енное занижение процентных ставок, мультиплицировавшее денежную массу и создавшее иллюзию безграничных финансовых возможностей японских инвесторов. В 1995 году на деньги, привлекавшиеся банкирами практически бесплатно, Япония обеспечивала до 60 процентов мирового чистого экспорта капитала. Учитывая падение курса с 79 иен за доллар в 1995 году[122] до 147 иен за доллар в октябре 1998 года, можно предположить, что доходность вложений, если бы они были сделаны в развитые страны -- США или ЕС, -- по определению не могла опускаться ниже 30 процентов годовых. Однако, если между 1985 и 1993 годами вложения в средний американский пенсионный фонд приносили около 16,5 процента годовых, то в японский -- всего 5,5[123]; с середины же 90-х годов положение резко ухудшилось, и разрыв достиг невероятных размеров: за период с начала 1987 по конец 1996 года стоимость активов взаимных фондов в США выросла на 480 процентов, в Великобритании -- на 260, а в Японии -- всего на 13! [124] При этом, однако, инвестиционная активность банкиров превышала все разумные пределы. В конце февраля 1997 года, когда признаки азиатского кризиса для западных аналитиков казались уже вполне раз- [119] - См.: Ohmae К. Not Another Hashimoto, Please! // Newsweek. 1998. July 27. P. 19. [120] - См.: Japanese Finance. A Survey // The Economist. 1998. June 28. P. S-8. [121] - См.: The Economist. 1997. August 30. P. 68. [122] - Подробнее см.: Soros G. The Crisis of Global Capitalism. [Open Society Endangered]. L., 1998. P. 189. [123] - См.: HartcherP. The Ministry. P. 164. [124] - См.: Japanese Finance. A Survey. P. S-8. личимыми, общий объем ссуд, предоставленных японскими банками коммерческим предприятиям, превысил 4,5 триллиона долл. (!); в то же время аналогичный показатель американской банковской системы, чья структура инвестиций была гораздо менее рискованной, а капитализация превышала японскую почти в два с половиной раза, не превышал 2,8 триллиона долл. [125] Существует большой разброс в оценках проблемных долгов, накопленных японскими банками и компаниями. Максимальная из них, учитывающая все суммарные проблемные обязательства в различных секторах экономики, принадлежит К.0мае; он считает, что они составляют 3 триллиона долл. и в шесть раз превышают все доходные статьи государственного бюджета[126]. Такая оценка представляется не столько завышенной, сколько весьма иллюзорной, поскольку она включает в себя обязательства, de facto уже не учитывающиеся в качестве реальных банковских активов. Но даже те оценки, с которыми согласно большинство экспертов, поражают воображение. Если в сентябре 1995 года, когда актуальность этой проблемы была признана на национальном уровне, объем просроченной задолженности, возврат которой представлялся проблематичным, не превышал 46 триллионов иен[127], то сегодня сумма проблемных долговых обязательств японских банков наиболее часто определяется на уровне 77-80 триллионов иен, что по курсу на середину 1998 года составляло от 548 до 570 млрд. долл. (к середине нынешнего года, однако, курс иены вырос до 120 иен за доллар, что повысило долларовый эквивалент данных обязательств ориентировочно до 620-660 млрд. долл.). Согласно данным "Бэнк фор интернэшнэл сеттлментс", еще около 250 млрд. долл. представляют собой обязательства компаний стран Юго-Восточной Азии со сроком исполнения до полугода или уже просроченные; они, скорее всего, потребуют продолжительной реструктуризации или даже частичного списания[128]. Между тем сумма в 80 триллионов иен составляет около 18 процентов японского валового национального продукта и около 75 процентов суммарных доходов государственного бюджета. Попытки компенсировать ее из государственных источников вряд ли принесут результаты, так как пределы заимствований у населения уже достигнуты, а ставки, вплотную приблизившиеся к нулю, не могут опускаться ниже. [125] - См.: Japanese Finance. A Survey. P. S-6. [126] - См.: Ohmae К. Not Another Hashimoto, Please! P. 19. [127] - См.: Cargill T.F., Hutchison M.M., Ito T. The Political Economy of Japanese Monetary Policy. P. 118. [128] - См.: Рассчитано по: The Economist. 1998. June 20. Р. 24; The Economist. 1998. June 27. P. 85; Gibney F. Is Japan About to Crumble? P. 30. Проблема просроченной банковской задолженности и безнадежных долгов является одной из наиболее острых в современной ситуации; попытки ее решения восходят к началу 90-х годов, когда японское правительство вынуждено было преодолевать последствия краха на фондовом рынке. В конце 1992 года была создана Кооперативная кредитно-закупочная компания, объединившая под патронажем Министерства финансов 162 кредитных учреждения. Она стала первым институтом, предназначенным для скупки безнадежных долгов с целью реформирования и оздоровления финансовой системы страны. Спустя полтора года в практику вошло централизованное погашение части таких кредитов из средств государственного бюджета на основании специальных решений парламента[129]. Однако сегодня, несмотря на активизацию подобных усилий по всем направлениям, проблема остается весьма далекой от разрешения. Многие эксперты отмечают, что у Японии, где по каналам государственного бюджета перераспределяется несколько менее 40 процентов ВНП, существует резерв в виде повышения этой доли до 50-55 процентов, то есть до того уровня, который установился в настоящее время в большинстве развитых европейских стран. Такая возможность достаточно реальна, однако существуют как минимум два ограничения, препятствующих тому, чтобы ее использовать. Во-первых, в условиях, когда в конце 1998 -- начале 1999 года курс иены вновь пошел вверх, а азиатские страны находятся в глубоком кризисе, японская промышленность нуждается в увеличении экспорта в США и Европу; в последние месяцы его объемы действительно растут, однако это требует если не государственных дотаций, то по меньшей мере весьма снисходительного отношения к уровню налоговых поступлений. Во-вторых, уже сегодня обслуживание государственного долга обходится в беспрецедентные 22 процента всех расходов бюджета, что превышает все совокупные расходы на оборону, пенсионные выплаты и образование[130]. Совершенно очевидно поэтому, что дальнейшее повышение налогов, которое, возможно, и приведет к определенному улучшению финансовой ситуации, окончательно перечеркнет надежды на промышленный рост, и безработица может повыситься как минимум вдвое, а традиционные для японских товаров рынки окажутся заняты конкурентами. При этом японское правительство вынуждено держать в поле зрения еще одну проблему, способную похоронить все плоды нынешних усилий уже через десять-двенадцать лет, [129] - См.: Cargill T.F., Hutchison M.M., Ito T. The Political Economy of Japanese Monetary Policy. P. 125, 122-123. [130] - См.: The Economist. 1998. March 21. Р. 26. когда пенсионные фонды, активы которых сегодня либо не растут, либо приносят доход, не превышающий 2 процентов в год, окажутся банкротами, а стареющее население, выходящее на пенсию, будет требовать соответствующих выплат и исполнения обязательств государства. Особенно важно иметь в виду, что очередная порция дотаций из бюджета, даже если она и будет предоставлена, не изменит поведения предприятий, так как будет воспринята в качестве очередной инвестиции на поддержание индустриального сектора в ряду тех, что, продолжаясь уже несколько десятилетий подряд, привели страну к ее сегодняшнему положению. 1997 и 1998 годы стали самыми неблагоприятными для японской экономики за всю послевоенную эпоху. Уже в первые месяцы 1997 года темпы роста замедлились, и МВФ пересмотрел свой прогноз роста японского ВНП: установленный ранее на отметке 2,7 процента в годовом исчислении, он был понижен до 2,2 процента[131]. Японское правительство попыталось в очередной раз активизировать рост посредством мер, направленных на развитие потребительского кредитования; однако во втором квартале впервые почувствовалось приближение кризиса в Азии, экспортные поставки снизились, а крупные банки столкнулись с серьезными проблемами при получении процентов по выданным ссудам. В результате в апреле и мае ВНП упал на величину, соответствовавшую снижению с годовым темпом в 11,2 процента[132]. Второй квартал 1997 года оказался периодом, наиболее тяжелым для японской экономики со времен первого нефтяного шока в 1974 году. ВНП снизился по сравнению с соответствующим периодом 1996 года на 2,9 процента, потребление упало на 5,7 процента по сравнению с предшествующим кварталом, промышленные инвестиции сократились на 1,5 процента, вложения в покупку недвижимости -- на 11,5 процента[133]. Объемы продаж автомобилей и других товаров длительного пользования опустились до рекордно низкого с 1986 года уровня; количество банкротств выросло по сравнению с предшествующим годом на 17 процентов, а официальный (заниженный, согласно мнению большинства экспертов, как минимум вдвое) уровень безработицы достиг послевоенного максимума в 4,6 процента трудоспособного населения[134]. Несмотря на некоторую стабилизацию ситуации летом 1997 года, новый прогноз МВФ, обнародованный в августе, определял темпы роста [131] - См.: The Economist. 1997. April 26. Р. 79. [132] - См.: Henderson C. Asia Falling. P. 169. [133] - См.: The Economist. 1997. September 20. P. 101. [134] - См.: Schilling A. G. Deflation. How to Survive and Thrive in the Coming Wave of Deflation. N.Y., 1999. P. 90. японской экономики в 1,2 процента. Однако разразившийся в сентябре-ноябре кризис перечеркнул все ожидания. Дефицит бюджета впервые достиг 10 процентов ВНП, а отношение общего объема государственного долга к валовому национальному продукту превысило 100 процентов[135]. В марте 1998 года японское правительство в очередной раз направило гарантированные государством средства, составлявшие в данном случае почтовые депозиты, на фондовый рынок, а усилия по поддержанию иены сократили валютные резервы Банка Японии на 18 млрд. долл. всего за один месяц, что стало примером одной из самых масштабных валютных интервенций в мировой истории[136]. Несмотря на все меры, в 1997 году ВНП страны впервые сократился на 1,4 процента, а в 1998-м -- еще на 2,3. Прогноз на 1999 год пока определяет дальнейшее, хотя и не столь быстрое (на 1,1 процента), падение валового национального продукта. Напротив, США и европейские государства достаточно уверенно пережили первые последствия азиатского кризиса и дефолта в России: в 1997 году рост ВНП в США, Канаде и Великобритании составил более 3 процентов, в Германии и Франции -- более 2; в 1998 году он оказался еще большим (в среднем на 0,5-0,7 процента). Фондовые рынки развитых стран также сумели преодолеть первую волну азиатского кризиса уже к концу весны 1998 года, а от российского дефолта оправились еще быстрее -- за три-четыре месяца. Весь 1998 год был насыщен в Японии относительно малоэффективными попытками реформировать финансовые институты и систему государственного управления. Новый кабинет К.Обучи провозгласил отказ от наиболее одиозных мер, использовавшихся ранее, однако приходится констатировать, что ничего качественно нового до сего дня не предложено. Япония по-прежнему демонстрирует приверженность однажды выбранной индустриальной модели. Наблюдатели отмечают, что страна переживает болезненное ощущение утраты собственного величия и своей исторической роли в Азии. По-прежнему высоко ценится лояльность работников компании к руководству -- качество, культивирующееся как высшая ценность на протяжении десятилетий. Но, как было показано выше, современный общественный и хозяйственный прогресс базируется на органичной приверженности личностей самореализации и на развитии наукоемких отраслей производства, в которых реализуется национальный потенциал. Сможет ли Япония отвечать этим условиям в XXI веке? От этого прежде всего зависит, сохранит ли она нынешний статус полноправного члена сообщества великих держав. [135] - См.: Krugman P. The Return of Depression Economics. N.Y.-L., 1999. P. 75. [136] - См.: Godement F. The Downsizing of Asia. L.-N.Y., 1999. P. 171. * * * История индустриального прорыва, предпринятого Японией в 50-е -- 90-е годы, дает возможность составить ясное представление о потенциале "догоняющего" развития как в целом, так и применительно к конкретным странам, попытайся они следовать японскому примеру. Во-первых, анализ японского опыта дает основание полагать, что быстрый хозяйственный прогресс индустриального типа не является достаточным условием становления саморегулирующейся системы, в которой вызревают и получают широкое распространение постматериалистические ценности. В этой связи вспоминается известный вывод Р. Инглегарта о том, что люди, начавшие свою жизнь с борьбы за экономический успех, не меняют до конца своих дней усвоенную ими материалистическую мотивацию; по-видимому, так же и в стране, определившей своей целью достижение максимально возможного уровня индустриального развития, общественное сознание не вырабатывает стремления преодолеть избранный тип ориентации и целей. Японская же хозяйственная модель сформировалась, кроме того, в условиях, когда индустриальный рост обеспечивался за счет относительного недопотребления собственного населения; таким образом, отсутствовала необходимая обратная связь повышающегося материального благосостояния с меняющимися ценностными предпочтениями, абсолютно необходимая для становления системы мотивов деятельности, свойственных постэкономическому обществу. Японская модель "догоняющего" индустриального развития была способна лишь к самовоспроизводству в расширенном масштабе и не предполагала перехода общества к более высокому и совершенному состоянию. Последовательно реализуя эту модель, Япония стала в конце 80-х годов самой мощной индустриальной державой мира, однако оказалась таковой в тот период, когда индустриальный тип общества становился достоянием истории и уже перестал быть целью общественного прогресса. Во-вторых, искусственно стимулируемое "догоняющее" развитие, и мы неоднократно отмечали это как во введении к данной части книги, так и на протяжении всей этой главы, неизбежно требует инвестиционной накачки экономики. Такая система не может возникнуть в ходе индустриализации как таковой (в государствах, развивавшихся естественным образом, данный процесс занял десятки, если не сотни, лет, хотя при этом всегда активно подталкивался политическими и военными потребностями общества); поэтому правительство вынуждено изыскивать возможности для капиталовложений, превышающих те суммы, которые могут быть реинвестированы при норме накопления, сложившейся в развитом мире. Основным источником необходимых для этого средств является, как правило, собственное население; так как "догоняющее" развитие по определению начинается с низкого стартового уровня, то сравнительно легко обеспечить рост доходов граждан более низкими темпами, нежели прогресс иных экономических показателей. В японском случае именно этот фактор стал первым из двух источников сверхнакоплений. Вторым оказались поступления от экспорта, поскольку, как мы уже отмечали, в 70-е и 80-е годы в мировом масштабе сложилась исключительно благоприятная ситуация для экспорта промышленных товаров массового производства; даже будучи произведены в стране с относительно дорогой рабочей силой, они оставались конкурентоспособными благодаря качеству и дешевым технологиям. Удачное сочетание этих факторов и обеспечило экономический бум; более того, в отличие от других азиатских стран, к рассмотрению хозяйственной практики которых мы переходим в следующей главе, японская модель фактически не предполагала масштабных внешних заимствований, а страна оставалась крупнейшим в мире (но при этом далеко не самым эффективным) инвестором. В-третьих, опыт Японии показал, что сегодня в мировой экономике не может доминировать страна, которая не является мощным источником технологических нововведений и не имеет положительного сальдо в торговле с остальным миром патентами и изобретениями. Японская промышленность сформировалась в условиях, когда доступ к технологиям объективно был легким и дополнительно облегчался посредством политики, проводившейся Министерством внешней торговли и промышленности. Не в последнюю очередь именно этим объясняется явное пренебрежение японцев проблемами образования и научных исследований. Образование поддерживалось на высоком уровне, но оставалось унифицированным, НИОКР занимали сравнительно небольшое место, в целом же культивируемые в обществе ценности и традиции препятствовали проявлению того индивидуализма, который только и может принести научные, технологические и хозяйственные достижения, адекватные потребностям наступающего столетия. Между тем, когда во второй половине 80-х, а особенно в 90-е годы, главным источником добавленной стоимости в развитых экономиках стали информация и знания, радикально изменилась общая композиция издержек производства, и экспорт научных разработок и технологий стал гораздо более выгодным, нежели торговля потребительскими товарами и иными продуктами массового производства. В этих условиях японским производителям оказалось нечего предложить не столько массовому потребителю в Азии и Америке, сколько представителям того класса интеллектуалов, которые как раз и будут определять и спрос, и предложение на рынках XXI века. В-четвертых, и эта проблема представляется в современных условиях, пожалуй, наиболее принципиальной, итоги японского рывка в будущее с новой силой поставили вопрос: может ли сейчас или в более отдаленной перспективе какая-либо нация за пределами Западной Европы и США применить принципы организации западного общества для обеспечения собственного развития? С нашей точки зрения, ответ должен быть отрицательным, причем по нескольким фундаментальным причинам. Первая заключается в уже существующем хозяйственном и, что более существенно, научном и интеллектуальном разрыве, который образовался за последние полвека. Сосредоточив у себя лучших ученых, располагая максимальным научным потенциалом, США и Западная Европа не утратят теперь своего лидерства не только потому, что имеют большие финансовые возможности для поддержания приоритета. Научное сообщество по самой своей природе устроено так, что его представители стремятся быть в возможно более тесном взаимодействии. Сколь привлекательные материальные условия ни создавали бы развивающиеся по "догоняющему" пути страны для собственных научных кадров, они будут по-прежнему оседать в США и западноевропейских странах, лишь увеличивая уже наличествующий разрыв между двумя мирами. Вторая причина состоит в принципиально различном менталитете общества развитых и развивающихся стран. В данном случае мы не имеем в виду протестантскую или конфуцианскую этику, распространенность православных или буддистских традиций; гораздо важнее то, что страна, вставшая на путь "догоняющего" развития, вольно или невольно воспитывает в своем народе стремление к определенным жертвам во имя будущего. Подобный тип развития, проповедуемый не в качестве временного напряжения (война, рецессия и т.д.), а закладываемый в качестве мироощущения на несколько десятилетий, делает достижение поставленной цели условием самоуважения нации. Но вследствие ее недостижимости неизбежные разочарования воплощаются в укрепляющемся комплексе неполноценности, который разделяет народы в гораздо большей степени, чем хозяйственное процветание или военное могущество. Поэтому наибольшее распространение постэкономических ценностей наблюдается в странах, либо эволюционным путем выдвинувшихся на лидирующие позиции в мире (в первую очередь США), либо столь же естественно развившихся на основе собственных традиций без претензий на исключительность (скандинавские страны, Швейцария, отчасти Италия и Франция). Третьим фактором, обусловливающим невозможность успешной реализации "догоняющей" стратегии, является то, что таковая неизбежно должна начинаться с развития индустриального типа производства в условиях ограниченного внутреннего потребления. Отсюда следует, что как главным источником технологий, так и основным рынком сбыта готовой продукции объективно могут быть только развитые страны. Но они, как показывает практика, будут играть обе эти роли только в той степени, в какой это не противоречит задачам их собственного развития. Вот почему при любых достижениях, которые могут ожидать различные страны мира на пути "догоняющего" развития, ключ к успеху всегда будет находиться вне их контроля; "догоняющее" развитие позволяет, безусловно, повысить качество жизни населения той или иной выбравшей эту модель страны, но не может вывести ее на уровень развитых государств. Всем, кто хотел бы добиться хозяйственного и общественного прогресса на пути "догоняющего" развития, следует иметь в виду, что действительно вдохновляющие примеры дают отнюдь не Азия, Латинская Америка или Россия, а Европа, где "догоняющее" развитие Восточной Германии предварялось ее политическим присоединением к Западной, а инвестиции, направленные в Грецию, Португалию или южную Италию для достижения ими европейского уровня развития, осуществляются в рамках тесного валютно-экономического союза при наличии фактически единого европейского правительства. Мы полагаем в этой связи, что успешное догоняющее развитие сегодня возможно только там и тогда, где и когда оно провозглашено целью развитых стран и где выделяемые с этой целью ресурсы инвестируются под их полным экономическим и политическим контролем. Таким образом, перспективы Японии могут быть сегодня оценены как безрадостные не только на фоне развитых стран, но и даже, как это ни парадоксально, в сравнении с азиатскими "тиграми". Индустриальное производство, коль скоро его издержки минимизируются в границах национальной экономики сдерживанием собственного потребления, будет неизбежно тяготеть к наименее развитым (мы не говорим о совершенно отсталых) регионам мира. Эта тенденция уже проявлялась достаточно отчетливо в 90-е годы, когда на фоне относительного упадка Японии страны континентальной Азии, а также Тайвань и Индонезия сделали гигантский рывок вперед. Нет причин сомневаться в дальнейшем развертывании этой тенденции. И тогда Япония, с одной стороны, не сможет конкурировать ни со странами ЮВА (как более развитая индустриальная держава с менее развитыми, но тоже индустриальными) ни, с другой стороны (в силу невозможности обеспечить положительный баланс в торговле технологиями и средствами их производства), с постиндустриальными странами. На протяжении тех минимум десяти лет, которые потребуются Японии для решения самых насущных финансовых проблем и осуществления внутренней переструктуризации, Китай, безусловно, обеспечит себе доминирующие позиции в регионе, в первую очередь по причине масштабности своих природных и людских ресурсов, а также потому, что потенциал инвестирования в промышленное развитие за счет внутреннего недопотребления остается у него гораздо большим, нежели у любой другой азиатской страны. Ниша, занимавшаяся японскими производителями на рынке США, будет, скорее всего, занята как товарами из других стран Юго-Восточной Азии, так и продукцией из стран Латинской Америки, с которой у Соединенных Штатов традиционно существуют более прочные связи, в том числе (а в последние десятилетия особенно) и на культурно-этническом уровне. Западная Европа также, судя по всему, получит новые возможности для производства относительно высококачественных и дешевых товаров в странах восточной части континента и будет меньше заинтересована в поставках из Японии, нежели ранее. Таким образом, экономическая ситуация в Японии представляется нам западней, в которую трудно было попасть, даже если бы такая экзотическая цель была поставлена изначально. Сегодня, оценивая опыт японской индустриализации и отмечая такие ее черты, как исключительно высокая централизация производства, контроль государства над денежными потоками, беспрецедентное сверхнакопление, далеко не всегда эффективные (в рыночных терминах) инвестиции и неконкурентная промышленность, многие эксперты прямо сравнивают ее с экономикой советского типа[137]. Такое сравнение, несомненно, является в значительной мере условным; между тем очевидно, что японская модель основывается на том, что П.Дракер очень удачно назвал организованной статикой (organized immobility), -- на системе пожизненного найма, государственного регулирования, целевого кредитования и т.д., -- и, вследствие этого, не может считаться адекватной потребностям развития нового типа работника и современной рыночной системы. "Процветающая Япония должна радикально отличаться от ныне существующей", -- заключает П.Дракер[138]. Однако Страна восходящего солнца, далее всех прочих продвинувшаяся по пути имитационной индустриализации, была не одинока; вслед за ней двинулись страны Юго-Восточной Азии, и хотя очевидные признаки кризиса проявились в их экономике несколько позже, его разрушительные последствия оказались катастрофическими. Какие ошибки совершили в своем развитии эти страны и как могут выглядеть сегодня их перспективы, мы рассмотрим в следующей главе. Глава девятая. Юго-восточная азия и китай: новые проблемы и новые уроки Опыт стран Юго-Восточной Азии и Китая представляется нам классическим образцом "догоняющего" развития по целому ряду причин. Во-первых, все эти государства, в отличие от Японии, которая перед второй мировой войной являлась региональной экономической сверхдержавой, не имели практически никакого опыта индустриализации. Во-вторых, многие из них на протяжении более или менее продолжительного времени находились под влиянием коммунистической идеологии или развивались по "социалистическому" пути. В-третьих, начиная индустриализацию, большинство этих стран ставило перед собой исключительно амбициозные цели, в той или иной мере связанные с выходом за пределы "третьего мира" и вступлением в круг развитых стран. В-четвертых, ни в одном другом регионе мира процесс индустриального развития не был в такой мере, как в Юго-Восточной Азии, поддержан массированными иностранными инвестициями и кредитными вливаниями. И, наконец, в-пятых, никогда ранее история рыночного хозяйства не сталкивалась со столь глубоким системным кризисом индустриального типа производства, как тот, что постиг Азию в 1997 году и продолжается поныне. В то же время, несмотря на отмеченные общие черты, модели развития этих стран существенно отличаются друг от друга. Фактически мы наблюдаем здесь три типа стратегии, преподносящие в современной ситуации разные уроки, каждый из которых, однако, является весьма важным и примечательным. Первый тип представлен Гонконгом, Сингапуром и отчасти примыкающим к ним Тайванем, которые начали активную индустриализацию в 60-е годы, достигли высокого уровня жизни, создали впечатляющую технологическую базу производства, имеют наиболее высокие в мире показатели торговой активности на единицу производимого валового внутреннего продукта, являются финансовыми и деловыми центрами мирового значения и представляют собой наиболее удачный образец прорыва к постиндустриальному обществу. Второй тип демонстрируют большинство государств региона, и в первую очередь Южная Корея, Таиланд, Малайзия, Индонезия и Филиппины. Они-то, собственно говоря, и стали основными жертвами кризиса современного индустриального производства. Особняком стоит главная экономическая держава региона -- Китай-- с его гигантским хозяйственным и человеческим потенциалом и весьма своеобразной, третьей в нашем ряду, моделью развития, причудливо соединяющей рыночные инструменты с идеологией государственничества и доминированием политических целей и задач над экономическими. Несмотря на целый ряд проблем, существующих в китайской экономике, обнаруженная устойчивость его к современному кризису требует глубокого и всестороннего осмысления. В соответствии с этими предварительными замечаниями мы вначале рассмотрим ход экономического развития первых двух групп стран, акцентируя внимание на общих для них явлениях и закономерностях; несколько ниже остановимся на факторах, обеспечивших экономикам Гонконга и Сингапура некое подобие иммунитета к азиатскому кризису; затем обратимся к китайскому опыту и в заключение предложим наиболее вероятный, на наш взгляд, сценарий дальнейшего хозяйственного прогресса в регионе, оценив реалистичность тех задач, которые были поставлены в этих странах в первые годы их ускоренного развития. Азиатская модель индустриализации Каждая из рассматриваемых здесь стран приступала к модернизации, основанной на развитии индустриального хозяйства, в разные годы и при различных обстоятельствах. В Малайзии, Сингапуре и на Тайване эти процессы начались уже в конце 40-х годов, в Южной Корее и Индонезии -- в начале 60-х, в Таиланде -- в конце 60-х, в Китае -- в конце 70-х, а во Вьетнаме и Лаосе -- на рубеже 90-х годов. Однако везде индустриализация начиналась с крайне низкого уровня экономического развития и весьма незначительных показателей валового национального продукта на душу населения. В Малайзии он составлял не более 300 долл. на человека в начале 50-х годов[139], в разрушенной войной Корее -- около 100 долл. на человека в конце 50-х[140], на Тайване -- около 160 долл. на человека в начале 60-х[141], в Китае, двинувшемся по пути преобразований в 1978 году, -- 280 долл. на человека, а во Вьетнаме показатель в 220 долл. на человека был достигнут лишь к середине 80-х[142]. Это имело как отрицательные, так и положительные стороны. Крайне низкий уровень жизни означал, что данные страны не могут рассматриваться как привлекательные рынки сбыта для западных товаров. В то же время низкая стоимость рабочей силы делала их весьма интересными с точки зрения перспектив перенесения туда различных низкотехнологичных производств. По сути, сочетание этих положительных и отрицательных сторон и определило в конечном счете присущий любому типу догоняющего индустриального развития порочный круг, в котором оказалась современная азиатская экономика. Начало индустриализации в Юго-Восточной Азии относится, как мы отметили, главным образом к середине 60-х -- началу 70-х годов. В этот период впервые были зафиксированы рекордные темпы роста, удерживавшиеся в течение десяти и более лет подряд. На протяжении 70-х годов ежегодные темпы роста ВНП составляли от 7 до 8 процентов для Таиланда и Индонезии, 8,1 процента для Малайзии, 9,4-9,5 процента для Гонконга, Южной Кореи и Сингапура и 10,2 процента для Тайваня[143]. В большинстве этих стран они не опускались ниже 7 процентов и в 80-е годы, несмотря на радикальный рост цен на нефть и другие сырьевые ресурсы, а также два мировых экономических кризиса -- начала и конца 80-х. Экономический прогресс в этом регионе обеспечил в течение последних двадцати лет львиную долю общего роста хозяйственных показателей развивающихся стран, снизившего долю постиндустриальных держав в мировом производстве с 72 процентов в 1953 году до 64 в 1985-м и 59 в 1992-м[144]. С 1991 по 1995 год восемь из десяти экономик, обнаруживших рост более чем на 50 процентов, были сосредоточены в Азиатско-Тихоокеанском регионе, причем для [139] - См.: Mahathir bin Mohammad. The Way Forward. L., 1998. P. 19. [140] - См.: Yergin D., Stanislaw J. The Commanding Heights. The Battle Between Government and the Marketplace That Is Remaking the Modem World. N.Y., 1998. P. 169. [141] - См.: Robinson R., Goodman D.S.G. (Eds.) The New Rich in Asia. Mobile Phones, McDonald's and Middle-Class Revolution. L.-N.Y., 1996. P. 207. [142] - См.: Murray G. Vietnam: Dawn of a New Market. N.Y., 1997. P. 2. [143] - См.: Hobday M. Innovation in East Asia: The Challenge to Japan. Cheltenham (UK)-Lyme (US), 1997. P. 14. [144] - См.: Dicken P. Global Shift: The Intemationalization of Economic Activity. L., 1992. P. 20. Китая и Индонезии эти показатели составили соответственно 136 и 124 процента[145]. К началу 1996 года Китай, Япония, Индия, Индонезия и Южная Корея входили в дюжину крупнейших экономик мира[146], а еще четыре страны региона -- в первую двадцатку; Гонконг, Тайвань, Сингапур, Малайзия и Южная Корея входят также в двадцатку лидеров по размерам товарооборота (достаточно сказать, что Малайзия с 19-миллионным населением превосходит по данному показателю Россию более чем на 20 процентов, а Индию -- вдвое[147]). Согласно статистическим экстраполяциям, во-сточноазиатский регион, вклад которого в мировой ВНП составлял в 1960 году не более 4 процентов, увеличил его до 25 процентов в 1991 году и способен был довести его до 30 процентов к 2000-му[148]. В 1993 году Мировой банк объявил восточноазиатскую экономическую зону "четвертым полюсом роста" в мире наряду с США, Японией и Германией; при этом, согласно его прогнозам, Азия, где находятся вторая и третья по своим масштабам хозяйственные империи, подойдет к 2020 году, имея четыре из пяти ведущих мировых экономик[149]; к этому периоду ВНП азиатских стран (за исключением Японии) будет составлять 25,8 процента мирового показателя и тем самым превзойдет ВНП Северной Америки (23,9 процента), ЕС (22,1 процента) и Японии (11,3 процента) [150]. По другим, совершенно фантастическим прогнозам, в 2050 году новые индустриальные государства Юго-Восточной Азии способны обеспечить 57 процентов мирового производства товаров и услуг, в то время как страны-члены ОЭСР, включая Японию, смогут претендовать на долю лишь в 12 процентов[151]. Утверждая, что в регионе за последние десятилетия пройден путь, на который у Великобритании ушло около века, а у США -- не менее шестидесяти лет, многие авторы забывают о том, в какой обстановке совершался этот прорыв. Вряд ли разумно считать, что "в 1963 году Южная Корея была более бедной страной, чем Англия в конце XVII века" [152]; это некорректно хотя бы потому, что составной частью богатства Кореи так или иначе было и то окружение, в котором рождались молодые "тигры" Дальнего Востока. [145] - См. Hampden-Tumer Ch., Trompenaars F. Mastering the Infinite Game. How East Asian Values are Transforming Business Practices. Oxford, 1997. P. 3, 2. [146] - См. Gough L. Asia Meltdown. P. 101. [147] - См. Yergin D., Stanislaw J. The Commanding Heights. P. 183. [148] - См. LaFeber W. The Clash. P. 390. [149] - CM. Huntington S.P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N.Y. 1996. P. 103. [150] - CM. Hiscock G. Asia's Wealth Club. L., 1997. P. 112. [151] - CM. Naisbitt J. Global Paradox. N.Y., 1995. P. 339. [152] - Krugman P. The Return of Depression Economics. P. 24. Здесь важно заметить, что индустриализация в странах Юго-Восточной Азии была изначально ориентирована на создание весьма односторонне развитой экономики. В отличие, например, от СССР, где в 30-е годы строилась самообеспечивающаяся и вполне замкнутая хозяйственная система, новые индустриальные государства сосредоточились на отдельных отраслях промышленности, в основном ориентированных на массовое производство. В результате в Южной Корее, например, к середине 80-х годов доля машиностроения в объеме промышленного производства достигла более чем 25 процентов, а доля электронной промышленности -- 17,8 процента[153]; в 1970 году продукция металлургии, тяжелой и химической промышленности обеспечивала лишь 12,8 процента общего объема южнокорейского экспорта, а уже в 1985-м -- 60 процентов[154]. В Индонезии промышленное производство развивалось столь быстро, что удельный вес нефтедобычи, составлявшей в валовом национальном продукте 22,3 процента в 1983 году, снизился к 1996-му до 2,4 процента[155] (несмотря на это обстоятельство, большинство стран региона серьезно зависит от ситуации в добывающих отраслях промышленности: так, снижение цен на нефть на мировых рынках за период с 1983 по 1988 год нанес Индонезии ущерб, оцениваемый в 9 процентов ее годового ВНП[156]). На Тайване к середине 80-х годов доля производства промышленных товаров в ВНП достигла почти 40 процентов, в то время как доля сельского хозяйства снизилась с 36 процентов в 1952 году до 3,5 в 1993-м[157]; соответствующие показатели для других стран региона были не менее впечатляющими. Если в 1970 году в Южной Корее, Таиланде и Индонезии доля сельского хозяйства в ВНП составляла соответственно 29,8, 30,2 и 35 процентов и на 3-7 процентных пункта превышала долю промышленного сектора, то в 1993 году эти показатели опустились до уровня в 6,4, 12,2 и 17,6 процента, что ниже доли промышленности соответственно на 40, 28 и 22 процентных пункта[158]. Уже в 70-е годы, не говоря о более поздних периодах, объемы производимой продукции, и на этом мы остановимся ниже, серьезно превосходили потребности национального рынка. Известно, что в конце 60-х, когда в Южной Корее эксплуатировалось не более 165 тыс. легковых автомобилей, был введен в действие за- [153] - См.: Hobday M. Innovation in East Asia. P. 31, 57. [154] - См.: Bella W., Rosenfeld S. Dragons in Distress. P. 59. [156] - См.: Tan Kong Yam. China and ASEAN: Competitive Industrialization through Foreign Direct Investment // Naughton B. (Ed.) The China Circle. P. 115. [157] - См.: Islam /., Chowdhury A. Asia-Pacific Economies. P. 31. [158] - См.: Ibid. P. 8. вод, рассчитанный на производство 300 тыс. автомашин в год[159]; подобные примеры весьма многочисленны, и это свидетельствует о том, что экспорт стал необходимым элементом восточноазиатс-кой индустриализации с первых ее шагов. Особое внимание было уделено электронике и машиностроению. В той же Южной Корее, например, их доля в промышленном производстве выросла за 1979-1990 годы с 14,9 до 25,4 процента, а производство подобной продук