Пока святая месса не зальет Чистилища безжалостное пламя; А месса нынче, что ни говори, Обходится порою франка в три! 56 Жуан помочь Педрилло постарался Спуститься своевременно в баркас; Несчастный педагог повиновался (Он весь дрожал, не осушая глаз). Жуан отлично всем распоряжался; Он, верно б, и своих лакеев спас, Но вот беда - Баттиста, он же Тита, Погиб из-за пристрастья к aqua vita *. {* Водка; буквально: жизненная вода (лат.)} 57 И Педро не был вовремя спасен По вышеупомянутой причине: На катер неудачно прыгнул он С кормы - и канул в пенистой пучине, Неведеньем блаженно упоен. Вино, в его виновное кончине, Жестокость волн смягчило для него: Он утонул - и больше ничего. 58 К отцу хранил герой наш уваженье - Его собачку он с собою вез. Опасности почуяв приближенье, Метался и скулил несчастный пес. Обычно катастрофы и крушенья Предчувствует собачий умный нос! Схватив собачку эту, вместе с нею Жуан мой в лодку прыгнул, не робея. 59 Деньгами второпях наполнил он Свои карманы и карман Педрилло - Наставник, истощен и потрясен, Повиновался робко и уныло; Но твердо верил наш отважный дон В свое спасенье, молодость и силы, А потому в такой ужасный час Собачку и наставника он спас. 60 А ночь ревела, ветер бесновался, Громады волн вставали с двух сторон, И парус то испуганно вздувался, То опадал, от ветра защищен Стеной воды, и на корму бросался Обрушившийся вал. Сквозь свист и стон Они друг друга слышать перестали, Промокли все до нитки, все устали. 61 Разбитый катер вдруг нырнул во мрак, И больше тень его не появлялась. Баркас еще держался на волнах; Из одеял к веслу какой - то парус Приделали матросы кое - как. Но всем собратьев гибель вспоминалась, Всем было жалко сала и галет, Доставшихся акулам на обед. 62 Вот солнце встало пламенно - багровое - Предвестник верный шторма; тут одна Возможность - бурю вытерпеть суровую И ждать, чтоб успокоилась она. Всем ослабевшим - средство образцовое - По ложке дали рому и вина С заплесневелым хлебом; все устали. И все в лохмотьях жалких замерзали. 63 Их было тридцать, сбившихся толпой, Оборванных и дремлющих устало: Иной сидел с покорностью тупой, Иной лежал, иного даже рвало; От холода и сырости ночной Их лихорадка лютая трепала, И только небо покрывало их - Измученных, голодных и больных. 64 Мне говорили, что желанье жить Способно и продлить существованье: Больные могут волей победить Любое тяжкое заболеванье, Предохраняя жизненную нить От ножниц Парки. Страха трепетанье Опасно смертным - робкий человек Свой краткий укорачивает век. 65 Но старички, живущие на ренту, Живут, как я заметил, дольше всех И внуков, ожидающих момента Кончины их, частенько вводят в грех. Но, впрочем, за хорошие проценты Дают нам под наследство без помех По векселям ростовщики - евреи, Хотя они всех кредиторов злее. 66 В открытом море эта жажда жить Обуревает нас: ни сила шквала, Ни буря не способны победить Сердца пловцов, упорные, как скалы. С опасностью и случаем шутить - Удел матросов; так всегда бывало - И аргонавты, и библейский Ной Спасались этой жаждою одной! 67 Но люди плотоядны от рожденья, Как тигр или акула; с юных лет Желудки их привыкли, к сожаленью, Иметь мясное блюдо на обед. Конечно, аппарат пищеваренья И овощной приемлет винегрет, Но трудовой народ привык, признаться, Свининой и говядиной питаться. 68 На третий день попали моряки В глубокий штиль - прозрачный, тихокрылый. Как в солнечной лазури голубки, По океану судно их скользило. Распаковав корзинки и мешки, Они поспешно подкрепили силы, Не думая о том, что, может быть, Им каждой крошкой нужно дорожить. 69 Последствия легко предугадать: Провизию довольно быстро съели, И выпили вино, и стали ждать, Что ветер их погонит прямо к цели. Баркасом было трудно управлять: Одно весло на всех они имели, Припасов не имея никаких. Какая ж участь ожидала их? 70 Четыре дня стояла тишина И паруса висели бездыханно. В спокойствии младенческого сна Едва качались волны океана, А голод рос, как грозная волна. На пятый день собачку Дон-Жуана Убили, вопреки его мольбам, И тут же растащили по кускам. 71 Иссохшей шкуркой на шестые сутки Питались все, но продолжал поститься Жуан: ему мешали предрассудки Папашиной собачкой подкрепиться. Но, побежденный спазмами в желудке, Решил передней лапкой поделиться С Педрилло: тот и половинку съел, И на вторую жадно посмотрел. 72 Семь дней без ветра солнце пожирало Бессильные недвижные тела, Простертые как трупы. Даль пылала: В ней даже тень прохлады умерла. Ни пищи, ни воды уже не стало, И молчаливо, медленно росла Предвестием неотвратимых бедствий В их волчьих взорах мысль о людоедстве. 73 И вот - один товарищу шепнул, Другой шепнул соседу осторожно, И шепот их в зловещий тихни гул Стал разрастаться грозно и тревожно. Никто не знал, кто первый намекнул На то, что все скрывали, сколь возможно. И вдруг решили жребии метать: Кому судьба для братьев пищей стать. 74 Они уж накануне раскромсали Все кожаные шапки и ремни И съели. Пищи взоры их искали, Хотели мяса свежего они. Бумаги, впрочем, сразу не достали, Поэтому - о муза, не кляни Жестоких! - у Жуана взяли силой На жребии письмо подруги милой. 75 Пришла минута жребии тянуть, И на одно короткое мгновенье Мертвящую почувствовали жуть Все, кто мечтал о страшном насыщенье. Но дикий голод не давал заснуть Вгрызавшемуся в сердце их решенью, И, хоть того никто и не желал, На бедного Педрилло жребий пал. 76 Он попросил их только об одном: Чтоб кровь ему пустили; нужно было Ему лишь вену вскрыть - и мирным сном Забылся безмятежно наш Педрилло. Он умер как католик; веру в нем Недаром воспитанье укрепило. Распятье он поцеловал, вздохнул И руку для надреза протянул. 77 Хирургу вместо платы полагалось Кусок отличный взять себе, но тот Лишь крови напился; ему казалось, Что как вино она из вены бьет. Матросы съели мясо. Что осталось - Мозги, печенка, сердце, пищевод - Акулам за борт выброшено было. Таков удел несчастного Педрилло. 78 Матросы съели мясо, я сказал, За исключеньем тех, кого действительно Сей вид мясоеденья не прельщал. Жуан был в их числе: неудивительно - Уж если он собачку есть не стал, Считая, что сие предосудительно, Не мог он, даже голодом томим, Позавтракать наставником своим! 79 И он был прав. Последствия сказались Обжорства их в конце того же дня: Несчастные, безумствуя, метались, Кощунствуя, рыдая и стеня, В конвульсиях по палубе катались, Прося воды, судьбу свою кляня, В отчаянье одежды раздирали - И, как гиены, с воем умирали. 80 От этого несчастья их число, Я полагаю, сильно поредело. Но те, кому покамест повезло В живых остаться, думали несмело, Кого бы снова скушать; не пошло На пользу им сознанье злого дела И зрелище жестокой смерти тех, Кто объедался, позабыв про грех. 81 Всех толще был помощник капитана, И все о нем подумывали, - но Прихварывал он что - то постоянно; Еще соображение одно Спасло его от гибели нежданно: Ему преподнесли не так давно По дружбе дамы в Кадисе в складчину Подарок, удручающий мужчину. 82 Педрилло уж никто не доедал: На аппетит усердных едоков Невольный страх порядком повлиял. Жуан, ко всем превратностям готов, Куски бамбука и свинца жевал; Когда же случай им послал нырков И пару альбатросов на жаркое, - Покойника оставили в покое. 83 Пусть те, кого шокирует из вас Удел Педрилло, вспомнят Уголино: Тот, кончив свой трагический рассказ, Грыз голову врага. Сия картина В аду ничуть не оскорбляет глаз; Тем более уж люди неповинны, Когда они друзей своих едят В минуты пострашней, чем Дантов ад. 84 Лишь ночью ливнем тучи разразились. Как трещины засушливой земли, Страдальцев губы жаждою кривились, Ловили капли влаги, как могли. Когда б вы в Малой Азии родились Иль без воды дней десять провели, - В колодец вы мечтали бы спуститься, Где, как известно, истина таится. 85 Дождь ливмя лил, но эта благодать Жестокой жажды их не облегчала, Пока не догадались разостлать На палубе остатки одеяла; Его, понятно, стали выжимать И воду пили жадно, одичало, Впервые ощущая, может быть, Насколько велико блаженство пить. 86 Глотая воду, как земля сухая, Их губы оставались горячи, Их языки чернели, опухая, В иссохшем рту, как в доменной печи. Так, о росинке нищих умоляя, В аду напрасно стонут богачи! И если это правда, то действительно Доктрина христианства утешительна. 87 Среди скитальцев были два отца Измученных и два печальных сына. Один держался бодро до конца, Но умер вдруг, как будто без причины. Старик отец взглянул на мертвеца, Перекрестился истово и чинно, "Да будет воля божья!" - произнес И попрощался с первенцем без слез. 88 Второй ребенок слабеньким казался, Он был изнежен и немного хил, Но долго мальчик смерти не сдавался, Поддерживал в нем дух остатки сил. Отцу ребенок слабо улыбался И слово утешенья находил, Когда в чертах отца, с надеждой споря, Мелькала тень разлуки - ужас горя. 89 И, наклонись над мальчиком своим, Не отрывая глаз, отец унылый Следил за ним, ухаживал за ним. Когда страдальцев ливнем оживило, Ребенок был уж вовсе недвижим, Но взор померкший радость озарила, Когда из тряпки в рот ему отец Хоть каплю влаги выжал наконец. 90 Ребенок умер. Пристально и странно Смотрел отец на хладный этот прах, Как будто труп, простертый бездыханно, Еще очнуться мог в его руках. Когда же, став добычей океана, Поплыл мертвец, качаясь на волнах, - Старик упал и встать уж не пытался, Лишь изредка всем телом содрогался. 91 Вдруг радуга у них над головой, Прорезав облака над мглою моря, На крутизне воздвиглась голубой. Все стало сразу ярче, словно споря Сияньем с этой аркою цветной; Как плещущее знамя на просторе, Горел ее прекрасный полукруг; Потом поблекнул и растаял вдруг. 92 Как ты хорош, хамелеон небесный, Паров и солнца дивное дитя! Подернут дымкой пурпур твой чудесный, Все семицветье светом золотя, - Так полумесяцы во тьме окрестной Горят, над минаретами блестя. (Но, впрочем, синяки при боксе тоже С его цветами, несомненно, схожи!) 93 Все ободрились: радугу они Считали добрым предзнаменованьем: И римляне и греки искони Подобным доверяли указаньям В тяжелые и горестные дни Полезно это всем; когда страданьем Измучен ум, - приятно допустить, Что радуга спасеньем может быть. 94 Вдруг белая сверкающая птица, Как будто голубь, сбившийся с пути, Над ними стала медленно кружиться, Казалось, уж готовая почти Для отдыха на мачту опуститься, Как будто ночь хотела провести Среди людей, - и птицы появленье Им показалось признаком спасенья. 95 И все - таки хочу отметить я. Сей голубь очень мудро поступил, Что дальше от двуногого зверья Найти себе пристанище решил: Будь даже тем он голубем, друзья, Который Ною милость возвестил, Насытились бы им, как пищей редкой, - Им и его оливковою веткой. 96 С приходом ночи ветер разыгрался, Но был спокоен звездный небосвод. В неведомом пространстве продвигался Скитальцев жалких обветшалый бот. То им казалось - берег рисовался В туманной мгле на грани синих вод; То слышался им дальний шум прибоя, То грохот пушек, словно с поля боя. 97 К рассвету ветер сразу ослабел. Вдруг вахтенный воскликнул возбужденно, Что долгожданный берег засинел В дали, зари сияньем освещенной. Никто поверить этому не смел: Скалистый берег, светлый, озаренный, - Уже не сон, мерещившийся им; Он был реален, видим, достижим! 98 Иные разрыдались от волненья, Иные, не решаясь говорить, Глядели вдаль в тупом недоуменье, Еще не смея ужас позабыть; Иной шептал творцу благословенья (Впервые в долгой жизни, может быть!); Троих будить настойчиво пытались, Но трупами лентяи оказались. 99 Днем раньше на волнах они нашли Большую черепаху очень ценной Породы, к ней тихонько подплыли, Поймали и насытились отменно. День жизни этим все они спасли, Притом же им казалось несомненно, Что так внезапно, в столь тяжелый час Их провиденье, а не случай спас. 100 Гористый берег быстро вырастал, К нему несли и ветер и теченье, Куда - никто доподлинно не знал, Догадки возникали и сомненья. Так долго ветер их бросал и гнал, Что были все в большом недоуменье: Кто эти горы Этною считал, Кто - Кипром, кто - грядой родосских скал. 101 А между тем теченье неуклонно Их к берегу желанному несло. Они, как призраки в ладье Харона, Не двигались, не брались за весло; Им даже бросить трех непогребенных В морские волны было тяжело, - А уж за ними две акулы плыли И, весело резвясь, хвостами били. 102 Жестокий голод, жажда, зной и хлад Измученных страдальцев обглодали, Ужасен был их облик и наряд: Их матери бы даже не узнали! Их ветер бил, хлестали дождь и град, Их леденили ночи, дни сжигали, Но худшим злом был все - таки понос, Который им Педрилло преподнес. 103 Все приближался берег отдаленный, Еще недавно видимый едва; Уже дышала свежестью зеленой Его лесов веселая листва. Скитальцев взор, страданьем воспаленный, Слепила волн и неба синева, Они не смели верить, что нежданно Спаслись от хищной пасти океана. 104 Казалось, берег был безлюдно - тих, Одни буруны пенились у скал; Но так истосковалось сердце их, Что рифов устрашающий оскал Кипеньем волн косматых и седых Ни одного гребца не испугал: Стремительно они на скалы ринулись - И, что вполне понятно, опрокинулись. 105 Но мой Жуан свои младые члены Не раз в Гвадалкивире омывал, - В реке сей славной плавал он отменно И это ценным качеством считал; Он переплыл бы даже, несомненно, И Геллеспонт, когда бы пожелал, - Что совершили, к вящей нашей гордости, Лишь Экенхед, Леандр и я - по молодости. 106 Жуан, хоть был измучен и устал, Отважился с волнами состязаться. Страшась акул, он силы напрягал, Чтоб как-нибудь до берега добраться. Трех спутников он сразу потерял: Два вовсе не смогли передвигаться, А к третьему акула подплыла И, за ногу схватив, уволокла. 107 Но наш герой держался еле - еле И вдруг увидел длинное весло; Хоть руки у Жуана ослабели И плыть ему уж было тяжело, Весло схватил он, и к желанной цели Его и эту щепку понесло, То плыл он, то барахтался, то бился - И на песок беспомощно свалился. 108 Впился ногтями цепко он в песок, Сквозь бред соображая через силу, Что океан ревел у самых ног То дико, то угрюмо, то уныло, Бесясь, что утащить его не мог Обратно в ненасытную могилу. Жуан лежал недвижен, слаб и нем. Да, он от смерти спасся, - но зачем? 109 С усилием он попытался встать, Но тут же на колени опустился. Тревожным взором начал он искать Товарищей, с которыми сроднился, Но хладный страх объял его опять: Один лишь труп с ним рядом очутился, - На берегу чужом, у хмурых скал, Казалось, погребенья он искал. 110 Заметив это вздувшееся тело, Жуан подумал, что узрел свой рок. В его глазах все сразу потемнело, Все поплыло - и скалы и песок; Рука, весло сжимая, помертвела, И, стройный, как весенний стебелек, Поник он вдруг, бессильный и безгласный, Как лилия увядшая, прекрасный. 111 Как долго он на берегу лежал, Не знал Жуан - он потерял сознанье И времени совсем не замечал: Сквозь тяжкие, но смутные страданья Он, пробиваясь к жизни, ощущал Биенье крови, пульса трепетанье, Мучительно томясь. За шагом шаг Смерть отступала, как разбитый враг. 112 Глаза открыл он и закрыл устало В недоуменье. Чудилось ему, Что лодку то качало, то бросало, И с ужасом он вспомнил - почему, И пожалел, что смерть не наступала. И вдруг над ним сквозь сон и полутьму Склонился лик прекрасный, как виденье. Лет восемнадцати, а то и менее. 113 Все ближе, ближе... Нежные уста, Казалось, оживляющим дыханьем Его согреть хотели; теплота Ее руки с заботливым вниманьем Касалась щек его, висков и рта С таким любовным, ласковым желаньем В нем снова жизнь и чувства воскресить, Что мой герой вздохнул - и начал жить. 114 Тогда его полунагое тело Плащом прикрыли, голову его Поникшую приподняли несмело; Жуан, еще не помня ничего, К ее щеке прижался, помертвелый, И, из кудрей питомца своего Рукою нежной влагу выжимая, Задумалась красавица, вздыхая. 115 Потом его в пещеру отнесла Она вдвоем с прислужницей своею. Хоть та постарше госпожи была, Но позадорней, да и посильнее. Костер она в пещере развела, И перед ним предстала, словно фея, Девица - или кем бы там она Ни оказалась, - девственно стройна. 116 На лбу ее монеты золотые Блестели меж каштановых кудрей, И две косы тяжелые, густые Почти касались пола. И стройней Была она и выше, чем другие; Какое - то величье было в ней, Какая - то надменность; всякий знает, Что госпоже надменность подобает. 117 Каштановыми были, я сказал, Ее густые волосы; но очи - Черны как смерть; их мягко осенял Пушистый шелк ресниц темнее ночи. Когда прекрасный взор ее сверкал, Стрелы быстрей и молнии короче, - Подумать каждый мог, ручаюсь я, Что на него бросается змея. 118 Лилейный лоб, румянец нежно - алый, Как небо на заре; капризный рот... Такие губки увидав, пожалуй, Любой о милых радостях вздохнет! Она красой, как статуя, сияла. А впрочем, присягну: искусство лжет, Что идеалы мраморные краше, Чем юные живые девы наши! 119 Я говорю вам это неспроста, Я даже под присягой утверждаю: Одной ирландской леди красота Увянет незамеченной, я знаю, Не оживив ни одного холста; И если злое время, все меняя, Морщинами сей лик избороздит, - Ничья нам кисть его не сохранит! 120 Такою же была и эта фея; Хоть не испанским был ее наряд - Попроще, но поярче, веселее. Испанки избегают, говорят, Материй ярких - хитрая затея! Но как они таинственно шуршат Баскинами и складками мантильи - Веселые прелестницы Севильи! 121 Но наша дева в пестрые цвета Была с большим уменьем разодета. Все было ярко в ней - и красота, И золото, и камни - самоцветы. И кружевная тонкая фата, И поясок, и кольца, и браслеты, И туфельки цветные; но - ей-ей! - Чулок на ножках не было у ней! 122 Костюм ее служанки был скромнее, Из пестрых тканей, более простых; Фата была, понятно, погрубее, И серебро монет в кудрях густых (Оно приданым числилось за нею, Как водится у девушек таких). Погуще, но короче были косы. Глаза живее, но чуть-чуть раскосы! 123 Они с изобретательным стараньем Кормили Дон-Жуана каждый час. Всем женщинам - пленительным созданьям - Естественно заботиться о нас. Бульон какой - то с редкостным названьем Ему варили; уверяю вас: Таких бульонов даже в дни Ахилла С самим Гомером муза не варила! 124 Но мне пора вам рассказать, друзья, Что вовсе не принцессы девы эти. (Я не люблю таинственности, я Не выношу манерности в поэте!) Итак, одна красавица моя - Прислужница, как всякий мог заметить; Вторая - госпожа. Отец ее Живет уловом: каждому свое! 125 Он в юности был рыбаком отличным - И, в сущности, остался рыбаком, Хотя иным уловом необычным Он занимался на море танком. Мы числим контрабанду неприличным Занятием, а грабежи - грехом. Но не понес за грех он наказанья, А накопил большое состоянье. 126 Улавливал он в сети и людей, Как Петр-апостол, - впрочем, скажем сразу, Немало он ловил и кораблей, Товарами груженных до отказу, Присваивал он грузы без затей, Не испытав раскаянья ни разу, Людей же отбирал, сортировал - И на турецких рынках продавал. 127 Он был по крови грек, и дом красивый Имел на диком острове Циклад. И жил свободной жизнью и счастливой, Поскольку был достаточно богат. Не нам судить, читатель мой пытливый, В каких он прегрешеньях виноват, Но дом украсил он лепной работой, Картинами, резьбой и позолотой. 128 Имел он дочь - красавицу. За ней Приданого готовил он немало, Но дочь его Гайдэ красой своей Богатства блеск бесспорно затмевала. Как деревцо, в сиянье вешних дней Она светло и нежно расцветала И нескольким искателям в ответ Уже сказала ласковое "нет". 129 И вот, гуляя вечером однажды, Жуана на песке она нашла, Бессильного от голода и жажды. Конечно, нагота его могла Смутить девицу - это знает каждый, Но жалость разом все превозмогла. Нельзя ж, чтоб умер он, такой пригожий, И главное - с такою белой кожей!.. 130 Но просто взять его в отцовский дом, Она считала, будет ненадежно: Ведь в помещенье, занятом котом, Больных мышей лечить неосторожно, Старик владел практическим умом, И nosV* бы подсказал ему, возможно, Юнца гостеприимно подлечив, Его продать, поскольку он красив. {* Ум, разум (греч.).} 131 И вот она, служанки вняв совету (Служанкам девы любят доверять), Жуана отнесла в пещеру эту И там его решила посещать. Их жалость возрастала; дива нету: Ведь жалость - это божья благодать, Она - сказал апостол Павел здраво - У райских врат на вход дает нам право! 132 Костер они в пещере развели, Насобирав поспешно и любовно Все, что на берег волны принесли, - Обломки весел, мачты, доски, бревна. Во множестве здесь гибли корабли, И рухляди трухлявой, безусловно, По милости господней, так сказать, Хватило бы костров на двадцать пять. 133 Ему мехами ложе застелили; Гайдэ не пожалела ничего, Чтоб все возможные удобства были К услугам Дон-Жуана моего. Его вдобавок юбками накрыли И обещали навестить его С рассветом, принеся для угощенья Хлеб, кофе, яйца, рыбу и печенье. 134 Когда они укутали его, Заснул он сразу; так же непробудно Спят мертвецы, бог знает отчего: Наверно, просто им проснуться трудно. Не вспоминал Жуан мой ничего, И горе прошлых лет, довольно нудно В проклятых снах терзающее нас, Не жгло слезой его закрытых глаз. 135 Жуан мой спал, а дева наклонилась, Поправила подушки, отошла. Но оглянулась: ей вообразилось - Он звал ее во сне. Она была Взволнована, и сердце в ней забилось. Сообразить красотка не смогла, Что имени ее, уж без сомненья, Еще не знал Жуан мой в то мгновенье. 136 Задумчиво пошла она домой И Зое очень строго приказала Молчать. И та отлично смысл простой Задумчивости этой разгадала. Она была - пойми, читатель мой, - Двумя годами старше, что не мало, Когда познанье мы прямым путем Из рук природы - матери берем. 137 Застало утро нашего героя В пещере крепко спящим. И пока Ни солнца луч, блестевший за горою, Ни дальнее журчанье ручейка Не нарушали мирного покоя; Он отсыпался как бы за века Страданий (про такие же страданья Писал мой дед в своем "Повествованье). 138 Но сон Гайдэ был беспокоен - ей Сжимало грудь. Она вздыхала странно, Ей бредились обломки кораблей И, на песке простерты бездыханно, Тела красавцев. Девушке своей Она мешала спать и встала рано, Перебудив разноплеменных слуг, Ее капризный нрав бранивших вслух. 139 Гайдэ тотчас же слугам объявила, Что непременно хочет видеть, как Восходит в небе яркое светило: Явленье Феба - это не пустяк! Блестит роса, щебечут птицы мило, Природа ночи сбрасывает мрак, Как женщины свой траур по мужчине - Супругу иль иной какой скотине. 140 Друзья, люблю я солнце наблюдать, Когда оно встает; совсем недавно Всю ночь себя заставил я не спать, Что, по словам врачей, неблагонравно. Но если ты желаешь обладать Здоровьем и червонцами, - исправно Вставай с зарей и, проживи сто лет, Потомкам завещай вставать чуть свет. 141 Прекрасная Гайдэ зарю встречала, Сама свежей зари. К ее щекам Тревожно кровь от сердца приливала. Так реки снежных Альп - я видел сам - Преобразуются, встречая скалы, В озера, что алеют по утрам; Так море Красное всегда прекрасно, А впрочем, море Красное не красно. 142 К пещере, лани трепетной быстрей, Она спустилась легкими стопами. Казалось, солнце радовалось ей; Сама Аврора влажными устами Ей улыбалась, как сестре своей: Их за сестер вы приняли бы сами, Но смертной прелесть заключалась в том, Что в воздухе не таяла пустом. 143 Гайдэ вошла в пещеру торопливо, Но робко; мой Жуан беспечно спал Сладчайшим сном. Она была пуглива, И на мгновенье страх ее объял. Она над ним склонилась терпеливо, Прислушалась, как тихо он дышал, И потеплее бережно укрыла, Чтоб утренняя свежесть не вредила. 144 Как серафим над праведным, она Над мирно славшим нежно наклонилась, А юноша лежал в объятьях сна" И ровно ничего ему не снилось. Но Зоя, как всегда оживлена, С яичницей и завтраком возилась, Отлично зная - отдадим ей честь, - Что эта парочка попросит есть. 145 Нуждаются же в пище все созданья, А странники - подавно. И притом, Не будучи в любовном состоянье, Она - то ведь на берегу морском Продрогла и поэтому питанье Доставила проворно: фрукты, ром, Мед, рыбу, яйца, кофе и печенье - Чудеснейшее вышло угощенье! 146 Жуана собралась она будить, Когда была яичница готова, Но госпожа ее остановить Успела жестом, не сказав ни слова. Предоставляя завтраку остыть, Второй готовить Зоя стала снова, Чтоб госпожу свою не волновать И мирный сон Жуана не прервать. 147 Недвижно, распростертый, исхудалый, Жуан как умирающий лежал, И лик его бескровный и усталый Недавние страданья отражал; И только на щеках румянец алый, Как грустный отблеск вечера, пылал, А спутанные кудри увлажненные Блестели моря свежестью соленою. 148 Гайдэ над ним склонилась ниже. К ней Он, как младенец к матери, прижался. Как ива, он поник и, мнилось ей, Как дремлющее море, наслаждался. Расцветшей розы мягче и нежней, Он лебедем измученным казался; От бед он, правда, пожелтел, - а все ж, Ей - богу, и таким он был хорош! 149 Глаза открыл он и заснул бы снова, Но нежный женский образ помешал Ему закрыть глаза; хотя больного Глубокий сон по-прежнему прельщал, Но мой красавец нрава был такого: Он и во храме взоры обращал Не на святых косматых лица злые, А лишь на облик сладостный Марии. 150 На локоть опираясь, он привстал. Она смутилась, очи опустила, В ее лице румянец заиграл, И ласково она заговорила; Красноречиво взор ее сиял, Когда слова она произносила, И понял он, не понимая слов, Что лучший завтрак для него готов. 151 Да, мой Жуан не понимал ни слова По-гречески, но это не беда. Он голоса прелестного такого Не слыхивал нигде и никогда; Мелодия божественно простого Звучанья, величава и горда, Таилась в этих звуках непонятных, И сладостных, и мягких, и приятных. 152 Ему казалось, он проснулся вдруг От музыки таинственного звука, Не зная сам - не греза ль этот звук И не рассеется ль она от стука Какого-нибудь сторожа, а стук - Противнейшая вещь и даже мука Для тех, кто утром спит, а по ночам Любуется на звезды и на дам. 153 Итак, Жуан внезапно пробудился От сна, который бреду был сродни; В нем аппетит могучий появился. Приятный запах Зоиной стряпни