Камиль Зиганшин. Скитник --------------------------------------------------------------- © Copyright Камиль Ф. Зиганшин, 1992-2004 Email: kamil@ziganshin.ru WWW: www.ziganshin.ru ║ http://www.ziganshin.ru Date: 13 Jan 2004 --------------------------------------------------------------- Камиль Зиганшин. Скитник Автор: Зиганшин Камиль, 450092 г. Уфа, а\я 232 тел.(3472) 51-05-05, 74-33-11. E-mail kamil@ziganshin.ru СКИТНИК РАСКОЛ и РАСКОЛЬНИКИ, -- всякое слово о них вызывает неподдельный интерес, поскольку для нас россиян это потрясающий пример многовековой, необоримой преданности исповедуемым идеалам. ИСТОРИЯ ВАРЛААМА Потомок старинного княжеского рода Василий Шмурьев с малых лет жил в захолустном поместье близ Твери. Родители, измученные бесконечными болезнями своего последыша, отправили его туда к престарелой одинокой тетке, когда сыну не было еще и двух лет... Тихая размеренная жизнь в деревенском имении способствовала не только укреплению здоровья, но и развитию в ребенке самых добродетельных свойств характера и устремлений души. Да и сама тетушка, глубоко верующая, просвещенная женщина, всячески поддерживала в племяннике первородную чистоту и ласку ко всему живому. Огражденный от пороков своего сословия, Васятка вырос одним из тех редких и немного странных людей, у которых напрочь отсутствуют не только самолюбие, но и проявления обиды и ненависти: его смиренная душа нежно любила всех и каждому желала добра. Вернувшись в 1816 году по настоянию отца в столицу, повзрослевший, обладатель густой русой шевелюры и бархатного пушка над пунцовыми губами поступил на службу, которая оказалась совсем не по нутру его вольной, чистой душе. Отец, пытаясь привить сыну великосветские манеры, постоянно брал его с собой на рауты и балы. Роскошь и блеск, царившие там, поначалу ошеломили и восхитили юношу. Но мало-помалу у Василия открывались глаза. За внешним лоском и довольством аристократического общества, все еще смаковавшего триумфальную победу над Наполеоном, он стал примечать хитрословие, чванливость, притворство, блуд и мотовство. Это поколебало, а вскоре и вовсе разрушило его наивную веру в особое предназначение своего сословия. Будучи неприхотливым и в высшей степени набожным человеком, он легко отказался от дарованных знатным происхождением благ, принял постриг и с новым именем - Варлаам - удалился в монастырь. Сей решительный шаг определил всю его дальнейшую судьбу. Изучая православие по старинным текстам, коих в хранилище святой обители было великое множество, он был умиротворен спокойной и благочинной жизнью в монастыре. Ладил с игуменом* и братией, но оказалось, что и здесь, средь божьих служителей, обитали все те же, только более умело утаиваемые пороки и завуалированная борьба за власть. У Варлаама подспудно вызревало решение удалиться от этой суеты, пожить в уединении. И спустя год, испросив благословения настоятеля, он покинул пределы монастыря, отправившись в места дикие, малолюдные. В первые дни страннической жизни юношу особенно поражало то, что в лесу даже ломоть черствого хлеба стал несравненно вкуснее и аппетитнее: запахи цветов, щебет птиц, горьковатый дым костра - эти бесхитростные приправы необычайно скрашивали скудные трапезы. Под вольным небом, среди лесистых холмов и чистых речушек, Варлаам стал ощущать себя частицей окружавшего его мира. Это с каждым днем крепнущее чувство слитности с ним доставляло душе странника особую усладу. Отдыхая как-то под могучей, пронизанной солнечным дождем медноствольной сосной, Варлаам рассеянно поднял шишку, лежавшую на рыжей попоне из старой и плотной хвои. Из нее на ладонь выпало небольшое семя. Разглядывая его, юноша невольно подумал: "Экая крохотулька, а какой исполин из нее вырастает! Сколь же велика творящая сила Господня, таящаяся в семени, ежели она дает жизнь такому богатырю?! " В дальнейшем, размышляя о гармонии и благодати, царящих в окружающем его мире, Варлаам пришел к убеждению, что именно в главном творении Создателя - Природе-матушке и есть вечный источник жизни для всего сущего и именно через нее, через Природу, Создатель одухотворяет человека, пробуждает и развивает в его душе любовь и доброту. Варлаамовская обитель В поисках пристанища по сердцу скиталец добрался до кондовых лесов Ветлужского края, в которых издавна селились раскольники, люди цельные и непокорные. Первые из них пришли сюда, спасаясь от антихристовых "Никоновых новин" , еще в семнадцатом веке, вскоре после раскола. Варлааму сразу приглянулись суровые старообрядцы усердием к труду и почитанием древнерусского православия. Каждый день, кроме двунадесятых праздников*, в их поселении с утра до ночи кипела работа. Пряли шерсть, ткали холсты и даже сукно; тонко шили золотом, переписывали книги старозаветного содержания; искусно писали иконы. Все поступало в общину, на себя работать никто и не мыслил. Перед началом любого дела и по завершении его усердно молились, благодарили Создателя за щедрую милость. От веры не отступали ни на шаг. Не признавали здесь ни государевых ревизий, ни податей и никаких иных повинностей. Про себя они говорили: "Мы хранители истинного православия, мы не в воле царя-антихриста". Глядя на строгое соблюдение общинно-жительного устава, писанного еще Сергием Радонежским, лад в семьях, почитание старших, Варлаам уверовал, что там, где следуют первородному православию, где царит дух добросердечия и братской взаимовыручки, цветет и дышит земля русская. Решив обосноваться поблизости, юноша нашел тесное, но надежное пристанище в чреве дупла почтенной сосны, росшей в версте** от староверческого скита. Землю возле нее густо перевили мускулистые плети корней, а сам ствол был столь мощным и объемным, что дупло, образовавшееся у комля, казалось пещерой. Обустроив временный приют, Варлаам принялся потихоньку валить лес для своей первой хижины. Добела шкурил стволы, рубил венцы. Умения и сноровки ему, конечно, недоставало, но он возмещал их упорством и старанием. Кровяные мозоли на руках постепенно сошли, кожа загрубела. К Рождеству Богородицы*** он перебрался в светлостенное жилище, напитанное густым смоляным духом и солнцем. Пышнобородые поселенцы поначалу не допускали в свою общину незваного пришельца ибо ко всякой новизне и перемене были недоверчивы. Иначе и нельзя - попробуй-ка более четырех столетий хранить устои веры попранной нехристями. Но со временем молодой пустынник своим благочестием и прилежанием к труду смягчил их настороженность и даже некоторых расположил к себе. Удаление от мира и его греховной суеты, физический труд, молитвы, земные поклоны до изнурения, строгий пост, чтение книг старого письма, беседы с праведниками общины мало-помалу открывали перед Варлаамом всю глубину и гуманность почитаемой этими людьми веры. Изучая рукописную книгу "Травознаи древней Руси", он познавал божественные силы, скрытые в былинках, овладевал искусством варить из них зелья от разных хворей. Любовь ко всему живому, пытливый ум и зрячая наблюдательность Варлаама, исподволь развивали в нем дар целительства. Читал Варлаам вечерами при свете лучины, после любимого чая из листьев и ягод сушеной земляники. Поскольку лучины сильно коптили, и от их дыма горчило в горле, да к тому же они быстро сгорали, и их часто приходилось менять, он придумал масляный светильник: вставил в плошку губчатую сердцевину камыша. Она, впитав масло, горела долго чистым, ровным, без чада пламенем. Участливые, не по летам разумные, благочестивые проповеди, внимание и обходительность к убогим, влекли к нему страждущих. Плату за труды свои Варлаам не брал, а ежели кто настаивал на вознаграждении, тех корил: "Христос завещал: "Даром получили, даром давайте". Первые годы хижина Варлаама стояла одиноко, но по мере того как множилось число исцеленных и через них ширилась в округе молва о даровитости новопоселенца, рядом появились сначала землянки, а затем и более основательные жилища. Однако, со временем целителя стало тяготить шумное окружение. Стремясь к строжайшему монашеству и пустынножитию, он перебрался в глубь тайги версты за четыре от выросшего вокруг его первой обители селения, уже получившего в народе к тому времени имя Варлаамовка. Новое пристанище располагалось в пихтаче, в подковообразном ложке под защитой громады серо-бурой скалы. Из под нее, вскипая песчаными султанчиками, бил жизнерадостный ключ. Убегая по ложку, он крепчал, шумел, сердился крохотными водопадиками и замирал на малюсеньких плесах. Вода в нем была студеной и очень вкусной. Прямо возле своей пустыни Варлаам соорудил часовенку во имя особо почитаемой им Семистрельной Божьей Матери. Шли годы. С неослабной теплотой и душевным рвением отшельник помогал всем страждущим, кто приходил к нему за помощью, словом и делом. Никто не знал отказа, для каждого, по мере сил он старался сотворить добро. Тихими и кроткими словами врачевал самые загрубелые и ожесточенные сердца; примирял враждующих. Послушать его просветляющие проповеди или излечиться от недуга по-прежнему приходило множество страждущих и немощных, но теперь из почтения к пустыннику, ревнителю древнего благочестия, рядом никто не осмеливался селиться. Осенью 1863 года, когда Варлааму перевалило за шестьдесят, воздал Творец преданному человеку - даровал сироту: привел прямо к порогу обители мальчонку лет десяти-одинадцати, покрытого сермяжными* лохмотьями, и даже креста нательного не имевшего. Стоял он сизый от холода, переступая босыми ногами на прихваченной инеем листве, и смотрел на Варлаама взглядом зрелого человека, познавшего всю горькую изнанку жизни. Но тяжесть пережитых невзгод не придавила его, не сделала униженно-заискивающим или недоверчиво-злобным. Напротив, малец выделялся самостоятельностью: кормился не подаяниями, как большинство бродяжек, а промыслом. Копал съедобные коренья, собирал орехи и ягоды, умело ставил силки, плетенкой ловил рыбу. Варлаам, понимая, что житие его на земле клонится к закату, в этом стойком, немытом создании узрел того, кто способен будет перенять и понести накопленные им знания, опыт далее и принял отрока как родимое чадо. Да они и схожи были. Оба сухопарые, высокие, с серыми глазами на узких, благородных лицах, окаймленных волнистыми прядями волос. Любознательному подростку, нареченному Никодимом, учиться понравилось. Он с легкостью осваивал не только грамоту, но и Божественное писание. Успешно постигал основы строго соблюдаемого в этих краях первоисточного православия. Всего за три года изучил Часослов, Катехизис, Октоих. Наизусть читал псалмы из Псалтыря, до никоновой поры писанного. Книги старославянские возлюбил. Особенно "Житие" и "Книгу бесед" протопопа Аввакума. Наряду с этим усердно вникал в азы врачевания. Запоминал, как готовятся и употребляются настои, отвары; что из них применять внутрь, что наружно. - Молодец, сынок! - часто хвалил, поглаживая воспитанника по голове за понятливость и прилежание, Варлаам. В такие минуты счастливая улыбка озаряла строгое лицо старца. "-Как непостижимо велик мир отмеченного Богом человека! Он и время употребляет по-иному. Там, где простой смертный его бездарно теряет, такой без пользы для души и ума не проведет ни минуты, - думал он, наблюдая за переменами в Никодиме. - Сколько в этом малом добра, разума, трудолюбия, как он созвучен природе и вере нашей". Как-то, гуляя по лесу, парнишка услышал треск повалившейся от старости ели. Падая, та надломила ствол росшей рядом осины. - Больно, больно! - донеслось до Никодимки. Он кинулся на помощь, но ни под деревом, ни возле, никого не обнаружил. Перепуганный мальчонка рассказал о странном крике Варлааму. Выслушав воспитанника, тот несказанно обрадовался: - Запомни: мертвого на земле ничего нет. Все вокруг живое. Коли ты услышал боль дерева, стало быть, дан тебе дар чувствовать чужое страдание... Думаю, из тебя хороший целитель выйдет. Ветлужский монастырь Однажды, тихим июньским вечером, у хижины отшельника остановились две ладно сработанные повозки. В сумерках было слышно, как пофыркивают, отмахиваются от назойливых комаров лошади. К вышедшему на порог хозяину обители приблизился, на ходу снимая шапку, крепыш лет восемнадцати, с умными, проницательными глазами. Назвался Маркелом. Сопровождавшие его двое мужиков тоже сняли ермолки и учтиво поклонились старцу. Выяснилось, что путники прибыли к Варлааму с милостивой просьбой от преподобного* Константина - всеми почитаемого в округе настоятеля потаенного староверческого монастыря, расположенного неподалеку от устья Ветлуги, отправиться к нему по срочному делу, непременно захватив лекарские снадобья и принадлежности. Выехали чуть рассвело, под шепот начавшегося мелкого и въедливого дождика. Погрустневшие деревья понуро склонили тяжелые от влаги ветви. Колеса вязли во мхах, покрытых упругими плетями брусники, но сильные, откормленные лошади тянули ровно, без надсады. А когда съезжали с увалов, то и вовсе бежали резво. Варлаам с одобрением отметил, что возницы ни разу не хлестали коней, хотя у каждого на руке висела сыромятная плетка. Понятливые животные и без принуждения старались вовсю. На пологой хребтине дорогу путникам как-то пересекли лоси. Они остановились, повернув головы в сторону обоза. Слабые зрением, сохатые долго водили головами, всматривались в нечеткие силуэты и, разглядев наконец в пелене дождя людей, пустились наутек. Надо заметить, что лоси бегут иноходью, и так быстро, что догнать их в лесу никому не под силу. Довольно часто поднимали с ягодников дичь: то тетеревов, то глухарей. Шумно ударяя крыльями, они отлетали поглубже в чащу и, рассевшись на ветвях, покачивались, сторожко озираясь. На четвертый день, когда на смену мрачноватым елям появились бронзовые сосны, наметилась перемена и в погоде. Тучи, обнажая прозрачную синь, отползли к горизонту. Путники подъезжали к монастырю. В версте от него их облаяла** косуля. - Чего это она бранится? - удивился Никодим. - Знамо дело, шумим сильно, вот и намекает: потише, мол, надо в лесу-то, - пояснил старец. Располагался монастырь в глухолесье, в удалении от рек и дорог. За стенами из дикого камня блестели свежо умытые купола церкви, возвышающейся над всеми остальными постройками. Постучали в, сколоченные из толстых лиственных плах, ворота. В ответ предупреждающе залаяли собаки, послышалось ржание коней. Через некоторое время глухой голос спросил: - Кого Господь дарует? - Молви настоятелю: старец Варлаам прибыл. Ворота отворились. Просторный двор покрывала мягкая трава-мурава. Обнюхав чужаков, собаки, чуть покрутившись, зевнули и забрались в конуру. Из-за неплотно прикрытой двери церкви неслось красивое пение. Остановились у крыльца под березами возле отдельно стоящего строения, соединенного с другими крытыми переходами. Крестясь, отвесили входные поклоны. Поджидавший их монах провел Варлаама в келью. Войдя, старец остановился, вновь перекрестился три раза в передний угол, где стояла деревянная божница с образами, затем прошел дальше. На кровати полулежал, полусидел прикрытый огромным медвежьим тулупом, остроносый, изможденный человек с бледным лицом, в серой рубахе с расстегнутым, под далеко выпирающим кадыком, воротом. Из-под густых бровей смотрели ввалившиеся глаза. Оправив черную, с легкой проседью бороду, он оглядел вошедшего цепким, все понимающим взглядом и тихо произнес: - Прости, отец, что не могу приветствовать тебя должным образом. Спасибо, уважил мою просьбу... Молва докатилась, что ты обладаешь даром чудотворения. Покорно прошу, помоги, Христа ради, и мне от хвори избавиться. С весны занедужил. В ногах ломота замучила, да бессонье одолело, а теперь и вовсе сил лишился. Варлаам, омывши руки и лицо, не торопясь, осмотрел настоятеля. - Это вовсе и не хворь у вас - недруги порчу наслали. Вот снимем ее, и силы вернутся, - заключил Варлаам и попросил монахов оставить их на едине. Несколько часов он провел в келье настоятеля и вышел оттуда настолько обессиленный, что чуть стоял на ногах. И - диво дивное! - на радость всем игумен со следующего дня пошел на поправку. Надо заметить, что преподобный Константин, выходец из именитого княжеского рода Смоленской губернии, был весьма почитаем в раскольничьей среде, и уже много лет являлся настоятелем монастыря, славившегося особым усердием к древнему православию. Знать не хотели здесь ни новой церкви, ни ее архиереев. В стародавние времена, когда после очередного царского указа "скиты порешить, старообрядцев в новую веру крестить", государевы слуги принялись силой брать непокорных священнослужителей, не желавших признавать власть государя-антихриста над церковью и, заковав в кандалы, держать их в земляных ямах до покаяния, предки князя, не жалея средств, скупали древние святыни, драгоценные рукописи и церковную утварь старой Руси, спасая эти реликвии от поругания. Бог к ним был милостив. Сумели они с верными людьми переправить собранные сокровища в сей глухой монастырь и укрыть их в недрах его хранилищ. Выздоравливающего настоятеля Варлаам после простой снеди, принимаемой в общей трапезной, стал выводить гулять. Беззаветная преданность идеалам старозаветного православия и глубокие познания в нем быстро расположили их друг к другу. Погуляв по монастырскому двору, они, как правило, уединялись в тихом закутке, в тенистой прохладе берез и подолгу обсуждали, толковали книги священного писания, сочинения отцов православия, патерики* и предания старорусские. Особенно дотошно разбирали "Златоструи", "Пролог". Услаждали души нескончаемыми беседами о наболевшем. Во время одной из таких прогулок разразилась гроза. К ним тут же подбежал Никодим: принес рогожу, чтобы укрыть от дождя. Под ее защитой собеседники перебрались в келью настоятеля. - Почтительный у тебя ученик! - благосклонно заметил игумен. - А то знамо, каковы теперь молодые! Истинную веру покинули. Бороды побрили, заветы отцовы да дедовы забыли. - Да что бороды ... Не в том ересь. Зелье проклятое курить чуть не все принялись. И что ужасно - за достоинство сей грех выставляют! Срамота! - Сам-то табак такая же божья травка, как и всякая другая, а вот то, для чего ее используют антихристы, - это точно, от диавола. И пыхают ведь дымом из уст яко диавол. - Вестимо уж, своеволие и непослушание на Руси от Никона пошло! С той поры народ наш больно слабостям подвержен стал. О будущем не мыслит, страха не ведает. Что есть - враз пропьет, али в кости проиграет. Иной даже детям своим крошки не оставит. Трудиться своей волей разлюбил. Все из-под палки. Завистливые и вороватые народились. Ушли от истинного православия, и раскололось, растлило наше племя! Встарь на Руси-то не ведали такого воровства да пьянства, - с болью продолжил настоятель. - А коснись нас, беспоповцев, - живем мы в мире со всеми, зла никому не делаем. Оне сами по себе, мы сами по себе - оставить бы пора в покое наши общины. Так ведь нет, все пуще и яростнее теснят щепотники нашего брата, загоняют в глушь трущобную. Кто в лесах непроходимых, кто на островах речных укрылся, кто в пещеры мрачные, словно кроты зарылся, кто в самые дальние, людям не доступные, скиты ушел. А кто и вовсе Рассею-матушку покинул... Ведь из-за чего еще воспротивились Никоновым новинам предки наши: это ж надо придумать - кукишем крестное знамение творить! Запамятовали, что решением Стоглавого Собора 1551 года двуперстие запрещено было менять под страхом анафемы... Срам, да и только! Старые обряды были куда благочестивей**. - И то верно, двоеперстие свято! - До Никона-отступника и церковь была не мятежна. -Справедливы речи твои. В Рассеи в те времена православие было чисто и непорочно... У нас все есть для достойной жизни, но не хватает, не достает нам, русским, благородной гордости, самоуважения. В этом, я полагаю, основная причина нынешних бедствий и несчастий. -Однако в каком еще народе найдешь такую готовность помочь ближнему, такое радушие и такую силу. Согласен: чрезмерно терпеливы, неприхотливы мы. Но ведь именно терпением собиралась и созидалась земля Русская, величаемая в дониконову пору - Третьим Римом. Возводились храмы, обустраивались города. Так что терпение, быть может, и есть наше ценнейшее национальное качество! - подытожил старец. - Но вместе с тем может и горе, - мягко возразил игумен... Подобные беседы происходили почти ежедневно. Общность взглядов все крепче связывала родственные души этих людей. И неудивительно, что вскоре Варлаам стал у настоятеля особо доверенным лицом - духовником. Доверие князя к старцу было столь велико, что он решился открыть ему свою сокровенную тайну. Повел через потаенный ход в скрадень, где в кованых сундуках хранились святыни старой веры: кресты, золотые кадила, схима и иконы, в их числе главная - древняя икона Святой Троицы в серебряной ризе, украшенной жемчужной подвеской. Икона та была освящена для предков князя еще Сергием Радонежским перед битвой на Куликовом поле. Благоговейно взяв ее в руки, Константин обратился к Варлааму: - Отец, за то, что исцелил меня, благодарен безмерно, но, - наставник понизил голос, - чует душа моя погибель близкую. Коли и вправду Господь приберет до срока, не дай сгинуть этим святыням. Сдается мне, что в нашем монастыре их уже не уберечь. Надобно уходить за бугры Уральские, за реки Сибирские в далекий Байкальский край. Там немало нашего брата осело. Думаю, только в таком удалении и возможно сохранить их и поддержать чистоту нашей веры праведной. В монастыре у нас разные особы есть... Но в ком я уверен, так это в Федоре и его сыне Маркеле. Тебе ведь ведомо, что отец Федор семь попов к нам привел. Не убоялся он ни закона " О наказаниях", ни ссылки в Сибирь, ни каторжных работ. Ежели что, он меня заменит, а Маркел с людьми особо верными и стойкими в Сибирь пусть идет. Да и на Никодима твоего, я думаю, положиться можно. А чтобы не угас огонь веры нашей, пусть обоснуются они там жить не по монастырскому уставу, а по мирскому - семьями, но в жены берут девиц только из единоверцев. Прошла неделя. После полнощной службы, когда иноки читают в своих кельях по несколько сот молитв и творят поклоны, Варлаам, проживавший в боковушке подле покоев настоятеля, был разбужен невнятными, но требовательными голосами. Почуяв неладное, старец бросился к двери, но та не отворялась. Он принялся стучать и звать на помощь. Когда наконец на шум прибежали монахи, они с удивлением обнаружили, что дверь в келью Варлаама подперта снаружи колом. Еще больше они удивились, когда освобожденный старец, растолкав их, бросился прямо в покои игумена. Зайдя следом, монахи при свете свечей увидели залитого кровью преподобного Константина лежащим на полу. Рядом валялся топор. Ящики в столах выдвинуты, повсюду в беспорядке разбросаны вещи, бумаги. У старца перехватило дыхание. Мелко крестясь, упал он на колени подле убиенного и зарыдал: - Господи, прости меня, грешного! Не сберег богомудрейшего человека, а ведь он ведал, предупреждал!.. Господи, образумь извергов, сгубивших его, муками вечными в геенне огненной!.. Литургия по усопшему длилась сутки. Отпев "вечную память", погребли отца Константина в одном ряду с могилами прежних настоятелей монастыря. На надгробном камне высекли: "Он жил во славу Божию". Душегубов князя, скрытно проникших в монастырь, так и не поймали. Обнаружили лишь на задках высокой стены веревку, свисавшую наружу, в сторону глухого леса. На следующий день, после заутрени, Варлаам призвал Никодима. Долго вглядывался он в очи воспитанника и, подчеркивая важность момента, положил руку на его плечо. - Сын мой, место здесь теперь не крепкое. Того и гляди, царевы прислужники заявятся. А в монастырских тайниках хранятся святые реликвии, и в их числе главная - икона Святой Троицы древлего письма. Не уберечь нам их здесь. Выведают, сожгут либо разграбят. И веру нашу в чистоте здесь не сохранить. Обложили кругом. Одно спасение - вывезти святыни в страну Забайкальскую, безлюдную, почитателям истинного благочестия полюбившуюся. Так великомученик Константин перед страшной своей смертью завещал. Готов ли ты, чадо мое, сообща с сотоварищами исполнить дело сие многотрудное, аль не зрел еще? - Варлаам испытующе вглядывался в лицо ученика. За годы, прожитые у старца, Никодим сильно переменился. От прежнего худощавого отрока сохранился лишь задорный чуб. Был он теперь высок ростом и широк в плечах. Но выделяли юношу не столько эти внешние достоинства, сколько духовная сила, исходившая от него. Никодим в глубочайшем волнении встал перед старцем на колени, горячо поцеловал его руку: - Отец, твоя воля - святая воля. Не посрамлю. Все исполню в точности, как велишь. Реликвии бесценные, с Божьей помощью, до места доставим. Сбережем, живота не жалея. Произнеся это, он взял в руки богато украшенную книгу Ветхого Завета в бархатном переплете с золотыми тиснеными наугольниками и прочными пергаментными страницами из тонко выделанной телячьей кожи и приложился к ней сначала губами, потом лбом. Из красного угла на эту сцену внимательно и строго взирал лик Христа. Растроганный Варлаам, счастливый, что не ошибся в воспитаннике, продолжил: - В зиму, думаю, вам трогаться не резон. Отправитесь весной. А покуда я Устав составлю, людей верных подберем. Наставником* вам еще при жизни преподобный Константин определил Маркела. Хочу, чтобы он тебе заместо старшего брата стал. Там, в глуши Забайкальской, обоснуйтесь, живите праведно, в согласии и оберегайте древнии святыни пуще жизни. Уверен, придет время - востребуются они для воскрешения истинного православия на обширных пределах государства Российского... Во всех нуждах и тяготах обращайся с молитвою к единственному подателю - Великому Творцу нашему. Всю зиму продолжалась скрытная подготовка к нелегкой, дальней дороге. Варлаам тягучими студеными вечерами рассказывал воспитаннику во всех подробностях историю своей жизни, которую Никодим, обладающий редкостной памятью, впоследствии, через много десятков лет, подробно отобразил в своих рукописях; продиктовал составы травяных сборов от всех возможных недугов, раскрыл все известные ему секреты целительства. Весна пришла поздно, но пронеслась быстро и неудержимо. Окна келий, еще недавно покрытые толстым слоем льда, протаяли. Сразу после того, как спала вешняя вода и подсохли дороги, ночью втайне погрузили на подводы скарб, инструмент, в основном топоры, пилы да лопаты, провиант, сундуки со святынями; отслужили напутственный молебен и еще затемно тронулись. Медленно пробуждаясь ото сна, утро поднимало с земли молочные веки предрассветного тумана. С ветвей густо капала холодная роса. Продрогшие Варлаам с новым игуменом Федором напоследок наставляли любимых чад: - Заповеди Господни и заветы прадедов исполняйте неукоснительно и стойте за них неколебимо, навековечно. Все делайте сообща, посмирно, без перекоров. Кого в нужде встретите - помогите: вера без дел - мертва! Чем больше благих дел свершите, тем больше щедрот вам воздастся. Но со всяким скобленым да табачным рылом не водитесь. Помогай вам Бог, Аминь... Впереди обоза на коне ехал статный красавец Никодим. Он как-то враз преобразился. Стал собранней, суровей. Казалось, что даже его курчавая юношеская бороденка, подковой обрамлявшая прямоносое лицо, загустела и стала жестче. Молодой годами, Никодим чрезвычайно гордился, тем, что она у него окладистей и гуще, чем у сверстников. Всем известно, как старообрядцы дорожат бородой, и что ни один из них добровольно с ней не расстанется. Долго стояли у ворот старец и игумен Федор в армячках, накинутых на плечи, беспрестанно шевеля губами и творя напутственные молитвы. Они неотрывно глядели в сторону, где скрылся обоз с девятнадцатью лучшими послушниками. Оба понимали, что никогда уже больше не увидят этих, столь дорогих им, людей. Лишь моления и беспокойство за судьбы ушедших остались на их долю... В Забайкалье Путь до Байкальских гор предстоял долгий, трудный, по глухим чащобам и буеракам. Встречали в дороге и беглых варнаков, и вольных промысловиков, и обиженный работный люд; видели и горе людское, и радость нечаянную. Двигались медленно. От единоверцев узнавали безопасные тропы, проходящие вдали от тракта и царских застав к Камню". Никодим, с малолетства привычный к дальним переходам, научил сотоварищей перед сном, держать ступни намозоленных ног в отваре из дубовой коры. Через несколько дней кожа у всех настолько продубилась, что путники забыли про мозоли. Наконец к середине августа показались оплывшие от старости мягкие предгорья, а за ними и вершины Уральского хребта, окутанные голубоватой дымкой, отчего те казались седеющими великанами. Караван незаметно вошел в невиданное ранее царство вздыбленной тверди, покрытой темнохвойным лесом. Время изрубцевало склоны гор шрамами, осыпями, промоинами. Отроги, унизанные, словно пасть хищного зверя, потрескавшимися зубцами, устрашали путников. Они как бы предупреждая об опасностях и лишениях, ожидавших их впереди. Добравшись до беспоповского скита, приткнувшегося к подножью высоченного отрога, люди остановились на неделю: чинили одежду, обувь, приводили в порядок снаряжение. Вместо телег, непригодных для движения по бездорожью горных склонов, соорудили из березовых жердей узкие волокуши и, перегрузив поклажу на них, в сопровождении местного схимника** двинулись к невидемому рубежу, отделяющему Европу от Азии. Разлом, по которому они поднимались на перевал, клином врезаясь в горы, круто загибался, ветвясь на более тесные и короткие ущелья. Их склоны украшали выветрившиеся живописные руины серых скал. По дну одного из этих ущелий караван и поднимался на водораздел. Почти достигнув перевала, люди к несчастью уперлись в непроходимый для лошадей свежий ветровал из упавших друг на друга в перехлест, стволов. Путникам пришлось вернуться обратно и повторить подъем по соседнему ущелью. Перевальная седловина оказалась гладкой, словно вылизанной переползавшими через нее облаками. Лишь вокруг разрушенной временем скалы на северном скате обручем лежали обломки угловатых глыб. Полуденное солнце хорошо освещало открывшуюся панораму. На востоке, вплотную подступая к предгорьям, насколько хватало глаз, волновался зеленокудрый океан, кое-где рассеченный витиеватыми прожилками рек и щедро украшенный перламутровыми блестками больших и малых озер. По изумрудной ряби не спеша плыли тени облаков. Торжественное спокойствие и бескрайность открывшегося простора внушали благоговение. Какое приволье! Сибирь!!! И тянется она сплошняком от Урала до Тихого океана. На южной и северной окраинах сибирская тайга редеет, а средний, весьма кстати широкий пояс в одну-две тысячи верст - это натуральные дебри, заселенные людьми только по берегам великих сибирских рек и, отчасти, по их притокам. Русский люд живет там, отрезанный от всего мира. Лишь одна постоянная ниточка соединяет эти огромные пространства Российской империи с Москвой и Санкт-Петербургом - Сибирский тракт. Взобравшись на скалу, Никодим сел на обомшелый уступ. Камень был теплым, и путник невольно погладил его шершавый бок ладонью. Душевное волнение, охватившее его, усиливалось. Простиравшиеся дали действовали завораживающе. Никодима переполняло желание воспарить в бесконечную синеву неба, и лететь вслед за плывущими по ветру рваным парусам облаков и бесконечно долго созерцать эти горные вершины, грани отрогов, ущелья с бурливыми ручьями, зеленую равнину, уходящую за горизонт. Ему казалось, что сейчас он различает все запахи земли: бодрящую свежесть ручья, гремящего по дну расщелины, настой трав, цветов, хвои и тончайший, едва уловимый аромат горных вершин. Впервые оказавшись так высоко, Никодим упивался их красотой, словно ключевой водой в жаркий день и как-то сразу, на всю жизнь, страстно полюбил горы - самое потрясающее и величественное творение Создателя. Обнаружив за скалой крохотное озерко с ледяной водой, братия, посовещавшись, решила остаться ночевать прямо на перевале. Солнце к этому времени уже зависло над самым гребнем отрогов. Уже не лучи, а темно-красные полосы кроваво растекались по склонам хребта. И такая тишина воцарилась в мире, будто не было в округе ни птиц, ни зверей, ни деревьев. Казалось, что слышно, как перешептываются про меж собой горы-великаны. Возбужденным путникам не спалось. Лежали молча, в ожидании чего-то сверхъестественного: каждый сознавал, что здесь, в поднебесье, он намного ближе к Богу. Но все было, как всегда: высыпали те же звезды с Большой Медведицей во главе, медовая луна, недолго поскитавшись между них, скрылась за горой. Сразу стало темно - хоть выколи глаз, а над головой зажглось узорчатое сито новых звезд. Под утро край неба на востоке, еще не начав светлеть, стал как бы подмокать кровью, но солнце еще долго не покидало своих невидимых покоев. Наконец проклюнулась пунцовая капля, и от нее брызнули пока не жаркие лучи. Капля на глазах наливалась слепящим свечением и в какое-то неуловимое мгновение она оторвалась от обугленной кромки горизонта и, на ходу раскаляясь до бела, поплыла, пробуждая мир, погруженный в томную, сонную тишину. Только гнусавый крик высоко пролетавшего ворона потревожил царящий в горах покой. Отстоявшийся и процеженный за ночь густой хвоей воздух стал настолько прозрачным, что утратил вечернюю, густеющую вдали сизую дымчатость, и путникам удалось обозреть восточные земли на много верст далее, чем давеча. Но и там простиралась все та же зеленая равнина без конца и края, без края и конца. Сознание того, что до самого Тихого океана многие тысячи верст дикой, почти безлюдной, тайги - будоражило и волновало воображение. Все понимали, что здесь граница, черта, отделяющая их от прежней жизни. На западе от нее хоть и привычный, но враждебный мир, на востоке же - неведомая, пугающе бескрайняя, страна Сибирская, в которой не мудрено сгинуть. Маркел достал аккуратно завернутую в холстину икону Семистрельной Божьей Матери, которая хранила их в дороге, и поставил ее на камень. После обязательной утренней молитвы путники еще долго стояли на коленях, думая каждый о своем. Когда, через несколько дней, спустились с гор, то остановились у подножья далеко вышедшего на равнину отрога, на высоком берегу излучины безвестного притока Сосьвы. Внизу на перекате тихонько постукивала по дну мелкая галька, трепетно играли, скользили по воде солнечные блики, между которыми сновали бойкие пеструшки*. Небольшие волны мягкими кулачками то и дело окатывали песчаную косу. Братия, оглядевшись, единодушно решила, что это место, защищенное отрогом от северных ветров, идеально подходит для зимовки. У самого подола отрога путники вырыли под землянки обширные ямы. Закрыли их накатником, завалили сухой травой и листвой, а сверху еще и толстыми пластами дерна. Земляные стены, что бы не осыпались, укрепили толстыми жердями. У дверей с обеих сторон оставили маленькие оконца. В центре из камня и глины сложили печи. Завершалась унылая осень: дождь, хмарь, утренние заморозки. Но успевшая наладить свой быт братия не тужила и занималась последними приготовлениями к зимовке. В один из промозглых вечеров их всполошил нарастающий гул. Люди повыскакивали из землянок. Чуть выше лагеря, с грохотом прыгая по скальным уступам, разрушаясь на части, летели с гребня отрога крупные глыбы. - Всем на песчаную косу! - скомандовал Маркел. Когда камнепад стих, с опаской вернулись к лагерю. К великой радости староверов краем осыпи завалило лишь навес из корья, под которым вялилась рыба. Разглядывая утром широкое полукружье скатившихся камней, люди невольно содрогнулись: окажись землянки на саженей двадцать ближе к осыпи, вряд ли бы кто из них уцелел. - Бес нас пугает, но Господь хранит и призывает к осторожности и многотерпению, - истолковал происшедшее Маркел. Впоследствии даже перед кратким привалом мужики всегда придирчиво посматривали на скалы и кручи, стараясь располагаться на безопасном удалении от них. За Каменным поясом кое-где имелись разрозненные обители раскольников-старообрядцев. Но Маркел, исполняя завещание князя, должен был вести братию еще несколько тысяч верст, за озеро Байкал. И потому весной староверы вновь тронулись в путь, через чащобы немереные, через топи, мхами покрытые, через реки полноводные, рыбой богатые. Провидение и непрестанные охранные молитвы святого старца Варлаама помогали им в пути, а местные жители указывали верную дорогу. Сколько уж поколений русских людей входит в эту Сибирскую страну, а все пустынна она - до того необъятны и велики ее пределы. Но как дружны, добры люди, ее населяющие. Сибирская отзывчивость и взаимовыручка! Эти качества следует отметить особо. Терпишь бедствие - все бросятся спасать тебя. Голоден - чуть ли не каждый разделит с тобой последний ломоть хлеба. Взаимовыручка - непреложный закон этих суровых таежных мест - иначе не выжить! И неудивительно, что в душах сибиряков столько сострадания и сердечности! Останавливались у единоверцев на зимовки и ветлужцы. Весной братия снова трогалась, продвигаясь все дальше и дальше на восток, навстречу солнцу, начинающему новый день с неведомых пока им окраин великого Российского государства. Местные староверческие общины принимали пришлых как своих и делились всем, что сами имели, но и ветлужцы усердно помогали хозяевам чем только могли: справляли конскую упряжь, плели чуни - сибирские лапти, гнули сани, мастерили телеги, валили лес. Осенью били кедровые орехи - в Сибири мелкосемянная сосна сменяется кедром, родящим шишки с вкусными, питательными семенами. В Чулымском скиту два брата - Глеб и Кирилл за зиму крепко сдружились с ветлужцами и особенно с Никодимом. В их глазах странники были подвижниками, отважными хранителями чистого православия. Весной, немало удивив родню, братья ушли вместе с ними, не убоявшись неизвестности и тягот дальнего перехода. Следуя уставу, на каждой зимовке один, а то двое или трое обзаводились семьями. И что любопытно, первым женился самый молодой - Никодим. Женился он на юной, с милоовальным лицом девице Пелагее - быстроглазой дочери Феофана, настоятеля беспоповской общины, приютившего их в зиму 1871 года на берегу Убинского озера. Еще в дороге она родила ему сразу двойню: сына Елисея и дочку Анастасию. Забайкальский скит Путникам не единожды пришлось сменить изъезженных коней и волокуши, прежде чем добрались они наконец к исходу четвертого лета до стрельчатых гор Байкальского края, с давних пор облюбованного раскольниками. Миновали они по утомительному бездорожью многие сотни верст монотонности равнинного пространства и переплыли на плотах немало могучих рек, кипящих водоворотами так, словно в их глубинах беспрестанно ворочаются гигантские чудища. Натерпелась братия в дороге лишений с избытком. Те, кто послабже, остались лежать под могильными холмиками. К счастью, в пути не померла ни одна из десяти молодух - супружниц переселенцев и ни одно народившееся в дороге дите. Видно, сам Господь заботился о преумножении их общины. Из самих ветлужцев дошло пятнадцать самых крепких духом и телом. Только достигнув цели, путники осознали, сколь рискованное и тяжелое странствие они завершили. Ведь на немерен