зать разом важенку и престарелого рогача. Стая попировала и залегла на долгожданный отдых. Случайно наткнувшиеся на место трапезы охотники вспугнули зверей. Объевшиеся волки убегали поначалу медленно, тяжело, но, когда меткий выстрел уложил одного из них, они тут же изрыгнули съеденные куски мяса на снег и оторвались от преследователей. Одна из пущенных вдогонку пуль настигла замыкавшего цепочку волка. Раненый зверь зашатался. Промокшая от крови и снега шерсть слиплась клочьями. Изнемогая, волк повернулся к бегущим на снегоступах стрелкам и, оскалившись, спокойно, с достоинством встретил смерть. Остальные члены стаи укрылись в окрестностях пещер, куда скитники никогда не заходили. Корней, хорошо изучивший повадки Смельчака, давно уверовал, что вожак стаи - слуга дьявола. Не мог же Творец наделить столь выдающимися способностями такое чудовище! Но и Смельчак тоже хорошо знал своих гонителей, особенно Корнея, чуя в нем сильного противника, тушуясь даже от одного его уверенного и проницательного взгляда. Волк привык видеть в глубине зрачков любого встретившегося ему на пути существа затаившийся страх, часто панический, в глазах же этого парня горел особый огонь, а взор был спокойный и неустрашимый. Хотя он и смущал Смельчака но, вместе с тем, непостижимо притягивал, вызывал желание вновь скреститься ... Осмотрительно избегая прямой стычки с Корнеем, Смельчак, чтобы доказать свое превосходство, задумал прикончить его верного товарища - Лютого. Да и сама стая давно точила клыки на слишком независимого и ловкого кота. Но предусмотрительный Лютый спал только на деревьях, а уж чуткости у него было несравненно больше, чем у волков. Однако удобный случай своре вскоре представился. По следам волки поняли, что кот повредил лапу. И действительно, когда они вскоре увидели рысь, она сильно хромала. Не воспользоваться этим было глупо, и вожак с ближайшими сподручниками пустились в погоню по склону крутого отрога. Спасаясь от преследователей, рысь побежала, заметно припадая на переднюю лапу. Бежала она с трудом и дважды даже неловко растянулась на камнях. Свора, вдохновленная доступностью жертвы, прибавила ходу и уже предвкушала скорую расправу, но, почти настигнутый, Лютый успел заскочить на узкую горную тропу и скрыться за скалистым ребром, где в засаде стоял Корней с дубиной. Он пропустил рысь, а затем по очереди молча посшибал в пропасть всех волков, выбегавших из-за поворота. Благодаря понятливости и бесстрашию Лютого, хитроумный замысел удался на славу. Кот, гордый убедительной игрой, подошел к другу. На дне пропасти грудой лежали разбившиеся о камни разбойники. Но самым невероятным во всей этой истории было то, что Смельчак, повинуясь своему особому чутью, остался внизу. Увидев сияющего Корнея, спускавшегося с вполне здоровым Лютым, он понял, что предчуствие его и на этот раз не обмануло. Проводив недругов ненавидящим взглядом, Смельчак осторожно поднялся по тропе и обнаружил, что все его сподручники погибли. Утрата верной шайки была для него сильнейшим ударом. Лишь на следующий день, оправившись от потрясения, он разыскал основную стаю в глухом распадке. Волки дремали, лениво развалившись в самых немыслимых позах, в тени деревьев. Заметив Смельчака, они по привычке встали, но смотрели на него напряженно, даже враждебно. Воспользовавшись его отсутствием, верховенство в стае захватил Широколобый. Видя, что вожак один, без свиты, он осмелел и подчеркнуто демонстрировал свое непочтение. -Что, хочешь помериться силой? Давай! - говорил он своим видом. Смельчак понимал, что должен во что бы то ни стало осадить самозванца, но праздный образ жизни последних лет не прошел даром: он утратил былую силу и ловкость. Однако, даже отдавая отчет, что может уступить Широколобому, Смельчак не мог добровольно сдать власть: гордыня не позволяла. Склонив набок голову, Широколобый настороженно следил за каждым движением вожака. Чуть приоткрытая пасть придавала его морде выражение уверенности в победе. Взбешенный Смельчак подскочил к нему. Соперники, ощерившись, встали друг против друга, демонстрируя решимость отстоять право быть вожаком. Стая напряженно наблюдала за соперниками. Уже были показаны белые, как снег, клыки, поднята дыбом на загривке шерсть, гармошкой сморщен нос, неоднократно прозвучало устрашающее рычание, а они все стояли, не двигаясь с места. Наконец Широколобый, отступая назад, принудил Смельчака пойти на сближение, а затем сделать бросок. Широколобый только и ждал этого: отпрянув в сторону, он неуловимым боковым ударом лапы сбил противника с ног и, нависнув над ним, принялся остервенело трепать его загривок. Смельчак вырвался, но сильно ударился головой о сук дерева и, метнувшись в чащу, помчался прочь. Еще никогда он не чувствовал себя таким униженным и опозоренным. Давно заглохли последние верховые запахи стаи, а Смельчак все шел и шел, кипя от бессильной злобы. Наконец он добрался до местности, где зияли темные глазницы пещер. Эта окраина Впадины была богата зверьем, а следы пребывания людей здесь вообще отсутствовали. Постепенно Смельчак свыкся с участью изгоя и стал жить бирюком. Иногда, правда, наваливалась невыносимая тоска, но, не желая выдавать себя, он воздерживался от исполнения заунывной песни о своей горькой доле. В такие минуты он лишь тихо и жалобно скулил, уткнув морду в мох. Как-то стая Широколобого, перемещаясь по Впадине в след за стадом оленей, случайно столкнулась со Смельчаком. Волки с демонстративным безразличием прошли мимо низвергнутого вожака. Даже бывшая подруга отвернула морду. От унижения Смельчак заскрежетал зубами так, что на одном из них скололась эмаль. Ему, всю жизнь одержимому стремлением к главенству, жаждой превзойти других, видеть такое нарочитое пренебрежение было страшной мукой, но приходилось терпеть. Невольно вспомнилась волчица Деда: та не отходила от смертельно раненого супруга ни на шаг, а когда тот околел, еще долго тихо лежала рядом, положив передние лапы на остывающее тело. Потеряв за время царствования охотничью сноровку, Смельчак вынужден был довольствоваться мелкой и, как правило, случайной поживой. Зато, хорошо разбираясь в оттенках голоса ворона-вещуна, он легко определял, когда тот находил поживу, и, получив подсказку, не гнушался сбегать подкрепиться на дармовщину. Однажды, переев протухшего мяса, Смельчак чуть не околел. А после поправки уже не мог даже приближаться к падали - его тут же начинало рвать. Разучившись быстро бегать, он приноровился размеренно и упорно, с присущей волкам выносливостью ходить за добычей часами, а порой и сутками. Безостановочно шел и шел, не давая намеченной жертве возможности передохнуть, подкрепиться. Преследуемое животное поначалу уходило резво, металось с перепугу, напрасно тратя силы. Постепенно у него тяжелели ноги, клонилась к земле голова. Расстояние между хищником и добычей медленно, но верно сокращалось. Страх близкой смерти парализовывал жертву, лишал последних сил. А Смельчака же близость добычи наоборот возбуждала, придавала бодрости. Наконец наступал момент, когда вконец измотанная загнанная жертва, чуя неминуемую погибель, смирялась и останавливалась уже равнодушная ко всему. И, когда Смельчак подходил к ней, как правило, даже не пыталась сопротивляться. Покорно расставалась с жизнью. Волк потихоньку восстанавливал былую форму и к следующей зиме нехватки в пище не испытывал: мало, кто мог уйти от его клыков. В один из знойных полудней дремавший на лесине Смельчак проснулся от хруста гальки и плеска воды: кто-то переходил речку. Похватав налетные запахи, волк уловил волнующий аромат стельной лосихи*. Точно. Брюхатая осторожно брела по перекату прямо на него. Волк сглотнул слюну. От предвкушения возможности поесть свеженины в голову ударила кровь. Когда лосиха остановилась под обрывом, чтобы дать стечь воде, Смельчак выверенным прыжком оседлал ее, вонзил клыки в шею. Очумевшая от неожиданного нападения лосиха, оберегая бесценное содержимое живота, опрокинулась на спину и с ожесточением принялась кататься по волку. Тот, разжав челюсти, чуть живой отполз к воде, а потрясенная мамаша удалилась в лесную чащу. Выполняя просьбу деда-травозная, Корней после Тихонова дня, когда солнышко дольше всего по небу катится и от долгого света Господня все травы животворным соком наливаются и вплоть до Иванова дня высшую меру целебности имеют, шел по высокому берегу речки, собирая лапчатку серебристую, необходимую для приготовления лечебного сбора прихворнувшему Проклу. Приседая на корточки, он с именем Христовым да с именем Пресвятой Богородицы срывал ту траву аккуратно, чтобы не повредить корни. Неожиданно Корней ощутил на себе до боли знакомый взгляд. По голове и спине аж озноб пробежал. Неужели Смельчак? Он резко обернулся и внизу у воды увидел невзрачного, всклокоченного волка, но глаза, вернее один приоткрытый глаз, сразу выдал его. Точно, Смельчак! - Вот это встреча! Так ты, старый вурдалак, оказывается, жив?! - воскликнул Корней. Зверь вздрогнул, еще сильнее прижал к затылку уши и втиснул голову в речную гальку. В его взгляде засквозили испуг, тоска, чувство полной беспомощности: не было сил даже оскалить когда-то мощные клыки. Глаза заслезились: то ли от жалости к самому себе, то ли оттого, что трудно было смириться с участью обреченной жертвы. А Корней глядел на старого, сильно поседевшего зверя сочувственно, можно сказать, с грустью. Смельчак отвел глаза, тяжело вздохнул. Они поняли друг друга. В какой-то момент во взгляде Корнея вместе с жалостью невольно мелькнула мстительная удовлетворенность. Смельчак, словно почуяв перемену в настрое человека, тут же едва слышно заскулил. - Нечего плакаться. Получил ты, браток, по заслугам. Но просьба волка о пощаде была настолько открыто выраженной, что человек даже смутился. Корней спрыгнул с обрыва на прибрежную галечную полосу и направился к зверю. Тот сжался, дернул грязным, как метелка, хвостом и будто всхлипнул от ужаса. Шумно вздохнул еще раза два и замер... - Не робей, лежачих не бьют, - Корней склонился над зверем и наткнулся на угасающий взгляд ... Волк был мертв... Набрав травы, Корней вернулся в хижину и рассказал деду о неожиданной встрече. - Все как у людей, - задумчиво растягивая слова, проговорил отшельник. - Кто затевает раскол, от него сам же и гибнет. ЗЛАТОГРУДКА. Чуткий Лютый, похоже, что-то услышал: остановился, покрутил ушами и побежал к подножью вытянувшейся длинным языком серой осыпи. Подошедший следом Корней разглядел под камнями рыжую лисью мордочку. Освободив заваленную кумушку, он положил ее на траву, ободряюще погладил по спине: - Ну, беги, рыжая! Та попыталась встать, но, сморщив нос, сразу легла: видимо, боль была невыносимой (лисы, как и волки, терпят ее молча). Корней не мог оставить покалеченного зверя - погибнет, и понес рыжую в скит. Златогрудка поправлялась чрезвычайно быстро. Кормили ее хорошо, но тем не менее любимым лакомством оставались все-таки мыши, которых специально для нее Корней добывал ловушками. Прошла неделя или немногим более. Поврежденные кости перестали болеть, и лиса, прислушиваясь к мышиному писку, шороху стала сама караулить юркие бурые шарики. Вскоре она переловила почти всех мышей сначала в сарае, а потом и на подворье. Делала она это ловко и изобретательно. У лис вообще есть талант обращать любые обстоятельства в свою пользу. Там, где волки, например, берут добычу за счет своей неутомимости, лисы - хитростью и сметливостью. Как-то Златогрудка увидела у ограды ежа. Он тотчас свернулся в клубок, сердито растопырив жесткую щетину. Лиса долго катала колкий шар по земле, надеясь, что еж раскроется, но упрямец не сдавался. Окажись поблизости вода, лиса докатила бы до нее колючий клубок. Лиса вспомнила иной проверенный способ: став над ежом подняла заднюю лапу с тем что бы обдать его вонючей мочой, однако на этот раз попытка не удалась: она выжала из себя лишь несколько капель. Расстроенная лиса ушла, а недоверчивый еж еще долго не расправлял колючую спину. Скитские собаки не очень жаловали кумушку и Корней, как только она перестала хромать, выпустил ее за ограду... Зимой в один из ясных, студеных дней, возвращаясь от деда, парень увидел, что прямо на него, не таясь, бежит лиса. Медно-рыжее пышное веретено, сияя на солнце, эффектно плыло над белоснежной пеленой среди елочек. Пушистый хвост кокетливо стелился следом. - Какая красавица! Уж не Златогрудка ли это? От слепящего солнца Корней так резко и оглушительно чихнул, что с бородки даже слетел иней. Но лиса, ничуть не испугавшись, подбежала и встала рядом. - Признала! - просиял скитник. - Эх, какая благодать, что не дали сгинуть такой красе! А Златогрудка, выражая радость, лизнула Корнею руку и заюлила между ног. Потом еще с полверсты неторопливо трусила рядом, ставя задние лапы так аккуратно, что они попадали в след передних с точностью до коготков. Дойдя до кромки белой ленты замерзшей речки, она повернула и, проворно прыгая по заснеженным валежинам, умчалась обратно к той жизни, для которой и была рождена. - До встречи! - крикнул ей вдогонку Корней. Лиса в ответ звонко пролаяла. ГОРНОЕ ОЗЕРО Впадину, приютившую скит, обрамляли два вытянутых с запада на восток хребта: Южный - более низкий, пологий и Северный - высокий, величественный, в бесчисленных изломах и трещинах, с чередой снежных пиков по гребню. Излазивший Впадину вдоль и поперек, Корней прекрасно ориентировался среди холмов, ключей, чащоб и болотин, покрывавших котловину. Никто лучше его не знал, где нынче уродилась малина, где гуще морошка, а где уже пошли грибы. Зверье настолько привыкло к нему, что без опаски продолжало заниматься своими делами даже если он проходил совсем близко. Скитник на ходу разговаривал с ними, и ему казалось, что они понимают его. К шестнадцати годам Корней столь подробно изучил все окрестности, что ему стало тесно во Впадине. Он все чаще обращал свой взор на горные пики Северного хребта, манящие своей мощью и неприступностью. В погожие вечера он любил наблюдать, как заходящее солнце красит скалистые грани его отрогов то в пурпурно-алые, то лилово-сине-зеленые, а чаще всего в золотисто-желтые цвета. Корней не единожды делился с дедом своей мечтой подняться на самый высокий пик, но старик сердился на внука, запрещая даже помышлять о том. - Деда, объясни - почему мне нельзя в горы? Я ведь уже взрослый и быстрый - за один день обернусь! - уговаривал Корней. Понимая, что одними запретами не обойтись, Никодим вынужден был, взяв с внука обет молчания, рассказать ему историю про монаха и про страшный мор. - Помни: ведаем о том только я да Маркел. Ты третий, кроме того самого схимника, кому сия страшная тайна доверена. Так что, не отпускай ее далее себя. Человеки, известно, зело любопытны, а последствия этого свойства для нас всех могут быть ужасными: найдется непоседа-ослушник, на вроде тебя, заберется туда, и тогда всем нам смерть. Потому и наложили мы с Маркелом строгий запрет на посещение тех мест. - Никодим внимательно оглядел внука, словно видел впервые. - А ты и впрямь вырос, возмужал. Пожалуй, дозволю тебе подняться в горы. Но тех пещер сторонись, не приближайся к ним. Незадолго до восхождения Корней, намечая путь к вершинам, раза три взбирался на скалу неподалеку от Верхов и внимательно разглядывал широкий предгорный уступ, упиравшийся в крутые скаты хребта, иссеченные лабиринтами ущелий, таинственными нишами, пронзенные стрельчатыми шпилями, намечая путь к вершинам. x x x На уступ-террасу Корней взобрался легко и быстро. Она была намного шире, чем казалось снизу. Ее устилала тучная, по пояс, трава, среди которой крупными, мясистыми листьями выделяется медвежий лук - черемша. Сочная трава разваливалась под ногами на обе стороны, оставляя за путником глубокую траншею. От окружавшей безмятежности и раздолья Корнею даже захотелось повалиться с разбегу на перекатываемые ветром изумрудные волны и лежать на них, внимая голосу ветра и щебету птиц. Дальше за террасой дыбилась твердь высоченных гольцов с каменными проплешинами, покрытыми кое-где пятнами разноцветного лишайника и зелеными заплатками кедрового стланика. Над всем этим господствовал трехглавый пик, от которого несло прохладой и свежестью. Там, где терраса упиралась в горы, перед взором путника неожиданно возникла почерневшая от долгих годов часовня с кровлей, поросшей уже белесоватым мхом. Рядом, из высокой груды камней, торчал потрескавшийся крест высотой сажени в три, а может и более. Подойдя ближе, Корней увидел, что поперечины креста покрыты резьбой со скорбными словами из Евангелия. На камнях, подле креста, лежал... свежий букетик луговых цветов. "Господи, помилуй! Неужто из пещерного скита еще кто жив?" - со страхом и благоговением подумал путник. Помолившись на потускневшую, изрядно облупившуюся икону, висящую над входом, Корней с опаской заглянул в древнее святилище. Темное снаружи, внутри оно излучало теплый медовый свет обтесанного дерева. В часовне было пусто. Лишь в углу резное распятие. Еще раз сотворив молитву, скитник направился дальше и через шагов шестьдесят вышел к озерцу с неподвижной водой в каменной оправе. Разморенный нараставшим зноем, парнишка, не раздумывая, скинул одежду и, хотя в глубине души шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие, нырнул с высокого берега в слепящее отражение солнца. Холодная вода обожгла, вызвав в теле приятную свежесть и бодрость. От плеска волн между береговых стен заметалось гулкое эхо. Проплыв туда и обратно, Корней стал высматривать место, где можно было бы подняться наверх. Но безобидные сверху берега снизу выглядели совершенно по-иному: они, склонившись к центру, буквально нависали над Корнеем. Проклиная неуместную прихоть, из-за которой он оказался в каменной ловушке, Корней лег на спину и, чуть шевеля ногами, тихонько поплыл. Глядя в голубой овал неба, Корней просил у Господа милости и помощи, но в ответ, с небосвода, словно унося с собой последнюю надежду, уплыло даже одно-единственное облачко. Вода в озере была такой студеной, что даже закаленный парнишка вскоре стал ощущать неприятный озноб, проникающий все глубже и глубже. Холод подбирался к венам, достиг костей, заскреб сердце. В голове застучало - это конец! Другой на месте Корня закрыл бы глаза, выдохнул воздух и погрузился в многометровую толщу, дабы без долгих мучений обрести вечный покой, но Корней был не из тех, кто сдается без борьбы. Он упорно плавал вдоль берегов, высматривая площадку или уступ, на который можно было бы взобраться, но тщетно... Вдруг спину что-то царапнуло. Перевернувшись, Корней увидел в воде, прямо под собой, гряду камней. Она тянулась несколько саженей и, резко обрываясь, терялась в глубине. Приободрившись, пловец стал нырять и переносить, перекатывать легкие в воде камни в одну кучу. Когда из них сложился островок, парнишка выбрался на него погреться, но прежде преклонил колени, творя молитву: - Господи Всемогущий! Не отведи милость Свою от раба Твоего неразумного. Отче наш, вразуми меня грешного, спаси и сохрани. Во всем полагаюсь на волю и милость Твою. Аминь! Вот уже и солнце скрылось за кромкой проема. Воздух сразу охладел. Подкрадывалась ночь. Промозглая сырость вновь смыкала свои леденящие объятия. Чтобы не замерзнуть, Корней стал перекладывать с места на место камни, приседать, размахивать руками, хлопать ими по бокам. Стремясь поддержать спокойствие духа, молодой скитник не переставал страстно молиться, веря, что Господь не даст сгинуть. Ведь он уже дал надежду - островок. Утром солнце хотя и выглянуло из-за отрога, сам островок осветило только к полудню. И сразу будто чья-то теплая, ласковая рука согрела съежившегося на угловатых камнях человека. Уняв дрожь, Корней еще раз с надеждой прощупал цепким взглядом отвесные берега озерца и, в очередной раз убедился, что самостоятельно отсюда не выбраться. Перед его мысленным взором неожиданно возник скромный букетик у креста. Ведь кто-то же положил его туда! И совсем недавно! Корней принялся еще истовей просить Бога ниспослать ему в помощь того ангела или человека, который положил цветы, но мир оставался безучастным к его мольбам. Все требовательней заявлял о себе голод. Его когти раздирали пустой желудок на части. Темноспинные рыбины, как бы дразня, то и дело подплывали к островку, и сноровистому Корнею удалось таки камнем оглушить одну из них. Сырое мясо чувство голода притупило, но от холода не спасло. К тому же к вечеру зарядил дождь. Он лил то ослабевая, то набирая силу почти сутки. Корней продрог настолько, что уже не был в состоянии не только бросить, но и поднять камень - судорожная дрожь сотрясала скрюченное на островке тело... x x x Властелин неба - громадный золотистый беркут, широко распластав крылья, парил в промытом дождями лучезарном поднебесье, наслаждаясь своей способностью подниматься выше самых высоких пиков, не прилагая к тому видимых усилий. Рыжик обожал эти полеты в последние погожие дни скоротечного лета. В овальном зеркале озерца рядом со своим отражением беркут увидел островок, которого прежде не было, и лежащего на нем человека. Острое зрение позволило орлу даже с высоты признать своего кормильца и друга - Корнея. Рыжик радостно заклекотал и, отвесно спикировав, сел рядом. Как всегда, подергал клювом за волосы. Человек приоткрыл глаза, но и это усилие оказалось для него чрезмерным: воспаленные веки тут же сомкнулись. Подождав немного, беркут повторил попытку разбудить приятеля, но ответом был едва слышный стон. Сообразив, что друг в беде и ему необходима помощь, орел решительно расправил крылья и одним великолепным взмахом поднялся в воздух. Расстояние до скита он одолел за несколько минут. Шумно опустившись перед Ольгой, занятой выделкой оленьих шкур, птица ухватила клювом подол ее юбки и потянула. - Что, Рыжик? Проголодался? - Ольга вынесла с ледника мяса, но беркут, не обращая на угощение внимания, тревожно клекоча, потянул еще требовательней. Отлетая и вновь возвращаясь обратно, он как бы звал за собой. Такое необычное поведение встревожило женщину. - Неужто с сыном что стряслось? - подумала она и кликнула мужа. Рыжик сразу переключился на вышедшего из избы Елисея и стал тянуть его за штанину. Было очевидно, что Рыжик просит следовать за ним. Сердца родителей сдавил обруч недоброго предчувствия. Кликнув соседа Прокла с сыном Матвейкой, Елисей, спешно побросав в котомку еду, связки веревок, сплетенных из сыромятины, сунув за кушак топор, побежал следом за птицей. Когда мужики смекнули, что беркут ведет в сторону запретных пещер, они несколько оробели и замедлили шаг. Но птица настойчивым клекотом требовала продолжать путь. С опаской поднявшись на уступ-террасу правее пещер, люди увидели, что беркут сидит на шпиле невесть откуда взявшейся часовни у самого подножья вздыбленного хребта. Потрясенные скитники, не сговариваясь, бухнулись на колени и принялись истово креститься, класть поклоны. Рыжик тем временем, слетев с часовни, скрылся в траве. Мужики переглянулись, но, пересиливая страх, осеняя себя крестным знамением, двинулись к тому месту, где исчез беркут, и вскоре уперлись в лежащие на траве вещи Корнея, их взору открылся провал озера. Елисей ринулся вперед. Посреди зеркальной глади на камнях распластался сын. С берега казалось, что он спит, положив ладошки под щеку. Рядом сидел Рыжик. Елисей скинул одежду, достал моток веревок и, передав его Проклу, спустился к воде, держась за конец веревки. Добравшись до островка, он обвязал сына и, поддерживая его, поплыл обратно. Стоящие наготове Прокл с Матвейкой вытянули наверх сначала Корнея, а следом и самого Елисея. Влив в рот горе-путешественнику живительный настой золотого корня, скитники долго растирали окоченевшее тело. Наконец на лбу парнишки выступила испарина. Он задышал глубже и приоткрыл глаза. - Слава Богу! Ожил! - Тятенька, Матвейка?! Откуда вы? - Помолчи, родимый! - произнес Елисей и в приливе нежности крепко прижал к груди силящегося улыбнуться сына, порывисто поцеловал. Елисей безмерно любил сына, но внешне чувств никогда не проявлял. А тут прорвало. Скупые слезы покатились по загорелым щекам в густую бороду. - Доброе сердце у тебя, вот и послал Господь за нами твоего спасителя - Рыжика. Кабы не он, не свиделись бы мы, пожалуй, боле на этом свете. Покормив Корнея и беркута, счастливые скитники долго возносили Вседержителю молитвы, не стесняясь изливать благодарность и любовь к Нему. - Корнюша, а что это за чело* в бреге? Мне поблазнилось даже, что там лестница лежит, - вспомнил Елисей, когда они уже спускались во Впадину. - Какое чело, тятенька? Я не приметил. - И то правда, его с воды, пожалуй, и не видно... Похоже, озерцо-то не простое, - задумчиво пробормотал себе под нос отец. ГОРБУН. В скиту было много пересудов о случившемся. Каждый на свой лад толковал происхождение часовни, креста у нее, озера-западни. Долго обсуждали и удивительные обстоятельства спасения Корнея. - Смотри-ка, птица, а и та с понятием! Добро помнит! - говорили они про Рыжика. Братия справедливо полагала, что после столь сурового урока непоседа Корней наконец угомонится. Некоторое время он и впрямь далеко не отлучался, а работы по хозяйству исполнял с особым усердием и рвением. Но душа кочевника не могла долго терпеть однообразия. Да тут еще слова отца о странной дыре разбередили воображение. Остроконечные горные пики пуще прежнего манили Корнея к себе. Природа щедро рассыпала по склонам отрогов свои самоцветы - яркие костры увядания, последний дар щедрого бабьего лета перед зимним сном. В эту благодатную пору у Корнея, как и у перелетных птиц, возникло неодолимое желание к перемене мест, и он, отпросившись на несколько дней к деду, сызнова замыслил восхождение на самый высокий пик Северного хребта. К хижине отшельника молодой скитник подходил в темноте. Из оконца приветливо струился мягкий золотистый свет. И таким уютным и желанным показалось ему дедово пристанище! Сколько счастливых воспоминаний таилось там, за мутным пузырем, натянутым на крепкую раму. "Сейчас дедушка наверняка записывает глухариным пером, под тихое потрескивание фитиля в плошке, в лежащую на коленях* рукопись свои наставления" - прикинул Корней и не ошибся. Все было именно так. - Здравствуй радость моя, - встретил его дед, поднимаясь с топчана, - Ты как будто мысли мои прочел. Помощь твоя нужна. В "Травознаях" вычитал про одно замечательное растение. Судя по описанию, в наших горах оно должно расти. Посмотри, вот она эта травка изображена. Сможешь отыскать ее? Корней просто остолбенел. Всю дорогу он изобретал убедительный повод для отлучки, а тут на тебе - дед сам отправляет в горы! И уже на второе утро, спозаранку, несмотря на то, что макушки Северного хребта за ночь покрыл снег, отправился в путь. Достигнув злополучного провала, он обошел озеро и, вглядевшись в неровные стены, обнаружил на одной линии с часовней зияющую дыру. Но как ни напрягал Корней глаза, так и не разглядел в ней ничего похожего на привидевшуюся отцу лестницу. Зато обратил внимание на то, что трава на берегу над челом почему-то редкая, как бы вытоптанная. Корнея подмывало тщательно обследовать это место, но он понимал, что время дорого, и начал подъем к далеким белоснежным пикам, плотно скучившимся на головокружительной высоте. Узловатые, низкорослые, перекрученные ветрами и морозами пихты, отважно карабкавшиеся вместе с ним по камням, вскорости отстали. Дальше путь пролегал по обнаженным скалистым склонам. Корней поднимался медленно, осторожно обходя опасные участки, чтобы не сорваться в расщелины. К вечеру он достиг лишь кромки снежной шапки. Солнце, на несколько минут показавшись из-за полосы туч, незаметно потонуло алой каплей в щербинке между белых зубцов. Пора было позаботиться о ночлеге, но сказочная красота заката отвлекла путника. Завороженный, он созерцал, как вершины и склоны на глазах разгораются нежнейшими переливами пурпурного и багряного цвета, плавно переходящих, со временем, в темно-лиловый и фиолетовый. Купол неба при этом излучал роскошное, медленно густеющее, зеленоватое свечение. Такого необычайного сочетания красок Корнею еще не доводилось видеть. Его душа и сердце долго не могли успокоиться от восхищения перед этой неземной красотой. Мысленно отметив место, где скрылось солнце, скитник с трепетом подумал: "Может, завтра с вершины удастся заглянуть в почивальню светила". Унося последние отголоски дня, по небу проплыл запоздалый клин красных, от лучей невидимого уже солнца, лебедей. В сгущающейся тьме растворялось, исчезало неисчерпаемое богатство форм пиков, ущелий, отрогов. В тишине отчетливо различался звон далекого ключа. Зеленоватое небо, неуловимо меняя цвет, стало темно-фиолетовым, а вскоре и вовсе почернело. Вызрели первые звезды... Вместе с рассветом сплошным войлоком наползли низкие тучи, но смелый путник не повернул обратно, а упрямо карабкался к скрытому за ними горному массиву. Поднимаясь все выше и выше, он с волнением ожидал момента, когда сможет дотронуться до серых туч: вдруг они такие плотные, что сквозь них он не сможет пройти? Достигнув, наконец, облачного покрова, Корней с удивлением и облегчением обнаружил, что облака - это обычный туман, только очень густой. С трудом на ощупь, пройдя сквозь влажную муть, он через пару часов вновь увидел синее небо, слепящий диск солнца. А внизу под ногами простиралось во все стороны белое бугристое покрывало, из которого торчали заснеженные пики хребтов, ослепительно и нежно сиявшие под синевой неба. Корней стоял на подступах к самому высокому - трехглавому. На севере и северо-востоке просматривались еще более величественные хребты, сверкавшие серебром зубчатых корон. Все вместе это напоминало вспененные гребни речных шивер*. Когда-то мать рассказывала Корнею эвенкийские предания, в которых говорилось, что за этими горами, через много дней пути - тундра: ровная земля с бесчисленными стадами оленей, а еще дальше - Край суши, обрывающийся в Соленое море с бесконечными полями льдов и торосов... По мере того как он взбирался к заветной много главой вершине, хрустальный купол неба вопреки его ожиданиям не приближался, а, напротив, темнея, удалялся, становясь еще более недосягаемым. Трудно было поверить, что внизу, под сугробами облаков, сейчас пасмурно - так ярко здесь полыхало солнце, слепил глаза снег. "Вот он - мир ангелов и архангелов! Где-то выше должно быть Божья обитель" - благоговейно подумал скитник. Гора оказалась не трех, как виделось снизу, а пятиглавой. Невесть откуда прилетевший ветер погнал по снежным перемычкам, соединяющим пики горы, седые пряди поземки. Колючие порывы все крепчали. Снег слепил глаза, бил в лицо жгучим потоком. Дивясь тому, сколь быстро переменилась погода, Корней зашел под защиту суставчатых скал-останцев, частокол которых, словно вешки, указывал дорогу к его давней мечте - самой высокой вершине. Оглядев уходящую вверх ложбину, он застыл от удивления: по ее склону медленно двигалось черное существо, похожее на человека. В этот миг налетел жесткий шквалистый ветер, и на время все потонуло в белой мгле. Когда порыв ослабел и видимость улучшилась, скитник с облегчением отметил, что видение исчезло. "Пожалуй, лучше отдохнуть, а то мерещиться всякое стало. Да и подкрепиться пора", - решил путник и заполз в нишу у основания скалы. Метель тем временем разыгралась не на шутку. Вскоре даже ближние скалы растворились в вихрях снежной круговерти. "Как бы не пришлось возвращаться", - подумал Корней. Он привалился к податливому надуву: усталость, а главное, непривычная высота все же давали о себе знать. Под завывание ветра незаметно подкралась дрема, приятная и неподвластная воле человека. Веки смежились... В полусне Корнею привиделся снежный пик. Он стоял на нем почему-то босиком и тянулся руками к слепящим бокам солнца. "Хорошо-то как! Ох как хорошо! А светило, оказывается, вовсе и не жгучее, а напротив, теплое и ласковое!" Корней осторожно взял и понес раскаленный шар, ступая босыми ногами по острому, как бритва, гребню, но от нестерпимой боли в ступнях проснулся... Над ним склонилось волосатое чудище с выставленными вперед, словно напоказ, желтыми зубами. Оно растирало ступни его ног ладонями с жесткой, грубой кожей. - Господи Исусе, неужто я у пещерников?! "Пещерник", заметив испуг, поспешил успокоить: - Не робей, это я, Лука-Горбун... Не признал, что ли? По тому, как медленно и отчетливо человек выговаривал слова, было понятно, что он отвык от общения. Перед глазами Корнея сразу ожила давняя картина: горбун, с выставленными зубами и длинными, висящими до земли руками, рассказывает ему сказки. Корней мало, что понимает в них, но крупные желтые зубы невольно притягивают взор. Он не осмеливается отвести от них глаз. Боится: вдруг они выпрыгнут изо рта и укусят? - Да, да, дядя Лука. Признал! - облегченно вымолвил скитник, - Простите, Христа ради, по-первости за пещерника принял - уж больно вид у вас одичалый. Согревшись, паренек огляделся. Они находились в сухом, теплом гроте. Саженях в семи выход, за которым свирепствовала пурга. Вдоль неровных стен угадывалась хозяйственная утварь, вороха сена. Колеблющееся пламя светильника гоняло по шероховатому своду длинные причудливые тени. Очага не было. Озадаченный, Корней поинтересовался: - Дядя Лука, а отчего у вас так тепло? - Ишь, пытливый какой... Ноги-то отошли, что ль? Пойдем, покажу... Лука запалил факел, и они перешли в другой, еще более теплый зал. То, что увидел там Корней, на долго лишило его дара речи. Вокруг стояли колонны с переливчатыми потеками. С уступчатого потолка свешивались перламутровые сосульки. Навстречу им с пола тянулись остроконечные шпили, рядом росли цветы из крупных белых кристаллов. По своду зала местами высыпала изморозь из хрупких кремовых и розовых игл. Стены сплошь покрывали извилистые наплывы, очень похожие формой на щупальца невиданных животных. С одного длинного уступа свешивалась волнистая занавеска огромных размеров. Пожалуй, в воображении даже гениального художника не могло родиться такое диво. Справа, из трещины в плитняке, била струя парящей воды. Под ней образовался горячий водоем, на дне которого лежали гладко отполированные, с янтарным свечением шарики разной величины: от ячменного зерна до перепелиного яйца. - Боже, а это что? - Пещерный жемчуг! Нравится? То-то!.. Я каждодневно созерцаю сию красоту... Вернувшись в жилой грот и поев нарезанного ломтиками мороженного белого мяса куропатки, Корней поведал Горбуну обо всех значимых событиях, произошедших в скиту за последние годы. Закончив рассказ, и сам полюбопытствовал: - Дядя Лука, как вы отыскали меня в такую метель? Ведь не видно было ни зги! - Трудно объяснить... На все воля Божья... Мне удивительно другое: как я тебя, такого детину, дотащил сюда... - Храни вас Бог, дядя Лука! Можно сказать, отвели от верной смерти. По слегка побледневшему выходу пещеры собеседники поняли, что светает, но пурга не стихала. - Экий ветрина. Еще дня два покрутит, - определил Лука. - Неужто так долго! - расстроился Корней. - А че горевать... Поживешь у меня... - Не можно мне. Деда тревожиться будет. Корней подробно рассказал Горбуну о своих недавних злоключениях на озере и о чудесном спасении. Когда очередь дошла до привидевшейся отцу лестницы, Лука загадочно заулыбался и сказал: - Путь твой к вершине столь многотруден неспроста... Господь тебя испытует... Слабый человек давно бы отрекся от этой затеи, а ты не отступаешь. Молодец!.. Ну что ж, ежели нельзя задерживаться - собирайся... Провожу тебя ... - Вы же сказали, что еще дня два покрутит. По лицу Горбуна вновь скользнула загадочная улыбка: - Где мы пойдем - пурги нет. Вконец растерявшийся скитник надел котомку. Горбун запалил факел, два запасных передал Корнею и ... направился в глубь пещеры. За поблескивающей от света факела влажной стеной зала открылась полого уходящая вниз, галерея. Ее стены покрывали натечные складки, трещины, бугры. Шли по ней довольно долго, сворачивая то влево, то вправо, то, как бы поднимались, то опускались. Однажды галерея разделилась. Более широкий рукав сворачивал вправо, но Горбун повел прямо. - Дядя Лука, а куда правый ход? - Тебе-то что? Иди куда ведут, - недовольно промычал тот. И хотя Горбун не получил ответа, он не сомневался, что это ответвление ведет в пещерный скит. Своды пещеры опускались все ниже и ниже. Рослому парню теперь приходилось идти согнувшись, и он, из-за света факела, не сразу заметил, что тьма понемногу отступает. Лишь когда Лука устало присел на корточки подле лежащей на каменном полу лестницы из жердей, молодой скитник понял, что они достигли цели. Корней подошел к выходу. Яркий свет ослепил, парень невольно зажмурился. - Смотри еще раз не утопни, - засмеялся Лука. Осторожно выглянув из лаза, Корней обомлел: под ним лежало памятное озеро. В прозрачной глубине, среди серых камней, шевелили плавниками знакомые темноспинные рыбины. "Так вот откуда чело в стене, - сообразил парень, - и лестница отцу, стало быть, не померещилась. Теперь ясно, и кто вытоптал траву на берегу, и кто оставил цветы у креста". Лука закинул Г-образную лестницу на край обрыва. Выбравшись на плато они молча подошли к часовенке. Помолились, каждый о своем: удивительно, но здесь, несмотря на облачность, ни ветра, ни снега не было. - Дядя Лука, может, вернетесь в скит? - Не могу... Обет дал. Да и привык я к уединению. А главное - здесь в горах особая мыслеродительная атмосфера... Своему деду передай от меня вот это, - Лука протянул Корнею довольно увесистый комок горной смолы. - Ему для лекарственных снадобий сгодится. Скажи, что молюсь за всех вас денно и нощно: ведь от моего логова намного ближе до небесных сфер Божьей обители. Обо мне никому не сказывайте. Коли надумаешь проведать - приходи. - Великое спасибо, дядя Лука, вам за доброту и участливость. Бог даст, наведаюсь. Скалистые террасы, уступами спускавшиеся к лесу, вывели Корнея к знакомой тропке, ведущей к хижине деда-отшельника. КОСОЙ. Косой почуял наступление непогоды загодя. "Не мешало бы до ненастья подкрепиться", - решил он. Привстав на широко опушенных задних лапах, заяц пошевелил ушами, покосил по сторонам глазами. Все спокойно. Выпрыгнув из ямки, мягкими скачками, потешно вскидывая зад, он направился по утрамбованной тропке в осинник, полакомиться сочной горьковатой корой. Там уже кормилось немало окрестных собратьев. Обглодав с недавно поваленного ветром дерева несколько веток, сытые зайцы долго играли в догонялки, а под утро разбежались кто куда. Наш косой направился в укрытый снегом многоярусный бурелом. Пробежав по нему несколько раз туда и обратно, сделал скидку, петлю, затем снова скидку и вдруг громадным прыжком сиганул в сторону, нырнув в снег между валежин. Одновременно сбоку звонко щелкнул промороженный ствол. Заяц хоть и привычен был к таким простре