нутри кричал и кричал, звал мой зверь... Я дала себе зарок никогда больше не заводить животных. Но довольно скоро мне рассказали, что у одного знакомого живет маленький сурок - кажется, детеныш. Мой знакомый - человек добрый, но безалаберный, животных никогда не держал, и как он ухаживает за сурком, я не могла себе представить. Я позвонила по телефону. - Бога ради, приезжайте! - сразу сказал мой знакомый. - Мне страшно нужны советы! Так я увидела Агашу. Она оказалась молоденькой сурчихой, совершенно голой, голой как коленка. Но такое уж существо сурок, что даже и без меха он привлекателен - ребячески пухлый, с гладкой чистой кожей красивого дымчатого цвета. У Агаши был авитаминоз. Начались ежедневные телефонные переговоры. Стояла зима, а сурку нужна зелень - укроп, лук, петрушка. Для этого надо идти на рынок, а хозяину вечно некогда. Он любил Агашу, но я уж говорила, что человек он безалаберный. Кончилось тем, что Агаша переселилась ко мне. Но я помнила тот забор. Для чего давать себе волю, так привязываться к животному, так мучаться потом? Нет уж, с меня хватит. Агаша обросла светлой пушистой шерстью, и стало заметно, как она не похожа на Тишку. У Тиши было грубоватое мужское лицо, у Агаши черты мелкие, глаза большие, кроткие. И характер оказался другой. Тиша при посторонних бывал угрюмым, только оставаясь со мной он баловался и нежничал, и всей его прелести никто, кроме меня, не знал. Агаша никогда не баловалась и не играла. Зато она любила, когда появлялись гости, и к каждому шла на руки. Меня Агаша особенно не выделяла. Я уходила - она ложилась спать, я вернусь - она пробуждается, иногда и глаз не откроет, только пробормочет коротко и спит дальше. Тишка, бывало, томился без меня. Стоило вставить в двери ключ, как он уже кричал... Куда спокойнее с Агашей! На лето у меня была путевка в подмосковный дом отдыха "Березовая роща". Я решила съездить туда, поискать, нельзя ли поселить сурчиху где-нибудь поблизости. Нашлись люди, которые держали кроликов. Клетки с кроликами стояли в саду на дощатых высоких стеллажах, под навесом. Мне разрешили поставить здесь еще одну клетку. И я с Агашей переехала за город. Агаша выросла в московской квартире, не помнила ни птиц, ни деревьев, и сначала все страшило ее. Покажется ли хозяйский щенок, пролетит ли синица, ветер пробежит по кронам деревьев - Агаша пугается. Она издает режущий уши свист, который разносится далеко вокруг. Думаю, это не доставляло удовольствия хозяевам, особенно самому хозяину, человеку ворчливому и, как я скоро заметила, сильно пьющему. Но они пока молчали. Зато отдыхающие непременно разыскивали меня и говорили: - Идите скорей, там Агаша свистит на всю улицу! Я спешила к ней, беспокоясь, что скоро меня попросят отсюда и придется возвращаться в душный город. Мне хотелось, чтобы сурчиха побегала по земле, но когда я спустила ее с рук, она потеряла голову, метнулась, и я только потому поймала ее, что она не успела протиснуться под забором. Гулять приходилось в нежилой сторожке. Там, в запущенной комнате, имелось низкое окно, два расшатанных табурета и стол, заваленный тряпьем. Помещение достаточно просторное, чтобы Агаше побегать, а уж тряпье для сурка - находка. Сурки любят спать мягко, и рваные детские майки, рубашки, рукава от вельветовой куртки - незаменимая подстилка для гнезда. Я приносила Агашу в каморку, закрывала дверь, приставляла к столу табурет, и она вскарабкивалась на табурет, с табурета на стол, заталкивала в рот тряпку, подбирая концы, чтобы не мешались под ногами, спрыгивала и неслась в дальний угол. Перетаскав туда ворох, Агаша принималась за другое. Ловко отпирала дверцу давно нетопленной печки и залезала в нее. Задними ногами вышвыривала какие-то коробки, стружки, мятые газеты, наконец появлялась сама. Она пятилась из печки, повисала и осторожно сползала на животе, и ее растопыренные ноги с черными узенькими ступнями болтались в воздухе, нащупывая пол. Она принималась носить в угол хлам из печки, захватывая по дороге траву и ветки, которые я для нее приготовила. А я тем временем сидела у окошка, колола орехи, раскладывала по кормушкам разную снедь, чтобы потом оставить в клетке, или смотрела на Агашу и вспоминала Тишку. Если Агаше случится когда-нибудь попасть в другие руки, полюбят ее сразу, спокойно ей будет так же, как и со мной, а у меня не будет болеть сердце. И я была довольна, что сурчиха деятельна, здорова, во мне не нуждается и особой тонкости отношений у нас нет. Между тем хозяйка сада, где стояла клетка, не раз уже давала понять, что сурок - животное беспокойное. Вот кролики - другое дело. Кроликов не видно, не слышно, а сурок гремит в клетке, грызет, надоедает свистом. Заговоришь с ним - он замолкает. Уйдешь - опять крик. И это действует на нервы. Прогулки по комнате продолжались. Однажды я заметила, что Агаше надоели обычные занятия, она слоняется в поисках нового дела. Я отодвинула от стола табурет и на самый край - чтобы виднелась снизу - положила на стол ее любимую рваную варежку. А сама отошла, села у окна. Агаша сразу застыла, всматриваясь, соображая. Потом нетерпеливо затопталась на задних лапах. Передние она протягивала вверх, сжимала в кулачки, растопыривала и опять сжимала, и было видно, до чего ей хочется достать варежку. "Попроси - я помогу", - мысленно сказала я. И сразу одернула себя: да разве она обо мне вспомнит! Это не Тишка. И еще раз одернула: сурки ведь и не способны на такую сообразительность. Но только это у меня промелькнуло, как Агаша опустилась на все лапы и побежала ко мне. Немного не добежав, она вытянула голову, озабоченно сказала мне: "У, у, у!" - и кинулась обратно. Я тотчас пошла к столу, вскочила и пошла, а она спешила туда же, путаясь у меня в ногах. Мы действовали до странности согласованно и быстро. Я встала на одно колено, Агаша вскарабкалась на мое колено и на стол, запихала в рот варежку "Случайность, - ошеломленно думала я, - только случайность". Агаша помедлила, прыгнула прямо со стола, ударившись о пол зубами, и вихрем понеслась с варежкой в угол. Я положила вторую варежку и ждала, и опять Агаша бежала ко мне, звала, путалась в ногах, взбиралась на стол... На другой день после завтрака я отправилась не на пляж, а к ней. "Неужели у себя в стае, - думала я по дороге, - она вот так обратилась бы к другому сурку, а он пошел бы с ней и помог?" Я читала, как лисица бросилась однажды к человеку, спасаясь от погони. Но тут не смерть грозит, тут не паника, при которой совершают невероятное, а именно потрясшая меня обыденность, как если бы мне сказали: "Слушай, ты повыше ростом, достань вон ту вещь". Я боялась, что Агаша забудет вчерашнее, но вчерашнее повторилось... И мне мало показалось этого, захотелось стать еще ближе, чего-то посерьезнее захотелось, поважнее, и я спустилась с высоты своего неудобного роста и села на пол. Села в том углу, где она складывала свое добро. Когда отодвигала бумажки и тряпки, она протестующе взвизгнула, ударила меня по руке когтистой лапой. Но я все-таки вторглась, подтянула Агашу к себе, недовольную, раздраженную, и вдохнула сурчиный запах, напомнивший о Тише. Я придерживала ее под мышки. Лапы оставались свободными, она могла оцарапать мне лицо, и я наклонилась, предпочитая подставить под ее лапы темя. Агаша сердито таращилась в упор. Не зная, как расположить ее к себе, я по какому-то наитию зубами слегка сжала ей верхнюю губу. И вдруг под моими ладонями перестали нервно напрягаться ее мышцы, и Агаша закрыла глаза. Я куснула еще и остановилась. Она посмотрела. Своими чудовищными резцами, способными крошить доски, взялась за мою верхнюю губу. Я зажмурилась. Она осторожно покусала. Когда она переставала, начинала я, а она молчала, не шевелясь. Я чувствовала на зубах ее жестко торчащие усы, шерстку между ними и уже определенно знала, что приоткрылось мне сокровенное, звериный знак симпатии, быть может доверия, родственности... Я начала проводить с Агашей много времени, большую часть дня. Меня уже не оставляла мысль о ее благополучии, о том, как она перенесет зиму. Ей нужна земля. В земле содержатся всякие соли, минеральные вещества. Чего-то Агаше не хватает, не случайно она колупает печку, ест известку и сухую глину. Я принялась носить ей землю, песок, свежую глину, куски свежего дерна с разнообразной травой - с клевером, мышиным горошком, одуванчиком, со стеблями и цветами иван-чая, рвала акацию. И подметала в сторожке каждый вечер перед уходом, чтобы не придрался хозяин. Все чаще, возвращаясь в дом отдыха, беспокоилась, как бы он не обидел Агашу, этот самодур и пьяница, которого боялись жена и уехавшие в пионерлагерь дети. Хмурым ветреным утром в саду встретилась хозяйка. Смущенно, но решительно она сказала, чтобы я забирала сурка. Сама бы она ничего, но муж ругается и что ни день, то у них скандалы. Мы стояли у клетки. Она говорила вполголоса, потому что ее муж, с утра подвыпивший, сидел неподалеку на траве. Быстро темнело, казалось, идет буря. Кролики в сырых неубранных ящиках, затянутых сеткой, вели себя так тихо, будто и они опасались неприятностей. Я открыла дверцу. Агаша полезла ко мне, но тут же вздрогнула: обломилась и рухнула в малинник ветка. Хозяин поднимался, перехватывая руками по стволу березы, жена затравленно следила за ним. У нее были землистые щеки и спекшиеся губы измученного человека. Начинался ливень. Хозяйка побежала к дому. В сторожке стояли сумерки. Я заперла дверь на засов, спустила Агашу. Посреди комнаты она с тревогой прислушивалась, как молотит по крыше. Я тихо окликнула ее: - Агаша! Она косолапо шагнула, я взяла ее на руки, села у окна. Перед окном тянулись провода. По одному, низко обвисшему, изъеденному ржавчиной проводу бежала, обрывалась свинцовая капля. Вот полетела, следом натекает, копится другая, и опять с неприятным чувством ждешь. Агаша сидела неподвижно. Я нагнулась, чтобы узнать, куда она уставилась, а она подняла глаза, посмотрела на меня серьезно... Оказалось, она тоже следила за каплей. С верхнего угла окошка вела взглядом вдоль провода, ждала и косилась на широкий лист крапивы, куда капля должна упасть. Я оперлась подбородком на теплую Агашину голову, глубоко вобрала запах ее меха. Так мы сидели, слушая, как затихает дождь, и переезд в тридцатиградусную жару в город, и путевка, использованная наполовину, - все было пустяком и не имело теперь значения. СВОЯ НОША НЕ ТЯНЕТ - Пойми, - сказал Тарик, - я никогда не уезжал в такой панике. - Да понимаю, - сказала я, - но как ты себе представляешь? Чтобы я каждый день ездила, да копалась до ночи, да обратно, а утром мне работать? - Не обязательно каждый день. Володька же остается. Если он будет знать, что ты можешь приехать, - это одно. А без контроля сама знаешь... Мику с Фенькой я забираю, так что медведей не будет. Собаки едут все - этих тоже не будет. - А корм? - Ты видела, где у меня рыба и мясо хранятся. И овощи. Овощи обязательно мыть. Морковь вдоль нарезать, свеклу - помельче, у косуленка рот узкий. Сереже рыбу тоже мыть... - О Сереже можешь не рассказывать. Волкам по два кило? - Обязательно. Следи, чтобы свою норму каждый получал. А в общем, слушай. Ничего не надо. Последи, чтоб Володька... Теперь насчет ключей... Алло, ты дома? Я перезвоню, тут телефон нужен. Звонок. - Это я опять. В общем, ты Володьку знаешь. Можно на него надеяться? Так что приглядывайся, чего там, в клетках. - Да ладно, ну. Поняла же. - Да нет, ты слушай. Еще не все ты поняла... x x x В детстве он рисовал, лепил, резал по дереву. Был принят в Суриковское училище, его прочили в скульпторы. У него был еще и абсолютный слух, и голос, его учили музыке - как знать, он может вырасти пианистом. Кажется, будущее определено: человек родился с призванием к искусству. Родители могут не волноваться за своего талантливого сына. Раздражало только одно - Тарик много времени тратил на пустяки. Во втором классе он вздумал завести головастиков. В большом тазу устроил песчаные отмели, илистые топи; там росло, плавало и ползало то же, что растет и водится вместе с головастиками в природе. Из мелочи, из чепуховых козявок они вымахали чуть ли не с грецкий орех, шустрый орех с хвостом. У них появились лапки. Тарик подумывал о другом жилье для них, со стенками повыше. Как обставить новое жилье, какая понадобится еда, где ее брать - великое множество забот ему предстояло! Утром, соскучившись у пианино, Тарик вышел на балкон и запустил руки в таз. Сдвинув брови, очень серьезный, он чистил, подправлял, благоустраивал - он работал. И не слышал, как подошла мать. Она выхватила таз у него из-под носа. Рывком подняла тяжелый таз и выплеснула головастиков на мостовую с четвертого этажа. Тарик так и остался сидеть на корточках. С его рук капала вода. Запрокинув голову, он не мигая смотрел матери в лицо... Прошло много лет, а она до сих пор помнит тяжелый взгляд восьмилетнего сына. Но воспитание продолжалось в том же духе. У Тарика жила белая мышь. Кто-то обрубил ей хвост, и звали ее Куцая. Много раз Тарик держал белых мышей, но Куцая оказалась особенной. Она отличала шаги и голос хозяина, издалека чувствовала его приближение, а такими способностями обладает не всякая мышь. ...Он открывает клетку. Куцая спрыгивает на подоконник, суетится на краю, пока Тарик не подставит ей ладонь. Она ныряет в рукав, и на плече Тарик чувствует тепло ее шерстки. Цепляясь коготками за кожу на его груди, она спускается за пазуху, и он смеется от щекотки. У Тарика под рубашкой мышь укладывается спать. Теперь перепиливайте его тупой пилой, бубните нотации хоть до ночи - он неуязвим. Он не один. При нем собственный карманный зверь, портативный зверь. Зверь - комик от природы; стоит только взглянуть, как эта мышь моется или делает важное дело - капает. Капает, чистеха, только в одно место - в пепельницу. - Тарик, сложи ноты. Сколько раз тебе говорили - убирай за собой ноты! Тарик не слышит: он трясется от смеха. Куцая капает серьезно, сосредоточенно, надо видеть полную глубокой мысли мышиную физиономию в эту минуту! Летом Тарика повезли на юг. Взрослые не разрешали, но он все-таки взял Куцую с собой. Однажды, вернувшись с пляжа, он нашел клетку пустой. Дверка была приоткрыта. - Ты забыл ее запереть, - сказала мать. Но Тарик отлично помнил, что запер клетку. Еще бы! Он никогда не видел такого количества кошек, как здесь. Это были какие-то кошачьи джунгли. Тарик почти не искал ее. Где искать? Он только, сжимая зубы, отгонял, отталкивал от себя жуткую картину: кошка играет с белой мышью. В Москве, чтобы утешился, ему купили аквариум. Но и за аквариум ругали - как можно потратить вечер на рыб! Он подобрал на улице котенка - стали ругать за котенка. Тарик срывал с вешалки пальто, подхватывал котенка и отправлялся спать на чердак. Он ложился там на пол, засовывал руку за пазуху, к котенку, и засыпал. А утром отправлялся не в училище, а в Зоопарк. Теперь вините его, взрослые, за то, что он прогуливает уроки, что стоит перед клеткой и зарисовывает львицу. Он так часто бывает в Зоопарке, что многие звери узнают его. Львица Рита встает, когда Тарик ее подзывает. У Риты чуть великовата голова, но в том-то и дело. У нее крупные черты: большой лоб, большие щеки, ясные большие глаза. Смотрит открыто, смело. Такой зверь может защитить. Кто-нибудь начнет приставать: "Рита, ко мне!" - и возле Тарика вырастает львица... А к вечеру приходилось возвращаться домой. Вот Тарик идет по двору своей походочкой - медленный крен влево, крен вправо, тяжелые плечи опущены, взгляд исподлобья, но добродушный. Девчонки, прыгающие через веревку, кричат: "Тарик, здравствуй!" Большие ребята стоят кучкой: "Привет, Тарик! Тарик, здорово!" А один бежит навстречу с авоськой. На ходу шлепнул Тарика по плечу, болезненно сморщился, затряс кистью, делая вид, что ушибся о железные мускулы. Женщины на скамейке замолкают. Тарик здоровается, они провожают его доброжелательным взглядом. Они знают, что у парня неприятности дома и в школе. Но вот он уважает старших. И у него есть свой интерес в жизни. Попробуй кто-нибудь при нем бросить камень в кошку! Он охотно возится с малышами, пускает к себе смотреть животных. Этот - выправится... x x x Дома тяжело, как свалившееся на семью несчастье, переживали поворот в судьбе Тарика и не верили, не могли поверить, что такое - навсегда. Что огрубевшие от работы пальцы (больше не пробегут по клавишам, рисовальные альбомы отложены на годы, а может быть, тоже навсегда. Тарик уехал из Москвы. Он поступил работать на зообазу, где животных держали для киносъемок. Он их кормил, выгуливал, чистил клетки. И помогал директору зообазы, когда животных снимали для фильма. С детства Тарик видел себя скульптором и теперь не подозревал, что его будущее начинает определяться именно здесь. Он просто жил среди зверей, потому что иначе жить не мог, и пока не думал о будущем. На зообазе подрастали медвежата. Оказалось, что молодая медведица Мика не нужна. А это она, еще маленькой, принималась скулить, когда он отходил от клетки. Она звала его, и он возвращался. Поднимал на руки, она копошилась у него на груди, лопотала, тянулась лизаться. Если у Мики был плохой аппетит, Тарик изводился: не заболела ли она. Если хороший - смотрел с удовольствием, как она пьет молоко или хрустит морковью. Тарика угостят ириской - он несет Мике. Семечками - опять Мике. Он засовывал в клетку сноп травы и глядел, как она роется, выбирает, как жует эти самые витамины. Что будет с ней? Куда она попадет? Останется ли в живых? Он бросился к директору просить, чтобы ему продали Мику. Директор согласился. Тарик поехал в Москву одалживать деньги. Он нервничал, торопился, он боялся, что директор передумает. Вернешься, а Мики нет. Директор не изменил своему слову, и у Тарика появился собственный медведь. Не было теперь на свете более занятого человека, чем Тарик: работа на зообазе и Мика. А он должен не только ухаживать за Микой, но и развивать ее кругозор. Ее поместили в клетку, стоявшую отдельно под навесом, и Мика легко могла омещаниться. Она станет бояться перемен, вообще всего нового. Ей страшно будет покинуть привычный угол. Захочешь вывести из клетки - начнет упираться. Уже так и случилось однажды. Я видела, как Тарик тащил Мику за веревку, а она мычала, панически цепляясь за дверь. Потом потеряла голову и рванулась из рук. Он успел броситься на нее, ухватиться за ошейник и, тормозя сапогами, остановил зверя. Я тогда удивилась его отваге. - Как это ты, верхом на ошалевшем медведе... - сказала я. Он даже не понял, что меня поразило. - Там трава, - ответил он, - мне в сапогах скользко, а Мике - нет. Хвататься за веревку - поедешь за ней, и только. Помолчал угрюмо. - Этого я и боялся, - обронил он. Тарик считал, что Мике не только через решетку надо общаться с людьми. Ей полезно было бы в Москве ходить по улицам, ездить в трамваях и в троллейбусах. Так он считал и, думаю, поступал бы, если б ему разрешили. Ему оставалось гулять с Микой по лесу, но и это было отлично. Находившись, Тарик валился на землю, медведица рылась тут же, сжевывала какие-то корешки, чавкала, пофыркивала. ...Микина башка нависла над Тариком. Близко глянули медвежьи глазки. Тарик обхватил мохнатую шею. На такой шейке десять человек повиснут - выдержит. Ну и шейка! Ну и скотинка - вся из веревочек, из жилочек... Мика облизывает Тарику нос, щеки, ворчит ласково. - Нежности какие. Ну, хватит. Ладно. Ладно, говорю! Тарик лежит, раскинув руки. Небо. Земля. Земля теплая. Отдыхаю, вот мой отдых. Вот - жизнь. x x x В это время был у него уже и Сережа - выдра. Со съемочной группой Тарик попал в Калининград и привез оттуда выдренка. - Как он тогда выглядел? - спрашивала я. Тарик смеялся: - Эта мелкая гадость состояла из какой-то там головы, какого-то живота... Лапы торчали в разные стороны... Помесь мыша с лягушкой! Я с Тариком познакомилась позже и Сережу увидела, когда тот превратился в зверя необыкновенной красоты, хотелось про него сказать: королевский зверь. Мех у него плотный, ровный и нежный, а большое длинное тело так гибко, что со стула на пол он не спрыгивал, а стекал, как вода. У него пронзительный, беспощадный взгляд зверя - осторожнейшего из осторожных, одного из самых скрытных, при намеке на опасность готового мгновенно исчезнуть или начать жестокую оборону. Но если Сереже совали палец, он тут же принимался сосать. И все замечали тогда, как курноса и еще ребячлива его физиономия. Я поселилась в то время на зообазе, чтобы написать киносценарий о ручной выдре. Я ходила за Тариком и Сережей, приглядываясь к обоим. Вот по лесной дороге шагает человек. За ним своей характерной побежкой - вприскочку, спина горбом - торопится выдра. Ранняя весна. Кое-где лежит снег. По снегу выдра едет на животе - эти звери любят кататься. Охотники знают, как выдры зимой катаются с гор - с удовольствием, как съезжаем на санках мы. У реки Сережа соскальзывает с берега и бесшумно уходит под воду. Только пузырьки на поверхности отмечают его путь. Тарик напряженно следит. Сережа вылезает прилизанный, мокрый и не менее напряженно ищет взглядом Тарика. Они боятся потерять друг друга. У выдры, должно быть, отличный слух и не особенно острое зрение. Тарик произносит: - Здесь я, Сережа. И зверь, успокоенный, ныряет снова. Тарик показывает мне глазами: на глине остался странный след перепончатой лапы. Прямо из воды выдра взбирается на плечи хозяина. Она растягивается, величаво и грозно поглядывая с этой надежной твердыни, а Тарик морщится и строит рожи, потому что за шиворот ему течет. Затем Сережа долго возится со своим мехом. Он елозит у хозяина на коленях, вытирая себе спину, бока, живот; морду он предпочитает вытирать о шевелюру Тарика. И вот Сережа сух, пушист, доволен. У него прекрасное настроение. Он вырывается, отбегает и кидается на Тарика, и скоро оба барахтаются на земле. - Ой, звери напали! Звери руки отъедают! - кричит Тарик, и хохочет, и ловит Сережу, обхватывает, катается с ним, потом бежит, и выдренок скачет следом. Посреди обширного луга неровное озерцо. Тарик бежит вокруг озера. Сережа догоняет. Несутся изо всех сил, но не очень-то ловка выдра на суше. Ей куда легче в воде. Сережа смекалист, он бросается в воду, стремительно плывет, срезая угол. Схватка. Погоня. Теперь удирает Сережа. Смех. Беготня. Приволье. Синее весеннее небо, синее озеро, первая молодая трава по берегам. А кругом взрыхленные половодьем поля, нет им конца и краю... x x x И все-таки проходили беззаботные времена. Нужно содержать уже четверых: собаку Мишку, песца Савку, Сережу и Мику. Нужны молоко, мясо, рыба, овощи. - Нахлебнички, - добродушно ворчал Тарик, - им только подавай! И видно было, что новые обязанности ему по нраву. Когда снимали "Славный зверь" - фильм про выдру, - не пришлось искать артиста на роль ее хозяина. Тарик играл себя сам. Оказалось, он свободно держится перед объективом. И он сумел сделать так, чтобы играл Сережа. Сережу не смущали ни чужие люди, ни резкий свет, он ничего не боялся и делал то, что велел ему Тарик. Не только выносил из воды и опускал у ног человека рыбу или спал в обнимку с хозяином - оба освещенные прожекторами, под гул моторов, среди суеты съемочной группы, - Сережа передавал настроение. Ручная выдра потерялась в лесу. Она ищет хозяина, в отчаянии бросается к людям, а те не понимают, боятся, бегут, и зверь сиротливо смотрит им вслед. Даже фигура его при этом выражала одиночество. Взгляд был полон горького недоумения. Как это получалось у Сережи? Не знаю. То, чего Тарик и Сережа боялись в жизни - потерять друг друга, - случилось в фильме и было так понятно обоим! Зверь играл, и все-таки нельзя сказать, что он дрессирован. Ему внушено доверие к людям. Использовано то, что он любит и умеет делать. Использовано бережно. Без принуждения. Это был выход для Тарика. Работа в кино увлекательна, дает заработок и возможность держать животных. Поэтому, когда для картины "Черный котенок" понадобились кошки, Тарик смело завел четырех. Потом со своим зверинцем он перебрался в город, на московскую киностудию. Тогда снимали "Сказку о царе Салтане". Тарику дали небольшую роль. Самый младший среди индийских гостей, тот, что с обезьяной на плече, - это и есть Тарик. x x x Я предъявляю пропуск. Иду мимо съемочных павильонов. Смуглый восточный принц в чалме, осыпанной драгоценностями, и с кинжалом на поясе курит, прогуливаясь. Курит не кальян, он держит пачку "Беломора" и затягивается дымом дешевой папироски. Важный господин с седыми бакенбардами, в сюртуке и цилиндре, устало прислонился к стене и жует бутерброд. Пересекаю обширную съемочную площадку. Она загромождена. Каменный замок феодала с крепостной стеной, угол мечети, фасад избы - все это сбито из фанеры, досок, облицовано и раскрашено. Чугунную цепь, которая валяется на асфальте, можно поднять мизинцем. Деревья роняют листья. Накрапывает. "Надо волкам наломать рябины. Если только, - думаю я, - если только там все в порядке". Теперь я поняла, почему Тарик уезжал в командировку в такой панике. Володю, который взялся заменить Тарика, застать невозможно. Я приезжала сюда вчера, а перед этим не была три дня. Вчера, прежде чем отпереть ворота, поглядела в щель и увидела хромающего волка. Двое лежали, Лобан ходил. Он ступал передней лапой и сильно припадал на нее. К самому животу он поджимал то одну заднюю лапу, то другую. "Все, - подумала я, - обезножел волк!" Неубранная клетка, неизвестно какая кормежка, да мало ли... Когда я вошла, лежащие волки лишь приподняли головы. Помятые физиономии, равнодушный взгляд. Лобан растерянно стоит на трех ногах. Никогда еще не встречали они меня с таким безразличием. Володя все не шел. Я взялась за крайцер - тяжелый железный прут с поперечиной на конце - и стала выгребать из клетки сырые, слежавшиеся опилки. Ополоснула из ведра пол. Волки поднялись, вся троица начала расхаживать, и, к своему удивлению, я заметила, что Лобан больше не хромает. Откуда мне было знать, что волки так брезгливы и чистоплотны! Потом я меняла подстилку у Лады - косули, возилась в клетке, где живут беркут и степной орел, возилась с лисицами, совами, филином, а когда кончила, измученная уже до предела, и собралась кормить, в ящике не оказалось ни мяса, ни рыбы. Только морковь. А Сережа нетерпеливо кричал, и дождь, осенний, с ветром, разошелся как следует. Я ждала Володю, который так и не явился, и думала о Тарике. Как же он тут, днями и ночами, дождь не дождь, холод не холод... Какую жизнь себе выбрал! Смолоду - какая пропасть забот! ...Дорога безлюдна. Чем ближе к зверинцу, тем тревожнее. Несу сегодня полный рюкзак, но разве я управлюсь одна? Не по моим силам задача. Хоть бы адрес Володькин мне оставили! Вдали разворачивается грузовик с подъемным краном. На платформе две пустые транспортные клетки. Медвежьи клетки. Слышен возбужденный собачий лай. Неужели приехали? В воротах успеваю заметить, как Тарик подводит Мику к ее постоянному жилью. Клетка стоит высоко, и медведица взбирается сначала на ящик, с ящика проворно перескакивает в клетку, и видно, как сотрясается над могучими мышцами мохнатая шкура. А вокруг что творится! Мечется Лада, ее копытца без разбора ступают по полу, в кормушку, в поилку с водой. Сережа теребит лапами сетку и свистит, как птица. С ума сходят волки - прыгают, суетятся - и вот не выдержали, запели хором, запрокинув морды. А возле них стоит Тарик, склонив к плечу голову, улыбаясь, и подпевает им - очень точно, по-волчьи. x x x Я могла бы и не навестить моих знакомых в тот вечер - мы не встречаемся годами. Была суббота, кроме меня сидели еще люди. Пили чай с вареньем, с пирогами. И вот слышу, как один человек - по говору определенно не москвич - рассказывает о кино. Он работает в съемочной группе, их фильм почти закончен, доснять осталось немногое. Завтра экспедиция отбывает. Сюда приезжали делать эпизоды с медведем. Он рассказал, что в картине должна быть сцена, где молодая девушка - героиня фильма - случайно проваливается в берлогу. На нее кидается разъяренный медведь. С пригорка прыгает и встает между нею и зверем отважный парень, схватывается с медведем, ножом убивает его и спасает героиню. Режиссер предполагал действительно убить перед объективом медведя - как и большинство кинорежиссеров, он думал, что иначе сцена не получится естественной. Существует же охота на медведей, почему одним зверем не пожертвовать для искусства? Разузнали, что на московской студии имеется такой дрессировщик с таким медведем... Теперь я задаю себе бесконечные вопросы. Что значит "такой" медведь? Ручной? Которого можно к тому же убить? А "такой" дрессировщик? Способный показать рукопашную с медведем? Дублировать в опасную минуту актера? Или дрессировщик, который не пожалеет своего медведя? Затем я услышала еще кое-что. Фильм делается долго. Бесконечные съемки в павильонах и на натуре, поездки с их гостиницами, неустроенные ночи и напряженные дни; смена неудач и побед, сомнений и уверенности... Некоторые в группе еще не утеряли энтузиазма, но всем хотелось наконец закончить, хотелось домой - все устали. Кроме того, объявились зверолюбы, не соглашавшиеся снимать жестокую сцену с медведем. Начались разногласия. Спорили иногда до ссоры. В таком состоянии - и с такими намерениями - прибыли в Москву. Познакомились с Тариком. Поговорили с ним, обсудили то, другое. Приглядывались друг к другу. Он показал своих животных - почудилось что-то непонятное в его отношении к животным, что-то не совсем обычное для дрессировщика. Ту сцену, заключительную, пока не обсуждали. Выбрали место для съемок - неширокое безлюдное шоссе, подмосковный великолепный лес кругом. В транспортных клетках привезли медведей, собак. Надо было снять медведя на свободе. Обтянули сеткой большой участок леса. Тарик поочередно то с Микой, то с Фенькой находился внутри вольера, остальные снаружи. И вот Фенька разошлась, разбегалась и с ходу, легче кошечки, со скоростью, всех удивившей, взлетела на сосну. Обратно она слезала медленно, с оглядкой и не в вольер, нет - по ту сторону сетки, где находилась группа. Сетка шла по холмам, оврагам, кустарникам, и Фенька носилась вокруг, то скрываясь, то показываясь, веселым галопом проскакивала мимо людей. Тарик и не подумал покинуть свое место в центре ограды. Он только командовал оттуда: - Не двигайтесь! Стойте кучей! Никаких резких движений! Потом добавил: - Не двигайтесь, все равно догонит. Он произнес это, кажется, серьезно, но с какой-то особой интонацией, и, точно в тон ему, откликнулся режиссер. - Слушай, - взмолился режиссер, - возьми меня к себе! - Нельзя, - отвечал Тарик, - места мало. Метраж не тот. - Может, я в клетку залезу, пока она свободная, - просил (не жестикулируя, без резких движений) режиссер, - в клетке, знаешь... как-то спокойнее. Оба уже открыто смеялись. Некоторое напряжение Тарик уловил, но не мог он не оценить способности шутить в такую минуту. Да и вся группа... Неплохо они держались, это он заметил. Затем понадобилось снять берлогу, видневшегося в ней зверя и собак, рвущих ему шкуру. Тарик нашел место на откосе, под корнями старой сосны. Пока углубляли яму, он заметил, с каким интересом поглядывает Мика, и понял, что яма ей нравится. Открыл клетку, и Мика побежала прямо к берлоге. Уж она там трудилась! Она рыла, выкидывала землю, исчезала и выглядывала... Медведь в берлоге был снят. Пустили и натравили собак. Не на Мику, избави боже, о таком черном деле никто и не заикнулся! Мику водворили в клетку, а в берлогу залезли люди с полушубком. Выставляли, наружу мехом, полушубок, его драли собаки. Тянули с таким азартом, что вырвали из рук и с триумфом понесли свою добычу. Это показалось так смешно, что все захохотали. - В нашу уставшую группу, - говорил рассказчик, - парень этот внес милую атмосферу, совершенно новую, непривычную. Все у нас переменилось. Вечерами в гостинице смех, оживление. Раздраженности как не бывало. Утром мы приезжали в лес. Он уже ждал нас, такой веселый, бодрый, что-то уже придумавший... Бесконечно изобретательный! Он был, по существу, режиссером всех "звериных" сцен, подсказывал, с каких точек снимать, придумывал, как обойтись с медведем, чтобы сцена получилась... - Мы смотрели на него открыв рот и слушали открыв рот. Никто не представлял себе таких отношений между человеком - причем профессионалом - и зверем. Он, понимаете, совершенно не противопоставлял им себя. Дрессировщиком его можно назвать лишь условно. Как-то получается, что он среди зверей - старший и одновременно равный... Мне было неловко за себя, - вдруг признался рассказчик, - я с таким самозабвением работать не умею. Настоящее творчество! Вот один эпизод. Девушка очутилась в берлоге, надвигается рассвирепевшее чудовище с разверстой пастью. Вот уже зверь и актриса сблизились ("Не бойтесь, она не тронет". - "А я и не боюсь! Я только сначала боялась"). Смельчак бросается между ними (актер уступает место дублеру, а дублер - Тарик). Предстоит схватка, и Мику заменяют Фенькой. - Почему, - еще раньше спрашивала я Тарика, - ты не с Микой боролся? Фенька все-таки взбалмошная. - Зато Фенька полегче. Мика насядет, так выдох получается, а вдох почему-то не получается... Группа наготове. Сейчас будет самое опасное. Тарик (в костюме героя) начинает заигрывать с медведицей. Он подталкивает ее, щекочет по носу, замахивается - и она замахивается. Фенька входит в игру. Тарик обхватывает ее, она берет его в свои медвежьи объятия. Валит. Они катаются по земле. Идет торопливая съемка. Люди напряжены. Зверь увлекся. Человек стиснут, спеленат медвежьими лапами. - Мы увидели, как Тарик замер, его поднятая свободная рука замерла, потом чуть дернулась - едва уловимое судорожное движение боли... и крик: "Топуш!" Я не говорил вам, у него великолепный пес, огромный, умнейший. Летит пес, вмиг хватает медведицу за ухо, она - на него, пес бежит, уводит ее... Тарик встает. Он расправляет плечи, спину... с усмешкой... Не знаю, есть ли в кино еще кто-нибудь, работающий с медведем без, хотя бы, намордника. - Ну, а убитого медведя, - спросила я, - как же вы снимали? - А это, представьте себе, вот как. Фенька валяется на земле. У нее перед носом Тарик вылил сгущенное молоко - таким образом, что ей можно лизать не двигаясь. Он встает с Феньки - спиной к аппарату, с окровавленным ножом в руке. Краски налили!.. Крови - на стадо медведей хватит. Затем он оборачивается - а оборачивается уже актер. Ну, это обыкновенно, монтаж. Тарик посоветовал, откуда лучше снимать. Фенька лижет молоко, Тарик сидит на ней. Мы приготовились - он тихонько встал, отошел... И - все, понимаете! И отлично! Вот вам, - рассказчик задумчиво опустил глаза, - убитый медведь... x x x Киностудия - это целый городок. Есть и глухие, заросшие углы, где в безлюдные вечерние часы можно гулять с животными. Сейчас Тарик выходит с волками и Топушем - гигантским псом породы "московская сторожевая", который доброжелателен к людям и строг со зверями. Прежде чем отойти от ворот, Тарик показывает глазами: на глине медвежий след. Я киваю. И - удивляюсь. Нелегкий труд и вечные заботы не погасили в нем огня, который всех нас опаляет в детстве, когда в первый раз мы прочитываем Бианки и Сетона-Томпсона. Волки натягивают поводки. Тарик удерживает их с трудом. Возле нас притормаживает микроавтобус. - Тебя с утра ищут! - кричит шофер, распахивая дверцу. - Давай скорей в группу! Отведи волков, я тебя свезу! - Я только приехал, - отвечает Тарик. - Да утром завтра съемки, две собаки нужны! Там психуют! - Скажи, у меня утро в своей группе занято. Я не смогу. Дверца захлопывается. - Я скажу, да ведь обратно за тобой погонят! - кричит шофер, отъезжая. - На части рвут, - говорю я, - ты смотри не зазнавайся! Тарик смеется. Он достает из кармана и протягивает мне записку: Уважаемый Тарик! Убедительно прошу зайти в отдел подготовки съемок. Обращаюсь с убедительной просьбой достать черного козла для к/к "12 стульев". ...Волчья троица спущена с поводков, и я смотрю, как молодые звери мчатся, ликуя. - Сравни с собаками, - слышу я, - заметь, как бегут. Как бы легко ни бежали собаки, вы видите их усилия. Волки стелятся, будто поземка. Будто нет у них ни мускулов, ни длинных быстрых ног, и сами они - ветер. Волки возвращаются. Я сторонюсь - собьют еще, бог с ними! Лобан с ходу бросается хозяину в ноги, и Тарик оглаживает красивую крупную голову зверя. Волчица и другой волк ревниво оттесняют Лобана. За ними зорко наблюдает пес. Темнеет. Идем обратно. У Тарика тяжелая походка. В командировке он запустил бороду. Безо всякого грима он только что сыграл цыгана в фильме "Дети", цыгана с медведем. С Микой. Волки заведены в клетку. Они получают мясо. Потом арбузы. Захлебываясь, вгрызаются в сочную мякоть - волки любят не только рябину, но и спелые арбузы, дыни, яблоки. - Как Мика на съемках держалась? - спрашиваю я. - Отлично. Среди чужих людей, учти. В тесноте, в павильоне... Повезло мне с Микой. Через сетку я проталкиваю Сереже яблоко. Оно падает в бассейн, выдра соскальзывает в воду, подхватывает яблоко. Тарик дергает меня за рукав. Оглядываюсь. Волки спят. Они растянулись один от другого поодаль, компания молодых волков - переярков. Маленькая стая на отдыхе. Где-нибудь на укромной полянке, после утомительной охоты. Вокруг лес... - Никому на свете не завидую, - тихо говорит Тарик. - Жизнью я доволен, зверями доволен, рад, что они у меня есть. Так жить можно. - Ты ведь жаловался, - говорю я. - У людей выходные, у тебя не бывает. Что даже заболеть ты не имеешь права. - А ты думала? Так и есть. И все же другой жизни мне не надо, - упрямо твердит Тарик. Он отворяет дверь вольера, и оттуда на легких копытцах выпархивает косуля. Вместе с ней за ворота выносятся собаки. Теперь их очередь бегать, баловаться и мять осенние, опустевшие газоны... НЕ НУЖНА В доме отдыха шоферу велели захватить с собой кошку с котенком и в Глумищах сдать их на ветеринарную станцию. Шофер ехал в город, вез в ремонт старые покрышки, времени у него было в обрез. А на ветстанции, как подгадали, вывесили объявление: "Санитарный день". Шофер огляделся. Даже спросить было не у кого, куда ему девать кошек. Двор пустой. Изба тоже пустая. И голая, нежилая, без ставен и без крыльца. Большие немытые окна из одного в другое просвечивают сквозь дом. На подоконнике - запущенная керосинка. Хороша контора: электроп