верх, на полку над камином, чтобы я подумала на досуге, как следует себя вести. Много раз сидела я там, до смерти боясь огня, а ноги у меня немели от неподвижности. Она перевела взгляд на полку, и дети тоже посмотрели туда. Ужасно высоко была она над полом. - Он был мне, пожалуй, больше отцом, чем братом, - добавила мисс Эванс. - Наш папа никогда никого не сажает на камин, - откликнулся Ник. - И никого не пугает. По правде говоря, Кэрри тоже не боялась мистера Эванса. Но она предпочитала не попадаться ему на глаза, как и тощая старая кошка, которая, едва заслышав его шаги в коридоре, срывалась со своего места у камина и исчезала. А ведь он ни разу не ударил кошку, думала Кэрри; просто кошка так же настороженно относилась к нему, как и она. "Животные чувствуют, когда люди настроены к ним недружелюбно", - объясняла она Нику. Хотя, быть может, он и пытался на свой лад подружиться с ними. Он никогда не садился за стол вместе со всеми, а ел в гостиной, куда мисс Эванс приносила ему еду, но порой, когда они пили чай, заходил на кухню и говорил: - Ну-с, Кэролайн, неплохой сегодня выдался денек для игры, правда? - Для какой игры? - спрашивала она, зная, что от нее ждут этого вопроса. - Для игры на рояле, - отвечал он, чуть не теряя от хохота вставную челюсть. Он разрешал им помогать ему в лавке - Кэрри страшно нравилось взвешивать продукты на весах и давать сдачу, - пока в один прекрасный день не поймал Ника на краже вафель. Прошло три недели со времени их приезда. Мисс Эванс уже превратилась в тетю Лу, и, казалось, они давным-давно с ней знакомы. Было около шести вечера, и Кэрри помогала мыть после чая посуду, как вдруг послышались яростные вопли мистера Эванса. Она вбежала в лавку. Посредине стоял белый, как мука, Ник с крошками от вафель на губах. - Вор! - кричал мистер Эванс. - Пойман с поличным, а? Сколько это уже продолжается? Пробирается сюда, когда лавка закрыта, а я сижу в гостиной, и ворует! Вот она, неблагодарность-то! Ты еще пожалеешь! Ты еще поплатишься за это! Тебя надо как следует проучить, парень, и я это сделаю с удовольствием. Ты хочешь, чтобы тебя выпороли? - Он начал расстегивать свой ремень. И со злорадной улыбкой сказал: - Ну-ка, снимай штаны. Кэрри ахнула. Ника никто никогда не бил, его ни разу в жизни даже не шлепнули. Он стоял и дрожал. Чем ему помочь? Вызвать полицию? Но Ник действительно совершил кражу. Позвать тетю Лу? От нее мало толку, она даже не пришла посмотреть, что происходит. Стоит, наверное, посреди кухни, прислушивается и заламывает руки. - Мистер Эванс, мистер Эванс, - принялась молить Кэрри, - Ник не вор. Он просто маленький мальчик, который любит вафли. Его ужасно тянет к сладкому, он не может с собой совладать. Он, наверно, даже не понимал, что ворует. - Вот мы его и научим понимать, - прорычал мистер Эванс. И двинулся в сторону Ника, который отошел как можно дальше к двери и смотрел на мистера Эванса во все глаза. - Если вы меня ударите, - сказал он, - я пойду в школу и расскажу все моей учительнице. - И про что же ты расскажешь, молодой человек? - засмеялся мистер Эванс. - Про то, как ты хорошо поступаешь, воруя у добрых людей, что приютили тебя? - Я скажу, что был голоден, - ответил Ник. Мистер Эванс замер на месте. Кэрри - она стояла за его спиной - его лица не видела, но зато она видела лицо Ника. Он был так бледен, что казалось, вот-вот упадет, однако взгляд его темных глаз был тверд. Будто прошло целых сто лет. Они все стояли неподвижно, словно застыли. Затем медленно-медленно мистер Эванс надел ремень и застегнул его... В тот вечер он молился за Ника. На коленях возле кровати, и Ник тоже стоял на коленях рядом с ним. - О господи, обрати свой взор на этого грешного ребенка, творящего зло, и направь его на стезю добродетели. А если он вновь подвергнется искушению, напомни ему о муках, что ждут его в аду, о пытках и истязаниях, дабы он содрогнулся от страха и раскаялся в совершенном им поступке... Он молился не меньше получаса. Кэрри пришла к выводу, что она, например, предпочла бы, чтобы ее побили, но Ник торжествовал. - Я знал, что он не осмелится ударить меня, если я скажу, что был голоден, - объяснил он, когда все кончилось. - Взрослые часто обижают детей, но они не любят, когда об этом узнают другие взрослые. В его голосе звучало довольство собой, но Кэрри никак не могла успокоиться. Ей казалось, что в лице мистера Эванса Ник нажил себе врага, и это представлялось ей опасным. - Не такой уж он плохой человек, - убеждала она Ника. - И ты не имел никакого права красть его вафли, ты уже не маленький. А говорить, что ты был голоден, стыдно, потому что это неправда, просто ты любишь вафли. Я знаю, он часто обижает тетю Лу, но она сама виновата, позволяет ему это делать. Она очень милая, наша тетя Лу, но она глупая. - При чем тут она, раз он такой противный? - возмутился Ник. - Противный и злой. Знаешь, как он вчера орал на тетю Лу, когда поскользнулся на коврике в холле? Кричал, что она нарочно натерла пол под ковриком, а она вовсе не натирала. Я стоял в кухне, ему меня не было видно, но я-то его видел. Я видел, что он нарочно подвинул коврик на натертое место, а потом сделал вид, что поскользнулся, и начал орать. Он замолчал. Они лежали вместе в одной кровати. Он взял Кэрри за руку. Рука его казалась маленькой и без косточек. - Я ненавижу его, - заключил он, и голос его задрожал. - Я взаправду и по-настоящему ненавижу его. - Если тебе в самом деле здесь так плохо, тогда нам нужно кому-нибудь об этом сказать. Но ей стало не по себе. Кому сказать? Мама с папой далеко, и в письме об этом не напишешь. Мисс Фазакерли? Мисс Фазакерли наставляла их: "Если в ваших новых домах вам что-нибудь не понравится, придите и скажите мне". Но чем она может им помочь, если даже они придут и скажут? В городе так много эвакуированных, говорили учителя, что квартир на всех не хватает. Дома здесь маленькие, и некоторым детям приходится спать втроем в одной постели. Разве можно пойти к мисс Фазакерли и сказать: "Извините, но нам не хочется больше жить у мистера Эванса, потому что он поймал Ника на воровстве"? - Нет, мне здесь совсем не плохо, - несколько удивленно ответил Ник. - Просто я его ненавижу, вот и все. Но на другую квартиру переходить я не хочу. Я здесь уже привык. И правда, казалось, будто они здесь прожили всю жизнь. Спали в этой спальне, ели на кухне, днем пользовались уборной на краю двора (Ник так боялся пауков, что у него начались запоры), держались подальше от мистера Эванса, просыпались под вопли гудка на шахте и бежали в школу по горбатой главной улице... Ник ходил в местную начальную школу, а детей постарше их лондонские преподаватели учили в холодных и мрачных церковных помещениях, где со стен на них взирали портреты давно усопших бородатых старейшин. Занятия здесь проходили гораздо интереснее, чем в Лондоне, считала Кэрри и радовалась, что ей не пришлось остаться, как некоторым из ее подружек, в большом городе по другую сторону долины. Там, по рассказам, дети учились в новом красивом здании со спортивными площадками, бассейном и превосходно оснащенными лабораториями, но Кэрри все это представлялось обычным и скучным. Она тосковала по своим подругам, но не завидовала им. А вот Альберт Сэндвич, наверное, завидовал: он был из тех, кто предпочитает учиться в настоящей школе. Раза два она попробовала отыскать его, даже сходила в крошечную публичную библиотеку, которая занимала всего одну комнату с окнами из разноцветного стекла в помещении городской управы, но его не нашла. Может, он перебрался в большой город, а то и вовсе вернулся в Лондон, как это сделали некоторые дети, которые не могли смириться с отсутствием их мам? Мамы Кэрри и Ника в Лондоне не было. Корабль, на котором служил их отец, ходил в конвое по Северному морю, и мама перебралась в Глазго, чтобы видеться с отцом, когда судно приходило в порт. Она прислала письмо, в котором рассказала, что живет возле доков, где снимает тесную комнатку, в которой пахнет рыбой. Она рада, писала она, что у детей есть жилье, надеется, что они хорошо себя ведут, сами убирают свои постели, помогают мыть посуду и не забывают чистить зубы. Она сообщала, что во время воздушных налетов водит карету "скорой помощи", что это очень интересно, но она очень устает и часто ложится спать только после завтрака и спит до самого вечера. Раза два-три она прислала им конфеты, потом они получили несколько пар красных носков, которые она связала в ожидании вызова на станции "скорой помощи", и ее фотографию, где она была снята в защитной каске на голове. Тетя Лу, когда они показали ей фотографию, дала им рамку, чтобы повесить фотографию в спальне, но они не очень часто смотрели на маму, хотя она была похожа на себя и улыбалась. Ей не было места в доме Эвансов, равно как и папе и их служанке Милли, которая теперь работала на военном заводе, и собаке Бонго (мама почему-то не писала, что сталось с ним). Мама принадлежала совсем к другому миру. Далекому и давнишнему. Он остался где-то во сне или в другой жизни... Кончилось лето. Наступила осень, на склонах холмов появилась черника, от которой зубы становились фиолетовыми, а на одежде красовались чернильно-красные пятна. За осенью пришла зима, стало страшно холодно. Земля во дворе покрылась тонким слоем льда, который хрустел под ногами, когда они бежали в уборную, но и в доме было не намного теплее. Вечером, когда они входили к себе в спальню, от натертого линолеума веяло таким холодом, как со льда на катке. Тепло было только на кухне. Они грели у огня обветренные руки и ноги, но от жара начинали жутко чесаться ознобыши. - У вас ознобыши! - воскликнула мама, которая в начале декабря приехала их навестить. Она всю ночь добиралась до них из Шотландии, а сумела провести с ними всего несколько субботних часов. Они ждали ее с нетерпением, но, когда она приехала, не знали, о чем говорить. Мама постриглась. Короткие волосы сделали ее другой, и они почему-то застеснялись. А может, им было непривычно видеть ее в доме, где ей не было места. - У всех ребят в школе ознобыши, - ответили они, убрав руки за спину. Они сели за обед в гостиной, мрачной комнате со скользкими коричневыми кожаными стульями, с фисгармонией у одной стены и с набитым чучелами птиц стеклянным ящиком, висящим на другой. Мистер Эванс закрыл лавку не на полчаса, как обычно, а на час и принес бутылку шерри. Сам он не пил, но налил маме стакан и был настроен сравнительно весело. Он даже погладил Ника по голове, называя его "юный Никодемус", чем так поразил Ника, что тот весь обед просидел с открытым ртом и едва притронулся к своей порции жареного мяса. И очень жаль, подумала Кэрри, им не часто перепадает жареное мясо. Обычно они ели пропущенные через мясорубку вместе с хлебом и приправленные соусом обрезки от большой отбивной, после того как с ней расправлялся мистер Эванс. - Молодые люди не должны есть мясо, - утверждал он. - От него они становятся чересчур беспокойными. Но сегодня он отрезал каждому из них по два толстых сочных ломтя. И сказал маме: - Не беспокойтесь, они едят не хуже, чем солдаты в армии. Но больше того, что нам полагается по рациону, мы не берем, хотя у нас своя лавка. В этом доме не живут по пословице: "Дешево досталось, легко потерялось". У меня было трудное детство, миссис Уиллоу, и я это всегда помню! Нынешние дети не знают своих обязанностей. Нет, я не жалуюсь на ваших детей, поймите меня правильно. Я с ними строг, они меня слушаются и помалкивают, если к ним не обращаются, но знают, что я человек добрый. Правда, Ник? Ник ничего не ответил. - Правда, мистер Эванс, - сказала Керри. После мяса они ели рисовый пудинг с вареньем. Тетя Лу приготовила чай и поставила на стол вафельные трубочки. Но Ник, когда ему их предложили, только покачал головой. - Ты же любишь вафли, милый, - сказала мама. Ник досмотрел на нее и промолчал. Тетя Лу тоже все время молчала. Она сидела за столом, робко поглядывая на брата и нервно теребя свой передник красными от работы пальцами. И только когда наступило время пойти проводить маму на станцию, она глубоко вздохнула и сказала: - Я делаю для них все, что могу, миссис Уиллоу, поверьте мне. Мама, казалось, удивилась, потом поцеловала тетю Лу в щеку и ответила: - Спасибо. Большое вам спасибо. И тетя Лу улыбнулась и покраснела, будто получила подарок. Выйдя из дома, они некоторое время молчали. Кэрри, сама не зная почему, испытывала какой-то страх. Наконец мама сказала: - В вашей спальне довольно прохладно. В ее словах слышался вопрос. Ник ничего не ответил. Тяжело ступая, не глядя по сторонам, он хмуро шел вперед. - Ничего, - сказала Кэрри. - Мы не слабаки. - Что? - переспросила мама. - Мы не неженки. - А! Понятно. И мама как-то странно рассмеялась. Почти сконфуженно, подумала Кэрри, но решила, что этого быть не может. Их мама не из робких. - Пожалуй, здесь много непривычного, - заметила мама. - И эти часовни, и говорят не так, как в Лондоне. Но зато вы кое-что повидали, правда? Может, здесь и не так уютно, как дома, но интересно. И они, наверное, по-своему очень добрые. Стараются для вас. Ник по-прежнему молчал. Его молчание пугало Кэрри, и она вдруг поняла почему. Она боялась, что в любую минуту он взорвется и скажет, что ненавидит мистера Эванса, что ему не позволяют пользоваться ванной комнатой днем, даже если на улице холодно, что он ненавидит холод, и свои ознобыши, и сортир во дворе, и пауков, и что ему не дают вафли, и что они ели жареное мясо на обед только по случаю ее приезда. Кэрри скорей бы умерла, но не призналась бы в этом, а Ник, и глазом не моргнув, выложит все свои жалобы. А если он это сделает, мама расстроится, хотя, если по-честному, Кэрри было не очень жаль маму. Гораздо больше, несравненно больше ей было жаль огорчить тетю Лу. "Только посмотреть на нее за обедом, - думала она, - только посмотреть..." Но Ник лишь сказал: - Мистер Эванс, когда торгует сахарином, обманывает покупателей. Мама засмеялась. В ее смехе слышалось облегчение, будто она, как и Кэрри, боялась услышать что-нибудь гораздо хуже. - О чем ты говоришь, мой ягненочек? - спросила мама. - Поскольку сахара не хватает, мистер Эванс торгует сахарином, - принялась объяснять Кэрри. - В каждом пакетике должно быть сто таблеток. Иногда нам поручают считать эти таблетки. Я люблю это делать, потому что потом приятно облизать пальцы. Так вот однажды Ник пересчитал таблетки в том пакетике, который наполнял сам мистер Эванс, и там их оказалось не сто, а девяносто семь. Но может, мистер Эванс сделал это не нарочно, а просто ошибся. Мама снова рассмеялась. Она смеялась и смеялась, как маленькая девочка, которая никак не может остановиться. - Ну, если это самое плохое... - сказала она. Остальную часть пути у нее был радостный вид, она говорила, как славно было им повидаться, пусть даже так недолго, обещала, как только сможет, снова приехать, но объяснила, что ехать ей далеко, что поезда переполнены солдатами и что ей пришлось отпроситься со станции "скорой помощи" на целых два дня. Теперь она не скоро сможет снова это сделать, ей и так придется за эти дни отдежурить на рождество. И хотя ей в Глазго грустно и одиноко, теперь ее будут согревать мысли о том, как весело им будет на рождество в этой глухой валлийской долине, где над вершинами гор светят звезды, а все поют, как это принято в Уэльсе, прекрасно и естественно, словно птицы. - Я надеюсь, вы сохраните память об этом на всю жизнь, - заключила она, и Кэрри обрадовалась тому, что мама впервые за весь день стала похожа сама на себя. Только в последнюю минуту на станции она снова погрустнела. Высунувшись из окна - дежурный по станции вот-вот должен был засвистеть, - она сказала потерянным голосом: - Родные мои, вам здесь хорошо, правда? И Кэрри не просто напугалась, она оледенела от ужаса, вдруг Ник скажет: "Нет, мне здесь плохо" - и мама сойдет с поезда, вернется с ними к Эвансам, соберет их вещи и увезет их с собой! И это в благодарность за то, что тетя Лу так старается для них! Но Ник только мрачно взглянул на маму, а потом ласково улыбнулся и сказал: - Мне здесь очень нравится. Я никогда не вернусь домой. Я очень люблю тетю Лу. Такого хорошего человека я еще не встречал в своей жизни. 4 День рождения Ника был за неделю до рождества. В этот день тетя Лу подарила ему пару кожаных перчаток на меху, а мистер Эванс - Библию в мягком красном переплете и с картинками. - Спасибо, мистер Эванс, - очень вежливо, но без улыбки поблагодарил его Ник и, положив Библию на стол, сказал: - Какая красота! У меня за всю мою жизнь не было таких перчаток. Я буду вечно их хранить, даже когда они станут мне малы. Это перчатки моего десятилетия! Кэрри стало жаль мистера Эванса. - Библия тоже красивая, счастливый ты, Ник, - заметила она. А позже, когда они с Ником остались одни, добавила: - Ведь он сделал тебе подарок. Наверно, когда он был маленьким, ему больше всего на свете хотелось получить в подарок Библию, может, даже больше велосипеда. Поэтому он, наверно, решил, что тебе тоже этого хочется. - Да не нужна мне его Библия, - заявил Ник. - Лучше бы он подарил мне нож. У него в лавке возле двери висят потрясающие ножи. И стоят они недорого. Я смотрел на них каждый день в надежде, что мне подарят нож, и он видел, как я ими любуюсь. И нарочно подарил мне эту противную Библию. - Может, он подарит тебе нож на рождество, - пыталась утешить его Кэрри, испытывая в глубине души большие сомнения. Если мистер Эванс и вправду понял, что Нику хочется нож, то вряд ли он сделает ему такой подарок. Он считал баловством потакать людским прихотям. "Только нужда подгоняет человека", - любил говорить он. Кэрри тяжело вздохнула. Она не любила мистера Эванса - да и как его любить? - но из-за ненависти к нему Ника ей почему-то было жаль его. - Он обещал нам гуся на рождество, - сказала она. - Хорошо, правда? Я ни разу не ела гуся. - Я предпочел бы индейку, - насупился Ник. Гуся нужно было взять у старшей сестры мистера Эванса, которая жила на окраине города и держала птицу. До сих пор Ник с Кэрри ни разу о ней не слышали. - Она не совсем здорова, - объясняла тетя Лу. - Большую часть времени лежит в постели. Бедняжка, я часто думаю о ней, но не решаюсь пойти ее навестить. Мистер Эванс этого не потерпит. Дилис сама решила свою судьбу, говорит он, она первая отвернулась от нас, когда вышла замуж за мистера Готобеда, владельца шахты. Вот и все. Дети не совсем поняли, в чем вина миссис Готобед, но спросить не решились. Тетя Лу обычно начинала нервничать, когда ей задавали слишком много вопросов. - Готобед - странная фамилия для этих краев, правда? - только и спросили они. - Английская, - ответила тетя Лу. - Из-за этого мистер Эванс и разозлился с самого начала. Англичанин, да еще владелец шахты! "Она стала его женой сразу же после гибели нашего отца в забое - не успела отцовская могила травой порасти, как она уже пустилась в пляс, - сказал мистер Эванс. - Готобеды были плохими хозяевами, наш отец никогда бы не погиб, если бы на шахте заботились о безопасности шахтеров". Конечно, молодой мистер Готобед был тут ни при чем, в ту пору шахтой управлял еще его отец, но мистер Эванс считал, что все члены их семьи одним миром мазаны, думают только о доходах. Поэтому он страшно разозлился на Дилис. И даже сейчас, после смерти ее мужа, не хочет забыть прошлое и помириться с ней. Хотя не возражал принять в подарок на рождество гуся. - У них замечательные гуси, - словно в оправдание, сказала тетя Лу. - За ними смотрит Хепзеба Грин. А уж она-то умеет обращаться с домашней птицей. И на тесто у нее легкая рука! Вот бы вам попробовать ее пирожков! Хепзеба и за Дилис ухаживает, и за домом смотрит. Долина друидов когда-то была чудесной усадьбой, хотя, с тех пор как мистер Готобед умер, а Дилис заболела, она пришла в запустение. Там нужна твердая рука, говорит мистер Эванс, но сам помочь сестре не хочет, а Дилис, естественно, не просит. - Она тихонько вздохнула. - Они оба большие гордецы. - Долина друидов... - задумчиво повторил Ник. - Усадьба находится в долине за тисовым лесом, - объяснила тетя Лу. - Помните, мы один раз собирали чернику у железной дороги и как раз перед въездом в туннель видели тропинку вниз в лес? - Там совсем темно! - Глаза у Ника расширились. - Темно от тисов. Хотя, по правде говоря, это место действительно необычное. Люди считают, что и сейчас с наступлением тьмы туда нельзя ходить. Одному, во всяком случае. Я-то не боюсь, а при мистере Эвансе упаси бог вести такого рода разговоры. Все это глупость и чепуха, говорит он. Тем, кто верует в бога, нечего бояться на всем белом свете. У Кэрри разгорелось воображение. Она обожала старые сказки про привидения. - Я бы не побоялась пойти в лес, - расхвасталась она. - Ник, может, и напугался бы, он ведь еще маленький, а я не боюсь. Можно мне пойти с вами за гусем, тетя Лу? Но вышло так, что им с Ником пришлось идти одним. И это, пожалуй, было самым знаменательным путешествием, которое они совершили вдвоем. Они собирались пойти в Долину друидов за два дня до рождества, но тетя Лу простудилась. Все утро она кашляла, глаза у нее покраснели и слезились. После обеда мистер Эванс вошел в кухню и увидел, как она кашляет, стоя над раковиной. - Тебе нельзя выходить на улицу, - сказал он. - Пошли детей. Тетя Лу все кашляла и кашляла. - Я пойду завтра. Уже поздно. Хепзеба поймет, что я сегодня не приду. А завтра мне будет лучше. - Завтра сочельник, и ты мне понадобишься в лавке, - возразил мистер Эванс. - Пусть дети пойдут сами. Хоть раз в жизни заработают на хлеб насущный. - Гусь будет тяжелый, Сэмюэл. - Ничего, понесут вдвоем. Наступило молчание. Тетя Лу старалась не смотреть на детей. - Они не успеют вернуться засветло, - наконец сказала она. - Сейчас полнолуние, - возразил мистер Эванс. Он посмотрел на детей, на искаженное страхом лицо Ника, снова на тетю Лу. Она начала медленно краснеть. Тогда тихим, но полным угрозы голосом он спросил: - Надеюсь, ты не забивала им голову глупыми россказнями? Тетя Лу тоже посмотрела на детей. Ее взгляд умолял не выдавать ее. Кэрри даже разозлилась: взрослый человек не должен быть таким слабохарактерным и глупым. Но в то же время ей было жаль тетю Лу. И она сказала с самым невинным видом: - Какими россказнями, мистер Эванс? Мы с удовольствием пойдем сами, мы не боимся темноты. - Бояться нечего, - убеждала она Ника, пока они шли вдоль полотна железной дороги. - Чего тут бояться? Старых деревьев, что ли? Но Ник только вздохнул в ответ. - Тетя Лу назвала это место необычным только потому, что она сама человек суеверный. Ты же знаешь, как она верит в разные приметы, считает, что нужно стучать по дереву, чтобы не сглазить чего-нибудь, что нельзя проходить под приставной лестницей, а когда рассыплешь соль, нужно взять щепотку и бросить через плечо. Я совершенно не удивляюсь, что мистер Эванс иногда на нее злится. Она так напугана, что боится собственной тени. Но когда они добрались до леса, Кэрри перестала быть храброй. Начало смеркаться, в холодном небе над головой появились звезды. И сделалось вдруг так тихо, что в ушах зазвенело. - Спуск начинается вон у того камня, - прошептала Кэрри. Ник поднял глаза. Лицо его превратилось в тусклое белое пятно. - Иди сама. Я подожду здесь, - тоже шепотом откликнулся он. - Еще чего! - И, подавив самолюбие, начала уговаривать его: - Разве тебе не хочется попробовать вкусного пирожка с начинкой? Может, нас угостят такими пирожками. Тетя Лу сказала, что вниз идти недалеко. Минут пять, не больше. Ник затряс головой, зажмурился и заткнул руками уши. - Ладно, поступай как знаешь, - холодно сказала Кэрри. - Но вот-вот стемнеет, и тогда действительно станет страшно. И одному тебе будет еще страшнее, чем со мной. За тобой придут друиды и привидения! И дикие звери, о которых ты даже не знаешь. Я бы не удивилась, если бы услышала, что в здешнем лесу водятся волки. Но мне на них наплевать. Я не побегу, даже если услышу, как они воют и щелкают зубами. И она, не оглядываясь, зашагала вперед. Вьющаяся среди тисовых деревьев тропинка по обеим сторонам была выложена белыми камнями, а в особенно крутых местах в земле были вырыты ступеньки, подпертые досками. Не успела она отойти, как услышала за спиной вопль Ника: - Подожди меня, Кэрри, подожди... - Она остановилась, и он с размаху уткнулся ей прямо в спину. - Не бросай меня, Кэрри! - По-моему, это ты бросил меня, - пошутила она, чтобы успокоить его. Он попытался было засмеяться, но вместо смеха только всхлипнул. Она шла впереди, а он держался за ее пальто и тихонько скулил себе под нос. Тисовые деревья росли густо, некоторые из них были покрыты плющом, который шуршал и шелестел. "Словно чешуя", - подумала Кэрри. Деревья были похожи на живые существа с плавниками. Она велела себе не придумывать разные глупости, но вдруг остановилась и замерла. - Тише, Ник, - сказала она. - Почему? - Не знаю, - ответила Кэрри. - Что-то... Она не могла объяснить. Ее охватило какое-то странное чувство. Будто рядом было что-то, оно ждало. Где-то среди деревьев или под землей. Не привидение, нет, нечто более сложное. Без названия. Что-то старое, огромное и безымянное, решила Кэрри и задрожала. - Кэрри... - начал было Ник. - Слушай! - Что? - Тес... Сначала ни звука. Но потом она услышала еле уловимый стон или вздох. Словно земля поворачивалась во сне. Или дышало огромное, безымянное нечто. - Слышал? - спросила Кэрри. - Слышал? Ник жалобно заплакал. Снова молчание, прерываемое лишь его всхлипами. У Кэрри пересохло во рту. - Все. Кончилось. Да ничего и не было. Ничего, ей-богу. Ник глотнул, изо всех стараясь сдержать слезы. И вдруг вцепился в Кэрри. - Вот! Опять! Кэрри прислушалась. Этот звук был не похож на прежний. Этот был совсем другой: странное, горловое кулдыканье, которое доносилось откуда-то сверху. Они застыли, как каменные. Звук приближался. - Бежим! - крикнула Кэрри и, спотыкаясь, бросилась бежать. Сумка, куда они должны были положить гуся, запуталась у нее в ногах, и она чуть не упала, но, схватившись за ветки, удержалась. Бежала она, за ней мчался Ник, а позади их преследовало кулдыкающее существо. Оно, казалось, звало их, но Кэрри вспомнились прочитанные ею сказки: оглянешься - и твой преследователь заворожит тебя! - Только не смотри назад, Ник, умоляю тебя! - выкрикнула она. Тропинка расширилась, стала ровнее на выходе из леса, и она схватила Ника за руку, чтобы он бежал быстрее. Но у него были слишком короткие ножки, и он упал. - Не могу, Кэрри, не могу... - застонал он, когда она помогла ему подняться. - Нет, можешь, - ответила она, стуча зубами. - Осталось недалеко. И в эту минуту они увидели темный силуэт дома с высокими трубами на фоне вечернего неба и свет в окнах. Одно окно было освещено наверху, а другое внизу, сбоку. Они вбежали - ноги уже не слушались их - в открытую калитку и помчались по двору к светившемуся окну. Дверь была заперта. Они отчаянно забарабанили по ней кулаками. Кулдыканье приближалось, пересекая двор. - Откройте! - молвила Кэрри. - Откройте! - Она была уверена, что, все, поздно, что существо поймало их. Но дверь, словно в сказке, отворилась, и они очутились в светлом, теплом и уютном доме. 5 Тепло, светло и уютно. Такой кухня Хепзебы была всегда, а не только в тот вечер. Входишь туда, и кажется, будто входишь в дом, где, если ты замерз, тебя обогреет яркий огонь в очаге, если ты голоден, тебя встретит запах сала, если ты одинок, тебя обнимут заботливые руки, а если напуган, тебя успокоят и утешат. Разумеется, в тот первый раз они не сразу успокоились. Верно, они уже были под крышей дома, но дверь все еще оставалась открытой, и женщина, по-видимому, не торопилась затворить ее и отгородиться от наводящей ужас тьмы. Она стояла, смотрела на них и улыбалась. Она была высокой, а волосы у нее отливали медью. На ней был белый передник, рукава платья высоко засучены, и были видны белые, толстые, покрытые веснушками руки с испачканными мукой пальцами. Кэрри рассмотрела женщину, потом оглядела кухню. Просторное помещение с каменным полом, темноватое по углам, но ярко освещенное возле плиты; полки для посуды, уставленные белыми с голубым тарелками; выскобленный добела деревянный стол, над которым висела керосиновая лампа; а за столом над открытой книгой, куда падал свет от лампы, сидел Альберт Сэндвич. Он открыл было рот, намереваясь заговорить, но Кэрри повернулась к женщине. - Закройте дверь! - крикнула она. Женщина удивилась. "До чего медлительны эти люди", - подумала Кэрри. И с отчаянием в голосе попыталась объяснить: - Мисс Эванс послала нас за гусем. Но за нами кто-то гнался. Мы бежали изо всех сил, но оно гналось за нами. И кулдыкало. Женщина всмотрелась в темноту, куда показывала Кэрри. - Закройте дверь, - повторила Кэрри, - не то оно войдет. Женщина широко улыбнулась. У нее были красивые белые зубы со щербинкой посредине. - Благослови тебя бог, деточка, да ведь это мистер Джонни. Я и не заметила, как он вышел из дома. - Он пошел загнать кур, - сказал Альберт Сэндвич. - И наверное, решил погулять. - Но это был не человек, - старалась втолковать им Кэрри. Страх прошел. Альберт говорил так спокойно, что у нее тоже отлегло от сердца. - Он не говорил, - объяснила она. - Он кулдыкал. - Мистер Джонни так говорит, - сказал Альберт Сэндвич. - Ты должна согласиться, Хепзеба, что его можно испугаться. - И сердито взглянул на Кэрри. - Хотя вы, наверное, тоже его напугали. Что бы ты чувствовала, если бы от тебя убегали люди, которых ты вовсе не собиралась обидеть? Хепзеба негромко сказала куда-то во тьму: - Все в порядке, мистер Джонни, входите. Она говорила не с валлийским акцентом, а с каким-то другим, более твердым. В дверях появился и встал рядом с Хепзебой, словно ища у нее защиты, маленький человек в твидовом костюме с галстуком-бабочкой в крапинку и робким сморщенным лицом. Он попытался улыбнуться, но улыбка у него не получилась - перекосился рот. - Дети, это мистер Джонни Готобед, - сказала Хепзеба. - Мистер Джонни, поздоровайтесь с нашими гостями, пожалуйста. Он взглянул на нее и горлом издал какой-то звук. Словно кулдыкнул, только теперь действительно казалось, будто он говорит. На каком-то странном, непонятном языке. Он вытер правую руку о брюки и, посмотрев на нее, протянул с опаской. Кэрри не двинулась с места. Хотя он явно не был привидением, все равно ей было страшно дотронуться до его маленькой дрожащей руки. - Здравствуйте, мистер Джонни! - сказал Ник и подошел к нему, словно ничего проще и легче на свете не было. - Я Ник, Николае Питер Уиллоу, мне десять лет. На прошлой неделе у меня был день рождения. А Кэрри в мае будущего года будет двенадцать. - Кулдык-кулдык, - отозвался мистер Джонни. Когда он говорил, изо рта у него летела слюна, и Кэрри охватил страх при мысли, что и ей придется протянуть ему руку и он на нее плюнет. Но ее спасла Хепзеба. - Ваш гусь готов, - сказала она. - Но сначала я вас покормлю, ладно? Альберт, пойди с Кэрри и принеси гуся, пока я накрою на стол. Альберт взял с полки свечу, зажег ее и в сопровождении Кэрри вышел из кухни. Они прошли по коридору и очутились в просторной кладовой. Там на холодном мраморном прилавке их ждал аккуратно очищенный и выпотрошенный гусь. В корзинках лежали пятнистые яйца, на подносах - большие куски масла кремового цвета со слезой, а на полке стояла крынка молока со слоем сливок сверху. У Кэрри засосало под ложечкой. - А я думала, мистер Готобед умер. Муж сестры мистера Эванса. - Это не он, - понял ее Альберт. - Мистер Джонни - их дальний родственник. Он раньше жил в Норфолке, но, когда его родители умерли, приехал вместе с Хепзебой сюда. Она нянчила его с самого дня рождения. - И, поставив свечу на полку, чтобы помочь уложить гуся, он взглянул на Кэрри. - Страшно, наверное, увидеть его в первый раз? Кэрри приготовила сумку и спросила: - Он ненормальный? - Не больше, чем многие другие. Более простодушный. "Невинная душа", - называет его Хепзеба. - Альберт засунул гуся в сумку, затянул шнурок. - Она колдунья, - доверительно сказал он. - Колдунья? - Это вовсе не то, что ты думаешь, - усмехнулся он. - У нее нет ни черных кошек, ни помела. Колдуньями в деревнях зовут мудрых женщин. Когда я заболел, она напоила меня какими-то травами, и я быстро поправился. Врач был потрясен, он считал, что я умру. "Вот уж не думал, что парнишке суждено дожить до весны", - сказал он Хепзебе. - Вот, значит, где ты был. Лежал больной! - воскликнула Кэрри и покраснела: Альберт еще решит, что она его искала. - А что с тобой было? - торопливо спросила она. - Воспаление легких, ревматизм да еще куча всяких болезней, - ответил Альберт. - Мне повезло, что я попал сюда, к Хепзебе, не то на моей могиле уже цветы бы росли. Но я очутился здесь не просто волею случая. Я сказал тому человеку, который распределял нас по квартирам, что очень люблю читать, и он вспомнил, что в этом доме много книг. И правда, здесь оказалась целая библиотека! - В его голосе слышалось удивление, будто он до сих пор не мог поверить в такое чудо. - Показать тебе? Оставив гуся в кладовой, они снова прошли по коридору и через двустворчатые двери, которые с одной стороны были занавешены сукном, попали в просторный, но освещенный лишь небольшой керосиновой лампой холл, где в углу тикали напольные часы. - Смотри, - сказал Альберт, отворяя еще одну дверь и поднимая вверх свечу, чтобы в комнате стало светлее. Книги, длинные полки книг до самого потолка, большинство из них в переплетах из светлой кожи с золотым тиснением на корешках. - Здорово, правда? - спросил Альберт таким благоговейным тоном, будто в церкви. - И, кроме меня, никто ими не пользуется! - А где миссис Готобед? - спросила Кэрри. - В постели, - ответил Альберт, и стекла его очков вспыхнули. - Она умирает. От мысли, что в доме кто-то умирает, Кэрри стало не по себе. Она посмотрела на потолок и вздрогнула. - Она уже давно больна, - объяснил Альберт. - Я ей иногда, когда она не очень утомлена, читаю вслух. Ты любишь читать? - Не очень, - ответила Кэрри. Это было не совсем правдой, но при виде всех этих книг у нее защемило сердце. Их не перечитать за всю жизнь! - А чем же ты тогда занята? - удивился Альберт. - Кроме школы, конечно? - Иногда помогаю в лавке мистеру Эвансу. Нику он не разрешает, а мне можно. Играю с ребятами, катаюсь вниз с горы из шлака. У Альберта был такой вид, будто он считал все это детскими забавами. - Если тебя не занимают книги, может, ты хочешь посмотреть наш череп? - по-прежнему вежливо и доброжелательно спросил он. - У него интересная история. Не совсем достоверная, по-моему, но тем не менее интересная. Он прошел в глубину комнаты и поставил свечу на стол. - Как страшно! - отшатнулась Кэрри. - Да это всего лишь череп, - успокоил ее Альберт. - Посмотри сама. На столе стоял ящичек, в котором на бархатной подушке лежал маленький череп. Он был цвета слоновой кости, гладкий, как жемчуг, и, казалось, усмехался. - Дотронься, - предложил Альберт. И Кэрри чуть дотронулась до макушки черепа. Череп оказался теплее, чем она ожидала. - А в чем его история? - спросила она. - Спроси у Хепзебы, - ответил Альберт. - Она расскажет лучше меня. Говорят, что это череп маленького африканца, которого завезли сюда во времена работорговли. Но я этому не верю. Это череп не мальчика. Посмотри сама. Он вынул череп из ящичка и показал его Кэрри. Нижняя челюсть и несколько верхних зубов отсутствовали, но глазные впадины были целы. - В верхней челюсти у него шестнадцать зубов, - принялся объяснять Альберт, - значит, есть зубы мудрости. А они появляются самое раннее лет в восемнадцать. Я вычитал об этом в анатомическом атласе. Кроме того, видишь эти волнистые линии на самом верху? Это места соединения костей. Значит, этот череп принадлежал взрослому человеку, но он слишком мал и легок для мужчины, это, наверное, череп женщины. На вершине нашей горы есть остатки поселения, существовавшего в бронзовом веке. По-моему, этот череп там и нашли и, как водится, придумали про него целую историю. - Он положил череп на место и посмотрел на Кэрри. - То, что я рассказал, конечно, тоже одни догадки. Наверняка я ничего не знаю. Но, например, сколько этим костям лет, выяснить можно, если отвезти этот череп в Британский музей. Британский музей способен дать ответ на любой вопрос, это самое потрясающее место в мире. Ты там была? - Один раз, - ответила Кэрри. Она вспомнила, как однажды ходила туда с папой и как ей было там скучно. Все эти реликвии в стеклянных ящиках. - Было очень интересно, - добавила она, чтобы сделать Альберту приятное. В глазах у него прыгал чертик, словно он угадал ее мысли. Он положил череп в ящичек, накрыл крышкой. - Показать это твоему брату? - Не надо, - ответила Кэрри. - Он боится таких вещей. Ей тоже было немного страшно, хотя Альберту она ни за что бы в этом не призналась. Пугал ее не сам череп, а мысль о том, что когда-то он принадлежал живому человеку, женщине с глазами и волосами, которой уже давно не существовало на свете. От нее остался только белый гладкий череп, который покоится в ящичке в библиотеке, где полки со старинными книгами уходят куда-то вверх во тьму. - Может, вернемся в кухню? - предложила она. - Чай уже, наверное, готов. Их ждал накрытый стол. Скатерть на нем была так накрахмалена, что углы ее казались острыми, как нож. В середине стола стояло блюдо золотисто-коричневых и обсыпанных сахарной пудрой пирожков, высокий кувшин с молоком, розовая ветчина и ломти хлеба, щедро намазанные тем самым прекрасным кремового цвета со слезой маслом, которое Кэрри видела в чулане. Ник, укутанный в одеяло, и мистер Джонни с белой салфеткой на шее уже сидели за столом. Когда Кэрри вошла, мистер Джонни что-то взволнованно прокулдыкал. - Мистер Джонни, можно мне сесть рядом с вами? - спросила она, чем заслужила одобрительный взгляд Альберта. - Хепзеба, я показал Кэрри наш череп, - сказал он. - Расскажи ей его историю, пожалуйста. Хотя я считаю, что в действительности все это сущая чепуха, но ей она понравится. Хепзеба поставила на стол коричневый чайник и шутливо потрепала Альберта за ухо. - Я покажу вам "чепуху", мистер Альберт! Ишь какой всезнайка выискался! Ничегошеньки вы не понимаете, иначе, как человек умный, не смеялись бы над тем, что вам неведомо. - Кулдык-кулдык, - заметил Джонни Готобед. - Правильно, мистер Джонни, - склонилась над ним Хепзеба, помогая ему нарезать ветчину. - У вас в мизинце больше разума, чем в голове у мудрого мистера Альберта. - Извини, Хепзеба, - взмолился Альберт. - Пожалуйста, расскажи. - Зачем рассказывать чепуху, как полагает его честь мистер Альберт? Улыбаясь Кэрри и приглаживая свои медно-рыжие волосы, Хепзеба села. У нее было довольно широкое лицо с белой, как сливки, усыпанной веснушками кожей. Кэрри она очень понравилась: такая сердечная, благодушная и добрая. - Пожалуйста, мисс Грин, - попросила Кэрри. - Меня зовут Хепзеба. - Пожалуйста, Хепзеба. - Что ж, расскажу, пожалуй, раз уж ты меня так просишь. Положи себе еды на тарелку, возьми побольше, ты растешь, должна есть много. К сожалению, это не домашняя ветчина. Раньше мы коптили ветчину сами. У Готобедов была отличная ферма. Они разбогатели на сахарных плантациях, где трудились рабы, а потом перебрались сюда и построили здесь большой дом. Я слышала про них задолго до того, как