что "возникающий капиталистический класс полностью паразитичен"38; "склонность президента Ельцина к авторитаризму преобразовала новую конституцию демократической России в документ, который может с 64 легкостью быть использован для оправдания произвольного личного правления"39; "имперский импульс остается сильным и даже усиливается"40; "особенно тревожна растущая самоуверенность военных, пытающихся сохранить или возродить контроль над старой русской империей"41. В результате -- "если сегодняшние цели российской политики и не могут трактоваться как открыто империалистические, они по меньшей мере прото-империалистические"42. В доказательство м-р Бжезинский цитирует "президента Казахстана Нурсултана Назарбаева, который публично заявил -- словами, почти рассчитанными на то, чтобы разъярить русских, -- что любые разговоры о защите русских, проживающих в Казахстане, напоминают времена Гитлера, который тоже начинал с вопроса о защите судетских немцев"43. Второе возражение м-ра Бжезинского против "политики партнерства" имеет в виду некий "грандиозный план" русского экспансионизма, угрожающий не только новым независимым государствам в постсоветском пространстве, но и Центральной Европе и самому даже ЕвроАтлантическому союзу. Последствия могут быть катастрофическими для Америки. В особенности, если российская "система безопасности будет простираться (как гласит лозунг) от Ванкувера до Владивостока, размывая таким образом Евро-Атлантический союз и позволяя в то же время России стать региональным гегемоном и сильнейшей державой в Евразии"44. Есть, в самом деле, над чем призадуматься бедным американцам! Правда, м-р Бжезинский ничем этого своего утверждения не обосновывает -- ни цитатами, ни примерами, ни вообще чем бы то ни было вещественным. Он даже не сообщает читателю, чей именно этот "лозунг" и этот "грандиозный план". Единственный аргумент -- это нежелание России видеть своих бывших союзников членами НАТО, а себя исключенной и изолированной. Но ведь при наличии могущественного военного союза под самым боком, на своих бывших западных границах, такое нежелание естественно. Как отнесся бы м-р Бжезинский к тому, чтобы, скажем, Мексика, Куба, Канада и страны Центральной Америки объединились в военном союзе, а США были бы из него исключены? Но если человек не ссылается ни на какие источники, это вовсе не значит, что он ими не пользуется. И поскольку никто в сегодняшней Москве не рассуждает об империи от Ванкувера до Владивостока, кроме русских фашистов, не трудно эти источники распознать. Да, именно на экспансионистских планах Дугина и Жириновского строит уважаемый аналитик свои стратегические выводы. Но только приписывает он эти планы -- ельцинскому режиму. Странная, согласитесь, ошибка, даже для геополитика. Как выглядел бы в Америке тот, кто захотел бы, скажем, приписать президенту Картеру планы и лозунги американского фашиста Линдона Ляруша? Идеи экономической и оборонной интеграции постсоветского пространства действительно носятся в воздухе во всех столицах новых независимых государств. Есть, однако, два принципиально различных подхода к этой проблеме. "Евразийский союз", предлагаемый Назарбаевым, предполагает свободную конфедерацию суверенных государств -- по модели Европейского союза. Уж если м-р Бжезинский хвалит президента Казах 65 стана за независимую позицию, то об этих его проектах он просто не может не знать. Второй подход, проповедуемый Дугиным, делает ставку на насильственное "собирание империи", на попрание суверенитета новых государств. Сблизить эти два подхода невозможно. Перепутать тоже. Именно на этом замешано яростное противостояние ельцинского режима и его имперских оппонентов на всех фронтах. В самом деле, мирного решения этот конфликт не имеет. Неужели же м-р Бжезинский этого не знает? Но почему же тогда, игнорируя все различия, он смешивает оба подхода в один и предлагает своему правительству "сдерживать" не реваншистскую оппозицию, а ельцинский режим? Представляю, как приятно были изумлены русские фашисты, получив столь неожиданную поддержку! Не случайно ведь один из лидеров русского имперского реванша в разговоре со мной признался, что если бы в Америке уже не было "Плана игры" Бжезинского, им пришлось бы его выдумать. И ведь точно, для этой публики изоляция России, подразумеваемая концепцией "геополитического плюрализма", -- все равно, что выигрыш миллиона по трамвайному билету. На этом примере отчетливо видно, как непонимание веймарской природы нынешней российской ситуации дезориентирует даже бесспорно сильные и изощренные умы. Я ведь не спорю с м-ром Бжезинским просто ради того, чтобы спорить. Напротив: считаю, что в изначальных своих посылках он безусловно прав. Сегодняшняя политика США в отношении России нравится мне, как знает читатель, ничуть не больше, чем ему. Я готов подписаться под его точной формулой: "Россия может быть либо империей, либо демократией. Быть и тем и другим она не может"45. Растущая самоуверенность российских военных и меня тревожит точно так же, как и его. Но различия между нами не только в том, что я вижу всю несовместимость Ельцина с Дугиным, а он -- нет, он уверен, что у геополитики есть ответы на все вопросы российско-американских отношений, а я так не считаю. Он проходит мимо психологической войны, не берет в расчет гибельную националистическую "радиацию", которая уже привела в Москве к опасному отступлению демократии на всех направлениях. Порой мне кажется, что он вообще не подозревает об их существовании, хотя этот веймарский феномен наверняка окажется решающим для судеб второй ядерной сверхдержавы и всего мира. Имперский реванш, о котором предупреждает м-р Бжезинский, будет абсолютно реален в пост-ельцинской России. Но пока -- пока ассоциировать его с послеавгустовским режимом, который, при всех своих грехах, остается покуда единственной силой, способной противостоять ему в сегодняшней Москве, не только логически нелепо, но и политически гибельно. Антирусская позиция -- решись американское правительство последовать этому авторитетному совету -- неизбежно нанесет сокрушительный удар по всем либеральным, антиимперским силам в Москве. Она подтвердит, по сути, что ненавистники Запада были правы с самого начала. Прозападные симпатии населения -- главная наша надежда -- будут полностью развеяны. 66 И что же можно будет противопоставить грозным силам имперского реванша? Уж не картонный ли геополитический барьер, который м-р Бжезинский предлагает воздвигнуть в бывших советских провинциях? Но ведь полная неспособность такого барьера сдержать экспансию России была уже доказана экспериментально после 1917-го. "Геополитический плюрализм" тогдашнего образца блистательно провалился во времена Ленина и Троцкого. Так почему он должен оказаться более состоятельным во времена Жириновского и Дугина -- в случае, если им будет позволено овладеть Кремлем? Я далек от мысли, что взгляды, которые я кратко здесь изложил, исчерпывают всю палитру мнений западных экономистов, политологов, историков и практических политиков, занимающихся Россией. Многие захотят отмежеваться от них -- и с полным правом. Однако, вовсе не факт, что при этом они готовы будут согласиться со мной. Большинство американских экспертов проявляют поразительное равнодушие к опасному ослаблению демократических сил в России, не связывают с ним мыслей об историческом выборе Запада и потому не испытывают никакой потребности включаться ни в какие серьезные дискуссии, не говоря уж о более конкретных шагах. Диалог глухих Причины могут не совпадать. Одним российская демократия представляется не более чем функцией, производным от рыночной реформы и западных кредитов. Другие просто не верят в ее перспективы. Но едины все в одном -- имперский реванш в России не существует для них в качестве особого, самостоятельного фигуранта на политической сцене. Никто не знает его аргументов, не понимает его языка, не говоря уже о природе его влияния на страну. И, главное, никто не хочет знать. Ну давайте попробуем смоделировать диалог, скажем, Мартина Мэлия с Сергеем Кургиняном. Мэлия радостно констатирует: общество оказалось монетаризованным, реформы идут вперед, и эти процессы уже неостановимы. А Кургинян в ответ только что кулаками не машет: для него происходящее не реформы, а война против России, а успех реформ -- не победа, а деструкция, дезинтеграция и регресс, ведущий к национальной катастрофе. И что же Мэлия? Объясняет, почему Кургинян не прав? Доказывает, что в планы Запада вовсе не входит постепенное превращение России в "Верхнюю Вольту без ядерных ракет"? Ничуть. Мэлия просто не подозревает об этих аргументах. Понятия не имеет, какой ужас, какое отчаяние, какая боль за ними стоят. И как заразительны эти чувства. Нет, это даже не извечный российский диалог изоляционистов и западников. Там стороны, по крайней мере, вслушивались в аргументы друг друга -- хотя бы затем, чтобы точнее ответить. Тут западники вообще не слышат голоса противной стороны, просто поют, как тетерева на току, -- о кредитах, о приватизации, об успехах и неудачах шоковой терапии... Одни говорят о "войне миров", о сознательном "разрушении России", столкнувшейся с обреченной, "тупиковой" цивилизацией при67 рожденных убийц, о неотвратимой угрозе того самого иностранного ига, которое не сумел навязать Гитлер. И что отвечают им другие? Что общество монетаризовано? Что нужны западные кредиты? Или что надо было подождать с шоковой терапией еще лет десять--пятнадцать? Изобретают новую "политику сдерживания" России? Просто руки опускаются. Диалог глухих! Люди, принимающие решения на Западе, вовсе не обязаны верить мне на слово. Слава Богу, Россия пока что свободная страна. И силу имперского реванша, и его влияние на массы, на армию и политические элиты, и нарастание -- в результате этого влияния -- антизападных, в особенности антиамериканских настроений в стране вполне возможно измерить по данным опросов. Почему бы, в самом деле, не организовать в России соответствующую всем западным стандартам социологическую службу? И следить за динамикой этих настроений, улавливать их истоки. Прервать диалог глухих! Наладить своего рода обратную связь с публикой России и каждую неделю получать полную информацию, как отразилось в ее общественном мнении любое действие -- или бездействие -- Запада. Само уже отсутствие такой социологической службы вполне, мне кажется, красноречиво говорит о том, как варварски распоряжается он, то есть Запад, тем единственныым реальным капиталом, который есть у него сегодня в России, -- капиталом моральным, капиталом прозападных симпатий ее народа. В конце концов, все благодеяния, о которых хлопочут Джеффри Сакс и Мартин Мэлия, -- кредиты, помощь в финансовой стабилизации, технологии -- все может быть в один прекрасный день повернуто против благодетелей. И только моральный капитал -- никогда. Как же можно позволить себе не интересоваться тем, в каком он состоянии, растет или оскудевает, и если верно последнее, то почему? Но просто регистрировать еженедельное падение акций на рынке российского общественного мнения -- этого, конечно, мало. Нужно еще научиться противодействовать этому падению, противопоставить идеологам реваншизма свои аргументы и свои объяснения. И нужен для этого совершенно другой инструмент. Назовем его условно "службой диалога". Диалога с российской интеллигенцией и с массами, расколотыми, растерянными, дезориентированными марсианским 92-м, индифферентностью Запада и реваншистской пропагандой. Ни один поступок Запада в отношении России не должен остаться необъясненным в процессе этого диалога. Беспардонная ложь, распространяемая реваншистами ("Верхняя Вольта без ядерных ракет"), должна быть нейтрализована убедительными картинами великого европейского будущего демократической России. Все мифические "заговоры" и "войны против России" должны быть беспристрастно расследованы ведущими интеллектуалами и политиками Запада -- только так может быть развеяна горечь, накопившаяся в ходе диалога глухих. Люди должны понимать, куда они идут и что их ждет, какие жертвы от них еще потребуются и какое будущее строят они для своих детей. И об Америке им тоже надо знать больше -- и глубже -- нежели преподносит им массовая продукция Голливуда. (Скажем, "12 рас68 серженных мужчин" несопоставимо предпочтительней в этом смысле очередного фильма ужасов). Но я, кажется, увлекся. Откуда, на самом деле, возьмется социологическая служба и тем более "служба диалога", если догмы веймарской политики продолжают царить и русский кризис по-прежнему сводится к новым кредитам и шоковой терапии? А с другой стороны -- откуда взяться переменам, если у людей, единственно способных их стимулировать, нет даже желания собраться вместе и обсудить происходящее? Единственная надежда, моя во всяком случае, -- на то, что за пределами этого круга есть достаточно талантливых, серьезных и мужественных потенциальных еретиков, способных оценить опасность веймарской политики и бросить вызов ее догмам. И союзников я сегодня ищу -- среди них. Глава четвертая Гадкий утенок Я упрекаю западных экспертов, а читатель может обидеться -- за российских. Разве нет в России своих моральных и научных авторитетов? Нет сильной либеральной интеллигенции, нет свободной прессы? Вблизи виднее, как наращивает мускулы имперский реванш, меньше вероятность ошибок. Так почему же в поисках союзников я так мало смотрю в сторону России? Пришло время объясниться. Хотя бы потому, что решающие схватки с силами имперского реванша еще предстоят российской демократии. До сих пор были цветочки. Ягодки впереди. Если по веймарскому календарю августовское противостояние в Москве 1991 г. было эквивалентно Капповскому путчу в Берлине в марте 1920-го, то кровавая попытка фашистского переворота в октябре 93-го соответствовала, скорее всего, фашистскому "маршу на Берлин" ноября 23-го. Открытые мятежи всегда производят очень сильное впечатление. Но по сценарию апогей конфронтации, пик психологической войны, должен наступить лишь после них. И ведь точно! Не прошло и года после октябрьского "похода на Москву", как разразился чеченский кризис. Если веймарский сценарий все еще нуждается в доказательствах, трудно представить себе более убедительное. В самом деле, что произошло в высших эшелонах власти? "Партия войны", локализованная прежде, в период путчей и мятежей, в непримиримой оппозиции, стремительно передвинулась вверх, в само президентское окружение, превратившись в "клику" или "мафию", как после начала чеченских событий окрестили ее в Москве. Аналогичный взлет "партии войны" и решил в свое время судьбу Веймарской республики. Как? А очень просто. Президентская "клика", во главе с генералом Шлейхером и фон Папеном, нашла вдруг общий язык с той самой оппозицией, с которой сра70 жалась в эпоху мятежей. Примирилась, так сказать, с непримиримыми. Что закончилось, как мы хорошо помним, приходом к власти в январе 1933-го лидера этих самых непримиримых по имени Адольф Гитлер. Разумеется, правительство нового канцлера было коалиционным. И президентская "клика" имела в нем абсолютное большинство. И была она совершенно уверена, что сумеет преодолеть таким хитрым способом кризис власти и в то же время скомпрометировать непримиримых. Эта ошибка оказалась для нее фатальной. Союз с дьяволом привел ее к гибели, не только политической. Не прошло и полутора лет, как генерал Шлейхер был зарезан вместе с женой в Ночь длинных ножей, а Папен сослан в Турцию. Не одна Чечня свидетельствует, что ядро "партии войны" и впрямь переместилось в Кремль. Теперь уже не только аутсайдер Жириновский проповедует ликвидацию этнического деления России, но и наделенный высокими полномочиями Шахрай. И не только Фронт национального спасения обвиняет Запад в ограблении страны, но и ближайшие сотрудники президента. И не только прохановское "Завтра", но и большинство президентского Совета безопасности ратует за военное вмешательство в постсоветские конфликты. И не только баркашовский "Русский порядок", но и государственная служба контрразведки пишет в секретном меморандуме, что "функционирование зарубежных научных центров в России направляется американскими спецслужбами и Пентагоном в сферу разведывательно-подрывной деятельности"1. Не отстает, увы, и либеральная публика. Давно ли, кажется, лишь блаженной памяти "День" мог мечтать о российском Пиночете? А теперь и вполне либеральная "Независимая газета" видит в нем спасителя: "В сложившихся условиях военный переворот в России представляется очень вероятным. Относиться к его перспективе надо спокойно... Переворот выведет из тупика, в который мы попали, откроет новый веер возможностей"2. "Новая ежедневная" придумала саркастическую формулу для этого модного настроения либеральной общественности: "Плох тот либерал, который не мечтает о диктатуре"3. И даже это еще не все. Сам президент, всегда предпочитавший политическое решение конфликтов военному, будь то в Югославии или в Молдове, категорически отвергавший любые планы "партии войны", покуда была она сосредоточена во враждебном ему парламенте,-- вдруг уступил ее воинственным аргументам, едва зазвучали они в его окружении. Так ведь то же самое было и с президентом Гинденбургом. Он на дух не переносил Гитлера и его шайку. Но когда его "клика" стала доказывать, что сотрудничество с ними жизненно необходимо стране, -- позволил себя убедить. Метафора подтверждается. Выражаясь словами Отто Лациса, "механизм власти сломан"4. "Веймарская" Москва дословно воспроизводит все подробности крушения веймарского Берлина. По логике сценария это означает, что слабая, не укоренившаяся демократия России приблизилась к трагическому финалу. 71 Немецким либералам в 1930-е не удалось его предотвратить. А как выглядят шансы русских либералов? Попробуем их взвесить. Для непримиримой оппозиции, как мы помним, враг номер один -- Запад. Пока вызревают, трудно и медленно, теории Русского пути, эта ненависть, как общий идеологический знаменатель, соединяет, казалось бы, несоединимое -- национал-патриотов, считающих себя наследниками белогвардейцев, с наследниками большевиков, вышвырнувших их с родной земли, "коричневых" нацистов со вчерашними демократами"перебежчиками", уличных малограмотных скандалистов и боевиков с утонченными интеллектуалами и проповедниками средневековой мистики, православных с язычниками. Чудище огромно, стозевно... Не будем себя запугивать -- идеология борьбы с Западом не вышла еще из лабораторной стадии, не стала, по выражению Маркса, материальной силой. Но общие ее очертания уже просматриваются, и родовое сходство с фашистской идеологией, взорвавшей Веймарскую республику в Германии, угадывается вполне. В начале психологической войны драматургия идейного конфликта более или менее выдерживалась. Российская либеральная интеллигенция старалась не опаздывать со своими репликами, доказывая народу, что не в борьбе, а только в сотрудничестве с Западом Россию ожидает великое будущее. Но конфликт ужесточался, и либералы начали отставать. Пропускать удары. Реваншистские идеологи упорно работают, развивают свою аргументацию. А либеральная интеллигенция все еще пробавляется архаической, диссидентской риторикой. Ее радикальное крыло еще с 1992 г. сосредоточилось на критике Ельцина, обвиняя его в измене демократическим идеалам Августа. После октября 93-го его полку сильно прибыло, а с начала чеченского кризиса антипрезидентские настроения стали едва ли не всеобщими. Оставлена вся работа над проектом великой демократической России. Забыта сама мысль о сотрудничестве с естественным союзником -- западной интеллигенцией 18 апреля 1993 г., за неделю до референдума, фашистские погромщики разорили еврейское кладбище в Нижнем Новгороде. Удобнейший, казалось бы, повод для президента -- накануне всероссийского голосования продемонстрировать стране и миру свое возмущение, заявить, что в России фашизм не пройдет. Так, во всяком случае, поступил президент Миттеран, возглавивший гигантскую антифашистскую манифестацию после аналогичного бесчинства, учиненного на еврейском кладбище в Марселе. Однако президент Ельцин не проронил по этому поводу ни слова, Я не знаю, почему. Может быть, его помощники сочли момент неподходящим для публичного конфликта с антисемитами? Евреи, могли они рассуждать, все равно проголосуют за президента. И 72 либералы тоже. А вот как проголосуют антисемиты -- еще неизвестно. Зачем же отталкивать какие-то слои населения перед голосованием? С точки зрения суетного политического меркантилизма они, возможно, угадали точно. Во всяком случае, лидер "Памяти" Дмитрий Васильев накануне референдума и впрямь поддержал президента. Но как выглядели их расчеты с точки зрения нравственного престижа российской демократии? Как повлияли они на ее будущее? И как должен был воспринять молчание президента имперский реванш? Сейчас нет ни малейшего сомнения, что воспринял он его как сигнал для атаки. Уже в начале мая "Правда" в нашумевшей статье "Сатанинское племя" впервые с царских времен разбудила черносотенный призрак еврейских ритуальных убийств5. А "День", чтоб не отстать от конкурента, сообщил изумленным читателям, что "Антихрист уже родился. В Израиле, в 1962-м. Сказано, что действовать он начнет с 30 лет, т.е. с 1992 г. То, что мы переживаем сегодня -- уничтожение России и православия -- и есть деяния Антихриста, Князя тьмы, Сатаны"6. И сподвижники Александра Баркашова из Русского национального единства открыто объявили себя на телевидении фашистами. А в октябре они уже с автоматами в руках штурмовали это телевидение. Счет фашистских изданий в сегодняшней России далеко перевалил за сотню. Самые радикальные из них открыто прославляют Гитлера как величайшего государственного мужа XX века. "Окончательное решение еврейского вопроса" рекомендуется России как образец для подражания. Согласно российскому законодательству, пропаганда расизма -- преступление. Суды тем не менее, как правило, отклоняют такие иски, когда правозащитники их возбуждают. И даже в тех редких случаях, когда они принимаются к рассмотрению, судьи оправдывают ответчиков. Почему? Объяснение на поверхности. Единственный случай в октябре 1990-го, когда суд вынес обвинительный приговор по такому делу, окончился печально --для судьи. Андрей Муратов, приговоривший погромщика и откровенного поклонника Гитлера Смирнова-Осташвили к двум годам тюрьмы за налет на московский Дом литераторов, вынужден был бежать из Москвы и даже сменить профессию. Удивительно ли после этого, что при всех успехах рыночной реформы 65% евреев, опрошенных в России социологами летом 1993 г., сочли повторение Холокоста вероятным?7 А теперь послушаем министра иностранных дел России Андрея Козырева: "Во время визита в республики Югославии с нами ездили журналисты. Рисковали больше всех нас, высовывались, снимали честно в Сараево. И что бы вы думали? Показывать их материал наше телевидение не желает. А перед отъездом там говорили о своей живейшей заинтересованности. Рассчитывали, видимо, что получится какая-то пропаганда в пользу национал-патриотического режима в Белграде, а оказалось, что из фильма ясно: это югославская армия воюет в Сараево. Такой фильм оказался не нужен"8. 73 Так вело себя то самое телевидение, которое "патриоты" называют не иначе как Тель-Авидение, против которого они демонстрировали, которое они штурмовали. В отличие от Козырева, я вовсе не намекаю, что на телевидении в Москве сидели плохие демократы. Просто они были запуганы реваншистами -- так же, как либералы в администрации президента, как судьи и как евреи, ожидавшие Холокоста. Веймарские часы показывают в России двойное время. Одно -- для имперского реванша, который еще не созрел для решительного штурма, не обзавелся объединительной идеологией и стратегией и способен пока что лишь на разрозненные пристрелочные залпы. И другое, несравненно более близкое к часу "X" -- для демократов, у которых, по оценке Андрея Козырева, "остается надежда лишь на президента. Он остается единственной скалой, единственной реальной силой, противостоящей течению, и мы все должны сплотиться вокруг него"9. Но если посмотреть на политическую реальность в Москве, так сказать, с птичьего полета, едва ли обнаружатся хотя бы малейшие признаки того, что демократические силы России тоже это понимают, что они всерьез задумываются о приближении часа "X", когда от них потребуется не только мужество, но и предельная ясность политического мышления. На что опирается послеавгустовский режи Страна корчится от боли, митингует, приватизируется, стремительно нищает, проклинает свое прошлое, ужасается настоящему -- и не имеет ни малейшего представления о будущем. Она в глубокой депрессии. Она живет без надежды. "Сатанинское время, -- жаловался в "Курантах" кинорежиссер Говорухин. -- Скоро люди будут умирать только от одного страха перед будущим. Уже умирают. Сколько отрицательных эмоций ежедневно -- чье сердце выдержит? И это мы называем демократией"10. Все согласны, что Россия на полпути, -- но куда? Долго так продолжаться не может. Конфигурация политической реальности меняется почти поминутно, словно в детском калейдоскопе. Сегодня события вроде бы движутся в сторону демократизации, завтра в обратном направлении, а послезавтра вообще в никуда. У Ричарда Никсона не было сомнений, что в августе в Москве совершилась "великая мирная революция"11. В 1992 г. Джордж Буш уверял свою страну: "Демократы в Кремле могут обеспечить нашу безопасность, как никогда не смогут ядерные ракеты".12 Но кто обеспечит безопасность "демократам в Кремле"? И демократы ли они? "Демократическая революция добилась победы -- но почти сразу же утратила ее плоды. Хуже того -- переродилась, тем самым опошлив и скомпрометировав само понятие "демократия", подорвав 74 доверие к тому, что только и может нас спасти"13 говорит один из искреннейших российских либералов Юрий Буртин. Ни один из двух лагерей, на которые раскололось после Августа российское политическое общество, не принимает послеавгустовскую реальность, не считает ее своей. Ни национал-патриоты, ни западники, приведшие этот режим к власти. Правые (по классической терминологии) сразу окрестили его "временным оккупационным правительством". Шапка через всю первую полосу газеты "Наша страна" кричала: "Правительство предательства и позора!"14 Группа депутатов парламента требовала "возбуждения ходатайства в Конституционный суд об отрешении от должности президента Российской Федерации за предательство национальных интересов России"15. Юрий Липатников, фюрер Русского союза, объяснял читателю: "Русские вымирают. Полтора миллиона человек в год -- наш шаг в историческое небытие. Что же с нами? Нас загрызает чужая оккупационная власть"16. Александр Стерлигов, лидер Русского национального собора, взывал: "Время бить в колокола!"17. Депутат Аман Тулеев поднимал народ на бунт: "Как удалось богатейшую и могущественнейшую державу пустить по миру с протянутой рукой и разгромить ее без войны? Почему страну оккупируют хозяева из-за кордона, а народ не защищает ее?"18 "Наша страна оккупирована",-- вторил "День"19. Даже в феврале 1995 г., уже сменив название на "Завтра", вчерашний "День" твердо продолжал стоять на своем: "Все, что сделано и делается ныне властью, делается в интересах иностранного капитала, кучки жуликов и насаждения торгашеско-потребительской идеологии"20. Создается впечатление, что в России только имперский реванш точно знает, чего он хочет. Стандартный список обличений "оккупантов" и "хозяев из-за кордона", разгромивших могущественнейшую державу без войны, как только "демократы ударили ее ножом в спину", завершается всегда одним и тем же требованием: создать русское национальное правительство! Другими словами, вывести Россию из тупика способна лишь "партия войны". Ничего особо интересного в этой логике нет: элементарное повторение задов нацистской пропаганды 1920-х. Интересна реакция, вернее, полное отсутствие реакции либеральной интеллигенции, Я не помню случая, чтобы кто-нибудь из демократов публично задумался: а зачем, собственно, нужна "патриотам" такая очевидная ложь? Какая, к черту, оккупация, когда Запад принципиально отказывается вмешаться в русские дела? Это настолько очевидно, что российские демократы просто игнорируют центральный тезис истерической реваншистской пропаганды -- как пустую риторическую фигуру, как полную бессмыслицу. Зря, как мы вскоре увидим. Ибо смысл у этой бессмыслицы есть. И в отличие от либералов, "патриоты" очень хорошо знают, что делают. Не рвется в бой с правыми либеральный лагерь еще и потому, что он, следуя за своим интеллектуальным авангардом, уже в 1992 г. порвавшим с Ельциным и организовавшим Независимую граж75 данскую инициативу (НГИ), относится к тому, что происходит в стране после Августа, ничуть не лучше "патриотов". Вот что писал, например, один из самых авторитетных идеологов НГИ Леонид Баткин в газете "Россия": "Мы присутствуем при кризисе, тупике, исчерпании "послеавгустовской" ситуации, которая воплощена в посткоммунистической номенклатуре. [Так оно и будет] пока у власти "демократы", те же хозяева жизни, что и раньше, необюрократический слой, поглощенный самосохранением и личным жизнеустройством".21 В журнале "Столица" Баткин пояснял: "Да, это уже не проклятая партийная власть, не те, о ком мы говорили, чокаясь: "Пусть они сдохнут!" Не те. Но и не подлинно другие. Не тоталитаризм, но и не демократия"22. Я собственными ушами слышал, как один из руководителей Демократической партии России говорил на представительном собрании: "Пожалуйста, не называйте меня демократом, мне это неприятно". "Мы не сумели распорядиться своей свободой"23, -- обосновывал эту противоестественную просьбу Юрий Буртин. И уточнял в резкой статье в "Независимой газете" под характерным заголовком "Чужая власть": "С этой нынешней властью нам не по пути. Ее нужно менять".24 И лидер НГИ Юрий Афанасьев занял ту же позицию: "Новая власть все больше обнаруживает разительное сходство с прежней, неколебимо управлявшей Союзом ССР до 1985г."" Для "патриотов" воевать с послеавгустовским режимом естественно: они в Августе проиграли. Но ведь отвергают его, как видим, и наиболее артикулированные демократы! На что же в таком случае опирается режим, который на Западе по-прежнему считают продолжением "великой мирной революции"? На демократических политиков умеренного крыла? Но ведь и тут спутала все карты чеченская война. Даже пропрезидентский "Выбор России" резко против нее протестовал, а некоторые из его выдающихся деятелей открыто, по сути, выступили против режима. Сергей Юшенков заявил, что на Россию опускается тьма тоталитаризма. Анатолий Шабад добивался экономических санкций Запада против Москвы. Логика самоубийц: Шабад прекрасно понимал, что "если ввести экономические санкции, противники демократии усилятся, они захватят окончательно президента под свой контроль, прогонят реформаторское крыло [в правительстве], похоронят реформы"26, -- и все-таки именно на этом настаивал. Исходил он (как оказалось, ошибочно) из того, что раз уж чеченская война все равно положила конец российской демократии, то остается только погибнуть с честью. Не говорю уже о Григории Явлинском, который публично требовал в Думе отставки президента. Так, может быть, возникающая социальная сила, предпринимательский капитал способен стать опорой режима, оказавшегося в политическом вакууме, атакуемого справа как "оккупационный" и слева как "чужая власть"? Нет, и здесь все зыбко и ненадежно. "Патриотическое" крыло президентской администрации и 76 сильные финансовые группировки состоят между собой в непримиримой вражде. Новоявленные предприниматели так же расколоты, как и старые директора заводов. Сошлюсь еще на один авторитет НГИ, Марину Павлову-Сильванскую: "Часть предпринимателей... усматривающая в беспрепятственности внешней торговли свой главный источник обогащения, вступает в противоречие с теми, которые намереваются развивать собственное производство. В расчете на ту или иную форму протекционистской политики будущего последние начинают поддерживать националпатриотов"27. Протекционистские вожделения российских предпринимателей делают их сомнительными партнерами и в глазах Александра Лившица, экономического советника президента: "Поскольку никакой государственной стратегии нет, политическая сила, которая умело разыграет тему защиты "своего" производителя, сможет опереться на большие деньги тех, кто не хочет делиться с иностранцами. Эта тема станет самым ходовым политическим товаром, который будет предложен избирателям на выборах 1995-96 гг."28 Впрочем, и предпринимателей-экспортеров логика борьбы за передел собственности порой толкает в объятия "патриотов". Вот лишь один пример. Компания "Юганскнефтегаз" была в 1994-м главным претендентом на контроль над вторым по величине в России Приобским месторождением. За нею стояли премьер Черномырдин, первый вице-премьер Чубайс, Всемирный банк и американский гигант АМОКО. У кого, спрашивается, было в такой ситуации искать защиты основному сопернику этой компании, "Югранефти"? Не буду интриговать читателя: у Жириновского и его ЛДПР. Вот что писали в ноябре 94-го авторы "Русского рыночного комментария": "Существует опасность, что произвольное решение президента Ельцина -- в попытке улестить ЛДПР -- может отдать контроль над Приобским месторождением "Югранефти"29. Неважно, кто побеждает в подобных схватках. Важна тенденция. Важна произвольность, непредсказуемость режима, своими руками толкающего российских предпринимателей к непримиримой оппозиции. Еще сложней предсказать, как поведет себя в критический момент дезориентированная и расколотая чеченской войной армия, не говоря уже об измученных перманентным кризисом и на глазах утрачивающих доверие к режиму массах. Приходится согласиться с Козыревым: единственной надеждой остается президент. Можно, конечно, положить на эту же чашу весов и раздробленность антизападной оппозиции, ослабленной яростной фракционной борьбой и отсутствием объединительной идеологии. Время, однако, работает на нее. На что будет опираться режим после Ельцина, не объяснит нам сегодня в Москве никто. 77 Кое-что о юных лебедях Я не знаю более точного образа для новорожденной демократии, чем знаменитый персонаж из сказки Ганса-Христиана Андерсена. Вылупившись на свет божий в утином гнезде, лебеденок так сильно отличался от своего семейства, что выглядел уродом -- не только в глазах всего птичьего двора, но и в своих собственных. Утиное общество презирало его и потешалось над ним. А другого общества у него не было. И некому было объяснить бедному малышу, что все еще у него впереди -- и красота, и слава, и свобода. Умри этот гадкий утенок в первую страшную одинокую зиму, таким бы его все и запомнили. Такова судьба всех демократий веймарского толка, высиженных, к ее вящему изумлению, "уткой" вековой авторитарной традиции в имперской державе XX века. Разве не гадким утенком была китайская демократия, провозглашенная Сун Ятсеном в 1911 г., или японская демократия в 1912-м, в так называемую эруТайшо? А новорожденная российская демократия 17-го? Разве не ужасала она сама себя инфантильностью, продажностью и некомпетентностью в тот краткий исторический миг между февралем и октябрем, покуда не сгубила ее зима диктатуры? Я не говорю уже о веймарской демократии в Германии -- слабой, растерянной, презираемой своими собственными интеллектуалами, неспособной предотвратить даже серию террористических убийств лучших своих сыновей. У Андерсена Гадкий Утенок с грехом пополам пережил-таки отчаянную голодную зиму. Выдержал, другими словами, испытания переходного периода. Но то в сказке. В реальной жизни гадкие утята новорожденных демократий веймарского толка не выдерживают. Погибают, так и не узнав, что родились лебедями. Почему же должна нас удивлять уязвимость послеавгустовского режима? Так ведь оно всегда бывает с гадкими утятами, которых бьют все, кому ни лень, и справа, и слева, обрекая тем самым на неминуемую гибель. И если не приходит им вовремя на помощь лебединая стая, то, кроме стремительно угасающей популярности харизматического лидера, опереться им и в самом деле не на что. Функция послеавгустовского режима Можно понять Леонида Баткина, когда он жалуется: "Многих из нас приводят в отчаяние не цены, а притворство, игра в демократию, корыстолюбие, напыщенность, привилегии, сохранение прежних нравов и структур"30. Конечно, это неприглядное зрелище. Но что если бы Августовскую революцию оседлали идеалисты-бессеребреники, вроде Сен-Жюста или Робеспьера, а не нынешние заурядные и 78 грешные чиновники, многие из которых сделали свою карьеру при старом режиме? Как мы знаем из опыта других революций, идеалисты на их месте были бы куда опаснее. И чего вообще можно ожидать от политического класса, едва вышедшего из лона векового авторитаризма как кость от кости и плоть от плоти прежней правящей элиты? В отчаянье это может привести только того, кто смешивает два совершенно разных вопроса, на которые история, естественно, и ответы дает разные. Могут ли эти лидеры переходной эпохи -- а многие из них искренние реформаторы, этого и Баткин не отрицает, -- могут ли они при всех своих грехах вести страну в направлении демократии? И совсем другой вопрос -- способны ли они вывести ее из фазы "гадкого утенка"? На первый -- история отвечает в принципе утвердительно. Правда, республиканская Россия продержалась лишь девять месяцев, но из этого ничего не следует. В тайшоистской Японии или в веймарской Германии эпоха перехода продлилась до пятнадцати лет. На второй же вопрос у истории нет пока иного ответа, кроме отрицательного. Это чувствует и Баткин -- на основании одного лишь горького опыта, без всяких исторических аналогий и метафор: "Можно ли полагаться на то, что политики, которым настолько недостает социального такта, вытянут нас из ямы? Поверить в это все труднее и труднее"31. Кто спорит, с социальным тактом у нового политического класса России напряженно. Неловко, чтоб не сказать стыдно, было видеть бывших демократов, заселявших на второй день после переворота царские хоромы и сиятельные кабинеты. Самоубийственно дразнить народ в тяжелый для него час. Елена Боннер пыталась объяснить это на пальцах: "Как можно российским властям вселяться на Старую площадь? Представьте -- однажды утром по радио прозвучит призыв: "Все на защиту Старой площади!" И кто на него откликнется?"32. Не поняли. Но разве социальный такт -- единственное, чего недостает новым правителям? Как насчет политического опыта? Будь у них такой опыт, разве позволили бы они "патриотам" перехватить в 92-м политическую инициативу, завоевать московскую улицу, до Августа безраздельно принадлежавшую демократам? И ведь даже не попытались понастоящему бороться за нее с "патриотами", не осознали, что в стране идет психологическая война, а где война, нужна стратегия. Где их стратегия? "Прав