зопасили себя раз и навсегда"20. И как эта новая империя будет устроена, он уже продумал: "Господство русского языка, русского рубля, главенствующее место рус" ской армии, как наиболее боеспособной... и это исторически естественно, не какая-то выдумка, не фантазия. Это реальность"21. Запомним последнее слово. Даже не читавшим, а только слышавшим о "Майн Кампф" приходит в голову эта параллель. Сопоставление же текстов создает эффект поистине головокружительный. Начнем хотя бы с той же проблемы границ. Двойники "Требование восстановления этих границ -- политическая бессмыслица и притом такая, которая по своим размерам и последствиям равна преступлению... Требование вернуться к границам 1914 г. вполне соответствует узости кругозора нашего буржуазного мира. Полета ума для будущего у этого мира не хватает. Он живет только в прошлом"22. "Интересы нашего будущего требуют величайших жертв, независимо от соображений политической мудрости, ради одних этих жертв надо поставить себе действительно достойную цель"23. "Мы будем неуклонно стремиться к тому, чтобы наш немецкий народ получил на этой земле такие территории, которые ему подобают... мы сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе"24. Только слово "немецкий" и дата -- 1914 год-не позволяют ошибиться в авторстве. Да еще направление "последнего броска": Гитлер планировал двигаться не на юг, как Жириновский, а как раз на восток. "Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, разумеется, можем иметь в виду только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены"25. Остальное совпадает полностью: мотивы, аргументы, пафос. Рассказывают даже, что первоначально Гитлер намеревался свою книгу назвать "Последний бросок на Восток". 123 И по Гитлеру, и по Жириновскому земли, подлежащие колонизации новой великой империей, населяют варвары, недочеловеки, не способные ни к государственной самоорганизации, ни к созданию своей культуры. Народы эти обречены на вечную вражду и ненависть друг к другу, на постоянную войну -- покуда не войдут в состав новой империи, которая призовет их, наконец, к порядку. В обоих случаях великая империя, будь то германская или русская, выступает спасительницей цивилизации, избавляет мир от вечного сидения на пороховой бочке. Говорит Гитлер: "Сама судьба указует нам перстом... Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях. Теперь это ядро истреблено. Место германцев заняли евреи. Но как русские не могут собственными силами скинуть ярмо евреев, так и евреи не в силах держать в своем подчинении огромное государство. Оно неизбежно обречено на гибель. Конец еврейского господства будет также концом России как государства. Судьба предназначила нам быть свидетелями такой катастрофы, которая лучше, чем что бы то ни было подтвердит безусловную правильность нашей расовой теории"26. Говорит Жириновский:"Мы стоим на юге, но он рыхлый, он огнедышащий, он бунтующий... Все это -- не стабильно. Все это -- в состоянии открытой войны, враждебности. И поскольку эти народы часто воевали, у них уже -- кровная месть, они уже не могут успокоиться, будут воевать всегда... война на Ближнем Востоке -- она не закончится, и в конечном счете может стать причиной третьей мировой войны. Поэтому последний бросок России на юг еще и исключит третью мировую войну. Это не только решение внутренней проблемы России и успокоение народов этого региона от Кабула до Стамбула. Это решение и глобальной задачи планетарного значения"27. Мечта Жириновского -- "чтобы любой взвод русских солдат мог навести порядок на любом пространстве!"28 Если же великий народ смалодушничает, гибель его неминуема. Жириновский искренне убеждал меня, например, что без воссоздания великой империи и ликвидации этнической государственности нерусских народов "русские везде станут национальным меньшинством, медленно утичтожаемым, это будет медленное убийство русской нации... Если мы пойдем таким путем, русский народ погибнет"29. У Гитлера находим идентичный пассаж: "Право на приобретение новых земель становится не только правом, но и долгом, если без расширения своих территорий великий народ обречен на гибель"30. И к рассуждениям Жириновского о невозможности оставаться мировой державой, потакая "малым народам", находим у Гитлера точную рифму: "Мы ни в коем случае не возьмем на себя роль защитников пресловутых "малых народов". Наша роль -- роль солдат своего собственного народа. Германия либо будет мировой державой, либо этой страны не будет вовсе"31. Лишнего ни один из двойников на себя не берет: он -- всего лишь исполнитель великого замысла Бога, или природы, от чьего имени как бы и действует. Каждому народу суждено свое место на земле и в истории. Если этот порядок нарушается, его необходимо восстановить. Жириновский, правда, -- пока -- не решается так открыто и высокомерно прокламировать этот примитивный расизм, как это делал Гитлер: "В особенности, если дело идет не о каком-нибудь негритянском народце, но о великом германском народе, которому мир обязан своей культурой"32. Но и он уже приближается к этому: "С миром ничего не случится, если даже вся турецкая нация погибнет... Никакой турецкой культуры нету... Мы должны понять, наконец, кто принес цивилизацию в этот мир"33. Да, представителям "высшей расы" не нужно специально обосновывать свое презрение к "черным", неважно, кого под ними понимать -- африканцев, как Гитлер, или мусульман, как Жириновский, виртуозно эксплуатирующий закипающую в России расовую ненависть к южным народам. И так же свободно, оказывается, можно заменить в этих концепциях один избранный народ, "принесший цивилизацию в этот мир", другим: для Гитлера это были арийцы, для Жириновского, естественно, -- русские. "И на этом новом пространстве -- до берега Индийского океана все будут говорить по-русски... тюрко-язычные и фарсиязычные, славяне и греки, курды и арабы... Индийский океан -- а дальше на север бескрайние просторы России. И гарнизоны русской армии, как маяки, предупреждающие об опасности браться за оружие"34. Что же это -- плагиат? Но когда оригинал настолько общедоступен, плагиатор старается избежать хотя бы явных, дословных совпадений. Поэтому вполне вероятной кажется другая версия: воспроизводясь в полном объеме, исторический сценарий выводит на сцену двойника, который несет те же идеи и выражает их в тех же формулах. И это страшнее. Значит, в германском нацизме не было ровно ничего уникального. Значит, он -- естественный продукт распада имперского сознания. И значит, "веймарская" Россия -- это не только моя метафора. А ведь смелая, согласитесь, мысль -- установить свое господство на Ближнем Востоке. И не только смелая, но и вполне резонная. Соединить тюменскую нефть на севере России с иранской и ближневосточной -- и все, дело сделано. Не нужно даже идти войной против Запада -- он Три ответа Зсладу и так окажется в наших руках. Диктуя ему монопольные цены на нефть, мы и так завладеем его богатствами. Угрожая при малейшем неповиновении перекрыть нефтепроводы и арестовать танкеры, мы и так становимся хозяевами его судьбы. Трогательные картины "замирения" на континенте, во вторую очередь, а прежде всего -- именно эта точно выстроенная перспектива служит конечной целью "последнего броска". Ну, а Запад? Что ж, так и будет он сидеть, сложа руки? Так и будет беспомощно наблюдать, как перерезают ему жизненные артерии? Это хороший вопрос. Но Жириновский к нему готов. Не сомневайтесь, у него в запасе есть несколько сильных ответов. Прежде всего, говорит Владимир Вольфович, наш ядерный щит наготове. Помните "наши ракеты с многозарядными установками"? 125 "Наши боеые космические платформы"? Так он все это и называет: "ракетный щит страны". Этот щит обеспечит нам невмешательство Запада, что бы мы ни вытворяли на юге. Именно в этом смысл туманной и полуграмотной его фразы: "Единственно, кому бы это могло не понравиться -- Америке, но она не станет вмешиваться. Слишком тяжел другой вариант развития событий для нее, если она вмешается, слишком много отрицательных последствий будет, если она станет препятствовать установлению южных границ России"35. Называя вещи своими именами, Владимир Вольфович открыто рассчитывает на новый Мюнхен. На то, что в последний момент Америка, а следовательно Запад, так же предадут Турцию в каком-нибудь 1997-м, как за полвека до этого Англия и Франция предали Чехословакию. А вы уверены, что какое-то западное правительство пойдет на смертельный риск из-за Пакистана и Турции, не говоря уже о фунда-менталистском Иране? Если сейчас они этого не понимают, то тогда уже обязательно поймут, что имеют дело с ядерным Робин Гудом, которого угроза взаимного уничтожения не остановит. Ведь и без всякого щита: что делали великие европейские державы, когда армии Гитлера захватывали одну европейскую страну за другой? Да ровно ничего. Отсиживались за линией Мажино. А до того? Англичане не принимали Гитлера всерьез ни в 1930-м, когда его партия впервые набрала 20 процентов голосов на выборах, ни в 1933-м, когда он стал канцлером, ни в 1937-м, когда они уступили ему в Мюнхене Чехословакию, ни даже в сентябре 1939-го, когда он ворвался в Польшу. Все это время сэр Уинстон Черчилль, который в одиночестве кричал о смертельной опасности, нависшей над Британией, ходил у сограждан в поджигателях войны. Только в мае 1940-го, когда армии Гитлера вторглись во Францию, когда их собственный экспедиционный корпус был прижат к Ламаншу и беспощадно разгромлен в Дюнкерке, поняли, наконец, англичане, что Британия и впрямь на краю гибели, и поджигатель войны Черчилль чудесным образом превратился в спасителя отечества. Вот эти характерные черты западной ментальности -- нежелание смотреть в глаза опасности, уверенность.что чем страшнее, тем менее она вероятна, -- это и есть козырный туз Владимира Вольфовича. Он уверен, что Запад так и будет отсиживаться за этой своей невидимой психологической стеной, покуда не станет слишком поздно вмешиваться в российскую политическую битву. Что поймет он реальную угрозу, лишь когда уже будет крепко взят за горло. Принимает Жириновский в расчет и более тонкие материи. Ориентируя свой геополитический план на юг, а не на запад, Жириновский аппелирует к тревогам и опасениям самого Запада, к его собственному страху перед распространением исламского фундамента-лизма и фанатизма. "Разве пан-исламистские идеи способствуют улучшению миропорядка? Разве они не представляют угрозу для человечества?"36 -- невинно спрашивает Жириновский. И продолжает: "Большинству человечества выгодно, чтобы был рассечен мусульманский мир. Нужно исключить мусульманскую опасность... Со всех точек зрения поход русской армии с выходом на берег Индийского океана и Средиземного моря -- это... исключение 126 возможной войны между Ираном и Ираком, между Афганистаном и Таджикистаном, между Пакистаном и Индией... Наконец, мы предотвратим термоядерную войну" (между Израилем и арабами?)37 Слепому, короче, ясно, что "плюсы при осуществлении данной операции значительно перевешивают минусы"38. И это не оригинальная спекуляция. Жириновский опять вторит Гитлеру. Тот тоже, как известно, эксплуатировал страх Запада перед коммунизмом. И тоже изображал свой "бросок на Восток" как великую историческую миссию, предначертанную судьбами Германии и мировой цивилизации. Тогда Запад клюнул на эту приманку. И то же, не сомневается Жириновский, произойдет и сейчас. "Россия только сделает то, что [ей] предначертано, выполнит великую историческую миссию, освободит мир от войн, которые начинаются всегда на юге... Это чисто российский вариант, он выработан самой ее судьбой, иначе не сможет развиваться, погибнет сама Россия... взорвется и уничтожит всю планету. Этого допустить нельзя. Поэтому нужно всем договориться, что Россия должна установить свои границы в новом регионе"39. Однако не во всем Жириновский вторичен по отношению к Гитлеру. Есть у него собственные, принципиальные, как он считает, геополитические открытия. Сводятся они к тому, что новый передел мира выгоден не только Западу в целом, но и каждой великой державе в отдельности. Всем сестрам по серьгам: у любой из них есть естественная сфера влияния, свой колониальный хинтерланд, свой, одним словом, юг. Туда они могут "бросаться" сколько угодно, Россия не станет вмешиваться, если они не будут препятствовать российскому "броску". Именно это новый фюрер называет "региональным сотрудничеством по принципу север -- юг"40. Давайте честно признаем, обращается он к великим державам, что XX век ничего хорошего миру не принес. Давайте согласимся, что распад колониальной системы, холодная война и конфронтация сверхдержав, не говоря уже о двух мировых войнах, были временной аберрацией. Давайте договоримся перевести стрелку исторических часов на столетие назад, к временам до первой мировой войны, и переделим мир снова -- теперь-уже навсегда. Без псевдогуманистических иллюзий, без фальшивой заботы о судьбах "малых народов", которым сама судьба предназначила быть нашими колониями, то бишь губерниями. Переделим -- и интересы великих, т. е. в первую очередь ядерных держав практически никогда и нигде не будут пересекаться, А это в свою очередь исключит возможность ядерного конфликта. "Нужно договориться, и пусть это будет мировой договор, что мы разделяем всю планету, сферы экономического влияния и действуем в направлении север -- юг. Японцы и китайцы -- вниз на Юго-Восточную Азию, Филиппины, Малайзию, Индонезию, Австралию. Западная Европа -- на юг -- африканский континент. И, наконец, Канада и США -- на юг -- это вся Латинская Америка. И это все на равных. Здесь нет ни у кого преимуществ... Поэтому расклад по такой геополитической формуле был бы очень благоприятен для всего человечества... Был бы установлен и мировой порядок в целом"41. Понадобится Соединенным Штатам что-нибудь сделать с Кубой, 127 Франции с Ливией, а японцам ну хоть с Сингапуром -- пожалуйста! Всем -- карт бланш, Россия и бровью не поведет. Но уж если ей понадобится выкрутить руки, скажем, Турции или Ирану, то и вы, господа хорошие, не лезьте. Не ваше собачье дело, дипломатическим языком выражаясь. "И экологически мы бы тоже спасли планету. Меньше летало бы самолетов. Ведь сейчас из Стамбула летят в Африку, а они могли бы лететь в основном к нам, на север, и здесь получить то, что нужно"42. И уже тем более каждая великая держава получит "то, что нужно" для спокойствия. Даже Германия, которую Жириновский подозревает в тайных, еще с давних времен сохранившихся намерениях: и она "получит возможность восстановить Восточную Пруссию за счет территории Польши -- части ее. Может быть, часть Моравии от Чехии. И немцы успокоятся, больше не будут двигаться никуда на Восток"43. Жириновский ведет себя точь-в-точь как дьявол -- запугивает, н6 одновременно и соблазняет. Так же, как он обещал своей стране накормить ее за 72 часа, обещает он миру тишь да гладь, да Божью благодать, да еще, в случае нужды, и помощь... "Но лишь при одном условии -- сперва Россия получает то, что ей надо... и последнее слово будет за русскими"44. Вот теперь, когда геополитический план Жириновского очерчен достаточно подробно, и поговорим: насколько он реален? Я думаю, у читателей вряд ли могут быть сомнения в том, что хотя в общих чертах Последнее слово план этот заимствован у Гитлера, тем не менее он очень тщательно и грамотно адаптирован к геополитическим реалиям ядерного века. Здесь узнается почерк стратегов советского Генштаба. Владимир Вольфович предвидит главные вопросы и возражения, которые могут возникнуть у его оппонентов, и вполне как будто бы убедительно на них отвечает. План по-своему строен, и в нем, по существу, нет логических прорех. Недостатки плана -- те же, что были у Гитлера, т. е. скорее экзистенциальные. Целое поколение российской молодежи должно будет стать пушечным мясом во имя расширения империи и завоевания нефтяных полей Ближнего Востока. Запад есть Запад. Но Восток -- есть Восток. Смертельный вызов 800-миллионному мусульманству, естественно, вызовет ответный огонь гигантского, по сути, всемирного джи-хада и терроризма. Не для того же, в самом деле, боролись столько лет палестинцы эа свою автономию, чтобы оказаться еще одной российской провинцией! А террористический потенциал афганского или иранского фундаментализма? Вместо того, чтобы успокоить огнедышащий, по собственной оценке Жириновского, Юг, российский "бросок" раздует вселенский пожар, толкнув умеренных мусульман в объятия фундаменталистов. Но даже принеся эти неслыханные жертвы, Россия не расцветет. Она без остатка растворится в мусульманском море. Чтобы удержать его в берегах, она неминуемо должна будет превратиться в 128 жандарма Центральной Азии и Ближнего Востока, положить все силы на исполнение полицейских и карательных функций в чуждом ей культурном мире. Значит, и ее внутриполитическое устройство придется организовать соответственно -- по полицейскому, тоталитарному принципу. Режимы Гитлера и Сталина побледнеют в сравнении с Новым порядком Жириновского. Он принесет с собою не только гибель русской культуры, но в конечном счете и национальное самоубийство. Выбрать Жириновского президентом -- первый шаг России к пропасти. Но все эти роковые экзистенциальные последствия Нового порядка, как в случае с Гитлером, проявятся, лишь когда сделать ничего уже будет нельзя. Как мы знаем из исторического опыта, свернуть с этого погибельного пути с таким президентом она уже больше не сможет. Скольких уже убедил Жириновский, что "последний бросок на Юг, выход России к берегам Индийского океана и Средиземного моря -- это действительно задача спасения русской нации"45? Что никакого другого пути спасения нет? Скольким внушил, что "все наши действия в направлении Юга хорошо продуманы, у них есть геополитическое, национальное, идеологическое обоснование"? Скольких заставил поверить, что "нас поймут во всех столицах мира"46? Обезумевший национализм XX века опять пытается навязать свои условия еще не успевшему залечить старые раны миру. Откуда берутся такие политики? Как формируется в их умах эта фатальная для их страны, а быть может, и для планеты политическая философия, подчиняющая их себе, как рабов? И интеллектуальная база, на которой зиждется план Жириновского, то, что он сам называет его "идеологическим обоснованием": каковы они на самом деле? Сначала попытаемся прояснить жизненные условия, в которых формировались этот характер и эта философия. Интимные вопросы были неуместны в нашем политическом диспуте с Владимиром Вольфовичем в июне 1992 г. Пришлось обратиться к другим источникам. "Я был каким-то лишним..." Есть две более или менее полные биографические справки. Явная ангажированность одной компенсируется откровенной ироничностью другой. Первая, можно сказать, официальная, т.е. авторизованная и опубликованная в партийном журнале "Либерал", написана партийным журналистом С.Плехановым. Автор второй, иронической биографии -- независимый журналист В. Назаров. Я также побывал в Институте Азии и Африки (бывшем Институте восточных языков Московского университета), где с 1964 по 1970-й учился Жириновский, беседовал с его бывшими сокурсниками и с руководителями института. Наконец, у нас есть и нашумевшая книга самого Жириновского, построенная по образцу "Майн Кампф" -- смесь исповеди, автобиографического трактата и партийной программы. Родился Владимир Вольфович 25 апреля 1946 г. на окраине советской империи, в Алма-Ате, столице Казахстана. Первые 18 лет, которые он там провел, оставили в его психике глубокую травму. 5 Заказ 1058 129 Скажем сразу: как в "Майн Кампф", в автобиографии Жириновского преобладает мотив жалобы на жизнь. И так же, как у Гитлера, концентрируется эта жалоба вокруг двух сюжетов: бедности, неудач и разочарований ("в результате я понастоящему так и не полюбил никого. И впоследствии, на протяжении всей моей жизни я так и не встретил ту необходимую мне любимую женщину"47) -- и национального вопроса ("национальный гнет я испытывал с самого детства"48). Ни одного светлого воспоминания о своих ранних годах наш герой не сохранил: "У меня с детства было ущемление во всем... я рос в такой обстановке, где не было никакой теплоты, ни с чьей стороны -- ни со стороны родственников, ни со стороны друзей и учителей. Я был каким-то лишним всегда, мешал всем, был объектом критики"49. Маленький Жириновский был шестым ребенком в семье, родившимся после трех сестер и двух братьев, о которых -- никто еще не разгадал этой загадки -- ни его биографы, ни он сам не сообщают нам ровно ничего. Как, впрочем, и об отце. Первый ответ Жириновского о его этническом происхождении ("Мама -- русская, а отец -- юрист") вошел в анналы советского анекдота. Надо полагать, вопрос это для него болезненный, и о нем поэтому надо говорить отдельно. Но Бог с ним, с отцом. Он умер еще до рождения сына. Однако, и с живыми братьями и сестрами Жириновский не дружит. И вообще ни с кем не дружит. И никогда, как он сам с некоторым надрывом признается, не дружил: "Мне не везло в жизни, потому что близкого друга, я считаю, не было... такова уж была моя судьба, что я по-настоящему не испытывал ничего ни в любви, ни в дружбе"50. И не потому, что не хотел, наоборот, очень хотел, но просто не умел -- ни дружить, ни любить: "Мне так хотелось влюбиться в кого-то, но не получилось, не смог я"51. Даже его "первые попытки вступить в половой акт были неудачны"52. Далее следует подробное изложение неудачного опыта, которое мы с вами, читатель, пожалуй, опустим. И действительно, трудно представить себе кого-то рядом с Жириновским -- не только на политической арене, но и в личной жизни (хотя у него есть жена и сын). Я сначала подумал, встретившись с ним, что это мое субъективное впечатление. Но оказалось, что и соратники по партии воспринимают его точно так же. "Он очень одинокий человек", -- сообщает Эдуард Лимонов53. "Как человек он очень и очень одинокий", -- подтверждает бывший министр культуры в его теневом кабинете Сергей Жариков54. Нужда и одиночество -- подробности, роднящие Жириновского и Гитлера. "Всю жизнь нищета, -- жалуется Владимир Вольфович. -- У меня не было денег ни на что"55. Правда, еда, хоть и скудная, в доме была, работать в детстве не приходилось. Гитлеру, который остался сиротой в возрасте, когда Жириновский еще учился в школе, пришлось труднее. Он вспоминает это время как годы "тяжелого горя и лишений... я сначала добывал себе кусок хлеба как чернорабочий, потом как мелкий чертежник, я жил буквально впроголодь и никогда не чувствовал себя сытым"56, 130 Еще интересней -- и важнее, -- что и на того, и на другого лишения оказали одинаковое психологическое воздействие -- они привели к раннему и острейшему пробуждению имперского национализма. Вину за голодное и безрадостное детство оба возложили не на окружающих и даже не на социальнополитический строй в стране, где они росли, а на нацию, ее населявшую. Гитлер -- немец, родившийся в Австрии, -- проникся идеей, что "упрочение немецкой народности требует уничтожения Австрии"57. Жириновский -- русский, или наполовину русский, родившийся в Казахстане -- взрастил в себе точно такую же ненависть к Казахстану. А заодно, конечно, и ко всем остальным национальным республикам Средней Азии."Я сам родился в Средней Азии", -- горячился он, доказывая мне, что "мы считали это Россией, а не Средней Азией. И жили там (первоначально) одни русские, и русские несли цивилизацию"58. Но их унизили, сделали гражданами второго сорта. Этническая государственность сделалась в его глазах источником всех бед. В том числе и его личных. С младых ногтей он страдал, чувствуя себя "периферийным русским", одним из тех, кого превратили в квалифицированную обслугу "коренных наций", сосредоточивших в своих руках землю, ее продукцию, распределительные функции и власть59. И с детства в нем рос протест против того, что "на земле хозяйничает казах, азербайджанец, грузин... а русского, фактом своего рождения отринутого от обладания землей, в любой момент могут сдвинуть с насиженного места ветры вражды". Русских в национальных республиках он называет "гастарбайтеры"60. Я знаю многих русских, родившихся в республиках СССР, моя жени выросла на Кавказе, я сам провел детство в Средней Азии, но никогда не встречал, по крайней мере, во времена, описываемые Жириновским, такой обнаженной остроты имперского мироощущения. Детские обиды не забылись, они стали основой его мироощущения, а затем и политической философии. И когда говорит он сегодня, что Казахстан должен "вернуться в Россию на правах губернии", означает это лишь одно: в той империи, которую он намерен воссоздать, гражданами второго сорта будут казахи. Русские будут в ней хозяевами. И то же самое имеет он в виду, излагая свой взгляд на боснийских мусульман и их право на национальное самоопределение (Словения, январь 1994 г.): "А кто такие эти мусульмане? Я их в упор не вижу. Пусть будут Великая Хорватия и Великая Сербия"61. Так и Гитлер уже в отрочестве содрогался от мысли, что "в несчастном союзе молодой германской империи с австрийским государственным призраком заложен зародыш мировой войны и будущего краха"62. Правда, он вовсе не считал австрийцев нацией. Для него это была лишь искусственно отделенная от молодой империи часть ее народа. Совсем иное дело -- Казахстан, другая, по существу, страна, населенная другим народом. Жириновский же считает его исконной частью России, на том основании, что в прошлом веке территория эта была завоевана и колонизована царской армией -- и оказалась частью империи. Его, Владимира Вольфовича, родной империи, которой на этом же основании принадлежат и Финляндия, и Польша, и даже Аляска, и уж тем более Прибалтика. В последующие годы не произошло ничего, что могло бы смягчить 131 юношескую фрустрацию. В надежде "выпрыгнуть за пределы уготованного ему социального статуса", прорваться в политику, Жириновский приехал в Москву. Где же, как не в сердце его империи, мог он этого добиться? Стоял год 1964-й, год свержения Хрущева, начала эры политической стагнации. Для Жириновского, однако, этот год принес единственную, пожалуй, в его жизни -- до участия в президентских выборах -- грандиозную удачу. Он попал (как впоследствии выяснилось, случайно) в привилегированный Институт восточных языков Московского университета. Но и здесь оказался он одинок. Элитарные институты были в те времена оккупированы московской "золотой молодежью". Естественно, что "выходец из бедной семьи, обитавший в общежитии, кое-как сводивший концы с концами благодаря скромным переводам от матери, не мог рассчитывать на то, чтобы подружиться с бонвиванами"63. На четвертом курсе произошло событие, о котором Жириновский рассказывает так туманно, что без расшифровки и не понять. Элитарные институты, в особенности готовившие специалистов для работы за рубежом, были не только заповедниками бонвиванов, но и кузницей кадров для КГБ. За одинокими малообеспеченными провинциалами, как Жириновский, охотились специально. Их можно было завербовать за небольшую прибавку к стипендии, не говоря уже об обещании прописки и жилья в Москве, на которое они покупались практически все. К невоздержанным же на язык применялись еще более простые методы. Сам Жириновский сообщает следующее: "Уже в январе 68-го года -- первый политический удар. Мне не утверждают характеристику для поездки переводчиком на один месяц со спортивной делегацией в Турцию -- как политически неблагонадежному"64. Удар действительно сильнейший, и последствия он должен был иметь катастрофические: как минимум -- исключение из университета, но еще вероятнее -- арест. С "политически неблагонадежными" в СССР никогда не церемонились. С Жириновским же, судя по его собственным словам, произошло нечто совершенно невероятное. "Я приложил максимум усилий, чтобы мне все-таки утвердили характеристику. В апреле 1969 г. я впервые поехал в капиталистическую страну"65. Что же это были за такие чудодейственные усилия? И где, интересно, он их прикладывал? Любому, кто хоть скольконибудь знаком с обстановкой в Московском университете (я сам закончил его в 1953-м), абсолютно ясно, что произошло. Парня завербовали. И в Турцию он поехал уже в этом качестве. Первый блин оказался комом. В Турции с Жириновским произошли какие-то загадочные неприятности, ему даже пришлось посидеть в тюрьме (чего он, как сразу догадывается читатель, до сих пор не простил туркам). Но все материалы, связанные с этим приключением, почему-то исчезли из его личного дела. Там не осталось ни характеристики, добытой такой дорогой ценой, ни объяснительной записки, которую полагалось написать по возвращении. Вообще ничего, пусто. Ясно, что искать эти материалы нужно не в университетском архиве, а в той организации, которая его в "капиталистическую страну" посылала. 132 Карьера оборвалась, не успев начаться. Для турок Владимир Вольфович стал нежелательным иностранцем. Он не мог туда ездить, а значит не мог и работать по специальности -- ни в системе МИДа, ни КГБ, который пустил его в "свободное плавание", как это тогда называлось, т.е. временно потерял к нему интерес. "Опять не повезло. Постоянно какие-то удары судьбы, постоянно", -- комментирует Владимир Вольфович66. Он еще пытался как-то барахтаться, поступил на работу в Комитет защиты мира, окончил вечернее отделение юридического факультета МГУ. Но все это никуда не вело. Прорыв в политику не состоялся. Как пишет его официальный биограф, "тусклая бескрылая жизнь тянулась десятилетиями"67. И он, похоже, с этим смирился. "Долгие годы, -- повествует тот же источник, -- он обретается на амплуа юрисконсульта издательства "Мир". К сорокалетнему рубежу подходит без какихлибо достижений -- ни дачи, ни машины сносной... Если б не перемены, начавшиеся после 1985 г., Жириновскому, как и миллионам подобных ему средних интеллигентов, была уготована незавидная судьба, а венцом жизненного пути оказалась бы стодвадцатирублевая пенсия плюс огородный участок размером в шесть соток"68. Но не было бы этих неудач -- не было бы, наверное, и Жириновского-лидера. До сих пор многим кажется неправдоподобным -- как это из тусклого, ничем не примечательного сорокалетнего чиновника мог вдруг вылупиться самый популярный оппозиционный политик страны? Но после знакомства с его биографией многое проясняется. Всю жизнь человек копил в себе горечь нереализованных амбиций. От полного обид и унижений детства до рухнувших надежд на карьеру и "бескрылой жизни", из которой для него не было выхода, -- все это привело его в состояние сплошной, наглухо закупоренной фрустрации. При Брежневе на ;кот товар не было спроса. Перестройка создала для него рынок. "Мое -- мое и твое -- тоже мое" Разумеется, брежневский режим заставил фрустрировать все население империи, и в особенности -- интеллигенцию. Однако страдания Жириновского не были похожи на переживания большинства интеллигентов. Те не могли смириться с несвободой, с полицейским режимом, с однопартийной диктатурой и преступлениями партии. Империю они воспринимали как одно их самых отвратительных проявлений этой диктатуры. У Жириновского же с годами выработался особый, не свойственный этому большинству взгляд на советскую империю. Прежде всего, ого ненависть к ней была не гражданственной, а личной: это империя обрекла его на прозябание, отняла перспективу, разбила все честолюбивые мечты. И наложилась эта глубоко личная обида на еще бо-пее ранние переживания, на связанное с обстоятельствами детства чувство национальной ущемленности. Поэтому его ненависть относилась не к империи как таковой, но лишь к ее мистифицированной советской форме, когда "коренные нации" забывают свое место, а русские перестают быть хозяевами на собственной земле. 133 В этом причудливом сплаве детских обид и дорогих сердцу мыслей -- зародыш всех политических концепций, которыми Владимир Вольфович ужасает одних и воспламеняет других. И главной среди них -- концепции колониальной империи. Ни на минуту не задумавшись, он подтвердил это в нашей беседе: -- Вы, значит, оправдываете колониализм и колониальную политику? -- Конечно оправдываю, а что? Вы не поняли, куда пришли что ли?.. Все было нормально с колониями, хорошо было, правильно было. -- То есть ваше представление об империи включает в себя понятие колоний? -- Конечно. Это нормально69. Должно было, однако, пройти время, чтобы Жириновский понял это свое отличие от ординарных либералов, бунтовавших вместе с ним в 1989 г. Хотя В.Назаров, его второй биограф, и не докапывался до биографических истоков этих его расхождений и последующего сближения с имперской элитой, он, в общем, точно передал политическую траекторию Жириновского. "Вначале он предпринял попытку сблизиться с демократами, ходил на их собрания, митинги. Но, видимо, сообразил, насколько нелепо выглядит рядом с умными, интеллигентными, воспитанными людьми. И конечно же смертельно обижало Жириновского, что они не только не собирались дискутировать с ним, но и руки старались не подать. Понял -- чужие. Вот тогда-то послушайте, как заговорил этот либеральный демократ... Из интервью литовской газете "Республика": "Прибалтика -- это русские земли. Я вас истреблю. В пограничной зоне Смоленской области начну копать ядерные отходы, и вы, литовцы, будете умирать от болезней и радиации. Русских и поляков вывезу. Я -- господь, я -- тиран! Я буду иг^ рать, как Гитлер..." Подобными выступлениями Жириновский приобрел мощных покровителей среди руководителей КПСС, КГБ, "ястребов" из союзного и российского парламентов"70. И сразу же всплыл первый курьезный парадокс в феномене Жириновского, проливающий неожиданный свет на всю его дальнейшую карьеру. Как мы помним, он стоит на том, что нет ровно ничего дурного в том, чтобы, "побряцав оружием, в том числе ядерным", пограбить зажиточных соседей. Он планирует "бросок" на Юг, предполагающий беззастенчивый захват десятков государств Центральной Азии и Ближнего Востока. Здесь для него не существует понятий легитимно-сти, собственности или права: "весь мир должен считать, что раз России так надо, то это хорошо"71. Здесь есть лишь ядерный кулак бывшей супердержавы, есть готовность нагло шантажировать соседей, есть убежденность, что они не посмеют, когда дойдет до дела, пойти на смертельный риск взаимного уничтожения. И этого достаточно. А вместе с тем, начиная еще с юношеских его воспоминаний, во всех рассуждениях сквозит совершенно иное представление о праве и собственности. В них Жириновский показывает себя отчаянным легитимистом, для которого право собственности священно, ненарушимо и неизменно. Принадлежали когда-то Российской империи Казахстан, Финляндия или Аляска? Принадлежали. Следовательно, и сейчас принадлежат. Ибо собственность вечна и неотчуждаема. 134 Казалось бы, между двумя этими взглядами на собственность -- пропасть. Неримиримое противоречие. Согласовать между собою две эти яростно опровергающие одна другую максимы -- неприкосновенность собственности и право на грабеж -- немыслимо. Но в том-то же все дело, что это парадоксальное совмещение как раз и составляет ядро политической философии Жириновского. Более того, ровно никакого парадокса для него здесь нету. Просто в одном случае речь идет о его имперской собственности (и здесь он безусловный легитимист), а в другом -- о чужой (и здесь он откровенный грабитель). Этот образ мышления не нов. Для средневековых баронов и императоров само собою разумеющимся было так думать -- и продолжалось это столетиями. Но даже тогда, в темные века, вслух такие мысли предпочитали не высказывать. Их не возводили в ранг политической философии, не упоминали в высоких договорах. Только мир, стоящий по ту сторону закона, -- мир преступников и люмпенов --позволял себе открыто их провозглашать. Что мое -- мое, что твое --тоже мое: афоризм, как мы знаем, из законов ГУЛАГа. Логика блатного, извращенная ментальность люмпена, поправшего все конвенции цивилизованного мира, -- вот корни официальной имперской политики Жириновского. Этот же логический парадокс составлял ядро политической философии Гитлера. Как и у Жириновского, базировалась она на двух, хотя и родственных, но разных постулатах: о воссоединении немцев под сенью Третьего Рейха и о праве великой нации завоевывать и насиловать другие. Та же, короче, люмпен-философия: что твое -- тоже мое. Тогдашние европейские политики не имели о ней ни малейшего представления, потому-то и удалось Гитлеру так их запутать. Пытаясь предотвратить новую мировую войну, готовы были они согласиться с первым постулатом Гитлера. Несмотря даже на то, что он предполагал оккупацию суверенной Австрии и аннексию чехословацких Судет, населенных немцами. В глазах западных политиков, в этих акциях присутствовала хотя бы тень легитимности. Можно было представить Гитлера наследником Бисмарка, завершающим воссоединение немцев. Но за пределами их воображения оказалась люмпенская логика Гитлера, видевшего в этом воссоединении лишь прелюдию к реализации второго постулата -- к открытому насилию и грабежу других народов, ничего общего с немцами не имевших. Западные политики просто не могли ничего подобного себе представить. Однако феномен Жириновского включает в себя не только личность этого человека, какой бы она ни была, как и феномен Гитлера не исчерпывался характером, идеями и устремлениями фюрера. Лидером национального масштаба и того, и другого сделали миллионы уверовавших в них людей. Нет ничего удивительного в том, что такой могучий отклик нашли личные обиды, перехлестывающие у Жириновского через край: его слушали люди, пережившие аналогичные драмы, не меньше него обиженные и разочарованные. Но как могли они принять эту разбойничью философию? Почему согласились пойти за человеком, открыто призывающим к насилию и грабежу? 135 Такое же тяжелое недоумение вызывали и немцы -- великий, культурный европейский народ, мгновенно усвоивший извращенную люмпенскую логику своего фюрера, его грабительский двойной стандарт. Что произошло с тогдашним народом Германии, а теперь происходит и с русским народом? Почему? По существу это тот же самый вопрос, который мы уже рассматривали в несколько видоизмененной форме: почему великие имперские державы, подобные России или Германии, не могут самостоятельно трансформироваться в демократии. Дети подземелья Самое трагическое следствие затяжных драматических кризисов -- люмпенизация массового сознания. Столько всего сваливается на голову! Внезапный коллапс империи (и сопровождающее его унизительное чувство зависимости от внешнего мира); разрушение экономики (попросту, не на что становится жить); распад самой стабильной из единиц всякого общества -- семьи (сотни тысяч родных внезапно оказываются по разные стороны новых государственных границ); беспомощность власти, хаос, чудовищное увеличение преступности. И все -- одновременно! Это страшное потрясение. Оно