коммерсант, а не я. - А кто нам достал сахар? Сразу целый мешок! Дети забыть не могут. У вас это как в цирке получилось: фокус-покус! Гриша невесело усмехнулся: - Такой коммерции меня жизнь научила, Мария Станиславовна. Она еще и не тому научит. А вообще какой я коммерсант? Я матрос. Был русским моряком. Плавал на пароходах русского торгового флота. А где они теперь, пароходы?.. Где "Добрфлот"? Где Черноморо-Балтийское пароходство? Где суда частных фирм? "Мишурес и сыновья" из Одессы - и те обмишурились. Последний их пароход "Спиноза" в Константинополе к стенке присох. Белые угнали русские пароходы за границу. А экипажи заблудились в иностранных портах, и я с ними. Все, что нам осталось от России, - "Русское каботажное бюро" с конторами в Ливерпуле и Константинополе, биржа морских извозчиков "кому, что, куда". - А почему бы вам не вернуться в Россию? - Кем я тут буду без флота? "Матрос с разбитого корабля"? Такая дразнилка была у пацанов, если помните. Кому я здесь нужен, когда голод и холод, тиф и война? - Я вот, женщина, прожила здесь самое трудное время, а вы - мужчина, моряк. Гриша смотрел в сторону. Он явно что-то не договаривал. - Ну ладно, - сказал он наконец. - Я моряк. А знаете, что для моряка в жизни главное? Думаете, море? - Берег. - Нет. Кто на берегу! Вот я и выдумал себе такую сказку, вроде у меня есть кто-то на берегу. Гриша развязал свой клеенчатый кисет и вынул фотографию, наклеенную на картон с выдавленной виньеточной надписью: "Фотоателье Коржъ. Крымъ. Судакъ". Мария Станиславовна сразу узнала себя. - Это я! В год выпуска из гимназии. - Да. Фотограф вашу карточку выставил в витрине, а я, извиняюсь, стибрил. Вы меня в ту пору вплотную не видели: вас тогда разные умники с книжками окружали, как забор. А я издали поглядывал: ну такая красивая, что смотреть больно, как на солнце. И не смотрел бы, - вдруг добавил Гриша с какой-то совсем новой интонацией, - но почему-то мне вас и сейчас как-то... ну жалко, будто вас до сих пор клюет ворона. - Так оно и есть, - сказала она тихо. - Я долго не могла... стать взрослой, что ли, все мне казалось, кто-то подойдет и ударит, если рядом не будет папы. - То-то и оно. Я как прочитал в газете в Трапезунде, что вы теперь одна остались, так и понял: самой ей не выехать - затрут. А я возьму да и отвезу голубку к теплым морям. В России ей сейчас не выжить: красные не больно жалуют генеральских дочек. Вот я и нанялся к греку мотористом. Он рассчитывал взять из Крыма пассажира, вот бы и взял пассажирку. - А что пассажирка не согласится, вы подумали? - Только об этом и думал, можно сказать, всю жизнь: ни за что не согласитесь. Кто я? Матрос! А сейчас должны согласиться. Революция! Революция всех сравняла. Вы - женщина, я - матрос, матросу нужен кто-то на берегу, и вам надо к кому-то пришвартоваться. Странно, но даже это словечко, с которым матросы на бульваре знакомились с модистками: "Разрешите к вам пришвартоваться", не показалось Марии ни смешным, ни грубым. А что? И "пришвартовалась" бы. Ведь все так тревожно: все бегут куда-то к морю. И вдруг из-за палисадника выходит Гриша и бросает в ворону палку... А вслух Мария сказала: - Так сложилась жизнь, Гриша, что между нами ничего не может быть... Гриша ожидал это услышать. - Потому что я матрос, - сказал он. - Ясно! Марии стало обидно за него. - Зачем вы так? Что тут стыдного? Меня вынянчил матрос - папин вестовой. Я родилась, когда папа был корабельным доктором, и выросла среди моряков. Вы моряк! Вот вы кто! И не надо унижаться перед генеральскими дочками, Гриша. Когда в мире - мир, а в доме - отец, мы млеем перед интеллектуалами. Пока не очнемся в открытом море на обломках родительского дома. Вот тогда мы предпочитаем моряков. Я говорю о мужчинах, на которых можно опереться. Гриша не слушал, что она говорит: в конце концов все это слова и слова, а он ее любит. И вся его жизнь была бы, как стоячая вода без соли, если бы не эта, пусть несбыточная, мечта. - Я бы полюбила моряка, - вдруг дошел до Гриши ее голос, - только моряка и полюбила бы... если бы не полюбила моряка. - Так вы уже?.. - Да. Он тоже моряк. Все было кончено. - "Он" - это совсем другое дело, - сказал Гриша. - При "Нем" мне, конечно, нечего делать. - И направился к двери. Но уйти не мог, никак не мог. - А где же он плавает, этот ваш "Он", что не видит, как вы тут бедствуете?.. - Еще не хватало, чтоб я к нему обращалась с просьбами! - Ко мне вы тоже не обращались. - Но он даже не знает, как я к нему отношусь. И ради бога, я вас умоляю, ни словом, ни намеком не проговоритесь ему! Этот человек - просто друг. Он мне только друг, вы понимаете?! - "Он" здесь? - В том-то и дело! Вдруг ни с того ни с сего приехал! Мария Станиславовна раздернула шторы. Окно амбулатории выходило во двор. Во дворе санатория стоял автомобиль Дубцова. Дети, онемев от восторга, разглядывали никелированное чудо. - Сейчас я вас ему представлю, - сказала Мария. - Где же вы? Гриша исчез. Мария беспомощно оглядывалась по сторонам: его нигде не было. МОЖЕТ ЛИ МУЖЧИНА БЫТЬ СЕСТРОЙ? Старший лейтенант Дубцов в полной форме - фуражка с белым верхом, китель с золотыми шевронами на рукавах и наградной кортик с темлячком на анненской ленте - стаскивал с заднего сиденья автомобиля коробки конфет и корзины с фруктами. - Помоги-ка, дружок, - подозвал он Колю и подал картонную коробку. Коля донес коробку до крыльца, швырнул в сердцах на ступеньки и ушел в аллею. Там его догнала Райка: - Зачем ты какао бросил? - Не надо мне вашей какавы. Коля даже не замедлил шаг. - Почему нашей? Ну почему? Коля остановился: - А ты спроси офицера, кому он эти сласти привез - сыну машиниста или внучке статского советника? - Ах вот как ты думаешь? - Как все! - Значит, когда красные придут, тебя будут шоколадом кормить, а меня отсюда вообще выгонят! Да? Ну, что молчишь? Я буржуйка? А то, что я ноги малышне мою, и горшки за ними выношу, и ем вдвое меньше тебя, не считается. Да? Коля, насупившись, молча ковырял носком ботинка ракушечник аллеи. Вдруг что-то зашуршало в кустах. Райка вздрогнула: - Ой! - Не бойтесь, пацанята, - прошептал чей-то голос. - Это я. - Из-за кустов вышел Гриша. Он только что благополучно вылез из окна амбулатории, где поначалу спрятался за шторами, и теперь держал путь к забору, чтобы исчезнуть навсегда. - Куда вы? - спросила Рая. - Обратно в Турцию? - Может, и в Турцию. - Да он не турок, - сказал Коля. - Значит, в Грецию. - И не грек. Теперь уже ясно - русский, и никуда не поедет. - Нет уж, пацанята. Отдаю кормовой. Коля насупился. - Значит, вы из этих... из буржуев, раз тикаете от революции. - Это я-то из буржуев? - Ну уж не из трудящих. Все трудящие себе счастье добывают, а вы тикаете. Гриша невесело усмехнулся: - "Трудящие"... А кто знает, что оно такое счастье и с чего его едят? - У дедушки был толковый словарь, - сказала Рая. - Там написано: "Счастье, счастья, множественного числа нет. Ощущение полноты жизни". - Как? - Гриша заинтересовался. - Так и написано? - "Ощущение полноты жизни". - Нет! Что множественного числа нет - написано? - Написано. - Я так и думал: множественного чиссла нет. Больше, чем на двоих, не выдается. Третий - уже лишний. - Гриша посмотрел на Колю. - А говоришь "трудящие". Я, хлопчик, сам по себе, где хочу, там и живу. Могу вообще себе устроить отдельное царство-государство. Назову его, скажем, Гришия. Меня Гришей звать. - Лучше Гришландия, - посоветовала Рая. - Так еще красивше, - согласился Гриша. - Островок с банановым садочком посередке океана я уже приглядел. Так что, территория будет. Население? Хотел там одну барышню поселить... - Гриша бросил грустный взгляд в сторону дома, из которого ему пришлось постыдно бежать. - Ну да ладно. Чем нас меньше, тем у нас меньше забот - армии не надо, если населения всего один человек и тот уклоняется от службы в армии. Полиция тоже ни к чему - у нас не воруют, только перекладывают из кармана в карман. И революции устраивать некому: когда человек один, кому он мешает? Никому от него ни холодно, ни жарко, - Гриша безнадежно махнул рукой. - Прощайте, трудящие, дай вам бог счастья. Он направился к забору санатория, но Рая схватила его за рукав: - Возьмите меня с собой, - заговорила она сквозь слезы. - Я вам буду еду готовить и белье стирать. Я всему научилась в санатории - мне за няньку приходится быть при малышах. Возьмите, пожалуйста! Все равно он говорит, меня при красных из санатория выгонят, потому что дедушка мои - статский советник. Возьмите, если у вас там не сыро. При сырости мне совсем нельзя жить. - Ну... ну... Зачем же сырость разводить, если нельзя? Давай вытрем. - Гриша руками размазал слезы по ее лицу и сказал грустно: - Нет у меня там сырости. Ничего у меня там нет. - И посмотрел на Колю, ища сочувствия. - Все равно вы буржуи, - сказал Коля, - и паразиты! Райка первая. Она ему будет готовить и стирать! Слыхали? А у докторши вон сколько ртов голодных! Олюне совсем худо стало. Лежит в изоляторе. Даже бредит и то едой: "Упу надо! Упу надо!" Это она супу просит, - Коля круто развернулся и пошел к дому. - Крупу добывать надо, а не с вами разговаривать! Гриша очень хорошо понял Колю, лучше чем Коля - его, потому что Коля ни разу не был в Гришиной шкуре, а Гриша в Колиной не раз уже побывал. - Чудак, - сказал он Коле. - Ну где ты крупы достанешь? Украдешь с воза на дороге - так конвойный тебя пристрелит, того и жди! Коля, не оборачиваясь, уходил по аллее. Гриша поймал его за полу курточки: - Ну постой... Ну пойми ты, наконец: кто я такой вашей докторше, чтобы в ее доме оставаться? Коля посмотрел на него с презрением. - Был бы я взрослый, вот как вы, женился бы на Марии Станиславовне. - Вообще это мысль. Но пришла не в ту голову. - Вы думаете, она на вас не позавидует?.. Рая даже испугалась: - Не слушайте его - он дурак! - Ну, значит, будете сестрой, - решил, наконец, Коля. - Может, братом? - Я вам дело говорю: сестрой-хозяйкой. При больных легких надо досыта есть - это вам каждый скажет. А с такой сестрой-хозяйкой, как вы, мы бы каждый день ели от пуза. Жри - не хочу! Думаете, забыли, как вы сахар принесли? Гриша в этот момент охотно бы сгреб в охапку и пацана, и дивчину, прижал бы их голова к голове на своей груди и утешил: "Ладно, не горюйте, пацанята. Где нашелся сахар - найдется и крупа". Но вместо этого он схватил Колю за лацканы курточки из чертовой кожи и тряхнул так, что швы затрещали. - Если ты, сепельдявка, будешь девочек обижать, близко ко мне не подходи никогда больше! Понял?! Коля был счастлив. "МЫ С ВАМИ ПРОЩАЕМСЯ НАВСЕГДА" - Я натуральная свинья, - говорил старший лейтенант Дубцов, сидя в плетеном кресле на веранде санатория. - Уже почти месяц в этом городишке, видел вас мельком, но ни разу не заехал, не поинтересовался, как, на какие средства вы живете. - Я не обижалась, - успокаивала его Мария Станиславовна, - знала, что вы не можете сюда приезжать. Вам вовсе незачем пятнать свой белый мундир предосудительными связями. - Не понял... Что вы называете "предосудительными связями"? Я никогда не скрывал, что обязан жизнью вашему папе: сам был вот таким же тщедушным мальчиком в белой панамке, как эти зеленые гороховые стрючки, что и сейчас слоняются по двору санатория. - Значит, вы не знаете, что я на подозрении у контрразведки? - Вы? Эти становится интересным! - Дубцов поплотнее устроился в кресле. - Рассказывайте, Маша, что здесь произошло? - Ротмистр Гуров потребовал истории болезни. Ему надо было знать, кто чей ребенок и при какой власти поступил. Я отказала: для меня нет детей красных или белых - только больные и здоровые. - Вы правы. Мы с детьми не воюем. - Гуров сказал то же самое: "Мы с детьми не воюем". Но если придут красные, - сказал он, - они мигом выявят детей офицеров, дворян и в лучшем случае выгонят из санатория, а в худшем - будут ловить на этот крючок их родителей, чтобы расправиться с ними, как с врагами Советской власти. - И вы показали ему истории болезни. - Нет. Я не верю Гурову. Большевики, при том, что они забрали у папы санаторий, кормили детей, снабжали медикаментами, бельем. Они последнее отдавали. Чего никак нельзя сказать о вашей власти. Вы даже, уходя, увозите все с собой. Мимо наших ворот день и ночь возят в порт продовольствие. Вы обрекаете нас на голод, милый благородный старший лейтенант. Дубцов улыбнулся. - Вы так и сказали Гурову? - Кроме последних слов. Вот уж кого не назовешь благородным. В городе рассказывают такие ужасы о зверствах контрразведки... Вы слышали о рифах? На этот вопрос Вильям Владимирович предпочел не отвечать. - Я вас внимательно слушаю, - сказал он вместо этого. - Ну вот... Гуров меня выслушал и сказал: "Вы большевичка и выполняете декреты Совнаркома". - Только и всего? - Не смейтесь. Это действительно так: Советы объявили все курорты народным достоянием и подчинили Отделу лечебных местностей комиссариата здравоохранения. В девятнадцатом году, при красных, мы с папой из хозяев курорта превратились в служащих. Нам прислали детей из неимущих классов. Из них тоже кое-кого не успели забрать родители. И возможно, эти родители - комиссары, но я не намерена выдавать их Гурову. - Значит, Гуров ушел несолоно хлебавши? - Плохо вы знаете Гурова. - Возможно, с вашей помощью узнаю получше. - Он действительно ушел, а назавтра прислал своего помощника... однорукого... с целой командой каких-то людей в штатском, военном и полувоенном. Они переселили меня с детьми на пустующую дачу с пауками, где мы провели две ночи, пока они устраивали здесь обыск. - И все-таки изъяли истории болезни. - Они к ним даже не прикоснулись. Они вообще искали не в доме. - А где же? - В погребах. Прежний владелец имения вырыл под домом большие винные погреба. Но папа купил только половину имения, вторую часть приобрел капитан, муж мадам, и погреба ее собственность. Вход в них со стороны пансиона. Дубцов встал, прошелся по веранде: - Вы не хотели бы, Маша, прокатиться на авто? - Покатайте ребят. - Все не поместятся. А выбирать?.. Вы же сами говорите - они все равны. - Хорошо. Только до моря. Дети смотрели с завистью, как Мария Станиславовна усаживается в автомобиль. Некоторые из них еще ни разу в жизни не катались "на моторе". Автомобиль остановился возле каменной лестницы, которая вела к пляжу. Выйдя из машины, Мария Станиславовна вместе с Дубцовым спустилась к морю. Здесь Дубцов заговорил откровенно: - Я не хотел бы, чтобы вы меня путали с Гуровым, Машенька! Мы с ним занимаемся одним и тем же делом, но мы разные люди, и не исключено, что между нами проходит линия фронта. - Как это понять? - Достаточно, если вы поймете: Гурову безразлично, как вы к нему относитесь, а мне - нет. - Это не помешает вам уехать вместе с Гуровым. На это Дубцов ничего не сказал, но Мария решила добиться ответа. - Когда вы уезжаете, Виля, завтра, послезавтра? - Никто не знает, что будет завтра. Пока идет война, я буду выполнять свой долг. - Это не ответ, а отговорка. Вместо правды - красивое слово. "Долг". Папа всегда морщился от подобных выражений: "врачебный долг" и все такое прочее. "В слове "долг" есть что-то принудительное, - так он говорил. - Я лечу, потому что люблю лечить людей". Но вы же не любите убивать людей. Я знаю, не любите. Вас просто втянуло в этот кровавый водоворот. Вот именно втянуло какой-то безличной силой. Знаете, как солдаты в госпиталях говорят... Мне ведь пришлось поработать в госпитале... Они не говорят, кто их ранил. Они говорят: "ранило". Вот и вас ранило - а говорите "долг". Они дошли до валуна-"бегемота". - А вот и "бегемот"! - обрадовался Дубцов. - По-моему, я первый когда-то заметил, что этот камень похож на бегемота. - Почему вы все время переводите разговор? - Потому что это все политика, а вы, сколько я вас помню, всегда смотрели в себя: вокруг война, революция, но вам был интересен только свой внутренний мир. - А вы уверены, что это так называется, - спросила она, - "внутренний мир"? Может, это была "внутренняя война"? Революция - в душе девочки! А вот вы как раз были пришельцем из того... внешнего мира. Каждый раз, когда вы по старой памяти нас навещали, я видела на вас не только новые звездочки или шевроны, но какое-то отражение того, что происходит там. Правда, только отражение. Это отражение меня обмануло. - Насколько помню, я вам никогда не лгал. - Отражение лгало. Не знаю, как это объяснить... Помните, у нас в гостиной висела картина. Морская баталия. Ночью в неподвижной воде отражаются горящие фрегаты. Тихо. Таинственно. Как свечи, тонущие в черноте рояля. Но ведь на фрегатах горели люди. Живьем! А я любовалась. Пока эти ваши войны и революции не ворвались сюда сами, без вас, без белого кителя и золотых вензелей. С гнойными ранами, газовой гангреной, тифозной горячкой и голодной пеллагрой, пожирающей истощенных детей... Дубцов молча поглаживал серо-зеленый бок "бегемота". - А знаете, - сказала Мария, - здесь нашелся один человек, который предложил мне сбежать от всего этого на коралловые острова. Он даже показывал картинку: зеркальная лагуна, белая яхта... - Вот кто действительно лгал, как его картинка! - А вы? Почему вы, Виля, не предлагаете мне помощь? Уж для вас-то найдется место на пароходе. Почему вы не берете меня с собой? Наконец-то Мария поставила свой вопрос прямо, без обиняков. Дубцов не мог не ответить, но он не спешил отвечать. Некоторое время они с Марией шли молча вдоль полосы прибоя по космам гниющих водорослей. Волна беспрерывно перекатывала гальку пляжа. - Никуда вы не уедете, - сказал Дубцов. - Я вырос в вашем доме, уж я-то знаю, если к вам забредала кошка или приблудная грязная собачонка, она меняла все планы семьи: откладывались выезды, переезды... А тем более - больные дети. Вон вы даже на автомобиле не хотели ехать без них. Она посмотрела на него потемневшими от слез глазами: - И сейчас не поеду на вашем автомобиле. Мы с вами прощаемся... навсегда. И пошла вдоль моря по космам гниющих водорослей обратно в санаторий пешком. Дубцов догонять не стал. Он посмотрел на часы и поспешил к машине. Подъезжая к городку, он еще издали заметил над особняком, где размещалась контрразведка, столб дыма. "Свершилось", - подумал Дубцов и прибавил скорость. Действительно, солдаты выносили из дверей особняка папки с делами и жгли их во дворе. Гуров в своем кабинете тоже поспешно перебирал бумаги: одни совал в портфель, другие швырял в камин, в котором тоже пылал огонь. - Красные полностью овладели перешейками, - сообщил он Дубцову, - взяли Перекоп, Чонгар, прорвали Ющуньские позиции и наступают на Джанкой. Врангель подписал приказ отходить к портам Крыма. ПАРОХОДЫ НАДО ВЕРНУТЬ У ворот Феодосийского порта казачья цепь сдерживала толпу беженцев. Некоторые из них уже давно ждали погрузки и сидели на чемоданах, баулах, тюках с подушками. Закусывали разными припасами из кошелок с торчащими бутылями молока. Какие-то господа наседали на казачьего офицера, который дежурил у пулемета, повернутого рыльцем к толпе. - Почему вы не берете людей? - Неслыханно! Люди ночуют на пристани. - Чего вы ждете? Большевиков?! Офицер с трудом их перекрикивал: - Господа! Все уедут, господа! Но сперва - грузы. Решетчатая ограда порта сменялась красной кирпичной стеной, над которой торчали ржавые железные буквы вывески: "Слесарные мастерские Феодосийского порта". Внутри царило запустение, с балок потолка свешивались закопченные бороды паутины. Один слесарь лениво водил рашпилем, извлекая из железа звук, от которого болят зубы. У других станков и верстаков никого не было: обед. Четверо сидели в закутке среди железного хлама, уминали из одного чугунка толченую картошку. - Ты бы, Денис Петрович, туда сметанки запустил, - говорил один из них, заглядывая в чугунок, - хотя бы для конспирации. - Ешьте, товарищ Радчук, что дают. Мы вас слушаем, товарищ Баранов! - Решение Крымревкома, - сказал Баранов, - суда не выпускать, сорвать белым эвакуацию, а значит, и вывоз продовольствия. - Можно песочку в золотники, а можно и масло выпустить, - посоветовал Радчук. - Кустарщина. - Баранов взял горбушку хлеба и стал натирать ее чесноком. Четвертый отложил ложку, достал чернильный карандаш, послюнил и что-то отметил на клочке бумаги. На его нижней губе от чернильного карандаша отпечаталась лиловая риска. Только по этой риске, пожалуй, и можно было узнать обросшего седоватой щетиной Степанова-Грузчика. Уполномоченный ВЧК по Крыму переправился позапрошлой ночью из Новороссийска на катере "Аджибей", доставившем боеприпасы и оружие партизанам для решающей схватки с белыми. - Я вот тут отметил для резолюции, - сказал Грузчик, - русские пароходы, те, что в крымских портах, надо задержать во что бы то ни стало. (Для посторонних эта запись выглядела так: "Забрать у прачки бязевые кальсоны".) Существует декрет Советской власти о национализации торгового флота. Значит, суда наши. Почему белые адмиралы в Лондоне и в Константинополе должны торговать русскими моряками на всех морях и океанах? Пароходы надо вернуть Советской России в целости и сохранности. - Ну и как же мы это сделаем? - спросил Радчук. Грузчик покосился на слесаря, который водил рашпилем по железу. Баранов подошел к слесарю: - Так не работают, а саботируют. На станке точи! Слесарь подмигнул - понял. Со звоном и визгом заработал станок. - Вот теперь нас никто не услышит, - сказал Грузчик. - Сообщаю главное: по общему плану восстания мы захватываем город, а значит, и порт. Сигнал к началу восстания - взрыв артиллерийских складов на железнодорожной станции. После взрыва берем тюрьму, мастерские и порт с пароходами. А партизаны в это время захватывают Судак и перерезают белым дорогу на Феодосию. Придется им, не сворачивая к морю, катиться прямиком на Керчь. Вбежал парнишка в замасленной спецовке: - Петрович! До инженера. Денис Петрович вышел вслед за парнишкой и очень скоро вернулся. - Депеша от Гарбузенко, - сообщил он, улыбаясь. - Как?! - удивился Баранов. - Разве он не арестован? - Выходит, не арестован, раз у них там работает собачья почта... Степанов-Грузчик взял Дениса Петровича под руку, как барышню, и сказал: - Передайте, пожалуйста, по этой вашей почте - пора заняться санаториями. ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ Веста с корзиночкой в зубах толкнула лапами вертушку двери и вошла в шкатулочное нутро кофейни Монжоса. В кофейне было пусто, буфетчик переворачивал стулья. Взяв деньги, он положил в корзиночку пачку табака и, когда собака ушла, прошел в подсобку, где подержал кредитку над огнем, пока не выступили буквы... Прочитав, вышел во двор. Во дворе кофейни стояла платформа ломового извозчика. Несколько парней с фабрики эфирных масел сгружали ящики с надписью: "Кофе мокко". - Все, хлопцы, - сказал им буфетчик, - несите их в дом. Хлопцы затащили ящики в кофейню, там распечатали. В ящиках были патроны. В этот момент за дверью, завешенной полосатой шторой, хлопнул выстрел... Один... другой... - Ша, - сказал буфетчик, - без паники. Это всего-навсего драндулет. По набережной, фырча и стреляя синими выхлопами, катился автомобиль Дубцова. Старший лейтенант в автомобильных очках, в кожаном реглане сидел за рулем, рядом - ротмистр Гуров. Один из парней вытащил из-под стойки ручной пулемет Гочкиса: - Засмолить бы! Буфетчик отвел в сторону ствол пулемета: - Еще попадешь... - В кого? - В кого не надо. Парень с удивлением оглядел улицу: кроме Дубцова и Гурова, не было видно ни одной души. Ветер гнал по булыжнику клочки бумаги, смятые папиросные пачки и прочий сор - следы поспешного бегства. А со стороны гор, подступавших к морю, уже слышалась пальба. - Красно-зеленые, - сказал Гуров, - партизаны. Как бы не перерезали дорогу. - Ничего, мы пройдем морем на "Джалите", - успокоил Дубцов, - там сейчас Гарбузенко чинит мотор да твой часовой сторожит моториста Гришу. Автомобиль скатился с горы к рыбачьей пристани. "Джалита" была на месте, но что-то в ней явно изменилось. Ни часового, ни Гарбузенко, ни Гриши не было видно. Безжизненная "Джалита" под всеми парусами маячила у мостков. - Сбежали, сволочи! - ругнулся Гуров. Он занес ногу, чтобы прыгнуть на борт "Джалиты", и чуть не свалился в море - причальные канаты были обрублены. Легкий береговой ветерок относил "Джалиту" к выходу из бухты. На палубе так никто и не показался. Автомобиль с Дубцовым и Гуровым, рыча и отплевываясь бензиновым дымом, вновь вскарабкался на гору. Отсюда открывался вид на подкову городка. Дубцов резко потянул на себя ручку тормоза. - Смотри! Над мавританской башенкой особняка, где прежде размещалась контрразведка, бился на ветру кумачовый флаг. - Красные в городе? - Гуров не поверил своим глазам. - Когда они успели? - Долго ли умеючи? Подпольщики впустили партизан, - Дубцов развернул машину и стал съезжать с горы. - Попробуем пробиться на Феодосию, авось не перережут дорогу. ...А "Джалиту" несло ветром в сторону рифов. Неуправляемое суденышко плыло боком, купая паруса. Навстречу, со стороны моря, шла рыбачья шаланда. Видно, возвращались с лова. В садках поблескивала кефаль. Дед-рыбак дремал, сидя на корме. Его внуки, совсем еще хлопчики лет двенадцати - четырнадцати, гребли и посмеивались, глядя на потухшую цигарку, вывалившуюся из раскрытого рта. Цигарка лежала на груди деда. - Эй! На паруснике! Э-ге-ге-гей! - закричали хлопцы.- Чи е хто? Отзовись! Никто не отзывался. Только слышно было, как по палубе парусника перекатывалось, гремя, пустое ведро. Хлопцы растолкали деда: - Диду! Там парусник сам собою плыве. Без матросов. Гукалы - никто не видгукнувся. - Мабуть, пьяные? - Ни, диду. Никого нема! - Ну-у... Значить, то, хлопци, летючий голландець. - А шо воно таке? - Летючий голландець? - Дед сам затруднялся с ответом, долго лизал, заклеивая, свою цигарку. - Воно то, чего нема и не може буты, але люди бачили. КТО ЕСТЬ КТО - Фу, черт! - Дубцов потянул на себя ручку тормоза. - Не везет так уж не везет. - Он вышел из машины, вынул пробку радиатора - пошел пар. - Возьми там ведерко, Гуров, набери воды. Дубцов поднял капот, приблизил ладони к разогретому мотору, прислушался к бульканью и потрескиванию в автомобильных внутренностях, а Гуров, вытащив ведро из багажного ящика, стал спускаться с дорожной насыпи в глубокую промоину, образованную ливневыми потоками, стекавшими с гор. Чтобы вода не размыла дорогу, под насыпью, на дне промоины была проложена каменная труба. Из трубы вытекала какая-то желтоватая водичка. Гуров подставил ведро. Вода затарахтела по дну. Дубцов захлопнул капот и подошел к краю промоины. Гуров заметил, что правую руку Дубцов держит за бортом реглана. - Что это у тебя, Виля, за наполеоновский жест? Дубцов не ответил и руку из-за борта реглана не вынул. - По-моему, вы не очень торопитесь, ротмистр, - сказал он хмуро. - Прикажи воде течь быстрее. Вода текла тонкой, как ниточка, струйкой. Ведро наполнялось почти незаметно. Но Дубцова все это вроде бы не касалось: - А по-моему, вы нарочно хотите опоздать на пароход. - Почему ты вдруг перешел на вы? - Можно и на ты. Я с тобой свиней не пас. Я офицер флота, плавал юнгой, окончил школу гардемаринов, а ты хам: мараешь белое дело, терроризируешь Марию Станиславовну, интеллигентную женщину, которой ты в лакеи не годишься, скотина! Гуров схватился за кобуру. Дубцов вынул руку из-за борта реглана. В руке был браунинг. Вдали громыхнул взрыв, второй, третий. Затем целая серия взрывов. Дубцову почудилось, что камни под ногами дрогнули. И действительно, с дорожной насыпи скатился камешек, за ним потянулась струйка известковой пыли. - Артиллерийские склады взорвали на станции Феодосия, - сказал Гуров. - Это конец, Виля. Понимаешь? Все! Слышишь выстрелы? - вслед за взрывами стали раскатываться двойные винтовочные хлопки. - Офицеров вылавливают. Сюда тоже скоро прискачут и порубят нас с тобой обоих, как белых шкур! Бежать надо! Гуров начал выбираться из промоины, на ходу расстегивая кобуру. О браунинге Дубцова он как будто забыл. - Руки! - скомандовал Дубцов. Гуров поднял руки. - Вот теперь кругом. - Спорить с браунингом было бесполезно. Гуров покорно повернулся спиной к Дубцову. - Кобуру расстегнули, весьма любезно с вашей стороны. - Спрыгнув в промоину, Дубцов вынул револьвер из кобуры Гурова. - Вот теперь побеседуем. Сядьте... Сесть! Это допрос! - Гуров присел на край трубы, из которой вытекала вода - уже набралось полведра, - Дубцов сел напротив. - Я вас не задержу до прихода красных, Гуров. Пока наполнится ведро, окончится и суд, и дело. - Дубцов вынул из кармана реглана матросскую флягу - манерку, отвинтил крышку, выудил из фляги свернутое трубочкой письмо капитана "Спинозы" и протянул Гурову... - Зачем вы погубили человека, Гуров? - спросил Дубцов, когда Гуров кончил читать. - Ведь вы же оформили документы о погрузке продовольствия на "Спинозу", а фактически его не погрузили. И капитан, которого обвинили в краже, пустил себе пулю в лоб. - А если он действительно украл? Где у вас доказательства, что продовольствие осталось в Крыму? - Допрос поручено вести мне, а не вам, - я и задаю вопросы. Каким образом к сторожу пансиона по соседству с Марией Станиславовной попал куль сахара, за который вы, Гуров, лично расписались на складе? - Откуда у вас такие сведения? - У морской контрразведки тоже есть свои люди, как вы понимаете... - Ну-у... мало ли... Конвойный продал по дороге один мешок. - Ведро наполняется, Гуров. Я залью радиатор и уеду. Но вас я тоже не оставлю красным. Так что, не стоит тянуть. Зачем вы установили слежку за климатической станцией, убрали оттуда Марию Станиславовну с детьми и двое суток вели какие-то таинственные работы в винных погребах? - Там нет никаких погребов. - Погреба находятся под домом. Но вход со стороны пансиона - и сторож оттуда потихонечку тащит мешки с казенными печатями. Те самые, которые вы там сложили. - Ты меня оскорбляешь, Виля, - Гуров улыбнулся, хотя ему было не до смеха. - Я, по-твоему, не только вор, а еще и дурак: украл и закопал, как собака кость, а сам уехал за море. Что ж, я из Турции буду приторговывать этими харчишками? Дубцов тоже усмехнулся: - Наконец-то в вас заговорила логика. Я так и понял - никуда вы не собираетесь уезжать от этих харчишек. Вам и здесь будет неплохо. Потому что вы либо купленный предатель, либо агент ЧК. Гуров вздрогнул не столько от этих слов, сколько от того, что вода, переполнив ведро, выплеснулась ему на ноги. - Напрасно надеетесь, - заговорил он, - что, отделавшись от меня, вы скроете от ЧК свои собственные дела, господин Дубцов. Там, уверяю вас, известно, что вы белый палач, а не заблудший интеллигент. Достаточно одного фокуса, который вы проделали с болгарским коммунистом Райко Христовым. Эту историю я слышал только вчера из ваших уст. Сам не убил - так отдал французам на растерзание, еще и расписку получил! Иуда взял расписку на 30 серебреников! Так что, еще неизвестно, кто из нас предатель. Время покажет, кто из нас кто, господин Дубцов, кого Россия помянет добрым словом: тех, кто удирает, или тех, кто здесь остается! Выстрел раскатился и отдался эхом в горах... Стреляли из винтовки. Один, два, три выстрела... С горы катились, дребезжа, телеги с одуревшими от гонки лошадьми. Повозочные, прыгая с телег, сбегали с дороги в кусты. Дышло передней пароконной упряжки ударило прямо в радиатор автомобиля. В облаке известковой пыли проскакал верховой казак. - Назад! - заорал казак, поравнявшись с автомобилем. - Вороти оглобли, ваши благородия! Партизаны дорогу перерезали. - Он соскочил с коня, стал его расседлывать.- Я с-под Феодосии скачу. Там восстание! Большевики артиллерийские склады рванули, тюрьму взяли, в порт прорвались. Казак расседлал коня, поцеловал его в ноздри и, взвалив на плечи седло, скрылся в зарослях можжевельника. Выстрелы участились, застучал пулемет, ухнули разрывы гранат... Мария Станиславовна обходила кровати в палате девочек, собирала градусники и ставила в стакан с розовой сулемой. Стакан с пучком тонких градусников стоял на стеклянном столике, столик дрожал, и градусники звенели. - Стреляют, - прошептала Олюня, когда Мария Станиславовна подошла к ее кроватке, - я боюсь. - Не бойся, Олюня, - успокоила Мария, - это далеко. Но это было очень близко. Мария разделила надвое челочку, мешавшую девочке смотреть, и вышла на крыльцо. Бой шел, казалось, совсем рядом, на дороге. Даже в санаторном парке появились какие-то люди, со стороны арки слышался нарастающий топот. "Красные, - подумала Мария. - Это значит, Дубцов уже далеко". Уронив голову на каменные перила, она заплакала. А топот ног в санаторном парке тем временем приближался. Когда она подняла голову и отвела рукой волосы, прилипшие к мокрым щекам, - она увидела в глубине аллеи Дубцова и Гурова... Мундиры на них были истерзаны: погоны, шевроны вырваны "с мясом". - Ничего не спрашивайте, - прохрипел Дубцов. - Спрячьте нас. СЕСТРА-ХОЗЯЙКА ПРИСТУПАЕТ К РАБОТЕ Над морем в осенней дымке вставало солнце. Розовые блики заплясали на окнах просыпающегося города. Выйдя из хозяйственного флигелька, где он пристроился на ночлег, Гриша взглянул на море - бесконечная водяная стена отгораживала, казалось, землю от неба. По этой стене еще вчера проползали пароходы. Но сегодня что-то было не так: горизонт был пуст. Дымы броненосцев Антанты уже не подпирали небо. Гриша перевел взгляд на город. Утренний бриз развернул флажок над мавританской башенкой. Флаг был ярко-алый. "Все, - подумал Гриша, - белым в Крыму делать нечего. Вряд ли остался хоть один. Можно гулять свободно". Скрип ракушечника в аллее заставил Гришу отпрянуть. Со стороны летней кухни к санаторию шел мужчина в гражданском пальто и шляпе. Гриша не сразу разглядел его лицо, но... манера держаться! "Офицер! И не сухопутный: те будто швабру проглотили, а этот движется вольно, как оперенная парусами мачта при попутном ветре. Дубцов! Не удрал, сволочь! Неужели не понимает, что красным и пять раз его поставить к стенке будет мало?! Не может не понимать. - Гриша стал рассовывать по карманам свое немудреное имущество. - Прощайте, Мария Станиславовна! Видать, и вправду любит вас ваш "Он", если рискнул жизнью - остался с вами..." - Дядь Гриша! Гриша обернулся. Со стороны санаторного корпуса к нему бежал Коля. "Его еще не хватало. Попробуй теперь уйти по-английски, не попрощавшись". - Ну что тебе? - Что сегодня на завтрак готовить? Совсем ничего нет. "Спроси у другого дяди, - хотел бы сказать Гриша, - у Дубцова Вильяма Владимировича". Но сказал он другое: - Что-нибудь придумаем, - и повернул... к ограде пансиона мадам-капитан. А Коля пошел будить Раю, что-то она сегодня заспалась. Но Рая не спала. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, и наволочка была мокрой от слез. - С чего бы я ревел, - сказал Коля, - наши уже в городе! Сам видел флаг! Она как будто не слышала. Коля постоял, постоял и дернул за плечо, стараясь оторвать ее голову от подушки. - Ну, может, тебя не выгонят. Подумаешь, дедушка статский советник. Он же не офицер, а библиотекарь, с книжками воевал. - Не библиотекарь, а ученый библиограф - смотритель университетской библиотеки. - Ничего, - успокоил Коля, - заработает прощение, если хорошо будет себя вести. Гриша тем временем дошел до ограды пансиона, ловко, как обезьяна, вскарабкался по решетке вверх, перелез на дерево, пристроился среди ветвей. Перед Гришей, как на ладони, был весь пансион. Господа в осенних пальто, с теплыми кашне на шее гуляли по аллейкам. Какой-то дяденька раскачивался в гамаке. Другой, совсем уж дряхлый, возлежал в кресле-качалке, накрытый клетчатым шотландским пледом. Третий... Гриша чуть не свалился с дерева... Третий был однорукий! Филер контрразведки, который возил его, Гришу, на рифы и обратно. "Ротмистра только не хватает до полного комплекта", - подумал Гриша, и, как по заказу, он увидел, что с веранды пансиона по каменным ступеням спускается Гуров. Гриша даже усомнился: может, не Гуров? Нет, он. В сером демисезоне с бархатным воротником. Без бороды. Морда голая, как колено. Пока Гриша слезал с дерева на забор, мысль его работала на всех оборотах: "Ясно, откуда у сторожа пансиона оказался мешок с казенных складов. Эта компашка заблаговременно запасалась харчами. Придется поделиться, господа, с детьми. Так будет по-божески". Гриша спрыгнул с забора не в парк санатория, а на хозяйственный двор пансиона и осторожно приоткрыл дверь флигелька, в котором, должно быть, жил сторож... Жил он, прямо скажем, не по средствам. В его каморке стояли роскошная кровать из орехового дерева и трельяж с разными дамскими цацками: пудреницами, флакончиками для духов, баночками с кремами и румянами. - Входи, - сказал знакомый боцманский бас. - Чего царапаешься, как кот? Вместо сторожа во флигельке жила теперь мадам-капитан. Гуровская компания вытеснила ее из собственного дома. - А-а! Бывший грек, коммерсант-неудачник! Гриша понял: мадам уже знает, Гуров ей успел объяснить, что здесь отирался Гриша-моторист с "Джалиты" под видом грека. - А я думал, вы уже уехали! - сказал он с наивным видом. - Как? Верхом на палочке? - На метле. - Он еще острит! А кто обещал меня вывезти? Кто взял золотой портсигар? - Ну я... Только меня самого взяли ваши, между прочим, знакомые. Мадам сделала вид, что не расслышала. - А портсигарчик к тому же ворованный,- добавил Гриша. Мадам окаменела от такой наглости, но через мгновение ее прорвало: - Слушай, ты! Отчаливай отсюда! И чтоб до завтра твой поганый след смыло с песка! Когда я воровала? Я брала у Марии вещи и обменивала их на продукты. - Продукты тоже ворованные. В казенной упаковочке. Но вы не беспокойтесь, я никому не скажу, если вы мне скажете, где у вас склад. Мадам захлопала глазами, как магазинная кукла, что, кстати, очень шло к ее кукольному личику: - Какой склад? - Тот самый, где спрятаны продукты. - Какие продукты? - Которые в порт возили с казенных складов. Сахар, мука, галеты, ветчина в банках, бекон, сало, шоколад. - Шоколада захотел? - Голод и не к тому принудит. - Ах, голод! Так бы сразу и сказал. Я женщина жалостливая, - мадам огляделась по сторонам, плотно прикрыла дверь и поманила к себе Гришу: - Пригнись-ка. Гриша приблизил ухо к ее губам и от молниеносного удара головой опрокинулся на пол. Сидя на полу, он размазывал по лицу юшку, а мадам как ни в чем не бывало поправляла прическу. - Ну, как, молодой человек? Вы удовлетворили ваше любопытство? - Да! Теперь я кое-что понял: в том припортовом пансионе, где ваш муж-капитан откопал себе супругу, не было вышибалы, вы работали за него. Острым каблуком высокого ботинка