модержцем, который его режет на части, как Иванушку, и спекает заново. Потом, когда спечется - признает хозяина своим и служит верой-правдой". Или в поэтической форме Галич: Что ни год - лихолетье, Что ни враль - то мессия. Если принять этот взгляд, то действительно попытка строить будущее на основе ТАКИХ традиций может кончиться лишь еще одной катастрофой. Мнение одного из авторов, что "Россия не имела ис- тории", другие, может быть, отклонили бы как полемическое преу- величение, но по существу все их взгляды приводят к этому выво- ду: Истории, как того чрева, в котором вынашивается будущее на- рода, Россия, согласно их точке зрения, не имела. На чем же тогда строить будущее этой страны? Ответ дает второй основной тезис, выдвигаемый рассматриваемой нами литературой: на основе чужого опыта, заимствуя как образец современную западную много- партийную демократию. Именно то, что это опыт чужой, не вырас- тающий органически из русской истории, делает его привлекатель- ным, так как дает гарантию, что он не заражен теми ядами, кото- рыми пропитано, по мнению авторов, все наше прошлое. Наоборот, поиски какого-то своего пути неизбежно вызовут, как они полага- ют, цепь новых катастроф. Янов, например, считает это основным вопросом, "который сейчас, как и много поколений назад, разде- ляет русское диссидентское движение - является ли Россия евро- пейской страной, или для нее существует особый, собственный путь развития..." Таким образом, именно ПОИСК собственного пути (конечно, без ограничения его направления, так что, в частности, резуль- татом мог бы оказаться и какой-то собственный вид демократии) здесь отклоняется. Причина в том, что, по мнению авторов, вооб- ще существуют лишь два решения, выбор возможен лишь из двух ва- риантов: современная демократия западного типа или тоталита- ризм. Говоря о том же основном вопроса, что и в цитированном только что отрывке, Янов спрашивает: "Не заключается ли он в поисках альтернативы для европейс- кой демократии? И не приводит ли такой поиск неизбежно даже са- мых благородных и честных мыслителей в объятия авторитаризма, ибо никакой "особой" русской альтернативы демократии в истории до сих пор не было известно. Далее, не ведет ли логика борьбы против демократии (как доктрины и как политической реальности) в конце концов к оправданию самых крайних, тоталитарных форм авторитаризма?" Отметим эту характерную черту, которая будет дальше полез- на для анализа взглядов наших авторов: они предлагают выбор только из двух возможностей или "европейской демократии", или "авторитаризма", да еще в его "самых крайних тоталитарных" фор- мах. Вряд ли реальная жизнь укладывается в столь упрощенную схему. В обществе действовало и действует столько сил: монархи- ческая власть, аристократия, буржуазия и другие сословия, цер- ковь или церкви, корпорации, партии, национальные интересы и т. д. и т. п., что из их комбинаций способен возникнуть (и все время возникает) непрерывный спектр государственных форм, а не те две его КРАЙНИЕ точки, между которыми нам предлагается выби- рать. И часто тот механизм, при помощи которого формируется го- сударственная власть, оказывается далеко не самым важным приз- наком общества. Иначе мы должны были бы признать родственными Римскую империю в "Золотой век Антонинов" и китайскую империю Цинь Ши Хуан Ди с ее всеобщим рабством, круговой порукой и сож- жением книг. В нашем веке однопартийные государства - и совре- менней Югославия, и Кампучия при красных кхмерах, а многопар- тийные - и ЮАР, и Швейцария. Тот строй, который существовал в Англии, когда она победила Людовика ХIV, выдержала четверть ве- ка войн с революционной Францией и Наполеоном, стала "мастерс- кой Европы" и образцом свободного общества, - был столь отличен от современной демократии, что вряд ли разумно объединять их одним термином. Он опирался на очень ограниченное избирательное право. Парламент состоял из лиц, тесно связанных общими интере- сами и даже родством, дискуссии в нем носили технический харак- тер, и демагогия, стремлание влиять на общественное мнение не играли заметной роли. Зомбарт сравнивает его с советом акцио- нерной компании, где обсуждается, как вести предприятие, в ус- пехе которого все одинаково заинтересованы и в делах которого все более или менее хорошо осведомлены. Большинство членов пар- ламента фактически назначалось крупными землевладельцами, а часто места и покупались. И тем не менее суд Истории показал, что этот парламент в какой-то мере получил поддержку народа. Точно так же, как в 1912 году русский народ, по-видимому, еди- нодушно поддержал самодержавную власть, а американский народ во вьетнамской войне, потребовавшей от него сравнительно небольших жертв, отказался поддерживать правительство, выбранное по всем канонам западной демократии. И как оценить, кто в большей мере выразил волю американского народа: партийная машина, выдвинув- шая президентов Кеннеди, Джонсона и Никсона, которые вели вьет- намскую войну, или левые круги, опирающиеся на средства массо- вой информации, которые добились отставки президента и капиту- ляции в этой войне? Здесь возникает очень глубокая проблема. Поиски лучшего пути для выявления воли народа молчаливо предполагают, что та- кое понятие, как "воля народа", существует и всеми одинаково толкуется. А именно это предположение, которое почти не обсуж- дается, требует тщательного анализа. Говоря современным научным жаргоном, народ - это "большая система". Но далеко не всякая большая система обладает свойством, которое можно было бы наз- вать "волей". Например, заведомо им не обладает сколь угодно сложная вычислительная машина; совершенно не ясно, можно ли его приписать живой природе в целом или отдельному виду или биоце- нозу - и только в отношении индивидуального человека или высших животных наличие воли не вызывает у нас сомнения. В реальной жизни народ проявляет себя не путем формулирования своей воли, а восстаниями или подъемом хозяйственной активности, ростом или падением рождаемости, взлетом культуры или распространением ал- коголизма и наркомании, стойкостью и жертвенностью на войне или легкой капитуляцией. Именно бесчисленная совокупность таких признаков и показывает, здоров ли народный организм. Выработать наиболее органичную для данного народа и в данный момент его истории форму государственного устройства - это, конечно, необ- ходимое условие здорового существования народа. Но далеко не единственное и зачастую не самое важное. Что касается демократии западного типа, которую столь нас- тойчиво предлагают разбираемые авторы в качестве универсального решения всех общественных проблем, то в ее современном состоя- нии она вызывает ряд сомнений, которые надо было бы тщательно обсудить, прежде чем рекомендовать ее безоговорочно в качестве единственного решения наших проблем. Назовем некоторые из них. 1. Этот строй, по-видимому, не является таким уж естест- венным. Переход к нему обычно был связан с мучительным и крова- вым катаклизмом: очевидно, необходимо какое-то насилие над ес- тественным историческим процессом. Такова была гражданская вой- на в Англии. Во Франции гражданская война и террор были только началом. Почти столетие после этого страну трясло как в лихо- радке: наполеоновские войны, революции, Вторая империя, Комму- на. У нас попытка введения этого строя в феврале 1917 года не оказалась успешной. В Германии такая попытка, осуществленная в Веймарской республике, в качестве реакция привела к победе на- ционал-социализма. (Такой адепт демократии, как Черчилль, в своих мемуарах высказывает мнение, что судьба Германии была бы иной, если бы в 1918 году была сохранена монархия.) Можно ли сейчас идти на риск еще одного подобного катак- лизма в нашей стране? Есть ли шанс, что она его переживет? А в то же время наши авторы предлагают этот путь с легкостью, кото- рая вызывает подозрение, что такие опасения их совершенно не заботят. 2. Основоположники западной либеральной мысли (например, Монтескье и авторы американской конституции) исходили из кон- цепции ограниченной власти. Эта концепция своими корнями уходит в религиозное средневековое мировоззрение. В эпоху абсолютизма было развито учение о неограниченной власти - сначала о власти неограниченного монарха, а потом о неограниченном народовластии (ср. мысли Гоббса, Спинозы и Руссо, цитированные в предыдущем параграфе). Ограничения власти пытались добиться на основе принципа разделения властей: когда, например, законодательство неподвластно конституционному монарху или судебная власть - во- ле народа. Но чтобы такая система функционировала, необходима сила, ограничивающая все эти власти, а для этого в обществе должны существовать часто незаписанные и даже неосознанные нор- мы поведения, традиции, моральные и религиозные принципы, кото- рые в шкале ценностей занимают более высокое место, чем автори- тет любой власти, так что противоречащие им действия власти воспринимаются как незаконные. Это и есть единственный надежный путь ограничения власти в ее принципе. Отсутствие таких ценнос- тей, стоящих выше авторитета власти, автоматически порождает общество тоталитарного типа. Именно поэтому основанные на неог- раниченном народовластии государства так легко порождают тота- литаризм: в Германии Веймарская республика или во Франции власть Учредительного собрания в 1789-1791 гг. Эта закономер- ность была замечена очень давно. Платон писал, что демократия вырождается в тиранию. Как он, так и Аристотель полагали, что неограниченное народовластие вообще нельзя считать формой госу- дарственного строя. Эдмунд Берк, наблюдавший начальный этап французской революции, писал, что неограниченная демократия столь же деспотична, как и неограниченная монархия. Современные же западные демократии целиком основываются на принципе неогра- ниченного народовластия: любое решение, принятое большинством населения, - законно. (Этот дух уловили и разбираемые нами ав- торы: например, во введении к сборнику "Демократические альтер- нативы" прокламируется "демократия в правовой области", то есть подчинение права решению большинства.) В этом многие либераль- ные критики современной демократии видят признак ее упадка, не- удачу предпринятой 200 лет тому назад попытки построить свобод- ное общество на принципах народовластия. Сейчас, по их оценке, в западном обществе свободы существуют в силу инерции, а не как следствие принципов, на которых это общество построено. 3. Авторы рекомендуют демократию западного типа в качестве альтернативы однопартийному коммунистическому государству. Но способна ли она быть такой альтернативой? Ведь не по волшебству же будет один уклад заменен другим, очевидно, предполагается какая-то конкуренция. А способен ли демократический строй в современной его форме на такую конкуренцию? Все больше западная демократия уступает и уступает своему антагонисту. Если часть человечества, населяющая страны с однопартийной коммунистичес- кой государственной системой, составляла 7,5 процента в 1920 году и 8,5 процента в 1940 году, то в 1960-м она составила бо- лее 45 процентов, а сейчас составляет не меньше половины. И ведь процесс шел только в одном направлении! Давно прошло вре- мя, когда западные демократии были динамичной силой, когда чис- ло стран, следовавших по этому пути, росло, да и другим они на- вязывали свои принципы. Теперь - все наоборот! Из вновь возни- кающих государств почти ни одно не избрало государственный строй западного типа. А в самих западных демократиях все растет число противников их государственной системы. Сторонники же ее обычно прибегают к тому аргументу, что как она ни плоха, ос- тальные - еще хуже. Такой аргумент вряд ли может вдохновить ко- го-либо на защиту этого строя. 200 лет назад так не говорили! Если же привлечь к сравнению античную демократию, то мы увидим, что она - недолговечная форма. 200 лет - это предельный срок ее жизни. Но как раз столько и существует многопартийная демокра- тия в Западной Европе и США. По всем признакам многопартийная западная система - уходящий общественный строй. Ее роль в Исто- рии можно оценить очень высоко: она принесла с собою гарантию внутреннего мира, защиту от правительственного террора (но не от "красных бригад"), рост материального благосостояния (и уг- розу экологического кризиса). Но вернуть к ней все человечество так же безнадежно, как мечтать о возврате к Православному царс- тву или Киевской Руси. История явно перерабатывает этот строй во что-то новое. Можно попытаться повлиять на то, во что и ка- кими путями он будет перерабатываться, но повернуть этот про- цесс вспять - безнадежно. А между тем есть ли у самих-то разбираемых нами авторов определенное представление о той "западной демократии", которую нам предлагают взять или отклонить в готовом виде, не разрешая обсуждать возможные ее варианты и альтернативы? Из их произве- дений как будто следует, что у них это представление весьма расплывчато. Часто кажется, что они имеют в виду классическую форму многопартийной демократии, вроде существующей сейчас в США. (Например, Шрагин и Янов.) Но вот, например, Краснов-Леви- тин9 желает ввести "полное имущественное равенство", а Л. Плющ10 утверждает, что государственное планирование должно сох- раниться вплоть до достижения коммунизма: но ведь таких целей современная западная демократия себе отнюдь не ставит! Более того, Плющ пишет: "Я не понимаю Вас, если Вы не сочувствуете террористам, уничтожающим палачей своего народа, индивидуальный террор амо- рален, если он направлен против невинных людей". Нельзя же предположить у автора такой степени интеллекту- альной недоразвитости, чтобы он не задался вопросом: КТО будет разделять на "невинных" и "виновных"? До сих пор террористы ни- когда не прибегали к третейскому суду, а вершили его сами. Ве- роятно, баскские террористы (пример которых с сочувствием при- водит Плющ), стреляя в полицейского, считают, что он виновен если не лично, то как представитель виновного государства. Но ведь и любой классовый или расовый террор основывается на таких взглядах. Очевидно, здесь мы имеем, правда еще робкую, апологию политического террора, а тогда как это связать с идеалами за- падной демократии? Да и большинство авторов сборника "Демокра- тические альтернативы" высказывают свою приверженность социа- лизму, и заканчивает сборник документ "Российские демократичес- кие социалисты за рубежом". Перед нами, очевидно, какие-то дру- гие демократы: социалистические. Но это уже не современная за- падная демократия, в некая АЛЬТЕРНАТИВА ей, то есть как раз то, против чего так страстно борется Янов. Как же тогда понять его участие в этом сборнике? Если он считает таким решающим аргу- ментом, что "никакой особой русской альтернативы демократии в истории до сих пор не было известно", то не должен ли он был прежде всего обратиться с этим аргументом к своим единомышлен- никам и соавторам по сборнику, ибо ведь уж синтез-то демократии западного типа с социализмом (например, с "полным имущественным равенством") в истории безусловно до сих пор не был известен? Так что, по-видимому, не тяготение к демократии, понимае- мой ими весьма неоднозначно, объединяет этих авторов. А дейс- твительно общее у всех у них - раздражение, возникающее при мысли, что Россия может ИСКАТЬ какой-то СВОЙ путь в истории, стремление всеми средствами воспрепятствовать тому, что народ пойдет по пути, который он сам выработает и выберет (конечно, не при помощи тайного голосования, а через свой исторический опыт). Это мечта о превращении России в механизм, робота, ли- шенного всех элементов жизни (исторических традиций, каких-либо целей в будущем) и управляемого изготовленной за тридевять зе- мель и вложенной в него программой... Демократия же играет роль такой "программы", "управляющего устройства", никак органически со страной не связанного. Так что если сделать фантастическое предположение, что авторы обратились бы со своими идеями к аме- риканцам, то от них они должны были бы требовать безоговорочно- го принятия абсолютной монархии. Та же схема, то же представление о призрачности нашей жиз- ни, являющейся лишь бледным отражением реальной, западной жиз- ни, принимает уже несколько гротескный характер в статье Поме- ранца в сборнике "Самосознание". Трактуя развитие культуры ВСЕХ стран мира, кроме Англии, Голландии, Скандинавии и Франции, лишь как СКОЛОК с культуры этих последних, автор подчеркивает, какие искажения, выпадения целых этапов и слияние нескольких в один при этом происходят. Но не пытается обсудить свою аксиому. А ведь если бы он взял за аксиому, что европейская поэзия - ис- каженное копирование персидской, то, вероятно, должен был бы прибегнуть к еще более остроумным конструкциям, чтобы объяс- нить, почему Фирдоуси, Омар Хайям и Хафиз так искаженно отража- ются в виде Данте, Гете и Пушкина11 . В несколько упрощенной, но зато очень яркой форме все эти вопросы - и планы для будущего России, и их национальный аспект - предстают в теории, которую выдвинул Янов и изложил в ряде статей и в двух книгах. В классическом духе "анализа расстанов- ки классовых сил" он делит наше общество на два слоя - "истеб- лишмент" и "диссидентов". Каждый из них порождает как "левое", так и "правое" течение. Все свои надежды автор возлагает на "левых". "Истеблишментарная левая" (термин автора!) состоит из "партийной аристократии", или "элиты", и "космополитических ме- неджеров". Она нуждается в реконструкции и "модернизации их ар- хаической идеологии", а для этого - в союзе с "самыми блестящи- ми умами России, которые сейчас концентрируются в диссидентском движении", то есть с "диссидентской левой". Для этого необходи- мо преодолеть "эгалитарный и моральный максимализм интеллиген- ции" и "высокомерную нетерпимость интеллектуально и этически ущербного нового класса". Но - и тут автор подходит к централь- ному пункту своей концепции - ЭТОГО ОНИ СДЕЛАТЬ САМИ НЕ В СОС- ТОЯНИИ. "Однако это противоречие зашло так далеко, что его разре- шение невозможно без арбитра, авторитет которого признан обеими сторонами. Западное интеллектуальное общество может служить та- ким арбитром. Оно может выработать точную и детальную програм- му, чтобы примирить все позитивные социально-политические силы СССР, - программу, которая их объединит для нового шага впе- ред..." Вот это и есть секрет Янова, его основная концепция. И чтобы выразить ее понятнее, автор предлагает в качестве модели - ОККУПАЦИЮ: "Это предприятие грандиозной, можно сказать, исторической сложности. Однако оно по существу аналогично тому, с которым столкнулся "мозговой трест" генерала Макартура в конце второй мировой войны12 . Было ли правдоподобно, что автократическая Япония может быть преобразована из опасного потенциального врага в дружелюб- ного партнера по бизнесу без фундаментальной реорганизации ее внутренней структуры? Тот же принцип приложим к России..." Тот слой, на который это "грандиозное предприятие" будет опираться внутри страны, Янов тоже характеризует очень точно, приводя в качестве примера - героя одной сатирической повести. Речь идет о паразите, не сохранившем почти никаких человеческих черт (кроме чисто внешних), вся деятельность которого направле- на на то, чтобы реальная жизнь нигде не пробивалась через прег- раду бюрократизма. Настоящая жизнь для него - это поездки на Запад и покупки, которые он оттуда привозит. Его мечта - при- везти из Америки какой-то необычайный "стереофонический уни- таз". Предположим, что он хочет стереофонический унитаз, - рас- суждает Янов, - правдоподобно ли, что он хочет мировой войны?" Этой картине не откажешь в смелости: духовная (пока) окку- пация "западным интеллектуальным сообществом", которое стано- вится нашим арбитром и учителем, опираясь внутри страны на слой "космополитических менеджеров", снабжаемых за это в изобилии стереофоническими унитазами! Ее можно принять как лаконичное и образное резюме идеологии рассматриваемого нами течения. 4. МАЛЫЙ НАРОД Взгляды, рассмотренные в двух предыдущих параграфах, сли- ваются в единую систему. Более того, в основе их лежит целая философия истории - особый взгляд на характер исторического процесса. Речь идет о том, является ли история органическим процессом, сходным с ростом живого организма или биологической эволюцией, или же она сознательно конструируется людьми, подоб- но некоторому механизму. Иначе говоря, вопрос о том, как восп- ринимать общество - организмом или механизмом, живым или мерт- вым. Согласно первой точке зрения, человеческое общество сложи- лось в результате эволюции "норм поведения" (в самом широком смысле: технологических, социальных, культурных, моральных, ре- лигиозных). Эти "нормы поведения", как правило, никем созна- тельно не изобретались, но возникли как следствие очень сложно- го процесса, в котором каждый новый шаг совершается на основе всей предшествующей истории. Будущее рождается прошлым, Истори- ей, совсем не по нашим замыслам. Так же, как новый орган живот- ного возникал не потому, что животное предварительно поняло его полезность, так и новый социальный институт чаще всего не соз- давался сознательно, для достижения определенной цели. Вторая точка зрения утверждает, что общество строится людьми логически, из соображений целесообразности, на основании заранее принятого решения. Здесь вполне можно, а часто и нужно, игнорировать исторические традиции, народный характер, вырабо- танную веками систему ценностей. (Типично высказывание Вольте- ра: "Хотите иметь хорошие законы? Сожгите свои и напишите но- вые".) Зато решающую роль играют те, кто обладает нужными поз- наниями и навыком: это истинные творцы Истории. Они и должны сначала вырабатывать планы, а потом подгонять неподатливую жизнь под эти планы. Весь народ оказывается лишь материалом в их руках. Как плотник из дерева или инженер из железобетона, возводят они из этого материала новую конструкцию, схему кото- рой предварительно разрабатывают. Очевидно, что при таком взгляде между "материалом" и "творцом" лежит пропасть, "творцы" не могут воспринимать "материал" как таких же людей (это и по- мешало бы его обработке), но вполне способны испытывать к нему антипатию и раздражение, если он отказывается правильно пони- мать свою роль. Выбор той или другой из этих концепций формиру- ет людей двух разных психологических типов. Приняв первую точку зрения, человек чувствует себя помощником и сотрудником далеко превосходящих его сил. Приняв вторую - независимым творцом ис- тории, демиургом, маленьким богом, а в конце концов - насильни- ком. Вот на этом-то пути и возникает общество, лишенное свобо- ды, какими бы демократическими атрибутами такая идеология ни обставлялась. Взгляды, которые мы рассмотрели в двух предшествующих па- раграфах, представляют собой последовательное применение второй точки зрения (общество как механизм) к истории нашей страны. Вспомним, сколько сил потрачено, чтобы очернить историю и весь облик нашего народа. Видно, какое раздражение у авторов вызыва- ет опасение, что наше будущее будет опираться на исторические традиции этой страны. Чуть ли не с пеной у рта доказывают они нам, что демократия западного типа абсолютно чужда духу и исто- рии нашего народа - и столь же темпераментно настаивают, чтобы мы приняли именно эту государственную форму. Проект духовной оккупации "западным интеллектуальным сообществом", разработан- ной Яновым, так и воплощается зрительно в образ России - маши- ны, на сиденье которой весело вскакивает ловкий водитель, вклю- чает зажигание - и машина помчалась. Типично и то, что для на- шего будущего предлагается выбор только из двух возможностей: "демократия западного типа" и "тоталитаризм". Ни рост организ- ма, ни поведение всего живого никогда не основывается на выборе между двумя возможностями, но всегда среди бесконечного числа непрерывно друг в друга переходящих вариантов. Зато элемент вы- числительной машины должен быть сконструирован именно так, что- бы он мог находиться лишь в двух состояниях: включенном и вык- люченном. И необходимый вывод из этой концепции: выделение "творчес- кой элиты" и взгляд на весь народ как на материал для ее твор- чества очень ярко отразился у наших авторов. Приведем несколько примеров того, как они характеризуют отношение своего круга к остальному населению. При этом мы встретимся с такой трудностью - эти авторы характеризуют тот круг, с которым они себя явно отождествляют, различными терминами: интеллигенция (чаще), дис- сиденты (реже), элита, "избранный народ"... Я предлагаю времен- но совершенно игнорировать эту терминологию, а исходить из то- го, что мы имеем пока нам не известный слой, некоторые черты которого хотим восстановить. К вопросу же о том, в каком отно- шении этот слой находится к интеллигенции, диссидентам и т. д., мы вернемся позднее, когда представим его себе конкретнее. Итак, вот как понимает ситуацию "Горский": "...Старое противоречие между "беспочвенной интеллигенци- ей" и народом предстает сегодня как противоречие между творчес- кой элитой и оболваненными и развращенными массами, агрессивны- ми по отношению к свободе и высшим культурным ценностям". Причем в то же время: "Необходимо отметить также, что новая оппозиционная интел- лигенция, при всем ее отрыве от народных масс, представляет тем не менее именно породившие ее массы, является как бы органом их самосознания". Точка зрения Шрагина такова: "Помимо тонкого слоя европейски образованной и демократи- чески настроенной интеллигенции, корни диссидентского движения натолкнулись на толщу вечной мерзлоты". И более того: "Интеллигент в России - это зрячий среди слепых, ответс- твенный среди безответственных, вменяемый среди невменяемых". Итак, "европейски образованная и демократически настроен- ная интеллигенция" созрела для того, чтобы большинство народа объявить НЕВМЕНЯЕМЫМ! А где же место невменяемому, как не в психушке? Наконец взгляд Померанца: "Религия перестала быть приметой народа. Она стала приме- той элиты". "Любовь к народу гораздо опаснее (чем любовь к жи- вотным): никакого порога, мешающего стать на четвереньки, здесь нет". "Новое что-то заменит народ". "Здесь... складывается хре- бет нового народа". "Масса может заново кристаллизоваться в нечто народоподобное только вокруг новой интеллигенции". Концепция элиты, "избранного народа" для автора является необсуждаемым догматом, обсуждается только - где элиту найти: "Рассчитываю на интеллигенцию вовсе не потому, что она хо- роша... Умственное развитие само по себе только увеличивает способность ко злу... Мой избранный народ плох, я это знаю... но остальные еще хуже". На этом пути наши авторы неизбежно должны встретиться с очевидной логической трудностью, так что с нетерпением ожида- ешь, когда же они на нее натолкнутся. Ведь если русское созна- ние так проникнуто раболепием, обожанием жестокой власти, меч- той о хозяине, если правовые традиции нам абсолютно чужды, то как же такому народу привить демократический строй демократи- ческими методами, да еще в ближайшем будущем? Но оказывается, что для авторов здесь и затруднения нет. Просто тогда русских надо сделать демократичными, хотя бы и недемократическими мето- дами. (Руссо называет это: заставить быть свободными.) Как пи- шет Шрагин: "При деспотиях не большинство решает. Конечно, это проти- воречит идеалам демократии. Но и наилучший из идеалов вырожда- ется в утопию, когда он тесен для вмещения реальности". И это заявление, столь поразительное своей откровенностью, не вызвало, кажется, никакой реакции в эмигрантской прессе, так подчеркивающей в других случаях свою демократичность! Перед нами какой-то слой, очень ярко сознающий свое единс- тво, особенно рельефно подчеркнутое резким противопоставлением себя всему остальному народу. Типичным для него является мышле- ние антитезами: творческая элита - оболваненная и развращенная масса избранный народ - мещанство европейски образо- ванная и демократи- чески настроенная интеллигенция - вечная мерзлота вменяемые - невменяемые племя гигантов - человеческий свинарник (последнее - из самиздатской статьи Семена Телегина "Как быть?"). Слой этот объединен сознанием своей элитарности, уве- ренностью в своем праве и способности определять судьбы страны. По-видимому, в существовании такого социального слоя и находит- ся ключ к пониманию той идеологии, которую мы рассматриваем. Этот социальный феномен стал бы, вероятно, понятнее, если бы его можно было включить в более широкие исторические рамки. И действительно, по крайней мере в одной исторической ситуации подобное явление было подробно и ярко описано - в эпоху Великой французской революции. Один из самых интересных исследователей французской рево- люции (как по свежести его идей, так и по его удивительной эру- диции) Огюстен Кошен в своих работах обратил особое внимание на некий социальный, или духовный, слой, который он назвал "Малым Народом". По его мнению, решающую роль во французской революции играл круг людей, сложившийся в философских обществах и акаде- миях, масонских ложах, клубах и секциях. Специфика этого круга заключалась в том, что он жил в своем собственном интеллекту- альном и духовном мире: "Малый Народ" среди "Большого Народа". Можно было бы сказать - антинарод среди народа, так как миро- воззрение первого строилось по принципу обращения мировоззрения второго. Именно здесь вырабатывался необходимый для переворота тип человека, которому было враждебно и отвратительно то, что составляло корни нации, ее духовный костяк: католическая вера, дворянская честь, верность королю, гордость своей историей, привязанность к особенностям и привилегиям родной провинции, своего сословия или гильдии. Общества, объединявшие представи- телей "Малого Народа", создавали для своих членов как бы ис- кусственный мир, в котором полностью протекала их жизнь. Если в обычном мире все проверяется опытом (например, историческим), то здесь решает общее мнение. Реально то, что считают другие, истинно то, что они говорят, хорошо то, что они одобряют. Обыч- ный порядок обращается: доктрина становится причиной, а не следствием жизни. Механизм образования "Малого Народа" - это то, что тогда называли "освобождением от мертвого груза", от людей, слишком подчиненных законам "Старого мира": людей чести, дела, веры. Для этого в обществах непрерывно производят "очищения" (соот- ветствующие "чисткам" нашей эпохи). В результате создается все более чистый "Малый Народ", движущийся к "свободе" в смысле все большего освобождения от представлений "Большого Народа": от таких предрассудков, как религнозные или монархические чувства, которые можно понять только опытом духовного общения с ним. Этот процесс Кошен иллюстрирует красивым примером - образом "дикаря", столь распространенным в литературе эпохи Просвеще- ния: "персидский принц" Монтескье, "гурон" Вольтера, "таитянин" Дидро и т. д. Обычно это человек, обладающий всеми материальны- ми аксессуарами и формальными знаниями, предоставляемыми циви- лизацией, но абсолютно лишенный понимания духа, который все это оживляет, поэтому все в жизни его шокирует, кажется глупым и нелогичным. По мнению Кошена, этот образ - не выдумка, он взят из жизни, но водились эти "дикари" не в лесах Огайо, а в фило- софских академиях и масонских ложах; это образ того человека, которого они хотели создать, парадоксальное существо, для кото- рого средой его обитания является пустота, так же, как для дру- гих - реальный мир. Он видит все и не понимает ничего, и именно по глубине непонимания и измерялись способности среди этих "ди- карей". Представителя "Малого Народа", если он прошел весь путь воспитания, ожидает поистине чудесное существование: все труд- ности, противоречия реальной жизни для него исчезают, он как бы освобождается от цепей жизни, все представляется ему простым и понятным. Но это имеет свою обратную сторону: он уже не может жить вне "Малого Народа", в мире "Большого Народа" он задыхает- ся, как рыба, вытащенная из воды. Так "Большой Народ" становит- ся угрозой существованию "Малого Народа", и начинается их борь- ба: лилипуты пытаются связать Гулливера. Эта борьба, по мнению Кошена, занимает годы, предшествовавшие французской революции, и революционный период. Годы революции (1789-1794) - это пяти- летие власти "Малого Народа" над "большим Народом". Только себя "Малый Народ" называл народом, только свои права формулировал в "Декларациях". Этим объясняется парадоксальная ситуация, когда "победивший народ" оказался в меньшинстве, а "враги народа" - в большинстве. (Это утверждение постоянно было на языке у револю- ционных деятелей.) Мы сталкиваемся с мировоззрением, удивительно близким то- му, которое было предметом нашего анализа в этой работе. Сюда относится взгляд на собственную историю как на сплошную ди- кость, грубость, неудачу - все эти "Генриады" и "Орлеанские девственницы". И стремление порвать все свои связи, даже внеш- ние, связующие с исторической традицией: переименование горо- дов, изменение календаря... И убеждение в том, что все разумное следует заимствовать извне, тогда - из Англии; им проникнуты, например, "Философские письма" Вольтера (называемые иногда "Письмами из Англии"). И в частности копирование чужой полити- ческой системы - английского парламентаризма. Мне кажется, что эта замечательная концепция применима не только к эпохе французской революции, она проливает свет на го- раздо более широкий круг исторических явлений. По-видимому, в каждый кризисный, переломный период жизни народа возникает та- кой же "Малый Народ", все жизненные установки которого ПРОТИВО- ПОЛОЖНЫ мировоззрению остального народа. Для которого все то, что органически выросло в течение веков, все корни духовной жизни нации, ее религия, традиционное государственное устройс- тво, нравственные принципы, уклад жизни - все это враждебно, представляется смешными и грязными предрассудками, требующими бескомпромиссного искоренения. Будучи отрезанным начисто от ду- ховной связи с народом, он смотрит на него лишь как на матери- ал, а на его обработку - как чисто ТЕХНИЧЕСКУЮ проблему, так что решение ее не ограничено никакими нравственными нормами, состраданием или жалостью. Это мировоззрение, как замечает Ко- шен, ярко выражено в фундаментальном символе масонского движе- ния, игравшего такую роль в подготовке французской революции - в образе построения Храма, где отдельные люди выступают в роли камней, механически прикладываемых друг к другу по чертежам "архитекторов". Сейчас мы приведем несколько примеров, чтобы подтвердить нашу догадку, что здесь мы действительно имеем дело с общеисто- рическим явлением. 1. Обращаясь к эпохе, предшествующей той, которую изучал Кошен, мы сталкиваемся с КАЛЬВИНИЗМОМ, оказавшим в форме движе- ния гугенотов во Франции и пуритан в Англии такое влияние на жизнь Европы ХVI-ХVII веков. В его идеологии, особенно у пури- тан, мы легко узнаем знакомые черты "Малого Народа". Учение Кальвина утверждало, что еще до сотворения мира Бог предопреде- лил одних людей к спасению, других - к вечной погибели. Никаки- ми своими делами человек не может повлиять на это уже принятое решение. Избраны лишь немногие: крошечная группа "святых" в греховном, страждущем и обреченном на вечные муки человечестве. Но и "святым" недоступна никакая связь с Богом, "ибо конечное никогда не может соприкоснуться с бесконечным". Их избранность проявляется лишь в том, что они становятся орудием Бога, и тем вернее их избранничество, чем эффективнее они действуют в сфере их мирской активности, откинув попытки понимания смысла этой деятельности. Это поразительное учение, собственно новая религия, созда- вало у "святых" ощущение полной изолированности, противопостав- ленности остальному человечеству. Центральным их переживанием было чувство избранности, они даже в молитве благодарили Бога, что они не такие, как "остальная масса". В их мировоззрении ко- лоссальную роль играла идея эмиграции. Отчасти из-за того, что началу движения пуритан положила группа протестантов, бежавших от преследования в период католической реакции при Марии Тюдор: в состоянии полной изоляции, оторванности от родины они, под влиянием учения Кальвина, заложили основы теологии и психологии пуританизма. Но отчасти и потому, что, даже и вернувшись в Анг- лию, они по своим взглядам оставались эмигрантами, чужаками. Излюбленным образом их литературы был странник, беглец, пилиг- рим. Узкие общины "святых" постоянно подвергались очищениям, отлучениям от общения, охватывавшим иногда большинство общин. И "обреченные", согласно взглядам пуритан, должны были быть под- вергнуты дисциплине их церкви, причем здесь вполне было допус- тимо принуждение. Пропасть между "святыми" и "обреченными" не оставляла места для милосердия или помощи грешнику - оставалась только ненависть к греху и его носителю. Особым предметом обли- чений и ненависти пуританской литературы были крестьяне, поте- рявшие землю и толпами отправлявшиеся в города в поисках рабо- ты, а часто превращающиеся в бродяг. Пуритане требовали все бо- лее и более строгих законов: превозносили порку, клеймение рас- каленным железом. А главное - требовали защиты "праведных" от соприкосновения с нищими бродягами. Именно из духа пуританизма в ХVIII веке возникла страшная система "работных домов", в ко- торых бедняки находились почти на положении каторжников. Литература пуритан стремилась оторвать "святых" от истори- ческих традиций (которые были традициями "людей мира"), для "святых" не имели силы все установленные обычаи, законы, нацио- нальные, династические или сословные привязанности. Это была в самом своем принципе нигилистическая идеология. И действитель- но, пуритане и призывали к полной переделке мира, всех сущест- вующих "законов, обычаев, статусов, ордонансов и конституций". Причем к переделке по известному им заранее плану, Призыв "строить на новом основании" подкреплялся у них знакомым уже нам образом "построения Храма", на этот раз - восстановления Иерусалимского Храма после возврата евреев из пленения. Как утверждает Макс Вебер, реальная роль кальвинизма в экономической жизни заключалась в том, чтобы разрушить традици- онную систему хозяйства. В английской революции его решающая роль состояла в том, что, опираясь на пуритан и еще более край- ние секты, новому слою богачей удалось опрокинуть традиционную монархию, пользовавшуюся до того поддержкой большинства народа. 2. В эпоху, следующую за французской революцией, можно наблюдать очень похожее явление. Так, и 30-е и 40-е годы ХIХ века в Германии вся духовная жизнь находилась под влиянием фи- лософского и политического радикализма: "Молодая Германия" и "левое гегельянство". Его целью было разрушение (как тогда го- ворили - "беспощадная критика" или "революционирование" всех основ тогдашней немецкой жизни: христианства, философии, госу- дарства, общества. Все немецкое переименовывалось в "тевтонс- кое" или "пруссаческое" и становилось объектом поношений и нас- мешек. Мы встречаем знакомые читателю утверждения, что немцы лишены чувства собственного достоинства, что им свойственна не- нависть ко всему чужому, что их история - цель подлостей, что их вообще трудно считать людьми. После Гете, Шиллера, немецкого романтизма Руге писал: "Мы, немцы, так глубоко отстали, что нам еще надо создавать человеческую литературу". Немецкий патриотизм отождествлялся с реакционностью, нао- борот, преклонялись перед всем западным, особенно французским. Был в ходу термин "профранцузский антипатриотизм". Высказыва- лись надежды, что французы опять оккупируют Германию и принесут ей свободу. Модной была эмиграция во Францию, в Париже жило 85000 немцев. Типичным представителем этого направления был Гейне. Предметом его постоянных злобных, часто грязных и от этого уже и не остроумных нападок было, во-первых, христианс- тво. Например, такой художественный образ: "Некоторые духовные насекомые испускают вонь, если их раздавить. Таково христианс- тво: этот духовный клоп был раздавлен 1800 лет назад (распятие Христа?), а до сих пор отравляет воздух нам, бедным евреям". А во-вторых, немецкий характер, культура, история: так, в конце поэмы "Германия -