ции. Достижение представителями класса интеллектуалов нового, качественно более высокого уровня влияния должно окончательно изменить принципы их мотивации, что было бы фактически невозможно, если бы экономическая власть принадлежала традиционной буржуазии. В случае, если социум в целом осознает к этому времени изменившуюся общественную ситуацию, его высшие слои перестанут воспринимать исходящие снизу требования как противоречащие своим целям (во-первых, так как сами эти цели не будут сугубо экономическими и, во-вторых, потому что запросы остальных членов общества также не будут содержать одни лишь требования материальных компенсаций). Мы полагаем, что выход из складывающейся в настоящее время ситуации может быть только эволюционным; государству следовало бы сегодня обеспечить все условия для ускорения "революции интеллектуалов" и в случае возникновения конфликтных ситуаций, порождаемых социальными движениями "низов", быть готовым не столько к уступкам, сколько к жесткому следованию избранным курсом, ибо только он, по-видимому, может привести к действительно быстрому росту общественного богатства, которое в конечном счете в наибольшей степени способствует становлению основ постэкономического общества. * * * * * Нарастание имущественного неравенства в постиндустриальных обществах представляется нам процессом, объективно вызываемым к жизни современной информационной революцией. Все прежние методы государственного вмешательства в хозяйственные процессы, направленные на перераспределение материальных благ между отдельными социальными группами, и сегодня не теряют своей одномоментной эффективности, однако оказываются неспособными устранить главные причины новой классовой поляризации. Для радикального умиротворения формирующегося низшего класса необходимы гораздо большие усилия, направленные прежде всего на изменение общепринятых ценностных ориентиров. В постэкономическом обществе человеку будут близки нематериалистические мотивы, а совершенствование собственной личности он будет считать главной целью всей своей жизни. Как мы пытались показать выше, реализация подобной программы представляется наиболее сложным (и наиболее дорогостоящим) примером социальной трансформации, которую переживало западное общество со времен становления основ буржуазного строя. Мы отметили, что два аспекта социального неравенства, возрастающего по мере формирования постэкономического общества, -- имущественная и статусная дифференциации внутри постиндустриального мира и раскол цивилизации в целом на процветающие страны и государства, потерпевшие поражение в своей попытке примкнуть к ним, -- исключительно тесно взаимосвязаны. Исторически и логически первичным является нарастание неравенства в пределах развитых стран. Само его существование, равно как и экономическая конкуренция в рамках индустриальной цивилизации, в конечном счете обеспечили тот выдающийся хозяйственный прорыв, который был осуществлен в Европе и Соединенных Штатах в XIX и первой половине XX века. По мере своей реализации стремление вырваться вперед вызывало формирование новых потребностей, неведомых массовому обществу и положивших начало становлению постэкономической системы ценностей. Этот процесс привел в конечном счете к тому, что западные страны сосредоточили в своих руках все основные рычаги обеспечения собственного благосостояния, их экономика становилась все более самодостаточной, а зависимость от "третьего мира" -- все более слабой, если не сказать -- исчезающей. В определенном смысле можно утверждать, что отрыв постиндустриальных стран от остальной части человечества был оплачен резким нарастанием глубинных социальных противоречий в самих постиндустриальных странах. Напротив, с точки зрения поверхностного наблюдателя, наиболее очевидным и наглядным подтверждением нарастания социального расслоения является именно беспрецедентный отрыв постиндустриальных стран от остального мира и резко возросшая его несамостоятельность. На протяжении последней трети XX века концентрация новых технологических разработок в пределах развитых стран достигла максимально возможного уровня; тем самым постиндустриальный мир обеспечил себе доминирование в том уникальном секторе производства, где фактически невозможна конкурентная борьба с использованием основного козыря новых индустриальных государств -- относительно дешевой рабочей силы. На рубеже нового тысячелетия Соединенные Штаты и Европейский Союз являются поставщиками во все остальные регионы мира технологий, которые не могут быть произведены где-либо еще, и это обеспечивает им гораздо большее влияние и могущество, чем контроль за любым другим видом производственных ресурсов. Современный развитый мир способен не только производить новые технологии, но и использовать их для обеспечения всех своих основных потребностей, и в этом состоит его коренное отличие от стран, экономика которых базируется на добыче и экспорте сырья или производстве массовой продукции, предназначенной для внешнего рынка. Таким образом, в планетарном масштабе воспроизводятся внутренние противоречия постиндустриального общества, и в углубляющемся разрыве между постэкономическим миром и остальными регионами планеты преломляется раскол между классом интеллектуалов и иными слоями общества. Этот разрыв имеет те же причины, что и нарастание неравенства внутри развитых стран: доминирование информации и знаний в качестве основного производственного ресурса, обесценение природных ресурсов и продуктов массового индустриального производства, несамодостаточный характер индустриального сектора, требующего сегодня постоянных и все возрастающих информационных и технологических вливаний, предельная активизация конкуренции между индустриальными государствами, имеющей ту же природу, что и конкуренция малообразованных и неквалифицированных работников, не способных стать субъектами наукоемкого производства. По сути дела, новое всемирное противостояние имеет те же корни, что и классовое противостояние внутри постэкономического общества, однако его острота и драматизм не скрываются регулирующей активностью центральных правительств и в силу этого представляются особенно зримыми. События последних лет показали, что процессы дифференциации отдельных народов по уровню экономического прогресса стали источником крайней опасности для современного мирового порядка. Сегодня развитые постиндустриальные страны находятся перед необходимостью выбора между активным вмешательством в дела остального мира, способным предотвратить необратимые изменения в состоянии окружающей среды, поддержать находящиеся в глубоком кризисе индустриальные экономики и обеспечить продвижение целого ряда государств в направлении формирования режимов, более демократических и более восприимчивых к западным ценностям, с одной стороны, и концентрацией внимания на собственных внутренних проблемах, с другой. Вопрос о том, какой из путей будет избран и сколь долго удастся поддерживать существующее сегодня состояние неустойчивого балансирования между обеими этими целями, не имеет пока сколько-нибудь четкого ответа. Совершенно очевидно, что как бы ни был самодостаточен западный мир в хозяйственном отношении, он остается весьма уязвимым перед лицом остальной части человечества. В последние годы это все более глубоко осознается на Западе: в Европе растет влияние националистических сил и неприязнь как к иммигрантам из "третьего мира", так и к идее помощи таковому; в Соединенных Штатах реанимируется Стратегическая оборонная инициатива Р.Рейгана, способная оградить США от агрессии со стороны непредсказуемых режимов из числа развивающихся или бывших коммунистических стран, располагающих современными системами вооружений. Мы не можем сегодня быть уверены, как далеко зайдут меры подобного рода, однако понятно, что их ускоренное осуществление в начале нового столетия станет одним из факторов, способных радикально изменить облик современного мира. В то же время, наращивание помощи "первого" мира "третьему" также не позволит радикальным образом изменить ситуацию, поскольку, во-первых, это приводит к перенапряжению хозяйственной системы самого "первого" мира и, во-вторых, не приносит существенных результатов для "третьего" и тем более "четвертого", а лишь сокращает возможности их самостоятельного развития. В результате такой помощи возникает устойчивая зависимость развивающихся стран от технологий и инвестиций, получаемых из постиндустриального мира, а существующий миропорядок оказывается заложником того, как долго эти дотации смогут поступать в отсталые регионы во все возрастающем масштабе. Таким образом, мы приходим к выводу о необходимости переосмыслить современную концепцию хозяйственной и политической глобализации. Представляется достаточно очевидным, что экономическая поддержка развивающихся стран не принесла ожидавшихся результатов. Попытки военного насаждения порядков, принятых в развитых странах, также бесперспективны: достаточно вспомнить, что все крупные войны второй половины XX века, развязанные великими державами против стран, гораздо менее развитых в экономическом и социальном аспектах, -- войны США против Кореи и Вьетнама, войны Франции в Алжире и Индокитае, агрессия СССР против Афганистана и даже война западной коалиции против Ирака -- либо были проиграны ими, либо не привели к радикальному изменению ситуации. Политические меры давления на большинство суверенных государств весьма и весьма ограничены. Между тем задачи, которые не могут быть решены в рамках одного государства или группы стран, -- в первую очередь экологического и гуманитарного порядка -- продолжают оставаться среди наиболее существенных. Поэтому проблема нового мирового устройства, которое характеризовалось бы, во-первых, доминированием постиндустриальных стран в рамках модели "однополюсного мира", исключающего глобальное противостояние, во-вторых, резким ограничением помощи "первого" мира "третьему" и заменой ее инвестициями, четко определенными по своей направленности и осуществляющимися под жестким политическим контролем развитых стран, и, в-третьих, своей гуманитарной направленностью и отказом постиндустриального мира от применения силы в отношении государств, не предпринявших каких-либо враждебных развитым странам действий, является сегодня крайне актуальной. Поэтому заключительная глава этой книги посвящена именно проблеме глобализации современного мира; в ней будет предпринята попытка рассмотреть некоторые широко распространенные тезисы по данному вопросу и изложить элементы собственной позиции несколько более определенно, чем это было сделано до сих пор. Глава четырнадцатая. Природа современной "глобализации" и ее возможные следствия Одним из основных постулатов теории становления постэкономического общества является положение о последовательной смене доэкономической, экономической и постэкономической эпох в истории земной цивилизации. Каждой из них присуща, как мы показали, своя форма организации человеческого сообщества, в главных своих чертах универсальная для любого народа, идущего по пути социального прогресса. С этой точки зрения, в нынешних условиях обращают на себя внимание два обстоятельства. Наблюдая развитие цивилизации от доэкономического строя через экономический к постэкономическому, исследователь обнаруживает, что в своем историческом движении каждое из обществ проходит стадии, соответствующие зрелым формам трех этих социальных состояний. Однако это отнюдь не означает идентичности путей перехода от предыдущего социального типа к последующему; они могут быть самыми разными. Так, переход от до-экономического общества к экономическому, продолжавшийся в течение долгих столетий, происходил в самых разнообразных формах. В XX веке экономический строй стал общемировой реальностью, однако этот факт свидетельствует, на наш взгляд, не о наступлении какого-то устойчивого состояния, а о начале новой трансформации, пути которой в очередной раз не будут едиными или универсальными. Достигая своего целостного состояния, прежний порядок подготавливает основы для собственного перерождения и упадка; представление о возникшем наконец стабильном и универсальном общественном порядке в масштабе исторического времени оказывается иллюзорным. В то же время становление экономического общества объективно представляет собой процесс формирования действительно универсального социального организма, базирующегося на основополагающих принципах максимального удовлетворения материальных интересов людей, достигаемого прежде всего их личными усилиями и действиями. Постэкономический порядок возникает на иной основе; на первый план выдвигаются иные потребности человека, главным образом проистекающие из его стремления к самореализации и самосовершенствованию. Очевидно, что центральные принципы, на которых строится новая социальная форма, не могут быть столь же определенно сформулированы, как в случае экономического общества, и это свидетельствует о неизбежном нарастании многовариантности общественного прогресса. Различные модификации постэкономического общества будут схожи не в меньшей мере, нежели отдельные модели общества экономического, однако пути движения к новому социальному устройству отнюдь не будут идентичными. Все это означает, что переход от одной глобальной системы общественного устройства к другой должен сопровождаться существенной социальной напряженностью. Сам факт ее нарастания в современных условиях уже не вызывает сомнения у исследователей, каких бы идеологических и методологических позиций они ни придерживались. В наиболее общем виде, с использованием своей оригинальной терминологии, эту мысль сформулировал И. Валлерстайн, отметивший в своей последней работе, что "мы живем в эпоху перехода от существующей глобальной системы общественного устройства -- капиталистической мировой экономики -- к другой или другим глобальным системам. Мы не знаем, к добру это или нет, и не будем знать, пока новая эпоха не наступит, а произойти это может лет через пятьдесят. Нет сомнения, однако, что переходный период будет исключительно трудным для тех, кто живет в это время. Это будет период обострения конфликтов и усиления беспорядков, сопровождающихся, по мнению многих, крушением нравственных ценностей" [1]. Соглашаясь с ним в целом, следует отметить, что хотя переход от экономического к постэкономическому типу общества и вызывает весьма разнообразные формы социального противостояния как в рамках отдельных развитых наций, так и в мировом масштабе, все они порождены либо непосредственным (как в первом случае), либо опосредованным (как во втором) возвышением интеллектуального класса, иными словами - той группы людей, которая в своем субъективном развитии вышла за пределы экономической мотивации и исповедует нематериалистическую систему ценностей. [1] - Wallerstein I. Utopistics, Or Historical Choices of the Twenty-First Century. N.Y., 1998. P. 35. Именно с возникновением этого класса как значимой социальной силы началась масштабная экспансия постиндустриального мира в направлении менее развитых регионов планеты, экспансия не столько политическая, сколько технологическая, экономическая, социальная и культурная. Создав уникальные технологии производства материальных благ, услуг и информации, постиндустриальный мир важнейшей своей потребностью стал признавать сохранение некоего status quo, которому угрожает нарастающая социальная и политическая дезорганизация. Высший класс постиндустриальных обществ озабочен сохранением социальной стабильности, которая позволяла бы ему наращивать собственные достижения; в той же мере развитые страны заинтересованы в стабильности мирового порядка, создающей условия для упрочения и расширения хозяйственной системы, основанной на использовании информации и знаний. Фиксируя это положение вещей, современная социология породила две концепции, проливающие свет на внешне достаточно различные, но по сути своей вполне взаимодополняющие явления. С одной стороны, с конца 70-х годов начался активный поиск критериев некоей достаточности прогресса, позволяющей поддерживать стабильное хозяйственное развитие на основе оптимизации использования ресурсов и сокращения негативного воздействия человека на окружающую среду. В середине 80-х этот поиск привел к появлению комплексной концепции, вышедшей далеко за рамки ее экологической первоосновы; к этому времени сам термин "устойчивое", или "достаточное" (sustainable), развитие получил широкое распространение, появившись даже в заглавиях ряда научных работ[2]. В 1987 году это понятие заняло центральное место в докладе "Наше общее будущее", подготовленном Всемирной комиссией ООН по окружающей среде и развитию, более известной как Комиссия Брундтланд[3]. Будучи определено в докладе в предельно широком смысле, как "развитие, отвечающее потребностям нынешнего дня и не лишающее будущие поколения возможности удовлетворять свои собственные нужды" [4], оно получило впоследствии вполне конкретное содержание, отражаемое противопоставлением развития (development) и роста (growth) [5]. В результате концепция достаточного развития приобрела к сегод- [2] - См.: Daly H. Beyond Growth. The Economics of Sustainable Development. Boston, 1996. P.121. [3] - См.: Porter G., Brown J. W. Global Environmental Politics, 2nd ed. Boulder (Co.), 1996. P.25-26. [4] - Цит. по: Daly Н.Е. Steady-State Economics, 2nd ed. L., 1992. P. 251. [5] - См.: Daly H. Beyond Growth. P. 157. няшнему дню черты теории, обосновывающей преимущества скорее качественного развития экономических и социальных систем, нежели их количественной экспансии[6]. В контексте нашего исследования концепция достаточного (устойчивого) развития интересна прежде всего как научное обоснование способности постиндустриального мира к дальнейшему прогрессу на основе скорее собственных внутренних ресурсов, чем безграничной экспансии и чисто количественного роста. Немаловажно, что сам этот подход не только не отрицает того, что однажды начавшись, подобное развитие может охватить весь мир, но даже предполагает это в достаточно явной форме. Таким образом, теория достаточности развития стала, на наш взгляд, первой комплексной реакцией социологов и экономистов на достижение постиндустриальным обществом этапа определенной зрелости. С другой стороны, также с 80-х годов в научный оборот вошло понятие глобализации, предназначенное прежде всего для обозначения масштабности социальных изменений, охватывающих уже не столько отдельные нации и народы, сколько цивилизацию в целом. Этот термин также нес в себе свидетельство достижения западной цивилизацией качественно нового уровня развития, поскольку само его применение (пусть и в относительно неявной форме) сопряжено с утверждением о способности Запада определять основные тенденции мирового развития. Теория глобализации, в отличие от концепции достаточного развития, делала акцент именно на экспансионизме и основывалась на такой оценке современного периода, согласно которой в настоящее время получает наибольшее признание и распространение либеральная модель экономического и политического устройства[7], происходит активная вестернизация мира[8]. Понятно, что в условиях усиливающейся взаимозависимости регионов планеты и ускоряющегося научно-технического прогресса эта доктрина стала претендовать на всеобъемлющий характер и оказалась исключительно популярной. Однако становится все более очевидным, что она рассматривает весьма поверхностные явления и процессы, а ее широкое применение затушевывает разделяющие современный мир барьеры, создавая иллюзию его единства и целостности. Таким образом, доктрина глобализации вступает в противоречие с развиваемой нами теорией становления постэкономического общества, и поэтому следует остановиться на ней более подробно. [6] - Подробнее см.: Pearce D., Barbier E., Markandya A. Sustainable Development. Economics and Environment in the Third World. L., 1990. P. 1-3. [7] - См.: Scholte J.A. Beyond the Buzzword: Towards a Critical Theory of Globalization // Kofman E., Youngs G. (Eds.) Globalization: Theory and Practice. L., 1998. P. 50-51. [8] - См.: Latouche S. The Westernization of the World. The Significance, Scope and Limits of the Drive towards Global Uniformity. Cambridge, 1989. P. 50-51. Впервые понятием глобализации воспользовался в 1981 году Дж. Маклин, призывавший "понять и дать объяснение историческому процессу усиления глобализации социальных отношений". Как специальный термин слово "глобальный" не встречалось в названиях научных работ, не считая нескольких нехарактерных случаев в конце 60-х годов[9]. В его современном смысле термин "глобализация" возник в середине 80-х, и его воздействие на интеллектуальный климат последнего десятилетия оказалось исключительно сильным; в начале 90-х М.Уотерс, один из наиболее известных специалистов в этой области, отметил, что "подобно тому, как основным понятием 80-х был постмодернизм, ключевой идеей 90-х может стать глобализация, под которой мы понимаем переход человечества в третье тысячелетие" [10]. Появление же самого термина связывают обычно с именем американского социолога Р. Робертсона, который в 1983 году использовал понятие globality в названии одной из своих статей, в 1985 году дал толкование понятия globalization, а в 1992 году изложил основы своей концепции в специальной книге[11]. И теория устойчивого развития, и концепция глобализации вызваны к жизни одними и теми же процессами, воплощенными в развитии постиндустриальной системы. Первая пытается объяснить изменяющуюся природу развитых обществ, акцентирует внимание на том, что глубинные перемены все более настоятельно требуют пересмотра сложившихся представлений о современном обществе и установления новых ориентиров для движения вперед. Вторая, напротив, сосредоточена на количественных параметрах экспансии западных обществ, на распространении созданной ими социально-экономической модели в мировом масштабе. Первая объективно способствует пониманию нарастающего разрыва между двумя частями цивилизации: в то время как постиндустриальный мир становится все более замкнутым и самодостаточным, остальная часть человечества оказывается все более и более от него зависимой. Вторая культивирует иллюзию комплексности и целостности мира, якобы обусловленных перенесением существующей на Западе хозяйственной практики в другие страны (по сути дела, таким образом пропагандируются идеи "догоняющего" развития). Теория устойчивого развития, хотя она и уступает по своей попу- [9] - Подробнее о возникновении термина см.: Scholte J.A. Beyond the Buzzword. P. 44-45. [10] - Waters M. Globalization. L.-N.Y., 1995. Р. 1. [11] - См.: Robertson R. Interpreting Globality // Robertson R. World Realities and International Studies. Glenside (Pa.), 1983; Robertson R. The Relativization of Societies: Modem Religion and Globalization // Robbins Т., Shepherd W., McBride J. (Eds.) Cults, Culture, and the Law. Chicago, 1985; Robertson R. Globalization. L., 1992. лярности теории глобализации, представляется нам гораздо более совершенным инструментом анализа современной ситуации, оценки процессов, развертывающихся в мире в конце XX века. Напротив, концепция глобализации получила более широкое распространение и стала влиятельной социальной доктриной, поскольку она в большей мере отвечает идеологическим предпочтениям западных экспертов и получает более очевидные подтверждения при поверхностной оценке современной социально-экономической реальности. С позиций нашей концепции перехода к постэкономическому социальному устройству возможности оценки уровня прогресса, достигнутого тем или иным обществом, путем сравнения его с некоторым идеальным социальным типом представляются исчерпанными. Критерием успешности современной социальной трансформации становится то, в какой мере общество обеспечивает условия для максимальной самореализации личностного потенциала своих граждан, а отнюдь не точность копирования некоей модели, пусть даже сложившейся в более развитых странах. Напротив, теоретики глобализации считают залогом социального прогресса возможно более широкое распространение западной модели на остальные регионы планеты. Это представление приобрело настолько важное значение в рамках теории глобализации, что само ее развитие подразделяется на несколько этапов, в значительной мере воспроизводящих периоды укоренения данных представлений. На первом этапе, охватывающем 60-е и 70-е годы, исследовались возможности распространения западной модели за пределы тех регионов, где она исторически возникла. Этим исследованиям имплицитно был присущ евроцентризм, обосновывавшийся большинством западных социологов -- от М.Вебера до А.Тойнби[12]. Методологической основой такого подхода в более или менее явной форме выступала теория единого индустриального общества с ее положениями об исключительной значимости технологического прогресса. В результате возникло понятие вестернизации, быстро ставшее популярным в то время. "Вестернизация, -- отмечал С.Латуш, -- явление универсальное по своему временному и географическому охвату... Первой на этот путь в XVIII веке встала Англия, за которой последовало большинство европейских стран. Соединенные Штаты и другие белые доминионы быстро догнали и обогнали своих бывших хозяев. Япония, в свою очередь, решила доказать, что данная модель может быть освоена и не [12] - Подробнее о развитии концепции см.: Frank A. G. ReOrient. Global Economy in the Asian Age. Berkeley-L., 1998. P. 8-9. принадлежащими к белой расе народами, существующими не просто вне западного мира, а представляющими собой квинтэссенцию восточной цивилизации. Четыре "маленьких дракона" Юго-Восточной Азии доказали, что воспроизводимость данной модели не только не ограничена географической зоной или культурным ареалом, но и независима от исторического периода. Модель технологического общества, не существующая вне временных или пространственных рамок, со всеми своими атрибутами -- от массового потребления до либеральной демократии, -- в принципе воспроизводима, и в силу этого -- универсальна" [13]. В данном случае "вестернизация" мира понималась идентичной становлению единого технологического способа производства в различных регионах земного шара; однако распространению такого понимания препятствовали тенденции хозяйственного развития 70-х и особенно 80-х годов, сделавшие очевидным тот факт, что в конце XX века принципы индустриального общества наиболее успешно воплощаются в жизнь в странах, отнюдь не стремящихся копировать западный образ жизни. Экспансия индустриальной системы хозяйства не стала основой унификации социальных структур соответствующих государств и культурного сближения их народов. Несколько позже акцент был смещен в сторону идей модернити и модернизации. Как это свойственно постмодернистской концепции в целом, такое смещение имело ярко выраженный спекулятивный оттенок и не только не принесло существенного теоретического прорыва, но породило, на наш взгляд, множество дополнительных противоречий. Достаточно сказать, что терминологический и понятийный аппарат теории постмодернизма не позволяет даже определить доминирующее начало современной цивилизации. С одной стороны, как известно, постмодернисты полагают модернити европейским проектом и указывают, что оно, "будучи порождено Европой, в то же самое время само породило Европу" как социальную систему, способную к быстрому и динамичному развитию[14]. Учитывая, что "модернити и индустриализм представляются тесно, если не сказать -- неразрывно, связанными" [15], идея модернизации "призвана оправдать распространение западной культуры и капитализма тем, что якобы есть силы, которые преобразуют мир, действуя вне условий человеческого существования" [16]. Под таким углом зрения вся современная цивили- [13] - Latouche S. The Westernization of the World. P. 50-51. [14] - Heller A., Feher F. The Postmodern Political Condition. Cambridge, 1988. P. 146, 149. [15] - Kumar K. From Post-Industrial to Post-Modern Society. New Theories of the Contemporary World. Oxford-Cambridge (Ma.), 1995. P. 83. [16] - Waters M. Globalization. P. 3. зация выступает порождением модернити[17], а глобализация трактуется как "распространение модернизации" [18]. С другой стороны, переход от модернити к постмодернити предполагает устранение моноцентричной модели мироустройства, формирующаяся система уже не ограничивается одним только западным миром[19], и отсюда следовал вывод о возможности идентификации эры глобализма и постмодернити[20]. Таким образом, остается совершенно неясным, представляет ли собой экспансия западных ценностей распространение того порядка, который можно считать модернити, или же он в собственном развитии превращается в свое отрицание, рассматриваемое как постмодернити. Признавая идентичность глобализации и перехода человечества в состояние постмодернити, мы приходим к выводу о внутренней близости концепции глобализации и теории достаточного развития. Именно в рамках теории модернити наиболее четко различаются модернизация как комплексное усложнение социальной структуры и собственно развитие, которое может не иметь явной позитивной направленности[21]. Рассматривая становление нового общества как процесс модернизации, сторонники этой теории подчеркивали его позитивный характер, но сам ее аппарат не позволял им четко оценивать современные проблемы и противоречия. Вплоть до середины 80-х годов потенциал развития и распространения теории глобализации был объективно ограничен тем, что западный мир находился в окружении экономических и политических оппонентов; коммунистические государства никак не могли быть представлены в виде субъекта глобализации, а азиатские конкуренты США и Западной Европы активно опровергали идею проникновения западных ценностей на Восток и ужесточили мировое экономическое противостояние. Резкое ослабление напряженности между Западом и коммунистическим блоком во второй половине 80-х, первые признаки кризиса в Японии в 1989-1990 годах и последовавший ренессанс западных экономик в начале 90-х изменили отношение к идеям глобализации. Как подчеркивает М.Уотерс, вплоть до 1987 года база данных библиотеки Конгресса в Вашингтоне не содержала книг, в названии ко- [17] - См.: Latouche S. The Westernization of the World. P. 43. [18] - См.: Scholle J.A. Beyond the Buzzword: Towards a Critical Theory of Globalization. P. 55. [19] - См.: Smart В. Modernity, Postmodemity and Present // Turner B.S. (Ed.) Theories of Modernity and Postmodernity. L.-Thousand Oaks, 1995. P. 27-28. [20] - См.: Albrow M. The Global Age. State and Society Beyond Modernity. Stanford (Ca.), 1997. P. 77-78. [21] - См.: Touraine A. Pourrons-nous vivre ensemble? Egaux et differents. P., 1997. P. 157. торых использовалось бы данное понятие, зато с начала 90-х их число стало увеличиваться лавинообразно[22]. Популярность идей глобализации в 90-е годы базируется на трех достаточно разнопорядковых факторах: росте экономического могущества западного мира и формировании новой модели самоподдерживающегося развития в условиях зрелого постиндустриального строя; активной экспансии политических и идеологических парадигм Запада в направлении стран бывшего коммунистического блока, а также стран Азии и Латинской Америки; на несколько инфантильном увелечении западного общества культурными традициями стран периферии. Особенно большая роль принадлежала, разумеется, первому фактору. США вышли из продолжительного экономического кризиса, укрепили свое доминирующее положение в мире и восстановили привлекательность национального фондового рынка и рынка долговых обязательств для международных инвесторов. Уверенный рост большинства показателей деловой активности в Соединенных Штатах спровоцировал аналогичную тенденцию во всем мире (за исключением, пожалуй, Японии) и сделал перспективы следования многих развивающихся стран в фарватере западной политики весьма реальными. В то же время стала гораздо более агрессивной торговая и инвестиционная политика Запада, его предприниматели проникали на новые рынки гораздо более активно, нежели в 70-е и 80-е годы. Если к концу 70-х годов объемы торговых оборотов стран-членов ОЭСР составляли не более 12 процентов их ВНП, что соответствовало уровню 1911 года, то к 1997-му они выросли до 17 процентов[23]. Объемы инвестиционных потоков, направлявшихся в развивающиеся государства, увеличивались невиданными ранее темпами. При этом росли значение и масштаб деятельности международных финансовых, хозяйственных и политических организаций: развитие Европейского Союза породило активизацию примитивно-интеграционных процессов в Азии и Латинской Америке, образование зоны свободной торговли в составе Мексики, США и Канады; Международный валютный фонд оперативно и эффективно предотвратил долговой кризис в Мексике; ООН делала важные шаги на пути превращения ее в действенный инструмент поддержания безопасности и стабильности в мировом масштабе. Вторым фактором стали, разумеется, распад Советского Союза и экспансия западных ценностей в Восточной Европе. Влия- [22] - См.: Waters M. Globalization. P. 2. [23] - См.: Giddens A. The Third Way. The Renewal of Social Democracy. Oxford, 1998. P. 30. ние этого фактора на активизацию глобалистских исследований в первой половине 90-х не может быть переоценено; не будет преувеличением утверждать, что именно он катализировал становление самой этой теории. Возможность переноса западной модели развития на государства бывшего восточного блока стали в эти годы рассматриваться как показатель жизнеспособности западных ценностей, как одна из основных задач западного мира. Р.Гепхардт отмечал недавно: "Поражение коммунизма подвергло испытанию нашу экономическую и политическую систему по всему миру. Если в условиях глобальной конкуренции мы сможем заставить ее работать в полную силу, то такую систему каждое государство захочет взять за образец" [24]. Нельзя не заметить, что вся первая половина 90-х годов свидетельствовала в пользу подобного похода: пережив шоковую терапию и глубокое разочарование в реформах, население большинства восточноевропейских стран и государств Балтии к 1995-1996 годам в целом усвоило ценности общества массового потребления; Западной Европой были предприняты вполне своевременные меры по включению восточной части континента в свои организационные структуры, и даже основные постсоветские государства -- Россия и Украина -- стремились демонстрировать до поры до времени успешное следование по пути реформ. К 1997 году, казалось, исчезли последние сомнения в благотворности распространения западных ценностей на Восток, а торжество рыночной экономики в новых демократических государствах казалось абсолютным. Важным обстоятельством, также способствовавшим росту на Западе популярности идей глобализации, оказалось в середине 90-х годов то, что хозяйственные системы индустриальных стран стали обнаруживать явные признаки неэффективности. Первая половина 90-х прошла под знаком стагнации японской экономики, замедления темпов роста во всех азиатских "тиграх", быстрого увеличения внешнего долга развивающихся стран и активного снижения цен на первичные ресурсы, сырье и энергоносители. К середине десятилетия в большинстве стран Юго-Восточной Азии были налицо все признаки предкризисного состояния; их платежные балансы начали сводиться с дефицитом, а видимость относительного благополучия поддерживалась продолжающимися массированными инвестициями с Запада. Первым предупреждением стал в 1994 году долговой кризис в Мексике, фактически поставивший ее на грань банкротства и показавший явную ограниченность успехов "догоняющей" модели. Наконец, азиатский коллапс [24] - Gephardt R., with Wessel M. An Even Better Place. America in the 21st Century. N.Y" 1999. P. 39. 1997 и 1998 годов мощно заявил, что основным движителем современного хозяйственного прогресса являются центры постиндустриальной цивилизации, а не мировая периферия. Активный экономический рост в США и других постиндустриальных странах, не остановленный даже азиатским кризисом, лишний раз подтвердил, что претендовавшие на собственный вариант развития новые индустриальные государства неизбежно вынуждены будут пойти по пути либерализации и копирования западной модели; более того, он давал уверенность, что эти процессы будут происходить под жестким экономическим, а быть может, и политическим контролем ведущих держав. Наконец, третьим фактором быстрого распространения теории глобализации стала беспрецедентная социокультурная взаимозависимость отдельных стран и народов, особенно очевидная в 90-е годы. Фундаментальной ее основой следует считать революцию в средствах коммуникации, связи и информатики, радикально изменившую характер интеллектуального, культурного и технологического взаимодействия между отдельными составными элементами всемирной цивилизации. В результате оказались фактически преодолены все национальные барьеры на пути распространения не только информации, но, что гораздо более существенно, инвестиций и технологических нововведений. Достижения западных стран стали зримы практически для всех обитателей планеты. С каждым годом все большая часть человечества оказывается субъектом того общества массового потребления, которое, разумеется, еще не есть постэкономическое общество, но, несомненно, является его основной предпосылкой. Как отмечает Р. Кантер, "глобализация порождает мотивированные выбором революции. Потребители получают большую возможность выбора, поскольку могут выезжать в другие страны за необходимыми им товарами и услугами... а благодаря развитию информационных технологий и системы глобальной коммуникации они лучше информированы о наличии таких возможностей" [25]. В то же время широкое освоение информационных систем способствует распространению образования и знаний, укоренению в обществе новых ценностей, формированию в нем творческих начал и в конечном счете -- межкультурному диалогу. Все это происходит на фоне быст