.Один - проявляющийся как болезнь в теле, другой - как
безобразие.
     Т е э т е т.Не понял.
Ч у ж е з е м е ц.Быть может, ты не считаешь болезнь и разлад одним и тем же?
Т е э т е т.И на это не знаю, что мне отвечать.
Ч у ж е з е м е ц.Разве разлад это не раздор, возникающий вследствие какой-либо
порчи - среди того, что сродно по своей природе?
Т е э т е т.Да.
     Ч у ж е з е м е ц.А безобразие - разве это не род несоразмерности, неприглядный
во всех отношениях?
     Т е э т е т.Да, именно это.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Не замечаем ли мы, что в душе людей негодных мнения
находятся в раздоре с желаниями, воля - с удовольствиями, рассудок - со
страданиями и все это - между собой?
     Т е э т е т.Весьма даже.
Ч у ж е з е м е ц.Но ведь все это по необходимости родственно друг другу.
Т е э т е т.Как же нет?
     Ч у ж е з е м е ц.Стало быть, называя разлад и болезнь души пороком, мы
выразимся правильно.
     Т е э т е т.Конечно, вполне правильно.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Обо всех тех вещах, которые, находясь в движении и
имея перед собою какую-то цель, к достижению которой и стремятся, при каждом
порыве минуют ее и ошибаются, скажем ли мы, что это случается с ними вследствие
соразмерности вещи и цели или, наоборот, вследствие несоразмерности?
Т е э т е т.Ясно, что вследствие несоразмерности.
Ч у ж е з е м е ц. Но ведь мы знаем, что всякая душа заблуждается во всем не по
доброй воле.
     Т е э т е т.Бесспорно.
Ч у ж е з е м е ц.Заблуждение же есть не что иное, как отклонение мысли, когда
душа стремится к истине, но проносится мимо понимания.
Т е э т е т.Несомненно.
     Ч у ж е з е м е ц.Стало быть, заблуждающуюся душу должно считать безобразною и
несоразмерною.
     Т е э т е т.По-видимому.
Ч у ж е з е м е ц.Итак, в ней есть, видно, эти два рода зла. Один, который
многие называют пороком, это, как весьма очевидно, ее болезнь.
Т е э т е т.Да.
     Ч у ж е з е м е ц.А другой называют заблуждением, но соглашаться с тем, что это
     - зло, свойственное только душе, не желают.
Т е э т е т.Конечно, должно согласиться с тем, в чем я, когда ты это недавно
сказал, усомнился, а именно что есть два рода зла в душе и что трусость,
своеволие и несправедливость, все вместе, надо считать гнездящейся в нас
болезнью, а состояния частого и разнообразного заблуждения - безобразием.
Ч у ж е з е м е ц.Не существует ли против этих двух состояний, по крайней мере
для тела, неких двух искусств?
     Т е э т е т.Каких это?
Ч у ж е з е м е ц.Против безобразия - гимнастика, против болезни - врачевание?
Т е э т е т.Это ясно.
     Ч у ж е з е м е ц.Так не существует ли и против высокомерия, несправедливости и
трусости из всех искусств по природе своей самое подходящее - карательное -
правосудие?
     Т е э т е т.Вероятно, по крайней мере если говорить согласно с людским мнением.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? А против всякого вообще заблуждения можно ли
правильнее назвать другое какое-либо искусство, кроме искусства обучать?
Т е э т е т.Нет, нельзя.
     Ч у ж е з е м е ц.Ну хорошо. Должно ли, однако, утверждать, что в искусстве
обучать существует один род, или надо говорить, что их больше и что в этом
случае самые важные в нем - два каких-то рода? Рассмотри.
Т е э т е т.Рассматриваю.
     Ч у ж е з е м е ц.И мне кажется, что мы скорее всего могли бы найти их вот как.
Т е э т е т.Как?
     Ч у ж е з е м е ц.А рассмотрев, не допускает ли заблуждение внутри себя некоего
разделения? Ведь будучи двояким, оно, очевидно, принуждает и искусство обучения
иметь две части, по одной для каждого из своих родов.
Т е э т е т.Что же? Ясно ли тебе то, чти мы теперь исследуем?
Ч у ж е з ем е ц.Мне, во всяком случае, кажется, что я вижу обособленным некий
великий и тягостный вид заблуждения, равный по значению всем остальным частям
заблуждения.
     Т е э т е т.Какой именно?
Ч у ж е з е м е ц.Тот, когда, не зная чего-нибудь, люди считают себя знающими
это. Отсюда, по-видимому, у всех возникает все то, что составляет наши ошибки в
мышлении.
     Т е э т е т. Правда.
Ч у ж е з е м е ц.Так именно этому одному виду заблуждения и присваивается, по
моему мнению, имя невежества.
     Т е э т е т.Уж конечно.
Ч у ж е з е м е ц.Какое же, стало быть, надо дать имя той части искусства
обучения, которая от него избавляет?
     Т е э т е т.Я так думаю, чужеземец, что все другое называется ремесленным
обучением, а эта часть, по крайней мере здесь, у нас, именуется воспитанием.
Ч у ж е з е м е ц.Да и у всех почти эллинов, Теэтет, она именуется так. Но нам
надо еще рассмотреть, не есть ли она уже неделимое целое, или же она допускает
какое-либо достойное названия подразделение.
Т е э т е т.Конечно, это надо рассмотреть.
     Ч у ж е з е м е ц.Так мне представляется, что и эта часть некоторым образом
расчленяется.
     Т е э т е т.В каком отношении?
Ч у ж е з е м е ц.В искусстве обучения с помощью речей один путь кажется более
шероховатым, другой - более гладким.
     Т е э т е т. Что же сказать нам о каждом из них?
Ч у ж е з е м е ц.Один путь стародавний, путь наших отцов, которым они главным
образом пользовались, да многие пользуются еще и теперь в применении к сыновьям,
когда те в чем-нибудь провинятся, причем их то бранят, то более кротко
увещевают. Всю эту часть правильнее всего можно назвать вразумлением.
Т е э т е т.Это так.
     Ч у ж е з е м е ц.Что же касается другого, то здесь некоторые, видно, по
размышлении, пришли к выводу, что всякое неведение бывает невольным и если кто
считает себя мудрым, он никогда не пожелает обучаться чему-либо из того, в чем
считает себя сильным, способ же воспитывать путем вразумления при затрате
большого труда приводит к малым достижениям.
Т е э т е т.Они правильно полагают.
     Ч у ж е з е м е ц.Поэтому-то за устранение подобного [само]мнения они берутся
другим способом.
     Т е э т е т.Каким же именно?
Ч у ж е з е ме ц.Они расспрашивают кого-либо о том, относительно чего тот мнит,
будто говорит дельно, хотя в действительности говорит пустое. Затем, так как он
и ему подобные бросаются из стороны в сторону, они легко выясняют их мнения и,
сводя их в своих рассуждениях воедино, сопоставляют между собой, сопоставляя же,
показывают, что эти мнения противоречат друг другу касательно одних и тех же
вещей, в одном и том же отношении, одним и тем же образом. Те же, видя это, сами
на себя негодуют, а к другим становятся мягче и таким способом освобождаются от
высокомерного и упорного самомнения, и из всех освобождений об этом освобождении
слушать всего приятнее, да и для того, кто его испытывает, оно бывает самым
надежным. Ведь те, кто их очищает, дитя мое, полагают, подобно тому как это
признали врачи, что тело может наслаждаться предлагаемой ему пищей не раньше,
чем будет из него устранено все то, что этому служит помехой; то же самое они
думают и относительно души. Они считают, что душа получит пользу от предлагаемых
знаний не раньше, чем обличитель, заставив обличаемого устыдиться и устранив
мешающие знаниям мнения, сделает обличаемого чистым и таким, что он будет
считать себя знающим лишь то, что знает, но не более.
Т е э т е т.Во всяком случае это состояние - наилучшее и разумнейшее.
Ч у ж е з е м е ц.Вследствие всего этого, Теэтет, о таком обличении мы должны
говорить как о величайшем и главнейшем из очищений и, с другой стороны,
человека, не подвергшегося этому испытанию, если бы даже он был Великим царем,
поскольку он не очищен в самом главном, должны считать невоспитанным и
безобразным в том отношении, в каком следовало бы быть самым чистым и прекрасным
тому, кто желает стать действительно счастливым.
Т е э т е т.Безусловно, так.
     Ч у ж е з е м е ц.Что же? Тех, кто занимается этим искусством, как нам назвать?
Я ведь боюсь назвать их софистами.
     Т е э т е т.Почему же?
Ч у ж е з е м е ц.Как бы не приписать им слишком ценный дар.
Т е э т е т.Но ведь то, что теперь сказано, походит на нечто подобное.
Ч у ж е з е м е ц.Да ведь и волк походит на собаку, самое дикое существо - на
самое кроткое. Но человеку осмотрительному надо больше всего соблюдать
осторожность в отношении подобия, так как это самый скользкий род. Впрочем,
пусть будет так: ведь если определения четки даже в отношении мелочей, то
никакого спора из-за них не возникает.
     Т е э т е т.Да, вероятно, не возникает.
Ч у ж е з е м е ц.Так пусть же частью искусства различать будет искусство
очищать, от искусства очищать пусть будет отделена часть, касающаяся души, от
этой части - искусство обучать, от искусства обучать - искусство воспитывать, а
обличение пустого суемудрия, представляющее собою часть искусства воспитания,
пусть называется теперь в нашем рассуждении не иначе как благородною по своему
роду софистикою
     Т е э т е т.Пусть называется. Однако я, поскольку обнаружилось столь многое,
недоумеваю, кем же, наконец, если говорить правильно и с уверенностью, следует
признать на самом деле софиста.
     Ч у ж е з е м е ц.Твое недоумение естественно. Но и тот, софист, надо думать,
теперь уже сильно недоумевает, куда ему, наконец, ускользнуть от нашего
рассуждения. Ведь справедлива пословица, что не легко от всего увернуться.
Поэтому теперь надо посильнее на него налечь.
Т е э т е т.Ты говоришь прекрасно.
     Ч у ж е з е м е ц.Давай-ка сначала, остановившись, как бы переведем дух и,
отдыхая, поразмыслим сами с собою: вот ведь сколь многовидным оказался у нас
софист. Мне кажется, прежде всего мы обнаружили, что он - платный охотник за
молодыми и богатыми людьми.
     Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.Во-вторых, что он крупный торговец знаниями, относящимися к
душе.
     Т е э т е т.Именно.
Ч у ж е з е м е ц.В-третьих, не оказался ли он мелочным торговцем тем же самым
товаром?
     Т е э т е т.Да; и в-четвертых, он был у нас торговцем своими собственными
знаниями.
     Ч у ж е з е м е ц.Ты правильно вспомнил. Пятое же попытаюсь припомнить я.
Захватив искусство словопрений, он стал борцом в словесных состязаниях.
Т е э т е т.Так и было.
     Ч у ж е з е м е ц.Шестое спорно; при всем том мы, уступив софисту, приняли, что
он очищает от мнений, препятствующих знаниям души.
Т е э т е т.Совершенно верно.
     Ч у ж е з е м е ц.Замечаешь ли ты, что когда у кого-то имеется много знаний, а
именуют его только по одному виду искусства, то об этом человеке возникает
неверное представление. И ясно, что, если кто имеет нечеткое представление о
каком-либо искусстве, он не может себе вообразить, на что направлены все знания
в этом искусстве, почему он и называет того, кто ими обладает, многими именами
вместо одного.
     Т е э т е т.Кажется, большею частью это происходит приблизительно так.
Ч у ж е з е м е ц.Пусть же мы не испытаем по лености ничего подобного при
исследовании, но примем, прежде всего, одно из сказанного о софисте; это одно,
как мне кажется, более всего его отличает.
     Т е э т е т.Что же это за одно?
Ч у ж е з е м е ц. Мы где-то признали его искусником в прекословии.
Т е э т е т.Да.
     Ч у ж е з е м е ц.Что же? Не признали ли мы, что он учит этому самому и других?
Т е э т е т.Как же иначе?
     Ч у ж е з е м е ц.Посмотрим-ка, в спорах о чем обещают подобные люди сделать
других искусными? Пусть наше исследование идет сначала примерно так. Ну-ка,
делают ли они других людей способными спорить о божественных делах, скрытых от
большинства?
     Т е э т е т.О них действительно так говорят.
Ч у ж е з е м е ц.А относительно земных, небесных и тому подобных очевидных
явлений?
     Т е э т е т.Как же иначе?
Ч у ж е з е м е ц.И конечно, мы знаем, что, когда в частных беседах зайдет речь
о возникновении и бытии, они и сами оказываются искусными в возражениях, и
других делают такими же способными в этом, как они сами?
Т е э т е т.Конечно.
     Ч у ж е з е м е ц.А что касается законов и всего, относящегося к государству,
берутся ли они сделать других искусными спорщиками?
Т е э т е т.Да ведь никто с ними, можно сказать, и не стал бы беседовать, если б
они не брались.
     Ч у ж е з е м е ц.Однако все то, что по поводу всех искусств, а также и каждого
из них в отдельности должен возражать сам мастер, обнародовано для каждого
желающего этому научиться в письменном виде.
Т е э т е т.Ты, кажется, имеешь в виду Протагоровы сочинения о борьбе и иных
искусствах?
     Ч у ж е з е м е ц.И многие другие, мой друг. Однако не представляется ли
искусство прекословить какой-то способностью, годною для любых словопрений - о
чем угодно?
     Т е э т е т.Кажется, это искусство почти ничего не оставляет без внимания.
Ч у ж е з е м е ц.Но, ради богов, мой мальчик, признаешь ли ты все это
возможным? Ведь вы, молодые, пожалуй, бываете тут проницательнее, мы же -
слабее.
     Т е э т е т.О чем это и к чему ты все это говоришь? Я даже не понимаю этого
твоего вопроса.
     Ч у ж е з е м е ц.А о том, будто бы возможно, чтобы кто-нибудь из людей все
знал.
     Т е э т е т. Поистине счастливым был бы, чужеземец, наш род.
Ч у ж е з е м е ц.Каким же образом кто-то, не зная сам, мог бы здраво возражать
знающему?
     Т е э т е т.Это никоим образом невозможно.
Ч у ж е з е м е ц.Ну так в чем же состояло бы чудо силы софистики?
Т е э т е т.В применении к чему?
     Ч у ж е з е м е ц.Каким образом софисты были бы в состоянии внушить молодым
людям мнение, будто они во всем наимудрейшие? Ясно ведь, что, если бы софисты не
возражали правильно, или не казалось бы, что они правильно возражают, или даже
если бы и создавалось такое впечатление, но они представлялись бы разумными лишь
в силу этих возражений, то, говоря твоими же словами, едва ли кто-нибудь пожелал
бы у них учиться, платя им деньги.
     Т е э т е т.Разумеется, едва ли.
Ч у ж е з е м е ц.А на самом деле ведь желают?
Т е э т е т. И даже очень.
     Ч у ж е з е м е ц.Я думаю, они кажутся сведущими в том, что они возражают.
Т е э т е т.Как же иначе?
     Ч у ж е з е м е ц.Но, утверждаем мы, ведь они делают это по отношению ко всему?
Т е э т е т.Да.
     Ч у ж е з е м е ц.Поэтому-то они и кажутся ученикам мудрыми во всем.
Т е э т е т.Конечно.
     Ч у ж е з е м е ц.Не будучи в то же время таковыми. Ведь это оказалось
невозможным.
     Т е э т е т.Как может это быть возможным?
Ч у ж е з е м е ц. Значит, софист оказался у нас обладателем какого-то мнимого
знания обо всем, а не истинного.
     Т е э т е т.Безусловно, и сказанное о них теперь кажется вполне правильным.
Ч у ж е з е м е ц.Возьмем же какой-нибудь более ясный пример.
Т е э т е т. Какой?
     Ч у ж е з е м е ц.Вот какой... а ты постарайся ответить мне, как следует
подумав.
     Т е э т е т.Так что же это?
Ч у ж е з е м е ц.Например, если бы кто-нибудь стал утверждать, что ни говорить,
ни возражать не умеет, но с помощью одного лишь искусства может создавать все
вещи без исключения...
     Т е э т е т. Как ты разумеешь это "все"?
Ч у ж е з е м е ц.Ты уже сейчас не понимаешь, из чего исходит сказанное. Тебе
кажется непонятным это "все".
     Т е э т е т. Конечно, нет.
Ч у ж е з е м е ц.Я считаю, однако, что и я и ты принадлежим ко "всему", помимо
же нас все остальные животные и растения.
     Т е э т е т.Как ты говоришь?
Ч у ж е з е м е ц.Я имею в виду, если кто-нибудь стал бы утверждать, что
сотворит и меня, и тебя, и все растения...
     Т е э т е т.О каком творении ты, однако, упоминаешь? Ведь не о земледельце же
будешь ты говорить, поскольку того человека ты называешь творцом также и
животных.
     Ч у ж е з е м е ц.Да, и сверх того моря, земли, неба и богов, а также всего
прочего, вместе взятого; быстро творя, он каждую из этих вещей продает за весьма
милые деньги.
     Т е э т е т.Это какая-то шутка.
Ч у ж е з е м е ц.Ну а разве не шуткой надо считать, когда кто-нибудь говорит,
будто все знает и будто мог бы за недорогую плату в короткий срок и другого
этому научить?
     Т е э т е т.Безусловно, шуткой.
Ч у ж е з е м е ц.Знаешь ли ты какой-либо более искусный или более приятный вид
шутки, чем подражание?
     Т е э т е т.Нет. Ты назвал всеобъемлющий и весьма разнообразный вид, соединив
все в одном.
     Ч у ж е з е м е ц.Таким образом, о том, кто выдает себя за способного творить
все с помощью одного лишь искусства, мы знаем, что он, создавая посредством
живописи всевозможные подражания и одноименные с существующими вещами предметы,
сможет обмануть неразумных молодых людей, показывая им издали нарисованное и
внушая, будто бы он вполне способен на деле исполнить все, что они ни пожелают.
Т е э т е т.Да, это так.
     Ч у ж е з е м е ц.Что же теперь? Не считать ли нам, что и по отношению к речам
существует какое-то подобное искусство, с помощью которого можно обольщать
молодых людей и тех, кто стоит вдали от истинной сущности вещей, речами,
действующими на слух, показывая словесные призраки всего существующего? Так и
достигается то, что произносимое принимают за истину, а говорящего - за
мудрейшего из всех и во всем.
     Т е э т е т.Да почему и не быть какому-либо подобному искусству?
Ч у ж е з е м е ц.Не бывает ли, дорогой Теэтет, необходимым для многих из
слушателей, когда по прошествии достаточного времени и достижении зрелого
возраста они приходят в столкновение с действительностью и становятся
вынужденными под ее воздействием ясно постигнуть существующее, изменить
приобретенные раньше мнения, так что великое оказывается малым, легкое - трудным
и все ложные представления, образованные при помощи речей, всячески
опровергаются действительными делами?
     Т е э т е т.Конечно, насколько я в своем юном возрасте могу судить. Но думаю,
что и я еще из числа стоящих поодаль [от истины].
Ч у ж е з е м е ц.Поэтому-то все мы здесь постараемся, да и теперь стараемся,
подвести тебя к ней как можно ближе прежде, чем ты испытаешь такие воздействия.
О софисте же ты скажи мне следующее: ясно ли уже, что, будучи подражателем
действительности, он - словно какой-то чародей, или мы еще пребываем в сомнении,
уж не обладает ли он и в самом деле знанием обо всем том, о чем он в состоянии
спорить?
     Т е э т е т.Да каким же образом, чужеземец? Ведь из сказанного уже теперь почти
ясно, что он принадлежит к людям, занятым забавой.
Ч у ж е з е м е ц.Оттого-то его и надо считать каким-то чародеем и подражателем.

     Т е э т е т.Как же не считать?
Ч у ж е з е м е ц.Ну, теперь наша задача - не выпустить зверя, мы его почти уже
захватили в своего рода сеть - орудие нашего рассуждения, так что он больше не
убежит и от этого.
     Т е э т е т.От чего же?
Ч у ж е з е м е ц.От того, что он - из рода фокусников.
Т е э т е т.Это также и мое о нем мнение.
     Ч у ж е з е м е ц.Нами решено уже как можно скорее расчленить изобразительное
искусство и, если софист, когда мы вторгнемся в область этого искусства,
останется с нами лицом к лицу, схватить его по царскому слову, передавая же его
царю, объявить о добыче. Если же софист как-либо скроется в отдельных частях
искусства подражания, то решено преследовать его, все время продолжая расчленять
принявшую его часть, до тех пор пока он не будет пойман. Вообще, ни этому роду,
ни другому какому никогда не придется хвалиться, что он смог убежать от тех, кто
владеет методом преследовать как по частям, так и в целом.
Т е э т е т.Ты хорошо говоришь, так и должно поступить.
Ч у ж е з е м е ц.Согласно с прежним характером членения, мне кажется, я
усматриваю два вида искусства подражания. Однако, мне кажется, что я еще не в
состоянии узнать, в каком же из них двух находится у нас искомая идея.
Т е э т е т.Но сначала скажи и поясни, о каких двух видах ты говоришь.
Ч у ж е з е м е ц.В одном я усматриваю искусство творить образы; оно состоит
преимущественно в том, что кто-либо соответственно с длиною, шириною и глубиною
образца, придавая затем еще всему подходящую окраску, создает подражательное
произведение.
     Т е э т е т.Как же? Не все ли подражатели берутся делать то же самое?
Ч у ж е з е м е ц.Во всяком случае, не те, кто лепит или рисует какую-либо из
больших вещей. Если бы они желали передать истинную соразмерность прекрасных
вещей, то ты знаешь, что верх оказался бы меньших размеров, чем должно, низ же
больших, так как первое видимо нами издали, второе вблизи.
Т е э т е т.Конечно.
     Ч у ж е з е м е ц.Не воплощают ли поэтому художники в своих произведениях,
оставляя в стороне истинное, не действительные соотношения, но лишь те, которые
им кажутся прекрасными?
     Т е э т е т.Безусловно.
Ч у ж е з е м е ц.Не будет ли справедливым первое, как правдоподобное, назвать
подобием?
     Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.И относящуюся сюда часть искусства подражания не должно ли,
как мы уже сказали раньше, назвать искусством творить образы?
Т е э т е т.Пусть называется так.
     Ч у ж е з е м е ц.А как же мы назовем то, что, с одной стороны, кажется подобным
прекрасному, хотя при этом и не исходят из прекрасного, а, с другой стороны,
если бы иметь возможность рассмотреть это в достаточной степени, можно было бы
сказать, что оно даже не сходно с тем, с чем считалось сходным? Не есть ли то,
что только кажется сходным, а на самом деле не таково, лишь призрак?
Т е э т е т.Отчего же нет?
     Ч у ж е з е м е ц.Не весьма ли обширна эта часть и в живописи, и во всем
искусстве подражания?
     Т е э т е т.Как же иначе?
Ч у ж е з е м е ц.Не назовем ли мы вполне справедливо искусством творить
призрачные подобия то искусство, которое создает не подобия, а призраки?
Т е э т е т. Конечно, назовем.
     Ч у ж е з е м е ц.Таким образом, я назвал следующие два вида изобразительного
искусства: искусство творить образы и искусство создавать призрачные подобия.
Т е э т е т.Правильно.
     [Диалектика бытия и небытия]
Ч у ж е з е м е ц.Того же, однако, о чем я и прежде недоумевал, а именно к
какому из обоих искусств должно отнести софиста, я и теперь еще не могу ясно
видеть: человек этот поистине удивителен, и его весьма затруднительно наблюдать;
ой и в настоящее время очень ловко и хитро укрылся в трудный для исследования
вид [искусства].
     Т е э т е т.Кажется, да.
Ч у ж е з е м е ц.Но ты сознательно ли соглашаешься с этим, или же тебя, по
обыкновению, увлекла к поспешному соглашению некая сила речи?
Т е э т е т.К чему ты это сказал?
     Ч у ж е з е м е ц.В действительности, мой друг, мы стоим перед безусловно
трудным вопросом. Ведь являться и казаться и вместе с тем не быть, а также
говорить что-либо, что не было бы истиной, все это и в прежнее время вызвало
много недоумений, и теперь тоже. В самом деле, каким образом утверждающий, что
вполне возможно говорить или думать ложное, высказав это, не впадает в
противоречие, постигнуть, дорогой Теэтет, во всех отношениях трудно.
Т е э т е т.Как так?
     Ч у ж е з е м е ц.Это смелое утверждение: оно предполагало бы существование
небытия; ведь в противном случае и самая ложь была бы невозможна. Великий
Парменид , мой мальчик, впервые, когда мы еще были детьми, высказал это и до
самого конца не переставал свидетельствовать о том же, постоянно говоря прозою
или стихами:
     Этого нет никогда и нигде, чтоб не-сущее было;
Ты от такого пути испытаний сдержи свою мысль.
Итак, Парменид свидетельствует об этом, и, что важнее всего, само упомянутое
утверждение при надлежащем исследовании его раскрыло бы то же. Рассмотрим,
следовательно, именно этот вопрос, если ты не возражаешь.
Т е э т е т.По мне, направляйся куда хочешь, относительно же нашего рассуждения
смекни, каким путем его лучше повести, и следуй этим путем сам, да и меня веди
им же.
     Ч у ж е з е м е ц.Да, так именно и нужно поступать. И вот ответь мне: отважимся
ли мы произнести "полное небытие"?
     Т е э т е т.Отчего же нет?
Ч у ж е з е м е ц.Если бы, таким образом, кто-либо из слушателей не для спора и
шутки, но со всей серьезностью должен был ответить, к чему следует относить это
выражение - "небытие", то что мы подумали бы: в применении к чему и в каких
случаях говорящий и сам воспользовался бы этим выражением, и указал бы на него
тому, кто спрашивает?
     Т е э т е т.Ты ставишь трудный и, можно сказать, именно для меня почти
совершенно неразрешимый вопрос.
     Ч у ж е з е м е ц.Но по крайней мере, ясно хоть то, что небытие не должно быть
отнесено к чему-либо из существующего.
     Т е э т е т.Как же иначе?
Ч у ж е з е м е ц.А если, стало быть, не к существующему, то не будет прав тот,
кто отнесет небытие к чему-либо.
     Т е э т е т.Как так?
Ч у ж е з е м е ц.Но ведь для нас, видимо, ясно, что само выражение "что-либо"
мы относим постоянно к существующему. Брать его одно, само по себе, как бы голым
и отрешенным от существующего, невозможно. Не так ли?
Т е э т е т.Невозможно.
     Ч у ж е з е м е ц.Подходя таким образом, согласен ли ты, что, если кто говорит о
чем-либо, тот необходимо должен говорить об этом как об одном?
Т е эт е т.Да.
     Ч у ж е з е м е ц.Ведь "что-либо", ты скажешь, обозначает одно, "оба" - два и,
наконец, "несколько" обозначает множество.
     Т е э т е т.Как же иначе?
Ч у ж е з е м е ц. Следовательно, говорящий не о чем-либо, как видно, по
необходимости и вовсе ничего не говорит.
     Т е э т е т.Это в высшей степени необходимо.
Ч у ж е з е м е ц.Не должно ли поэтому допустить и то, что такой человек пусть и
ведет речь, однако ничего не высказывает? Более того, кто пытался бы говорить о
небытии, того и говорящим назвать нельзя?
     Т е э т е т.В таком случае наше рассуждение стало бы предельно затруднительным.
Ч у ж е з е м е ц.Не говори так решительно. Имеется, дорогой мой, еще одно
затруднение, весьма сильное и существенное. И оно касается самого исходного
начала вопроса.
     Т е э т е т.Что ты имеешь в виду? Скажи, не мешкая.
Ч у ж е з е м е ц.Соединимо ли с бытием что-либо другое существующее?
Т е э т е т.Отчего же нет?
     Ч у ж е з е м е ц.А сочтем ли мы возможным, чтобы к небытию когда-либо
присоединилось что-нибудь из существующего?
Т е э т е т.Как это?
     Ч у ж е з е м е ц.Всякое число ведь мы относим к области бытия?
Т е э т е т.Если только вообще что-нибудь следует признать бытием.
Ч у ж е з е м е ц.Так нам поэтому не должно и пытаться прилагать к небытию
числовое множество или единство.
     Т е э т е т.Разумеется, согласно со смыслом нашего рассуждения, эта попытка была
бы неправильна.
     Ч у ж е з е м е ц.Как же кто-либо смог бы произнести устами или вообще охватить
мыслью несуществующие вещи или несуществующую вещь без числа?
Т е э т е т.Ну скажи, как?
     Ч у ж е з е м е ц.Когда мы говорим "несуществующие вещи", то не пытаемся ли мы
прилагать здесь множественное число?
     Т е э т е т.Как же иначе?
Ч у ж е з е м е ц.Если же мы говорим "несуществующая вещь", то, напротив, не
единственное ли это число?
     Т е э т е т.Ясно, что так.
Ч у ж е з е м е ц.Однако же мы признаем несправедливой и неправильной попытку
прилагать бытие к небытию.
     Т е э т е т.Ты говоришь весьма верно.
Ч у ж е з е м е ц.Понимаешь ли ты теперь, что небытие само по себе ни произнести
правильно невозможно, ни выразить его, ни мыслить и что оно непостижимо,
необъяснимо, невыразимо и лишено смысла?
     Т е э т е т.Конечно.
Ч у ж е з е м е ц.Значит, я ошибся, когда утверждал недавно, что укажу на
величайшее затруднение относительно него? Ведь мы можем указать другое, еще
большее.
     Т е э т е т.Какое именно?
Ч у ж е з е м е ц.Как же, чудак! Или ты не замечаешь из сказанного, что и того,
кто возражает против него, небытие приводит в такое затруднение, что, кто лишь
примется его опровергать, бывает вынужден сам себе здесь противоречить?
Т е э т е т.Как ты говоришь? Скажи яснее.
     Ч у ж е з е м е ц.А по мне вовсе не стоит это яснее исследовать. Ведь, приняв,
что небытие не должно быть причастно ни единому, ни многому, я, несмотря на это,
все же назвал его "единым", так как говорю "небытие". Смекаешь ли?
Т е э т е т.Да.
     Ч у ж е з е м е ц.Далее, несколько раньше я утверждал также, что оно невыразимо,
необъяснимо и лишено смысла. Ты следишь за мной?
Т е э т е т.Слежу. Как же иначе?
     Ч у ж е з е м е ц.Но, пытаясь связать бытие [с небытием], не высказал ли я
чего-то противоположного прежнему?
     Т е э т е т. Кажется.
Ч у ж е з е м е ц.Далее. Связывая бытие с небытием, не говорил ли я о небытии
как о едином?
     Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.Ведь, называя небытие лишенным смысла, необъяснимым и
невыразимым, я как бы относил все это к чему-то единому.
Т е э т е т.Как же иначе?
     Ч у ж е з е м е ц.А мы утверждаем, что тот, кто пожелал бы правильно выразиться,
не должен определять небытие ни как единое, ни как многое и вообще не должен его
как-то именовать. Ведь и через наименование оно было бы обозначено как вид
единого.
     Т е э т е т.Без сомнения.
Ч у ж е з е м е ц.Так что же сказать тогда обо мне? Ведь пожалуй, я и прежде и
теперь могу оказаться разбитым в моих обличениях небытия. Поэтому, как я уже
сказал, не будем в моих словах искать правды о небытии, но давай обратимся к
твоим.
     Т е э т е т.Что ты говоришь?
Ч у ж е з е м е ц.Ну, постарайся напрячь свои силы как можно полнее и крепче -
ты ведь еще юноша - и попытайся, не приобщая ни бытия, ни единства, ни множества
к небытию, высказать о нем что-либо правильно.
Т е э т е т.Поистине странно было бы, если бы я захотел попытаться это сделать,
видя твою неудачу.
     Ч у ж е з е м е ц.Ну, если тебе угодно, оставим в покое и тебя и меня. И пока мы
не нападем на человека, способного это сделать, до тех пор будем говорить, что
софист как нельзя более хитро скрылся в неприступном месте.
Т е э т е т.Это вполне очевидно.
     Ч у ж е з е м е ц.Поэтому если мы будем говорить, что он занимается искусством,
творящим лишь призрачное, то, придравшись к этому словоупотреблению, он легко
обернет наши слова в противоположную сторону, спросив нас, что же мы вообще
подразумеваем под отображением , называя его самого творцом отображений?
Поэтому, Теэтет, надо смотреть, что ответить дерзкому на этот вопрос.
Т е э т е т.Ясно, что мы укажем на отображения в воде и зеркале, затем еще на
картины и статуи и на все остальное в этом же роде.
Ч у ж е з е м е ц.Очевидно, Теэтет, софиста ты еще и не видел.
Т е э т е т.Как так?
     Ч у ж е з е м е ц. Тебе покажется, что он либо жмурится, либо совсем не имеет
глаз.
     Т е э т е т.Почему?
Ч у ж е з е м е ц.Когда ты дашь ему такой вот ответ, указывая на изображения в
зеркалах и на изваяния, он посмеется над твоими объяснениями, так как ты станешь
беседовать с ним как со зрячим, а он притворится, будто не знает ни зеркал, ни
воды, ни вообще ничего зримого, и спросит тебя только о том, что следует из
объяснений.
     Т е эт е т. Но что же?
Ч у ж е з е м е ц.Надо сказать, что обще всем этим вещам, которые ты считаешь
правильным обозначить одним названием, хотя назвал их много, и именуешь их все
отображением, как будто они есть нечто одно. Итак, говори и защищайся, ни в чем
не уступая этому мужу.
     Т е э т е т.Так что же, чужеземец, можем мы сказать об отображении, кроме того,
что оно есть подобие истинного, такого же рода иное?
Ч у ж е з е м е ц.Считаешь ли ты такого же рода иное истинным, или к чему ты
относишь "такого же рода"?
     Т е э т е т.Вовсе неистинным, но лишь ему подобным.
Ч у ж е з е м е ц.Не правда ли, истинным ты называешь подлинное бытие?
Т е э т е т.Так.
     Ч у ж е з е м е ц.Что же? Неистинное не противоположно ли истинному?
Т е э т е т.Как же иначе?
     Ч у ж е з е м е ц.Следовательно, ты подобное не относишь к подлинному бытию,
если только называешь его неистинным.
     Т е э т е т.Но ведь вообще-то оно существует.
Ч у ж е з е м е ц. Однако не истинно, говоришь ты.
Т е э т е т.Конечно нет, оно действительно есть только образ.
Ч у ж е з е м е ц. Следовательно, то, что мы называем образом, не существуя
действительно, все же действительно есть образ?
Т е э т е т.Кажется, небытие с бытием образовали подобного рода сплетение, очень
причудливое.
     Ч у ж е з е м е ц.Как же не причудливое? Видишь, из-за этого сплетения
многоголовый софист принудил нас против воли согласиться, что небытие каким-то
образом существует.
     Т е э т е т. Вижу, и очень даже.
Ч у ж е з е м е ц.Что же теперь? С помощью какого определения его искусства
придем мы в согласие с самими собой?
     Т е э т е т.Почему ты так говоришь и чего ты боишься?
Ч у ж е з е м е ц.Когда мы утверждаем, что софист обманывает нас призраком и что
искусство его обманчиво, не утверждаем ли мы этим, что наша душа из-за его
искусства мнит ложное? Или как мы скажем?
     Т е э т е т.Именно так. Что же другое мы можем сказать?
Ч у ж е з е м е ц.Далее, ложное мнение - это мнение, противоположное тому, что
существует. Не так ли?
     Т е э т е т.Да, противоположное.
Ч у ж е з е м е ц.Ты говоришь, следовательно, что ложное мнение - это мнение о
несуществующем?
     Т е э т е т.Безусловно.
Ч у ж е з е м е ц.Представляет ли оно собой мнение о том, что несуществующего
нет или что вовсе не существующее все-таки есть?
Т е э т е т.Несуществующее должно, однако, каким то образом быть, если только
когда-нибудь кто-то хоть в чем-то малом солжет.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Не будет ли он также считать, что безусловно
существующее вовсе не существует?
     Т е э т ет.Да.
Ч у ж е з е м е ц.И это тоже ложь?
     Т е э т е т. И это.
Ч у ж е з е м е ц.Следовательно, положение, что существующее не существует или
что несуществующее существует, думаю, будет точно так же считаться ложным.
Т е э т е т.Да и может ли оно быть иным?
     Ч у ж е з е м е ц.Вероятно, не может. Но этого софист не признает. И есть ли
какой-нибудь способ толкнуть здравомыслящего человека на такую уступку, раз мы
признали [в отношении небытия] то, о чем у нас шла речь раньше? Понимаем ли мы,
Теэтет, что говорит софист?
     Т е э т е т.Отчего же и не понять? Он скажет, что, дерзнув заявить, будто есть
ложь и в мнениях, и в словах, мы противоречим тому, что недавно высказали. Ведь
мы часто вынуждены связывать существующее с несуществующим, хотя недавно
установили, что это менее всего возможно.
     Ч у ж е з е м е ц.Ты правильно вспомнил. Но пора уже принять решение, что же нам
делать с софистом? Ты видишь, сколь многочисленны и как легко возникают
возражения и затруднения, когда мы разыскиваем его в искусстве обманщиков и
шарлатанов.
     Т е э т е т.Да, очень даже вижу.
Ч у ж е з е м е ц.Мы разобрали лишь малую часть их, между тем как они, так
сказать, бесконечны.
     Т е э т е т. Как видно, схватить софиста невозможно, раз все это так.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Отступим теперь из трусости?
Т е э т е т.Я полагаю, что не следует, если мы мало-мальски в силах его как-то
поймать.
     Ч у ж е з е м е ц. Но ты будешь снисходителен и сообразно с только что сказанным
удовольствуешься, если мы как-то мало-помалу выпутаемся из столь трудного
рассуждения?
     Т е э т е т.Отчего же мне не быть снисходительным?
Ч у ж е з е м е ц. А больше того прошу тебя о следующем.
Т е э т е т.О чем?
     Ч у ж е з е м е ц.Чтобы ты не думал, будто я становлюсь в некотором роде
отцеубийцей.
     Т е э т е т. Как так?
Ч у ж е з е м е ц.Защищаясь, нам необходимо будет подвергнуть испытанию учение
нашего отца Парменида и всеми силами доказать, что небытие в каком-либо
отношении существует и, напротив, бытие каким-то образом не существует.
Т е э т е т.Очевидно, нечто подобное нам и придется отстаивать в рассуждении.
Ч у ж е з е м е ц.Да, по пословице, это видно и слепому. Ведь пока это не
отвергнуто нами или не принято, едва ли кто окажется в состоянии говорить о
лживых словах и мнениях,будет ли дело идти об отображениях, подражаниях и
призраках или же обо всех занимающихся этим искусствах,не противореча по
необходимости самому себе и не становясь таким образом смешным.
Т е э т е т.Весьма справедливо.
     Ч у ж е з е м е ц.Ради этого-то и придется посягнуть на отцовское учение или же
вообще отступиться, если некий страх помешает нам это сделать.
Т е э т е т.Ничто не должно нас от этого удержать.
Ч у ж е з е м е ц.Теперь я еще и в-третьих буду просить тебя об одной малости.
Т е э т е т. Ты только скажи.
     Ч у ж е з е м е ц.Недавно только я говорил, что всегда теряю надежду на
опровержение всего этого, вот и теперь случилось то же.
Т е э т е т.Да, ты говорил.
     Ч у ж е з е м е ц.Боюсь, чтобы из-за сказанного не показаться тебе безумным,
после того как я вдруг с ног встану на голову. Однако ради тебя мы все же
возьмемся за опровержение учения [Парменида], если только мы его опровергнем.
Т е э т е т.Так как в моих глазах ты ничего дурного не сделаешь, если приступишь
к опровержению и доказательству, то приступай смело.
Ч у ж е з е м е ц.Ну ладно! С чего же прежде всего начать столь дерзновенную
речь? Кажется мне, мой мальчик, что нам необходимо направиться по следующему
пути.
     Т е э т е т.По какому же?
Ч у ж е з е м е ц.Прежде всего рассмотреть то, что представляется нам теперь
очевидным, чтобы не сбиться с пути и не прийти легко к взаимному соглашению так,
как будто нам все ясно.
     Т е э т е т.Говори точнее, что ты имеешь в виду.
Ч у ж е з е м е ц.Мне кажется, что Парменид, да и всякий другой, кто только
когда-либо принимал решение определить, каково существующее количественно и
качественно, говорили с нами, не придавая значения своим словам.
Т е э т е т.Каким образом?
     Ч у ж е з е м е ц.Каждый из них, представляется мне, рассказывает нам какую-то
сказку, будто детям: один, что существующее - тройственно и его части то
враждуют друг с другом, то становятся дружными, вступают в браки, рождают детей
и питают потомков; другой, называя существующее двойственным - влажным и сухим
или теплым и холодным, заставляет жить то и другое вместе и сочетаться браком.
Наше элейское племя, начиная с Ксенофана, а то и раньше, говорит в своих речах,
будто то, что называется "всем", - едино. Позднее некоторые ионийские и
сицилийские Музы сообразили, что всего безопаснее объединить то и другое и
заявить, что бытие и множественно и едино и что оно держится враждою и дружбою.
"Расходящееся всегда сходится", говорят более строгие из Муз; более же
уступчивые всегда допускали, что все бывает поочередно то единым и любимым
Афродитою, то множественным и враждебным с самим собою вследствие какого-то
раздора. Правильно ли кто из них обо всем этом говорит или нет - решить трудно,
да и дурно было бы укорять столь славных и древних мужей. Но вот что кажется
верным...
     Т е э т е т.Что же?
Ч у ж е з е м е ц.А то, что они, свысока взглянув на нас, большинство, слишком
нами пренебрегли. Нимало не заботясь, следим ли мы за ходом их рассуждений или
же нет, каждый из них упорно твердит свое.
     Т е э т е т.Почему ты так говоришь?
Ч у ж е з е м е ц.Когда кто-либо из них высказывает положение, что
множественное, единое или двойственное есть, возникло или возникает и что,
далее, теплое смешивается с холодным, причем предполагаются и некоторые другие
разделения и смешения, то, ради богов, Теэтет, понимаешь ли ты всякий раз, что
они говорят? Я, когда был помоложе, думал, что понимаю ясно, когда кто-либо
говорил о том, что в настоящее время приводит нас в недоумение, именно о
небытии. Теперь же ты видишь, в каком мы находимся по отношению к нему
затруднении.
     Т е э т е т.Вижу.
Ч у ж е з е м е ц.Пожалуй, мы испытываем такое же точно состояние души и по
отношению к бытию, хотя утверждаем, что ясно понимаем, когда кто-либо о нем
говорит, что же касается небытия, то не понимаем; между тем мы в одинаковом
положении по отношению как к тому, так и к другому.
Т е э т е т.Пожалуй.
     Ч у ж е з е м е ц.И обо всем прочем, сказанном раньше, нам надо выразиться точно
так же.
     Т е э т е т.Конечно.
Ч у ж е з е м е ц.О многом мы, если будет угодно, поговорим и после, величайшее
же и изначальное следует рассмотреть первым.
Т е э т е т.О чем, однако, ты говоришь? Ясно ведь, ты считаешь, что сначала надо
тщательно исследовать бытие: чем оказывается оно у тех, кто берется о нем
рассуждать?
     Ч у ж е з е м е ц.Ты, Теэтет, следуешь за мной прямо по пятам. Я говорю, что
метод исследования нам надо принять такой, будто те находятся здесь и мы должны
расспросить их следующим образом: "Ну-ка, вы все, кто только утверждает, что
теплое и холодное или другое что-нибудь двойственное есть все, - что произносите
вы о двух [началах бытия], когда говорите, будто существуют они оба вместе и
каждое из них в отдельности? Как нам понимать это ваше бытие? Должны ли мы,
по-вашему, допустить нечто третье кроме тех двух и считать все тройственным, а
вовсе не двойственным? Ведь если вы назовете одно из двух [начал] бытием, то не
сможете сказать, что оба они одинаково существуют, так как в том и другом случае
было бы единое [начало], а не двойственное".
Т е э т е т.Ты говоришь верно.
     Ч у ж е з е м е ц."Или вы хотите оба [начала] назвать бытием?"
Т е э т е т.Может быть.
     Ч у ж е з е м е ц."Но, друзья, - скажем мы, - так вы весьма ясно назвали бы
двойственное единым".
     Т е э т е т.Ты совершенно прав.
Ч у ж е з е м е ц."Так как мы теперь в затруднении, то скажите нам четко, что вы
желаете обозначить, когда произносите "бытие". Ясно ведь, что вы давно это
знаете, мы же думали, что знаем, а теперь вот затрудняемся. Поучите сначала нас
этому, чтобы мы не воображали, будто постигаем то, что вы говорите, тогда как
дело обстоит совершенно наоборот". Так говоря и добиваясь этого от них, а также
от других, которые утверждают, что все больше одного, неужели мы, мой мальчик,
допустим какую-либо ошибку?
     Т е э т е т.Менее всего.
Ч у ж е з е м е ц.Как же? Не должно ли у тех, кто считает все единым, в