це концов, по Леонтьеву, все должно подвергнуться страшной гибели - уничтожению". 25 июня. Сегодня ночью много думал о Леонтьеве. В числе дум было, что если так рассуждать об общественных, государственных вопросах, как рассуждает он, то можно дойти до оправдания и благодетельности (для кого?) всякого изуверства, например, Иоанна Грозного, "Кабанихи" из "Грозы" Островского; до оправдания гитлеризма, сталинизма и т.д. О них он говорить не мог, но ему нравится Петр I и Николай I. Но ведь Петр - это только "Медный всадник", идея государственности, во что бы то ни стало. Догнать как раз тот эгалитарно-буржуазный процесс, который овладевал Европой, и против которого так горячо и порою справедливо протестует сам Леонтьев. А Николай I - душитель народного, созидательного начала, которое так ярко и мощно выражено в Отечественной войне 1812 года. Он этого боялся и пытался систематически задушить рабством, 25-летней солдатчиной, и шпицрутенами, казнями, пытками и ссылками. Он чувствовал, что после войны 12-го года подъем народного и общественного творчества расцвел в полную силу. Эпоха Николая I дала нам Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Толстого и уже после него выявилась в так называемых "великих реформах": отмена крепостного права, отмена 25-летней солдатчины, земство и суды. Это все видимые результаты подъема всех: и войска, и крестьян, и общества всех сословий, который в 1812 году спас Россию и дал хоть некоторую передышку - свободу дышать. Но бюрократические силы, с одной стороны, и революционно-террористические, с другой, погубили этот просвет, закрыли окно, в которое шел свежий воздух. И вот к чему привели - к попранию личности". Вечером того же 25-го числа брат Костя, вызванный "паническим письмом" Валерии Дмитриевны, привез из Москвы в Дунино какого-то "молодого врача Борю". Заключение этого врача, очевидно, от Николая Сергеевича скрывают. В дневнике запись: "Боря нашел, что ничего страшного нет и боли невралгические, возможно, как результат старой травмы. А это мне хорошо известно. Ляля очень взволнована. Надо будет мне на время поехать в Москву". Из дневника Н.С. 29 июня 1960 г. "...Сегодня в Венеции съезд памяти Толстого, на который меня не пустили... Принял на ночь всякие снадобья, чтобы не сидеть целую ночь на стуле, как прошлую... Я думаю, что у меня тяжелое нервное заболевание, которое выражается в болях, а не в истериках, как это большею частью бывает. Надо претерпеть. Это не удивительно, оборачиваясь на мою жизнь: не осталось почти живого места, все раны кровоточат..." 30-го июня Николай Сергеевич на несколько дней приезжает в Москву, на Пушкинскую. Ходили с Сашкой в "сандуны". Пишет в дневнике, что "сразу стало лучше, пободрел и боли прошли". 2-го числа ездил с братом Костей на Ваганьково, хоронить урну с прахом Эммы. Сами закопали в углу внутри ограды, где похоронены Наталья Ульриховна и ее родители. "Хорошо как-то было, просто и без всякой фальши. Посадили четыре примулы крестом". Из дневника Н.С. 22 июля 1960 г. Дунино "Ничего не записываю в дневник, потому что болею, болею и болею... Вчера к вечеру неожиданно приехал Саша Либертэ. Очень был рад ему... Живу на пантопоне, то есть на морфии. Долго ли так? Очень тягочусь тем, что постепенно становлюсь в тягость другим... ...Надо ехать в Москву, совершенно спокойно собравшись". ...27 июля. "Беспрерывные боли. Пантопон, да и тот плохо действует. Вымотали и обессилили совсем, даже читать не могу - засыпаю, голова пустая, и из рук все валится. Третьего дня приезжала очень выдержанная петербурженка Тамара Всеволодна Волкова. Приятно, на фоне всеобщей распущенности, - сдержанный во всех своих проявлениях человек. На петербуржцах всегда какой-то приятный налет. ... "Спартак" проиграл "ЦДСА" (0:1). Расстроился, когда слушал по радио: нервы натянуты, а потом распустились и поднялись боли..." Из последующих московских записей видно, как болезнь быстро прогрессирует: ...7 августа. Москва. "27-го числа вечером приехал Лебедев (на машине - Л.О.) и Ляля увезла меня в Москву на Пушкинскую, сдала с рук на руки Косте. Он переехал ко мне и прописался. 28-го утром Ляля уехала на машине с яснополянскими на "Светлое озеро" - Китеж. Каждый день меня навещают люди, друзья: Саша, Лева, А. Шершнева, Мишин, Дима Чертков... Катастрофа со "Спартаком": не смог выиграть у "Адмиралтейца" (1:1) и из-за этого не попал в тройку. Расстроился очень. ...14 августа. "Болею беспрерывно, вдруг в ночь был припадок почти с потерей сознания от боли... Днем приехала В.Д. из своей суздальско-владимирско-китежевской поездки. Очень интересно рассказывала о последних вздохах этого прелестного края. Озеро действительно бездонное - до дна до сих пор никто не доставал... Трудно даже и записывать: больно и голова несуразная. Вот она, беспомощная старость. Я-то еще в лучшем положении: много друзей, свой кров, Костя... Ляля тоже незаметно делает очень многое. А сколько людей в гораздо худшем положении! Мне роптать не приходится... Чувствую на себе, как добро излучается". ...17 августа. "Продолжаю сильно болеть. Сплю добрую половину ночи сидя. Вчера проснулся в 8.30 утра, открыл глаза и кого же увидал? Милейшего районного врача своего - Елену Тимофеевну Иванову. Она услыхала, что я болен и сама пришла навестить. Чрезвычайно внимательно обошлась со мной, выстукала и прочее. Сразу полегчало от ее прихода и ее умных советов. А сегодня пришла сама Полина Натановна Остерман, Левина мать. Тоже ласково и внимательно отнеслась ко мне. Я почувствовал себя в надежных руках и ухватился в надежде за сучок... Сейчас Ляля ушла с Шурочкой, тяжелое было расставание... Вчера неожиданные и самые дорогие посетители: брат Сережа с дочерью Соней. Мы, все три брата ночевали, съехавшись, под одной крышей. Я, превозмогая боль, ходил смотреть, как они спят. Сейчас один, один, совсем один. Болит, но хорошо, только жалко Лялю. Она расстроилась и обиделась на меня несправедливо". ...Ночь с 3 на 4-е сентября. Не спится, болит, не знаю, что делать. Эти дни были насыщены посещениями: 1-го. П.П. Пузин - дохнул яснополянским воздухом. Вспомнились желто-красные клены, Грумант. Весна 1953 года - последняя счастливая весна в моей жизни. 2-го. Был милейший, внимательный Владимир Ильич Толстой, растрогавший меня. Была Татьяна Григорьевна Цявловская, о которой я мечтал... Вчера вечером приехала из Дунино Ляля, прямо с вокзала ко мне, заболевает гриппом. Вечером приехала Тамара из Ясной Поляны - дочь Н.П. Пузина, студентка, негде жить. Сейчас ночует у нас в столовой... Третьего дня был у меня сильный сердечный припадок с потерей сознания - от боли и еще от чего это? За ним последовал второй припадок. Никого не было дома. Я доковылял до нитроглицерина. Потом подошли Леночка и Костя. Опомнился, но вдруг разучился ходить и почти - говорить. Все-таки страшно было, хотя сознание неизбежности не оставляет... Странное состояние: все ясно понимаю, даже тончайшие вещи в самых разных областях, но связать все вместе от физической немощи не могу. Костя, как святой, ухаживает за мной. Была милейшая Соня Суббота с симпатичным мужем Павлом (крепок, как кремень, и этим приятен). Хочется писать и дальше, а сил нет, очень истощили боли... (Почерк становится очень трудно разборчивым - Л.О.). Конечно, я пропускаю, что проходило через мое сознание эти два дня. Милые мальчики Лева и Саша ежедневно по вечерам навещают. Все вместе доброжелательностью облегчает мою болезнь". ...9 сентября. "Не поспеваю записывать даже посетителей. Общее: фон - боль и люди. Последние два дня как будто лучше. Вчера был Алим Матвеевич Дамир, умный он врач и человек, когда ближе узнаешь, хороший. Вечером 3-го дня - счастливый вечер в духе начала XIX века: посетила меня Татьяна Григорьевна Цявловская. Она очень много работает; сильно хворает сердцем ее сестра, милая Лида. После этого вечера я чудно спал без просыпу. Сильно тоскую без Ляли. Сегодня берет ванну и завтра обещает приехать. Очень рад видеть каждый день милую девочку, Тамару Пузину. Вообще, сколько же хороших людей!..." Это - последняя запись в дневнике. Через три недели, 30-го сентября 1960 года, Николай Сергеевич скончался. 4.03.2001 г. Приложение РЕЛИГИОЗНЫЕ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ ВЗГЛЯДЫ Л.Н.ТОЛСТОГО ПОСЛЕ 1879 г. /реферат/ От составителя Великий русский писатель и мыслитель Л.Н. Толстой известен подавляющему числу граждан нашей страны только как художник. А между тем последние тридцать лет своей жизни Толстой почти полностью посвятил исследованию религиозно-философских и общественно-политических проблем его времени. Написанные в эти годы трактаты и статьи занимают едва ли не больше места, чем художественные произведения - более двух тысяч страниц, не считая писем и дневниковых записей. И все это огромное наследство почти неизвестно и трудно доступно для большинства читателей. Публикация религиозных и политических сочинений Толстого была запрещена царской цензурой вплоть до 1906 г., а после революции они публиковались лишь однажды - в академическом, малотиражном 90-томном собрании сочинений писателя. Целью настоящего реферата является попытка дать представление о круге вопросов, волновавших Толстого, с помощью небольшой подборки наиболее ярких /на взгляд составителя/ цитат из его публикаций, писем и дневниковых записей названного периода. Основные религиозные и общественно-политические взгляды Толстого выкристаллизовались уже в самом начале 80-х годов. События последующих бурных лет нашей истории служили лишь материалом для их развития и приложения. Поэтому мысли и высказывания Толстого приведены не в хронологическом порядке, а сгруппированы тематически. Составитель воздерживался от собственных комментариев и тем более от экстраполяции взглядов Толстого на анализ современной действительности - эта возможность предоставляется читателю. Разумеется, в интересах удобства чтения нельзя было обойтись без связующих замечаний и необходимых биографических справок. В некоторых, немногочисленных случаях, когда подходящей цитаты подыскать не удавалось, взгляды Толстого даны в изложении, по возможности близком к оригиналу. В частности, для краткости, не цитируются, а пересказываются результаты его чисто богословских исследований. Все цитаты даны со ссылками на 90-томное собрание сочинений: в скобках указаны том и страница. Таким образом, заинтересованный читатель имеет возможность обратиться к первоисточнику. Предлагаемый краткий реферат может дать лишь самое общее представление о той части духовного наследия великого писателя, которая как раз и является "отражением" в "зеркале русской революции". Часть I. БОГ И ЧЕЛОВЕК I. Божественная сущность В конце 70-х годов Л.Н. Толстой пережил глубокий духовный кризис. На пороге своего пятидесятилетия он напряженно думает о смерти. Если все, что человек делает, чем живет обречено уничтожению и забвению, то жизнь его лишена смысла. Для человека творческого - это тупик, отрицание необходимости его существования. И, как он сам писал в своей "Исповеди" /1879 г./, Толстой был близок к самоубийству. В поисках выхода из тупика он снова обращается к давно утраченной вере в бога. И когда ему кажется, что его поиски не безнадежны, жизнь становится возможной, наступает успокоение. Еще не уяснив для себя смысл своей веры и понятие бога, Толстой приходит к выводу об их необходимости. В "Исповеди" он так описывает это свое "озарение": "Ведь я живу, истинно живу только тогда, когда чувствую Его и ищу Его. Так чего же я ищу еще? - вскрикнул во мне голос. Так вот Он. Он то, без чего нельзя жить". /23, 46/ И ранее там же: "Вся неразумность веры оставалась для меня та же, как и прежде, но я не мог не признать того, что она одна дает человечеству ответы на вопросы жизни и, вследствие того, возможность жить... Какие бы и кому бы ни давала ответы, какая бы то ни было вера, всякий ответ веры конечному существованию человека придает смысл бесконечного, - смысл, не уничтожаемый страданиями, лишениями и смертью. Значит в одной вере можно найти смысл и возможность жить". /с. 35/ Спустя более, чем двадцать лет Толстой повторит эту мысль: "Мое определение религии такое: это такое установление человеческого отношения к бесконечности, которым определяется цель его жизни". Из дневника, 1901 /54, 88/ И все же эта необходимость отыскания связи конечной жизни с чем-то бесконечным во времени не является очевидной - ее приходится постулировать как сознаваемую человеком потребность. В письме одному из своих корреспондентов /атеисту/ Толстой так формулирует этот постулат: "Каждый человек, так же, как и Вы, не может не сознавать себя частью чего-то бесконечного. Вот это-то бесконечное, которого человек сознает себя частью, и есть Бог". /Цитир. по биографии Толстого, напис. Бирюковым/ И далее там же: "Для людей же просвещенных, понимающих, что начало и сущность жизни не в материи, а в духе, Бог будет то бесконечное неограниченное существо, которое он сознает в себе в ограниченных временем и пространством пределах". /Там же/ Таким образом, по мысли Толстого, духовная сущность человека есть проявление бога, божественной сущности: "Истинное я есть божественная сущность, которая смотрит в мир через ограниченные моей личностью пределы". Из дневника, 1904 /55, 24/ Это - как будто понятие души, но не как атрибута личности, наделенной бессмертием, а как раз наоборот: "Как ни желательно бессмертие души, его нет и не может быть, потому что нет души, есть только сознание Вечного /Бога/. Смерть есть прекращение, изменение того вида /формы/ сознания, который выражается в моем человеческом существе"... Из дневника, 1904 /55,16/ Такое понимание бога настолько занимало и, как мы увидим ниже, тревожило Толстого, что за шесть дней до смерти, очнувшись от беспамятства, он снова диктует дочери, Александре Львовне: "Бог есть то неограниченное Все, чего человек сознает себя ограниченной частью. Истинно существует только Бог. Человек есть проявление его в веществе, времени и пространстве... Бога мы признаем только через сознание его проявления в нас. Все выводы из этого сознания и руководство жизни, основанное на нем, всегда вполне удовлетворяют человека и в познании самого Бога и в руководстве своей жизни, основанной на этом сознании". П.И. Бирюков "Биография Л.Н. Толстого" Для Толстого создание божественной сущности человека тождественно установлению нравственного критерия его жизни. Не даром в числе "мыслей мудрых людей", которые он отбирает для составленного им в конце жизни "Круга чтения" мы находим следующее высказывание Канта: "Сознание, познание человека не мыслит никаких других качеств Бога, кроме тех, которые обусловливают нравственность". /41, 40/ Что это за нравственность, мы подробно рассмотрим ниже, но сначала сделаем небольшое отступление, чтобы отметить главные моменты резкого расхождения религиозных взглядов Толстого с учением и практикой канонической церкви, что привело в 1901 г. к его отлучению от нее. Рассматривать этот вопрос подробно нет надобности, но оставить его совсем в стороне было бы, наверное, неправильно. 2. Христианское учение В поисках веры Толстой обратился к церкви, но она разочаровала его несовместимостью своих догматов, где христианское смирение и всепрощение уживались с благословением войн, казней и непримиримой враждой к инаковерующим. Церковь оттолкнула его своей практикой и историей, наполненной борьбой за власть, корыстолюбием и кровавыми гонениями "ересей". Нелепыми и отвратительными представились уму Толстого вера в таинство и чудеса, сложные и непонятные обряды, присвоенное церковью право посредничества между человеком и богом, идея искупления грехов человечества смертью Христа. И все это опиралось на священное писание - Ветхий и Новый Заветы. Тогда он решил критически исследовать эти первоисточники христианства, выучил древнееврейский язык для того, чтобы прочесть библию в подлиннике, а евангелие и деяния апостолов изучал в их ранних греческих списках. И пришел к выводу, что учение Христа излагается церковью ложно. Ряд искажений были внесены где неверными переводами древних текстов, где изменяющими смысл дополнениями, внесенными при их переписке. Так, например, слова Христа в евангелии "Я пришел не нарушить закон и пророков, но исполнить" переведены и трактуются как обоснование безоговорочного принятия писаных законов Моисея, т.е. Ветхого Завета - книги исключительно запутанного и противоречивого содержания, проникнутой духом нетерпимости, жестокости и мстительности, отражавшим практику дикого и обособленного древнего еврейского народа. Толстой обнаружил, что в подлиннике эти слова относятся к законам бога, а законоучение Моисея отвергается. В заповеди Христа "...всякий, гневающийся на брата своего напрасно полежит суду..." слово "напрасно" вставлено при позднейшей переписке. Это коренным образом изменило смысл заповеди, ибо разрешило гнев "не напрасный", предоставив церкви право судить о том, какой гнев оправдан, и благословлять его. Между тем, как истинный смысл заповеди был в безоговорочном отказе от гнева и ненависти в отношениях между людьми, и только такой отказ совместим с учением о любви и прощении. И так далее. Все это Толстой изложил в своем капитальном труде "Критика христианского богословия" и кроме того, предложил собственный перевод евангелий /объединив все четыре/, проникнутый от начала до конца идеями добра и терпимости. Анализируя историю христианской церкви, Толстой пришел к выводу, что христианство пошло по ложному пути еще с времен проповеднической деятельности апостола Павла, плохо знавшего учения Христа /евангелия были записаны позже/. Уже в первых христианских общинах Павел учредил институт епископов и диаконов - начало иерархии церкви. Между тем в евангелии Христос прямо говорит, что молиться богу следует не публично, а дома, при закрытых дверях, обращаясь к богу безо всяких посредников. В четвертом веке при императоре Константине церковь заключила союз с государством, и с этой поры начинается кровавая история утверждения ею своей власти огнем и мечом. Для оправдания этого и потребовалось исказить дух и смысл евангельского учения Христа. Не вдаваясь в этот вопрос подробно, постараемся представить основные черты христианского вероучения в трактовке Толстого - сначала так, как оно изложено в его переводе евангелия /1881 г./ и в трактате "В чем моя вера?" /1884 г./ Согласно Толстому, суть учения Христа в утверждении согласия и любви людей друг к другу, в сохранении мира между ними - "Царства божья". В этом смысл пяти заповедей, которым Толстой отводит в евангелии центральное место. Он пишет: "Исполнение учения Христа, выраженного в пяти заповедях, установляло это царство божие. Царство бога на земле есть мир всех людей между собою. Мир между людьми есть высшее доступное на земле благо людей". "В чем моя вера?", 1884 /23, 370/ Первая заповедь, по мысли Толстого, прямо говорит о мире. Суть ее - ни при каких обстоятельствах не давай волю гневу. Всегда отыскивай пути примирения возникающей вражды. Остальные четыре заповеди предупреждают о тех наиболее вероятных ситуациях, когда вражда может возникнуть. "Не прелюбодействуй и не разводись" - причиной вражды нередко оказывается женщина. "Не клянись" - исполнение наперед данной клятвы может вовлечь тебя во враждебные действия /откажись присягать/. "не противься злу насилием" - постарайся найти способ победить зло добром, ибо насилие вызовет ответное насилие и не будет конца вражде. Наконец, "любите врагов ваших". Толстой показал текстуально, что под словом враги евангелие подразумевало инородцев, т.е. в нем говорилось об отказе от вражды к другим народам и иноверцам. Возражая против утверждения о неисполнимости в реальной жизни заповедей Христа, Толстой пишет, что в отличие от строгих запретов и регламентаций иудейской религии... "Учение Христа руководит людьми указанием им того бесконечного совершенства, ...к которому свойственно произвольно стремиться всякому человеку, на какой бы степени несовершенства он ни находился". "Царство божье среди вас", 1893 /28, 76/ Таким образом это учение излагает не правила поведения, которые человек немедленно и в полном объеме /что может быть ему еще недоступно/ должен исполнять, а обрисовывает идеал, к которому следует стремиться. Жизнь человека, как пишет Толстой, пойдет по "равнодействующей" двух сил: силы его животной природы и силы сознательного устремления к божественному идеалу. Причем стремиться следует именно к высокому идеалу, а не к чему-то легко доступному. По образному сравнению Толстого, чтобы переплыть реку, надо энергично грести к противоположному берегу, даже если сильное течение сносит тебя вниз. Если ослабишь усилия, то реку не переплывешь - течение унесет. В евангелии Толстого нет проклятий и угроз в адрес фарисеев и не принявших учение Христа городов, нет геены огненной, плача и скрежета зубов, нет столь противоречащей нагорной проповеди фразы: "не мир пришел я принести, но меч" и требования возненавидеть отца своего и матери, нет проклятой и засохшей смоковницы. Странные, трудно совместимые с духом христианства притчи о зарытом таланте, о брачном пире, об обманщике-управителе в трактовке Толстого смягчены и облагорожены. Совсем выпущены повествования о непорочном зачатии и воскресении Христа из мертвых. Толстой не принимал обожествления Христа. В его представлении это был учитель, проповедник слова истины, добра и любви. Главный смысл его учения в словах: "Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними". Толстой писал: "Дело не в том, чтобы доказать, что Иисус не был бог и что потому учение его не божественное... а в том, чтобы понять в чем состояло то учение, которое было так высоко и дорого людям, что проповедника этого учения люди признали и признают богом". "Краткое изложение евангелия". Предисловие, 1881 /24, 813/ Если в переводе евангелия и трактате "В чем моя вера?" Толстой еще апеллирует к священному писанию, стараясь очистить его от привнесенного церковью духа возмездия и нетерпимости, то в написанном спустя 15 лет трактате "Христианское учение" он уже оставляет канонический текст и излагает свое собственное понимание учения Христа. В интересах его доступности, он намеренно схематизирует изложение. Сначала Толстой вводит основное понятие "греха": "Пробудившись к разумному сознанию человек, хотя и знает, что жизнь его - в его духовном существе, продолжает... по усвоенной им привычке животной жизни, совершать поступки, имеющие целью благо отдельной личности и противные любви ... совершать грехи" "Христианское учение", 1896 /39, 131/ По характеру лежащих в их основе побуждений Толстой различает три типа грехов: "...а/ грехи, вытекающие из неискоренимого влечения человека, пока он живет в теле, к благу своей личности - грехи прирожденные, естественные, ...б/ грехи, вытекающие из предания - человеческих учреждений и обычаев, направленных на увеличение блага отдельных лиц - грехи наследственные, общественные и ...в/ грехи, вытекающие из стремления отдельного человека к большему и большему увеличения блага своего отдельного существования - грехи личные, придуманные". Там же /с. 132/ Что же это за грехи? Толстой называет и подробно характеризует шесть основных грехов: 1. Грех сластолюбия /Л.Н. именует его грехом "похоти"/, состоящий в стремлении к получению чувственного наслаждения от того, что должно бы быть просто удовлетворением естественной потребности человека в еде, одежде, жилище и проч. 2. Грех праздности 3. Грех корысти - стремление к владению и приумножению собственности и денег во имя удовлетворения греха сластолюбия в будущем 4. Грех властолюбия 5. Грех блуда 6. Грех опьянения. Под этим последним Толстой понимает искусственное возбуждение телесных и умственных сил человека не только вином, но и соответствующими зрелищами, звуками, телодвижениями. Грехи не только мешают человеку найти свое истинное благо жизни - любовь, не только приводят к страданиям других людей, порождая воровство, насилие, убийства, но обманывают и в том, чем искушают человека, заставляя его за краткое удовольствие расплачиваться пресыщением, бессилием, болезнями, страхом, подозрительностью и ненавистью. Даже понимая их губительность для себя и общества, люди в слабости своей нередко ищут оправдания своим грехам в некоторых исключительных обстоятельствах, которые Толстой именует "соблазнами" /от греческого западня, ловушка/. Главных соблазнов он называет пять: 1. Соблазн приготовления - человек оправдывает свои грехи тем, что он готовится к деятельности, которая будет полезна людям. 2. Соблазн семейный - грехи оправдываются благом, интересами семьи, детей. 3. Соблазн дела или пользы - оправданием греха служит необходимость ведения или завершения полезного для людей дела. 4. Соблазн товарищества - когда грехи допускаются во имя блага тех людей, с которыми человек вступил в особые отношения товарищества или корпорации. 5. Соблазн государственный или общего дела - худший из соблазнов, утверждающий, что грехи данного человека оправданы благом многих людей, народа, государства. Толстой подробно характеризует каждый из соблазнов и указывает их пагубные последствия. Процитируем три небольших отрывка. По поводу соблазна приготовления: "Между тем разрешенные себе грехи ради благой цели становятся все привычнее и привычнее, и человек, вместо предполагаемой полезной деятельности для людей, проводит всю жизнь в грехах, губящих его собственную жизнь и соблазняющих других людей". "Христианское учение", 1896 /39, 146/ По поводу соблазна семейного: "Чтобы не подпадать этому соблазну, человек должен не только не воспитывать в себе любовь к своим семейным, не только не считать эту любовь добродетелью и не оправдываться ею, а, напротив, зная соблазн, всегда быть на страже против него... должен для всякого чужого человека стараться делать то же, что он хочет сделать для своего семейного, а для своих семейных не делать ничего того, чего не готов и не может сделать для всякого чужого". Там же /с. 166/ По поводу соблазна государственного: "Особенность этого соблазна та, что... во имя этого государственного соблазна совершаются самые ужасные массовые злодеяния, как казни и войны, и поддерживаются самые жестокие преступления против большинства... ... Люди не могли бы совершать эти злодеяния, если бы не были придуманы приемы, посредством которых ответственность за эти совершаемые злодеяния так распределяется между людьми, что никто не чувствует тяжести ее". Там же /с. 149/ В итоге, как пишет Толстой: "...от грехов и неравенство имуществ, борьба, ссоры, суды, казни, войны; от грехов бедствия разврата и озверения людей, но от соблазнов установление, освящение всего этого". Там же /с 151/ Во всем этом нельзя не отметить общественную направленность христианского учения по Толстому. Рядом с интересами спасения самого человека звучит тревога за судьбу всего сообщества людей. В том, что разум человека направляется на создание и поддержание соблазнов Толстой обвиняет обман церковной веры, извратившей христианское учение в интересах государства, власть имущих и самой церкви. Обман этот осуществляется с помощью следующих приемов: 1. Перетолковывания истины /учения Христа/. 2. Насаждения веры в чудеса. 3. Установления посредничества церкви между человеком и богом. 4. Воздействия на внешние чувства человека /культ богослужения/. 5. Внушения ложной веры детям. Не будем останавливаться на разборе Толстым этих приемов. Он заключает его утверждением, что для того, чтобы жить по учению Христа, человек должен сначала освободиться от обмана веры, затем - от лжи соблазнов, потом он сможет освободиться и от грехов. Толстой даже дает практические рекомендации как противостоять каждому из приемов обмана веры и подробно разъясняет ложь каждого из соблазнов. Из всего этого процитируем только одно краткое замечание общего характера: "...для того, чтобы избежать соблазнов, человек должен, главное, не лгать и не лгать, главное, перед самим собой... скрывая от самого себя цели своих поступков". Там же /с. 162/ Для освобождения от грехов, Толстой рекомендует определенную последовательность борьбы с ними, где первым стоит грех опьянения, а за ним - грех праздности. В каждом случае он советует стараться сначала покончить с грехом "избыточным", лично придуманным, потом - с грехом, освященным общественной традицией и, наконец, с грехом прирожденным, естественным. Как видим, предлагается четкая программа совершенствования человека на началах христианской нравственности, как они сложились в предоставлении самого Толстого. К этим началам мы теперь и обратимся. 3. Любовь к ближнему В своем ответе на постановление синода, отлучающее его от церкви, Толстой писал в 1901 году: "Верю в то, что истинное благо человека в исполнении воли Бога, воля же его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними". /34, 252/ Это и есть, согласно Толстому, нравственная основа жизни, самая сущность истинного христианства. В письме В.Г. Черткову /1886 г./ он так разворачивает, конкретизирует в плане повседневной жизни этот тезис: "Помогай вам Бог делать общее наше дело, дело любви - словом, делом, воздержанием, усилием: тут не сказал словечка дурного, не сделал того, что было бы хуже, тут преодолел робость и ложный стыд, и сделал и сказал то, что надо, что хорошо, то, что любовно, - все крошечные, незаметные поступки и слова, а из этих-то горчичных зерен вырастает это дерево любви, закрывающее ветвями весь мир. Вот это-то дело помогай нам Бог делать с друзьями, с врагами, с чужими, в минуты высокого и самого низкого настроения. И нам будет хорошо, и всем будет хорошо". /85, 315/ Но рядом с представлением об исполнении воли бога, в душе Толстого живет и более земное обоснование нравственной основы жизни человека, связанное целиком с его собственными чувствами: "Жизнь не может иметь другой цели, как благо, как радость. Только эта цель - радость - вполне достойна жизни. Отречение, крест, отдать жизнь, все это для радости... И есть источники радости, никогда не иссякающие: красота природы, животных, людей... И главный источник: любовь - моя к людям и людей ко мне". Из дневника, 1892 /52, 73/ И далее там же: "Красота, радость, только как радость, независимо от добра, отвратительна. Я уяснил это и бросил. Добро без красоты мучительно. Только соединение двух, и не соединение, а красота, как венец добра". Очевидно, что здесь Толстой имеет в виду духовную красоту человека, его жизни, поступков. Потребность любви, служения другим людям он полагает присущей самой природе человека: "...жизнь для себя, для одной своей личности, - есть сумасшествие... Человек так сотворен, что он не может жить один, так же, как не могут жить одни пчелы; в него вложена потребность служения другим". Из дневника, 1895 /53, 4/ Еще 29-летним молодым человеком Толстой писал в письме к своей тетке А.А. Толстой: "Вечная тревога, труд, борьба, лишения - это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выдти хоть на секунду ни один человек. Только честная тревога, борьба и труд, основанные на любви, есть то, что называют счастьем... а бесчестная тревога, основанная на любви к себе - это несчастье". Перечитав это письмо в 1910 г., в год своей смерти, Толстой записал в дневнике, что оно "такое, что теперь не сказал бы другого". /Цитир. по книге Н.С. Родионова "Л.Н. Толстой в Москве" 2-е изд. "Московский рабочий", 1958, /с. 28/ В художественной форме Толстой выразил этот центральный тезис своего понимания смысла жизни в рассказе "Божеское и человеческое" /1906 г./. Юноша - революционер Светлогуб в ночь перед казнью пишет письмо матери. Им владеет любовь к ней и ужасные вопросы "Как же? Что же будет? Ничего?..." отступают, он успокаивается: "Так зачем же я спрашиваю себя об этом? Зачем? Да, зачем? Не надо спрашивать, надо жить так, как я жил сейчас, когда писал это письмо. Ведь мы все приговорены давно, всегда, и живем. Живем хорошо, радостно, когда... любим. Да, когда любим. Вот я писал письмо, любил, и мне было хорошо. Так и надо жить. И можно жить везде и всегда, и на воле, и в тюрьме, и нынче, и завтра, и до самого конца". /42, 207/ А до этого, вспоминая свою жизнь, Светлогуб думает: "Многое я делал для людей, для славы людской, - думал он, - не славы толпы, а славы доброго мнения тех, кого я уважал и любил: Наташи, Дмитрия Шеломова, - и тогда были сомнения, было тревожно. Хорошо мне было только тогда, когда я делал только потому, что этого требовала душа, когда хотел отдать себя, всего отдать". /с. 203/ 4. Посланничество По мысли Толстого, которую он часто повторяет в начале рассматриваемого периода, человек является в мир по воле бога. Цель этого появления для человека непостижима, но смысл его жизни в том, чтобы как можно полнее выявить свою божественную сущность и помочь другим людям сделать то же самое. В письме В.Г. Черткову /1885 г./ Толстой пишет: "...человек всякий есть посланник Отца, призванный только затем к жизни, чтобы исполнить волю Отца... Если я посланник Божий, то... дело мое главное в том, чтобы жить, внося в мир всеми средствами, какие даны мне, ту истину, которую я знаю". /85, 136/ Годом раньше в статье "В чем моя вера?" эту мысль он выражает так: "Я верю, что единственный смысл моей жизни в том, чтобы жить в том свете, который есть во мне, и не оставить его под спудом, но высоко держать его перед людьми так, чтобы люди видели его". /23, 461/ Но каким образом вносить в мир истину, что значит высоко держать свет? Казалось бы с помощью того могучего средства, которое именно у него в руках - печатного слова. Или, может быть, добрыми делами, заботой о людях? Да, так он и поступает всю свою еще долгую жизнь, но мучится сомнениями - не тщеславие ли это? "Выход мне представляется один: проповедь печатная и изустная, но тут тщеславие, гордость и, может быть, самообман, и боишься его. Другой выход - делать добро людям, но тут огромность числа несчастных подавляет... Единственный выход, который я вижу из этого - жить хорошо, всегда ко всем поворачиваться доброй стороной, но этого я все еще не умею делать". Из письма Алексееву, 1881 /63, 80/ В другом письме тому же адресату он пишет: "Теперь же я убедился, что показать путь может только жизнь - пример жизни. Действие этого примера очень небыстро, очень неопределенно /в том смысле, что, думаю, никак не можешь знать на кого он подействует/, очень трудно. Но оно одно дает толчок. Пример - доказательство возможности христианской, т.е. разумной и счастливой жизни при всех возможных условиях". Из письма Алексееву, 1884 /63, 184/ Таким образом, идея посланничества, "свечения людям" отливается у Толстого опять-таки в задачу нравственного усовершенствования: "...все дело человека внутреннее, не в делании добра, не в свечении людям, а только в очищении себя. И свет и добро людям - неизбежное последствие очищения". Из дневника, 1890 /51, 28/ Двумя годами ранее в письме М.М. Лисицыну /1888 г./ он пишет: "Старайтесь быть хорошим человеком, живущим сообразно с тем светом, который есть в вас, т.е. с совестью, и тогда вы неизбежно будете действовать духовно на других людей - жизнью, речами или даже писаньем, я не знаю, но будете действовать. Таков закон человеческой жизни, что человек, как губка, только сам насытившись вполне добром, может изливать его на других, и не только может, но неизбежно будет". /64, 198/ Дело именно в неустанном увеличении в себе добра и любви к людям. И не надо отчаиваться, опускать руки, если не сможешь сразу достигнуть идеала: "Совершенства не может быть ни в чем, ни в уме, ни в доброте, - может быть одно: соответствие к тому, где ты "in sein Platz passen". Этого можно достигнуть и тогда полное спокойствие и удовлетворение..." Из дневника, 1890 /51, 9/ Но найти спокойствие и удовлетворение в реальной действительности нелегко. Порой даже в своей собственной жизни человек не может поступать в соответствии со своим идеалом любви и добра по отношению к одним людям так, чтобы не обидеть других. Горячее желание Толстого отказаться от собственности на землю, имущество, литературные труды в пользу крестьян и всех читающих наталкивались на непонимание и обиду его жены и сыновей. И все же надо, не отступая, делать все, что можешь. В 1884 г. в письме В.Г. Черткову он пишет: "Жизнь моя не та, какую одну считаю разумной и не грешной, но я знаю, что изменить ее сил у меня нет, я уже пытался и обломал руки, но знаю, что я никогда или очень редко упускаю случай противодействовать этой жизни там, где противодействие это никого не огорчает". /85, 108/ А спустя почти двадцать лет в письме болгарину Шопову /1902 г./: "...ты не призван изменить мир во имя истины, не можешь даже в своей жизни осуществить истину, как бы тебе хотелось, но можешь... не заботясь о том, насколько ты представляешься последовательным людям, можешь по мере сил своих перед Богом осуществить истину, т.е. исполнять Его волю. И это одно дает полное спокойствие". /73, 345/ 5. Уход из дому Спокойствия не было все последние тридцать лет. Мучило несоответствие жизни в барском доме с тем, что Толстой считал должным и что советовал сделать другим - раздать имущество и жить непосредственным трудом рук своих. Семья, которую он любил, не готова была разделить с ним эту долю. Осуществить желаемое своею властью значило бы совершить насилие, нарушить заповедь добра и любви. Руки были связаны, а со всех сторон слышались упреки в непоследовательности и переживались они, во всяком случае в начале рассматриваемого периода жизни, тяжело. В письме к М.А. Энгельгардту в 1882 г. Толстой писал, как бы цитируя такой упрек: "... "Ну а вы Л.Н., проповедовать вы проповедуете, а как исполняете?" Я отвечаю, что не проповедую и не могу проповедовать, хотя страстно желаю этого. Проповедовать я могу делом, а дела мои скверны. То же, что я говорю, не есть проповедь, а только опровержение ложного понимания христианского учения и разъяснение настоящего его значения... Обвиняйте меня, я сам это делаю, но обвиняйте меня, а не тот путь, по которому я иду и который указываю тем, кто спрашивает меня, где, по моему мнению, дорога. Если я знаю дорогу домой и иду по ней пьяный, шатаясь из стороны в сторону, то неужели от этого не верен путь, по которому я иду? Если не верен, покажите мне другой; если я сбиваюсь и шатаюсь, помогите мне, поддержите меня на настоящем пути, как я готов поддержать вас, а не сбивайте меня, не радуйтесь тому, что я сбился, не кричите с восторгом: вот он говорит, что идет домой, а сам лезет в болото... Ведь я один и ведь я не могу желать идти в болото. Помогите мне: у меня