т писать одну картину за другой. И что ни картина -- то шедевр. Имя Камушкина мелькает в газетах, художника осаждают репортеры. Он отправляется в длительное путешествие по стране: к колхозникам, на заводы, к полярникам, в воинские гарнизоны. Долгие годы не появляются его картины. Проходит десять, двадцать лет. Никто, конечно, не подозревает, что художник создает великое полотно, может быть, такое же, как репинские "Запорожцы", а может... а может, и лучше. Через двадцать лет картина заканчивается. Она так велика, что ее нельзя установить в Третьяковке, для нее Советское правительство строит специальное здание, которое с этого момента становится самой притягательной точкой на земном шаре. Мир спешит увидеть еще небывалое творение искусства. Камушкину аплодируют, обнимают его, целуют... На этом месте смелая жар-птица -- тщеславная Васина мечта возвращалась к своей исходной точке. Горячий румянец покрывал лицо комсорга: он стыдился, что так далеко зашел в своих мыслях. Тем не менее он ждал, когда бойкая и смелая подружка-мечта вновь расправит крылья и понесет его в свое безграничное далеко. Камушкин вздрагивал от звучного храпа ездового. -- Ну... тише же, -- умоляюще шептал он, дотрагиваясь до фиолетового Кузьмичова носа, выводившего какую-то увертюру. -- Рисуешь, Рафаэль? Начальник политотдела! Вася сразу узнал его голос. Художник и не заметил, как Демин подошел к их повозке. -- Рисую, товарищ полковник... -- сказал Камушкин, обернувшись к начподиву. -- Добро! Но выглядишь ты плохо. Почему отказался ехать в госпиталь? -- Не мог я. Такие события!.. -- События... -- Демин поглядел на реку, словно бы там и вершились эти самые события, о которых думал Камушкин. Добавил мечтательно: -- Да, события, братец! -- и перевел взгляд на румын, которые, кучками сбившись у своих домов и переговариваясь меж собой, неотрывно смотрели в сторону переправлявшихся советских войск. -- Бравю!* -- говорили они уже смелее, указывая на русских солдат. До румын доносились гул моторов, голоса красноармейцев, ржание лошадей, скрип повозок, лязг гусениц, свист бичей, громыханье походных кухонь, из которых сыпались на землю красные искры, отчетливо отбиваемый шаг ротных колонн -- все те особенные и хорошо знакомые фронтовикам звуки, что рождаются ночным передвижением крупных войсковых масс. Румыны прислушивались к этим звукам с таким же робким и вместе с тем светлым, приподнято-обнадеживающим душевным трепетом, с каким люди прислушиваются к первому весеннему водяному потоку, сорвавшемуся с гор и с неудержимой, торжествующей силой хлынувшему в долину, когда бывает и боязно, но больше -- радостно и весело. * Храбрый, мужественный (рум.). ГЛАВА ВТОРАЯ I Разгром гитлеровцев на ясско-кишиневском направлении совершался по тщательно разработанному плану. Вспугнутый и сильно раненный фашистский зверь вначале, как ожидалось, метнулся на юго-восток, но напоролся на перерезавшие ему путь наши войска. Тогда он устремился на запад, но убедился, что и там уже не пройти. Многотысячная гитлеровская армия, состоявшая из двадцати двух дивизий, была зажата в могучих тисках Второго и Третьего Украинских фронтов. Оставив огромную группировку немцев у себя в тылу (там было достаточно сил, чтобы окончательно добить окруженного врага), советские войска рванулись вперед, в глубь Румынии. Города мелькали как в калейдоскопе. Ни днем, ни ночью не приостанавливалась неутомимая погоня за другими группировками гитлеровцев. Если пехота слишком отставала от механизированных частей, ее сажали либо на коней, либо на танки. Ночные городишки наполнялись звонким цокотом конских копыт и лязгом танковых гусениц. Наступление было таким ошеломляюще-быстрым, что гитлеровцы не успевали разрушать города. Ночью над узкими улицами горели электрические и газовые фонари, по тротуарам расхаживали пестрые и важные, как индюки, полицейские. Им всем было известно, что это наступление повлечет за собой серьезнейшие последствия. Пока был еще конец августа, и об огромном историческом значении своего похода советские солдаты могли только догадываться. Разведчики Забарова давно уже мчались на конях далеко впереди своей дивизии. Им навстречу бесконечной вереницей двигались румынские солдаты. Их даже нельзя было назвать пленными: в плен румын никто не брал. Увидев советских солдат, они торопливо прикладывали руки к своим рыжим остроконечным пилоткам, кричали: -- Армата Рошие!.. Армата Рошие!.. Вместо винтовок румыны несли различные ременные вещи -- уздечки, чересседельники, а также то, что могло им пригодиться в хозяйстве: топоры, вилы, лопаты; один даже волок на себе обыкновенное ярмо. Должно быть, эти крестьяне, виноградари, кузнецы и землепашцы меньше всего думали о "Великой Румынии от границ Болгарии до Южного Буга". Они робко подходили к разведчикам и, потея под своей ношей и толстыми ранцами, смуглолицые и большеглазые, говорили что-то непонятное, перебивая друг друга. -- Куда путь держите, служивые? -- простецки обратился к ним на всякий случай Ванин. -- Отвоевались, что ли? Давно бы так! Румыны загалдели еще горячей. Георге Бокулeй, ехавший вместе с забаровцами, переводил: -- Они спрашивают, что им делать, куда идти. -- Куда ж им еще? Путь-дорога у них теперь одна -- домой. Пускай начинают жить по-человечески, -- солидно выкладывал Сенька, взявший в свои руки инициативу в беседе с румынами. -- Так и переведи, Бокулей, им. -- А все же куда они идут сейчас? Спроси их, Георге, -- сказал Забаров. Но румыны сами догадались, что хотят от них узнать. -- Акасэ... акасэ!* - дружно заговорили они. -- Ну, и идите к себe в акасэ, -- распоряжался Сенька. -- Скажите, я приказал вaс демобилизовать. Забаров и Шахаев не возражали против Сенькиного "приказа". -- Нуй бун рэзбоюл!** -- не унимались румыны. -- О чем это они? -- осведомился Ванин у Бокулея. -- Говорят, что война -- плохое дело. -- Так это у них война "разбоем" называется? Подходящее названьице. Со стороны Гитлера да вашего Антонеску война и была чистым разбоем. Всю Одессу... Так вот скажите им, Бокулей, что мы пришли сюда всякому разбою конец положить. Так и переведи. И пускай сматываются на все четыре стороны!.. * Домой (рум.). ** Война (рум.). Многие румыны тотчас же сворачивали с дороги, направляясь по домам. Но были среди них и такие, которые боялись идти домой: над ними все еще довлели суровые армейские законы. В одном месте Бокулей соскочил с коня и закричал: -- Фрате!.. Димитру!.. В солдате, гнувшемся под ранцем, Георге узнал своего родного брата. Это был рядовой стрелок из румынского королевского корпуса, стоявшего в районе Гарманешти против одного из полков генерала Сизова. Еще раньше разведчики со слов Георге Бокулея знали, что брат его Димитру Бокулей был свидетелем расстрела капрала Луберешти. Может быть, поэтому разведчики смотрели на младшего Бокулея с некоторой неприязнью. -- Ну как, отвоевался, гвардеец?.. Как поживает твоя Мама Елена? -- спросил Сенька, и выпуклые глаза его налились кровяной мутью, что было явным признаком наступающей грозы. Он холодно предложил отпускную и этому солдату, но Димитру пожелал остаться с братом. И чтобы eму нe отказали, быстро поведал разведчикам интересную новость, объяснившую наконец причину того, почему румынские войска прекратили всякое сопротивление. -- Капитуляция, значит? -- полюбопытствовал Никита Пилюгин, с удовольствием произнося слово, о существовании которого вряд ли подозревал раньше. -- Полная? -- Тут что-то другое, -- сказал Забаров, показывая на румынскую газету, которую услужливо сунул ему Димитру Бокулей. -- А ну, Георге, переведи! -- попросил Федор. Бокулей стал читать сначала про себя. Разведчики видели, как загорелое, конопатое лицо солдата светлело. Бокулей тряхнул желтой шевелюрой и перевел: -- "В критический для Румынии час я решил для ее спасения прекратить военные действия против объединенных наций, создать правительство национального единства и выполнить волю страны, заключив мир с объединенными нациями. С этого момента все военные действия против Советской Армии и состояние войны с Великобританией и США будут прекращены". Это было заявление короля Михая. Забаров заметил: -- Разумно, а как посмотрят на это немцы? -- Они уже бомбят Бухарест. Направили к городу свои войска, -- ответил Георге Бокулей. -- Вот тут об этом пишут. Говорят, рабочие в Бухаресте восстали против Антонеску и немцев. -- Так... -- задумчиво сказал Шахаев, который вcе время до этого молчал, занятый какими-то своими мыслями. -- Так, -- повторил он, а сам думал об одном и том же: о румынском коммунисте Мукершану, -- парторг знал от начальника политотдела, что Мукершану находится в столице Румынии. -- Кто же сейчас в румынском правительстве -- Антонеску? -- обратился он к Бокулею. -- Создано новое правительство во главе с генералом Санатеску. -- Сатанеску, говоришь? -- быстро переспросил Ванин, тщательно подчеркнув умышленно искаженную им фамилию генерала. -- А кто он такой, этот Сатанеску, из каких слоев? -- Пишут, что Санатеску находился в оппозиции к фашистскому режиму Антонеску, -- ответил Бокулей. -- Сатанеску -- Антонеску! -- проскандировал Семен. -- Не одна ли они пара сапог? -- Как так? -- Что значит -- в оппозиции? -- не унимался Ванин, теперь уже повернувшись к Шахаеву. -- Оппозиция -- несогласно. Значит, этот был не согласен с фашистским режимом. -- А чего ж он раньше не проявил своего несогласия? Антонеску не трогал его, он не трогал Антонеску. Хорошенькое несогласие!.. Нет, дружки, тут что-то того... -- и Сенька, пошевелив у своего правого виска пальцами, энергично сплюнул. -- Нe по душе мне ваше новое правительство, Бокулей! Разобраться в нем надо. Гляди, как бы вас опять не надули!.. -- Придет время, народ разберется. Он ведь сейчас очень разборчивый стал, народ,-- успокоил Сеньку парторг. Разведчики замолчали. По обеим сторонам дороги темной стеной стояли запыленные сосны. В кюветах валялись опрокинутые повозки, армейские кухни, убитые лошади, вывалившиеся из черных разбитых ящиков снаряды, противотанковые и зенитные патроны, противоипритные накидки, противогазы, фляги в серых потертых чехлах, кучи винтовок и автоматов; кое-где застряли, накренившись в сторону, темно-рыжие танки с большими черными крестами на бортах. Где-то высоко над головами разведчиков гудели самолеты. По рокоту моторов они не были похожи ни на русские, ни на немецкие. -- Американцы... -- Опять Плоешти бомбили. -- Может, и не Плоешти -- у них там нефть. Бухарест разрушают да заводы румынские. Ишь зачастили когда не надо-то! -- Боятся, как бы народу румынскому не досталось... -- Пораньше-то их не было. - Их, поди, хватил удар, когда они узнали о нашем наступлении. -- Не по нутру им это, ясное дело! -- воскликнул Семен. Кони понесли разведчиков под гору, где раскинулся город Бакэу. В городе забаровцы, к удивлению своему, увидели казаков генерала Плиева и, не задерживаясь, направились дальше. Однако за городом им пришлось остановиться. Они встретили казака, который, схватив одного перепуганного румынского капрала за шиворот, злобно тряс его. -- В душу... я тебе покажу, мамалыжник ты несчастный!.. -- За что ты его? -- бледнея и едва сдерживая себя, спросил подскакавший к казаку Аким. -- Вот, видишь?.. -- казак, багровый от ярости, сунул в руку Акима фотографию, на которой был изображен румынский солдат, уводивший со двора украинской колхозницы корову. -- Узнаешь этого молодчика?.. В кармане у него нашел. Бережет, грабитель!.. -- и казак занес было руку, чтобы ударить румына, но Аким с удивительным проворством нагнулся и перехватил руку казака. -- Не сметь!.. -- задыхаясь, хрипло проговорил он, блестя очками на горбатом, ястребином носу. -- Не смей бить!.. Казак, не ожидавший такого оборота дела, молча и растерянно смотрел на худого длинного солдата, сутуло и неловко сидевшего на коне. Аким заметил эту растерянность и заговорил уже мягче: -- Дурень!.. Неужели не понимаешь, кто ты есть и зачем мы тут? Разве мстить мы пришли этому несчастному капралу? Посмотри, как он дрожит весь! Придет время, когда он, -- Аким кивнул в сторону румына,-- сам разорвет в клочья этот фотоснимок. Со стыдом, с презрением к тем, кто послал его в нашу страну. Верни ему снимок! -- И Аким, соскочив с коня, отдал снимок румыну. Сенька, наблюдавший за своим другом, на этот раз не испытывал желания возразить Акиму, вступить с ним в спор, как делал он в подобных обстоятельствах раньше: слова Акима показались ему разумными и понятными. Разведчик чувствовал, что он и сам сказал бы казаку если не такие в точности слова, то во всяком случае очень похожие на них. С той поры, как Ванин перешел границу родины, он сильно изменился. Сейчас он с непохожею на него осторожностью относился к своим словам и поступкам. В его действиях уже не было прежней бесшабашности: даже балагурство, без которого он, конечно, не мог прожить и одного дня, теперь имело несколько иное свойство: в нем все чаще проскальзывали серьезные нотки. Должно быть, это происходило оттого, что Сенька, подобно многим нашим бойцам, хорошо понимал, что пришел он на чужую землю не только затем, чтобы разгромить врага, -- это было ясно каждому, -- но он чувствовал, что благодаря его приходу на этой земле должно было произойти что-то очень важное и значительное, что это важное и значительное должно было родиться и развиться из того, что несли с собой он, Семен Ванин, и его товарищи. -- Вот же человек! Не понимает, что он делает!.. -- сказал Сенька о казаке, прислушиваясь к тому, что отвечал Акиму кавалерист. Сенька сгорал от нетерпения вступить в беседу с казаком, но должен был признаться, что лучше Акима ничего не может сказать. 2 К вечеру забаровцы достигли возвышенности, покрытой густым лесом. Тут было тихо и безлюдно. В глубине леса на разные лады щебетали невидимые птицы, колотил носом дятел; глухое эхо далеко разносило его рассыпчатую дробь. От темного и сырого леса веяло прохладой и первозданными запахами грибной плесени и сгнившей замшелой коры. Темная лесная громада звала, манила в свои могучие объятия, шепча что-то ласковое тяжелыми лапчатыми листьями, чуть тронутыми осенним желтым тлением. Разведчики спешились, чтобы немного поразмяться, перекусить и сообщить командованию свои координаты, а также обо всем случившемся и замеченном. Кое-кто без привычки от быстрой езды натер ягодицы и теперь ходил с трудом. Наташа заметила это и снабдила смущенных "кавалеристов" какой-то мазью. Те немедленно укрылись в лесу. Забаров помогал Акиму наладить рацию. Посланный с разведчиками Лачуга распаковывал провизию. Он расстелил на поляне чистую плащ-палатку и теперь раскладывал на ней разные яства: консервы, красную от паприки* румынскую колбасу, копченку. Посреди палатки стояла литровая бутылка, смущая своей красной снегиревой головкой Семена Ванина. Он ходил вокруг соблазнительно сверкающего напитка на почтительном удалении и сокрушенно вздыхал. * Красный перец (рум.). Но выпить Ванину так и не удалось: помешал румынский офицер, вдруг вывернувшийся из-за деревьев на коне. -- Кто здесь старший, господа? -- спросил он по-русски, подрагивая пушистыми белыми усами и перебегая маленькими глазками с одного разводчика на другого. Одет он был не по-фронтовому пышно, новый зеленый мундир опутан аксельбантами и прочими аксессуарами. -- С кем имею честь? -- отозвался в тон румыну Забаров, отходя от рации. -- Переводчик их превосходительства корпусного генерала Рупеску,-- отрекомендовался бойкий офицерик.-- Разрешите теперь вам задать вопрос: с кем имею... -- Перед вами -- советские разведчики. Что угодно их превосходительству? -- поддерживая взятый тон, спросил Забаров, удивляя хлопцев и особенно Никиту Пилюгина изысканно-утонченными выражениями. -- Корпусной генерал Рупеску получил распоряжение короля перейти со своим корпусом на вашу сторону, чтобы иметь честь драться бок о бок с доблестными русскими войсками против немцев. Предварительно их превосходительство желали бы договориться с вашим командованием о практической стороне дела. -- Где находится ваш корпус? -- В пяти километрах отсюда, за лесом. Выстроен со всем личным составом и вооружением. -- Я пошлю с вами моего офицера. Он поможет их превосходительству благополучно привести корпус в наше расположение и представить моему генералу. -- Вы очень любезны, господин... -- Полковник, -- подсказал Забаров. Сенька было прыснул, но лейтенант так свирепо посмотрел на него, что разведчик вмиг вытянулся в струнку. -- Капитан Ванин! -- позвал Федор. -- Вы поедете с господином переводчиком в качестве проводника. Бедный "капитан" разинул рот в явном замешательстве. Но тот же суровый взгляд быстро заставил Сеньку обрести соответствующий его новому чину вид. Он по обыкновению выпятил грудь, ловким движением рук завязал у горла маскхалат, чтобы не было видно ефрейторских погон, и бодро гаркнул: -- Слушаюсь, товарищ полковник! -- Подойдите сюда, капитан! Забаров раскрыл карту, показал на обведенную красным кружочком боярскую усадьбу, шепнул: "Сюда приведешь. Только держись с достоинством, понял?" -- "Будьте уверены!" -- прошептал Семен. Ванин вскочил на своего коня, погарцевал на месте и, подмигнув разведчикам, помчался вслед за румыном, держа на всякий случай, по своей профессиональной привычке, автомат наготове. Забаров сообщил по радио командованию дивизии о случившемся и получил указание о дальнейших действиях. Не успели еще скрыться из виду Ванин и румын, на полянку, где разместились разведчики, вылетел другой всадник. Он с такой силой натянул поводья, что буланый жеребец взвился и с минуту, храпя, топтался на задних ногах. -- Здорово, ребята! -- с этими словами лейтенант Марченко, запыленный и смуглый, как араб, спрыгнул на землю и своей неслышной рысьей походкой подошел к Забарову. -- Здравствуй, Федор! Здравствуйте, ребята! Не ожидали? -- Признаюсь, нет, не ожидал. Ты как сюда попал? -- Противника ищу. Воевать не с кем, -- Марченко сказал это с искренностью, и все поверили, что он действительно страдает оттого, что воевать вдруг стало не с кем: румыны прекратили сопротивление, а немцев на этом участке пока не было видно. -- Черт знает что! Вам, разведчикам, лучше, -- продолжал он сейчас уже с наигранной беспечностью, изредка бросая короткие взгляды на Наташу. Та, должно быть, первая поняла истинную причину внезапного появления бывшего их командира и, внутренне сжимаясь, старалась не смотреть на лейтенанта. -- Впрочем, к вам я по старой памяти завернул. Скучаю... -- Марченко замолчал, и Наташа не заметила, как он оказался рядом с ней. Чувствуя, что в горле пересыхает, он заторопился: -- Можно вас... на одну минуту? -- Пожалуйста, -- она и сама не знала, как вырвалось у нее это слово. Свернули на просеку. Остановились. Туда же, вслед за хозяином, подошел и конь. -- Я вас слушаю, -- тихо проговорила она, легонько, но настойчиво высвобождая ладонь из его горячей, чуть вздрагивавшей руки. -- Что вы хотели? Говорите. -- Зачем ты спрашиваешь об этом?.. Разве ты не видишь... Наташа... Да знаешь ли ты, что я не могу больше так... нет сил... Из госпиталя сбежал, чтобы тебя... скорее увидеть. И вот сейчас... сто верст проскакал... разыскивал... -- он говорил это трудно и часто дыша, наклоняясь к ней все ниже и ниже. -- Оставьте это, товарищ лейтенант. Bы же знаете, что я люблю... -- она подняла глаза и, испугавшись, замолчала: что-то страшное, дикое было в его взгляде. В глубине до предела расширенных зрачков она увидела отчаянную решимость. В одно мгновение он поднял ее на руки, быстрым, коротким движением запрокинул ей голову и стал жадно и исступленно целовать в губы, шею, глаза, щеки. Потом отпустил, шумно выдохнул и, застонав, метнулся к коню. Одним прыжком оказался в седле и, гикнув, поскакал прочь, злобно пришпоривая буланого. Ошеломленная, то холодея, то пылая вся, глядела она ему вслед, еще не веря, что все это случилось с нею наяву, а не во сне. 3 Первые минуты, находясь среди своих ребят, Ванин не думал, что ему будет страшно ехать в расположение пока что неприятельских войск. Правда, Сеньке очень хотелось взглянуть на "их превосходительство", но все же было жутковато. Отъехав с километр, Сенька сделал попытку успокоить себя, уверяя, что, в сущности, получил самое что ни на есть пустяшное задание. Но хитрость не удалась: Сeньке решительно было грустно. "Пропадешь ты, Семен Прокофьевич, ни за понюшку табаку", -- невесело размышлял он. Не радовало его и новое звание, которого он был столь быстро и великодушно удостоен. Поэтому у Сеньки сразу отлегло от сердца, когда их догнал Шахаев, посланный в самый последний момент Забаровым, очевидно не совсем надеявшимся на дипломатические возможности гвардии ефрейтора Семена Ванина. Румынский корпус действительно был сосредоточен в пункте, указанном переводчиком. Огромная поляна была заполнена войсками. Тысячи солдат, сложив винтовки в козлы, валялись на траве, отдыхая, подложив под головы ранцы. Hа дороге, уходящей куда-то вниз, находилась боевая техника: колонна тяжелых шкодовских грузовиков с прицепленными к ним черноствольными орудиями, приземистые рыжие танки, мотоциклы, бронетранспортеры. Опушку леса полукольцом охватывали легковые машины. В них пестрели нарядные генеральские и офицерские мундиры. Переводчик направился туда. Румынские солдаты с любопытством осматривали русских, одетых в зеленые кистястые маскхалаты. Под их взглядами Ванин сразу обрел свою обычную лихую и гордую осанку, пришпоривая коня, натягивая одновременно удила, наставляя скакуна пританцовывать. Так они приблизились к передней большой зеленой машине. Сидевший в ней грузный человек, опутанный, как и переводчик, золотыми шнурками, поправил фуражку на маленькой для его огромного тела голове, не то сердито, не то просто вяло глянул на подъехавших. Шахаев дал понять Ванину, чтобы тот начинал: парторг решил ограничить свою миссию лишь наблюдением за действиями Семена. -- Честь имею... -- начал с достоинством Ванин, быстро научившись премудростям выспренних выражений. -- Представитель советского командования еф... капитан Ванин! -- быстро поправился он. Переговоры длились несколько минут. Генералу, по всей вероятности, уже давно надоело торчать на этой поляне, и он решил поскорее покончить с дeлом. К тому же он очень боялся внезапного появления русских казаков, что, как он полагал, помешало бы ему сохранить корпус как войсковую единицу. Генерал сказал что-то своему переводчику, и почти немедленно к головной машине подкатил роскошный открытый лимузин. -- Их превосходительство просят господ русских офицеров ехать впереди колонны! Как раз в это время к головной машине подошел румын, лицо которого разведчикам показалось знакомым. Они всмотрелись и узнали Николае Мукершану. Шахаев приложил руку к пилотке, приветствуя его. Мукершану также узнал разведчиков и, приблизившись к ним, сказал: -- Здравствуйте, товарищи! Вот мы и опять встретились. Вы удивлены?.. Ничего удивительного, только сегодня из Бухареста. Решил послужить в армии. Шахаев, пожимая руку Мукершану, заметил, как генерал поморщился и нетерпеливо завозился в своей машине. Должно быть, то же самое заметил и Мукершану. Он усмехнулся и попрощался с разведчиками. Шахаев и Ванин спешились, передали своих коней румынским солдатам и, свободно откинувшись на спинку сиденья, устроились в лимузине. Огромная колонна машин, окруженная многочисленной конной свитой, медленно двинулась за Шахаевым и Ваниным. Возле их машины то и дело появлялся бойкий переводчик и сообщал вопросы своего начальника. Генерал беспокоился, нe станут ли советские солдаты разоружать его корпус по дороге, удастся ли господам русским офицерам предотвратить это нежелательное для обеих сторон обстоятельство. Сначала Ванин отвечал терпеливо и вежливо. Но скоро (он даже сам не заметил, когда это произошло!) ему надоели и переводчик и генерал. -- Скажи своему начальнику, что ничего с ним не случится, -- уже не придерживаясь принятого в высших сферах изысканного тона, ответил он. Переводчик ускакал и, к удовольствию Сеньки, больше не появлялся. Шахаев сидел молча и думал об этой неожиданной встрече с Мукершану, о том, как он расскажет о ней полковнику Демину, который, конечно, пожелает увидеть румынского товарища. Теперь старшему сержанту казалось понятным то, что румынский король уже на третий день наступления советских войск сделал свое заявление, и то, что вот этот ехавший сейчас вслед за ними генерал, который произвел на парторга неприятное впечатление, переходил со своим корпусом на нашу сторону в то время, когда корпус мог бы еще сражаться. Во всем этом Шахаев видел действия таких людей, как Мукершану. Парторг вспомнил из истории, как наша партия в предреволюционные годы посылала в армию своих людей и какие это имело серьезные последствия. Шахаеву было приятно от мысли, что опыт партии, членом которой он состоял, пригодился Мукершану и его товарищам, которых -- Шахаев чувствовал это -- было немало в румынском корпусе. Занятый своими мыслями, Шахаев предоставил действовать Сеньке. По мере приближения к нашим войскам беспокойство Ванина стало возрастать. Забаров приказал ему привести весь румынский корпус в район боярской усадьбы в полной сохранности, чтобы со стороны румын не было никаких жалоб. Теперь Ванин сомневался, что ему это удастся. Он видел перед этим, как наши пехотинцы бесцеремонно спешивали румынских кавалеристов и вскакивали на коней. Может произойти то же самое и с его колонной, и тогда их превосходительству придется топать на своих двоих... Поразмыслив хорошенько, Ванин выработал, с согласия Шахаева, свою тактику, коей и воспользовался при виде большой встречной колонны нашей пехоты. Остановив румын, он вырвался вперед, крикнул: -- Передайте по колонне! Командующий армией приказал: румын не трогать, потому как они будут воевать против немцев на нашей стороне!.. Весть эта мгновенно пронеслась по ротам. Солдаты солидно гудели: -- Разве мы не понимаем? -- Кто их будет трогать, коли они за нас теперь. -- Давно бы надо одуматься. -- Ребята, не безобразничать! -- Знаем без тебя!.. И все-таки, воспользовавшись темнотой, румын помаленьку тревожили. Но инциденты были ничтожные, и о них все забыли, едва достигли помещичьей усадьбы. Шахаев ушел к разведчикам, а Ванин, разыскав своего начальника, доложил: -- Товарищ майор, в качество "языка" мы с Шахаевым целый румынский корпус привели. Воевать против немцев имеют желание!.. -- Знаю, слышал. Сейчас доложу генералу. Со двора доносился шум моторов, людские голоса: туда въезжали машины румынского генералитета. Выглянув в окно, Сизов понял, что произошло. -- Дали мне задачу ваши разведчики, -- сказал он вошедшему майору. -- Что я с ними буду делать? Ну уж ладно, посылай генералов ко мне! Обрадованный благополучным путешествием, румынский корпусной генерал Рупеску подарил лимузин Сеньке. Ванин поблагодарил, распрощался с румынами и, неистово сигналя, помчался прямо на полевую почту: не встретиться с Верой и такой знаменательный для него день и не похвастаться перед ней столь успешным выполнением необычайного задания уже было свыше Сенькиных сил. ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1 Просторный кабинет Сизова был полон румынских генералов и старших офицеров. Они сидели за сервированным длинным столом, сияя золотом и серебром эполет, шнурков, а некоторые -- еще и желтыми лысинами. Подбородки у всех были досиня выбриты. Подвыпившие офицеры провозглашали один тост за другим. То и дело раздавались крики: -- Бируинца!* -- Трэяскэ Армата Рошие!** Корпусной генерал Рупеску, сидевший рядом с Сизовым, повернув к комдиву красное жирное лицо, обливаясь потом, непрерывно повторял: -- Фрате бун!.. Фрате бун!*** Сизов со сдержанной улыбкой кивал головой на излияния толстого, удивительно круглого генерала. * Победа! (рум.) ** Великая русская армии! (рум.) *** Родной брат! (рум.) -- Господа! -- трудно приподнявшись на короткие, ослабевшие от хорошего вина ноги, хрипло закричал Рупеску. -- Господа! Прошу, господа!.. Реджеле Михай!.. Послышались ленивые, негромкие хлопки. Заглушая их, в комнате раздался звонкий, юношеский восторженный голос молодого румынского офицера: -- За русского солдата, господа! За его здоровье! -- и, чокнувшись со своим соседом, офицер залпом выпил рюмку. Все сделали то же самое. Рупеску бросил косой взгляд на своего раскрасневшегося от бушевавшего в нем юношеского восторга офицера, но ничего не сказал. Потом Рупеску поднялся еще раз и провозгласил новый тост: -- Господин генерал! Господа русские офицеры! Еще вчера мы стояли друг против друга как враги. А сейчас сидим за одним столом как товарищи. Я прошу, господа, выпить за дружбу наших народов. Отныне в отношениях румын и великого русского народа наступила новая эра -- эра вечной дружбы и доброго сотрудничества. Завтра мои войска пойдут в бой и будут драться бок о бок с доблестной русской армией против фашистских варваров до полного их уничтожения. Мое правительство, правительство его превосходительства генерала Санатеску,-- с видимым удовольствием подчеркнул Рупеску,-- приказало мне поддерживать с советским командованием теснейший контакт. Король Михай и Мама Елена преисполнены уважения и признательности к Советскому правительству, к его армии, к русскому народу. Совместно пролитая кровь в борьбе с врагом будет символом нашей нерушимой дружбы. За дружбу, господа! -- генерал торопливо опрокинул свою рюмку, в который уж раз попытался досуха вытереть лысину и торжественно сел, глядя перед собой остановившимися блестящими глазами. Румынские офицеры смотрели на Сизова, ожидая от него ответного тоста, большинство -- с чувством удивления, оттого что находились в одной комнате и чокались с теми, в кого только еще вчера стреляли. Сизов быстро встал на свои упругие, сильные ноги, сказал коротко: -- За победу, господа! И снова румыны закричали, звеня стаканами: -- Бируинца! - Бируинца! Расчувствовавшись, лезли целоваться с советскими офицерами, которые, улыбаясь, вежливо отстранялись от объятий, несколько охлаждая пыл румын. Рупеску продолжал любезно расхваливать Красную Армию, ее солдат, офицеров и генералов. Склонившись к Сизову, он вдруг сказал: -- Девятнадцатого августа вы здорово обманули нас, господин генерал. Мы никак не могли предположить, что вы начнете наступать в полдень да еще при такой слабой артподготовке. Немецкому командованию пришлось бросить против вас еще две свежие дивизии, спешно снятые из района Тыргу-Фрумос. Это была роковая ошибка немцев. К тому же центральный дот был заранее захвачен вашими солдатами. Должен вам сказать, это потрясающий случай!.. Не могли бы показать мне этих ваших героев? -- Двух из них вы уже видели, господин генерал. Это те солдаты, что сопровождали вас сюда, в боярскую усадьбу. -- Солдаты? -- удивленно спросил Рупеску.-- Но... позвольте... разве это были солдаты? Мне говорили, что офицеры. -- Солдаты, господин генерал. Рупеску, широко раскрыв рот, отчего нижняя, тяжелая губа его отвисла вниз, долго глядел на Сизова. Переводчик, тоже озадаченный, но очень веселый, с трудом сдерживая улыбку, терпеливо ждал, когда же его превосходительство обретет дар речи. 2 За боярской усадьбой в огромном черешневом саду стоял неровный гул солдатских голосов. Там устраивались румынские роты и батареи. Чаще других раздавались слова: -- Акасэ! Армата Рошие! -- Нуй бун рэзбоюл! Слышались команды взводных и унтер-офицеров: -- Скоатець байонета!* Во двор заходили и советские солдаты. Вокруг них сейчас же собирались толпы румын, образовывая круг, и начинался удивительный, но хорошо знакомый воюющему люду разговор... * Снять штыки! (рум.) -- Нушти руссешти? -- первым долгом осведомлялись наши бойцы, только потому, что значение этих слов, для удобства произношения несколько искаженных, было известно им. -- Ну штиу,-- отвечали румыны и в свою очередь также без всякой цели спрашивали, называя русские слова, которые были знакомы им: -- Русский карош? Русский не будет фук-фук? -- То-то "карош". Небось забыли об этом, когда Транснистрию пошли завоевывать,-- говорил какой-нибудь советский солдат с добродушной грубоватостью и, хитро сощурившись, спрашивал, будучи глубоко уверенным в том, что от нелепого соединения русских слов со знакомыми румынскими получается правильная и понятная фраза: -- Разбой-то, значит, того, нуй бун?..-- По понятиям бойца, сказанное им должно было означать: война-то, значит, плохое дело?.. Другой наш солдат, нарочно коверкая русский язык и полагая, что от этого он станет понятнее иностранцу, старательно втолковывал: -- Сперва твой пришел к нам. А зараз наш пришел к вам. Понятно, нет?.. Батарея капитана Гунько стояла по соседству с румынскими артиллеристами. С разрешения командира маленький Громовой, захватив с собой молчаливого Ваню-наводчика, раньше всех оказался среди румын. Сейчас он, снисходительно похлопывая румынского солдата по плечу, осведомлялся: -- По-русски шпрехаешь? Нет, стало быть. Жаль...-- И глубокомысленно заключал: -- Ну, ничего. Зашпрехаешь когда-нибудь. Но вскоре Громовому повезло. Угрюмейший Ваня-наводчик где-то раскопал румына, который сносно "шпрехал" по-русски. К тому же румын этот оказался парнем на редкость словоохотливым. С ним Громовой и пустился в пространную беседу. -- В Одессе, что ли, по-русски говорить-то научился? -- первым долгом поинтересовался командир орудия. Испуганный румын отчаянно замотал головой: -- Не был я в Одесса. -- Ну, добре. А зачем же дрожишь так? -- Говорят, русские убьют нас всех. Выведут в горы и убьют...-- губы солдата как-то сразу опустились, затряслись. Громовой засмеялся. -- Кто же сказал вам такое? -- Лейтенант Штенберг. Он -- приятель нашего командира батареи, приходил к нам и рассказывал. -- Сволочь он, этот Штенберг. Наверное, боярский сынок? -- Да, боярский,-- подтвердил румын. -- Так и знал! -- воскликнул Громовой с возмущением.-- А вы не верьте ему, вражине! Не верьте таким,-- успокаивал он румын. -- Мы ведь советские! Понимаешь? -- Ну штиу. -- А вот это понимаешь? -- Громовой взял солдата за обе руки и сильно стиснул их в своих ладонях.-- Понимаешь?.. -- Не понимаю... -- Ну что мне с тобой делать? -- в отчаянии развел руками маленький Громовой.-- Понимать нужно. А то вас замордуют этак-то... К артиллеристам подошла группа румынских пехотинцев. В ней особенно выделялась своим гигантским ростом фигура одного солдата. Солдат этот молча присел рядом с Громовым и стал внимательно слушать, о чем говорил русский. Должно быть, великан нe все понимал из слов Громового, и его брови над большими темными глазами вздрагивали, хмурились, выдавая напряженную, трудную работу мысли. Наконец он не выдержал и спросил румына, с которым разговаривал Громовой: -- О чем вы... с ним? Солдат коротко рассказал. -- Русский говорит, что они не тронут нас. Лейтенант Штенберг, командир нашей роты, обманул нас,-- закончил солдат. -- Я так и знал,-- великан потемнел еще больше.-- Вот змея!.. Прикидывается еще добреньким. Послушай, солдат! -- вдруг оживился угрюмый румын.-- Ты хорошо говоришь по-русски, попроси у этого товарища... знаешь что? -- на минуту растерялся, покраснел, потом быстро выпалил: -- Звездочку красноармейскую!.. -- Что ты говоришь? Как можно? Великан, умоляюще глядя на солдата, владевшего русским языком, повторил: -- Попроси же! Ну что тебе стоит... Это был брат старого шахтера, тот самый Лодяну, которого по решению трибунала разжаловали из офицеров в рядовые -- одновременно с расстрелом капрала Луберешти. "Попроси",-- твердил он. Но Громовой и сам понял, чего хочет этот богатырь. С минуту поколебавшись, сержант стянул с головы пилотку, отвинтил звездочку и собственноручно прикрепил ее к пилотке румына. Румынки из соседнего села приносили солдатам еду: разрезанную суровой ниткой дымящуюся мамалыгу, яйца, молоко, брынзу. Получили свою толику и собеседники Громового. -- Кушяй... товарыш!..-- угощал Громового Лодяну. Сержант охотно взял предложенный ему кусочек мамалыги. Усердно хвалил, подмаргивая молодым румынкам: -- В жизни не ел такого! Просто объеденьe. В другом конце сада пела скрипка, гулко стучал барабан, насытившиеся солдаты отплясывали бэтуту*. Организатором веселья был бухарестский железнодорожник, который пришел в корпус с Мукершану. Постепенно и все солдаты перебрались туда, и до самого утра под темными деревьями не умолкал шум. * Б э т у т а -- румынский народный танец. 3 Ванину стоило немалых трудов разыскать ночью, да еще в незнакомом, неизученном поселке дивизионную полевую почту. Но не было еще случая, чтобы он не доводил своего плана до конца. -- Как это ты нас нашел, Сеня? -- обрадовалась Вера, с удивлением глядя то на сверкающий лимузин, то на Семена, стоявшего в наполеоновской позе под лучами фар. -- Какой же был бы из меня разведчик? -- снисходительно улыбнулся Семен.-- Садись вот, прокачу, соскучился, честное слово. -- Я сейчас, Сеня! Только начальника спрошу! Вера скрылась за дверью и через минуту появилась снова, прямо с ходу чмокнув Сеньку в запыленные губы. -- Разрешил... Ну, куда же мы? -- Садись, там видно будет... Он усадил ее рядом с собой, включил скорость, дал газ, и машина в минуту вырвалась из поселка. -- Сеня, чья это? -- спросила Вера, ежась и от ночной прохлады и от легкой дрожи, вызванной близостью любимого. -- Румынский генерал подарил! -- гордо сказал Семен. И на всякий случай спросил: -- Не веришь? -- Верю, Сеня...-- сразу согласилась девушка, не сомневаясь, что он соврал, но не желая именно в такой момент портить ему настроение. Часа через два, присмиревшую и усталую, боявшуюся поднять глаза на своего возлюбленного, Ванин, молчаливый и виноватый, доставил девушку на почту, а сам поехал искать свое подразделение. Разведчиков он нашел сравнительно быстро. На одном доме, тускло освещенном электрической лампочкой, увидел большую, неуклюжую надпись углем: ПИНЧУК ТУТОЧКИ Толстая стрела, устремленная вниз, категорически подтверждала, что Пинчук именно "туточки", а не где-нибудь еще. Семен дал несколько протяжных, скрипуче-звонких гудков. Ему хотелось обязательно вызвать кого-нибудь из хлопцев и поразить своим приобретением. Ворота открыл Михаил Лачуга. -- Где ты взял эту штуковину, Сенька? -- спросил он, скаля в улыбке большой щербатый рот. -- Во-первых, я тебе не Сенька, а господин капитан,-- предупредил Ванин, который, оказавшись среди своих ребят, снова впал в обычный свой шутливо-беззаботный тон,-- а во-вторых, соответственно чину мне вручена персональная машина!.. Лачуга захохотал. Засмеялся и Сенька: -- Ну ладно. Давай доро