чно так же, как парашютист
замедляет падение. Впоследствии, для того чтобы уменьшить в соответствии с
моей теорией количество необходимого снаряжения, я приспособил плавучий
якорь и для других целей.
Наконец, занялся день. Туман рассеялся, и мы увидели, что побережье
угрожающе близко от нас. Прежде всего нужно было уйти как можно дальше в
открытое море, чтобы удалиться от мысов, выдающихся на восток. Это были
опасные препятствия на нашем пути.
Впереди нас подстерегало немало ловушек: мыс Ферра, Антибский мыс,
Леренские острова. Следом за ними шел мыс Камара и тотчас же за ним - остров
Леван, который даже самые большие оптимисты считали непреодолимым
препятствием для нашего суденышка. За островом Леван побережье отклонялось к
западу и перед нами открывалось чистое море.
Ветер утих. Теперь мы подняли парус. Эта операция оказалась чрезвычайно
сложной, потому что нужно было добираться до мачты, вынесенной далеко
вперед. Наша лодка походила на ванну, закрытую в носовой части и открытую с
кормы. Свободным оставалось лишь небольшое пространство в два метра на метр
десять сантиметров, на котором мы теснились вдвоем. Ходить по тенту,
закрывавшему переднюю часть лодки, мы не решались, боясь прорвать непрочную
материю. Поэтому нам приходилось показывать чудеса акробатики, пробираясь к
носу по одному из бортовых поплавков. Возвращение требовало еще большего
проворства. Но чаще всего я просто ложился на поплавок и подтягивался к
мачте на руках.
Парус поставлен, и наш "Еретик" двинулся вперед. Право же, под полным
парусом с туго натянутым шкотом он шел неплохо! Наша лодка гордо бороздила
море, оставляя за кормой мощный след, совершенно не соответствовавший ее
скорости. Но все равно, мы чувствовали, что движемся.
Позади нас разбегались крутые буруны. Вначале мы судили о скорости хода
по этому следу, но позднее я научился определять ее по степени натяжения
шкота. Пока что мы шли со скоростью не более полутора узлов [1]. Но все же
мы двигались вперед!
1 Узел - мера скорости движения судов, составляющая одну морскую милю
(1,852 км) в час. - Ред.
Однако около 11 часов ветер ушел от нас. В этот момент мы находились
как раз напротив мыса Ферра. Поистине, стать потерпевшим кораблекрушение
оказалось не так-то просто!
Тишина гнетет нас, и все же нам приходится делать над собою усилие,
чтобы как-то прервать молчание. Каждый думает о том, что он оставил на суше.
Теперь, когда мы, наконец-то, можем здраво оценить все случившееся, нами
овладевают воспоминания и сожаления, как самыми обыкновенными сухопутными
людьми. Образы друзей и близких вновь занимают свое место в наших сердцах.
Мы уже больше не могучие герои, мы снова становимся простыми смертными,
какими мы и были на самом деле.
Чтобы встряхнуться, мы устраиваем первый военный совет. При этом каждый
из нас старается показать другому, что он безмятежно спокоен. И тут
оказывается, что самое трудное, это говорить нормальным голосом: мы оба все
время невольно сбиваемся на шепот. Но мы понимаем, что так дело не пойдет,
что если мы не перестанем опасливо перешептываться, страх услышит нашу
жалкую молитву и, торжествуя, воцарится над морем.
Пользуясь тем, что ветра нет и нам не нужно маневрировать, мы
окончательно приводим в порядок снаряжение, необходимое для жизни на море.
Прежде всего мы забрасываем две дорожки, чтобы обеспечить себе пропитание,
затем самым тщательным образом разрабатываем расписание: на суше, несмотря
на длительную подготовку, мы не успели сделать это как следует.
Прежде всего, как организовать дежурства? Днем, пока один из нас
находится за рулем, другой должен отдыхать. Я считал, что при такой
ненормальной жизни отдых для нас важнее всего. Особенно трудную задачу в
этом отношении представляла ночь. Воды Средиземного моря все время бороздят
различные суда; поэтому было необходимо, чтобы кто-то из нас всегда
бодрствовал. Мы разделили ночь на две части, или вернее на две вахты: один
дежурил с 20 часов до часу ночи, другой - с часу до 8 утра.
Все вещи были размещены так, чтобы мы могли сразу найти любую из них
даже ощупью, в полнейшей темноте. Впереди, под брезентом, в специальных
непромокаемых мешках, мы поместили фотопринадлежности, пленку, навигационные
книги, секстант, аптечку, опечатанный при отплытии неприкосновенный запас,
средства для сигнализации на случай бедствия, и все, что могло понадобиться
для ремонта лодки. Компас вместе с компасной коробкой занял место перед
рулевым, который должен был не сводить с него глаз.
Не было еще ни одной поклевки, а время трапезы уже наступило. Тогда мы
заменили плавучий якорь планктонной сетью, которая служила нам ту же службу
и вдобавок собирала для нас пищу. За час мы собрали около двух столовых
ложек питательной кашицы, довольно приятной на вкус, но малоаппетитной на
вид. Она состояла преимущественно из биопланктона, который придавал ей вкус
пюре из креветок или лангустов - ну просто объедение!.. Тем не менее Джек,
пока я поглощал свою долю, посматривал на меня с некоторой опаской. Но он не
захотел быть трусом и в конце концов осторожно пригубил свою порцию с видом
заблудившегося в прерии европейца, которому индейцы племени Сиу предлагают
отведать слизнякового варенья. К его великому удивлению, блюдо оказалось не
таким уж противным, и я втайне торжествовал.
Мало-помалу мы освоились, и, когда прекрасный закат завершил чудесный
весенний день, нам уже казалось вполне нормальным наше присутствие на этом
еретическом судне. Все наши тревоги улетучились.
Я довольно скоро начал смотреть на нашу странную жизнь в лодке, как на
совершенно естественную благодаря тому, что мы привыкли к ней постепенно.
Вслед за треволнениями отплытия пришло спокойствие, раны разлуки
зарубцевались. Позднее, когда я оказался в Атлантическом океане, это
произошло еще быстрее. Моя теория подтвердилась. Достаточно было
продержаться только первые часы, чтобы начать осваиваться.
Считается, что морская вода действует как слабительное. Возможно, что
содержащиеся в ней сульфат натрия и сульфат магния вызывают такой эффект,
когда люди находятся на суше, в нормальных условиях, но, судя по
собственному опыту, я полностью отрицаю подобное ее действие на человека,
находящегося в море [1]. Джек проявил гораздо большее недоверие к морской
воде и предпочел надеяться на проблематичный успех в рыбной ловле и на
маловероятный дождь. От употребления морской воды он воздерживался, несмотря
на все мои советы и уговоры. Его поведение было ярким доказательством того,
насколько опасны бывают укоренившиеся в нас традиции. Даже мой пример не мог
его переубедить.
1 Работы немецких ученых подтверждают мою теорию.
А ведь пока мы находились на суше, мои выводы казались ему безупречными
и он был готов применить их на деле. Но как только он оказался в реальных
условиях, "табу", наложенное на морскую воду предыдущими поколениями,
полностью овладело его сознанием. Таким образом, в одном спасательном судне
встретились классический "ортодоксальный" тип терпящего бедствия и "еретик",
тип современный.
Внезапно голос Джека прервал мои размышления:
- Ален, уже 3 часа, время, когда ждут нашу передачу. Может быть,
воспользуемся затишьем?
- Попробуем.
Мы не питали никаких иллюзий. Жан Феррэ позаботился о том, чтобы к
моменту отплытия у нас их не осталось. Мы знали, что наш передатчик
представлял собой лабораторный прибор, который мог быть поврежден малейшим
толчком. Мы знали, что влага должна была безнадежно испортить изоляцию, Мы
знали, что передатчик не работает и никогда работать не будет. Но ведь было
3 часа...
В течение нескончаемых минут радиолюбители средиземноморского
побережья, ничего не зная о смехотворности нашего технического оснащения,
рыскали по всем волнам.
- Три часа, - повторил Джек.
Я подумал о своей жене, оставшейся в Монако, о женевском радио, о
запасе воды, от которого мы отказались, чтобы взять с собой аппаратуру; я
представил себе телефонные звонки, которые раздадутся в 4 часа, чтобы
сообщить моей жене: "Вот уже целый час, как мы его ловим!"...
А что если Жан Феррэ ошибся? А что если это оборудование действительно
было приготовлено специально для меня, как утверждали радиотехники? Может
быть, мы сумеем связаться с землей?
Я снова обрел надежду. Этот набор проводов и ламп для меня уже не был
мертв. Он должен был ожить! Не могли же в конце концов так жестоко подшутить
над двумя людьми, отправляющимися в подобное путешествие!
- Джек, давайте поднимем антенну!
Поднять антенну! А вы когда-нибудь пробовали запускать змей, сидя в
кресле? Запустить змей с антенной с трехметровой площадки - только наши
"радиотехники" могли решить, что мы способны на такой фокус!
Вероятно, у нас был потешный вид! Суетясь и спотыкаясь при каждом ударе
волны, мы изо всех сил старались совершить чудо.
Кончилось это тем, что змей врезался в гребень волны и закачался на
ней, размокший и ни на что больше негодный. Нас охватил ужас. А что если,
несмотря на уверения наших друзей, там, на земле, все еще надеются?
Джек ставит "запасную антенну" - обыкновенное удилище!
Наша мачта вместе с прикрепленным к ней удилищем возвышается всего на
пять метров над поверхностью моря - это высота средней волны. От мачты
провод спускается к передатчику. Со всевозможнейшими осторожностями я
вставляю контрольную лампу, затем прилаживаю амперметр и говорю:
- Крути!
Из-под ног Джека раздается ворчание генератора. Мне показалось, что
какой-то таинственный ток пронизывает нас. Лампы засветились. С чувством, с
которым выпускают последний патрон, я надавил на ключ аппарата Морзе...
Я повторил это сотни раз. Вертел все ручки. Проверил все провода,
пальцами "попробовал" обещанные 250 вольт. Одной капли воды, одного
сотрясения было вполне достаточно...
Я ничего не сказал Джеку, но он сам перестал крутить. Мы смотрели друг
другу в глаза.
"Все, теперь действительно все, теперь мы совсем одни".
Вечер первого дня плавания угасал в многоцветном великолепии. Справа от
нас зажегся первый маяк. Это был Антибский маяк. Мы его узнали по описанию в
"Книге маяков". [1]
1 Каждый маяк или туманный ревун имеет свое лицо. Оно определяется
продолжительностью сигнала, промежутком между вспышками, цветом и
размещением вспышек. По этим признакам узнают название и местоположение
маяков. В "Книге маяков" даются такие характеристики каждого из них.
И тут, наконец, произошло то, на что мы давно рассчитывали: со стороны
земли подул легкий ветер и повлек нас дальше в открытое море. Те, кто
клялся, что меньше, чем через 12 часов мы будем выброшены на берег, отныне
потерпели полное поражение. Это была настоящая победа, и она вдохнула в нас
мужество в первый же день нашего плавания. Поблагодарим же тех, кто нам не
верил! Без них мы никогда не познали бы этой радости.
Началась первая ночь. По жребию я заступил на первую вахту - до часу
ночи. Завтра мы переменимся часами вахт.
Очень скоро мы поняли, насколько такое чередование справедливо: первая
вахта - с восьми вечера до часу ночи оказалась несравненно тяжелее, чем
вторая, хотя и более продолжительная.
Днем мы могли принимать самые различные положения, иногда даже довольно
рискованные. На ночь же мы расположились следующим образом: рулевой, в
данном случае я, сел у руля, опираясь спиной о надувной жилет и зажав компас
между колен: это неудобное положение было придумано специально, чтобы
вахтенному было легче бороться со сном. Ноги его касались края тента, под
которым находился спящий. Уложив вещи вдоль левого борта нашей "ванны", мы
высвободили место, достаточное, чтобы вытянуться: метр восемьдесят на
шестьдесят сантиметров. Тент служил нам одеялом, мешки - подушкой.
Джек спит. Но я бодрствую не один. С наступлением темноты вокруг нас
началась кипучая деятельность. Морские жители, казалось, специально
приплывали к нам, чтобы познакомиться. Фырканье дельфинов, прыжки и всплески
рыб вокруг лодки населяли ночь странными призраками; вначале они пугают, но
вскоре становятся привычными. Бормотание волн сливается в ровный гул, из
которого выделяются порой отдельные всплески, словно голос солиста в
играющем под сурдинку оркестре. "О море, бесконечное море, чей мерный рокот,
тишине подобен" [1]. Да, это именно так! Равномерное дыхание моря столь же
безмолвно, как величие горных вершин. Насколько относительны понятия шума и
тишины! Вы помните того мельника, который просыпался, когда мельничное
колесо останавливалось? Тишина порой бывает такой же выразительной, как и
звук. Бах, крупнейший мастер гармонии, употребил в токкате ре минор
замечательный аккорд тишины. Кульминация, построенная на паузе!
x x x
Дул ветер и наша лодка медленно скользила вперед. Ветер с суши
продержался всю первую ночь. До того как попасть в зону постоянных ветров,
мы в основном рассчитывали на ежедневное чередование ветров с суши и моря.
Утром море делает выдох и посылает бриз в сторону суши, затем
приостанавливается и, "переведя дыхание", делает вдох вечернего ветра, как
бы запасаясь воздухом на всю ночь
Глубоко дыхание океана! Живые потоки воздуха несли нас словно на
гигантских качелях. [2]
Первая же ночь показала, насколько необходимы были вахты. Нам
встретилось около десятка кораблей. Наш сигнальный фонарь висел слишком
низко и был почти незаметен, во всяком случае он никак не мог гарантировать
безопасности. Тогда нам пришла мысль предотвратить столкновение при помощи
средств, имеющихся в лодке.
1 П. Валери, Морское кладбище.
2 Причины этого чередования ветров следующие: утром, когда восходит
солнце, земля нагревается быстрее, чем море, и теплый воздух устремляется
вверх "Природа боится пустоты!" Это объяснение Паскаля неверно, однако как
оно поэтично! Воздух с моря устремляется к земле, в свою очередь нагревается
и возносится вверх. Так устанавливается воздушный поток с моря к суше. Но
если море нагревается медленнее, чем земля, оно удерживает тепло дольше, и
начиная с вечера образуется обратный воздушный поток. Таким образом, нам
нужно было пользоваться ночным ветром и остерегаться дневного, который мог
выбросить нас на сушу.
Когда появлялся корабль и нам казалось, что он движется на нас, мы
направляли на парус луч света от карманного фонаря и таким образом создавали
довольно большую освещенную поверхность, которую должны были видеть
издалека. Наверное странное впечатление производило это беспризорное
световое пятно, затерявшееся где-то в волнах, между их гребнями и впадинами.
Не вызвало ли оно у некоторых моряков каких-нибудь образов из морских
легенд? Не думалось ли им, что этот блуждающий огонек - предвестник Бегущей
по волнам или Летучего Голландца?
Но возможно так же, что наш "последний парус" оставался никем не
замеченным, несмотря на все световые ухищрения.
Но вот моя вахта кончается, и я передаю управление лодкой Джеку.
Утром 26 мая я спал блаженным сном, когда меня разбудил Джек. Сначала я
ничего не мог понять. Где я? Что со мной? Прежде мне уже пришлось испытать
подобное чувство; случилось это в детстве, когда я однажды проснулся в
номере гостиницы. Это пробуждение тотчас же напомнило мне то далекое, давно
забытое ощущение. Примерно то же мне пришлось впоследствии испытать при
первом пробуждении на суше, когда я уже прибыл на Антильские острова.
Как мы и предвидели, ветер переменился и гнал нас к земле. Первый раз
мы опустили в воду оба киля, стараясь плыть таким образом, чтобы ветер дул в
парус под углом в 90o. Это самое большее, чего мы могли достичь
на нашем суденышке: идти против ветра оно не могло.
Кили действовали весьма эффективно Хотя наша скорость и сократилась (мы
делали не больше узла), но по крайней мере нас не гнало к земле: мы теперь
двигались параллельно берегу.
Вскоре мы по-настоящему проголодались. До сих пор нам лишь казалось,
что "завтрак запаздывает". Теперь же мысль о еде превратилась в навязчивую
идею. Нам подвело животы или, как пишут в историях болезни, мы почувствовали
"спазмы и рези в желудке". Не считая этого неприятного ощущения, которое для
меня вовсе не было неожиданным, я себя чувствовал великолепно. Джеку было
немного хуже. Я предложил ему подвергнуться первому медицинскому осмотру, и
он согласился. Язык у него был сухим и обложенным, на тыльной стороне
ладоней виднелась сыпь, пульс был медленным, но четким. Никаких серьезных
признаков обезвоживания организма я не обнаружил.
Джека мучила жажда, но, несмотря на все мои уговоры, он отказывался
пить морскую воду. Казалось, мой пример мог бы его убедить, так как я
прекрасно переносил соленую воду, которую поглощал систематически, "согласно
предусмотренному плану". У обоих у нас был запор, опровергавший зловещие
пророчества "борцов за ночные горшки для терпящих кораблекрушение". [1]
1 Чтобы разъяснить, в чем тут дело, я должен рассказать одну забавную
историю. В день отъезда к нам явился "специалист по спасению утопающих" и
заявил моей жене: "Не видать вам больше вашего мужа!" На ее вопрос:
"Почему?" он ответил: "Они же совершенно не подготовились к плаванию. Ну,
например, они будут находиться в открытом море полтора месяца, а ночного
горшка у них нет". Всем, у кого возникнут сомнения, обещаю представить
свидетелей, присутствовавших при этом разговоре.
Но если я совершенно не испытывал жажды, а мой спутник ее неплохо
переносил, то голод становился все более и более мучительным. То один, то
другой из нас с нежностью вспоминал бутерброды, от которых мы отказались при
отплытии. Эти бутерброды являлись нам, как нечто вполне реальное и до
отчаяния соблазнительное, куда более соблазнительное, чем любые деликатесы
из лучших меню, которые мы могли себе представить! Нам не хватало именно
этих бутербродов - ведь мы "могли их съесть!" Так я познал силу
человеческого желания и горечь сожаления.
После полудня, когда я сменился с вахты, моему мысленному взору начали
являться завтраки, которые я поглощал, будучи интерном в госпиталях Булони и
Амьена. Время от времени в моей голове даже проскальзывала трусливая
мыслишка: "Как все было хорошо и приятно там, на земле. И какой черт толкнул
меня на эти муки?"
Милые дельфины резвились в нескольких десятках метров от нашей лодки.
Они были доверчивы, и их компания нас подбадривала, как присутствие друзей.
Кроме того, мы думали: если они ловят рыбу, то почему бы не выудить
что-нибудь и нам?
День был ясный и тихий, и мне удалось запечатлеть на кинопленке
окружающий нас вид.
К сожалению, для того чтобы утолить голод, у нас все еще ничего не
было, кроме ложки планктона. Конечно, мы могли наловить его и больше, но
планктонная сеть, действуя одновременно как плавучий якорь, слишком
замедляла скорость, а пренебрегать хотя бы наполовину благоприятным ветром в
такой опасной близости от берега было неосторожно.
После полудня Джек, наконец, уступил моим настояниям и сделал несколько
глотков морской воды. Перед этим я ему объяснил, что если он не начнет пить
сейчас, то обезвоживание организма достигнет таких размеров, что
употребление морской воды станет бесполезным и даже опасным. К моему
великому облегчению, после этого он сдался. На следующий день все признаки
недостатка воды в его организме должны были исчезнуть. Жажда тоже утихнет.
Это обращение в "еретическую веру" нас весьма позабавило, и мы пришли в
великолепное настроение.
В последующие ночи нас ожидал приятный сюрприз: к утру в результате
конденсации у нас набиралось до поллитра пресной воды. Эта вода скапливалась
на дне нашей лодки, как роса на крыше хорошо закрытой палатки. Воздух был
чрезвычайно насыщен влагой, а так как в наше судно еще не попало ни капли
морской воды, нам удавалось с помощью губки собирать совершенно пресную воду
в довольно значительных количествах. Безусловно, этой воды нам не хватало,
но она была для нас существенной поддержкой. Ведь это была пресная вода! О,
какой сладкой она нам казалась!
Вечереет. Ветер, откровенно говоря, приводит нас в отчаяние. Весь день
он был неровен по силе и все время менял направление. Через каждые 10 минут
налетал внезапный шквал, который сменялся полным штилем. А теперь еще
поднимается волнение. Однако наше суденышко не сдается этому ненавистному
Средиземному морю, воистину "мерзкому морю". Неужели я не ошибся и наша
лодка действительно представляет собой идеальное спасательное судно?
За весь день мы ни разу не видели берега. Однако мы знали, что он
где-то неподалеку и его скрывают от нас лишь обильные испарения, вызванные
жарой. Джек не определил нашего положения по секстанту. Где мы в сущности
находимся?
Около 6 часов вечера вдали показался берег. Что это? Уже Эстерель и
Сен-Рафаэль или все еще Антибский мыс? Мы не могли ответить на этот вопрос,
а тем временем солнце закатилось, второй раз с тех пор как мы вышли в море.
Тотчас же маяки послали нам свои световые сигналы: мы находились между
Сен-Рафаэлем и мысом Камара в открытом море, но все же на расстоянии,
настолько близком от берега, что это могло оказаться опасным.
Мы очень голодны и поэтому вторую ночь встречаем со значительно меньшим
оптимизмом. Парадоксально, но факт - начинает подниматься ветер с моря.
Неужели нашей экспедиции суждено с позором окончиться в такой близости от
пункта отправления, у мыса Камара, как нам предсказывали "специалисты"? Не
стоит ломать себе над этим голову, лучше заснуть.
В час ночи Джек меня будит: пора заступать на вахту. С каким
облегчением я вижу, что мы уже обогнули мыс Камара, оставив его сзади, за
правым бортом! Во всяком случае, к нему-то уж мы теперь не пристанем.
Остается миновать остров Леван, и опасность оказаться на французском
побережье уйдет в область воспоминаний. Да, не так-то легко сделаться
потерпевшим кораблекрушение!
27 мая запомнится мне надолго. Это был день полный чудес. Прежде всего
сбылась наша самая пылкая мечта. После полудня, привязав леску к ноге у
щиколотки, я задремал. Позже я поумнел и уже не делал подобной глупости:
клюнь рыба покрупнее, и она могла бы с легкостью оторвать мне ступню. Вдруг
леска сильно натянулась. Это оказался великолепный морской окунь. Дрожа от
нетерпения, мы его вытащили. Так же, вероятно, вытаскивают первое ведро воды
из колодца оазиса после долгого пути в пустыне. Какая удача! Рыба была по
всем правилам вычищена и - о причуды цивилизации! - нарезана правильными
ломтиками. Переднюю часть мы оставили на следующий день, а хвостовую тут же
поделили. Когда я поднес это розовое мясо ко рту, то почувствовал сильный
приступ тошноты. То же отвращение, вероятно, должен был испытать и мой
спутник. Но я уже ел сырую рыбу в лаборатории и поэтому обязан показать
пример. Черт возьми, я же знаю, что это вкусно!.. Первый глоток удается.
Табу преодолено. Это победа! Попирая все правила хорошего тона, мы рвем
зубами сырую рыбу, которая благодаря какому-то чуду кажется нам теперь и
полезной и вкусной. Остальную часть рыбы мы разложили на тенте, чтобы,
солнце могло ее лучше высушить. Предварительно из нее была выжата вся
жидкость моей "давилкой для фруктов".
Каждая цивилизация наложила свое табу на какие-либо блюда. Стали бы вы
есть стрекоз или белых червей? Нет. А мусульманин не может есть свинины. Мне
лично однажды, когда я был в Англии, случилось есть китовое мясо. Жаль, я
знал, что я ем; думаю только поэтому оно мне не понравилось. Ведь найдется
немало таких людей, которые будут преспокойно есть конину или кошатину, если
им сказать, что это говядина или кролик! Все дело привычки! Разве смогли бы
наши бабушки поглощать с такой легкостью, как мы, что-нибудь вроде кровавого
бифштекса по-татарски? Скажу в заключение, что для первого дня я съел
слишком много сырой рыбы и поэтому меня чуть-чуть не стошнило.
В тот день дул жаркий и очень слабый ветер. Но желудки наши были туго
набиты, и это настраивало нас оптимистически. А потому, когда из Тулонского
порта вышло французское патрульное судно и направилось в нашу сторону, мы
чувствовали себя спокойно и уверенно. Однако мы пережили нечто, похожее на
муки Тантала, когда капитан смеясь предложил нам несколько бутылок холодного
пива. Мы стоически отказались. Об этом факте, насколько мне известно, нигде
не было упомянуто. Зато какой крик подняли бы газеты, если бы мы взяли пиво!
Случай с пароходом "Сиди Феррук", который мы встретили десять дней спустя,
наглядное тому доказательство.
Этот чудесный, но тихий день подходил к концу, когда при последних
вспышках догорающего солнца потянул, наконец, благоприятный ветер и
береговые огни медленно утонули в ночи. Французское побережье скрылось из
виду. Наперекор всем пророчествам нас на него не выбросило.
В ОТКРЫТОМ МОРЕ
(28 мая - 7 июня)
Странное дело, каким огромным утешением для нас, неисправимых
приверженцев земли, является возможность не терять ее из виду! Утром 28 мая
мы не без некоторого беспокойства обнаружили, что земля исчезла
окончательно.
Мы шли тогда по 210o компаса, то есть теоретически на
юго-запад [1]. Но так как склонение [2] составляло 10o на запад,
то практически это означало юго-юго-запад. Мы двигались примерно посередине
между Корсикой и Сардинией на востоке от нас и Балеарскими островами на
западе, постепенно приближаясь к Балеарским островам. Изучая перед отплытием
течения Средиземного моря, я узнал, что мало известное, но вероятно
существующее "балеарское течение" может отнести нас к западу.
1 Компас представляет собой катушку, циферблат которой разделен на
четыре сектора (роза ветров), а кроме того - на 360o. Север
находится на 0o или 360, восток - на 90, юг - на 180, запад на
270o.
2 Склонением называется угол между стрелкой компаса, указывающей на
магнитный полюс данного места, и истинным географическим полюсом. В
зависимости от местоположения стрелка компаса всегда отклоняется к западу
или к востоку от истинного полюса. В картах указывается такое склонение,
которое нужно учитывать, прибавляя или вычитая необходимое число градусов из
показаний компаса, чтобы определить свой истинный путь.
Увы, мы только что съели последний кусок нашего окуня! Придется снова
голодать... Но, черт побери, если один попался к нам на крючок, то неужели
другие не последуют его примеру?! А пока что остается снова глотать планктон
и пить морскую воду. Опасаться жажды во всяком случае было нечего, потому
что Джек взялся всерьез за соленую воду.
29-го мимо нас прошли два больших грузовых парохода: греческий и
английский, "Дего". Оба приветствовали нас, что было событием совершенно
исключительным, так как ни до, ни после этого другие суда нас просто не
замечали. Было ли это намеренно? Или нас действительно не видели? Так или
иначе, я постепенно убедился, что потерпевший крушение должен сам искать
своих спасителей, ибо трудно рассчитывать на то, что эти спасители его
найдут. Ведь весь мир знал, что мы плывем по морю без еды и питья. И
однако... Все это настолько странно, что я склонен предполагать, что наше
положение над самой поверхностью воды мешало нас заметить. Значит то же
ожидает людей, в действительности потерпевших крушение, и они должны
рассчитывать только на себя.
К вечеру поднялся восточный ветер и понес нас прямо к Балеарским
островам. Мы снова жестоко страдали от голода. С морским окунем было
покончено еще накануне в полдень, и с тех пор ни одна рыба не попалась на
крючок, словно вокруг вообще ее не было, и мы находились не в открытом море,
а в какой-то безжизненной пустыне.
Надвигалась ночь. Я встал на первую вахту. Вначале все казалось
нормальным. От голода все чувства были обострены. Около 11 часов мне
показалось, что мои напряженный слух различает в величественном молчании
моря какой-то странный шум. Галлюцинация? Я встревожился. Пытаюсь
рассуждать. Люди были далеко, так далеко, что даже мысленно им было трудно
следовать за нами Значит, источник этих странных звуков - само море. В
ночной темноте ничего нельзя было рассмотреть. Я представил себе стаи
дельфинов, танцующих в нашу честь сарабанду [1] вокруг хрупкого суденышка,
идущего своей дорогой. Однако продолжительность и размах этого шумного
празднества показались мне странными. Сгорая от любопытства, я не мог уснуть
и с нетерпением ждал дня. На рассвете я различил вокруг "Еретика" несколько
огромных сероватых призраков, отливавших металлическим блеском.
1 Сарабанда - старинный испанский танец, отличающийся страстностью и
живостью.
- Киты! - воскликнул я и изо всех сил дернул Джека за руку. Мы
насчитали до десятка этих огромных животных величиной от 20 до 30 метров,
мирно расположившихся вокруг нашей лодки. Иногда один из китов направлялся к
ней и нырял под воду, не доплыв всего несколько метров; мы еще видели его
хвост, когда голова показывалась где-то далеко впереди.
Эти гиганты казались спокойными, кроткими и полными самых добрых
намерений. Но Джек был встревожен их неожиданным присутствием. Он боялся,
что неосторожное или резкое движение одного из них опрокинет лодку. Вкратце
он рассказал мне о том, что однажды произошло с братьями Смит: заснув в
легкой лодке, они случайно задели кита, и разъяренное животное перевернуло
их посудину ударом своего страшного хвоста.
Когда стало совсем светло и киты ушли, Джек обещал не оставлять меня
одного на ночной вахте, так как он не разделял мою веру в благожелательность
наших ночных гостей. Я был чрезвычайно доволен и впоследствии прибегал к
невинной уловке, чтобы заставить его проводить со мной наиболее тяжелые
минуты ночных дежурств.
30 мая прошло без приключений и ничего не прибавило к нашему меню...
Понемногу мы привыкали, так сказать, "притирались" к этой ненормальной
жизни. Оставалось еще только выяснить, как будет вести себя лодка во время
бури? Справится ли она с непогодой, как это было на пути из Булони в
Фолкстон? Я в это верил. Уверенность Джека была менее непоколебимой, но и он
соглашался рискнуть. Разумеется, лучше было рискнуть здесь в этом море с
оживленным движением, чем в океане на расстоянии в полторы тысячи миль от
любого берега.
Вечер 30 мая принес нам большую радость: почти через трое суток, после
того как мы перестали различать вдали французский берег, мы увидели в
сумерках неясные очертания Мон-Торо, самой высокой точки острова Менорки.
Джек предсказал это еще в полдень, когда ценой немалых усилий ему удалось
определить по солнцу наше местоположение. Эта операция, которая даже в
нормальных условиях казалась мне непостижимой, в нашей лодке приобрела
характер настоящего рекорда. С помощью своего секстанта Джек должен был
совместить отражение нижнего края солнечного диска с линией горизонта.
Сделать это чрезвычайно сложно даже с высоты корабельной палубы. А
попробуйте справиться с этим, сидя на поплавке, который бросает с волны на
волну!
- Земля! Менорка!
Какая огромная, всезаполняющая, острая до боли радость охватывает
потерпевшего кораблекрушение, когда он видит, наконец, долгожданную землю!
Мы полагали, что ей давно пора бы было появиться, потому что голод мучил нас
невыносимо. В течение двух последних суток мы съели только несколько ложек
планктона.
Однако до конца наших страданий было еще далеко. Нам понадобилось целых
двенадцать дней, то есть в два раза больше времени, чем мы провели до сих
пор в море, чтобы достичь этого берега, до которого, казалось, рукой подать.
Если бы мы это знали, мы, возможно, пришли бы в отчаяние! Но мы находились в
блаженном неведении и уже строили планы сухопутной жизни и заранее
составляли телеграммы. Мы уже смаковали наш первый завтрак в маленьком
сельском трактире, когда внезапно ветер стих и парус жалобно захлопал. Мы
впились взглядом в небо: оно хмурилось, на юго-востоке громоздились облака,
надвигалась гроза. Скорей плавучий якорь в море! Мы еще не осмеливались идти
под парусом до последней минуты. Как только парус был спущен, мы закрыли всю
лодку брезентом, чтобы провести ночь в ожидании, пока кончится буря. Она
налетела внезапно [1]. Мы сидели на корточках в страшной тесноте, испытывая
все неудобства, какие только можно вообразить, но в безопасности. Волны
разбивались о нос "Еретика", и мы слышали, как вода с шумом перекатывается
над нашими головами. Казалось, будто мы находимся в огромном венском колесе,
и какой-то гигант раскачивает нас, но все время в горизонтальном
направлении. Подобно спруту, "Еретик" скользил по волнам, словно цепляясь за
них. Я был теперь убежден, что ничто на свете не сможет поколебать его
великолепную устойчивость. Внутри лодки все оставалось на своих местах, и я
даже мог вносить записи в судовой журнал. А снаружи волны бесновались все
больше.
1 Метеослужба Монако взяла под сомнение этот факт, так как буря не была
отмечена в ее диаграммах. Довод был следующий: раз мы не предсказывали бури,
значит ее не было. Пилоты авиакомпании "Эр Атлас", пролетавшие над этим
сектором моря, позднее говорили мне, что вспоминали о нас во время этой
бури.
Все это время мы почти не разговаривали и пережидали непогоду молча,
лишь изредка обмениваясь восклицаниями. Сидя на корточках под брезентом в
пространстве, предназначенном для сна, мы смотрели друг на друга, покорные
судьбе. Все внутри было залито желтым светом, проникавшим сквозь тент.
Желтым был Джек, желтым был я, желтоватым казался даже воздух. По совести
говоря, чувствовать себя во власти разбушевавшейся стихии было просто
страшно. Нам оставалось только выжидать и строить различные предположения.
Мы пытались догадаться, куда занесет нас буря. Джек принялся делать на
бумаге какие-то сложные вычисления, чтобы определить величину нашего
отклонения от курса, и в конце концов заявил, что нас отбросит в глубину
Валенсийского залива. Я тотчас же заглянул в навигационный справочник и
узнал, что это один из опаснейших районов со шквальными ветрами, которые
отсюда устремляются в направлении страшного залива Льва. Мы должны были
обойти этот залив любой ценой. Но что могла сделать вся наша человеческая
воля, когда мы были неразрывно связаны с этим "поплавком"?! Потому мы
положились на судьбу и благоразумно решили использовать вынужденное
бездействие для восстановления своих ослабевших сил.
Но в темноте под брезентом наше воображение продолжает работать. Что
происходит там, наверху? Чем кончится эта бешеная борьба неба и моря,
швыряющего нас, словно соломинку? Мы считали часы, ожидая, пока кончится
ночь, и мы, может быть, снова превратимся в людей из беспомощных кукол,
которых бросает из стороны в сторону по воле стихий.
Кончился последний день мая. Он прошел сносно, но мы удалились от цели.
1 июня встретило нас бурным морем и туманом, настолько густым, что его,
казалось, можно было резать ножом. Мы не различали даже противоположного
конца нашего суденышка.
Позднее мы рассмотрели сквозь туман в сотне метров от нас большой
трансатлантический пароход, шедший на всех парах к Барселоне. К этому
времени поднялся ветер с востока-северо-востока, грозя выбросить нас на
испанский берег. Мы до такой степени ослабели, что нам пришлось трижды
меняться для того, чтобы втащить в лодку двадцать пять метров лесы,
бесполезно болтавшейся за бортом. В полдень Джек попытался определить наши
координаты, несмотря на то что бледное солнце было едва заметно на низко
нависшем небосклоне. Это ему не удалось, и тогда он попробовал найти
величину нашего отклонения от курса. По его мнению, нас относило в
Валенсийский залив, к группе мельчайших островов Колумбретес, которые
расположены как раз против Валенсии. Теперь нас подстерегали две ловушки.
Этот день был особенно длинным и утомительным, потому что прошел в
вынужденном бездействии.
Внезапно странный и далекий шум предупредил меня о том, что в море
происходит нечто необычное. Мы вылезли из своего убежища, готовые к любой
неожиданности, и от изумления застыли на месте. По левому борту в ста метрах
от "Еретика" показалась огромная белоснежная масса, какое-то нереальное
существо, словно вынырнувшее из глубины веков. Фантастическое чудище
медленно приближалось к нам. Я зарядил на всякий случай свое подводное
ружье. Но тут я с изумлением узнал в огромном, до 30 метров длиной животном
кита-альбиноса наиболее редкой, особенно для Средиземного моря,
разновидности - белого кита. [1]
1 См. примечания заместителя директора Национального музея естественной
истории П. Бюдке, помещенные в конце книги.
Прежде всего требовалось доказать самому себе, а впоследствии и всем
остальным, что в этот момент я был в здравом рассудке. Поэтому я сменил
бесполезное ружье на киноаппарат и спокойно заснял грозно приближавшееся
чудовище.
С бьющимся сердцем мы ожидали дальнейших событий. Я был словно
загипнотизирован взглядом красных глаз животного, а Джек с ужасом следил за
его страшным хвостом, одного капризного взмаха которого было бы достаточно,
чтобы смести нашу утлую лодчонку с морской поверхности. Сколько бы я не
вспоминал нашу последнюю мирную встречу со стадом китов, неожиданное
приближение этого одинокого гиганта не переставало меня тревожить. Чудовище
подплыло к нам вплотную, нырнуло под лодку, а затем стало добродушно кружить
вокруг нее, любезно предоставляя нам возможность любоваться своей
белоснежной кожей. Наконец, оно повернулось и исчезло в тумане.
Мы еще не оправились от этой тревоги и продолжат обсуждать появление
фантастического призрака, как вдруг нам пришлось снова насторожиться. Что
это? Может быть, белоснежный кит был предвестником целого ряда чудес, от
которых должен был помутиться наш рассудок? Не прошло и часа после
исчезновения белого гиганта, как в тумане ясно послышался вой сирены. Этот
сигнал бедствия заставил нас обоих вскочить. Откровенно говоря, мне уже
некоторое время казалось, что я улавливаю какой-то шум, но настолько далекий
и неясный, что я, не доверяя своим ушам, предпочитал об этом молчать. Я
подумал, что земля от нас недалеко... Но к чему было пробуждать такую
надежду в моем товарище, если она могла оказаться тщетной. Теперь все
сомнения исчезли. Этот сигнал, который могли подать только люди,
приближался, делался все громче, покрывая звук наших голосов.
Мы чуть не свернули себе шеи, пытаясь определить, откуда исходит
сигнал. В тумане это сделать очень трудно: мне казалось, что звуки идут с
юго-запада, Джеку - с северо-запада. Совершенно не представляя, где мы
находимся, мы развернули карту Средиземного моря и, призывая себя к
спокойствию, начали разыскивать наиболее близкую землю. Наши пальцы
встретились в одной и той же точке: на маленьком затерянном островке группы
Колумбретес, расположенном на десяток миль к югу от того места, где, по
мнению Джека, мы находились. Вдруг совершенно неожиданно нами овладело
ощущение приближающейся опасности: рев мотора, перекрывающий пронзительный
вой сирены, оглушил нас, и мы решили, что какой-то пароход идет на
"Еретика". Катастрофа неизбежна! Мы поспешно ухватились за все, что могло
звенеть: мне попалась кастрюля, и я принялся барабанить по ней винтом от
пресса для выжимания рыбы, а Джек яростно замолотил крышкой по своей миске.
Отчаяние удесятерило наши силы. Рокот мотора и вой сирены все нарастали
приближаясь и, наконец, слились в какой-то адский оглушительный рев... И
вдруг все кончилось так же внезапно, как началось. Воцарилась гробовая
тишина. Мы с Джеком окам