л народных представителей и влиятельнейших иудеев к Флору в Кесарию для того, чтобы он из их среды назначил сборщиков податей; сам же он возвратился в свое царство. 2. Между тем собралась толпа иудеев, стремившихся к войне с особенной настойчивостью, и поспешно выступила против одной крепости по имени Масада; взяв ее гарнизон, они убили находившихся там римлян и поставили туда гарнизон из своих людей. В то же время Элеазар, сын первосвященника Анания, - чрезвычайно смелый юноша, занимавший тогда начальнический пост, - предложил тем, которые заведовали порядком богослужения, не принимать больше никаких даров и жертв от неиудеев. Это распоряжение и было, собственно, началом войны с римлянами, потому что в нем заключалось отвержение жертвы за императора и римлян. Как ни упрашивали первосвященники и знатнейшие особы не отменять обычного жертвоприношения за верховную власть, они все-таки не уступали, полагаясь на свою многочисленность (их сторону держали наиболее сильные из недовольной партии), отчасти же и преимущественно - на Элеазара, предводителя храмовой стражи. 3. Ввиду серьезного и опасного характера движения представители властей, первосвященники и знатнейшие фарисеи собрались вместе для совещания о положении дел. Решено было попытаться урезонить недовольных добрыми словами; с этой целью народ был созван на собрание к медным воротам, находящимся внутри храмового двора, против восточной стороны. Сделав народу много упреков за его смелую попытку к отпадению, сопряженному со столь опасной войной для отечества, ораторы старались вместе с тем поколебать основательность поводов к этой войне. Их предки украшали храм большей частью приношениями, сделанными иностранцами, и всегда принимали дары от чужих наций. Они не только не отказывали никому в приношении жертв, что было бы тяжким грехом, но и устанавливали кругом в храме священные дары, которые и поныне, по истечении столь долгого времени, можно еще видеть. Ведь только для того, чтобы раздразнить римлян и заставить их взяться за оружие, они вдруг хотят ввести новые религиозные законы по отношению к инородцам, рискуют, независимо от непосредственной опасности, навлечь еще на город безбожную молву, будто у одних только иудеев иноземец не может ни жертвовать, ни молиться в храме. Если бы подобный закон был направлен только против частного лица, он бы мог уже возбудить негодование как преступление против человеколюбия, они же даже позволяют себе лишить императора и римлян такого права. А между тем следует опасаться, как бы отвержение жертв этих последних не имело своим последствием того, что вскоре они сами будут лишены возможности жертвовать и что город будет объявлен вне зашиты государства; и поэтому не лучше ли одуматься, скорее возобновить жертвоприношения и постараться загладить оскорбление, прежде чем оно дойдет до сведения тех, кому оно нанесено. 4. Во время этой речи представлены были народу священники, знакомые с древними обычаями и разъяснившие, что их предки во все времена принимали жертвы от иноплеменников. На все это никто из восставших не обратил никакого внимания; священники, заведовавшие богослужением, даже стали пренебрегать своими обязанностями, готовясь к войне. Представители властей увидели, что они больше не в состоянии справиться с мятежом, и начали заботиться о том, чтобы снять с себя всякое подозрение, так как ответственность перед римлянами должна была пасть прежде всего на них. С этой целью они отправили посольства: одно под предводительством Симона, сына Анания, к Флору, а другое, из лиц высокого ранга, таких, как Саул, Антипа и Костобар (родственники царя), к Агриппе. Обоих они просили стянуть войска к городу и подавить восстание, пока еще есть возможность. Для Флора это было чрезвычайно приятное известие; решившись раздувать пламя войны, он не дал послам никакого ответа. Но Агриппа, одинаково озабоченный судьбой как восставших, так и тех, против которых война была возбуждена, старавшийся сохранить для римлян иудеев, а для иудеев - их храм и столицу, понявший, наконец, что и емулично восстание не может принести никаких выгод, - послал иерусалимским жителям три тысячи конных солдат из Аврана, Батанеи и Трахонеи под командой Дария, начальника конницы, и главным предводительством Филиппа, сына Иакима. 5. Ободренная этой помощью иерусалимская знать с первосвященниками и миролюбивой частью населения заняла Верхний город; Нижний же город и храм находились в руках мятежников. С обеих сторон пустили в ход камни и метательные снаряды, и начался беспрерывный ряд перестрелок между обоими лагерями. Отдельные отряды делали в то же время вылазки и завязывали сражения на близких дистанциях. При этом мятежники выказывали больше отваги, царские же отряды - больше военной опытности. Последние стремились главным образом к тому, чтобы овладеть храмом, дабы изгнать оттуда осквернителей святилища; мятежники под предводительством Элеазара старались, напротив, захватить в свою власть еще и Верхний город. Семь дней подряд лилась кровь с обеих сторон, однако ни одна партия не уступала другой занятых ею позиций. 6. На восьмой день, в праздник ношения дров, когда каждый должен был доставить дрова к алтарю для поддержания на нем вечного огня, ревнители исключили своих противников из участия в этом акте богослужения. Вместе с невооруженной массой вкралось тогда в храм множество сикариев (разбойников с кинжалами под платьем), с помощью которых они еще более усилили нападения. Царские отряды оказались в меньшинстве и уступали им также в мужестве; они должны были освободить Верхний город. Тогда наступавшие вторглись туда и сожгли дом первосвященника Анания, а также дворцы Агриппы и Береники; вслед за этим они перенесли огонь на здание архива для того, чтобы как можно скорее уничтожить долговые документы и сделать невозможным взыскание долгов. Этим они имели в виду привлечь массу должников на свою сторону и восстановить бедных против лиц состоятельныx. Надзиратели архива бежали, так что они беспрепятственно могли предать его огню. Уничтожив здания, составлявшие как бы нервы города, они бросились на своих врагов. Часть властных людей и первосвященников скрылась в подземные ходы; другие вместе с царским отрядом отступили назад, в верхний дворец, и поспешно заперли за собой ворота. Между последними находились: первосвященник Ананий, брат его Иезекия и посланные перед тем к Агриппе делегаты. Тогда только бунтовщики сделали перерыв, довольствуясь победой и произведенными опустошениями. 7. На следующий день (в 15-й день лооса) они напали на замок Антония, штурмовали его после двухдневной осады, убили весь гарнизон, а самую цитадель предали огню. Затем они обступили дворец, куда спаслись царские отряды, разделились на четыре части и пытались пробить стену. Находившиеся внутри, ввиду многочисленности наступавших, не отваживались на вылазку; вместо этого они установили посты на брустверах и башнях, стреляли в нападавших и убивали значительное число разбойников под стеной. Ни днем, ни ночью не унималась борьба. Мятежники рассчитывали, что недостаток съестных припасов заставит гарнизон сдаться, а осажденные надеялись, что те устанут от чрезмерного напряжения. 8. Между тем поднялся некий Манаим, сын Иуды, прозванного Галилеянином, замечательного софиста (законоучителя), который при правителе Квиринии укорял иудеев в том, что они, кроме Бога, признают над собой еще и власть римлян. Этот Манаим отправился во главе своих приверженцев в Масаду, разбил здесь арсенал Ирода, вооружил, кроме своих земляков, разбойников, и с этой толпой телохранителей вступил, как царь, в Иерусалим, стал во главе восстания и принял руководство над осадой. Осаждавшие не имели осадных орудий, а под градом сыпавшихся стрел сверху не было никакой возможности открыто подкопать стену. Вследствие этого они, начав издали, выкопали мину по направлению к одной из башен, укрепили ее подпорками, подожгли эти последние и вышли наружу. Как только фундамент сгорел, башня мгновенно рухнула. Но другая стена, выстроенная против наружной стены, предстала перед глазами осаждавших. Дело в том, что осажденные поняли план неприятеля (вероятно, потому, что башня, как только она была подкопана, пошатнулась) и соорудили себе другую защиту. При этом неожиданном зрелище осаждавшие, торжествовавшие уже победу, были немало поражены. Тем не меяее осажденные послали к Манаиму и главарям восстания послов просить о свободном отступлении; только царским солдатам и коренным жителям это было предоставлено, и они, действительно, отступили. Оставшихся же на месте римлян охватило отчаяние: преодолеть столь значительно превосходившие их силы они не могли, а просить о миролюбивом соглашении они считали позором, не говоря уже о том, что они не могли верить обещанию, если бы оно и было дано. Они поэтому покинули свои недостаточно защищенные квартиры и бежали в царские замки Иппик, Фазаель и Мариамму. Люди Манаима ворвались в то место, которое было оставлено солдатами, изрубили всех, кто не успел еще спастись, и, захватив всю движимость, сожгли сам дворец. Это произошло 6 гарпея. 9. На следующий день первосвященник Ананий был вытащен из водопровода царского дворца, где он скрывался, и умерщвлен разбойниками вместе с его братом Иезекией. Гарнизон в замках был обложен стражей, дабы никто из них не убежал тайком. Разрушение укрепленных мест и смерть первосвященника поощрили Манаима на безумные жестокости; он думал, что нет у него соперника, который мог бы оспаривать у него власть, и сделался несносным тираном. Против него восстали поэтому Элеазар и его сторонники, которые говорили: "После того, как из-за обладания свободой мы поднялись против римлян, то не следует теперь переуступить ее одному из соотечественников и мириться с игом деспота, который, если бы даже не совершил никаких насилий, все-таки ниже родом, чем мы; ибо если бы и необходимо было поставить одно лицо во главе государства, то и тогда выбор меньше всего должен был пасть на него". Сговорившись таким образом между собой, они напали на Манаима в храме, когда он в полном блеске, наряженный в царскую мантию и окруженный толпой вооруженных приверженцев, шел к молитве. Когда люди Элеазара кинулись на него, то весь народ, присутствовавший при этом нападении, собирал кучи камней и бросал ими В софиста в том предположении, что если только он сойдет со сцены, то мятеж придет к концу. Манаим с его людьми держались некоторое время, но, увидев, что весь народ восстал против них, каждый бросился бежать, куда мог. Те, которых удалось поймать, были убиты, другие, пытавшиеся укрыться, подверглись преследованию; только немногие спаслись бегством в Масаду, в том числе был и Элеазар, сын Иаира, близкий родственник Манаима, сделавшийся потом тираном в Масаде. Сам Манаим, бежавший в так называемую Офлу и трусливо спрятавшийся там, был вытащен оттуда и после многих мучений лишен жизни; той же участи подверглись его военачальники, а также Авесалом, бывший худшим орудием его тирании. 10. Народ содействовал падению Манаима в надежде потушить восстание; но другие вовсе не имели в виду прекращения войны, а скорее, напротив, - возобновление ее с усиленной энергией. Вопреки настойчивым мольбам народа освободить солдат из осады они еще больше стеснили их, пока Метилий, римский предводитель, и его люди, положение которых стало невыносимым, не послали вестников к Элеазару с просьбой пощадить только их жизнь и взамен нее взять у них оружие и все имущество. Элеазар охотно согласился на эту просьбу и послал к ним Гориона, сына Никомеда, Анания, сына Саддука, и Иуду, сына Ионатана, для того, чтобы подтвердить миролюбивое соглашение ударом по рукам и клятвой. Вслед за этим Метилий действительно вывел свои отряды. Все время, когда последние иосили еще свое оружие, никто из бунтовщиков их не трогал и не обнаруживал ни тени измены; когда же все, согласно уговору, сложили свои щиты и мечи и, не подозревая ничего дурного,начали удаляться, тогда воины Элеазара бросились на них и оцепили их кругом. Римляне не пробовали даже защищаться или просить о пощаде; но они громко ссылались на уговор. Все были умерщвлены бесчеловечным образом, за исключением только Метилия: его одного они оставили в живых, потому что он слезно умолял их даровать ему жизнь, обещав принять иудейскую веру, даже дать себя обрезать. Для римлян этот урон был незначителен; они потеряли лишь ничтожную частицу огромной, могущественной армии. Для иудеев же это являлось как бы началом их собственной гибели: они сознавали, что теперь дан бесповоротный повод войне и что их город запятнан таким постыдным делом, за которое, помимо мщения римлян, нужно ожидать кары небесной. Они открыто наложили на себя траур, и на весь город легла печать уныния и печали. Умеренные были полны страха, предчувствия, что и им придется потерпеть за бунтовщиков; притом резня была совершена как раз в субботу, т. е. в такой день, когда, ради служения Богу, иудеи удерживаются от всякой работы. ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Во многих местах начинаются кровавые преследования против иудеев. 1. В тот же день и в тот же час, как бы по божьему предопределению, жители Кесарии убили всех иудеев в городе; за один час было убито свыше двадцати тысяч, так что во всем городе не осталось ни одной иудейской души, ибо и бежавших Флор изловил и, как пленных, поместил в корабельные верфи. Кровавая резня в Кесарии привела в ярость всю иудейскую нацию. Отдельными отрядами иудеи опустошали сирийские деревни и близлежащие к границе города: Филадельфию, Себонитис, Геразу, Пеллу и Скифополис. Оттуда они двинулись на Гадару, Ипп и Гавлан, где многие здания частью разрушили, частью превратили в пепел, и пошли затем на тирскую Кедасу, Птолемаиду, Габу и Кесарию. Даже Себаста и Аскалон не могли противостоять их набегу: они сожгли и эти города до основания и разрушили еще Анфедон и Газу. Кроме того, было разгромлено ими много деревень, лежавших вокруг этих городов, и бесчисленное множество пленных было убито. 2. Но сирийцы, в свою очередь, убивали не меньше иудеев; они также умерщвляли в городах тех, которые им попадались в руки, и теперь они уже это делали не из одной вражды, как прежде. а для того, чтобы предупреждать грозившую им самим опасность. Вся Сирия была в страшном волнении; каждый отдельный город разделился на два враждебных лагеря, каждая часть искала спасения в гибели другой. Дни проходили в кровопролитиях, а ночи страх делал еще ужаснее, чем дни. Там, где кончали с иудеями, начинали бояться друзей иудейства. Сомнительных из обеих партий хотя никто и не убивал зря, но во взаимных отношениях с ними каждый боялся их, считая их положительно чужими. Жадность к легкой наживе толкала на убийства самых благонамеренных людей из обеих партий, потому что имущество убитых разграблялось без всякого стеснения - его присваивали, точно добычу, доставшуюся на войне. Кто больше награбил, тот восхвалялся как победитель наибольшего числа врагов. Города были переполнены непогребенными трупами, старцы валялись распростертыми возле бессловесных детей, тела умерщвленных женщин оставлялись обнаженными, с непокрытыми срамными частями. Вся провинция была полна ужасов; но страшнее всех совершавшихся злодейств были опасения за те потрясения, которые грозили еще всей стране. 3. До этих пор иудеям приходилось бороться только с чужими нациями, но при своем нападении на Скифополис они столкнулись лицом к лицу с иудейским же населением этого города. Последнее из чувства самосохранения, подавив в себе чувство родства, перешло на сторону скифопольцев и выступило против своихже соотечественников. Их усердие было, однако, слишком велико, чтобы не возбуждать подозрения, Скифопольцы действительно опасались, что они, пожелав загладить свою вину перед своими единоплеменниками, нападут на город ночью; ввиду этого они предложили иудеям, если они хотят подтвердить свой союз с инородцами и представить доказательство своей верности, то пусть вместе с их семьями уйдут в загородную рощу. Иудеи, не подозревая никакой опасности, повиновались этому требованию. Чтобы убаюкать их в их беспечности, скифопольцы два дня оставались в покое; но в третью ночь, улучив удобный момент, они напали на них в то время, когда они, ничего не подозревая, спали спокойным сном, и убили свыше тринадцати тысяч человек; вслед за этим они разграбили все их имущество. 4. Достойна повествования судьба Симона, сына небезызвестного мужа по имени Саул. Одаренный физической силой и отвагой, он и то и другое употреблял на зло своим соплеменникам: ежедневно он врывался в лагерь иудеев, расположенный у Скифополиса, и многих из них убивал; нередко он один приводил в бегство целые толпы людей, решая таким образом исход сражения. Но его теперь постигла заслуженная кара за братоубйство. В то время, когда скифопольцы окружили иудеев со всех сторон в роще и сыпали на них стрелами, Симон поднял свой меч и, не трогая никого из врагов, с подавляющей численностью которых он справиться не мог, в сильном возбуждении воскликнул: "От вас,скифопольцы, я получаю заслуженное возмездие за мои деяния - за тудружбу к вам, которую я доказал убийством многих моих собратьев. Кто так тяжело прегрешил перед своим родным наро- дом, для того вероломство со стороны чужих - справедливое воздаяние. Но мне не подобает принять смерть из рук врага - собственной рукой я прекращу свою обремененную проклятьем жизнь. Только такая смерть может искупить мои преступления и доставить мне славу героя. Пусть никто из врагов не хвастает, что он убил меня, и пусть никто не глумится над моим трупом". После этих слов он окинул свою семью (он имел жену, детей и престарелых родителей) взором, полным ярости и сожаления; первого он схватил отца за серебристые волосы и пронзил его мечом; вслед за ним он убил свою мать, не выказывавшую ни малейшего сопротивления, а затем жену и детей, которые спешили почти навстречу его мечудля того, чтобы предупредить неприятеля. Умертвив таким образом всю свою семью, он стал на трупы убитых, высоко простер свою правую руку, чтобы не остаться скрытым ни для кого, и, чтобы сразу покончить с собой, воткнул себе меч глубоко в тело. Жаль было этого юношу, столь сильного телом и мощного духом, но его приверженность к инородцам заслужила такую участь. 5. За резней в Скифополисе начались и в других городах восстания против проживавших в них иудеев. Две тысячи пятьсот было убито аскалонитянами, две тысячи - жителями Птолемаиды, кроме огромной массы брошенных в темницы; тиряне тоже убили много иудеев и еще больше заключили в кандалы; точно так же иппиняне и гадариняне истребили наиболее решительных, а менее страшных заключили под стражу. Подобные расправы совершались и в других городах Сирии, где только туземное население питало страх или неприязнь к иудеям. Одни только антиохийцы, сидоняне и жители Апамеи щадили живших среди них иудеев и не допускали ни смертоубийства, ни насилия над чьей бы то ни было личностью - быть может, потому, что они, сознавая свое численное превосходство, не придавали никакого значения начавшемуся движению, а может быть, что мне кажется более вероятным, из сожаления к иудеям, в среде которых они не могли заметить никаких попыток к восстанию. Геразиняне тоже не причиняли вреда оставшимся у них иудеям, а тех, которые по собственномужеланию покидали города, они даже провожали до самой границы. 6. И в царстве Агриппы евреев изменнически преследовали. Он сам уехал к Цестию Галлу в Антиохию и на время своего отсутствия вверил правление одному из друзей по имени Ноар, родственнику царя Соема. Тогда из Батанеи прибыли семьдесят мужей, знатнейшие и влиятельнейшие из тамошних граждан просили дать им войска для того, чтобы в случае каких-либо беспорядков иметь защиту и средства к уничтожению планов бунтовщиков. Но Ноар при помощи отряда цареких тяжеловооруженных воинов убил их всех ночью. Это злодейство Ноар совершил без ведома Агриппы. Жадность к богатству толкала его на преступления против его же собственных соотечественников и всей страны; и он с таким жестоким произволом еще долго продолжал свирепствовать, пока о нем не услышал Агриппа, который, не решаясь казнить его из боязни перед Соемом, отнял у него по меньшей мере правление. Мятежники между тем овладели крепостью Кипрон. В те же дни многочисленные иудеи в Махероне потребовали от тамошнего римского гарнизона очистки ими местности. Боясь быть прогнанными насильно, они согласились, выговорив себе свободный проход; когда это им было обещано, они сдали крепость, которую немедленно заняли махероняне. 7. В Александрии туземное население жило в постоянном раздоре с иудеями с тех пор, как Александр в награду за оказанную ему помощь против египтян предоставил иудеям возможность селиться в Александрии на равных правах с эллинами. Это преимущество сохранялось за ними и при преемниках Александра, которые отвели им даже в собственность отдельные кварталы (дабы они, не соприкасаясь слишком тесно с остальным населением, тем легче могли бы сохранить чистоту своих нравов) и даровали им звание македонян. После, когда в Египте воцарилось владычество римлян, то ни первый Цезарь, ни один из его преемников не могли ограничить дарованные им Александром права. Но кеприязненные столкновения между иудеями и эллинами происходили беспрестанно, и хотя местная власть ежедневно наказывала массами виновников беспорядков с обеих сторон, взаимное ожесточение все-таки росло все более и более. Как только в других местах поднялись волнения, то и здесь, в Александрии, раздор принял угрожающий характер. В одно собрание, созванное жителями Александрии по поводу отправления посольства к Нерону, вместе с эллинами стеклось также и множество иудеев. Как только их противники увидели их в амфитеатре, они подняли шум и с криками "враги, шпионы!" бросились на них, схватили трех иудеев и потащили вон из амфитеатра, чтобы сжечь их живьем, а остальных истребили в бегстве. Все иудейство поднялось тогда на месть. Вначале они бросали в эллинов каменьями, но затем они собрали факелы, ринулись всей толпой к амфитеатру и грозили сжечь живьем все собрание. Они бы это и исполнили, если бы начальник города Тиберий Александр не обуздал их ярость. Для отрезвления их он все-таки не сразу пустил в ход оружие, а прежде послал к ним влиятельнейших лиц с требованием успокоиться, дабы не восстановить против себя римское войско. Но бунтовщики встретили это требование руганью и насмешками против Тиберия. 8. Убежденный в том, что мятежники не усмирятся без серьезного наказания, Тиберий выдвинул против них расположенные в городе два римских легиона вместе с еще 5000 солдат, прибывших только что из Ливии, на гибель иудеям. Он дозволил войскам не только убивать, но и грабить имущество иудеев и грабить их дома. Они вторглись в так называемую Дельту, где жило все александрийское иудейство, и исполнили данные им приказания, хотя и не без кровавых потерь для самих себя. Иудеи тесно сплотились вместе, выдвинули вперед лучше вооруженных своих людей и таким образом долго отстаивали место сражения. Но раз приведенные к отступлению, они были уничтожены массами. Поражение было полное: одни были застигнуты на открытых местах, другие укрывались в домах, но римляне, предварительно разграбив последние, поджигали их. Они не чувствовали ни жалости к детям, ни благоговения перед старцами - люди всех возрастов были умерщвлены. Вся местность была затоплена кровью, и пятьдесят тысяч трупов были рассеяны по ней кучами. Ни малейшего следа не осталось бы от иудеев, если бы иные не прибегали к мольбам. К этим Александр чувствовал сожаление, и он дал знак римлянам к отступлению. Приученные к послушанию, они по первому сигналу прекратили резню; но александрийская чернь в порыве своей ненависти была почти неукротима: она насилу дала себя оторвать от трупов. 9. Такова была резня в Александрии. Так как с иудеями везде и повсюду велась война, то и Цестий не считал уже возможным больше медлить. Он высгупил из Антиохии с полным двенадцатым легионом и с двумя тысячами солдат, выбранных им из остальных легионов, кроме того, еще с шестью когортами пехоты и четырьмя конными отрядами. К этим силам присоединились еще вспомогательные отряды царей, а именно: от Антиоха две тысячи всадников и три тысячи пеших солдат, исключительно стрелков; от Агриппы - такое же число пехоты, всадников же меньше двух тысяч; Соем также прислал четыре тысячи солдат, третья часть которых состояла из всадников, а большая - из стрелков. С этой армией Цестий двинулся к Птолемаиде. Из городов также собрано было много вспомогательных отрядов, хотя и уступавших солдатам в военной опытности, но пополнявших этот пробел усердием и ненавистью к иудеям. Сам Агриппа сопровождал Цестия, чтобы указать ему маршрут и снабдить его съестными припасами. С одной частью своей армии Цестий направился против Завулона - сильного галилейского города, образовавшего пограничный оплот против Птолемаиды; он нашел его пустым от людей, так как жители бежали в горы, но полным зато всякого рода сокровищами. Эти богатства он предоставил солдатам разграбить, а сам город предал огню, несмотря на то, что здания его были удивительной красоты, наподобие тех, какие находились в Тире, Сидоне и Берите; вслед за этим он отправился в прилегающие окрестности, грабил все, что ему попадалось в руки, сжег все деревни и возвратился в Птолемаиду. В то время, когда сирийцы из Берита все еще были заняты грабежами, иудеи, узнав об удалении Цестия, снова ободрились, напали неожиданно на оставшихся и убили до двух тысяч из них. 10. После этого Цестий выступил из Птолемаиды, сам отправился в Кесарию, а часть войска послал в Иоппию с приказанием занять этот город, если удастся застать его врасплох, но если их приближение будет замечено, то ожидать его личного прибытия с остальной армией. Частью морем, частью сухопутьем те поспешили туда и, напав на город с обеих сторон, взяли его без особого труда. Жители, не говоря уже о возможности какого-либо сопротивления, не имели даже времени спасаться бегством и были все поголовно вместе с их семействами убиты вторгшимся неприятелем. Город был разграблен и сожжен. Число убитых достигло восьми тысяч четырехсот. Точно таким же образом Цестий послал в соседний к Кесарии Нарбатинский округ сильный отряд всадников, который опустошил весь этот край, убил массу туземных жителей, расхитил их имущество и предал огню деревни. 11. В Галидею Цестий послал предводителя двенадцатого легиона, Галла, с таким количеством войска, которое ему казалось достаточным для покорения народа. Сильнейший из галилейских городов Сепфорис принял его дружелюбно, а после этого разумного примера другие города также оставались в покое. Но беспокойная разбойничья толпа бежала на гору Асамон - в сердце Галилеи, напротив Сепфориса. Против этих людей выступил Галл со своим корпусом. Все время, когда они находились на возвышении, они низвергали нападавших на них римлян и убили без труда около двухсот человек; но когда римляне тайно обошли их кругом и взобрались на более возвышенные места, они немедленно были преодолены: с их легким вооружением они не могли ни держаться против тяжеловооруженных воинов, ни спасаться от всадников. Так пало свыше двух тысяч из них, и только немногим удалось укрыться в непроходимые места. ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Цестий выступает против иудеев и осаждает Иерусалим, но против всякого ожидания отступает от города. То, что он испытывает со стороны иудеев во время своего отступления. 1. Так как Галл не замечал больше в Галилее никаких волнений, то он возвратился со своим войском в Кесарию. Цестий же двинулся со всеми своими соединенными силами в Антипатриду. Когда ему здесь было доложено, что в Афековой башне собралось внушительное число вооруженных иудеев, он отрядил туда часть войска для нападения. Но один страх перед неприятелем рассеял иудеев прежде, чем дело дошло до столкновения; по прибытии на место римляне сожгли пустой лагерь и близлежащие деревни. Из Антипатриды Цестий двинулся вперед в Лидду, но нашел город покинутым его обитателями, так как по случаю праздника кущей все население устремилось в Иерусалим; только пятьдесят человек найдено было на месте, - они были убиты, и город был предан огню. Оттуда он пошел дальше через Бет-Хорон, и у Гаваона, на расстоянии пятидесяти стадий от Иерусалима, разбил свой лагерь. 2. Как только иудеи увидели, что театр войны приближается к столице, они приостановили празднование и взялись за оружие. Упорствуя в своей надежде на свою многочисленность, они с воинственными кликами бросились беспорядочными толпами в битву, невзирая на седьмой день, который, как день отдыха и покоя, они всегда соблюдали наистрожайшим образом. Воинственная ярость, заглушившая в них чувство религиозности, была также причиной того, что они выиграли сражение. С такой неудержимой быстротой они ринулись на римлян, что прорвали эти их замкнутые ряды и, убивая направо и налево, протеснились сквозь них. Вся армия Цестия погибла бы тогда, если бы конница и свежая еще часть пехоты не поспешила бы на помощь той части войска, которая удерживала еще поле сражения. Римлян пало пятьсот пятнадцать, а именно четыреста пеших, а остальные - всадники; иудеи же потеряли лишь 22 человека. Храбрее всех среди них оказались родственники адиабенского царя Монобаза - Монобаз и Кенедай; за ними - Нигер из Переи и вавилонянин Сила, служивший прежде в рядах Агриппы, но перешедший к иудеям. Отбитые однако, с фронта, иудеи потянулись обратно в город, междутем как Симон, сын Гиоры, при отступлении римлян в Бет-Хорон, напал на них с тыла, разбил значительную часть их арьергарда и отнял у них множество вьючных животных, с которыми вступил в город. В продолжение трех дней, в которые Цестий оставался еще в этой местности, иудеи заняли возвышенности и расставили караулы у проходов. Из этого ясно можно было понять, что при дальнейшем движении римлян они не останутся праздными. 3. Агриппа видел опасность, в которой продолжали оставаться и теперь римляне, так как окружавшие их горы были покрыты бесчисленным неприятелем, и решил поэтому начать переговоры с иудеями в надежде или всех отклонить от войны, или по крайней мере людей, не солидарных с войной, побудить отпасть от их противников. Он послал поэтому тех из своих приближенных, которые пользовались у иудеев наибольшим почетом, Боркея и Феба, с обещанием дружбы Цестия и полного прощения со стороны римлян за все совершившееся, если только они положат оружие и перейдут на его сторону. Но мятежники, опасаясь, чтобы народ, соблазнившись этими обещаниями, не перешел к Агриппе, решили убить послов. И действительно, Феба они умертвили, прежде чем он мог обратиться к народу; Боркея они не успели убить; раненный, он спасся бегством; тех же из народа, кто громко вознегодовал против происшедшего, они камнями и кнутами загнали обратно в город. 4. В этом раздоре, возникшем в среде самих иудеев, Цестий усмотрел благоприятный момент для нападения. Он бросился на них со всей своей армией, вынудил их к отступлению и преследовал до Иерусалима. Разбив свой стан на так называемом Скопе, в семи стадиях от города, он три дня не подступал к городу, выжидая, быть может, примирительного шага со стороны его жителей, а приказал только солдатам делать набеги на окрест лежавшие деревни и собрать съестные припасы. На четвертый же день, 30-го иперберетая, он выстроил войско в боевой порядок и повел его на город. Народ был охраняем мятежниками; последние, устрашившись стройной организации римлян, покинули наружные предместья города и ушли во внутренний город и в храм. Цестий занял покинутую местность и превратил в пепел Бецету, Новый город и так называемый дровяной рынок; вслед за тем он подступил к Верхнему городу и расположился лагерем протав царского дворца. Если бы ему заблагорассудилось в туже минуту штурмовать стены, он сейчас же овладел бы городом и положил бы конец войне. Но военачальник Тираний Приск и большинство начальников конницы были подкуплены Флором и отклонили его от этого плана. В этом кроется причина того, что война затянулась на такое продолжительное время и сделалась столь ужасной и гибельной для иудеев. 5. Между тем многие почетные граждане, по совету Анана, сына Ионатана, пригласили Цестия в город, обещая ему открыть ворота. Но с досады он уже ничего слышать не хотел об этом; к тому же он не вполне доверял им и продолжал медлить до тех пор, пока мятежники не узнали об измене; они тогда сбросили со стены Анана и его людей и камнями разогнали их по домам. Сами же они разместились по башням и стали отстреливаться против тех, которые приступали к стене. Пять дней римляне делали попытки со всех сторон, не достигая никакого результата; но на шестой день Цестий сформировал сильный отряд отборных солдат, присоединил к ним стрелков и напали на северную сторонухрама. Иудеи защищались с высоты галерей и неоднократно отбивали атаки на стены, но вынуждены были все-таки отступить перед горячей стрельбой. Тогда римляне устроили так называемую черепаху, состоявшую в том, что передовые солдаты крепко упирали свои щиты в стены, следовавшие за ними упирали свои щиты в предыдущие и т. д. Стрелы, падавшие на этот навес, скользили по поверхности без всякого действия: солдаты могли теперь совершенно спокойно подкопать стену и сделали уже приготовления к тому, чтобы поджечь храмовые ворота. 6. Страшная паника охватила теперь мятежников. Уже многие бежали из города, ожидая его покорения с минуты на минуту. Но народ, напротив, как раз в этот момент вновь воспрянул духом: как только злонамеренные удалились, он приблизился к воротам с намерением открыть их и принять Цестия как благодетеля. Если бы он хоть еще немного продолжил осаду, он тотчас имел бы город в своей власти. Но я думаю, что по вине злых Бог уже тогда отвернулся от святыни и не дал поэтому войне окончиться в тот день. 7. Невзирая на отчаяние осажденных и настроение народа, Цестий вдруг велел солдатам отступить назад, отказался от всякой надежды на успех, хотя он никакой неудачи не потерпел, и самым неожиданным образом покинул город. Его внезапное отступление возвратило смелость разбойникам, которые напали на арьергард и убили массу всадников и пехоты. Ближайшую ночь Цестий провел в ставке на Скопе; но на следующий день он двинулся дальше, сам как будто маня за собой неприятеля. Последний еще раз уничтожил заднее войско в походе и одновременно с тем обстреливал его со стороны дороги. Арьергард не осмеливался стать против своих преследователей, так как он считал, что их необычайно много, фланги также не были в состоянии отражать нападение, так как римляне были тяжело вооружены и опасались разорвать походную линию; иудеи, напротив, как они хорошо видели, были легко вооружены и вели нападение с большим воодушевлением. Так они должны были терпеть большие потери, не будучи в состоянии причинить со своей стороны какой-либо вред неприятелю. Поражаемые на всем пути и приводимые каждый раз в смятение, они падали массами. В числе многочисленных убитых были предводитель шестого легиона Приск, трибун Лонгин и начальник одного из конных эскадронов Эмилий Юкунд. С большим трудом, потеряв также большую часть своей поклажи, они достигли, наконец, прежнего лагеря - Гаваона. Цестий провел здесь в нерешительности два дня; когда на третий день число неприятеля еще больше увеличилось и все кругом кишело иудеями, он осознал, что его медлительность послужила ему только во вред и что дальнейшее пребывание на месте только умножит еще более число его врагов. 8. Чтобы ускорить бегство, он приказал уничтожить все, что может отягчать войско в пути. Были убиты поэтому мулы и вьючные животные, за исключением тех, которые носили орудия стрельбы и машины; последние они сохранили на случай надобности, а главным образом для того, чтобы они не попали в руки иудеев и не были ими обращены против римлян. После этого они выступили в Бет-Хорон. На открытом поле иудеи их меньше беспокоили; но каждый раз, когда им приходилось спускаться вниз по узким крутизнам, одна часть иудеев, быстро забегая вперед, загораживала им выход, другая часть сзади гаала их в лощину, а главная масса, растягиваясь по отлогим сторонам дороги, обдавала войско градом стрел. Тяжело было пехоте, не знавшей, как обороняться, но в еще большей опасности находилась конница: совершать спуск сомкнутыми рядами не дозволяла ей беспрерывная стрельба, но вместе с тем непроходимые крутизны мешали им набрасываться на неприятеля; с другой же стороны дороги зияли овраги и пропасти, в которые они падали при каждом неосторожном движении. Не имея, таким образом, возможности ни бежать, ни сопротивляться, они в своей нужде разражались громкими воплями и криками отчаяния. Им в ответ раздавались победные звуки, ликующие крики и призывы мщения иудеев. Немногого недоставало, чтобы они смяли всю армию Цестия; но наступила ночь, и тогда римляне могли бежать в Бет-Хорон. Иудеи меж тем заняли все кругом и стали выжидать их выступления. 9. Отчаявшись в возможности открытого отступления. Цестий начал помышлять о тайном бегстве. С этой целью он избрал около четырехсот храбрейших солдат и расставил их вдоль шанцев с приказом водрузить на них полевые знаки лагерных караулов для того, чтобы заставить иудеев думать, что все войско находится еще в стане. Он же сам с остальным войском выступил втихомолку на тридцать стадий вперед. На следующий день, когда иудеи увидели римский стан покинутым, они напали на тех четырехсот, которые их обманули; поспешно расстреляли их и пустились в погоню за Цестием. Но последний в продолжение ночи выиграл довольно большое расстояние, а днем ускорил бегство до того, что солдаты в страхе и смятении оставили в дороге осадные и метательные машины, равно как и большую часть других орудий, которые достались иудеям и впоследствии употреблялись против их первоначальных обладателей, Иудеи гнались за римлянами до Антипатриды, но так как не застали уже их здесь, то возвратились назад, взяли с собой машины, ограбили трупы, собрали покинутую римлянами добычу и с победными песнями вступили в столицу. Сами они потеряли очень немного людей в то время, как римлян и их союзников они убили пять тысяч триста пеших солдат и триста восемьдесят всадников. Это совершилось на восьмой день диоса, в двенадцатом году царствования Нерона. ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Цестий отправляет посольство к Нерону. - Дамаскинцы перебивают живущих среди них иудеев. - Жители Иерусалима, возвратившись из погони за Цестием и восстановив внутри порядок,выбирают многих военачальников, в том числе также автора этой истории. - Кое-что об административной деятельности Иосифа. 1. После поражения Цестия многие знатные иудеи оставили город, точно так же, как спасаются с погибающего судна. Оба брата - Костобар и Саул с Филиппом, сыном Иакима (он же был военачальником царя Агриппы), бежали из города и отправились к Цестию. Как вместе с ними Антипа был осажден в царском дворце и как он, отказавшись от бегства, был убит мятежниками - об этом мы расскажем в свое время. Цестий же послал Саула и его свиту, по их собственной просьбе, в Ахайю к Нерону с тем, чтобы они изложили пережитые ими самими бедствия и взвалили бы вину войны на Флора. Перенесением гнева Нерона на последнего он надеялся именно отвратить грозившую ему самому опасность. 2. Между тем жители Дамаска,