ось пережить три
национальные горя:
1910 год - смерть Толстого.
1924 год - смерть Ленина.
И вот сейчас, 5 марта 1953 года - смерть Сталина.
Три раза меркло солнце над миром, сгущались и нависали грозные тучи, и
казалось - нельзя больше жить.
После смерти Толстого, еще в возрасте 21 года, я навсегда отдал сердце
свое и жизнь свою Толстому.
После 1924 года я стал искренним и активным советским работником - могу
честно сказать, без минуты колебания.
И сейчас, после глубочайшего потрясения неделю тому назад, которое не
ослабевает и сейчас, после мучительного расставания со Сталиным, я
окончательно, оставшись совсем один на белом свете, отдаю все остатки сил
своих великому делу служения миру и коммунизму.
Эти два дела созвучны между собою: мир - это коммунизм, коммунизм - это
мир - в идее, основе своей...
И всем сердцем, всем нутром своим, созвучно со всеми чувствую и
исповедую призыв - теснее сомкнуть ряды свои вокруг ЦК партии и Советского
правительства. Пусть не будет у меня ни одного греха перед ними, ни в деле,
ни в помышлении и тогда не будет ни одного греха перед самим собою.
Жить не для себя, а для народа - это заповедали все три гения
человечества, которым я был современником: Толстой, Ленин и Сталин..."
(Вся запись позднее зачеркнута крест-накрест красным и написано прямо
по тексту наискось:
"Зачеркнул потому, что это был только порыв и увлечение. А все не так,
как хотелось бы".
А ниже записи - приписано еще:
"Нельзя Толстого ставить в один ряд с ними").
...30-го марта Николай Сергеевич с одобрением записывает об амнистии.
На раздающиеся возражения о том, что во множестве появятся "урки" и воры,
горячо отвечает: "Ну и что ж? А с ними вместе сколько томящихся и сколько
осиротелых семей получат утешение!
А моральная сила, доверие со стороны нашего действительно родного
правительства многих из выпущенных "урков" от новых преступлений удержит. Во
всяком случае, эта мера: доверие, амнистия гораздо действеннее в
предупреждении преступлений, чем запоры, замки и лагеря". (Это - в
соответствии с учением Толстого).
...15-го апреля - еще одна горестная весть. Покончил с собой
(повесился) главный редактор Гослитиздата, дорогой друг - Сергей Петрович
Бычков.
"Тяжкая потеря для нашего дела, - записывает в дневнике Н.С. - Был
талантливейший человек, по-настоящему любивший Толстого. Как он у Льва
Николаевича не нашел утешения? Утром был там у него на квартире. Бедная
Маруся, его сестра. Жалко нестерпимо его самого... Для меня же лично - новый
удар. Смерть вырвала преемника, молодую силу, на которую я надеялся...
Тем, что тома наши сейчас выходят один за другим, мы в значительной
степени обязаны ему, Бычкову. Это он подготовил почву. Бедный дорогой
товарищ! Ты не вынес тоски одиночества..."
...10-11 июня Николай Сергеевич ездил вместе с художницей Софьей
Сергеевной Урановой, с которой подружился, в Ясную Поляну. Много ходили по
окрестным Толстовским местам. С благоговением осматривали дом и музей. Вечер
10-го провели у его директора "очень любезного А. Поповкина". С В.С.
Ляпуновой, у которой остановилась Софья Сергеевна, перебирали всех общих
друзей и знакомых. Как всегда, после Ясной, у Николая Сергеевича
просветленное настроение. На этот раз тому способствовала Софья Сергеевна.
Об этом говорит более поздняя приписка в дневнике: "Спасибо ей! Как много
бодрости я от нее почерпнул! Света и добра!.. Как она мне дорога!.."
Из дневника Н.С. 18 июня 1953 г.
"Сейчас прочел чудесный "Походный Дневник" С.С. Урановой. Прочел
залпом, единым дыханием. Перенесся весь туда на фронт, где и сам бывал, и
где погибли и испытали все это мои оба, еще только 19-летние, мальчики.
Как живо, правдиво, вместе с тем скупо, написано. Талантливое
художественное произведение, реалистическое, без прикрас. Какие живые и
яркие описания природы - штрихами, но из штрихов получается целая картина. И
как, читая, узнаешь ее самою! Жаль, что не напечатано!..
...Ныне написал записку о состоянии томов Полного собрания сочинений
Л.Н. Толстого. Бычков погиб, Опульская уходит. Опять я один в издательстве.
Ну что ж! Посмотрим. Буду дотягивать дело до конца, теперь уже немного: надо
переделывать всего 25 сделанных ранее томов из 90. Надо работать и не терять
бодрости, а она - странное дело - прибывает".
В 53-м году вышло еще 7 томов. Из них два, 14-й и 53-й - под редакцией
Николая Сергеевича.
12 июля он с Сашурой и Линой ездил на Бородинское поле. (Я был в
горах). Осмотрели тамошний маленький, но хороший музей, дом для которого,
между прочим, построил отец Николая Сергеевича в 1912-м году. Потом
осматривали памятники. В полях и лесах их там в общей сложности - 34. Хорошо
сохранились и флеши. На флешах - могила Неверовского. На месте, где был убит
Тучков, - монастырь и памятник. В лесу - два памятника егерям. Ими
командовал прадед Николая Сергеевича, Иван Леонтьевич Шаховской. На самом
высоком месте, в деревне Горки, замечательный памятник Кутузову, на кургане
Раевского - могила Багратиона.
"Сейчас, работаю над черновыми текстами как раз 3-го тома "Войны и
мира", - пишет Н.С. в дневнике, - мне особенно необходимо было увидеть место
Бородинского сражения. Живо представил себе и пережил с замиранием
сердца..."
15-го июля Николай Сергеевич в течение 4-х часов ездил в автобусе с
экскурсоводами по Толстовским местам в Москве. Готовится автобусная
экскурсия. Маршрут составлен по его книге "Москва в жизни и творчестве
Толстого".
Конечно, ему это приятно.
...Запись в дневнике от 3 августа 53 года поражает своей краткостью:
"Берия. NB?
Оказывается, мы были на краю...
Кончился культ личности..."
В этой краткости, как мне кажется, и недоумение, и привычка не доверять
даже дневнику свои сомнения по поводу событий внутриполитической жизни
страны. Вспоминается столь же лаконичная запись 1 ноября 1930 года: "В.А.
Наумова взяли".
Из дневника Н.С. 4 августа 1953 г.
"Вечером были с Сашей у С.С. Взволнован ее военными рисунками. Все это
было, все это близко и щемит сердце, перенося в недавнее прошлое... Буря,
трагедия, шквал, но вместе с тем сколько любви к человеку. Нигде ее столь не
было видно, как на войне: это чувство товарищества, братства, сострадания,
"сестры милосердия", героизм - все это проявляется с полной силой на
войне..."
11-го августа Николай Сергеевич, Сашка и Софья Сергеевна были в гостях
у замечательного цыгана, артиста Н.Н. Кручинина. Он им показывал свой музей.
Объявление в "Московских ведомостях" 1845 года о концерте цыгана Соколова в
Большом театре перед "почтенной публикой". Знаменитая "Соколовская гитара".
Сам пел под гитару, которой более 100 лет - "необыкновенно!".
Виртуозно играл собственное переложение для гитары гадания цыганки из
"Кармен". Ушли в полном восхищении.
16-го сентября Николай Сергеевич в составе делегации Союза писателей (в
связи со 125-летием Толстого) едет на станцию "Лев Толстой" (бывшее
Осташково). Раньше ему там бывать не приходилось. Музей - пристанционный
одноэтажный домик, окрашенный в темно-коричневый цвет. Комнатка, в которой
умер Лев Николаевич, сохраняется в своей первоначальной и потому
величественной простоте. Побывали в двух школах поселка, где ученые дяди и
тети из Москвы рассказывали о Толстом, о последних днях его жизни.
Рассказывали просто, но с волнением - не скучающей столичной публике, а
внукам тех, кто был так близко от Льва Николаевича в эти последние дни.
Детские хоры в обеих школах прекрасно и так же взволнованно пели любимые
песни Толстого. Руководителем хора в одной из школ оказался учитель
физкультуры. Был и хороший, неформальный вечер в клубе железнодорожников.
Жители поселка, рабочие депо дорожат той известностью в истории литературы,
которая выпала на долю их станции. Потом был банкет, где Николай Сергеевич
говорил ответный тост от имени московской делегации.
"Замечательная, теплая, дружеская поездка" - записал он в дневнике.
Из дневника Н.С. 23 октября 1953 г.
"Думаю, что я нужен людям, когда у них что-нибудь случается, чтобы
подбодрить, помочь. А когда все хорошо, зачем я? Только наводить тоску и
скуку, потому что мне от нее уж, видимо, не отрешиться, не изжить ее, как не
барахтаюсь. Да это и вполне естественно: ты уже на закате и радости
настоящей уж не в силах дать. Надо это понимать и не вылезать вперед..."
Полагаю, что эта меланхолическая запись навеяна отношениями с
художницей Софьей Сергеевной Урановой, которой Николай Сергеевич горячо
восхищается и готов с любовью служить и поклоняться. А ее артистической,
привыкшей к творческому одиночеству натуре это кажется обременительным.
Пожалуй, в пользу такого понимания (хотя это только предположение) говорит и
запись в дневнике 1-го ноября
"Любовь-то ведь чувство не эгоистическое, а альтруистическое. Любовь -
это не себя любить, а любить другого или других... Не мне должно быть
хорошо, а им. А когда им хорошо, то само собой выйдет, что и мне хорошо, как
у нас было с Талечкой.
Но остаться жить и никого не любить нельзя, я не могу. И потому ищу
Любви не ради себя, а потому, что она так же необходима, как воздух. Если
нет ее, то задыхаешься. И так страшно ее потерять..."
И там же дальше, но, видимо, на следующее утро после предыдущей записи:
"Ночью до 3-х часов читал Пушкина и не мог оторваться, а сегодня -
"Евгения Онегина". Волнительно, задевает глубоко. К старости лучше начинаешь
понимать все глубины и вдруг себя узнаешь, как в зеркале, даже в Евгении..."
Из дневника Н.С. 16 ноября 1953 г.
"Тоска удручающая. Не нахожу себе места... Вчера ездил на кладбище.
Первый снег легкой пеленой покрыл могилы. Солнце... Легче стало. А сегодня
опять... Только бы доброту не потерять. Это единственная ценность, которая
осталась, и которая, как друг, не покинет в трудное время.
Сейчас были Лева с Линой, второй вечер подряд. Пришли меня навестить,
потому что без слов понимают...
Луч света, озаривший вдруг, теперь вместе с наступившей осенью, тоже
стал осенью. А там зима и все покрыто мертвым сном. Не знаю, выдержу ли.
В таком состоянии не могу даже написать письмо Саше. Что наводить
грусть и ныть? Самому тяжко от этого упадка духа... Но сознаю, что крест
надо нести достойно. Дай, Боже, сил! Надо найти их и не поддаваться. И
найду!"
...25 ноября. "Звонил С.С. Портрет Пушкина принят. Слава Богу...
Всю жизнь привык заботиться, отдавать внимание близкому человеку и
обратно, а теперь я лишен этого жизнью. И серо, и скучно, и безнадежно.
Душевное и физическое одиночество. В 65 лет трудно научиться новому образу
жизни".
И как бывало уже не однажды, преодолеть душевный кризис помогает
обращение к Толстому.
Из дневника Н.С. 4 декабря 1953 г.
"Скоро люди поймут всю выстраданную им, Толстым, глубину его мысли, его
чаяний и прислушаются к его голосу.
И вовсе нет у него принципиальных противоречий с подлинным, настоящим
коммунизмом, так как в основе обоих учений человек и сумма людей - общество.
Поступай честно перед самим собой и перед обществом. Знаю, что многие
улыбнутся такой "наивной" проповеди. Но улыбнутся те, кто не перестрадал, а
кто пережил многое и способен углубиться чуть ниже обыкновенного уровня, те
задумаются и спросят честно сами себя - где же правда? И ответ всегда
получится один - в человеке, в одном, двоих, многих - в людях. И правда в
том, когда "один за всех и все за одного".
Только так и можно жить, только тогда осуществится мир, уничтожатся
корысть и войны. Только любовь соединяет людей и дает жизнь им и жизнь
всему...
Нужна любовь, борьба за любовь, обличение злобы, корысти и войн, как в
личном плане, так и в общественном и мировом".
...14 декабря, в годовщину смерти матушки, собрались на Большой
Дмитровке. Пришло 16 человек, помимо живущих в доме. Даже больной гриппом
Сашура приехал из своего Кургана. Говорили, в частности, и о том, что теперь
при смене высшей власти, вопрос о полноте издания Толстого может быть
поставлен снова...
...3 января 54 года Николай Сергеевич записывает в дневнике:
"Днем был в Гослитиздате. Разговаривал с милейшим Боборекой. Советует
энергичнее защищать тексты Толстого, идти в ЦК к Поспелову, опять, как в
37-м году. Надо обдумать. Верно, что пора действовать. Тем более, что сам
слыхал, как тов. Маленков в 47-м году на Оргбюро ЦК говорил, что Полное
собрание сочинений Толстого должно быть полным, и надо только соблюсти
очередность. Теперь, кажется, пришла пора...
Вообще, пора взяться как следует за дела и не покладая рук, не жалея
сил работать. И поменьше копаться в личных делах и переживаниях. А там, что
Бог даст".
Из дневника Н.С. 4 января 1954 г.
"Читаю рассказы О. Генри. Всегда этот писатель особенно действовал на
меня. Очень его любила и Талечка. Вообще удивительно сходились у нас с нею
всегда литературные и эстетические вкусы.
Какая содержательная, помимо всего другого, у нас была 33-х летняя
общая жизнь! И как удивительно просто она относилась к смерти, и как
лучезарно к жизни! Как зажигалась ко всему новому, и как легко отказывалась
от всего отжитого! Ее девиз был полная свобода: и в жизни со мной, и в
воспитании детей. Свобода, и при том полное доверие. Какое это могучее
средство!
Сегодня как-то особенно остро чувствую ее, и это невидимое общение
вносит правильную и спокойную установку в жизни, уничтожает диссонанс
сознания с чувством, подчиняя последнее первому..."
...6 января. "Как все мелко, как все скучно, что волнует нас здесь.
Отрада, когда работаешь над тем, что действительно и безгранично, когда
разбираешься в следах великого духа, оставленных на земле в рукописях Льва
Николаевича. Сколько там вложено труда, вдохновения - в этой торопливой
скорописи, когда буквы и слова не поспевают за брызжущим откуда-то из самой
глубины озарением. Каждое слово, зачеркивание и поправка свидетельствуют об
этапе, о невероятном напряжении, поиске и стремлении к правде и красоте.
Поистине гений! Рукописи, которые я теперь все изучил по "Войне и миру",
говорят об этом красноречивей и убедительней всего другого. Мне выпало в
жизни великое счастье разбираться в них, работать над ними..."
12 января утром Николаю Сергеевичу неожиданно позвонила Надежда
Андреевна Обухова. Она написала прекрасную статью памяти У.О. Авранека к
100-летию со дня его рождения.
В разговоре вспоминала всю семью: Талечку, детей. Николай Сергеевич был
растроган до слез.
15 января она опять позвонила и сказала, что сама хочет придти и
принести свою статью с надписью и навестить весь дорогой ее памяти дом,
"хотя никого, кроме Вас из него не осталось". Через полчаса она, Надежда
Андреевна Обухова, действительно пришла, бодро поднялась по лестнице и
вручила Николаю Сергеевичу в гостиной газету "Советская культура" со своей
статьей и надписью:
"Глубокоуважаемому Николаю Сергеевичу Родионову на память о нашем
любимом, дорогом и незабвемнном Ульрих Иосифовиче Авранек.
Н. Обухова"
Потом много рассказывала про свое пение. Голос ее, несмотря на 68 лет,
звучит в полной мере. Вспоминала юность, общих друзей, рассматривала
портреты Натальи Ульриховны, мальчиков, ходила по всем комнатам. Звала к
себе, была ласкова и душевно расположена.
"Взволновался до глубины души, - пишет Н.С. - Что я ей, знаменитой,
мировой артистке? И вот такая душевная ласка, такое внимание!"
Из дневника Н.С. 26 января 1954 г.
"Вечером был на именинах Татьяны Григорьевны Цявловской. Видел там Анну
Андреевну Ахматову. Ночью возвращался домой пешком. Люблю ночную пустынную
Москву: и дышится, и думается легко. И идешь так легко и бодро".
5-го февраля Николай Сергеевич берется за переработку в свете указаний
"вышестоящих инстанций" рукописи своей первой работы, выполненной в 1928-м
году - писем Толстого 1910-го года. Рукопись пролежала в издательстве 25
лет(!). К своему собственному удивлению он находит, что работа эта сделана
хорошо и читается с интересом. Сокращает комментарии и с горечью записывает
в дневнике: "Жалко - хороши письма корреспондентов. Какая нелепость это
требование обесцвечивать письма Толстого! Слава Богу, удалось выпустить в
34-м году 58-й том - Дневник 1910 года с настоящим комментарием. Он и сейчас
читается многими с большим интересом".
Из дневника Н.С. 9 февраля 1954 г.
"Сегодня целый день в Гослитиздате ответственное совещание - печатать
ли все Толстого. Теперь склонились, наконец, к тому, что надо печатать все,
как раньше. Завтра утверждение этого положения в Госредкомиссии. Я лишь
напомнил о том, что слышал в 46-м году (в августе) на Оргбюро ЦК от
Маленкова, а еще раньше от Поспелова на приеме у него в 38-м году".
...10 февраля. "Сегодня было заседание Госредкомиссии. Присутствовали:
Котов, Панкратова, Федин, Пузиков, Боборека, Григоренко, Розанова и я.
Решено:
1. Все печатать. Конкретно, сейчас: "Исповедь", "В чем моя вера",
"Царство Божье...". О других не говорилось (но будем печатать!).
2. "Азбуку" решено печатать, "Русскую книгу для чтения" в последней
редакции, и прочее.
3. Письма к Александре Львовне Толстой печатать полностью.
Новое веяние начинает сказываться. Легче работать, легче дышать,
времена Лозовского и прочих отошли в тяжелое прошлое.
Всегда верил, что Правда восторжествует и еще при жизни своей увижу все
Льва Николаевича напечатанным и можно будет сказать: "Исполнен долг,
завещанный от Бога"...
Действительно: в 1954 году будет напечатано 11 томов без каких-либо
сокращений и купюр, за следующие три года - все остальные, кроме последнего,
90-го тома, который выйдет в 1958 году - и все это еще при жизни Николая
Сергеевича.
Если бы в сражении, длившемся четверть века, где были и годы поражения
и временные компромиссы, он, хотя бы однажды, капитулировал, Издание, без
сомнения, заглохло бы и полное наследие Толстого никогда не стало бы
достоянием русской культуры.
Из дневника Н.С. 10 марта 1954 г.
"Сейчас с братом Костей был у Валерии Дмитриевны Пришвиной, которая
читала замечательные Дневники Михаила Михайловича. Он пишет, что тот, кто не
читал их, не знает писателя Пришвина. И это, кажется, правда. Мысли о жизни
и смерти, глубина мысли и сила чувства любви к людям, к природе... Как важно
их издать, хотя бы в выдержках.
Дневники очень сильные. Много в них историко-литературного и даже
исторического материала".
М.М. Пришвин умер 15-го января 54 года на 82-м году жизни. Николай
Сергеевич познакомился с ним незадолго до того. Его брат, Константин
Сергеевич, был частым гостем в писательском доме в Лаврушенском переулке у
Михаила Михайловича и его относительно молодой жены, Валерии Дмитриевны.
Пришвин в свое время, в повести "Заполярный мед" описал "подвиг"
Константина Сергеевича, перевозившего рои пчел из средней полосы России за
Полярный круг в надежде на их акклиматизацию в условиях короткого
заполярного лета.
Из дневника Н.С. 21 марта 1954 г.
"Опубликована речь Хрущева о сельском хозяйстве на пленуме ЦК 23
февраля 54 года. Очень важные и актуальные положения.
Действительно, сельское хозяйство было в преступном загоне и
разрушалось годами, в результате чего - массовый отлив мужской рабочей силы
из деревни. Жаль, что Хрущев ничего не сказал об этом, также и о том, что
урожаи, главным образом яровые, оставались неубранными и гибли под снегом...
Не только министерства засели в Москве и наводняют страну циркулярами,
питаясь только сводками, зачастую фальшивыми, но и лишние люди застряли в
городе, главным образом, в Москве, не неся никакой полезной для государства
работы и ослабляя своим отсутствием деревню. Надо влить живую струю в
деревню и возродить ее".
7 апреля. Николай Сергеевич закончил переработку 81-го тома собрания
сочинений. Это - письма Толстого первой половины 1910 года, с которых он
начинал свою редакторскую работу в 1928 году у Черткова.
"С болью сердца, - пишет он в дневнике, - сокращал комментарии и письма
корреспондентов. Какая нелепость! Материалы к истории целой эпохи. В общем,
хорошо я работал 25 лет тому назад".
Из этой записи следует, что хотя и принято решение о полной публикации
всего, написанного Толстым, но постановление Оргбюро ЦК 46-го года о
сокращении комментариев и других сопутствующих текстам материалов, свою силу
сохраняет.
11 апреля. Запись в дневнике: "Вчера начал с интересом читать совсем
неожиданную книгу - "Одиссею" Гомера. Что-то там есть, что задевает за живое
и вот живет века".
Из дневника Н.С. 6 мая 1954 г.
"Сегодня у нас ночует А.И. Журбин. Он с 46-го года находился во Львове.
Спрашивал его про селения Гай и Чижикув под Львовом, где погиб Федя. Он
рассказал много о "бандеровцах". Днем наша власть, ночью - их. Вешают. Он
думает, что убитого Федю нашли местные крестьяне и как неизвестного,
схоронили. Крестьяне трогательно ухаживают за безвестными могилами, кладут
тайком на могилки живые цветы. Хоть бы узнать что, хоть бы во сне увидеть и
узнать..." (Подчеркнуто Н.С.).
Рассказ гостя из Львова, очевидно, всколыхнул ушедшие было в глубину
сознания яркие картины воображаемой смерти сыновей:
"Видел сон, - записывает он несколько дней спустя, - будто я художник.
Написал две картины "Памяти погибших". Мои два сына. Сережа в 41-м году в
период отступления. Его подвергли мучительной смерти за то, что он сказал,
что немецкие листовки - ложь. Умирает со словами: "Да здравствует моя
непобедимая Советская родина!"
Федю поймали бандеровцы и принуждали под страхом смерти служить у них.
Он с негодованием отказался, и его растерзали. Окруженный разъяренными,
зверскими лицами, он погибает с теми же словами: "Да здравствует моя
непобедимая Советская родина!"
Две картины под общим заголовком стоят рядом. Вдохновенные лица
мальчиков. Народ кучками собирается смотреть эти картины. Многие плачут. А у
меня на сердце облегчение от сознания исполненного долга перед ними...
К сожалению, это только сон".
Из дневника Н.С. 28 мая 1954 г.
"Третьего дня звонил В.В. Шкловский. Он читает варианты "Войны и мира"
в 14-м томе и поражается... Такой, говорит, книги еще не было. Она не
оценена сейчас. Ее надо не читать, а углубленно изучать...
Вчера у Григоренко узнал, что Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич
согласился писать предисловия к 88-89 томам. По-настоящему обрадовался. Он
начал дело, он и кончит. Написал ему письмо".
В середине июня в Союзе Советских писателей была организована дискуссия
по книге И. Эренбурга "Оттепель". Руководство Союза намеревалось разгромить
повесть, но вышло наоборот - книга получила всеобщее одобрение. Николай
Сергеевич присутствовал на дискуссии, хотя повесть прочитать еще не успел.
Эренбургу он явно симпатизирует, записывает в дневнике:
"Человек выше всех, светлая личность. Как ничтожны все оппоненты, а
дамы литературные смешны и жалки. Очень интересен Сурков, умный и
искренний".
Немедленно принимается за чтение. Его запись в дневнике от 22 июня не
восторженная, но с высокой оценкой правдивости автора:
"Третьего дня и вчера прочел волнующую повесть Эренбурга "Оттепель".
Много недостатков чисто художественных. Все только и делают, что говорят и
прячут друг от друга свои чувства, любовь.
Чисто психологическая повесть мотива Достоевского, только с той
разницей, что все люди нормальные, живые и современные... Яркое и правдивое
изображение нашей теперешней жизни со смелым и ярким наложением теней с
контрастами..."
Из дневника Н.С. 17-19 июля 1954 г.
"С братом Костей ездил на Алабуху. Давно не испытывал такого
нравственного и художественно блаженства, как эта поездка. Ночевал на
лужайке под цветущей липой. Жужжание пчел. Ароматы. Луна. Заходящее красное
и выходящее солнце. Тишина и упоительный воздух. Рад был, что с Костей.
Вчера, 18-го, к вечеру у мамы на могилке мы вдвоем. Потом разрушенный дом
матевейковский, вернее не дом, а ямы от него. Острое и живое воспоминание о
Талечке, грудном, а потом 2-х и 3-х летнем Сереже. Потом пустынная, глухая
лесная дорога между Матвейковым и Клусовым, где в 1950-м году мы бродили с
Талечкой, и где она так наслаждалась. Мир сошел на душу и тело, и все стало
ясно и нашло свои места. Бодрость и жизнь, а не уныние и смерть. И сейчас в
таком состоянии".
В начале июля Николай Сергеевич в архиве Толстовского музея приводит в
порядок "все концы" рукописей "Войны и мира". 5131 листов - тщательно
выверены и описаны. В связи с окончанием работы над рукописями и вариантами
романа записывает в дневнике некоторые заметки об истории его написания:
"1-я стадия работы - ноябрь 1860 года. Замысел и "Декабристы". 2-я
стадия, - подготовительная, - вторая половина 1863 г. до ноября 1864 года.
Конспекты и поиски начала.
3-я стадия, - само написание, - с ноября 1864 г. и далее почти без
перерывов до осени 1869 года.
Первый раз начал было с 1825 года, декабристов и хотел довести
повествование до 1856 года. Второй раз начинал с 1812 года.
В третий раз перенес начало к 1805 году. Нельзя было начинать с побед,
надо было начать с неудачи: и в том, и в другом - "Новая Россия".
Писанию предшествовала наброска конспектов - характеристик действующих
лиц из двух родов: Толстых и Волконских, а также их окружения...
Вначале семейно-бытовой, исторический и психологический роман. Затем, в
1865 году, историческая часть усилилась, как сам Толстой писал об этом Фету.
И запись в его дневнике: "Облаком радости - создать роман Александра и
Наполеона". Затем происходит усиление народного начала. Философия...
И уже после осени 1867 г. получилась эпопея.
Все ясно видно и по ходу романа, и по рукописям вариантов".
Из дневника Н.С. 29 июля 1954 г., ночью
"Пишу под свежим впечатлением и с некоторым возбуждением и азартом.
Поэтому, может быть, в несколько преувеличенных тонах, от которых, когда пыл
спадет, сам откажусь.
Только что ездил с Софьей Сергеевной к коллекционеру Н. Смотреть
подлинник картины Анибале Каррачио "Св. Себастьян". Ужасное, кошмарное и
отталкивающее своим натурализмом впечатление. Изображена смерть пронзенного
стрелами голого человека - юноши с опустошенным смертью лицом. Человек уже
мертвый, только что умер. Почти видно, как здоровое, цветущее тело,
удлиняясь и обвисая, превращается в труп. Это - изображение трупа, а не
страдающего, вдохновенного человека! В лице ничего не видно, кроме смерти:
ни веры, ни вдохновения, ни даже страдания, момента расставания души с
телом, а только труп. Одно тело, уже без души.
У художника во время создания этой картины был, конечно, не подъем
духовных сил, а упадок и разложение, что мастерски отображено в картине,
Разве в этом искусство? Оно здесь "ни горит, ни греет", а только вызывает
протест и ужас...
Вполне закономерно и понятно, что ни один музей в мире за 400 лет не
купил эту отталкивающую картину..."
...31 июля. "29-го к вечеру поехал в Горки. Первый раз после смерти
Феди и Талечки! Много нового, но много и волнующих воспоминаний... Новое:
электричка, две новых станции: "Мичуринская" и "Победа", верховые мосты для
переходов, бурно разросшееся строительство поселков и обезлесенье. От
Апрелевки до Кругликовского участка ни кустика, а был густой лес, куда
ходили за грибами. Вместо английского парка мелкий ольшаник...
Старый дом, когда-то бывший новым на лужайке парка, где мы в 39-м году
с детьми корчевали. В доме каждый уголок, каждая половица напоминают
отлетевшую жизнь. Чердак с сеном, где спали мальчики, в нетронутом
состоянии, как музей. Они только что вышли, даже запах тот же. Пришел туда и
долго не мог уйти, слезы текли сами собою и вырывались рыдания, с которыми
еле справлялся. Слава Богу, никто не видел.
Милая, бесценная, теперь старушка, проникновенный друг мой, Надежда
Осиповна! Всю ночь не спал (на старом месте), чудились знакомые голоса, даже
тени мелькали. (Ужасно заболел к тому же живот, вероятно от нервного
потрясения).
Увидел всех Кругликовых: Мишу, Гору с их милым потомством. Ключом бьет
жизнь. Чувствовал себя с одной стороны отлетевшим (осиротевшим), с другой
стороны связанным корнями. И тяжело и тянет".
21 августа. Мы с Линой ездили смотреть недавно открытую
сельскохозяйственную выставку. Неожиданно встретили там Николая Сергеевича с
братом Костей. Нам выставка не понравилась своей помпезностью. Николаю
Сергеевичу - тоже. Он сказал: "...даже закрома золотые вместо деревянных,
как полагается и естественно для зерна. Совершенно не чувствуется деревня.
Одно хвастовство. Становится как-то неловко и стыдно, так как все это в
действительности не так..."
Потом с горечью рассказывал о поездке на прошлой неделе в Ясную Поляну:
"В день музей посещает около полутора тысяч человек - группами по 30.
Сотрудники и экскурсоводы выбиваются из сил. А Ясная Поляна, так же как
Толстовский музей в Москве, числится в Министерстве Культуры по 3-му
разряду. От этого зависят и ставки сотрудников. Например, Н.Н. Пузин
получает 690 рублей вместо 1200, которые он получал в той же должности в
музее "Абрамцево". Он, конечно, подвижник, но отношение властей к памяти
Толстого возмутительно".
Из дневника Н.С. 10 октября 1954 г.
"Вечером с радостью был у Щукиных... С Петром Николаевичем, как всегда
интересно, говорили об общих делах: новой буржуазии, недороде, Петре Великом
и о новом строительстве.
Не знаю, стоит ли овчинка выделки. Сколько костей на проблематическое
будто бы счастье людей! В чем их счастье, будущих поколений? Чтобы удобно
было ездить на машинах и пользоваться всеми усовершенствованиями техники? А
внутри что? Где создаются духовные ценности? Мы пока только пользуемся
наследием прошлого, классиков. А что создается сейчас? Кроме "Тихого Дона"
ничего.
Погоня за рублем, новая буржуазия, пьянство и страдания в деревне.
Искренне хотят наладить то, что разрушалось столько лет. Трудно. Надо всем
честным людям помогать с подъемом и воодушевлением. А его нет, всякий боится
потерять свой тепленький уголок. Молодежь во что бы то ни стало старается
удержаться в столице и боится броситься в открытый океан жизни, чтобы
работать где надо. Почему не едут на места, в деревню, где нет людей, а они
нужны?..
Когда же общие интересы возьмут верх над частными, личными? Только в
этом культура и прогресс... Хорошо, что посылают на уборочные кампании, на
целинные земли... Жаль, что я устарел: нельзя поднимать тяжести - язва,
бегать - сердце. А то бы непременно уехал. Мои дети, оба, если б были живы,
тоже не побоялись бы, я знаю..."
Из дневника Н.С. 18 октябл 1954 г.
"Сегодня утром захотелось написать статью о современной литературе.
Литература без героики скучна. Кто-то в "Литгазете" написал про "Оттепель",
что по бледным страницам бродят бледные лица. Может быть скажу ересь, но мне
кажется, что ведь и у Чехова то же. И потому Чехов захватить, приободрить к
жизни, поддержать и влить новые силы не может. А это главная задача
литературы, особенно в наше время.
Есть литература действенная, зовущая к жизни, бодрящая дух. Таков весь
Толстой, Пушкин, Гоголь, отчасти Короленко, в наши дни Шолохов, отчасти
Фадеев.
И есть литература высокохудожественная, описывающая, тоскующая, не
глядящая вперед, а искренно скорбящая о настоящем, моросящая, как дождик в
осенний день. Таков отчасти Тургенев - несмотря на красоту и силу
художественного дарования, мрак и грусть растравляющий. И особенно Чехов. В
наши дни - отчасти Эренбург...
Конечно, нельзя, чтобы вся литература носила героический характер, надо
отображать и серые будни, и будничных людей. Но это литература как бы
негативная и потому бесплодная. Надо, чтобы литература поднимала, ободряла,
звала вперед, а не только смотрела в глубь веков или описывала на все лады
"Как скучно жить на этом свете, господа!"
Эту-то последнюю мысль и хотелось бы развить в статье".
15 ноября, прочитав описание сражения при Ватерлоо у Гюго в
"Отверженных", Николай Сергеевич записывает свое впечатление и мысли по
этому поводу: "Очень интересно, поэтично, но не знаю, верно ли. Думаю, что у
Льва Николаевича Наполеон вернее. А впрочем, противоречия, по существу,
между ними нет. У обоих - движущие силы истории и ее неизбежный ход, волна,
вынесшая на берег одного человека. Так же, как, в меньших масштабах,
Веллингтона и Кутузова. Хотя Веллингтон - расчет, а Кутузов - глубина и
проникновение в душу народа, чего ни у Наполеона, ни у Веллингтона не было.
У Наполеона народа нет, только армия - жрецы войны..."
9 декабря Николай Сергеевич присутствует на собрании московских
писателей - членов ССП. Выбирают делегатов на всесоюзный съезд Союза
Советских Писателей.
"Заслуженно забаллотировали Грибачева, - пишет он в дневнике. - В общем
от писательской массы впечатление довольно безрадостное. Нет души,
сердцевины, авторитета. Приспособленцы! Как же на этом безрадостном, сером
фоне расцвести таланту? Его задушат рецензиями, "ошибками". Велят, чтобы все
творчество развивалось в одну сторону. Ни Толстой, ни Достоевский, ни Чехов
не смогли бы пробить себе дорогу. Их бы зарецензировали, зарезали и не стали
бы печатать. Нет необходимого атрибута - свободы творчества".
О самом съезде и в связи с ним, в дневнике несколько интересных
записей:
...16 декабря. "Вчера вдруг звонок из ССП - приглашают на открытие
Съезда Писателей в Кремлевском дворце. Пошел за билетом, оттуда через
Троицкие ворота в Кремль, мимо "Царь-пушки" и "Царь-колокола". Нахлынули
воспоминания раннего детства. Просторные, малолюдные площади, вокруг них -
величественные здания, памятники русской истории - родные, знакомые и
волнующие, которых не видел уже 37 лет. Поразился снесению Чудова монастыря,
так связанного с русской культурой, такого замечательного по архитектуре. На
место него и малого дворца - безобразное, современное, почти конструктивное
здание. Вознесенский монастырь тоже снесен.
Все выбелено, даже "Красные ворота". Прошел в соборы, Архангельский и
Успенский. Там все на месте, но в Архангельском соборе живопись показывается
в музейном порядке: иконы сняты со своих мест и поставлены в ряд. Зачарован
тремя иконами Рублева и "Богоматерью" Феофана Грека. Хорошо
отреставрированы. Сильное действие настоящего искусства. Встретил в соборе
В.Д. Пришвину.
Открытие съезда в Андреевском зале, великолепно оборудованном для
заседаний: микрофоны, вентиляция, у каждого кресла наушники, слышно идеально
даже на балконе, где я сидел. Председательствует Федин. Избрание президиума,
комиссий. Правительство почти в полном составе во главе с Молотовым и
Маленковым. Молотову - особенно продолжительная овация. Приветствие Съезду
от ЦК читал Поспелов.
Сурков, докладчик, говорил более 4-х часов. В перерыве, после 2-х часов
доклада, Правительство уехало. Внимательно слушал весь доклад. Очень
интересно и обстоятельно. Заседание закончилось около 9 часов вечера.
Перерыв до концерта в Георгиевском зале. Быстро прошел по всем залам,
которые все в великолепном порядке, осмотрел наспех Грановитую палату. Очень
волнительно. Чувствуется свое, родное - как дорогие родственники, которых не
видел 40 лет. С концерта ушел домой".
...21 декабря. "Вечером прочитал два лучших выступления на Съезде: 1)
Эренбурга - все, все правильно, глубоко, во всяком случае мне созвучно, но
думаю, что и объективно верно.
2) Умный доклад Симонова. Особенно правильна та часть его речи, где
говорится о приукрашивании в недавнем прошлом не одной литературы. Она
только отражала то, что было в общей жизни и не смела большего... Хотя потом
он и оговаривается, но утверждение, что литература, особенно о деревне,
выдавала должное за сущее, опровергает все его оговорки, что, мол, все-таки
было и в этих произведениях кое-что хорошее. Звучит как "С одной стороны
нельзя не сознаться, а с другой стороны - нельзя признаться".
..27 декабря. "Закончился Съезд Писателей. Избрали архибюрократическое
руководство - трехступенчатое: Президиум, Правление и Секретариат. Зачем
это? Превосходная речь Федина - ясная, точная, отвечающая на главные вопросы
по существу. Хорошая, в общем, речь Фадеева, тоже отвечающая на вопросы, но
во многих случаях робко..."
Здесь же в ходе дальнейших размышлений, связанных с окончанием Съезда
Николай Сергеевич приводит довольно неожиданную цитату из Толстого:
"Существующий строй жизни подлежит разрушению... Уничтожиться должен
строй соревновательный и замениться должен коммунистическим; уничтожиться
должен строй капиталистический и замениться социалистическим; уничтожиться
должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией".
(Письмо к Шмитту от 27 марта 1895 года. Полное собрание сочинений Л.Н.
Толстого, том 68, стр. 64).
Из дневника Н.С. 28 декабря 1954 г.
"Вчера был у брата Сережи и поражался его глубине и мудрости. "Лишь
самому быть честным и чистым в труде и в отношениях с людьми. Остальное все
неважно" - говорил он в жару (болен).
Вот кристалл чистый и прозрачный, к которому ничего не пристает.
Потому-то его так любят и ценят люди..."
В последний день года Николай Сергеевич в Гослитиздате обсуждает с
Котовым и Григоренко план окончания Издания. На 1-е февраля 55-го года
назначено специальное заседание дирекции с докладом Григоренко по этому
поводу. Дело продвинулось основательно. Из 90 томов уже напечатано 65.
Остальные 25 в работе. Редакционная коллегия может обеспечить окончание
издания в 1956-м году. Директор Котов говорит о международном значении
издания Полного собрания сочинений Толстого. (Давно ли его собирались вовсе
прекратить?)
Сам Николай Сергеевич заканчивает переработку (в плане сокращения
комментариев и прочего) 82-го тома. Это, так же, как 81-й том, письма 1910
года, но за его вторую половину. Здесь трагедия ухода из дома и смерть
Толстого.
"Содержание тома потрясающее своим величием, эпическое, - записывает он
в дневнике. - Выпало на мою долю огромное счастье добросовестно потрудиться
над 1910-м годом жизни Толстого: дневники, письма (целых 25 лет работы!).
Надо бы все подытожить и показать на основании подробного изучения
материалов весь этот заключительный и самый трагический год его жизни.
Показать в настоящем свете, показать как все было. Только сил нет, выбился
из сил".
Не перестают волновать Николая Сергеевича и современные политические
события общемирового масштаба.
...16 января 55-го года в дневнике пометка: "В газетах значительное
обращение Жолио Кюри об атомной энергии и о тупике науки, разрабатывающей
способы уничтожения человечества.
Та же тревога и недоумение в записи 19 января:
"Ужасные в мире дела: подготовка атомного, водородного,
бактериологического оружия. Стремление уничтожить мир, род человеческий,
культуру. Не может этого быть, потому что это противоестественно. Поднимется
в мире сила, которая сметет эти человеконенавистнические устремления. Наука,
не освященная этикой, зашла в тупик и сама себя уничтожает. Не может быть
величия и могущества науки без этики..."
Из дневника Н.С. 8 февраля 1955 г.
"...Читаю на ночь с интересом "Переселенцы" Григоровича. Вспоминаю
сильное детское впечатление. Сейчас такое же, как