмешливо поднялись под
надвинутым на лоб беретом, усы приподнялись в зловещем оскале. "Добро
пожаловать в нашу Палестину, брат", -- улыбнулся Салах и нажал кнопку. Это
был первый день второго этапа борьбы народа Палестины за независимость, --
подумал бы Салах, если бы ему было чем думать...
5.
Андрей Сергеев, химик из полуразвалившегося российского академического
института оторвался от письма с привычным обращением "Привет, Артур." Он
привык получать письмы с горькими жалобами и писать о своих бедах в
непредсказуемой стране. Их партийный директор давно стал одним из легальных
криминальных авторитетов и проводил время где-то рядом с Артуром, на Кипре.
Дважды в него стреляли конкуренты. К науке он и в советские времена имел
очень отдаленное отношение, а после прихода антисоветской власти поделил со
своими партийно-комсомольскими подельщиками общенародную собственность,
набил ею свой сейф за границей и стал баллотироваться в народные избранники.
Но проявил свойственный настоящему коммунисту гуманизм и остался коспонсором
родного института. При встрече с Андреем он с партийной демократичностью
подавал руку под напряженным взглядом телохранителей и напоминал:
"Внедрение, внедрение и внедрение, доктор Сергеев. Как трудно доходят
прописные истины до этих бывших советских ученых. Совковая у вас психология,
профессор..." Но минимальную зарплату сотрудникам платил от щедрот своих,
демократ российский, надежда свободного мира... Обо всем этом надо было
написать Артуру, но теперь это уже точно письмо на тот свет. Впрочем, он
думал так же, когда Артур уехал в Израиль. Андрей вспомнил красный бархат
комнаты партбюро. Партийный директор робко жался где-то в углу. Незнакомый
вкрадчивый молодой человек расспрашивал о дружбе ученых и намекнул, что не в
интересах Андрея поддерживать связи с лучшим другом. "Мы вас очень ценим,
Андрей Иванович, не хотелось бы с вами расстаться..."
Но уже через несколько месяцев вкрадчивые товарищи опасливо выглядывали
из-за портьер своего главного здания на свержение толпой их кумира. Железный
Феликс упал. Русский Израиль, затаивший дыхание у экранов телевизоров под
бесконечное "Лебединое озеро", наконец хлынул на улицы праздновать победу
антикоммунистической революции 1991. Артур получил восторженное письмо о
долгожданной свободе. В ответ Андрей узнал о долгожданном воссоединении
друга со своим народом, но это было странное письмо, словно после цензуры,
словно автор ни слову не верил из написанного. И только с третьего послания
Артур разговорился:
"Я не стану переубеждать вас, Артур, -- говорила мне пожилая дама,
поставленная на оказание психологической поддержки олим -- репатриантам. --
Я обращаюсь к вам, Аллочка. Я не чувствую контакта с вашим Артуром. Он
зациклен на своей необходимости новой родине, озабочен проблемой реализации
своих проектов, особенно оборонных. Это похвально, но катастрофически опасно
для вашей семьи. Вы всего неделю в стране, вы ничего о ней не знаете, а я
знаю, я много лет боролась за ваше право покинуть Союз и обрести родину
здесь. И я вам говорю, Аллочка, убедите его, что он ни-ко-му здесь не нужен
и ни-ког-да не будет нужен в прежнем качестве. Пусть немедленно забудет
английский, забудет свою научную биографию, учит иврит, пытается освоить
хоть какую-нибудь профессию, позволяющую ему кормить свою семью, приобщится
к родной религии и культуре. И вы будете счастливы на своей истинной родине.
Тот период, когда вам платят за право учить язык очень скоро кончится.
Наступят будни, а будни здесь без работы и без языка -- ад!"
Она оказалась права, продолжал Артур, но забыла упомянуть самое
страшное. Знающий свое дело садист никогда не разместит грешников в аду с
кипящими для всех поровну котлами, в аду, каким был для нас с тобой Союз. Он
поселит их в раю, только на входе в рай он прежде всего отрежет птице оба
крыла и обе ноги. Продолжая осозновать себя птицей, созданной Всевышним для
свободного полета, она отныне может только успешно или безуспешно учиться
пресмыкаться. Встречая подобных ей но крылатых райских птиц, обезкрыльенная
пытается им петь, как поют на ветках райских деревьев они, но в ответ
райские птицы перестают заливаться трелями и, оскалив волчьи зубы, шипят по
змеиному: терпение! Мы тоже пресмыкались, пока не отросли новые крылья и
ноги. А ты сразу хочешь летать как мы? Без нашей порции дерьма? Да
ни-ког-да! Наша птица отползает, и снова она в райском саду, полном
порхающих, парящих и просто поющих на цветущих деревьях птиц... И, что самое
интересное, Андрей, этой психологине мы в конце концов поверили. Она
оказалась права: пресмыкаться можно научиться, и быть при этом счастливым,
особенно глядя на других обескрыльенных. Это и есть алия -- репатриация,
освобождение от галута -- необходимости жить среди презренных гоев, а не со
своим народом. Увы, Андрей, я не научился. Я не воспринял такой рай как свою
наконец-то, стараниями и страданиями психологини, обретенную родину. Я не
воспринял райских птиц своим народом. Мы с тобой много говорили об
особенностях евреев, мы сходились, что еврей не может быть пьяницей,
убийцей, даже хулиганом. В нашем с тобой кругу слово еврей почти всегда
означало умного, интеллигентного и, главное, порядочного человека. Здесь же
евреев такого толка практически не видно. Самое удивительное явление, с
которым я никак не ожидал столкнуться в Израиле это антисемитизм, если я и
мне подобные -- евреи. Он тут, пожалуй, страшнее, чем в Союзе. И если
сефарды -- арабские евреи, которых тут называют марокканцами, не любят нас
чисто этнически, как, скажем, у нас в Москве относятся к кавказцам или к
цыганам, то левые ашкиназы -- как образованные русские типа Шифаревича,
Распутина, Белова -- вежливо-презрительно. А поскольку именно они определяют
судьбу академаим, включая ученых, владеют средствами массовой информации и
вообще у власти при любом правительстве, то ничего не зависит от наших
индивидуальных достоинств или пороков: жид он и есть жид. Здесь не стали
изобретать новых слов -- русский означает то же, что в царской России жид. В
отличие от советского антисемитизма, израильский -- откровенно
государственный. Здесь не берут на престижную работу на законном основании,
здесь министр по телевидению может проповедывать антисемитизм. Какой же мой
народ и какую свою родину я тут нашел? Но и там, у вас мне нет места.
Возврата мне нет: я потерял не только гражданство, работу, прописку, но свое
доброе имя. А нашел существование вечного бомжа, которое вели в Союзе только
неизлечимые алкаши, но с той разницей, что они какую-то работу да найти
могли, но не хотели, я же хочу уже любую, но нет никакой. Только ежедневное
изнурительное безделие и пособие для нищенского бытия... Безделие особенно
невыносимо, если ты знаешь, что в это же время твоя такая умная, нежная,
образованная, культурная и красивая жена убирает чужие квартиры под
бдительным оком полубезграмотной заплывшей от безделия жиром стервы. Я
никогда не мог понять природу слепой классовой ненависти. Теперь -- понимаю.
Я потерял здесь не только родину, профессию, репутацию, я потерял самое
дорогое, что имел в моей жизни, ради чего ринулся за рубеж -- мою Аллочку.
От непосильной работы и постоянного ежедневного унижения у нее огрубели не
только руки музыканта, огрубела душа. Она пытается любить меня как прежде,
но не может и не сможет уже никогда. Я -- мужчина, я должен быть добытчиком!
Работать должен я, а не она... А ты знаешь, что мне сказал руководитель ИХ
института, когда выслушал все о нашем растворителе и о моих доработках уже
здесь, в Израиле? "You would never and nowhere be engaged to. You are
overqualified for..." Иными словами -- конкуренции не потерпим...
Но -- из последнего письма:
В конце концов, мне не на что жаловаться и не о чем сожалеть. Да, я
потерял профессию и любимое дело. Но мы-то с тобой знаем, что и на родине
вещество, которое НЕВОЗМОЖНО НИ ПРОИЗВОДИТЬ НИ ДАЖЕ ИСПЫТАТЬ рано или поздно
будет объявлено никчемным...