ых и нетронутых просторах дикой Сибирской стороны могут разместиться десятки иноземных государств! А раскольники с Божьей помощью одолели эти невообразимые пространства. Место для поселения нашлось как-то само собой. Пройдя между нагромождений исполинских валунов и обломков скал, закрывавших вход в широкое лесистое ущелье, они увидели среди насупленного ельника чистый пригожий березняк. На беловатых ветвях там и сям чинно восседали тетерева. Люди, утомленные угрюмостью байкальской тайги, невольно заулыбались, оживились. Тут же текла речушка с прозрачной водой. Вдоль берега тянулась поля янтарно-пламенной морошки, едва ли не самой вкусной и сочной, просто тающей во рту, ягоды, совмещающей в себе вкус спелой дыни с тонким привкусом земляники. Новопоселенцам предстояла большая и тяжелая работа по устройству скита, но все понимали, что как на голом камне трава не растет, так и без труда жизнь не налаживается. Выбрав для строительства скита пологий увал, неподалеку от речушки, Маркел объявил, - "Не гоже нам, православным, ютиться в сырых землянках. Избы будем ставить добротные, дабы потомство наше вольное крепчало. Зимы здешние суровей расейских, потому и готовиться надобно основательно. Рыбы в достатке ловить, мясо вялить, орехи колотить, дрова готовить, коренья копать. Хорошо потрудимся - выживем, послабу себе дадим - пропадем!" Освятили облюбованное место, отслужили молебен и споро взялись за дело. С расчищенного от леса увала с утра до вечера несся дробный перестук топоров, звон пил. Через три недели, когда мягкую густоту лиственниц уже покропили рыжими пятнами первые утренники, поднялось несколько желтостенных, слезящихся янтарной смолой построек. Среди них и просторный, с расчетом на подрастающее пополнение, молельный дом. Теперь можно было служить по чину. Место для дома выбирали так - раскладывали на земле куски толстой коры и через три дня смотрели - если под корой пауки да муравьи - плохое место, если дождевые черви - хорошее, подходящее. Но раньше всех у студеного ключа, впадавшего в речушку, выросла курная баня с каменкой для томления в жарком пару - первейшая отрада русского человека. После ее посещения, исхлеставши тело духмяным березовым веником, всякий молодел, светлел: морщины разглаживались, хворь отступала. Недаром на Руси говорят: "Кто парится - тот не старится". Можно только удивляться тому, что, по заветам византийских монахов, мытье с обнажением тела считалось грехом. Слава Богу, этот неразумный для северной страны посыл русским православием не был принят, и вековые обычаи мыться в бане с веником не только держатся, но и укрепляются, несмотря на греческие проклятия. x x x Время пролетало в каждодневных хлопотах: труд до седьмого пота и молитвы, молитвы и снова труд. На трапезу уходили считанные минуты. Отдохновение? О нем и не думали - приближалась зима! С Божьей помощью успели насушить грибов, изрядно навялить рыбы, собрать брусники, клюквы, набить орехов. Потом, уже по снегу, заготовили дрова, построили для трех лошадей и четырех коров, купленных у усть-ордынских бурятов, бревенчатый сарай. И даже соорудили из врытых стоймя в землю и заостренных сверху бревен ограду. Получился настоящий скит. Однако наипервейшим делом поселян всегда было: служить Господу и угождать Господу. Служить и угождать не словами, а делами, ибо в Соборном Послании святого Апостола Иакова сказано: "Вера без дела мертва есть". Зима явилась в одну ночь. Вчера еще было довольно тепло, сухо шелестели опавшие листья, и - на тебе! - за ночь тайга и горы покрылись белым глубоким саваном, загнавшим в теплые норы и дупла все живое. Через пару недель ударил лютый мороз. Лед на речушке от вцепившейся стужи трескался, а ненадолго выглядывавшее солнце, еле пробиваясь сквозь изморозь, не согревало. Первая зимовка на новом месте протекала тяжко. Хлеба не хватило даже на просфоры. Маловато заготовили и сена для скотины: зима оказалась длиннее и студенее, чем предполагали. К весне люди стали страдать и от нехватки соли. Слава Богу, хоть дров было с избытком. После крещенских морозов не выпадало и пары дней без пурги. Двери в домах пришлось перевесить с тем, чтобы они отворялись внутрь избы. Не то за ночь так наметало, что их заваливало почти до самого верха. Во время метелей ветер гнал снег с гор, заметая сугробами все, что еще возвышалось над белым покровом. Скитники, попервости пытавшиеся днем прокапывать между домами траншеи, со временем бросили это бессмысленное занятие и стали ходить за дровами и к сараю покормить коров и лошадей чуть ли не по крышам. Спасла поселенцев охота. На лосей и зайцев в основном. Свежатина с лихвой покрывала нехватку других продуктов. Так, благодаря терпеливости, усердному труду и приобретенному в пути опыту, студеную снежную пору пережили все же без потерь. x x x Весна! Ее живительный натиск разбудил ручьи. Оттаявшая земля источала густой дух прелых листьев. На ветвях набухали смолистые почки. Вербы у реки покрылись нежным, желто-серым пухом. Молодая травка, с трудом пробивая сплошную коросту прошлогодней листвы, торчала изумрудной щетиной, особенно яркой среди белых наледей. Над разлившейся речкой и старицах буйствовали на утренней и вечерней зорьках перелетные птицы. Треск крыльев, свистящий шум прилетающих и улетающих стай, плеск воды заполняли на это время воздух. После многомесячной тишины и спячки это было подобно извержению жизненной страсти. Новоселы радовались, как дети, весне, первой травке и сочным побегам дикого чеснока, желтеньким цветкам мать-и-мачехи, расцветшим на южных склонах распадков, обилию птиц. Еще бы: только что закончился строгий пост, и они все основательно исхудали. К счастью, охотник Игнатий разыскал глухариный ток и наладился промышлять, слетавшихся на любовные утехи, грузных, краснобровых таежных красавцев. Для их поимки он соорудил между кустами невысокие загородки с воротцами и настораживал ловушки. При охоте же на оленей и коз его выручала старая добрая кремневка. За лето внутри скитской ограды вырасло еще с десяток крепко рубленных изб, с широкими крылечками под навесом. В каждой избе три окна на лицо и по одному сбоку. Лицевые окна и карнизы убраны резными узорами. Их рисунок ни на одной избе не повторялся. Наученные горьким опытом прошедшей снежной зимы, поселенцы соорудили между всеми постройками крепкие крытые переходы. Сами дома покоились на высоких подклетях. Неподалеку летники, амбары. У крайних изб торчали смотровые вышки. Посреди поселения красовалась часовня с иконостасом внутри и деревянным "билом"*, подвешенным над крыльцом: для призыва на службу или сход. На задах устроили огородные грядки под капусту, лук да репу с редькой. Приверженцы старых порядков обрели, наконец, желанное убежище. За частоколом, опоясывавшим скит, еще с весны начали валить деревья, корчевали, вырубали толстые ползучие корни: очищали под пашню первые лоскуты "поля". Потом каждый год его всем миром расширяли, защищая от набегов диких зверей лесными засеками. Самый возвышенный увал сразу отделили от пашни. На нем содержались в загоне, под охраной собак, лошади и коровы. Возле дома Маркела под приглядом петуха рылись в земле три курицы. Как только сходил снег и прогревалась земля, начиналась полевая страда. Трудились в эту пору все. Бабы на огородах сажали овощи. Мужики на отвоеванных у тайги делянах пахали, разваливая сохой бурые, темные от влаги комья густо пахнущей земли, потом боронили и приступали к севу. Тут уж и подрастающей детворе приходилось потрудиться - бегать по пашне и гонять грачей, чтобы те не успели склевать зерна ржи, ячменя и проса до того как борона не прикроет их землей. Засеяв, снова боронили, заваливая семена. Одну деляну оставляли под драгоценную картошку. Удавалась она здесь на славу. Из-за малости пашни, в первые годы в ржаную муку для выпечки хлеба добавляли размолотые в ступе корневища высушенной белой кувшинки. Питались же в основном похлебкой из мяса, ячневой кашей, да ягодами с орехами. Трудно давался хлеб в этих краях. Одна только корчевка сколько сил отнимала! Но как благостно было видеть среди хвойной чащобы небольшую, колышущуюся волнами золотой ржи деляну - летом или сложенные крестцами снопы - осенью. Все это живо напоминало родные края. Уже в первую жатву новопоселенцы были необычайно удивлены: хлеба здесь не только вызревали, но и давали завидный, гораздо лучший, чем на Ветлуге, урожай. Боголюбивые скитники строго соблюдали посты, учили и воспитывали детей в беспрекословном послушании, без своенравия, смиренной любви ко всему живому. Свободное от молитв время без устали трудились: кроме заготовки съестных припасов занимались тем, что ладили домашнюю утварь, выделывали кожи, кроили и шили из них одежды, занимались рукоделием, кололи дрова, ремонтировали или достраивали скит. В пору редких посещений уездного городка, отстоявшего от них на две сотни верст, они с грустью отмечали там пьянство, слышали речь, обильно испоганенную словами постыдными. Все увиденное еще больше укрепляло их веру в то, что обособленность разумна, а соблюдаемое ими вероисповедание единственно праведное. Так прожили они без малого тринадцать лет и полюбили угрюмую байкальскую тайгу и окружавшие их горы, как отчий дом. Щедро поливаемая потом земля в ответ благодарно кормила их. Правда, однажды случилось несчастье, наделавшее немало убытку и беспокойства. В горах прошли обильные дожди, и до скита докатился паводок невиданной силы. Ревущий поток, несший на себе коряги, валежины, камни, подмывал, цепляющиеся изо всех сил плетями корней за берег, деревья. Корни от натуги с треском лопались. Зеленые великаны, склоняясь все ниже и ниже, в конце концов, разрывая сердца предсмертным стоном, с плеском рушились в ослепшую в необъяснимом гневе воду. Наводнение унесло баню, но больше всего огорчило то, что смыло часть пашни с уже налившимися колосьями ржи. Однако эти потери, в сравнении с последовавшими через два года событиями, показались пустячными... Налетела беда на скит нежданно-негаданно. Удалой люд разведал в окрестных горах на галечных косах студеных речушек богатые россыпи золота, и тихий, благодатный край в однолетье охватила золотая лихорадка*. Потянулся сюда разношерстный лихой люд. Кто мыть золото, кто скупать, кто, собравшись в ватаги, грабить и тех и других. По ручьям росли, как грибы после дождя, стихийные поселения. Следом для проведения описи и сбора налогов пришли и государевы чины. Неспокойно стало в дремавшей прежде округе. Добрались казаки в начале апреля, по прелому снегу перед Пасхой и до скита. - Отворяй ворота, ревизия, по приказу генерал-губернатора, - зычно проревел подъехавший на санях в новехоньком мундире, перетянутом скрипучими ремнями, молодой есаул. За ограду вышли Маркел, Никодим и трое из братии. - Ты уж прости, чуж-человек. К нам в скит не можно. Мы с миром дел не имеем. Над нами одна власть - Божья! - степенно и твердо заявил Маркел. - Я тебе покажу, чертова образина, "не можно"! - заорал разъярившийся чин и приставил остро заточенную саблю к шее ослушника. - Бунтовать вздумал? Прочь с дороги! На каторгу захотел? Стоявший сбоку Колода, детина медвежьей силы, не стерпев прилюдного оскорбления наставника, так хватил увесистым кулаком обидчика по голове, что свернул тому шею. Есаул рухнул на снег замертво. Перепуганные казаки подхватили тело начальника и повернули обратно. - Еще пожалеете, двоеперстцы треклятые, отродье недобитое, - прокричал один из них, удаляясь. Маркел, осознав весь ужас и нелепость происшедшего, наградил Колоду полновесным подзатыльником. Верзила воспринял внушение как должное, не посмев даже рта открыть. Никто не заметил, как во время этой стычки с дальних грузовых саней скатился на снег и заполз под разлапистую ель связанный мужик. Когда ржание коней и гиканье казаков стихли, беглец несмело подал голос: - Эй! Почтенные! Все еще топтавшиеся у ворот скитники невольно вздрогнули: - Спаси Исусе* и помилуй! Кто здесь? - прогудел Колода. - Лешак я - казачий пленник. Развяжите, благодетели! Колода с Никодимом опасливо приблизились и, перекрестившись, сняли путы с рук лежащего. Со снега поднялся крепкотелый, простоватый с виду мужик, в вонючем коричневом зипуне, в грязных чунях и онучах**. Весь квадратный с короткими, словно обрубленными, руками, с торчащими, черными от въевшейся грязи пальцами. На загорелый лоб из-под плотно надетой шапки выбивались немытые вихры густых темно-рыжих волос. Взъерошенная бородища, медно поблескивая в лучах заходящего солнца, укрывала широкую грудь. Из-под мохнатых бровей хитровато бурили скитников прищуренные глазенки. Судя по повадкам, человек бывалый и ухватистый. - Воистину лешак! Кто таков и откель будешь? - Вольный я человек, без роду и племени. В старателях счастья пытаю. - И давно промышляешь? - Да где уж - мне от роду-то всего двадцать три. Мужики удивленно переглянулись: на вид бродяге было за тридцать. - За что ж повязали? - Да золотишка чуток намыл. Хозяин питейного заведения прознал про то, не погнушался, пройдоха, и по бражному делу обобрал, а утром, шельма, сам же и указал на меня, яко на беглого колодника с Ангары реки, холера ему в дышло. Правды-то в этих чащобах не сыщешь - поди дятлу жалуйся. Но Господь милостив - вас, спасителей, послал. Благодарствую вам, люди добрые! - Лешак отвесил обступившей его братии низкий земной поклон, - А есаула ты, дядя, крепко огрел! Силен! - уважительно добавил он, обращаясь к Колоде, - Только вот что я скажу: теперича оне от вас не отвяжутся. Одно слово - бунт! Как пить дать вышлют карательную команду. Иха власть велика! Надоть уходить вам отсель, покуда не поздно. Иначе не миновать смертной казни зачинщикам, да и остальных в кандалы и на каторгу. А скит в разор пустят. - Спору нет, грех свершен великий, да ведь ненароком, не по злому умыслу - не впускать же шепотников в скит. Молитвами и покаянием искупим его. А казаки вряд ли скоро явятся: через пять- шесть дней пути не станет - распутица, до уезда же только в один конец неделя ходу. Но что верно, то верно: оставаться нам здесь не след - житья проклятые кукишники теперь тем паче не дадут, - рассудил Маркел. После совета на сходе решено было по речке выйти на Лену и там, забравшись подальше, искать своих. По распоряжению наставника братия не мешкая отправилась готовить лес для лодок. Никодим, выбирая подходящие для роспуска на доски деревья, заметил Лешака, кружившего неподалеку. - Дозволь, почтенный, слово молвить, - вместо приветствия выпалил старатель, поспешно стянув с головы шапку. - Может, негоже мне в ваши дела соваться, да помочь ведь могу. Прибился к нашему прииску схимник, вашего староверческого роду-племени, человек души ангельской. Так вот, сказывал он мне однажды, что ведом ему на севере скит потаенный, Господом хранимый... Я что подумал: ежели хотите, могу доставить того схимника к вам для расспроса, тока с условием, что коли столкуетесь, то и меня в те края прихватите. Авось золота самородного там сыщу. Мне тамошние места слегка знакомы: с казаками из Алдана в острог ходил, а скит тот сокровенный где-то в тех краях. - Надо с братией обсудить, - сдержанно ответствовал Никодим. Вечером скитники долго ломали головы над предложением Лешака, взвешивая все "за" и "против". Сошлись на том, что все же не лишним будет встретиться с тем монахом: вдруг он и вправду скажет что дельное. Поутру вышли к уже стоявшему у ворот Лешаку. - Вези своего знакомца, послушаем его самого. Только вот как ты его доставишь? Снег-то поплыл, того и гляди вода верхом хлынет! - Пустячное дело! До нашего прииска напрямки не так уж и далеко. Коли дадите коня и хлеба, то мигом обернусь. Через день Лешак действительно привез худого высокого человека неопределенного возраста с голубыми, прямо-таки лучащимися добром и любопытством глазами на прозрачном, кротком, точно у херувима, лице, в драной рясе из мешковины и длиннополой домотканой сибирке. После обмена приветствиями "Здорово живешь!", принятого у староверов, мужики зашли к Маркелу и долго, дотошно пытали монаха: - Правда ли, что есть на севере потаенный староверческий скит? Бывал ли ты сам в нем? Далеко ли до него? Крепко ли то место? И верно ли, что беспоповцы там живут? - Святая правда, есть такой беспоповский скит. Живал там - я ведь тоже беспоповец, только бегунского толка*. Сторона та гожая. Отселя верст, поди, девятьсот до скита будет. Дорогу я вам обскажу в подробностях, но прежде хотел бы потолковать очи на очи. - При этом схимник указал на Никодима и вышел из избы. Отсутствовали они не очень долго. О чем беседовали - неведомо. Вернувшись, схимник принялся рисовать карту, давая по ходу подробные пояснения к ней. - А сам скит-то где будет? - Вот здесь, во впадине... Только нет к нему иного пути, акромя водного. Поторапливайтесь. Даже до прииска слух дошел, что как вода спадет, к вам карательный отряд из уезда вышлют. Монах отвесил поясной поклон и со словами "Храни вас Бог, братушки" уехал обратно на Никодимовой лошади. Покамест мужики мастерили лодки-дощанки, конопатили, смолили бока, крепили мачты, женщины паковали скарб, сшивали для парусов куски полотна, собирали провиант в дорогу. Лошадей и коров пустили под нож, а нарезанное тонкими ремнями мясо прокоптили, навялили в дорогу. Как только проплыли крупные льдины, снесли приготовленное к реке. Дружно волоком подтянули к ней и суденышки. Наконец все было готово к отплытию. Уже и бабы, с тепло одетой ребятней, собрались на покрытом галькой берегу. Никодим с Маркелом покидали скит последними. Они окинули прощальным взором скит, горестно переглянулись: Эх, жаль предавать огню такое ухоженное хозяйство, но не оставлять же его христопродавцам! Запалили избы и скрылись в лесной чаще... Дорога. Караван плоскодонок, подхваченный весенним половодьем, несся по стремнине реки. Волны, разбиваясь о дощаные борта, то и дело захлестывали лодки, орошали беглецов ледяными брызгами. Женщины и детвора от них зябко ежились, а мужики не обращали внимания: они едва успевали отталкиваться шестами от покатых глыб, норовящих своими мокрыми плешами опрокинуть утлые суденышки. Позади постепенно разрасталось жуткое зарево с клубами черного дыма, поднимавшегося высоко в небо. Оглядываясь, время от времени на него, суровые скитники смущенно сморкались, иные не скрывали своих слез, а бабы и вовсе ревели как белуги: великих трудов и обильных потов стоило общине укорениться, обстроиться в этих диких местах. Поутру, обгоняя караван, вдоль берега пронеслась белой метелицей, оглашая округу трубными криками, стая лебедей. Вслед ей ринулся холодный ветер: предвестник ненастья. По воде побежала кольчужная рябь. Отражения берегов покоробились, закачались. Вскоре зашептал частый, мелкий дождь. Река потемнела, нахмурилась. Мохнатые тучи, слившись в сплошную череду, беспрерывно сыпали студеную влагу на унылую пойму, рассеченную извивами реки. Временами дождь, словно очнувшись, начинал хлестать напропалую, ниспадая колышущимися завесами. Все промокли и замерзли. Опасаясь за здоровье ребятни, Маркел распорядился причаливать к берегу и разбить на взгорке лагерь. Спешно соорудили из жердей шалаши, покрыли лапником и залегли в них в ожидании лучшей погоды. Прошло два дня, а дождь все лил и лил. К вечеру третьего вода в реке стала прибывать особенно резко, на глазах раздвигая берега. Здешние реки в паводок представляют собой неукротимую стихию с бешенным, не предсказуемым норовом: вышедший из берегов поток в слепой ярости смывает на своем пути все подряд, громоздя на излучинах огромные завалы, перекрывающие основному стрежню прежнюю дорогу. Большой воде приходиться пробивать новое русло прямо через вековой лес, оставляя старому, забитому стволами ложу удел тихой и мелководной протоки, зарастающей со временем. Лагерь находился на мысу, окаймленном длинным извивом реки и поросшим сплоченными рядами лиственниц. Кроме них на мысу, вдоль берега росли береза, рябина, шиповник. Казалось бы, здесь, на таком лесистом возвышении ничто не могло угрожать путникам. Каково же было их удивление, когда, проснувшись утром, обнаружили, что находятся на острове, со всех сторон окруженные водой: своенравная река за ночь промыла перешеек излучины и, укоротив свой путь к морю на пару верст, отрезала людей от берега новым полноводным руслом. К счастью, дождь, медленно ослабевая, отшумел и удалился. Сквозь вороха туч ударили истомившиеся в заточении лучистые столбы. Лес, залитый желтым светом, загорелся празднично, весело. Караван, не мешкая, покинул "свежеиспеченный" остров. Замутившаяся вода, грозно поблескивая золотистой чешуей, увлекла, понесла дощанки мимо вздрагивающих под напором воды подтопленных деревьев. Искусство кормчего теперь состояло лишь в том, чтобы не сойти с основной струи. Беспрестанно собирая притоки, река раздавалась вширь. Да и местность изменилась. Горы расступились, смягчились их очертания. Появилась возможность поднять паруса. Хлебнув попутного ветра, они повлекли суденышки на север, мимо крупноствольных лесов, чередующихся разводьями унылых марей, покрытых пружинистыми мхами, куртинами низкорослой голубики и чахлыми лиственницами. Сколь жалко выглядели эти сутулые деревца, вступившие в схватку с безжизненной заболоченной почвой: вершины засохшие, стволики хилые. Растут, бедные, заваливаясь в разные стороны, с трудом держась корнями за мягкую моховую подушку. Некоторые, словно собираясь купаться, вошли в воду и остановились. Иные уже упали, и только растопыренные веером корни высовываются из воды, как руки тонущих. Встречались и обрывистые берега с льдистыми выходами вечной мерзлоты. Кое-где огромные куски дерна лохмотьями свисали прямо в воду . Берега безлюдны. Только однажды раскольники увидели три коптящих небо остроконечных берестяных чума коренных обитателей Прибайкалья - эвенков. Чуткие глазастые собаки кочевников первыми высыпали на берег разношерстной стаей и дружным лаем подняли переполох в стойбище. Из чумов вышли пестро одетые круглолицые эвенкийки и детвора. Увидев белоснежный караван, они от изумления застыли, будто припаянные морозом. Чтобы не заполучить лишних свидетелей, осторожные старообрядцы не стали останавливаться. На ночевку пристали далеко за полночь верст через семнадцать. Шел двадцать третий день сплава, когда в речном просвете вновь замаячили острозубые гребни хребтов. Люди сразу оживились: из дорожных наставлений схимника следовало, что скоро сворачивать вправо в приток, вливающийся в основное русло сквозь узкое, словно прорубленное мечом, ущелье. Все сошлось. К полудню следующего дня подплыли к островерхому камню, одиноко торчащему посреди реки. Сразу за ним завернули вправо и зашли в каменную теснину, начинающуюся "воротами" из громадных скал, похожих на лица каменных богатырей, грозно и угрюмо взирающих на незваных гостей. Саженей через семьсот стены теснины расступились, по берегам появились косы и отмели, но вскоре межгорная долина, сжимаемая горами, вновь сузилась. Отсюда вверх по течению только на шестах можно было подниматься. Вот уж где попотеть пришлось! Мужиков выручала отработанная слаженность в движениях: все, кто стоял с шестом, одновременно и как можно сильней отталкивались от галечного дна. Лодка рывком, под надсадный крик людей, уходила вперед и за этот миг мужикам следовало без промедления вновь перебросить шесты вперед, почти под себя, и опять дружно, что есть мочи, отталкиваться. Утром четвертого дня, с начала подъема, обогнули отвесный отрог, за которым речка разделялась на два рукава. Неукоснительно следуя дорожным наставлениям, "флотилия" дощанок вошла в более полноводный рукав, с прозрачной, изумрудистого отлива, водой. По берегу, вдоль самой кромки воды, давя пеструю цветную гальку, навстречу им брел медведь. Заметив караван, подслеповатый зверь встал на задние лапы и, приложив переднюю козырьком к глазам, пытался разобрать, кто же вторгся в его владения. Сослепу приняв лодки, по- видимому, за плывущие коряги, он успокоился и продолжил прерванное занятие - ворочать валуны, слизывая с их влажных боков любимое лакомство - личинки ручейника. Следом показался второй косолапый. Тоже уставился на караван и для острастки заревел, объявляя: я, мол, тут хозяин. Дальше на отмели стояла, нахохлившись и нацелив вниз клюв, цапля. Она подозрительно покосила желтым глазом и на всякий случай отлетела в глубь заводи, обрамленной деревьями с городищем гнезд, по три-четыре на каждом. Лодки меж тем упрямо продвигались к громадам пепельных хребтов, изрезанных лабиринтами ущелий. В глубоких разломах и нишах виднелись белые отметины снега. Горная, неприступная страна! Все здесь было необычно. Дико, очень дико и голо кругом. На скалах выживали одни желто-серые лишайники. Там, где русло прорезало нагорье, берега вздымались ввысь на сто пятьдесят-двести сажен и были так близки друг к другу, что солнце в эти каменные теснины заглядывало лишь в полдень. В эти часы на речных бурунах, высоко подпрыгивая, метались слепящие блики. Береговые стены изрисованы ломаными слоями пород: то светлых, то темно-желтых, то красных. Перед путниками как бы раскрывалась своеобразная летопись, запечатлевшая несчетное число лет жизни на земле, но люди не задумывались об этом и видели просто теснину, через которую надо побыстрее пройти. Попав в столь мрачное, неприютное царство, они даже оробели от обступившего их холодного, неприступного величия. На каждой стоянке шебутной Лешак бегал по ключам мыть в поисках знаков золота песок. Но ничего путного в пробах не находил: в лучшем случае выпадали один-два знака. Сжимаемая хребтами, река становилась все напористей и бурунистее. Кипя и пенясь, без устали мчала она свои воды по каменистому ложу. Сила течения местами была столь велика, что сквозь шум потока доносились глухие удары перекатываемых водой валунов. С утра шлось полегче. К полудню же оживал дремавший в верховьях речки ветер, который, разгоняясь по узкой трубе ущелья, в союзе с течением, старался повернуть лодки вспять. Вероятно, другие впали бы от навалившихся преград в отчаяние, но непреклонные старообрядцы, невзирая ни на что, упорно продвигались вперед. Было в этих людях нечто превосходящее силу мускулов - это сила ДУХА, позволяющая совершать невозможное. Разом, наваливаясь на шесты, они рывками, толкали лодки вперед. Соленый пот заливал глаза, рубахи липли к спинам, а груженные дощанки вершок за вершком ползли к цели. В местах, где течение было особенно стремительным, за шесты брались и бабы. Ловко орудовала им даже супружница Кирилла - толстушка Марфа. Несмотря на солидный вес и неповоротливость, она не уступала иным мужикам. Когда все изнемогали от усталости, делали остановки для отдыха. На одном из порогов лодку с Никодимом развернуло поперек русла и, подхваченную мощным течением, разбило о скалистый прижим. Слава Богу, никто не утоп. Однако водой унесло немало полезной утвари. Больше всего расстроила утрата двух топоров и пилы. Чем выше поднимались, тем строптивее, норовистее становилась речка. Вскоре она превратилась в череду водопадов. Упругие, лоснящиеся потоки, низвергаясь со ступенчатых уступов, ударялись о скальное дно и иступлено бушевали в выбитых за многие века каменных котлах, сотрясая своим ревом округу. Над всем этим многоголосием висело белесое облако водяной пыли, орошавшее скалистые склоны гор. Путникам повезло. Выпал как раз тот редкий час, когда солнце заглянуло в теснину и над каждым водопадом зажглась лучезарная радуга - ворота в сказочный, но недоступный мир, из которого то и дело выпрыгивали хариусы, с цветистыми, словно отражения этих радуг, спинными плавниками. А вокруг со всех сторон отвесные стены, контуры которых теряются во влажной дымке. Сверху беззвучно ниспадают бело искристым бисером водопадики. - Неужели все, дальше не пройти?! Братия пригорюнилась. Дергаясь, подползла последняя, восьмая, лодка, с Маркелом. Осмотревшись, он, стараясь пересилить шум воды, прокричал: - Будем искать волок. Я и Колода пойдем вон к той расщелине, а Никодим с Тихоном переплывайте речку и осмотрите противоположный берег. Потом решим, где сподручней обходить. Остальным пока отдыхать. Разведчики вернулись только к вечеру. По правому берегу, который обследовали Никодим с Тихоном, обход оказался неудобным - расщелины слишком крутые. Решили пробиваться волоком по левому. Из стволов, застрявших во время паводков на береговых уступах, изготовили катки. К днищам лодок для большей сохранности подвязали полозья - обтесанные плахи. Подъем начали с утра. Чтобы выбраться на пологий волок, пришлось часов семь затягивать лодки в верховья ключа, а потом уже покатили их по каменному плато до обширного снежника, образовавшегося в котловине между скальными грядами. Одна скала в этой гряде напоминала циклопическую голову плосколицего идола. Он уставился на людей, кривя рот в злорадной ухмылке. На макушке скалы стояли грациозные бараны-крутороги. Залюбовавшись ими, путники невольно остановились. Табунок насторожился и бросился вниз. Самый лихой баран, забежав на наледь, покрывавшую одну из "щек" идола, вдруг сел на круп и лихо покатился в низ. Люди были уверены, что он непременно разобьется о камни у подножья наледи, но в самый последний момент животное ловко вскочило на ноги и, оказавшись уже впереди всех, как ни в чем не бывало скрылось за грядой. От оледеневшего снега, годами копившегося и прессовавшегося здесь, веяло холодом и сыростью. Люди из лета как бы попали в зиму. Зато плоскодонки скользили по природному "катку", длинным языком сползавшему к берегу в двух верстах от водопадного места, как по маслу. Речка приняла их приветливо, кипучая толчея волн здесь угомонилась. Лешак, не мешкая, промыл в лотке песок. В шлихе собралось около семидесяти крупных зерен пластинчатой формы. Сгрудившись в головку, они, как угли угасающего костра, испускали тускло-желтый свет. Глаза старателя лихорадочно заблестели. А когда он нашел среди гальки угловатый самородок размером с картофелину, то он и вовсе в раж вошел: принялся плясать, подняв в невообразимом восторге руки, запрокинув голову и вопя на все ущелье. Наконец Лешак угомонился и, шмыгая мясистым носом, объявил: - Благодарствую братушки, что уговор соблюли. Я здесь останусь. Место баское. Не на один сезон хватит. Вам же желаю обрести то, чего ищете! - Ну что ж, вольному - воля, а спасенному - рай. - Дивясь, и в то же время тайно радуясь, ответствовал Маркел. - Может, еще и свидимся когда... Отдели ему, Марфа, снеди без обиды. На следующий день на шестах отмахали сразу четырнадцать верст. Но радость была недолгой: речка вошла в очередной горный узел. Горы! Кругом горы! И справа и слева горы, горы, горы, вершины которых теряются в клубах тумана. По мрачным склонам угрожающе торчат зубья скал. С неровных каменистых уступов низвергаются жемчужными ступенями ручьи. А в тесном ущелье мчит, беснуется обезумевший поток, супротив которого медленно ползут лодки. Вскоре речку перегородили пороги: гряды базальтовых "сундуков", выставивших из воды мокрые, отполированные крышки. Чистая, студеная вода неслась между них так быстро, словно торопилась согреться. Мужики, одолевшие уже столько препятствий, зароптали: - Может, тот схимник со злым умыслом нас сюда спровадил? - Да и Лешак, похоже, неспроста отстал! Уловив перемену в настрое общины, Маркел воскликнул: - Терпите, братцы, Господь нас испытует. Не гневайте нашего Владыку и Благодетеля. Будем веровать в Его милость. Прежде здесь люди проходили? Проходили. Так неужто мы не сдюжим, отступимся? Мы ведь почти у цели! Уверенность наставника благотворно подействовала на путников. Все сразу приободрились, усталые лица посветлели, в глазах вновь загорелась надежда. На шестах по порогам подниматься немыслимо. Поэтому потянули лодки по-бурлацки, на веревках, привязанных к носу и корме. Бородачей выручало то, что речка за лето обмелела, и вдоль одного из берегов всегда можно было идти вброд. Но продвигались медленно, так как приходилось то и дело проводить лодки меж камней, одолевая мощные сливы. Скит "Кедровая падь". Наконец на третий день бичевания* речка неожиданно круто повернула, и истерзанные путники увидели перед собой обширную лесистую впадину, защищенную с севера и юга мощными острозубыми хребтами. Более высокий, северный, венчался цепью снежных шапок, вокруг которых разбрелись отары кучерявых облаков. Над самой же падью небо было чистое, нежно-синее. Их норовистая речка, берущая начало с ледника на дальнем, невидимом отсюда стыке хребтов, сбегая по уступам предгорий, здесь во впадине успокаивалась и дальше пошли по ней на шестах играючи. Не заметили, как отмахали несколько верст. Перед двугорбым холмом спохватились и зашли в длинную заводь, окаймленную на всем протяжении полосой белого песка. С него нехотя взлетел жирный, лоснящийся глухарь, клевавший мелкие камушки. На светлом, как русская горница, склоне холма, покрытом могучими кедрами, подступавшими прямо к широкой речной косе, было покойно и уютно. Вокруг разлита такая вселенская тишина, что у изнуренных путников невольно возникло ощущение, будто мир сотворен здесь только что, перед самым их появлением. - Братушки, лепота-то какая! Прямо земля обетованная, - восторженно выдохнул Глеб. - Сдается мне, что это та самая впадина, о которой сказывал схимник! - По всему выходит, что так оно и есть. Передохнем, а там обсудим, как далее быть, - распорядился Маркел, вынимая топор, заткнутый за пояс. Надорванная небывало тяжелым переходом, братия с нескрываемой радостью повалилась на теплый, крупнозернистый песок. Женщины принялись кто разжигать огонь, кто готовить стряпню из остатков ржаной муки и проса. А детвора, истомившаяся в тесных лодках, натаскав кучу хвороста для костра, пустилась играть в догонялки. Самые нетерпеливые мужики, не мешкая, отправились обследовать окрестные леса. Места им открылись богатые. Изумляло обилие следов и помета дикого зверя. Как выразился охотник Игнат: - Дичи тута - что мошкары! - Всех пород звери есть - не оголодаем! - согласился Кирилл. С деревьев то и дело слетали стаи непуганной дичи: спесивые тетерева, грузные глухари, бестолковые рябчики. Тараня кусты, шумно разбегались олени. Спасаясь от их копыт, из травы стремительно выпархивали куропатки. По ветвям кедров сновали жизнерадостные белки. Время от времени порывы верхового ветра срывали увесистые, смолистые шишки. Они глухо шлепались о землю, расцвеченную солнечными пятнами. Ноги мягко пружинили на толстом ковре из хвои. За холмом, в низинке, на прогалинах, окруженных елями, взор радовали заросли голубики, усыпанной матово-синими ягодами, красные россыпи поспевающей клюквы, брусники. Понимая, что искомый скит где-то поблизости, очарованный не менее других, Маркел обратился к Никодиму: - Каково благолепие! Здесь бы и обосноваться, да своих братьев сначала найти надобно. Несколько растерявшийся Никодим напрягся, помрачнел. Собираясь с духом, он тяжело вздыхал, мял пальцами пучок кедровой хвои. - Не гневайся Маркел. Взял я на себя грех, утаил, по уговору со схимником, что община та поголовно вымерла... С ярмарки к ним холеру занесли, а тут, как на грех - пурга. Люди, в пещерах безвылазно сидемши, так и перемерли один за другим. Только монаха того Бог и уберег: он в ту пору на месячное моление удалялся, а когда вернулся, узрел ужасную картину. Ладно сообразил - сразу утек... Обители их вон на той горе были, - Никодим указал рукой на каменистую плешину, видневшуюся на склоне северного хребта верстах в шести-семи. На ней легко можно было различить ряд черных точек, - Это и есть их пещерный скит. Впадина велика и зело скрыта, а пещеры, сам видишь, далеко, не опасны. Только ходить нам туда не след - потому как зараза та шибко живуча. В этот момент с небес полились торжественные, трубные, берущие за самое сердце звуки. Они заполнили собой все пространство. Собеседники запрокинули головы и увидели журавлиный клин. - Всевидящий Господь благословляет! - взволнованно произнес Маркел. Собравшись у костра, братия, с надеждой глядя на наставника, взахлеб восхваляла прелести и достоинства Кедрового урочища. - Краше и скрытней пристанища не сыскать, - поддержал Никодим. - Ну что ж други мои, решено: скит здесь будем ставить, - подытожил Маркел. - А как же искомый скит? - Чужой скит - он и есть чужой. -Ничего, и здесь обживемся, нам не привыкать, - согласился, колебавшийся до того, Пахом. - Да что братушки обсуждать - место-то и впрямь отменное, одно блаженство жить здесь, - поддержал бодро Никодим. - Слава Богу! Наконец-то. А то ведь, того и гляди, по земле ходить разучимся - все по воде, да по воде, - встряла повязанная до бровей черным платком словоохотливая Агафья, жена Глеба. За ужином съели все без остатка, облизав, как всегда, чашки и ложки. Сидевший на валежине Маркел поднялся: - Братья и сестры, помолимся и спать. С утра за дело. Да благословит нас Господь. Аминь. Путники наконец уразумели, что ставшая привычной бесконечная и изнурительная дорога закончилась, и даже несколько растерялись от мысли, что утром никуда не надо будет плыть. Постепенно сердца староверов наполнялись радостью от сознания, что они достигли цели и в этой тяжелой дороге не потеряли ни единого человека. Значит, и вправду шли Богом ведомые. Истомленная продолжительным переходом община быстро угомонилась. Над становищем воцарилась тишина, прерываемая лишь всхрапыванием мужиков. Луна, разворошив тучи, осветила стан. Только два человека, охраняя покой спящих, не сомкнули глаз: Маркел и Никодим. Летом ночи коротки. Как не устали новопоселенцы, а привычка вставать с первыми лучами солнца взяла верх. Отслужили благодарственный молебен Господу за милостивое соизволение на обживание земли новой. Продолжался он несколько часов. Мужики стояли на коленях отдельно от женщин. По завершении благодарений, дружно принялись за работу. Подходящее для скита место выбрали саженях в ста от берега, на взгорке, где кедры росли довольно редко. Поскольку до снега оставалось всего полтора месяца, а путники были измотаны тяжелым переходом, новоселы решили ограничиться пока устройством курных землянок со стенами из сухостоин, сосредоточившись в первую очередь на заготовке припасов для зимовки. Бабы и дети разбрелись по лесу собирать в берестяные кузова и лукошки ягоды, грибы, орехи. Ребята постарше ловили рыбу. Когда завершился Петров пост, Маркел дозволил охотникам заклать диких зверей. Из кишков оленей, заполненных молотым орехом и залитых кровью, делали колбасы. Мужики, кто по здоровее, рыли землянки, вмуровывали в печи котлы для варки пищи. На счастье поселенцев урожай в тот год выдался редкостным. Особенно уродилась любимая всеми брусена. Ее красные, глянцевые, кисловатые ягоды обладают замечательным свойством: моченые, они не портятся годами. Поэтому хранят их прямо в кадках с водой, подслащенной медом. Белая кувшинка, с крахмалистыми корневищами, здесь не росла, и для выпечки хлеба копали рогоз, заросли которого опоясывали все заводи: около двадца