Но не от чтения в излишке: Глаза слезятся не на книжку, А на хозяйственный журнал. А потому, приятель, брея Мне утром бороду и шею, Не задевай больной мозоль, А лучше новости поведай: Кого мне поздравлять с победой И с кем воюет мой король. LXI Кто сердцу друг - тот деньгам друг. Он сам трещит о том повсюду И щедро тратит ваши ссуды, Хоть прочно запер свой сундук. А так как в дружбе нет порук, То потерявши с ним рассудок, Даешь ты другу денег груду И остаешься нищим вдруг. Хоть ты мой опыт позаимствуй: Не доверяйся проходимцу И не веди себя как мот. Дружи! Друзья сослужат службу, Но мотовство лишь губит дружбу. Не нужен никому банкрот. LXII Насмешник, не щадя друзей, Их не порочит, а щекочет, И те, не жалуясь, хохочут Над общей участью своей. И если некий грамотей Себя лишь здесь увидеть хочет И на меня обиду точит, То он не понял суть вещей. Дилье, ты знаешь, что сатира Есть прежде отраженье мира, Потом уже - отдельных лиц. И умный будет не в обиде, Когда он в ней себя увидит, Себя найдет среди блудниц. LXV Ты не боишься мести, плут?! Ты думаешь, мне жаль сонета И нечем возразить поэту, Когда ему в глаза плюют? Тебя не жалуют за блуд, За то, что чести в тебе нету, Что ты фальшивою монетой За дружбу платишь и за труд, За то, что ты вероотступник, Мошенник и клятвопреступник. Но есть в тебе еще талант! Какой же? Мужеложство? Пьянство? Обжорство, непотребство, чванство? Нет, хуже. Ты мой друг, педант. LXVI Ты удивляешься? Изволь, Скажу, чем взял педант тяжелый, Повсюду видящий крамолу, А сам безгрешный, как король. Привык играть он эту роль. Подобна государству школа: Где кафедра сродни престолу, А классы - худшей из неволь. Там восседает сей правитель, Такою окруженный свитой, Что только есть у короля. Не зря же Дионисий, с трона Народом Сиракуз сметенный, Ушел в Коринф, в учителя. LXVII Я не люблю, Маньи, льстеца, Который из стишка любого Ильяду делает, готовый Всем восторгаться без конца. Но не люблю и гордеца, Когда он, хмуро и сурово, В моих стихах любое слово Чернит для красного словца. Один все хвалит без умолку И автора сбивает с толку: Оставить, править что ему. Другой тиранит мелкой злобой. Но добиваются тем оба, Что остываю я к письму. LXVIII Мне не по нраву спесь испанца, У немцев - вечный их запой, Женевцев - их язык пустой И глупость - неаполитанца. Коварный нрав венецианца, Бургундца опыт продувной, Нескромность Франции родной, Высокомерие британца, К наживе страсть у флорентийца, А у безгрешного мальтийца - Что Бог ему грехов не даст. У каждой нации огрехи. Но это миру не помеха. Страшней - ученый муж-схоласт. LXXII Закончив толстую тетрадь, Иным, по сути, человеком, Я снова к римлянам и грекам Вернусь и стану их читать. Я в руки их возьму опять Не от соблазна древним веком, А чтобы в их великих реках Себя еще раз обкатать. Так камень, водами несомый, Притрется к одному, к другому - Чтоб галькой стать в конце ручья. Но надо действовать по силам. Переусердствуя точилом, Лишиться можно острия. LXXIII Неловко видеть мудреца, Который, добиваясь счастья, В себе выцеживает страсти Уже в преддверии конца. Но хуже старость у юнца, Когда он, домогаясь власти, Скрывает маскою участья Холодный облик подлеца. Сравненья есть у наших басен: "Как молодой он волк опасен", "Тот грязен как козел седой". И эти родственны скотине: Один - свинье в грязи и тине, Другого ж назову лисой. LXXIV Ты как-то мне сказал в сердцах, Что стал я гордецом отпетым. Не ведаю, к чему бы это: Живу все так же, как монах, Как прежде, не знаток в гербах, Не разбираюсь в этикете, Не развлекаюсь в высшем свете, Не вижу разницы в чинах. Всего того я не умею. А чем же я похвастать смею? Со всеми лажу и дружу: Приветствуют - иду навстречу, Пошлют поклон - тремя отвечу, Не видят - мимо прохожу. LXXV Любимый Горд, мой верный брат! Ты мне дороже солнца в мае. Но видно, нас природа злая Настроила на разный лад. Ты повторяешь мне сто крат, Что бесишься, лгуну внимая, Не можешь слышать краснобая, Тебе претят болтун и фат. В тебя, мой друг, судья вселился, А я душой угомонился И по себе ряжу всегда: Со мной любезны - я им вторю, Со мной согласны - я не спорю, А нет - на это нет суда. LXXVI Хула нам ближе, чем хвала. Предпочитаем мы злословье. Глядим с особенной любовью В чуть-чуть кривые зеркала. Нам правда до сих пор мила. Ей отдаемся - при условье, Что обойдется малой кровью Разоблаченье ею зла. Шутов не бьют - таков обычай. Все дружно берегут приличья, Но терпят непристойный стих. Так на веселом карнавале Не любят маски, чтоб срывали, Но могут заглянуть за них. LXXVII Ты обещал, мой друг ворчит, Делиться жалобами в горе, А в обличительном задоре Смеешься и теряешь стыд. Я обещал рыдать навзрыд И причитать с тоской во взоре, Но не всегда бушует море И солнце не всегда палит. Потом, мой смех особой стати. Металла нет в его раскате. Он словно в мягкое обут. Он сопряжен с душевной болью, Его не жалуют в застолье И сардоническим зовут. LXXVIII Неаполь, Геную, Милан Я нынче обойду рассказом И перейду, мой милый, сразу К тому, чье имя - Ватикан. Хотя несбыточен мой план. Ведь церковь не окинешь глазом: Она и благо, и проказа, И великан, и истукан. Здесь все: пороки, добродетель, Науки, сказки и - свидетель - Сплошное всюду воровство! Скажу тебе, не усмехаясь: Не знал бы, что такое Хаос, Когда бы не было его. LXXX Дворец огромный - там порок, Едва прикрытый лицемерьем, Тщеславье, страусовы перья И пурпур кардинальских тог. Я в банк иду - другой чертог: Свинцом окованные двери, Бород богатых недоверье И стертый пятками порог. Чуть дальше, под большою аркой, Венеры шумные товарки Трясут последним естеством. И в старом Риме та ж картина: Висят замшелые руины, И пыль веков стоит столбом. LXXXI Не видел, как конклав святой, Извне закрытый на засовы, Решает в комнате дворцовой, Кого избрать своим главой? И вкруг дворца - народ рекой: Кипит, бурлит - за слово слово. Свое здесь мненье у любого, У всякого любимец свой. И город весь как в лихорадке, И в нем уж зреют беспорядки. Но более всего мне жаль, Не видел ты, как на дукаты Идет тут спор о кандидатах - То видеть стоило, Паскаль. LXXXII Спросил ты, что такое Рим. Театр, огромная эстрада, Где быть плохим актером надо И где дороги нет иным. Фортуна управляет им, Но обмануть ее тут рады. Рим - это город маскарада, Где каждый лик неуловим. Здесь создаются слухи, вести, Здесь не в чести понятья чести, Зато тщеславие в ходу. Мутится здесь рассудок здравый, Безделье развращает нравы, Здесь проходимец на виду. LXXXIII Никто здесь больше не глядит С улыбкой - той, что нас пленяла. Нет развлечений, женщин мало, И лавки не дают в кредит. Безлюдных улиц грустен вид. Не слышно музыки и бала. Зато солдат понабежало. Их лагерь в городе разбит. Торговцы начинают сборы. Их адвокат закрыл контору И отбывает в суете. Здесь помнят ужас канонады И ждут еще одной осады. Война не сахар, Роберте. LXXXIV Любимцы Муз и нежных Граций Все мне вопросы задают, Чем можно заниматься тут? Служить, а более - слоняться, В приемной у вельмож толкаться, Просить везде приема, ссуд, Трястись в седле, считать салют В честь принцев, королей и наций, Следить, чтоб не скучал сеньор, Вступать в нелепый разговор, Делиться слухами пустыми, Глупеть и - ночи напролет - Сидеть у куртизанок - вот, Как мы проводим время в Риме. LXXXV Усвоить в совершенстве лесть, Умаслить ею кредитора, Ходить сторонкой, прятать взоры И позабыть родную честь, Поменьше пить, пореже есть И разговляться разговором, Морочить иностранца вздором, В карман и в душу к нему лезть, Забыть про все и ждать удачи - А оседлав Фортуны клячу, Не уступать ее другим. Вот вся, Морель, премудрость - с нею Я свыкся, от стыда краснея, Три года проклиная Рим. LXXXVI Ходить, как здесь заведено, По струнке, весело кивая, Ежеминутно прибавляя: "Мессеро, си, мессере, но", Вставлять все время: "Решено", О чем - немедля забывая, Припоминать сраженье в мае, Коснулось будто вас оно, Смеяться, подавать надежды И нищету скрывать одеждой - Вот мода этого двора, Откуда после злоключений, Без денег и без заблуждений, Вас выгоняют со двора. ХС Не думай обо мне, Бужю, Что ради записных прелестниц Забыл я их простых ровесниц, Прекрасных девушек Анжу. На женщин до сих пор гляжу, Плененный образом чудесным, Их простодушием небесным Других искательниц сужу. У роковых красавиц Рима Искусства много, много грима, Но мало нежного огня. Пусть сложены они как нимфы, Но в них течет не кровь, а лимфа. Она не трогает меня. XCI А вот, с повинною моей, Портрет прекрасной итальянки: Богини гордая осанка, Лицо, изысканней камей, Коса из трех сплетенных змей, Сложенье царственной римлянки С молочной кожею белянки И черною сурьмой бровей. И мякотью вишневой - губы, И жемчуга ровнее - зубы, И беломраморная грудь. Нога, достойная Цирцеи, Резцом отточенная шея - Жаль, не могу я к ней прильнуть. ХСII Плескать на голову духи И класть белила и помаду, Интриговать на маскараде, Вертеть плечами из трухи, Наняться даме в пастухи И между домом и оградой Всю ночь высвистывать рулады, Пока не крикнут петухи, В чужом дворце обосноваться И там кричать и бесноваться - Вот здешних куртизанов стих. Но, Горд, зачем рассказ подобный? Узнать захочешь все подробней, Спроси кого-нибудь из них. XCV Будь трижды проклят Ганнибал, Когда войны он поднял знамя И африканскими слонами Дорогу в Альпах протоптал. Здесь Марс бы так не бушевал, Войны б не разгоралось пламя, Испанцы бы дружили с нами И мы б за горный перевал Не шли гурьбой - чтоб разориться, Дурной болезнью заразиться, Своей страны ей имя дать, Испортить свой язык и нравы И в результате - Боже правый - Так ничего и не стяжать! XCVII Когда у одержимых пляской Приходит приступа пора, И милосердия сестра Не может справиться с их тряской, Когда глядит на них с опаской Другой больной, и доктора Велят с утра и до утра Держать несчастных женщин в вязках, Я в ужас прихожу, Дульсин! Но если пришлый капуцин Берется с ними заниматься - Лечить их наложеньем рук На груди, бедра и вокруг, Я снова принужден смеяться. XCVIII Давно уже в монастырях Болезнь опасная гнездится: В живущих здесь отроковицах Рождается великий страх, Передается второпях Собою заполняет лица - И девы начинают биться С призывом к бесу на устах. Ронсар, знаком ты с этой темой. Ты даже написал поэму О демонах и их нутре. Что за причина эпидемий? Каков по имени сей демон? И почему - в монастыре? XCIX По Риму тесными рядами Идут: работник и солдат, Купец, художник и аббат - И ни одной приличной дамы. Кто после Евы и Адама Тут сеял много лет назад Людских семян единый ряд, Забыл пол-сумки за горами. Здесь трудно римлянку сыскать. Она, супруга или мать, Не признает прогулок праздных. У шлюхи только площадь - дом. К Парижу я теперь с трудом Привыкну - слишком нравы разны. CI Что скажешь ты про Рим, Мелин, Куда и нас свели дороги? Как удается здесь с порога И без труда достичь вершин? Какой незримый властелин Играет изобилья рогом И почему, что снится многим, Хватает на лету один? На то есть разные присловья: Что дураки живут с любовью, Что тем несчастней, чем умней, Что знают заклинанья двери. Скажи, какое из поверий По-твоему, всего верней? СII Не заменяет дуб сандала, Гласит пословица, но тут Любые дерева идут На новых пап и кардиналов. Судить монарха не пристало: Его, Паскаль, с рожденья чтут - Но чей непостижимый суд Творит церковных принципалов? Я видел старика с сумой, Ходил на рынок он со мной - И папой сделался за вечер. Наверно, место сторожил. А впрочем, местный старожил Был тоже пастырем овечьим. CIV Гвоздика, роза и шалфей На этой не растут могиле. Зато здесь пребывают в силе Салат, чеснок и сельдерей. Так много ел он овощей, Наш Юлий, в стольком изобилье, Что семена ростки пустили, Наружу выйдя из мощей. И если ты к его гробнице Придешь однажды поклониться, То принеси бедняге в дар И вылей здесь настой порея - Он становился с ним бодрее И славил больше, чем нектар. CV Когда, покинув лишь постель, Правитель дарит герб миньону И унижает тем корону, То молча ропщем мы, Морель. Но было ль видано досель, Чтоб к кардинальскому амвону Вели такого ж компаньона? И чтоб в теченье трех недель Сам папа, избранный конклавом, Попал бы в плен к испанцам бравым, И еле избежав битья, Пробыл бы все ж три дня в неволе? Начнешь тут думать поневоле О странных шутках бытия. CVIII Я был Геракл, теперь я Пасквин. Был прежде богоносный столп, Теперь - для жалобщика столб, Где клеит он памфлеты, пасквиль. Каков кумир - такая паства. Где раздавались крики мольб, Теперь лишь гогот пьяных толп - Позорней не могли упасть вы. Но я стою - под стать солдату. И если небосвод когда-то Держал плечами Геркулес, То я - людскую брань и розни, Обиды, ябеды и козни, Что тяжелее всех небес. CXIV Несчастна трижды та земля, Где процветают фавориты, Где разорительная свита - Глаза и уши короля. Ему удобна эта тля. Не хочет он, чтоб мирный житель Входил с утра в его обитель, О мире и труде моля. Он хочет воевать и дале. А те - лишь этого и ждали И хором песнь поют войне. Так некогда Нерон с кифарой Во время римского пожара О Трое пел и об огне. CXV Ты счастлив молодостью пылкой, Не знаешь слов "банкрот" и "крах" И не нуждаешься в друзьях С предпринимательскою жилкой, Что за приятельской бутылкой Тебя заманят на паях, Потом оставят на бобах С очаровательной ухмылкой. Ты счастлив тем, что дышишь всласть, Не принимаешь денег власть, Не понимаешь мир, в котором Твой закадычный друг берет Твои же деньги в оборот И просит звать себя партнером. CXVI Бежим! Уж это не игра! Войну с собой везут посланцы! Уж мир окрасился багрянцем От европейского костра. У папы злобная пора. Он хочет покарать германца И ненавистного испанца - Врагов святейшего Петра. Знамена, пушки в поле чистом, Да кони скачут, да горнисты Возводят трубы к высоте. Здесь все, Дилье, клянутся кровью. Она в один поток с любовью Слилась на жертвенном кресте. CXVII Был тот воистину умен, Кто верил, что наш дух беспечный Рожден эфиром бесконечным, Искрою божьею зажжен. Огонь сей телом защищен. Свечу так пестует подсвечник И печь - свой пламень быстротечный: Тем жарче ей, чем ярче он. И как любой огонь природный, Он разгорается свободно И озаряет все вокруг, Потом, снедаемый годами, Подернут пеплом и углями, Еще раз вспыхнув, гаснет вдруг. CXVIII Увидев важных сих господ, Сбегают с мостовой растяпы, Прохожие снимают шляпы И усмиряется народ. Но я их видел в прошлый год, При них, забывшись, плюнул папа - Они совсем как эскулапы К фонтану подошли вразброд: Смотреть - нет крови ли в мокроте. Зачем? Затем, что на болоте Любая кочка высока. Помимо войн и их последствий, Чумы, огня и прочих бедствий, Здесь все зависит от плевка. СХХ На карнавал, мой друг, идем! Наденем там с друзьями маски, Участье примем в общей пляске, Повеселимся вчетвером! Посмотрим после бой с быком, Ручного мишку, бег в завязках, Поедем в праздничной коляске К актерам в загородный дом. А утром нам затеять надо К святым местам пелеринаду - Там живописные края И парочки, разбив палатки, Любовью тешатся украдкой... Наверно, проболтался я. CXXI Ворваться в цирк, занять ступени, Кричать взахлеб, наперебой, Дразнить хлопушечной пальбой Быка, ревущего на сцене, Желать в душе, чтоб на арене Лежать остался сам герой, Но, услыхав предсмертный вой Животного в крови и пене, Впадать в молитвенный экстаз: Чтоб после повторять рассказ В трактире, в гомоне и дыме... Веселье это не по мне. Привык держаться в стороне От шумных развлечений Рима. CXXII Томитесь вы весь день в суде И обсуждаете карьеры Писцов, советников, курьеров И судий, уличенных в мзде. И в нашем банке день в труде Проходит: говорим о мерах, Весах, повесах, высших сферах, Не понимаемых нигде. Сегодня вроде день воскресный Поговорим о шлюхах местных, Хоть и не принято с утра. А завтра снова день рабочий - Займемся модами и прочим - Et cetera, et cetera. CXXVIII Невольно я себя во власть Препоручил чужому морю, Где ветер мачту гнет в опоре И рвет измученную снасть, Где волны разевают пасть С незваным мореходцем в ссоре. Пускай! Своя ведь смерть не горе. Мне безразлично, где пропасть. Но если впереди дорога И мне, благодаренье Богу, Отсюда выплыть предстоит, То пусть меня ведет Фортуна К владеньям галльского Нептуна, В объятья наших Нереид. CXXIX Приплыл. Мгновенья стерегу. Нас море в этот раз простило! Я с капитанского настила Ищу друзей на берегу! Уже я сил не берегу. Гребу на веслах, что есть силы. Все ближе и - хвала светилу - Их различить уже могу. Ронсар, мой, сверстник именитый, Морель, с душой для всех открытой, Баиф, со школьных друг времен. Маньи, товарищ мой по Риму, Мудрец Дора и Горд любимый, Паскаль и даже сам Бретон! СХХХ Я думал там: как Одиссей Вернусь из странствий многодневных И обрету покой безгневный В кругу соседей и друзей. Сирен и пагубных Цирцей Я избежал в краю плачевном И думал в простоте душевной, Что мне зачтется подвиг сей. Но видно, упустил я что-то. Ведь уходящий на охоту Рискует место потерять. По здравом размышленье вижу - Теперь я римлянин в Париже. Есть, от чего забастовать. CXXXV (Швейцария) Есть все - леса, озера тут, Но горы им всего дороже. Правитель строг, законы - тоже. Народ плечист и любит труд. Они свою монету льют. Пьют за троих, едят - дай Боже! На кровяных колбас похожи И песни дикие орут. Убрали печки изразцами, Назвали комнаты дворцами... Зато раздолье для крестьян... Поля, луга... каменоломни... А больше ничего не помню, Поскольку был все время пьян. CXXXVI (Женева) Здесь все похожи на теней, Вернувшихся из царств Аида. Женева - траурного вида, Печать раскаянья на ней. Здесь пришлых множество людей. Одни бегут от Немезиды, Другие пестуют обиду, Но все - и жертва и злодей - Завистливы в единой мере, Грешат последним лицемерьем И одинаково скупы. Нигде, как здесь, не прекословят, Не попрекают, не злословят - Здесь всемогущество толпы. CXXXIX Придворным стал? Так не зевай. Не будь здесь белою вороной, А будь как все и возле трона Себе локтями помогай. Не будь доверчив через край, Не верь любому фанфарону, А сразу бей челом миньону: Они здесь как ворота в рай. Не кипятись - не будет проку. И не клейми, Дилье, порока, А будь подчас и глух и нем. Тогда в тебе найдут таланты, Тогда тебя сочтут галантным, Тогда ты нужен станешь всем. CXL Молчанье - первый тут декрет. Проходит сквозь любое сито Здесь перемолотое жито. Храни и ночью свой секрет. Есть и второй, Ронсар, завет. Не делай ничего открыто, А тайно - пусть твой враг разбитый Подозревает целый свет. Все шатко, правда, в этой яме - Враги становятся друзьями, Друзей приходится гневить. И потому, чтоб чувств не выдать, Люби, как можешь ненавидеть, И пуще глаза ненавидь. CXLI Позволь мне дать тебе совет. Я не хочу, чтоб слог твой ясный И простота стихов прекрасных Тебе, мой друг, пошли во вред. Касаться короля не след. Порочить трон его опасно. И Бога не гневи напрасно - От молний их спасенья нет. Не лезь, смеясь, в чужую ссору - Не станешь яблоком раздора: Все позабудут, но не смех. Короткое он длится время, А после остаешься с теми, Кого ты высмеял при всех. CXLII Кузен, когда порок клянешь, Старайся в гневе неподдельном Не называть имен отдельных И, паче чаянья, - вельмож. В застолье ветреная ложь Дороже истины бесцельной. От той наутро страх похмельный Сильнее, чем у пьяниц дрожь. Не изощряйся в остроумье, Узнают в нем твое безумье, Хоть не расскажешь никому. Находят птицу по полету, Помечен дом мышей пометом, И виден мастер по клейму. CXLIII Острот не принимаю я. Они коварны, точно слухи: Чернят исподтишка и глухо - Уходят из-за них друзья. Скорей быка из муравья Раздую и слона из мухи, Чем состязаться в этом духе - Есть правда лживее вранья. И все ж, Визе, хоть верно это, Я, походив по белу свету, Сатиру склонен предпочесть. Пусть одиозны острословы, Пусть меру надо знать, злословя, Но многократно хуже - лесть. CXLIV Я мог бы, Горд, забывши честь, Прикинуться безродной голью, С удобной этой сжиться ролью, В доверье сильных мира влезть, Чудес с три короба наплесть, Незаменимым стать в застолье, Блистать аттическою солью И во дворце чужом расцвесть. Я мог бы торговать товаром: Туманом, воздухом и паром - Наполнить только бы мошну. Я мог бы жить в сто раз умнее, Но не желаю, не умею. А тех, кто может, - не кляну. CXLV И не рассчитывай, Белло, Чтоб мы с тобой разбогатели, Чтоб поэтическое дело Доход кому-то принесло. Твой труд пойдет тебе во зло, Мишенью станет колким стрелам. Так не томись душой и телом - В цене иное ремесло. Ворочать за столом делами И торговаться в общем гаме, Пока не вспухнет голова. Рука, известно, моет руку, А добродетель и наука - Одни лишь громкие слова. CXLVI Так часто мы себе вредим. То просьбу вымолвить не смеем, То в самомнении хмелеем И вставить слово не дадим. Себя старанием своим Подать, как должно, не умеем, А после завистью болеем, Без денег и друзей сидим. Наверно, мы - большие дети. Пусть так, Морель, но, Бог свидетель, И я поблажки тут не дам: Кто умудрился в мире этом Остаться истинным поэтом, Тому воздается по делам! CXLVIII Не злись, Ронсар, что под луной Поэты вирши расплодили. Немногим боги подарили Бессмертья кубок золотой. Не в каждом демон есть живой, Что старца тащит из могилы: Такого беса знал Вергилий, Гораций знал. И мы с тобой. Так не грусти, не падай плетью. У нас есть пропуск в долголетье, Все остальное - трын-трава. Не всякий тем похвастать вправе. Не всякое ведь слово - к славе, Не всякие слова - слова. CXLIX Для вас безумец лишь поэт. Пусть так - но вы здоровы сами? Не растеряли ум с годами, Собой являя высший свет? У вас другого свойства бред. Поэт безумствует речами, А вы, придворные, делами, И более различий нет. Обласканы вы, правда, Ими. Зато у нас честнее имя, И слава стоит вам хлопот. Так смейтесь. Тем же мы ответим. Но посмеетесь вы на ветер, А то, что пишем мы, живет! CLI Уж лучше не читать совсем, Чем брать мои стихи к обеду, Другие блюда поотведав И платный посетив гарем, И делать это лишь затем, Чтоб можно было всем поведать Об их несчастиях и бедах, О недостатках слов и тем. Как избежать с тобой афронта, Боец невидимого фронта, Заочной преданный войне? Не делай этого, прошу я. Читай спокойно, не ревнуя, - Получишь пользы так вдвойне. CLII Звучит в моих стихах хвала Тебе, Ронсар, потоком длинным И ты мне шлешь их тем же клином. Я слышал, сплетням нет числа: Гляди, как эти два осла Забавно трут друг другу спину. Но от речей таких, ослиных, Кого когда молва спасла? Друг к другу, верно, мы кочуем, В стихах и днюем и ночуем И похвалу приносим в дар: Она как деньги или тара - Не создают они товара, Но ими держится базар. CLIII Везде добыча нам нужна. Парик - приманка для студента, Придворному отрада - ленты, И капитану - ордена. Печать ученому дана, Банкиру выгодны проценты, Военной братье - позументы И проходимцу - седина. Поэзии ж даров не надо, Она сама себе награда И поощрения не ждет. Избавь тогда от этих жалоб: Что, мол, платить нам не мешало б. Стихам не надобен расчет. CLIV Покинь, Баиф, крутой Парнас