ский" раздел). Ни профессиональный жандарм Стерлигов, ни партийный профессионал Зюганов вовсе не собираются спорить с Гиббоном. Они не пишут историю. Вслед за Альфредом Розенбергом они создают второе издание мифа XX века. Так что последуем дальше за Геннадием Зюгановым, которого мы перебили на самом интересном месте. "Я хочу обратить ваше внимание на основные направления усилий по разрушению нашей страны... Первое... создать мнение -- мировое и внутри страны -- что это империя, что это хищная империя, ее надо обязательно разрушить. Второе -- доказать, что СССР не был архитектором Структура заговора победы в Великой Отечественной войне, а такой же злодей, как и фашисты. Третье- взвинтить гонку вооружений, тем самым деформировать подорванную войной экономику и не позволить выполнить социальные программы, где реализуется сущность и привлекательность образа жизни советских людей. Четвертое -- разжечь национализм, национально-религиозный экстремизм. И обратите внимание на пятый пункт, он ключевой -- с помощью агентов влияния захватить прежде всего средства массовой информации и разрушить коллективистский характер бытия России"30. Вот, оказывается, какая интересная жизнь у этих западных спецслужб! Они плетут заговор, тратят, обратите внимание, деньги налогоплательщиков, хотя для достижения их целей никаких усилий вообще не требуется! Хотите убедиться? Нужен ли был заговор? Пункт первый. "Создавать мнение", что СССР -- хищная империя. Зачем? Достаточно было послушать сообщения из Афганистана или Эфиопии, чтобы тотчас убедиться в этом. Что делали советские войска в этих далеких странах? Какие национальные интересы защищали? Во имя чего проливали кровь? И как работало это на "сущность и привлекательность образа жизни советских людей"? Пункт второй. Победа победой, но ведь факт, что СССР оказался единственным из членов военной антифашистской коалиции, кто и после войны продолжал агрессивную, хищническую политику. Окку пировав пол-Европы, он силой удерживал свою власть на оккупированных территориях, а в 70-е распространил свою экспансию на Африку и Центральную Азию. Это тоже факты. Что еще доказывать? Пункт третий. Если спецслужбам хотелось задушить СССР непосильными военными расходами, то и это было им любезно обеспечено. В решающей степени -- агрессивной политикой самого Советского Союза, который пытался навязать миру гнилой, чего и Зюганов не отрицает, государственный "социализм". Пункт четвертый. Достаточно хоть немножко знать обстановку и настроения в "республиках-сестрах" (особо -- на Украине, особо -- в Прибалтике, особо -- в Закавказье и т. д.), чтобы понимать, как мало могли они зависеть от чьего бы то ни было внешнего влияния. Да и вообще: если народ не расположен бороться за независимость, кто и как может его на это поднять? По этому пункту хотелось бы объясниться чуть подробнее. Называть естественное стремление народов к свободе "национальным экстремизмом" -- естественный способ самовыражения и саморазоблачения для всех империалистов. К этому способу прибегали в свое время идеологи всех распадающихся империй: англичане по отношению к индийцам, французы -- к алжирцам, голландцы -- к индонезийцам. Положительный пример, которым национал-большевики любят колоть глаза Ельцину -- президент де Голль. Между тем именно к де Голлю -- после того, как он настоял на независимости Алжира -- обращались с бешеными инвективами французские империалисты, настойчиво требуя ответа на провокационный вопрос: "исходя из каких полномочий президент расчленил французский народ?" Замените здесь "французский" на "русский", и вы услышите вопрос, которым атакует Ельцина национал-большевик Стерлигов31. Пункт пятый. Хоть это и ключевой, по мнению Зюганова, пункт, но он оказывается у него самым слабым. Захватили, разрушили... Кто? Как? По Зюганову, журналисты, подчинившиеся "агентам влияния" и первому -- Александру Яковлеву, главному тогда партийному идеологу. "Яковлев развил бурную деятельность, рекрутировал десятки журналистов, удобных и подобострастных... Состоялись встречи, были даны установки нигилистического и разрушительного толка"32. Интересно, как профессиональный аппаратчик утрачивает способность воспринимать события иначе, нежели сквозь призму бюрократической интриги. Для него спущенные сверху "установки начальства" решают все. Но ведь и Егор Лигачев тоже "развил бурную деятельность" и тоже давал журналистам "установки" -- позитивные и констуктив-ные. Отчего же им последовало лишь меньшинство журналистского корпуса? Лигачев-то ведь тоже был не последним человеком в партии! Почему Зюганову не приходит в голову, что у журналистов было свое, человеческое и гражданское отношение к большевистской империи? Или, может, он просто вслух об этом не говорит? И вообще, действительно ли он, как пишет -- так и думает? Действительно верит в заговор как в главную причину распада Советского Союза? Но тогда как же объясняет он для себя крушение Оттоманской или Австро-Венгерской, а затем и Британской, Португальской, Французской, Бельгийской, Голландской империй? Тоже чьими-то происками? 178 Я понимаю, что, как и все советские граждане, националбольшевики жили в замкнутом пространстве, варились в своем котле, безнадежно отгороженные от мира, который все это время стремительно развивался. Я понимаю, что они все еще, по сути, живут в прошлом веке, когда все перечисленные выше империи, включая Российскую, были в силе и славе и казались самим себе нерушимыми и вечными. Они не знают, насколько болезненным и пугающим был, скажем, распад Британской империи для англичан или Оттоманской для турок, как виделся в этом англичанам и туркам конец света -- и как все же они излечивались постепенно, изживали боль, входя вместе со всеми другими народами в новый, современный мир. Но Россия, которой, как никогда, нужно спешить, учиться, наверстывать упущенное -- чем она-то виновата в том, что национал-большевики опоздали на столетие и что у них просто выхода другого нет, кроме как пытаться повернуть время вспять? Особенность советского государства, отличавшая его от остальных имперских монстров, состояла в том, что оно было тоталитарным, т.е. пыталось при помощи Стерлигова и его коллег контролировать не только поведение, но и мысли своих подданных. Это делало государство всемогущим. Только одно было у него уязвимое место, и находилось оно, как ни парадоксально, на самой вершине пирамиды власти. "Государство вождя" Даже в постсталинской, в посттоталитарной своей фазе советская империя все еще была организована по "фюрерскому" принципу, оставалась анахроническим "государством вождя". Уже и фюреры ее безнадежно измельчали, уже и необходимое для существования такого государства харизматическое лидерство истощилось, уже произошла в нем "рутинизация харизмы", как назвал это в свое время Макс Вебер, но и в 1980-е генсек КПСС все еще оставался, как свидетельствует Стерлигов, вождем империи, единственным человеком, обладавшим в ней всей полнотой достоверной информации. Зюганов начинает отсчет распада советской империи с момента, когда "партийное руководство стало стареть и дряхлеть"33. Он прав. "Государство вождя", как рыба, гниет с головы. Всесильное, покуда фюрер в силе, оно неотвратимо слабеет вместе с ним. И ничего нельзя с этим поделать. Проблема преемственности власти не может быть решена в таком государстве ни по монархическому принципу наследственности, ни по принципу постоянно возобновляемого демократического мандата на власть. "Государство вождя" всегда стоит перед дилеммой: либо гниение, либо государственный переворот. История доказала это тысячу и один раз. И вот теперь именно это изобретение Муссолини и Сталина, эту предельно бесперспективную фюрерскую диктатуру националбольшевики намерены навязать России -- как национальный идеал, как патриотическую альтернативу демократии. Вот их аргументы. "Наши отцы и деды, лишь умывшись кровью репрессий и Великой 179 Отечественной войны, примирились между собой. На обломках Российской империи возник СССР, государство вождя, которое по своему духовно-нравственному типу соответствовало Российской народной монархии"34. В этой "народной монархии" царь, оказывается, "назначал только губернаторов, распоряжался армией и полицией. Формы общественной жизни являлись различными формами собраний, будь то крестьянская община, казацкий круг, офицерское и дворянское собрание. Сочетание коллективистских и монархических форм отличало и отличает на сегодняшний день Россию. И поэтому государство вождя выдержало жуткий удар фашистской военной машины, оно обладает огромной степенью прочности"35. "Российское общество должно быть избавлено от нынешней демократии. Новая Россия станет страной, где есть подлинное самоуправление и где действует сильная центральная власть. Она откажется от чуждой нам западной системы выборов... Наш новый парламент будет составлен по образцу Земского собора. Он включит в себя представителей крупных трудовых коллективов и всех сословий общества. Я уверен, что именно такая система демократии отвечает интересам народа"36. "Нам, славянам, нужно -- необходимо! -- создавать свое международное сообщество, объединяться в нем с исторически и географически неотделимой от нас Азией, со странами третьего мира, среди которых еще вчера у нас было столько друзей, партнеров и союзников... У нас всегда находились люди, которые считали, что есть третий путь -- жить надо так, как можно жить только в России, без оглядки на утопические рецепты [марксизма] и на порядки в иных землях... Наша идейная платформа притягивает сегодня всех тех, кто разочарован как в коммунистической, так и в демократической идеологии"37. Что ни шаг, то ухаб, что ни фраза, то неустранимое противоречие. Политика Русского Собора состоит в возвращении России к подлинной демократии. И при этом его платформа притягивает всех, кто разочарован в демократической идеологии. Новая Россия будет страной подлинного самоуправления. А вот парламент ее будет составлен по образцу Земского собора -- бесправного, совещательного, никогда не игравшего никакой роли в принятии политических решений, да и вообще не для того созывавшегося. Идеал политического устройства -- "демократия народных собраний", а одновременно и "государство вождя", отрицающее какую бы то ни было демократию. Точь-в-точь как у Зюганова: первым долгом западные службы старались создать "мнение, что Россия -- империя", но при этом "у нас империя, монархия была народной монархией"38. Еще труднее совместить историческую картину, которую рисуют национал-большевики, с реалиями российской истории. Куда исчезла дикая российская бюрократия, с такой потрясающей силой описанная Гоголем и Толстым? Куда девалось трехсотлетнее крепостное право (благословленное тем же Земским собором) вместе с жесточайшими крестьянскими бунтами? Зачем понадобилась великая ре 180 я*к. форма 1861 г., попытавшаяся обуздать всевластие коррумпированной бюрократии и помещиков? Откуда взялась в "народной монархии" революция 1917-го, опять-таки потерпевшая поражение в отчаянной попытке избавить страну от тотального бюрократического насилия? А сталинские репрессии, кровью которых "умылись", по выражению самого Зюганова, наши отцы и деды, они-то как могли случиться в СССР, если он тоже по своему "духовно-нравственному типу" так соответствовал "народной монархии"? Откуда все эти напасти в благостной "монархическиколлективистской" народной демократии, какой изображают нам скорбную, трагическую, полную страданий и стремления к свободе русскую историю национал-большевистские мифотворцы? Как велико искушение объявить все эти тексты бессмыслицей, бредом, а их авторов -- ограниченными, невежественными людьми, толком не понимающими даже того, что выходит из-под их пера! С точки зрения академической, все их мифы и впрямь полны откровенной чепухи. Но разве гитлеровская идеология "Народного государства" не была, с этой же точки зрения, безграмотным бредом? А завоевать немецкую интеллигенцию в веймарской ситуации это ей, тем не менее, не помешало... МАСКИ ИМПЕРИИ В апреле 1995 г., в ознаменование десятилетия перестройки, редакции трех видных московских газет собрали "круглый стол". Примечателен он оказался не столько тем, что на нем говорилось, сколько тем, что прошло мимо внимания участников диспута. "Егор Лигачев глубоко убежден, что движение к капитализму -- движение бесперспективное", -- оповестили читателей "Московские новости". Эка невидаль! Что, интересно, другое ожидали услышать от престарелого ветерана имперской бюрократии? Гораздо более знаменательно, что либеральные оппоненты Егора Кузьмича, такие закаленные спорщики, как Явлинский или Гайдар, покорно дали втянуть себя в заведомо бесплодную дискуссию по поводу вопроса, давно и окончательно мировой практикой решенного. Явлинский напомнил, что "эфективная экономика -- это экономика, построенная преимущественно на частной собственности и конкуренции", Гайдар -- что социализм не способен "решить задачу устойчивого индустриального развития"... Школьные прописи! А ведь встреча посвящена была истории. Впервые за последнее десятилетие сошлись лицом к лицу представители обоих великих лагерей, на которые раскололась страна еще два столетия назад -- западники со сторонниками "особого пути России". И собрались они не для предвыборной политической потасовки, но затем, чтобы осмыслить исторические итоги экстраординарной эпохи. Пришли не одни экономисты, но и люди весьма сведущие в российском прошлом, умеющие мыслить о нем с большой глубиной и проницательностью: Гавриил Попов и Рой Медведев, Вячеслав Никонов и Федор Бурлацкий, Юрий Любимов и Анатолий Са-луцкий. Казалось бы, сам печальный финал десятилетия должен был подтолкнуть их к обсуждению проблемы действительно фундаментальной: как мы дошли до жизни такой? Что, с неба на нас свалилась в 1985 году перестройка? Как же понять ее смысл вне исторического контекста? Даже близкое прошлое, охватываемое злополучным социалистическим экспериментом, не дает ответа на все вопросы. Ведь раскол российских элит, точной моделью которого стал и сам этот апрельский "круглый стол", длится на 182 протяжении уже семи поколений, и именно он определяет характер и впрямь неповторимого пути России в мире. Да вот не получилось такого разговора. Один Никонов упомянул, что "России надо преодолеть не наследие последних 70 лет, а тысячелетнюю традицию авторитарной власти". Но подхвачено это замечание не было, и потому осталось абстракцией. Тысячелетние традиции авторитарной власти были у всех европейских и тем более азиатских стран. Но это не помешало Англии и Франции преодолеть их еще в прошлом столетии. Германия и Япония, хоть и с опозданием, но тоже полвека назад с ними разделались. И только России не удалось до сего дня преодолеть ни раскол своих политических элит, ни "тысячелетнюю традицию". Проблема, стало быть, в том, почему именно она, в отличие от всех других великих индустриальных держав, одна, в компании отсталого аграрного Китая, так и не стала -- ни в прошлом столетии, ни в нынешнем -- нормальной страной? Как случилось, другими словами, что именно Россию по-прежнему регулярно сотрясают политические катаклизмы, вздергивая страну на дыбы и превращая ее политические элиты в непримиримых врагов? На мой взгляд, ответ на этот фундаментальный вопрос однозначен: военная империя. Это она сделала монархическую Россию прошлого века жандармом Европы и она же заставила ее после коммунистической метаморфозы стать оплотом авторитарной реакции в современном мире. К этому, собственно, и сводилась традиционная роль России в мировой политике на протяжении двух последних столетий, начиная с 1815г. И эта роль оставалась за ней и при капитализме, и при социализме, и под властью царей, и под властью коммунистических олигархий. Если так, то суть конфликта последнего десятилетия состоит в освобождении России от военной империи. Сразу вспоминается хрестоматийное замечание Маркса, что не может быть свободен народ, угнетающий другие народы. Военная империя, по самой своей природе, -- образование феодальное, пережиток средневековья. --Она изначально ориентирована на территориальную экспансию, а не на благополучие своих граждан, на поддержание военной мощи, а не гражданской экономики. Ее функция -- война, а не мир. А война требует единоначалия и уставной дисциплины. У) Впервые Россия восстала против этого проклятия в 1917 г., решительно отрекшись от имперского статуса и объявив себя демократической республикой. Силы новорожденной демократии, однако, были ничтожны в сравнении с мощью имперского реванша, опиравшегося на пятисотлетнюю традицию. На протяжении нескольких лет республика была сокрушена, империя реставрирована и ее традиционная роль в мировой политике восстановлена. Но для этого ей пришлось сменить маску. Вчерашний жандарм Европы стал знаменосцем всемирной пролетарской революции. Драматическая смена имперской маски вызвала не менее драматическое перераспределение ролей в мировой политике. Жандармские функции были перехвачены реставраторами империй в Германии и в Японии -- те самые функции, которые как раз и исполняла Россия, когда призрак коммунизма только еще бродил по Европе. 183 Смена маски военной империи означала мировую войну, смертельно опасную для самой России. Несчитанные жертвы потребовались от страны для отражения угрозы, которую создала для нее империя. Чтобы выстоять, потребовалась помощь того самого демократического Запада, сокрушить который должна была пролетарская революция. Но это не помешало военной империи, не успевшей еще даже залечить страшные раны, сразу повернуть штыки против вчерашних союзников. Хотя что обвинять ее в этом? Оставаясь реликтом средневековья в современном мире, ничего другого, кроме войны, делать военная империя просто не умела. Полувековая осада Запада, известная под именем холодной войны, кончилась для империи полным крахом. Созданная для войны, от войны она и погибла. Во второй раз на протяжении одного столетия открылась перед Россией возможность стать нормальной современной страной. Снова, как и в 1917-м, провозгласила она себя демократической республикой. Сбросить феодальные цепи, душившие ее свободу, расколовшие ее элиты и изувечившие ее историю -- в этом, я думаю, был действительный смысл и главный итог перестройки. Однако страдания, причиненные распадом империи, огромны. Имперская традиция могущественна. Жить без империи страна не умеет. Она чувствует себя осиротевшей, несчастной, обрубленной. Не успев сбросить феодальные вериги, она снова погибает от тоски по ним. И нет никаких гарантий, что и эта, вторая за столетие, попытка освободиться не кончится тем же, что и первая -- сменой имперской маски. Как велика вероятность, что в один прекрасный день империя возродится и снова приступит к тому единственному, чем только и может она заниматься -- наглядно показал и этот юбилейный "круглый стол". Ни один из его участников -- а среди них были отважные люди, в том числе бывшие диссиденты, -- даже по имени не назвал эту смертельную для России опасность. Зациклились на споре с отставными вождями имперской бюрократии по каким-то замшелым темам. О том, что весь смысл последнего десятилетия заключался в освободительном восстании против феодальной военной империи, не впомнили даже те, кто против нее воевал. Могущество имперской традиции так велико, что мысли о реванше не оставляют даже либеральную часть политического спектра -- от Горбачева до Явлинского. Конечно, приемлемыми здесь кажутся лишь самые "мягкие" варианты (в форме, скажем, евразийского союза, конфедерации, еще какого-нибудь "собирательного" альянса, способного погасить тоску по утраченной славе, могуществу и жизненному пространству). Но все эти люди составляют лишь своего рода греческий хор, аккомпанирующий, против своей воли, таким солистам, как Владимир Жириновский или Александр Дугин, которые на глазах лепят мовую маску империи. Погрузившись в свою ностальгическую печаль, хор не чувствует органической связи между реставрацией империи, в какой бы то ни было форме, -- и восстановлением ее традиционной роли в мировой политике. А вот солисты-- 184 они не только видят эту связь. Они ее планируют, ради нее и карабкаются на авансцену. Мировой порядок, рассуждают они, так же уязвим, как в начале века, хоть теперь уже не левые, а правые экстремистские силы бросают ему вызов. Каждая из них дудит в свою дуду -- Ирак и Северная Корея, европейские неофашисты и американские экстремистские милиции, иранские фундаменталисты, боснийские сербы... Нужен дирижер, чтобы составить из них оркестр. Кто же, спрашивается, кроме ядерной сверхдержавы, может выдвинуть такого дирижера? Создать "черный" Интернационал, дающий феодальной империи новую возможность сменить маску, ничуть не труднее сегодня, чем было во времена Интернационала "красного". Тем более, что как бы ни именовали "черные революционеры" своего главного врага -- Мировым ли правительством, Всемирным еврейским заговором или Новым мировым порядком -- олицетворяют его все те же Соединенные Штаты Америки. Только в маске дирижера гигантского "черного оркестра" способна Россия вернуть себе роль, которую исполняла она в мире на протяжении двух столетий. Такой вот получился у бедной перестройки юбилей. Не только рядовые граждане, по сей день не оправившиеся от шока Беловежских соглашений, когда десятки миллионов россиян проснулись иностранцами или, того хуже, "оккупантами", потенциальными бездомными беженцами, но и сами ее зачинатели и энтузиасты готовы стать ее могильщиками, сочувственно подпевая реваншу. "Мягкому", разумеется, даже "мягчайшему"! Но разве мало нас учили, что лиха беда начало? Кто сможет сдержать лавину, если она стронется с места и покатится по стране? Смог ли в свое время Горбачев укротить грозную антикоммунистическую стихию, не позволить ей прорвать плотину и перетечь из "мягкой" стадии, которую он поощрял, в "жесткую", похоронившую все его планы и его собственную карьеру? Как предупреждал еще два столетия назад знаменитый английский политический мыслитель Эдмунд Берк, "для победы зла нужно только одно: чтобы хорошие люди ему не сопротивлялись". 185 3 ЧАСТЬ ИДЕОЛОГИ 186-187 ПЕРЕД ЗНАКОМСТВОМ У психологической войны 1990-х свои правила, преступать которые для практических политиков рискованно. Читатель помнит, наверное: то Проханов погрустит, что у Муссолини просто недостало времени привести Италию к демократии, то Стерлигов пообещает, что "новая Россия вернется к демократии народных собраний, которая веками существовала на русских землях"1... Это не обмолвки. Если хочешь перетянуть на свою сторону скептическое прозападное большинство, с младых ногтей уважающее демократию, поостережешься объявлять ее идеал историческим тупиком и "уходящим общественным строем"2. Даже в своем пропагандистском мифотворчестве политики оппозиции вынуждены держаться в определенных рамках. Вскрывать пороки западной демократии, как Стерлигов, или говорить об "американском тоталитаризме"3, как Бондаренко, -- это сколько угодно. Но надо показывать, что сама идея демократии для оппозиции священна. Более того, только она, в отличие от предательского послеавгустовского режима, способна привести к ней Россию. Лозунги, модели национального строительства, излюбленные герои -- все подается с прибавлением слова "демократия". Даром, что путь к этой демократии лежит через диктатуру, эталоном служит Чили 70-х, а роль кумира исполняет Пиночет. Но вся эта пропагандистская мишура тотчас осыпается, едва спускаемся мы в темные идеологические подвалы оппозиции, где на полную мощность работают интеллектуальные центры, генерирующие ее идеологию. Тут притворяться ни к чему. Тут о демократии и обо всем, на чем она стоит, будьте секулярный гуманизм или просвещение, или права человека, открыто говорят все, что думают. Точно так же, как политически расколота правая оппозиция на четыре главные течения, с которыми мы познакомились в первой части книги, не приходят покуда к согласию и ее идеологи. У каждого направления -- своя формула приговора демократии. Одни, как Игорь Шафаревич, исходят из того, что она обречена, поскольку противоречит естественной "крестьянской (космоцент 188 рической) цивилизации" и ее "органически выросшему жизненному у кладу". Другие, как Лев Гумилев, а теперь его последователи, опираясь на открытые им законы "этногенеза", считают, что демократия и Запад обречены просто из-за того, что отжили отведенное им время. То, что мы видим сейчас, -- это финальная, "инерционная" фаза упадка. Правда, не сразу можно понять, что это упадок. "Он носит маску благосостояния и процветания, которые представляются современникам вечными". Однако, "это лишь утешительный самообман, что становится очевидно, как только наступает следующее и на этот раз финальное падение"5. Третьи, как Сергей Кургинян, полагают, что обречена демократия из-за своей привязанности к "космополитическим химерам" либерального индивидуализма6. Впрочем, Кургинян яростно отвергает "огульный антисциентизм" Шафаревича (и Солженицына), который, с его точки зрения, "в условиях технологической экспансии Запада будет залогом быстрого порабощения нашей страны"7. Спасти Россию должна новая стратегия "технотронного прорыва" -- без нее страна просто превратится во всемирную свалку и будет безнадежно "опущена в Юг". К слову сказать, аналогичную стратегию, называя ее "геоэкономической", предлагает Америке Эдвард Лэттвак в своей недавней книге об опасностях, угрожающих американской мечте8, и тоже предупреждает, что в ином случае Америка неминуемо станет страной третьего мира. Как и все оппозиционные идеологи, Кургинян винит в российских бедах западный заговор, "интеллектуальную войну против России" и демократию, которую он рассматривает как инструмент порабощения страны Западом. Четвертые, наконец, подобно Александру Дугину, исходят из того, что демократия обречена, поскольку противоречит "революционной линии имперской, велико-континентальной, евразийской иррациональности"9. Это самая эзотерическая группа разработчиков реваншистской идеологии. Если бы ее лидерам не удалось соблазнить Проханова и газету "День", вряд ли она могла бы рассчитывать на широкую известность. Всю историю человечества это направление сводит к одной мистической формуле: "Орден Евразии против ордена Атлантики. Вечный Рим против вечного Карфагена. Оккультная Пуническая война, продолжающаяся на протяжении тысячелетий. Планетарный заговор суши против моря, земли против воды, авторитарности и идеи против демократии и материи"10. Я уже говорил о близости этой группы к европейским фашистам. Еще задолго до перестройки французский наставник российских "консервативных революционеров" Аллен де Бенуа заявил, что он "предпочитает американскому зеленому берету фуражку советского офицера", а лидер итальянских "новых правых" Марко Тарки провозглашал, что противостояние коммунизму больше не имеет смысла, так как единственным врагом остается США, Запад, "атлантизм". Я не случайно предваряю подробный анализ всех этих теоретических направлений такими сжатыми характеристиками, своего рода визитными карточками каждого из них. Полезно бывает окинуть 189 взглядом общую панораму, и уже потом углубиться в детали, не упуская ее из виду. Политические практики борются между собою за голоса "патриотических" масс и скептического большинства. Теоретики тоже не безразличны к массам, но их главный приз -- расположение политических лидеров. Эту сложную двухъярусную структуру оппозиции для меня отражает метафора "идеологических подвалов", которая, надеюсь, не вызовет у читателей никаких ассоциаций с "подпольем". Чего нет, того нет: все свои разработки и проекты идеологи оппозиции публикуют вполне открыто, а временами даже с помпой. При всем разнообразии подходов и взглядов и при всей их внутренней несогласованности в одном реваншистская идеология едина и монолитна: она не оставляет демократии ровно никаких шансов на будущее. Это не спор между Александром Гамильтоном и Джорджем Мейсоном по поводу различных интерпретаций республиканской идеи Монтескье. Здесь совсем другие темы и другие герои. Не о Монтескье здесь спорят, но о Мюллере ван ден Бруке, не о республике, но о Третьем Рейхе. Прекрасно понимаю, какую непростую работу предлагаю читателю, приглашая его на самый сложный фланг психологической войны. Но это необходимо. Если мы согласны, что судьбу пост-ельцинской России решит не столько успех ее перехода к рыночной экономике, сколько исход полыхающей в ней сегодня борьбы идей, нужно не только основательно в них вникнуть, но и познакомиться с характерами их творцов. А засим разрешите представить. 190 Глава восьмая Персональная война профессора Шафаревича Я видел Игоря Ростиславовича Шафаревича только по телевизору. Он не захотел встретиться со мной -- поговорить о будущем России. Проханов согласился. И Кургинян тоже. Даже Сергей Бабурин не уклонился от встречи. Даже Зюганов. Даже Жириновский. Только Шафаревич отказался. Я не знаю, почему. Может быть, я воплощаю для него все, что ненавидит он в этом мире: нонконформизм, евреев, Америку, Запад. В конце концов это тот самый Шафаревич, который, как помнит читатель, объявил Америку "цивилизацией, стремящейся превратить весь мир -- и материальный и духовный -- в пустыню"1. И все-таки я думаю, что отказался он встретиться со мною совсем по другой причине. Он простонапросто испугался. Наша беседа должна была записываться на пленку, и было заранее ясно, что это будет не интервью, а диалог. Интеллектуальный турнир, если угодно, который можно и проиграть. Отступить перед аргументами и логикой оппонента. Вот почему мне кажется, что Шафаревич струсил. Рыцарь со страхом Московские либералы, наверное, не согласятся со мной. Им представляется он человеком, полным ненависти, жестким, несентиментальным, аскетическим, претендующим на роль пророка. Набор качеств не располагающий, но создающий впечатление большой внутренней силы. А сила, как привычно нам думать, не вяжется с трусостью. Что ж, оставим пока вопрос открытым. Начнем, как положено, с портрета. Насколько я могу судить, прочтя не только всего Шафаревича, но и, кажется, все о Шафаревиче, самое точное описание принадлежит перу Григория Бакланова: "Важно было не столько то, что он говорил, сколько, как он это говорил -- его лицо в этот момент. Это было лицо человека, больного ненавистью; она сжигала его; она излучалась с экрана. Бледный, иска 191 женный, пиджак перекошен, сполз с одного плеча; ненависть была такова, что даже взгляд его временами казался безумен"2. Этот зрительный образ точно соответствует сути характера. Шафаревич действительно ненавидит демократию и евреев или евреев и демократию -- не знаю даже, в каком порядке. И это вовсе не та рассудочная, скорее даже умозрительная эмоция, которая обычно окрашивает отношение политика к своим противникам. Нет, это истинная, глубинная и личная страсть. Поэтому я и называю главное дело его нынешней жизни персональной войной. Впрочем, ненавистью сейчас никого в России не удивишь. Все уличные демагоги только ею и живы. Однако в наброске Бакланова представлена лишь одна грань этого сложного и противоречивого характера, Человек, сказавший однажды, что не мог бы спокойно умереть, не произнеся "боязливо умалчиваемые слова" о роли евреев в России, едва ли руководствовался одной только ненавистью. Он, очевидно, видел себя бесстрашным рыцарем, пробуждающим в минуту опасности своих не ко времени задремавших братьев. То есть вся история могла бы пойти по другой колее, если бы не этот рыцарь! Такое повышенное внимание к себе, такая преувеличенная самооценка говорят об огромном, болезненном честолюбии. Теперь о некоторых его поступках, способных любого поставить в тупик. В брежневские годы Шафаревич был диссидентом. Стало быть, состоял в конфронтации с КГБ. Но в то же самое время он писал свою "Русофобию" и в этом страстном политическом памфлете заклеймил сам феномен диссидентства, назвал всех инакомыслящих "антинародом", а их взгляды, -- "нигилистической идеологией"3. Вот так: участвовал в сопротивлении старому режиму и одновременно вел себя, как его верный слуга. Бросал вызов КГБ, при том что обосновывал и оправдывал его работу, да так талантливо, так ярко -- куда с ним было тягаться косноязычным полицейским идеологам! Кому еще из диссидентов такой компетентный свидетель, как генерал Стерлигов, мог бы сказать то, что с уничтожающей откровенностью написал в открытом письме Шафаревичу: "Я никогда не слышал, чтобы вы представляли какой-либо специфический интерес для КГБ"4? Эпизод второй. Широко было известно, что Шафаревич с гордостью носит звание почетного члена Американской академии наук и никогда не забывает подписываться ни одним из иностранных титулов. И вдруг в феврале 1993 г. он разражается вызывающей речью об изначальной греховности американской цивилизации. Для неосведомленных это была неразрешимая загадка. Но никаких сверхсложных явлений, типа раздвоения личности, за нею не стояло. Просто за полгода до этого 450 американских математиков, включая четырнадцать его коллег по национальной академии наук США, открыто высказали ему резкое осуждение: "Написанное вами может быть использовано для интеллектуального обоснования идеологии ненависти, приведшей в прошлом и способной привести в будущем к массовым убийствам"5. 192 Совершенно не понимая, к сожалению, того, что на самом деле в России происходит и что собою представляет Шафаревич, но меряя его по себе, эти благородные, но очень наивные люди призывали его "пересмотреть свои взгляды и публично отречься от своей антисемитской позиции, которая способна только повредить улучшившимся в последнее время связям Востока и Запада"6. Нашли, чем пугать! "Да для него улучшившиеся связи Востока и Запада -- нож острый, как это не понять? -- иронизировал Бакланов. -- Россия под колпаком, санитарным кордоном отделенная от мира -- вот его идеал"7. И все-таки он помалкивал, держал свои взгляды при себе, пока его престиж на Западе был высок. И только поняв, что репутация подорвана и терять ему в Америке больше нечего, этот рыцарь поднял, наконец, забрало. Эти штрихи, как и все его поведение с той поры, как он занялся политикой, приоткрывают главную психологическую пружину его характера. Так же, как ненавистный ему марксизм, она триедина, и образуют ее: честолюбие, ненависть и трусость. Однако, ярче всего характер Шафаревича проявляется даже не в поступках, а в его письме, и тут действительно уходит на второй план, что он хочет сказать. Как он это говорит -- вот что дает ключ к пониманию. "Малый народ" Поставьте себя, читатель, на минуту на место Шафаревича. Вы крупный, уважаемый ученый -- и в то же время яростный антисемит. При этом вы дьявольски честолюбивы. Вас так и подмывает вознестись над всеми, и лучшее, что есть для этого в запасе -- это антисемитизм. Стать первым в Москве, кто объявит борьбу с евреями "основной задачей русской мысли"8, сорвет все и всяческие маски, возглавит, поведет за собой -- на меньшее вы не согласны. Но вы же еще и ученый и значит -- интеллигент высочайшей пробы, а потому никак не можете нарушить стародавнее табу вашего сословия, для которого быть антисемитом -- величайший позор. К тому же вы знаете, что и мир вас за это не похвалит. Как вышли бы вы из этого сложного положения? Скорее всего, я думаю, -- нашли бы тот же выход, что и профессор Шафаревич. Прежде всего, вы постарались бы принять такой вид, будто ваши личные чувства и амбиции решительно не при чем, а вас, наоборот, занимают самые высокие и вполне абстрактные проблемы мироздания. Вы холодны, трезвы и исключительно беспристрастны. И с этой позиции самыми широкими мазками стали бы набрасывать экспозицию так, чтобы интересующий вас предмет совершенно в ней затерялся. То есть вступление в тему наверняка оказалось бы у вас таким же академически фундаментальным и отстраненным, как у Шафаревича в его "Русофобии". Есть в каждой стране БОЛЬШОЙ народ, и есть внутри каждого из них подрывной элемент, "определенная груп 193 I па или слой, имеющий тенденцию к духовной самоизоляции и противопоставлению себя БОЛЬШОМУ народу9. И только легким штрихом расставите акценты, намекнете, на чьей стороне должен почувствовать себя читатель. Очень хорошо, если вам удастся подобрать для этого опасного феномена какой-нибудь оскорбительный термин, вроде "малого народа", придуманного Шафаревичем. После такого начала можно смело приступать к главному. Высказать наконец-то свою ненависть к этому носителю "нигилистической идеологии", который стремится к "ОКОНЧАТЕЛЬНОМУ РАЗРУШЕНИЮ РЕЛИГИОЗНЫХ И НАЦИОНАЛЬНЫХ ОСНОВ ЖИЗНИ10 (выписывая всю эту брань заглавными буквами, вы сможете как бы озвучить письменную речь, окрасить ее патетическими интонациями). Но следить за собой вам все равно, конечно, придется. Вводить в этот ученый контекст евреев вы будете очень осторожно, обиняком и с оговорками, всячески показывая, что они для вас -- не более чем частный случай: "Это может быть религиозная группа (в Англии -- пуритане), социальная (во Франции -- третье сословие), национальная (определенное течение еврейского национализма -- у нас)"11.И уж тем более не позволите себе завопить, подобно уличным антисемитам, что "евреи захватили руководящие структуры после 1917 года и устроили тотальный расовый геноцид русскому народу"12. Или уподобиться черносотенному поэту Виктору Сорокину, писавшему накануне путча в августовском номере "Молодой гвардии": "Иудино ползучее уродство, я ненавижу вас как смерть свою"13. Или Александру Баркашову с его хорошим отношением к Адольфу Алоизовичу Гитлеру14. Им это можно, им терять нечего. А вам нельзя. В отличие от этого настоящего "коричневого" рыцарства, вы, как и Шафаревич, будете избегать обобщений и всячески подчеркивать, что говорите лишь об "определенном течении еврейского национализма". Будете утверждать и тут же забирать назад это утверждение: "Хотя именно из националистически настроенных евреев состоит то центральное ядро, вокруг которого кристаллизуется этот слой" и "хотя их роль можно сравнить с ролью фермента, ускоряющего и направляющего процесс формирования "малого народа"... сама категория "малого народа" шире: он существовал бы и без этого влияния"15. Будете стараться говорить как можно более невнятно, чтобы ваши намеки не так бросались в глаза. Понятно ведь, что "националистически настроенные евреи" меньше всего были причастны к судьбам России. Единственное, чего они добивались -- возможности уехать. И уехали, едва приоткрылась перед ними дверь. Как же мог вокруг них кристаллизоваться "малый народ"? Какие основы российской жизни могли они разрушить и, главное, как? Думаю, что проделав всю эту мыслительную операцию, вы бы без труда поняли, почему "Русофобия" написана так, как она написана. Рыцарство рыцарством, но и себе Шафаревич тоже не враг. 194 Но