акъ я вамъ завтра авансъ выпишу. Мы вамъ будемъ {309} платить шестьдесятъ рублей въ мeсяцъ. Больше не можемъ, ей Богу, больше не можемъ, мы же за васъ еще и лагерю должны 180 рублей платить... Ну, и сыну тоже что-нибудь назначимъ... Я васъ завтра еще на столовку ИТР устрою11. БЕЗПЕЧАЛЬНОЕ ЖИТЬЕ Весна 1934 года, дружная и жаркая, застала насъ съ Юрой въ совершенно фантастическомъ положенiи. Медоваръ реализовалъ свой проектъ: устроился "инспекторомъ" физкультуры въ КВО и мои 150 рублей выплачивалъ мнe честно. Кромe того, я получалъ съ "Динамо еще 60 рублей и давалъ уроки физкультуры и литературы въ техникумe. Уроки эти, впрочемъ, оплачивались уже по лагернымъ расцeнкамъ: пятьдесятъ копeекъ за академическiй часъ. Полтинникъ равнялся цeнe 30 граммъ сахарнаго песку. Питались мы въ столовой ИТР, въ которую насъ устроилъ тотъ же Медоваръ -- при поддержкe Радецкаго. Медоваръ далъ мнe бумажку начальнику отдeла снабженiя ББК, тов. Неймайеру. Въ бумажкe было написано: "инструкторъ физкультуры не можетъ работать, когда голодный"... Почему, "когда голодный, можетъ работать лeсорубъ и землекопъ -- я, конечно, выяснять не сталъ. Кромe того, въ бумажкe была и ссылка: "по распоряженiю тов. Радецкаго"... Неймайеръ встрeтилъ меня свирeпо: -- Мы только что сняли со столовой ИТР сто сорокъ два человeка. Такъ что же, изъ-за васъ мы будемъ снимать сто сорокъ третьяго. -- И сто сорокъ четвертаго, -- наставительно поправилъ я, -- здeсь рeчь идетъ о двухъ человeкахъ. Неймайеръ посмотрeлъ на одинаковыя фамилiи и понялъ, что вопросъ стоитъ не объ "ударникe", а о протекцiи. -- Хорошо, я позвоню Радецкому, -- нeсколько мягче сказалъ онъ. Въ столовую ИТР попасть было труднeе, чeмъ на волe -- въ партiю. Но мы попали. Было непрiятно то, что эти карточки были отобраны у какихъ-то инженеровъ, но мы утeшались тeмъ, что это -- не надолго, и тeмъ, что этимъ-то инженерамъ все равно сидeть, а намъ придется бeжать, и силы нужны. Впрочемъ, съ Юриной карточкой получилась чепуха: для него карточку отобрали у его же непосредственнаго начальства, директора техникума, инж. Сташевскаго, и мы рeшили ее вернуть -- конечно, нелегально, просто изъ рукъ въ руки, иначе бы Сташевскiй этой карточки уже не получилъ бы, ее перехватили бы по дорогe. Но Юрина карточка къ тому времени не очень ужъ была и нужна. Я околачивался по разнымъ лагернымъ пунктамъ, меня тамъ кормили и безъ карточки, а Юра обeдалъ за меня. {310} 11 Столовая "инженерно-техническихъ работниковъ" -- самая привиллегированная лагерная столовка, гдe кормятъ лучшихъ ударниковъ изъ числа инженеровъ и техниковъ. Въ столовой ИТР давали завтракъ -- такъ, примeрно, тарелку чечевицы, обeдъ -- болeе или менeе съeдобныя щи съ отдаленными слeдами присутствiя мяса, какую-нибудь кашу или рыбу и кисель. На ужинъ -- ту же чечевицу или кашу. Въ общемъ очень не густо, но мы не голодали. Было два неудобства: комнатой "Динамо" мы рeшили не воспользоваться, чтобы не подводить своимъ побeгомъ нeкоторыхъ милыхъ людей, о которыхъ я въ этихъ очеркахъ предпочитаю не говорить вовсе. Мы остались въ баракe, побeгомъ откуда мы подводили только мeстный "активъ", къ судьбамъ котораго мы были вполнe равнодушны. Впрочемъ, впослeдствiи вышло такъ, что самую существенную помощь въ нашемъ побeгe намъ оказалъ... начальникъ лагеря, тов. Успенскiй, съ какового, конечно, взятки гладки. Единственное, что ему послe нашего побeга оставалось, это посмотрeть на себя въ зеркало и обратиться къ своему отраженiю съ парой сочувственныхъ словъ. Кромe него, ни одинъ человeкъ въ лагерe и ни въ какой степени за нашъ побeгъ отвeчать не могъ... И еще послeднее неудобство -- я такъ и не ухитрился добыть себe "постельныхъ принадлежностей", набитаго морской травой тюфяка и такой же подушки: такъ все наше лагерное житье мы и проспали на голыхъ доскахъ. Юра нeсколько разъ нажималъ на меня, и эти "постельныя принадлежности" не такъ ужъ и трудно было получить. Я только позже сообразилъ, почему я ихъ такъ и не получилъ: инстинктивно не хотeлось тратить ни капли нервовъ ни для чего, не имeвшаго прямого и непосредственнаго отношенiя къ побeгу. Постели къ побeгу никакого отношенiя и не имeли: въ лeсу придется спать похуже, чeмъ на нарахъ... ...Въ части писемъ, полученныхъ мною отъ читателей, были легкiе намеки на, такъ сказать, нeкоторую неправдоподобность нашей лагерной эпопеи. Не въ порядкe литературнаго прiема (какъ это дeлается въ началe утопическихъ романовъ), а совсeмъ всерьезъ я хочу сказать слeдующее: во всей этой эпопеe нeтъ ни одного выдуманнаго лица и ни одного выдуманнаго положенiя. Фамилiи дeйствующихъ лицъ за исключенiямъ особо оговоренныхъ -- настоящiя фамилiи. Изъ моихъ лагерныхъ встрeчъ я вынужденъ былъ выкинуть нeкоторые весьма небезынтересные эпизоды (какъ, напримeръ, всю свирьлаговскую интеллигенцiю), чтобы никого не подвести: по слeдамъ моего пребыванiи въ лагерe ГПУ не такъ ужъ трудно было бы установить, кто скрывается за любой вымышленной фамилiй. Матерiалъ, данный въ этихъ очеркахъ, расчитанъ, въ частности, и на то, чтобы никого изъ людей, оставшихся въ лагерe, не подвести. Я не думаю, чтобы въ этихъ расчетахъ могла быть какая-нибудь ошибка... А оговорку о реальности даже и неправдоподобныхъ вещей мнe приходится дeлать потому, что лeто 1934 года мы провели въ условiяхъ, поистинe неправдоподобныхъ. Мы были безусловно сыты. Я не дeлалъ почти ничего, Юра не дeлалъ рeшительно ничего, его техникумъ оказался такой же халтурой, какъ и "Динамо". Мы играли въ теннисъ, иногда и съ Радецкимъ, купались, забирали кипы книгъ, выходили на берегъ озера, укладывались на солнышкe и читали цeлыми днями. Это {311} было курортное житье, о какомъ московскiй инженеръ и мечтать не можетъ. Если бы я остался въ лагерe, то по совокупности тeхъ обстоятельствъ, о которыхъ рeчь будетъ идти ниже, я жилъ бы въ условiяхъ такой сытости, комфорта и безопасности и даже... свободы, какiя недоступны и крупному московскому инженеру... Мнe все это лeто вспоминалась фраза Марковича: если ужъ нужно, чтобы было ГПУ, такъ пусть оно лучше будетъ у меня подъ бокомъ. У меня ГПУ было подъ бокомъ -- тотъ же Радецкiй. Если бы не перспектива побeга, я спалъ бы въ лагерe гораздо спокойнeе, чeмъ я спалъ у себя дома, подъ Москвой. Но это райское житье ни въ какой степени не противорeчило тому, что уже въ 15 верстахъ къ сeверу цeлые лагпункты вымирали отъ цынги, что въ 60-ти верстахъ къ сeверу колонизацiонный отдeлъ разселялъ "кулацкiя" семьи, цeлое воронежское село, потерявшее за время этапа свыше шестисотъ своихъ дeтишекъ, что еще въ 20-ти верстахъ сeвернeе была запиханная въ безысходное болото колонiя изъ 4.000 безпризорниковъ, обреченныхъ на вымиранiе... Наше райское житье въ Медгорe и перспективы такого матерiальнаго устройства, какого -- я не знаю -- добьюсь ли въ эмиграцiи, ни въ какой степени и ни на одну секунду не ослабляли нашей воли къ побeгу, какъ не ослабило ея и постановленiе отъ 7 iюня 1934 года, устанавливающее смертную казнь за попытку покинуть соцiалистическiй рай. Можно быть не очень хорошимъ христiаниномъ, но лучшiй ББКовскiй паекъ, на фонe "дeвочекъ со льдомъ", въ глотку какъ-то не лeзъ... ПО ШПАЛАМЪ Методическiя указанiя для тов. Медовара занимали очень немного времени. Книги я, само собою разумeется, и писать не собирался, авансъ, впрочемъ, получилъ -- сто рублей: единственное, что я остался долженъ совeтской власти. Впрочемъ, и совeтская власть мнe кое что должна. Какъ-нибудь сосчитаемся... Моей основной задачей былъ подборъ футбольной команды для того, что Радецкiй поэтически опредeлялъ, какъ "вставка пера Ленинграду". Вставить, въ сущности, можно было бы: изъ трехсотъ тысячъ человeкъ можно было найти 11 футболистовъ. Въ Медгорe изъ управленческихъ служащихъ я организовалъ три очень слабыя команды и для дальнeйшаго подбора рeшилъ осмотрeть ближайшiе лагерные пункты. Административный отдeлъ заготовилъ мнe командировочное удостовeренiе для проeзда на пятый лагпунктъ -- 16 верстъ къ югу по желeзной дорогe и 10 -- къ западу, въ тайгу. На командировкe стоялъ штампъ: "Слeдуетъ въ сопровожденiи конвоя". -- По такой командировкe, -- сказалъ я начальнику Адмотдeла, -- никуда я не поeду. -- Ваше дeло, -- огрызнулся начальникъ, -- не поeдете, васъ посадятъ -- не меня. Я пошелъ къ Медовару и сообщилъ ему объ этомъ штампe; {312} по такой командировкe eхать, это -- значитъ подрывать динамовскiй авторитетъ. -- Такъ я же вамъ говорилъ: тамъ же сидятъ одни сплошные идiоты. Я сейчасъ позвоню Радецкому. Въ тотъ же вечеръ мнe эту командировку принесли, такъ сказать, "на домъ" -- въ баракъ. О конвоe въ ней не было уже ни слова. На проeздъ по желeзной дорогe я получилъ 4 р. 74 коп., но, конечно, пошелъ пeшкомъ: экономiя, тренировка и развeдка мeстности. Свой рюкзакъ я набилъ весьма основательно, для пробы: какъ подорожные патрули отнесутся къ такому рюкзаку и въ какой степени они его будутъ ощупывать. Однако, посты, охранявшiе выходы изъ медгорскаго отдeленiя соцiалистическаго рая, у меня даже и документовъ не спросили. Не знаю -- почему. Желeзная дорога петлями вилась надъ берегомъ Онeжскаго озера. Справа, то-есть съ запада, на нее наваливался безформенный хаосъ гранитныхъ обломковъ -- слeды ледниковъ и динамита. Слeва, внизъ къ озеру, уходили склоны, поросшiе непроходимой чащей всякихъ кустарниковъ. Дальше разстилалось блeдно-голубое полотно озера, изрeзанное бухтами, губами, островами, проливами. Съ точки зрeнiя живописной этотъ ландшафтъ въ лучахъ яркаго весенняго солнца былъ изумителенъ. Съ точки зрeнiя практической онъ производилъ угнетающее и тревожное впечатлeнiе: какъ по такимъ джунглямъ и обломкамъ пройти 120 верстъ до границы? Пройдя верстъ пять и удостовeрившись, что меня никто не видитъ и за мной никто не слeдитъ, я нырнулъ къ западу, въ кусты, на развeдку мeстности. Мeстность была окаянная. Каменныя глыбы, навороченный въ хаотическомъ безпорядкe, на нихъ какимъ-то чудомъ росли сосны, ели, можевельникъ, иногда осина и береза. Подлeсокъ состоялъ изъ кустарника, черезъ который приходилось не проходить, а продираться. Кучи этихъ глыбъ вдругъ обрывались какими-то гигантскими ямами, наполненными водой, камни были покрыты тонкимъ и скользкимъ слоемъ мокраго мха. Потомъ, верстахъ въ двухъ, камни кончились, и на ширину метровъ двухсотъ протянулось какое-то болото, которое пришлось обойти съ юга. Дальше -- снова начинался поросшiй лeсомъ каменный хаосъ, подымавшiйся къ западу какимъ-то невысокимъ хребтомъ. Я взобрался и на хребетъ. Онъ обрывался почти отвeсной каменной стeной, метровъ въ 50 высоты, на верху были "завалы", которые, впослeдствiи, въ дорогe, стоили намъ столько времени и усилiй. Это былъ въ безпорядкe наваленный буреломъ, сваленныя бурями деревья, съ перепутавшимися вeтками, корнями, сучьями. Пробраться вообще невозможно, нужно обходить. Я обошелъ. Внизу, подъ стeной, ржавeло какое-то болото, поросшее осокой. Я кинулъ въ него булыжникъ. Булыжникъ плюхнулся и исчезъ. Да, по такимъ мeстамъ бeжать -- упаси Господи. Но съ другой стороны, въ такiя мeста нырнуть и тутъ ужъ никто не разыщетъ. Я вышелъ на желeзную дорогу. Оглянулся -- никого. Прошелъ еще версты двe и сразу почувствовалъ, что смертельно усталъ, ноги не двигаются. Возбужденiе отъ первой прогулки на {313} волe прошло, а мeсяцы одиночки, УРЧа, лагернаго питанiя и нервовъ -- сказывались. Я влeзъ на придорожный камень, разостлалъ на немъ свою кожанку, снялъ рубашку, подставилъ свою одряхлeвшую за эти мeсяцы кожу подъ весеннее солнышко, закурилъ самокрутку и предался блаженству. Хорошо... Ни лагеря, ни ГПУ... Въ травe дeловито, какъ Медоваръ, суетились какiя-то козявки. Какая-то пичужка со столь же дeловитымъ видомъ перелетала съ дерева на дерево и оживленно болтала сама съ собой... Дeла у нея явственно не была никакого, а болтаетъ и мечется она просто такъ, отъ весны, отъ радости птичьей своей жизни. Потомъ мое вниманiе привлекла бeлка, которая занималась дeломъ еще болeе серьезнымъ: ловила собственный хвостъ. Хвостъ удиралъ, куда глаза глядятъ, и бeлка во погонe за своимъ пушистымъ продолженiемъ вьюномъ вертeлась вокругъ ствола мохнатой ели, рыжимъ, солнечнымъ зайчикомъ мелькала въ вeтвяхъ. Въ этой игрe она развивала чудовищное количество лошадиныхъ силъ, это не то, что я: верстъ двeнадцать прошелъ и уже выдохся. Мнe бы такой запасъ энергiи -- дня не просидeлъ бы въ СССР. Я приподнялся, и бeлочка замeтила меня. Ея тоненькiй, подвижной носикъ выглянулъ изъ-за ствола, а хвостъ остался тамъ, гдe былъ -- съ другой стороны. Мое присутствiе бeлкe не понравилось: она крeпко выругалась на своемъ бeличьемъ языкe и исчезла. Мнe стало какъ-то и грустно, и весело: вотъ живетъ же животина -- и никакихъ тебe ГПУ... ВОЛЬНОНАЕМНЫЕ По полотну дороги шагали трое какихъ-то мужиковъ, одинъ постарше -- лeтъ подъ пятьдесятъ, двое другихъ помоложе -- лeтъ подъ двадцать-двадцать пять. Они были невыразимо рваны. На ногахъ у двоихъ были лапти, на ногахъ у третьяго -- рваные сапоги. Весь ихъ багажъ состоялъ изъ микроскопическихъ узелковъ, вeроятно, съ хлeбомъ. На бeглецовъ изъ лагеря они какъ-то не были похожи. Подходя, мужики поздоровались со мной. Я отвeтилъ, потомъ старикъ остановился и спросилъ: -- А спичекъ нeтути, хозяинъ? Спички были. Я вытащилъ коробку. Мужикъ перелeзъ черезъ канаву ко мнe. Видъ у него былъ какой-то конфузливый. -- А можетъ, и махорочка-то найдется?.. Я объ спичкахъ только такъ, чтобы посмотрeть, каковъ человeкъ есть... Нашлась и махорочка. Мужикъ бережно свернулъ собачью ножку. Парни робко топтались около, умильно поглядывая на махорку. Я предложилъ и имъ. Они съ конфузливой спeшкой подхватили мой кисетъ и такъ же бережно, не просыпая ни одной крошки, стали свертывать себe папиросы. Усeлись, закурили. -- Дёнъ пять уже не куривши, -- сказалъ старикъ, -- тянетъ -- не дай, Господи... -- А вы откуда? Заключенные? -- Нeтъ, по вольному найму работали, на лeсныхъ работахъ. Да нeту никакой возможности. Еле живы вырвались. {314} -- Заработать собирались, -- саркастически сказалъ одинъ изъ парней. -- Вотъ и заработали, -- онъ протянулъ свою ногу въ рваномъ лаптe, -- вотъ и весь заработокъ. Мужикъ какъ-то виновато поежился: -- Да кто-жъ его зналъ... -- Вотъ, то-то и оно, -- сказалъ парень, -- не знаешь -- не мути. -- Что ты все коришь? -- сказалъ мужикъ, -- прieхали люди служащiе, люди государственные, говорили толкомъ -- за кубометръ погрузки -- рупь съ полтиной. А какъ сюда прieхали, хорошая погрузка -- за полъ версты баланы таскать, да еще и по болоту. А хлeба-то полтора фунта -- и шабашъ, и болe ничего, каши и той нeту. Потаскаешь тутъ. -- Значитъ, завербовали васъ? -- Да, ужъ такъ завербовали, что дальше некуда... -- Одежу собирались справить, -- ядовито сказалъ парень, -- вотъ тебe и одежа. Мужикъ сдeлалъ видъ, что не слышалъ этого замeчанiя. -- Черезъ правленiе колхоза, значитъ. Тутъ не поговоришь. Приказъ вышелъ -- дать отъ колхоза сорокъ человeкъ, ну -- кого куда. Кто на торфы подался, кто куда... И договоръ подписывали, вотъ тебe и договоръ. Теперь далъ бы Богъ домой добраться. -- А дома-то что? -- спросилъ второй парень. -- Ну, дома-то оно способнeе, -- не особенно увeренно сказалъ мужикъ. -- Дома-то -- оно не пропадешь. -- Пропадешь въ лучшемъ видe, -- сказалъ ядовитый парень. -- Дома для тебя пироги пекутъ. Прieхалъ, дескать, Федоръ Ивановичъ, заработочекъ, дескать, привезъ... -- Да и трудодней нeту, -- грустно замeтилъ парень въ сапогахъ. -- Кто и съ трудоднями, такъ eсть нечего, а ужъ ежели и безъ трудодней -- прямо ложись и помирай... -- А откуда вы? -- Да мы Смоленскiе. А вы кто будете? Изъ начальства здeшняго? -- Нeтъ, не изъ начальства, заключенный въ лагерe. -- Ахъ, ты, Господи... А вотъ люди сказываютъ, что въ лагерe теперь лучше, какъ на волe, хлeбъ даютъ, кашу даютъ... (Я вспомнилъ девятнадцатый кварталъ -- и о лагерe говорить не хотeлось). А на волe? -- продолжалъ мужикъ. -- Вотъ тебe и воля: сманили сюда, въ тайгу, eсть не даютъ, одежи нeту, жить негдe, комары поeдомъ eдятъ, а домой не пускаютъ, документа не даютъ. Мы ужъ Христомъ Богомъ молили: отпустите, видите сами -- помремъ мы тутъ. Отощавши мы еще изъ дому, силъ нeту, а баланы самые легкiе -- пудовъ пять... Да еще по болоту... Все одно, говорю -- помремъ... Ну, пожалeли, дали документъ. Вотъ такъ и идемъ, гдe хлeба попросимъ, гдe что... Верстовъ съ пятьдесятъ на чугункe проeхали... Намъ бы до Питера добраться. -- А въ Питерe что? -- спросилъ ядовитый парень. -- Накормятъ тебя въ Питерe, какъ же... -- Въ Питерe накормятъ, -- сказалъ я. Я еще не видалъ примeра, чтобы недоeдающiй горожанинъ отказалъ въ кускe хлeба {315} голодающему мужику. Годъ тому назадъ, до паспортизацiи, столицы были запружены нищенствующими малороссiйскими мужиками -- давали и имъ. -- Ну что-жъ, придется христорадничать, -- покорно сказалъ мужикъ. -- Одежу думалъ справить, -- повторилъ ядовитый парень. -- А теперь что и было, разлeзлось: домой голышемъ придемъ. Ну, пошли, что ли? Трое вольныхъ гражданъ СССР поднялись на ноги. Старикъ умильно посмотрeлъ на меня: -- А можетъ, хлeбца лишняго нeту? А? Я сообразилъ, что до лагпункта я могу дойти и не eвши, а тамъ ужъ какъ-нибудь накормятъ. Я развязалъ свой рюкзакъ, досталъ хлeбъ, вмeстe съ хлeбомъ лежалъ завернутый кусочекъ сала, граммовъ на сто. При видe сала у мужика дыханье сперло. "Сало, вишь ты, Господи Боже!" -- Я отдалъ мужикамъ и сало. Кусочекъ былъ съ аптекарской точностью подeленъ на три части... "Вотъ это, значитъ, закусимъ, -- восторженно сказалъ мужикъ, -- эхъ, ты, на что ужъ есесерiя, а и тутъ добрые люди не перевелись"... Вольнонаемные ушли. Бeлочка снова выглянула изъ-за еловаго ствола и уставилась на меня бусинками своихъ глазъ... Бусинки какъ будто говорили: что, культуру строите? въ Бога вeруете? науки развиваете? -- ну, и дураки... Возражать было трудно. Я одeлся, навьючилъ на спину свой рюкзакъ и пошелъ дальше. Верстахъ въ двухъ, за поворотомъ дороги, я наткнулся на своихъ мужичковъ, которыхъ обыскивалъ вохровскiй патруль: одинъ вохровцевъ общупывалъ, другой разсматривалъ документы, третiй стоялъ въ шагахъ десяти, съ винтовкой на изготовку. Было ясно, что будутъ "провeрять" и меня. Документы у меня были въ полномъ порядкe, но безчисленные обыски, которымъ я, какъ и каждый гражданинъ "самой свободной республики въ мiрe", подвергался на своемъ вeку, выработали, вмeсто привычки, какую-то особенно отвратительную нервную, рабью дрожь передъ каждою такой "провeркой", даже и въ тeхъ случаяхъ, когда такая "провeрка" никакого рeшительно риска за собой не влекла, какъ было и въ данномъ случаe. И сейчасъ же въ мозгу привычный совeтскiй "условный рефлексъ": какъ бы этакъ извернуться. Я подошелъ къ группe вохровцевъ, сталъ, засунулъ руки въ карманы и посмотрeлъ на все происходящее испытующимъ окомъ: -- Что, бeгунковъ подцeпили? Вохровецъ недовольно оторвался отъ документовъ. -- Чортъ его знаетъ, можетъ, и бeгунки. А вы кто? Изъ лагеря? Положенiе нeсколько прояснилось: вохровецъ спросилъ не грубо: "вы заключенный", а "дипломатически" -- "вы не изъ лагеря?" -- Изъ лагеря, -- отвeтилъ я административнымъ тономъ. -- Чортъ его знаетъ, -- сказалъ вохровецъ, -- документы-то какiе-то липоватые... -- А ну-ка, покажите-ка ихъ сюда... {316} Вохровецъ протянулъ мнe нeсколько бумажекъ. Въ нихъ нелегко было разобраться и человeку съ нeсколько большими стажемъ, чeмъ вохровецъ. Тутъ было все, что навьючиваетъ на себя многострадальный совeтскiй гражданинъ, дeйствующiй по принципу -- масломъ каши не испортишь: чортъ его знаетъ, какая именно бумажка можете показаться наиболeе убeдительной носителямъ власти и нагановъ... Былъ же у меня случай, когда отъ очень непрiятнаго ареста меня спасъ сезонный желeзнодорожный билетъ, который для "властей" наиболeе убeдительно доказывалъ мою самоличность, и это при наличiи паспорта, профсоюзной книжки, постояннаго удостовeренiя газеты "Трудъ", ея командировочнаго удостовeренiя и цeлой коллекцiи бумаженокъ болeе мелкаго масштаба. Исходя изъ этого принципа, одинъ изъ парней захватилъ съ собой и свидeтельство Загса о рожденiи у него дочки Евдокiи. Евдокiя помогала плохо: самый важный документъ -- увольнительное свидeтельство было выдано профсоюзомъ, а профсоюзъ такихъ удостовeренiй выдавать не имeетъ права. И вообще бумажка была, какъ говорилъ вохровецъ, "липоватая". Во многихъ мeстахъ СССР, не вездe, но почти вездe, крестьянинъ, отлучающiйся за предeлы своего района, долженъ имeть увольнительное удостовeренiе отъ сельсовeта: они обычно выдаются за литръ водки. За какой-то литръ получилъ свою бумажку и этотъ парень, по лицу его видно было, что за эту-то бумажку онъ боялся больше всего: парень стоялъ ни живъ, ни мертвъ. -- Нeтъ, -- сказалъ я чуть-чуть разочарованнымъ тономъ, -- бумаги въ порядкe. Съ какихъ вы разработокъ? -- сурово спросилъ я мужика. -- Да съ Массельги, -- отвeтилъ мужикъ робко. -- А кто у васъ тамъ прорабъ? Кто предрабочкома? -- словомъ, допросъ былъ учиненъ по всей формe. Вохровцы почувствовали, что передъ ними "лицо административнаго персонала". -- Обыскивали? -- спросилъ я. -- Какъ же. -- А сапоги у этого снимали? -- Нeтъ, объ сапогахъ позабыли. А ну, ты, сымай сапоги... Въ сапогахъ, конечно, не было ничего, но бумажка была забыта. -- Ну, пусть топаютъ, -- сказалъ я, -- тамъ на Званкe разберутся. -- Ну, катись катышкомъ, -- сказалъ старикъ изъ вохровцевъ. Патруль повернулся и пошелъ на сeверъ, документовъ у меня такъ и не спросилъ, мы съ мужичками пошли дальше на югъ. Отойдя съ версту, я сдeлалъ парнишкe свирeпое внушенiе: чтобы другой разъ не ставилъ литра водки, кому не нужно, чтобы по пути отставалъ на полверсты отъ своихъ товарищей и, буде послeднiе наткнутся на патруль, нырять въ кусты и обходить сторонкой. Что касается линiи рeки Свирь и Званки, то тутъ я никакихъ путныхъ совeтовъ дать не могъ, я зналъ, что эти мeста охраняются особенно свирeпо, но болeе подробныхъ {317} данныхъ у меня не было. Парень имeлъ видъ пришибленный и безнадежный. -- Такъ вeдь никакъ же не отпускали, я тамъ одному, дeйствительно поставилъ -- не литръ, на литръ денегъ не хватило -- поллитра, развe-жъ я зналъ... Мнe оставалось только вздохнуть. И этотъ мужикъ, и эти парни -- это не Акульшинъ. Эти пропадутъ, все равно пропадутъ: имъ не только до Свири, а и до Петрозаводска не дойти... Пожилой мужичекъ былъ такъ растерянъ, что на мои совeты только и отвeчалъ: да, да, какъ-же, какъ-же, понимаемъ, понимаемъ, но онъ и плохо слушалъ ихъ, и не понималъ вовсе. Парень въ сапогахъ жалобно скулилъ на свою судьбу, жаловался на жуликовъ изъ рабочкома, зря вылакавшихъ его поллитровку, ядовитый парень шагалъ молча и свирeпо. Мнe стало какъ-то очень тяжело... Я распрощался со своими спутниками и пошелъ впередъ. ПЯТЫЙ ЛАГПУНКТЪ Пятый лагпунктъ былъ наиболeе привиллегированнымъ изъ производительныхъ пунктовъ ББК. Занимался онъ добычей кокоръ. Кокора -- это сосновый стволъ съ отходящимъ отъ него приблизительно подъ прямымъ угломъ крупнымъ корневищемъ. Кокоры эти шли для шпангоутовъ и форштевней всякаго рода барокъ, баржъ, баркасовъ и всего прочаго, что строилось на Пинужской, Сорокской и Кемской верфяхъ ББК. Техническiя требованiя къ этихъ кокорамъ были довольно суровы -- иногда изъ ста стволовъ пригодныхъ оказывалось тридцать, иногда -- только три. А безъ кокоръ всe эти верфи, съ ихъ 6--7-мью тысячами заключенныхъ рабочихъ, были бы обречены на бездeйствiе. Въ виду этого, пятый лагпунктъ находился на нeкоемъ своеобразномъ хозрасчетe: онъ обязанъ былъ поставить столько-то кокоръ въ мeсяцъ и получалъ за это столько-то продовольствiя. Во "внутреннiя дeла" пункта лагерь почти не вмeшивался, и начальникъ пункта, тов. Васильчукъ, изворачивался тамъ въ мeру разумeнiя своего -- еще больше въ мeру изворотливости своей. Изворотливости же у него были большiе запасы. И заботливости -- тоже. Въ силу этого обстоятельства лагпунктъ питался вполнe удовлетворительно -- такъ, примeрно, не хуже, чeмъ питаются рабочiе московскихъ заводовъ -- по качеству пищи, и значительно лучше -- по ея калорiйности. И кромe того, для добычи кокоръ требовались очень сильные люди, ибо приходилось возиться не съ баланами, а съ цeлыми стволами. Въ виду всего этого, я твердо расчитывалъ на то, что на пятомъ лагпунктe я ужъ подыщу людей, необходимыхъ для "вставки пера Ленинграду"... Начальникъ лагпункта, тов. Васильчукъ, былъ типомъ весьма необычнымъ для совeтской администрацiи. Петербургскiй рабочiй, бывалый коммунистъ, онъ получилъ три года за какое-то участiе въ какомъ-то партiйномъ уклонe и шесть лeтъ уже просидeлъ. Дальнeйшiе года ему набавлялись автоматически. Одну такую бумажку онъ какъ-то получилъ при мнe. Въ бумажкe было написано -- просто и прозаически: {318} ..."На основанiи постановленiя ПП ОГПУ отъ такого-то числа, за номеромъ такимъ-то, предлагается вамъ объявить подъ расписку з/к Васильчуку, А. А., что срокъ его заключенiя продленъ до ..." И точка. Васильчукъ получилъ уже четвертую, какъ онъ говорилъ, "годовую отсрочку". Онъ флегматически подмахнулъ свою подпись подъ этой бумажкой и сказалъ: -- Вотъ, значитъ, и "объявилъ подъ расписку"... Это попасть сюда -- просто... А выбраться -- это еще придется подождать... Бывшихъ коммунистовъ, высланныхъ сюда не за воровство, не за убiйство, не за изнасилованiе, а за неповиновенiе мановенiямъ сталинскихъ рукъ, -- не выпускаютъ, повидимому, никогда, и не собираются выпускать. Васильчукъ же не собирался каяться. -- И вотъ, буду я сидeть здeсь до скончанiя, -- говорилъ онъ. -- Сволочь -- та пусть кается, а мы пока здeсь посидимъ... Ей-Богу, чeмъ на хлeбозаготовки eзжать, лучше ужъ здeсь сидeть... А физкультурой буду заниматься обязательно -- иначе сгнiешь здeсь ко всeмъ чертямъ и мiровой революцiи не увидишь... А мiровую революцiю хорошо бы повидать... Вотъ кабачекъ будетъ -- а? Пятый лагпунктъ я посeтилъ всего четыре раза, но съ Васильчукомъ у насъ сразу же установились отношенiя не очень интимныя, но, во всякомъ случаe, дружественныя. Во-первыхъ, Васильчуку и его помощнику -- бухгалтеру -- здeсь была тоска смертная и, во-вторыхъ, моя физкультурная спецiальность была встрeчена въ пятомъ лагпунктe съ такими же симпатiями и упованiями, съ какими она встрeчалась на заводахъ, въ вузахъ и во многихъ другихъ мeстахъ... НЕМНОГО О ФИЗКУЛЬТУРE Въ Россiи есть цeлый рядъ положительныхъ явленiй, которыя власть засчитываетъ въ списокъ своихъ "достиженiй". Сюда войдетъ и укрeпленiе семьи, и болeе здоровая сексуальная жизнь молодежи, и парашютистки, и тяга къ учебe, и многое другое -- въ томъ числe и физкультура. Эмигрантская печать напрасно беретъ этотъ терминъ въ иронически кавычки. Это -- нужный терминъ. Онъ охватываетъ все то, доступное индивидуальнымъ усилiямъ, что служить человeческому здоровью. Это будетъ "гимнастика" въ томъ смыслe, въ какомъ Платонъ противопоставлялъ ее медицинe. Интересъ къ физкультурe существуетъ огромный, въ старой Россiи -- невиданный... Но этотъ интересъ -- какъ и семья, и парашютистки, и многое другое -- возникъ не въ результатe усилiй власти, а какъ реакцiя на прочiя ея достиженiя. Рабочiе, надорванные непосильнымъ трудомъ, студенты, изъeденные туберкулезомъ, служащiе, очумeлые отъ вeчныхъ перебросокъ и перестроекъ, все это -- недоeдающее, истрепанное, охваченное тeмъ, что, по оффицiальному термину, зовется "совeтской {319} изношенностью", съ жадностью -- совершенно естественной въ ихъ положенiи -- тянется ко всему, что можетъ поддержать ихъ растрачиваемыя силы. Я хотeлъ бы привести одинъ примeръ, который, какъ мнe кажется, можетъ внести нeкоторую ясность въ "дiалектику" совeтскихъ достиженiй. Въ декабрe 1928 года я обслeдовалъ лыжныя станцiи Москвы. Обслeдованiе выяснило такiе факты. Рядовые рабочiе и служащiе по своимъ выходнымъ днямъ часовъ съ семи-восьми утра прieзжаютъ на лыжныя станцiи и становятся въ очередь за лыжами. Стоятъ и два, и три, и четыре часа -- иногда получаютъ лыжи -- иногда не получаютъ. Лыжъ не хватаетъ потому, что власть на ихъ же, этихъ рабочихъ и служащихъ, деньги (профсоюзные взносы) строитъ предназначенные для втиранiя очковъ стадiоны и не строитъ предназначенныхъ для массы лыжныхъ станцiи и фабрикъ... Такъ она не строитъ ихъ и до сихъ поръ. Но каждому иностранцу власть можетъ показать великолeпный стадiонъ "Динамо" и сказать -- вотъ наши достиженiя. Стадiонъ "Динамо" обошелся около 12 миллiоновъ рублей -- и это при условiи использованiя почти безплатнаго труда заключенныхъ, а лыжныхъ станцiй подъ Москвой -- путныхъ, хотя и маленькихъ -- только двe: одна военнаго вeдомства, другая союза служащихъ, построенная мною въ результатe жестокой борьбы и очень существеннаго риска... Стадiонъ занять публикой раза три въ годъ, а остальные 360 дней -- пусть абсолютно; лыжныя станцiи работаютъ ежедневно -- и съ работой справиться не могутъ. Гимнастическаго зала въ Москвe нeтъ почти ни одного. Живая потребность массъ въ физкультурe, вызванная не усилiями власти, а условiями жизни, -- остается удовлетворенной по моимъ подсчетамъ примeрно на 10--12%. Но передъ самымъ арестомъ я все еще пытался воевать, -- правда, уже очень нерeшительно -- противъ проекта постройки въ Измайловскомъ звeринцe гигантскаго "физкультурнаго комбината" съ колизейнаго типа стадiонами, расчитанными на 360.000 (!) сидячихъ мeстъ, стоимостью въ 60 миллiоновъ рублей, при использованiи того же труда заключенныхъ. Кажется, что этотъ комбинатъ все-таки начали строить. Если вы вмeсто физкультуры возьмете тягу къ учебe -- то вы увидите, какъ оба эти явленiя рождаются и развиваются по, такъ сказать, строго параллельнымъ линiямъ. Тяга къ учебe родилась, какъ реакцiя противъ данныхъ -- совeтскихъ -- условiй жизни, она охватываетъ десятки миллiоновъ, и она остается неудовлетворенной: школъ нeтъ, учебниковъ нeтъ, программъ нeтъ, преподавателей нeтъ. Даже и тe школы, которыя числятся не только на бумагe (бумажныхъ школъ -- очень много), отнимаютъ у молодежи чудовищное количество времени и силъ и не даютъ почти ничего, -- результаты этого обученiя видны по тeмъ выдержкамъ изъ "Правды", которыя время отъ времени приводятся на страницахъ эмигрантскихъ газетъ. Школьныя зданiя -- даже въ Москвe -- заняты въ три смeны, и уже къ серединe второй {320} смeны въ классахъ рeшительно нечeмъ дышать, и ребята уже не соображаютъ ничего. Но стадiоны строятся, а школы -- нeтъ. Строятся канцелярiи, интуристскiя гостиницы, дома совeтовъ и союзовъ -- но даже въ Москвe за семь лeтъ моего тамъ пребыванiя было построено не то 4, не то 5 новыхъ школьныхъ зданiй. И уже подъ Москвой -- хотя бы въ той же Салтыковкe съ ея 10-12 тысячами жителей и съ двумя школами -- власть не въ состоянiи даже поддерживать существующихъ школьныхъ зданiй... Объяснять все это глупостью совeтскаго режима было бы наивно. Совeтскiй режимъ -- что бы тамъ ни говорили -- организованъ не для нуждъ страны, а для мiровой революцiи. Нужды страны ему, по существу, безразличны. Я не представляю себe, чтобы съ какой бы то ни было другой точки зрeнiя можно было логически объяснить и исторiю съ лыжными станцiями, и исторiю со школами, и эпопею съ коллективизацiей, и трагедiю съ лагерями. Но если вы станете именно на эту точку зрeнiя, то весь совeтскiй бытъ -- и въ мелочахъ, и въ "гигантахъ" -- получаетъ логическое и исчерпывающее объясненiе... Оно можетъ нравиться и можетъ не нравиться. Но, я думаю, другого -- не найти... Пятый лагпунктъ, въ силу своеобразнаго сцeпленiя обстоятельствъ нeсколько изолированный отъ дeйствiя всесоюзнаго кабака, -- былъ сытъ. И когда мeсяцемъ позже я пришелъ сюда уже не для вылавливанiя футболистовъ, а для организацiи физкультуры, полуторатысячная масса "лагернаго населенiя" въ теченiе одного выходного дня построила гимнастическiй городокъ и выровняла три площадки для волейбола. Въ карельскихъ условiяхъ это была весьма существенная работа -- приходилось выворачивать камни по пять-десять тоннъ вeсомъ и таскать носилками песокъ для засыпки образовавшихся ямъ. Но эта работа была сдeлана быстро и дружно. Когда я сталъ проводить занятiя по легкой атлетикe, то выяснилось, что изъ людей, пытавшихся толкать ядро, шесть человeкъ -- безъ всякой тренировки и, ужъ конечно, безъ всякаго стиля -- толкнули его за 11 метровъ. Какой-то крестьянинъ среднихъ лeтъ, въ сапогахъ и арестантскомъ платьe, тоже безъ тренировки и тоже безъ стиля, прыгнулъ въ длину 5,70; онъ же толкнулъ ядро на 11.80. Это и есть та черноземная сила, которая русскимъ дореволюцiоннымъ спортомъ не была затронута совершенно, но которая, при нeкоторой тренировкe, могла бы не оставить ни одной странe ни одного мiрового рекорда. Я не могу объ этомъ говорить съ цифрами въ рукахъ, какъ могу говорить о рекордахъ, но я совершенно увeренъ въ томъ, что въ этомъ "черноземe" -- не только физическая сила. Отсюда шли Мамонтовы, Морозовы, Рябушинскiе, Горькiе и Рeпины. Если сейчасъ физическая сила подорвана звeрски, то интеллектуальная сила этого "чернозема", закаленная полуторадесятилeтiемъ чудовищнаго напряженiя и опыта, планами и разочарованiями, совeтской агитацiей и совeтской реальностью, построитъ такую будущую Россiю, о какой намъ сейчасъ трудно и мечтать... Но это -- въ томъ случаe, если физическихъ силъ хватитъ. {321} "СЕКРЕТЪ" Изъ пятаго лагпункта я возвращался въ Медгору пeшкомъ. Стояло очаровательное весеннее утро -- такое утро, что не хотeлось думать ни о революцiи, ни о побeгe. По обочинамъ дороги весело болтали весеннiе ручейки, угрюмость таежнаго болота скрашивалась беззаботной болтовней птичьяго населенiя и буйной яркостью весеннихъ цвeтовъ. Я шелъ и думалъ о самыхъ веселыхъ вещахъ -- и мои думы были прерваны чьимъ-то возгласомъ: -- Галё, тов. Солоневичъ, не узнаете? Узнавать было некого. Голосъ исходилъ откуда-то изъ-подъ кустовъ. Тамъ была густая тeнь, и мнe съ моей освeщенной солнцемъ позицiи не было видно ничего. Потомъ изъ кустовъ выползъ какой-то вохровецъ съ винтовкой въ рукe и съ лицомъ, закрытымъ "накомарникомъ" -- густой тюлевой сeткой отъ комаровъ: -- Не узнаете? -- повторилъ вохровецъ. -- Вы бы еще мeшокъ на голову накрутили -- совсeмъ легко было бы узнать... Вохровецъ снялъ свой накомарникъ, и я узналъ одного изъ урокъ, въ свое время околачивавшихся въ третьемъ лагпункт