нили. Когда я сам напоминал о себе, перебирая визитные карточки, собеседник был либо за границей, либо на военных сборах, либо назревали очередные праздники, после которых было твердо обещано меня пригласить, либо израильтянину просто было некогда именно в момент звонка. И - все до единого - снова обещали непременно позвонить. И - ни один - так и не позвонил! Обещание человека такого круга позвонить означало в галуте обязанность хотя бы отказать. Трудно было поверить, что поголовная непорядочность тут норма, что дело чести обитателей кабинетов - забыть об обещании, данном безвредному или бесполезному человеку. Да и какие, к дьяволу, могут быть обязательства перед инфантильным идиотом?.. Это мне злорадно пояснили немногочисленные "наши", которые вечно святее любого титульного - что в России, что в Израиле. Вот уж кто не преминул поизголяться, подспудно осознавая свою жалкую роль пигмея, создавшего за всю жизно в науке только скромный счет в банке для своей семьи. Как не пнуть обладателя творческой биографии с открытием пятого в истории человечества способа сообщений... Эти даже не оставляли визитки и не обещали позвонить. После беседы с таким соплеменником оставался только достаточно знакомый и удивительно стойкий запах нечистот. Перебирать визитки и обивать пороги в таком обществе, как дегустация дерьма. В этом деле тоже можно стать с годами специалистом... Только - зачем? Я согласился на интервью в Еврейском техническом университете только потому, что профессор не был израильтянином. Автобус мне был не по карману. Люди, у которых я спрашивал дорогу, неизменно отмечали, что это еще очень, очень далеко и высоко, объясняли, где ближайшая остановка. Приглядевшись, они даже предлагали деньги на билет... Когда появились утопающие в альпийских лесах кампусы университета, потоки роскошных машин и велосипедисты-студенты, чужой рай приобрел нестерпимую на фоне моего мрачного настроения красоту. Это был в чистом виде Свободный мир, каким он представлялся по фильмам и журналам. И этот мир был совершенно свободен от научных услуг доктора Марка Арензона. В нем с лихвой хватало других докторов. Тем более - других арензонов. Энергичный молодой бородач-координатор, однако, увидев изображения шагайки, даже приткрыл рот от детского изумления. И тут же стал звонить куда-то на своем марсианском языке, в котором я после четырех месяцев ульпана улавливал разве что ле и кен - нет и да. "Вы говорите по-английски? - быстро спросил чиновник прикрыв трубку рукой. - Кен. Ху медабер - да, он говорит." "Простите, - приготовился я немедленно отправиться обратно, утешая себя тем, что под гору шагать будет легче. - Вы же мне по телефону сказали, что этот профессор - американец. А говорите с ним на иврите." "Американский профессор, но израильтянин. Он хочет ознакомиться с вашим проектом. Ваша шагайка, - с удовольствием произнес координатор звучное ласковое слово, - в сфере интересов профессора Рафи Штугарта. Постарайтесь произвезти на него впечатление. Он очень умный и тактичный человек." Еврейский джентельмен был невысокого роста, в кипе, непривычно застенчив, в отличие от гордящихся своей решительностью мощных волосатых мужчин, чьи визитные карточки я недавно выкинул в мусорный бак. "Рафи," - подал он руку и тут же впился глазами в нарисованные от руки эскизы и авторские свидетельства с гербом империи зла. "Простите, - обратился он по-английски к координатору, - но где же хотя бы какой-то проект с расчетами и чертежами?" "У него украли все документы, - мой покровитель, недоверчиво поглядывал на меня. - В Советском Союзе появились посреднические конторы, предлагающие услуги по нелегальной переправке проектов в Израиль." "Нелегальной? - удивился американец в кипе. - А почему же не дипломатической почтой, как обычно, из посольства по адресу автора?" "Он тогда об этом канале не знал и был запуган слежкой кей джи би." "Отлично, - кивнул профессор Рафи. - А что говорят эти посредники здесь, в Израиле?" "Что ничего не принимали и не получали." "То есть имеющиеся у вас телефоны здесь отвечают? И это такие же репатрианты, как и вы?" "Конечно, - ответил я. - Но что толку?" "А проект, по вашему мнению, имеет военное применение?" "Шагайка не нуждается в дорогах, а террористы не могут заминировать всю пустыню. Кроме того, она вытаптывает один процент своей тени, а не двадцать-сорок, как колесная или гусеничная машина, а потому вероятность наступить на мину... И ее проходимость на порядок лучше, и удельная тяга такая же, как у лошади, способной вытащить из грязи грузовик с двигателем в сто лошадиных сил только потому, что копыта не буксуют... Кроме того, при уличных боях для нее практически не существует баррикад." "Минуту! - Штугарт стал говорить с кем-то по телефону на иврите. - Номера их телефонов, скорее! Да, да. Ваш домашний телефон, доктор Арензон? Отлично. Сегодня ваш проект будет у вас, а завтра в это же время я жду вас с ним здесь же. Нам нужны шагающие бронемашины." "Америке?" "Израилю!" "Я не хочу выглядеть мистификатором, доктор Штугарт, - сказал я. - У нас речь шла о скоростях не более пяти километров в час, так как гидравлика..." "Это уже наша с вами общая забота сделать из этих пяти сорок и выше. Я уже вижу, чем заменить вашу гидравлику. С опорой на мировую индустрию вместо советской мы сделаем совершенно иную... ша-хай-ку, так? Главное, получить под проект деньги от армии! Чтобы я мог вас взять на работу, не рабочим, как я вас оформляю прямо сегодня на полторы тысячи шекелей в месяц, а исследователем. Готовьтесь к встрече с военными. Это танкисты с постоянным боевым опытом. Удачи. И ждите звонка от ваших обидчиков." Ошеломленный неожиданным успехом, я тут же раскошелился на автобус до дома. А там меня встретила, сияя от счастья огромными черными глазами, верная супруга преуспевавшего каких-то полгода назад ученого Марьяна Арензон. Она с порога сказала, что звонил тот самый Юра, что недавно меня облаял по телефону, и, плача в трубку, уверил, что отослал проект нарочным. Как во сне, появился шустрый парень в каске, вручил пакет, получил расписку и умчался на своем мотоцикле. Проект был в отличном состоянии. Не было только титульного листа с фамилиями авторов... А я уже устроился за колченогим с помойки столом, создавая эскиз за эскизом. *** "Совсем другое дело, - пролистывал проект профессор, беспомощно вглядываясь в непостижимую кириллицу. - Можно показать заказчику. А это что? Вот как! А это? Ого, я смотрю вы не теряли времени даром. А вот тут мои соображения..." *** "Фантастик! - повторял удивительно молодой генерал-танкист - в солдатской форме, без пуза, набрякшей рожи и лампас. - Так можно, поднявшись на ногах патрульной шагайки заглянуть в окно, а то и на крышу и перешагнуть через завалы в переулке? Даже переступить через горящую автопокрышку, о чем мы на наших джипах и думать не смеем?" "И перешагнуть через двухметровый забор, канаву трехметровой ширины и любой глубины. И десант высадить через нижний люк под прикрытием брони, а не на виду у их снайперов, - ликовал профессор Штугарт. - И не буксовать в песке, представляя мишень до прибытия помощи. Колесно-шагающий бронетранспортер может примчаться к препятствию, относительно медленно преодолеть его на ногах и ехать дальше с обычной для современных машин скоростью." "Мне тоже нравится, - резюмировал на иврите второй генерал, ласково поглядывая на меня. - Очень свежая идея. Плохо только одно: под нее никогда никто и шекеля не даст!" "Что он сказал? - я увидел, как вытянулось лицо профессора. - Ему понравилась моя шагайка?" Профессор и оба генерала страстно загалдели, перебивая друг друга и размахивая руками. Потом танкисты стали прощаться, крепко по-мужски пожимая мне руку и глядя на меня с уже привычным сочувствием. Именно так воспринимает нормальный человек психически больного, из всей силы стремящегося показать, что он здоров. "Мы живем в мире капитализма, доктор, - грустно сказал профессор, провожая меня до двери. - Есть деньги на исследования - есть работа. А нет инвестиций... Я напишу вам самую хорошую рекомендацию. Успехов вам..." *** "Сколько вы проработали в университете?" - торопливо спрашивала служащая лишкат-аводы - биржи труда. "Два месяца. Меня уволили потому, что не нашлось денег на проект." "Понятно. А что вы еще умеете делать, кроме?..Понятно. Отмечаться будете у меня же раз в неделю вот в эти часы. Конечно, конечно, мы будем искать вам место. Разумеется, по специальности, это же наша работа, но... столько людей... и у вас такой возраст, что... Ищите и сами, если хотите хоть кем-нибудь работать..." *** "Меня тоже привлекает доктор Арензон," - профессор Тедди Миндлин выслушал специально приехавшего в Иерусалим на мое интервью профессора Штугарта. "Без вашей рекомендации, - в порыве благодарности обратился я к американцу, - никто бы не решился..." "Ложил я с прибором на все рекомендации, - в своей раздражающей ватичной манере простого парня обратился ко мне Тедди по-русски и добавил по-английски: - Я сказал, что, когда мне надо избавиться от нерадивого сотрудника, то я ему пишу самую лучшую рекомендацию..." Американец Рафи игриво закивал. Я только переводил взгляд с одного небожителя на другого. И поймал себя на мысли, как бы ласково принимал любого из них на работу я самгода полтора назад... "Мое жизненное правило - подставить любому плечо даже там, где мне это явно не выгодно, - говорил мне Тедди, когда Рафи ушел. - Из твоих,Марик, прожектов скорее всего нихера не получится. Но я тебе сделаю стипендию Шапиро, чтобы твоя семья могла просуществовать год-два. Это максимум, на что ты можешь рассчитывать в Стране. Любому другому я бы посоветовал заодно окончить курсы гидов или что-то другое для того, чтобы хоть когда-то вписаться в Израиль, но не тебе. Ты безнадежен." Он кивнул на мой раскрытый новенький дипломат, купленный с "первой получки" у доктора Штугарта, где поверх схем и чертежей лежала газета "Наша страна", и продолжал в том же покровительственно-дружеском тоне: "Человек, который читает в автобусе русскоязычную прессу, а не учебник иврита или англита, в Израиле обречен на полный провал. Не хмурься. Все имеет свою цену. За все надо ее платить. Ответственный человек заботится о своей семье и о реальном будущем, а безответственный идеалист весь в своем прошлом, которое пытается перенести в будущее. Пойми, у тебя нет здесь прошлого! Тебя тут никто как специалиста не знает. Ни для кого ни одно твое слово ничего не значит. А для того, чтобы создавать свой авторитет заново, с нуля, у тебя уже нет отпущенных тебе Создателем лет. И языка. Чтобы тебя услышали, надо излагать свои мысли внятно. Ни один переводчик, будь то я или специально нанятый для тебя профессионал, не сумеет донести до инвестора и тени твоих идей. Поэтому ты либо учишь языки, либо переходишь на пособие по прожиточному минимуму - и всю оставшуюся жизнь будешь читаешь русскоязычную прессу и слушать ваше местечковое радио. А по нему тебе с рыдающими интонациями будут излагать убогие мысли таких же неудачников, как ты сам. Я готов продержать тебя на своих руках ровно столько, сколько мне удастся, но не няньчить всю жизнь своего ровесника, не желающего вписаться в добровольно избранный новый мир! А пока вот тебе перевод договора между нами на русский язык, так как английского ты тоже не знаешь и, - он снова кивнул на дипломат, - никогда знать и не будешь. Мне остается только посочувствовать твоей семье. Двадцать лет назад, когда я приехал в Израиль, среди нас было немало талантливых людей, подобных тебе. Они больше надеялись на свой советский научный багаж, чем на умение жить среди реальных евреев, не склонных, в отличие от русских, верить ни одной чужой идее." "Тебя же я убедил..." "Меня? Твоим уебищем? Ты с ума сошел! Просто твоя идея не такая зажеванная, как другие. Тут можно поискать нишу. А в то, что это говно способно двигаться, я не поверю даже, если увижу собственными глазами. Кроме того, я биолог, а не инженер. Я в такой срани вообще нихуя не понимаю... Ты что?" "Ничего... Столько мата... от доктора наук, ленинградца..." "Марик, я уже двадцать лет не говорю по-русски и не считаю этот язык нужным для любой профессии. Он пригоден только для застольной беседы, а потому в нем столько вот этой звонкой лексики. Когда... если ты послушаешь меня и заговоришь по-человечески, то поймешь, что по-русски можно выражаться как угодно грязно. Этот язык ни от чего хуже быть уже не может! Мне пришлось столько пережить до отъезда и при оформлении, что я на всю жизнь сохранил к своей так называемой родине только низкие чувства. Что не помешало мне, как видишь, сохранить ленинградский диалект русского языка и не мешает бескорыстно опекать таких, как ты. Вас надо беречь, занести в Красную книгу..." "Зачем же договор, если ты не веришь в успех нашего общего дела, Тедди?" - спросил я, весь дрожа. "Что делать? Я тоже не без странностей. Я не могу не помогать людям. Без меня ты просто пропадешь. Ты прочел договор?" "Зачем? Я тебе верю. Я все равно ничего не понимаю в местных реалиях. Я уверен, что ты меня не подведешь..." "Ну, и умничка. Сейчас мы едем к моему адвокату, ты там все подписываешь и начинаешь работать..." "Так ты хоть немного веришь в шагайку?" "Заладил - верю, не верю... Я верю только в чеки, выписанные на мое имя. Чем больше проставленная там сумма, тем больше я верю в любую идею, породившую этот чек. Когда твоя шагайка подарит мне чек, на котором написано хотя бы "один доллар", я тебе поверю. Ровно на один доллар. А пока, повторяю, ты имеешь дело с таким же идиотом-альтруистом, как ты сам идиот-изобретатель этого дурацкого агрегата... Но в мире не перевелись дураки и кроме нас двоих. Попробуй их убедить дать на шагайку деньги. Убедишь - я тебе положу зарплату. А не убедишь - живи пока минимум год на стипендию Шапиро. Ты все понял? Тогда, не теряя времени, к адвокату." *** "И это ты подписал?! - кричал на иврите "доброволец" Эвен - импозантный старик-сабра - уроженец Израиля. Такие пенсионеры нашли себя в первые годы массовой иммиграции евреев из Союза в деле бескорыстной им помощи и защиты от неизбежных стрессов. - Ты не читал этот текст на иврите?" "Откуда? Ты же видишь, как он говорит, - едва успевала переводить старушка-соседка, почти забывшая русский, выученный некогда в польской школе. - Он был ознакомлен только с переводом." "Твой "благодетель" - диктатор! - бушевал мар Эвен. - Явсю жизнь искал и находил воду в пустыне. Я умею отличать чистый источник от грязи. Это самый грабительский документ, который я когда-либо видел. Тебе следует его немедленно расторгнуть. Я сам поеду с тобой к адвокату Миндлина, который, естественно, с ним заодно!" "Но на что я буду жить?" "Проживем как-нибудь, - кричала Марьяна. - Лучше умереть с голоду, чем дарить все твое интеллектуальное имущество этому проходимцу!" "Он не жулик, - отбивался я. - Он человек нашего круга, бывший ленинградский, а ныне видный израильский ученый-биолог, профессор. Наверное, иначе составить такой документ было бы просто невозможно..." "Я тоже кое-что понимаю в израильских реалиях, - горячо возражал Эвен. - Поэтому я - защитник "русских". Этот договор- элементарный грабеж!" "Прости, мар Эвен, но я не стану ничего расторгать..." "Пойми, тебя просто ограбили." "Мне будут минимум год платить зарплату. Я придумаю за это время десяток шагаек!" "По договору все, что ты уже придумал и когда-либо придумаешь, принадлежит Миндлину..." "С моей долей от полученных прибылей от реализации проектов, верно?" "...если реализация будет. А это теперь от тебя никак не зависит. Только от Миндлина. А человек, составивший такой договор, всегда найдет способ тебя обойти и при внедрении твоих проектов!" "Вы говорите о будущем, - возражал я, - а жить мне не на что сегодня, сейчас. Мы на дне. Как бы ни сложилась моя судьба, как бы ни поступил со мной Тедди в будущем, никому, ни одному человеку в Израиле, я никогда не буду так благодарен, как этому диктатору!.." "Ты убьешь его душу, - едва перевела полька непонятную мысль Эвена. - Как только Тедди тебя, честного и доверчивого, обманет и ограбит, он же тебя же так возненавидит... А от этого до гибели души обманщика один шаг. Тебе следует спасти его и расторгнуть договор!" "Если это так, - резонно заметила Марьяна, - то нам следует, напротив, договор сохранить. Еще нехватало! О душе мошенника заботиться..." "Убивая чужую душу, - гнул свое честный сабра, - невозможно сохранить свою..." "Душа вторична, - с восхищавшим меня тогда восторженным цинизмом возразил я, - когда речь идет о средствах к существованию! Сегодня мне на все плевать, кроме заработка достойным трудом. Можно подумать, что бесчисленные проходимцы заботятся о каких-то душах. А наличных у них сколько угодно!" "Их власть и благополучие только кажущиеся, - возражал Эвен. - На самом деле души грешников уже на земле не знают покоя. Им всегда страшно..." 5. Страшно стало мне, когда я увидел, с кем ждет меня Ира у дверей ресторана. Вкрадчивая сдержанность плотного молодого незнакомца, его настороженный жестокий взгляд и плавные движения сразу оживили опасения, которые вроде бы пока не оправдались в Сибири - мафия, бандитизм, похищения... Да еще эта седая девушка с ним рядом со своими мертвыми глазами и трагической судьбой! "Анатолий, - парализовал меня зловещим оскалом грозный малый. С такой милой улыбочкой его экранные двойники не спеша приковывают свою жертву к батарее наручниками перед тем, как воткнуть нож в ее шею. - Коль скоро вы уже приняли под свое крыло Ирочку, Марк Борисович, то она позволила себе рекомендовать вам в экипаж вашей шагайки и меня." "С Толей мы знакомы еще с Кавказа, - лицо Ирины словно каменело, когда она произносила зловещее слово. - Именно он и сплавил моих мучителей вниз по Тереку." "Как это... сплавил?" "Без плота, - шевельнул крутыми плечами супермен. - До сих пор где-то там в ущельях колотятся. Форель обожает такое лакомство..." *** "Вы механик, Толя?" - невольно поперхнулся я, ежась под тяжелым взглядом жуткого собеседника. Мы как раз уселись за стол и пропустили первую - за знакомство, когда он как-то по-особенному повернулся ко мне. "Механик я самый обыкновенный. Как любой танкист. А вот единоборец, снайпер и пулеметчик..." "Мы собираемся шагать не по Тереку. С кем нам в этих местах единоборствовать?" "Вы повезете груз." "Кому-то нужны пятисоттонные модули или рудный концентрат?" "Вы что, действительно не знаете, зачем Пустовых нужна Верхняя Марха?" "Если вы имеете в виду золото, то его во всем мире отправляют по воздуху. Пригонят вертолет. Пустовых сказал, что безопасность перевозок..." "Вертолеты умеют не только высоко летать, но и низко падать. Из-за погоды, например. Во всяком случае, на нее списать аварию легче, чем, когда имеешь дело с шагайкой. А места там словно специально созданы для таких нештатных вроде бы ситуаций. Не просто дикие, как и девять десятых территории Сибири. Хорошо, поясняю. Есть полюс холода, есть магнитный полюс, а есть полюс мистики. Я уверен, что такой олигарх, как Пустовых, это знает и никогда не доверит миллионы зыбкой воздушной стихии. Он происходит из династии сибирских промышленников царского разлива. Его предки сюда еще с Ермаком пришли. И он не зря ставит на вашу абсолютно всепогодную шагайку, которая не может ни упасть, как любое воздушное судно, ни сесть на мель как речное или утонуть как морское. Поэтому груз будет на вашем борту, капитан. И, при любой конспирации, информация о рейсе с этим грузом будет куплена кем надо. Вот почему на том же борту должны быть мы с Никитой." "В пору моей молодости, - неуверенно улыбнулся я, - был такой фильм "Путешествие будет опасным." Это вы нам и пророчите?" "Я не пророк, я - рейнджер, профи. Гарантирую. Никаким спецслужбам не по зубам контролировать все тринадцать миллионов квадратных километров Сибири! Уверен, что Пустовых это тоже понимает." "Толя и Никита работают в частной охранной фирме, - подала голос Ира. - Без них в рейс вообще выходить нечего." "Хорошо. Я постараюсь организовать вашу встречу с Вячеславом Ивановичем. С моей стороны возражений нет, Толя. А... Никита - под вашу ответственность." "Спасибо. Не смею далее навязывать вам свое общество. Ирочка, спасибо за поручительство. До свидания, господа." 6. "Да нет, при чем тут разница в возрасте? Все естественно, Марик... Ты мужчина. Я женщина, - говорила Ира, наглухо задергивая шторы. - Просто у каждой свои причуды... Наши интимные отношения от начала и до конца будут происходить только в полной темноте. Если тебя это не устраивает, до свиданья. Ищи себе другую. А мы сохраним дружеские служебные отношения " *** "Времени у них было более, чем достаточно, - тихо говорила Ира. - И других развлечений не было. Насиловать меня надоело, стали просто мучить кто во что горазд... Как наказание после каждой моей попытки побега. Вот и оставили на мне следы на всю жизнь." "Дикари какие-то!" "Что ты! Эстеты. Бывшие студенты. Даже и не наркоманы, даже и пили не по-черному. Ко мне неизменно обращались на "вы"..." "Зверье!.." "Да ты что! Ни одному зверю и на ум такое не придет. Ни одна кошка с мышкой так не играет, как со мной эти подонки..." "А потом?" "Потом на берлогу, откуда они выходили на промысел контрабанды оружия, случайно выполз Толик. Потерял сознание у нашего порога. Тоже весь израненный, после побега из плена у чеченов. Мои хозяева решили и с ним поразвлечься. И - доразвлекались..." "Как же он, раненый, с ними справился?" "Так это же Толик! Я не зря его сразу к тебе привела. И Никита ничуть не хуже. Только почти немой после Кавказа. Даже Толя не знает, что с ним там происходило. А я, по-моему, и голоса его никогда не слышала. Но попадает точно в цель даже с завязанными глазами - на звук. Так что отнюдь не глухой." "Можно еще вопрос? Почему ты сама так хочешь в этот рейс?" "Да потому, что путешествие будет опасным!" "Жажда приключений? После всего..." "Ты прав - жутких приключений было столько, что до конца жизни... Жажда мести!" "Кому?" "Игорю Гударову." "Это он тебя... изуродовал." "Нет. Уродовал меня другой. Но идея была Гударова. И он не упустил ни минуты понаблюдать за... процессом." "А при чем тут шагайка?" "Толе стало известно, что Игорь знает о нашем рейсе и уже здесь." "Тогда надо просто заявить в органы безопасности!" "Нет. Не надо. Во-первых, нет никакой гарантии, что там не внедрен их человек. Но главное надо организовать именно мою с ним встречу. Иначе, в лучшем случае, он умрет не от моей руки! Теперь тебе все понятно?" "Да уж, куда понятнее... А если он не нападет на шагайку?" "Игорь Гударов знает об ее истинном грузе. Он просто не может не напасть на нас." "Тогда надо взять побольше охраны. Есть три пассажирские каюты и..." "Тогда он не нападет так, чтобы подставиться." "То есть..." "Надо, чтобы в рейс пошли Толя, Никита, ты и я. И все." 7. "Я думал ты мне грузовик проектируешь, а вижу какой-то танк. Ты ничего не перепутал, Марк? Ты уже не в Израиле. Ты в Сибири. У нас с каждым соседом мирный договор на сто лет подписан. Даже с корейцами и китайцами. С кем воевать-то собрались, любезнейший? Да еще в такой секретной обстановке. Не можешь без своего милитаризма?" "Он тебе все объяснит. Давай Толя." "Всухую?" "Вот это сибиряк! А то у нас в ресторане какой-то... еврейский разговор получается..." "Слава, Марик обидится..." - глухо и хрипло сказала Ира. "Марк? Ты действительно такие замечания принимаешь близко к сердцу?" "После эмиграции я столько слышал обидного в мой адрес, как "русского", что русский антисемитизм успел подзабыть..." "В Сибири, если хочешь знать, никогда не было..." "Ври кому другому, - по-еврейски быстро опьянел я. - Антисемитизм в СССР легализовался в восьмидесятые годы именно в Новосибирске! Где впервые закричали, что жиды споили русских и довели их до деградации?""Марик, а израильтянам русские чем не угодили? - уже захмелела и Ира. - Почему вас, даже и не приняв за своих, стали угнетать?" "Во-первых, я не говорил, что нас угнетали. Не любили, если точнее. И потом, мы жеприехали из СССР, а тот издавна был на стороне наших смертельных врагов - арабов. Но мои претензии к историческойродине не связаны с настроением, как говорится, улицы. Негативным было отношение ко мне, как к специалисту, призванному повысить обороноспособность своей новой родины! А я вам рассказывал, как встретили мою шагайку. И все мои прочие проекты. И проекты других евреев. Наша армия была сильнее всех арабских вместе взятых, это всем было известно! А надо было быть сильнее всех, кто встал на сторону арабов. Чтобы не бояться никого в мире... Хорошо мне там было или плохо, но я жил в чистой, теплой и благоустроенной стране, где можно было ночью безопасно гулять по улицам и не опасаться встречных групп молодых людей. А потом началась эпоха постсионизма. Арабам передали Храмовую гору, изменили израильский гимн и флаг. Из учебников истории убрали даже период еврейского подполья и восстание в Варшавском гетто. Новые учебники сначала подчеркивали арабскую правоту, а потом и нацистскую... После превращения еврейского государства в государство для всех граждан, включая бесчисленных истинных и минимых арабских беженцев, стирания "зеленой черты" Израиль стал вторым Гарлемом, где боишься каждого встречного чернокожего. В наши уютные и спокойные до того города в поисках вожделенной красивой западной жизни хлынули сотни тысяч поголовно безработных палестинцев и претендентов в палестинцы. Поскольку прогнозы о процветании Нового Ближнего востока ни на чем не базировались, а капиталы и делатели чуть не все немедленно слиняли, то и без того немногочисленных рабочих мест в общей для евреев и арабов Палестине стало не "вдесятеро больше", а втрое меньше. Арабы стали промышлять разбоем и грабежами." "Неужели ваша такая умная нация не могла это предвидеть? - спросил Пустовых. - Ведь все решалось на свободных выборах?" "Все решалось под мощнейшим внешним давлением. Так что Палестинская Федерация появилась вместо Израиля, в том числе, и потому, что страна не была достаточно вооружена. Израильские протекционисты на всех уровнях скормили наши еврейские мозги всякой дряни... А сами брызнули из Страны, как блохи с тела околевшего котенка, как только она стала опасной и невыгодной." "А пресса? - налил всем собеседникам Пустовых. - Ты же мог поднять хай, что, мол, отечество в опасности, а твоим шагающим танкам ретрограды разные ходу не дают. Мобилизовать, так сказать, общественность..." "Да я весь изорался на эту тему! Против меня даже держали специально нанятого борзописца, который по своей бездарности слизывал у меня даже заголовки." "Он что, не понимал, что действует против себя и своей семьи?" "Амбиция вместо логики - такое же наследственное психическое заболевание евреев, как русский антисемитизм. Неизлечимо даже при смешанных браках. Скормленным мозгам, вроде моего, уже все вокруг казалось чуждым и враждебным. Только потом до меня дошло, что мне враждебно на самом деле... Вот мы и потеряли даже то малое, чем располагали." "А арабы довольны?" "В том-то и дело, что нет! Все эти "беженцы" прибежали в богатую, вроде Америки или Канады страну, а она становилась на глазах все беднее. Арабы поумнее тут же вернулись "в страны рассеяния". Как и более-менее благоустроенные евреи. Я думаю, что у Федерации есть только одно будущее - это прошлое Палестины до еврейского восхождения. Пустыня. Никому не нужная и не интересная, покинутая и теми, кто превратил ее в цветущий сад, и теми, кто этот сад в конце концов затоптал..." "Марик, а чем тебе тут, с нами, плохо?" - ластилась ко мне "седая девушка", корча свои "улыбки". От этих ее гримас и хриплого голоса мне вдруг стало так жутко, что захотелось поскорее уйти куда подальше и никого из этих собутыльников в жизни больше никогда не видеть... Обсуждение драмы моего идиотского народа в такой среде было сродни излиянию семейных проблем прохожим на улице. "Женщина права, - потное красное лицо Пустовых особенно действовало мнена нервы. - Интереснейшую работу тебе дали. Капитаном сделали. Нафиг тебе эти евреи вместе с их страной?" "Как ни странно, друзья... - ударила меня вдруг изнутри теплая волна. - Вот там и жара полгода такая, что жить не хочется... И природа вроде бы бедная. Куда ей до моего родного Приморья или вашего Байкала! И хамсины, и проходимцев полно, и рожи противные, куда ни глянь, а... я только там, в отринувшем меня крохотном и нелепом Израиле, почему-то чувствовал себя на Родине! Все время просто очень хотелось жить! Жить не давали, а где-то в глубине души я был счастлив, что дома. Словно век прожил среди камней и холмов... которые... которые уже никогда... никогда... - к своему стыду и к общему изумлению вдруг горько заплакал я, по-детски шмыгая носом и вытирая салфеткой заеденную бороду. - Все там меня со всех сторон били по чем попало, все раздражало, а... нигде я бы не хотел... жить, кроме как в независимом Израиле среди своих непутевых соплеменников... Вот... Говорил я вам, что поить такого еврея как я нельзя?.. Теперь вам самим за меня и стыдно..." "Ничего никому не стыдно, - вытирал мне нос своим платком Пустовых. - Нет ничего на свете чище пьяной слезы, Марик." "Независимом! - закивал профессиональный воин Толя. - Как бы не так! Ты думаешь, арабы утешатся тем, что вы поставили во главе общей страны их лидера, оставив за белыми экономические рычаги, как до того эти черномазые в Южной Африке? Да, вашей Федерации больше не грозит внешний враг. Она теперь может запросто долбануть всей вашей мощью по любому Ираку, и никто в мире и пальцем не шевельнет. Только чтоб эта публика с замотанными мордами приняла вас, евреев,навеки согражданами, чтоб они да стали кому-то покладистыми соседями? Как бы не так! Палестинцы сродни нашим вахабитам. Такому волку, как ты его ни корми, можно верить только, когда он уже и лапами перестал дрыгать. Чем дольше они живут на земле, тем сильнее наглеют. Ваши тоже озвереют и... все сначала!" "Ты прав! И так было всегда! В Хевроне евреи веками жили с арабами душа в душу. А в 1929 году, как только англичане, в отличие от турок, ослабили поводок, арабы всех евреев до единого вырезали! Наши верят договорам, сколько бы арабы их ни нарушали. Нет народа добрее евреев. Во всяком случае, там, где дело касается не своих... И ни одному народу его доброта не приносила столько зла..." "Да какой же из тебя антисемит, Марик? - смеялась Ира. - Это я зря придумала: вот, мол, из еврея в Израиле антисемита сделали. А ты, оказывается, такой патриот своей нации, что нам всем впору позавидовать." "Да ты что! - продолжал я плакать и сморкаться. - Да я в семидесятые после герасимовского фильма "Дочки-матери" уснуть не мог - завидовал грузину Резо, что не стесняется в Москве быть грузином только потому, что знает - у него есть национальный очаг. А у меня? Вот тогда я и решил во что бы то ни стало уехать в Израиль! На родину..." "Господа, господа, - постучал ножом по стакану Пустовых. - Мне ваши евреи, арабы и прочие чурки с глазами до балды. Только капитана вы мне этими дурными разговорчиками деморализовали. И Ирка уже вот-вот раскиснет. Кто мне шагайку на Марху приведет? Давайте о главном. Так чего это ты, Марик, заказал турельную артустановку на шагайку?" "Толя?" "Если ты найдешь то, ради чего только и заказал шагайку, на чем ты, Слава, повезешь этоиз Верхней Мархи? - начал тот. - На вертолетах, которые обладают уникальной способностью вынужденно садиться именно там, где это надо совсем не тебе?.." "Найду? Да мои люди уже перехватили старателя и все скупили подешевке. Груз уже на вахте... На чем повезу? Конечно, на шагайке. Ты прав. Я только ради этого ее и заказал. Концентрат - ширма. Миллионы вбуханы только ради неуловимого прииска." "Вот поэтому я и здесь, - резюмировал Толя. - И поэтому автор шагайки и ее капитан, хоть он еще не докопался до секрета полишинеля, и заказал мне зажигалку, если кто по дороге попросит прикурить." "Как ты себе представляешь этого прохожего? В виде чеченского сводного отряда, прошедшего переподготовку и перевооружение в Афганистане?" "Если не круче. Когда на борту миллионы готовых долларов, ни на наемников, ни на противотанковые ракеты денег не жалко. Поэтому на нашем борту должен быть разведывательный вертолет, радар, ракетная установка земля-воздух и все прочее, включая меня и Никиту, механиков-ремонтников, умеющих управлять и шагайкой, и вертолетом. И метко попадать в цель изо всего, что стреляет!" "Но министерство внутренней безопасности уже заключило со мной контракт и..." "В Чечне все, казалось бы, было просмотрено из космоса, с воздуха, разве что не из-под земли, а банды творили все, что хотели с кем угодно, пока там, следуя доброй старой традиции освоения Кавказа, нерасселили массу вооруженных до зубов поселенцев-казаков. Бандиты ушли из Чечни. Но они живы. И ничего другого, кроме как грабить и убивать, не умели и не умеют." "И еще они умеют кооперироваться, - прохрипела Ира. - О том, как выглядят бандитский интернационал мне известно лучше вас всех." "У меня, - сузил и без того удивительно жестокие глаза Толя, - такой, знаете ли, охотничий азарт на этого сильного и коварного зверя, что я его присутствие чую почище, чем Дерсу Узала тигра в Уссуриской тайге. Пока мы тут проводим наш военный совет, где-то... возможно совсем недалеко, они совсем не спят! Путешествие будет опасным!.." 8. "Монтаж вместо строительства, многократное повышение агрегатной мощности оборудования, использование вместо верботы на морозе индустриальных рабочих в их цехах для сооружения нашего предприятия, - сказал журналистам директор будущего комбината, - не только снижает его себестоимость, но и многократно повышает надежность. Это давным-давно всем ясно. Просто такой шагайки не было. А она не только перевезет в район месторождения первую очередь комбината в виде двух моноблоков полной заводской готовности, но и там поставит их "на болты". Вахта уже делает фундамент." "А где эти люди сейчас там живут?" - торопился телевизионщик. "Живут временно в обычных балках." "Знаем мы эти "временные" вахтовые поселки... А где будут они жить потом?" "Вторым рейсом мы доставим им гостиничный комплекс высокого класса общей площадью около тысячи квадратных метров. С оранжиреей, бассейном и сауной." "Первым рейсом, - добавил я, - шагайка доставит туда в своих трюмах модуль-энергоблок, карьерную технику, горючку, рефконтейнеры-склады с провизией, стройматериалы для фундаментов и дорог в поселке и так далее. Вместимость ее корпуса около пяти тысяч кубометров!" "Не зря Марк Борисыч свое детище называет судном, - добавил директор. - До него при подобном освоении месторождения каждый кирпич и гвоздь были дефицитом, так как все везли по воздуху." "Нужно Пустовых это месторождение, как волку зубная паста, - услышал я сзади чей-то голос. - С советских времен в Сибири никто ничего нового не осваивает... Камуфляж все это. Старателя ему надо выследить на шагайке, а не концентрат добывать!.." Что за старатель? - думал я. - Почему все, кроме меня, все знают? Впрочем, мне-то какая разница? Своя каюта и... юная буфетчица впридачу... Что еще надо для полного счастья? 9. "Вы не представляете, каким приятным сюрпризом для нас было ваше решение, Марк Борисович! Сначала у меня глаза на лоб полезли: сделайте нам шагающую машину... Почему именно мы? А оказалось, что это обычный строгальный станок со станиной и суппортом. Действительно все в нашей компетентности,- потирал руки директор станкостроительного завода. - Мы давно производимвсе подобные элементы. Скажем, гидропанель управления операциями - прямо один к одному! Наши станки, Марк Борисович, - штучная продукция. Каждый - уникальное сооружение, но работают по всему миру десятилетиями без поломок и ремонта. Конкурентов у нас почти нет. Вот и сделали нашу шагаечку в наилучшем виде! Тем более в кооперации с корабелами, коль скоро вы задумали амфибию. А что, кстати, предлагал ваш американец в Израиле вместо гидравлики? Серьезно?.. Нет, пожалуй, гидроцилиндры и гидромоторы куда недежнее. Тем более в удаленных районах, где ни на какую помощь надеяться не приходится. И дешевле. Хотите взглянуть?" "Еще бы..." Шагайка была похожа на что угодно, только не на паука или иное животное, с которыми ассоциируется сама идея шагания. Стальная коробка с надетой на нееплатформой-рамой. При длине пятьдесят, ширине пятнадцать и высоте шесть метров, сооружение походило на небольшое судно. Марк, Пустовых и заводское начальство поднялись на палубу, с нее на ходовой мостик. Толя запустил дизель-насос. Раздался короткий гудок, и все сооружение стало подниматься на трехметровых ногах. Движения были бесшумными, Ни качки, ни тряски движущихся частей. Станок! Шагайка прошагала за пределы завода и уверенно пошла по пустырю, умело выдвигая ноги на такую длину, чтобы корпус был параллелен склону, какие бы ямы и валуны ни попадались на пути. "Жаль, что нельзя прямо отсюда и до Верхней Мархи, - сиял глазами Толя. - Пока ее разберем на модули и перевезем по железной дороге в Усть-Кут, мы бы уже были на полпути к цели." "Отсюда вообще никуда не прошагать, - развел руками Пустовых. - Спрошные линии электропередач, постройки, дороги. Шагайке не пересечь без проблем и обычной телефонки. Моему будущему флоту, как и любому другому, понадобятся порты и трассы - вне всяких следов цивилизации. Впрочем, после таких удачных испытаний я надеюсь уже в марте выйти с модулями на Марху из первого в истории порта твердоопорного флота Усть-Кут..." "Вот и отлично, - сказал я. - Мы тут потренируемся. А тропа-то готова?" "У меня все всегда готово зараннее,"- многозначительно заметил Пустовых. 10. "Но мне такую дулю на твой борт не поставить, - сказал начальник порта, когда я обходил с ним уже собранные моноблоки - цеха с аккуратно закрытыми щитами окнами. - У меня кран на сто пятьдесят тонн, а эти тянут на все пятьсот." "Сам подниму на борт." "Поднимешь? Готовый дом двадцать метров длиной, десять шириной и восемь высотой - на третий этаж? Чем? Вот тем краном, что у тебя у рубки?" "А что? Это, между прочим, на тридцать тонн кран. Он может перемещать сорокафутовый контейнер, экскаватор, бульдозер." "Но не дом же?" "Сейчас увидишь. Толя, как ты?" "Как всегда..." Шагайка, впервые на глазах у персонала порта, черт знает для чего построенного в двухстах километрах от берегаБайкала, поднялась во весь рост на четырех блестящих ногах-колоннах и бесшумно пошла к первому моноблоку. Свисающие с платформы траверсы оказались под стоящим на тумбах моноблоком. Канаты приподняли здание над фундаментом, вознесли над корпусом и закрепили над подвижной платформой. Шагайка отошла, обогнула монтажную площадку, ступая в соответствии с командами бортового компьютера, чтобы оказаться точно над вто